Петрович

В.Бушмелев

Петрович

Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

А.С. Пушкин. "Евгений Онегин"

Мой дядя Геннадий Петрович, был младшим братом моей матери. Он родился седьмым ребенком в крестьянской семье в январе 1925 года и оказался единственным продолжателем славной фамилии Иовлевых по колену Петровичей. Мой дедушка Петр Алексеевич хотел назвать своего единственного сына Генрихом, но поп при крещении воспротивился немецкому имени и записал его Геннадием. Так появился любимец всей семьи, у моей матери крестник, а у меня, в последующем, самый дорогой дядя Гена, который был старше меня всего-то на 9 лет. Со временем мы с ним стали большими друзьями.

Знатоки-астрологи считают, что рожденные с 14 по 20 января под знаком Козерога, да еще в год Быка, имеют большую стойкость, огромный запас жизненных сил, выдержку, выносливость, работоспособность, обладают не дюжей жизненной силой и страстностью, практичны и пунктуальны. В работе во всех начинаниях всегда достигают успехов, благодаря своей амбициозности, хотя не заботятся о том, чтобы выглядеть привлекательными. Редко говорят о себе и считают выше своего достоинства пускать в ход шарм и хвастовство. Они не демонстрируют своих достоинств, отчего производят слабое впечатление или вовсе не производят его. Козероги честны, просты, верны и надежны, как сама Земля. Они больше дают, чем берут, любят творить добро и находить мудрые решения. Однако трудно переносят недопонимание и одиночество. Таким был и достоверно соответствовал гороскопу мой дядя Гена.

Моё знакомство со своим дядей произошло за 1 год до начала войны, когда меня первый раз вывезли «на деревню к дедушке». Тогда мне было 6 лет, а он в тот год, будучи пятнадцатилетним парнем, успешно закончил семилетнюю школу, был ярым комсомольским активистом и редко появлялся в родном доме. Тем более, что по случаю успешного окончания школы, дедушка купил своему любимому сыну гармошку хромку, с которой тот не расставался и уже умел пиликать «Страдания», «Подгорку» и что-то похожее на «Барыню». Посему его часто приглашался на различные сельские торжества. Тем более, временно работая в колхозе, Геннадий готовился к продолжению дальнейшей учебы и в свободное время много читал. Наверное, ко мне у него было весьма снисходительное отношение и поэтому мы редко общались. Да и какой может быть интерес у взрослеющего парня к ребенку дошколятику?

С момента объявления войны 16—18-летние деревенские парни, в основном комсомольцы-добровольцы, которые еще не подходили по возрасту под призыв в армию, стали всей душой рваться на фронт. Среди них в первых рядах оказался мой дядя. В районном военкомате поступили мудро. Чтоб умерить неуемный порыв молодежи, руководство собрало всех допризывников, не достигших возраста призыва, и отправили их на лесопункты, на заготовку дров для военных заводов Ижевска. На этих лесозаготовительных пунктах молодежь находилась на полувоенном положении и безвыездно исполняли трудовую повинность, терпеливо дожидаясь срока призыва в армию под присмотром мудрых стариков и женщин. К концу 1942 года, в результате огромных солдатских потерь во время битвы за Сталинград, в стране был исчерпан возрастной резерв призывников, которые могли бы преодолевать тяжесть службы в условиях военного времени. В армию стали призывать семнадцатилетних юношей и оставленных по брони льготников, крайне необходимых в народном хозяйстве. В тылу их заменили женщинами и лицами преклонного возраста. Обстановка военного времени заставила и 16-17-летних парней ускоренно мужать и расстаться с юношеским пылом.

И вот, в декабре 1942-го года дядя Гена, которому не исполнилось еще полных 18 лет, в срочном порядке вызывается в военкомат. Призывается в действующую армию и отправляется в Центральную школу подготовки снайперов, расположенную в Подмосковье. Почти полгода учили боевой науке. Дядя окончил школу снайперов с отличием. Выпускные экзамены были такие: - одним выстрелом из винтовки попасть в спичечный коробок с сотни метров; с шестисот метров попасть с двух выстрелов в армейскую каску; поразить пулемётный щит на расстоянии одной тысячи метров не более трёх выстрелов. Причём, это только на оценку - «сдал». А он с расстояния ста метров одним выстрелом перебил натянутый на уровне роста человека телефонный кабель, за что получил оценку «отлично». На фронт он попал только в конце мая 1943 года. во время готовящегося крупного наступления наших войск на Курско-Орловском направлении. Зачислили его в разведывательное управление гвардейского 264-го минометного полка Степного фронта.

Известно, что полковая разведка всегда находилась на передовой линии фронта. В полковую разведку чаще набирали добровольцев молодых ребят. От солдат не скрывали, что это ни романтика и не игра в казаки-разбойники, а их ждет изнурительная работа, тяжелая и опасная жизнь. В задачу полковой разведки входило наблюдение за передним краем противника, что требовало огромного внимания и усилий с огромной нервной и моральной нагрузкой. Разведчику было необходимо замечать любую мелочь, но прежде всего — огневые точки противника, наблюдательные пункты, особенности устройства траншей, расположение блиндажей и огневых точек противника. Полковые разведчики вели свои наблюдения постоянно, и днем, и ночью, в любую погоду, в любой боевой обстановке, путем разведывательных дозоров, разведывательных поисков, засад, разведки боем. Для уточнения данных полковые разведчики направлялись на чрезвычайно трудное и рискованное боевое задание через линию фронта — за «языком». Это означалось захватить врага на его собственных позициях и невредимым доставить его в расположение своей части. Во время таких операций лучше всего раскрывался характер человека. Не случайно в годы войны появилась такая фраза, выражающаяся высшую похвалу воинской дружбы: «С этим парнем в разведку ходить можно!». И таким надежным парнем проявил себя мой дядя Геннадий. Его, как лазутчика, всегда посылали вперед. За ратные подвиги во время битвы на Курской дуге он был представлен к награде — «Медаль за Отвагу», но не успел получить ее, а получил сквозное пулевое ранение в бедро. После излечения в госпитале удается вернутся в свое родное подразделение полка. Ему присваивается звание сержанта и он назначается командиром стрелкового отряда механизированной бригады. Участвуя в боях по освобождению правобережной Украины в составе 2-го Украинскго фронта, с боями прошел от Киева до Сандомира. Участвовал во взятии Тернополя, Перемышля, Барановичей. Форсировал реки Буг Днестр, Вислу. За успешно проведенное задание во время знаменитой Корсунь-Шевченковской операции, был представлен к награде орденом «Славы». За ратные подвиги, храбрость и бесстрашие, воинскую сноровку и сметливость, за эти и многие другие качества, Геннадий обрел репутацию надежного товарища по службе и сослуживцы стали называть его не по имени и не по званию, а уважительно — Петрович. А это на войне много стоит. В мае 1944 года Петрович получает второе ранение, на этот раз осколочное в грудную клетку. И снова через месяц в строю! После выздоровления оказался в Прибалтике в наступательных боях за ее освобождение.

По воспоминаниям Геннадия Петровича самым тяжелым периодом его службы была зима 1943-1944 года, когда разведчики при выполнении боевых заданий получали постоянное ознобление нижних конечностей. Зимой в дозорах и наблюдениях приходилось часами неподвижно лежать в снежных сугробах. Медикам известно, что ознобление это особый вид отморожения. Он выражается в асептическом воспалении кожи, вызванном длительным переохлаждением и обусловлен функциональной недостаточностью мелких кровеносных сосудов кожи. Ознобление чаще возникает на фоне неполноценного питания, нервных и эндокринных расстройств, витаминной недостаточности и развивается при постоянном, переохлаждении организма — при работе на улице в холодную сырую погоду или в сырых помещениях, особенно при ношении тесной и не утепленной обуви. На коже кистей, ног, ушных раковин, реже на носу и щеках, появляются красновато-синюшные или багровые пятна. Кожа припухшая, напряжена и холодна на ощупь, беспокоят зуд и чувство жжения. В последующем у лиц подвергавшихся озноблению часто развивается грозное заболевание нижних конечностей - облитерирующий эндартериит. Это заболевание, поражающее артериальные сосуды, приводит к прогрессирующему нарушению кровообращения. В основе заболевания лежит стойкий спазм артерий и капилляров нижних конечностей. На фоне спазма начинается развитие хронического воспалительного процесса в стенке артерии, вызывающего сужение просвета сосуда, вплоть до полной его закупорки и гангрены.

Взятие Кёнигсберга было венцом тяжелейшей битвы за Восточную Пруссию, подготовка к которой началась ещё летом 1944 г., когда Красная Армия впервые вышла к её границам, тогда Петрович получил третье, самое тяжёлое ранение. А история ранения была такова. Когда Геннадий уезжал в военкомат, его мать, моя бабушка, весьма богомольная женщина, перекрестила его и прочитала знаменитую. молитву «Живый в помощи Вышняго», якобы придающую магические силы, а отец, мой дед, вручил дяде единственную драгоценность - свои наручные часы - награду, полученную им во время гражданской войны за службу в боях с бело-чехами, со словами: «Возьми, сын мой, этот амулет, который в свое время оберег меня от вражеских пуль, больших бед и потерь. Пусть этот талисман сбережет и облегчит тебе службу, придаст мужества и принесет воинскую удачу».

Эти наручные часы дореволюционного производства действительно представляли антикварную ценность, имели стальной корпус в диаметре более 50 мм и эмалевый циферблат с двойным остеклением. Часы надежно крепились на запястье широким ремнем мощной металлической пряжкой. Геннадий благодарно и трепетно отнесся к такому благословению и старался ни на минуту не расставаться с амулетом. Тем более настоящему разведчику без часов никак нельзя, особенно когда шел с боевым заданием на чужую сторону. Как только разведчик перешагнул бруствер, он должен быть совершенно беззвучным. Ни чихать, ни кашлять нельзя. Ни спросить сослуживца, ни ответить ему голосом. Двигаются но нейтралке молча, повторяют движения напарника и общаются с ним только условными жестами рукой. Ночью ориентирование на местности, хождение по карте и азимуту для разведчика верное дело. И это не только на нейтральной полосе или на территории врага, но и при подходе к своей траншее, если возвращение проходит в не условленное время. Тут можно запросто нарваться на пулю. В ней ведь тоже есть дозорные и они зорко бдят. Не разберется какой-нибудь аника-воин и пальнет с перепуга. Целясь, он никогда не попадет. А вот так, с дурочка, обязательно врежет, причем наповал.

Что-то похожее случилось с Петровичем в начале октября 1944 года, когда их часть тщательно готовилась к наступательным действиям в Восточной Пруссии. Немецкое командование здесь создало мощнейшую глубоко эшелонированную оборону. Выявление огневого арсенала противника ложилось на разведку. Большие надежды возлагались на операции по захвату «языков». За каждым «языком» выходили в ночной поиск иногда по нескольку раз. Без потерь обходились редко, так как нейтральная полоса между нашей линией и немецкой обороной прицельно простреливалась денно и ночно. В этот раз их разведывательная группа, успешно захватив «языка», бесшумно приближалась к своей передней траншее. Впереди всех, как обычно, прокладывал путь Петрович, сзади за ним вся оставшаяся группа волокла плененного. С той стороны были слышны одиночные выстрелы, высоко над головой пролетали трассирующие пули. И вот, когда Петрович приблизился к брустверу нашей траншеи и его уже заметили наши бойцы, он слегка приподнялся и левой рукой подал сигнал, что дошли до места и вся группа может продвигаться безопасно. В этот миг шальная немецкая пуля попадает ему в запястье руки и вместе с часами пробивает нижнюю часть предплечья. Петрович с перебитой рукой сваливается в глубокую траншею. За ним, почти в полный рост вваливается вся боевая группа с плененным немцем. Боевая задача была выполнена, в результате которой была получена весьма ценная информация, за которую полагалась высокая награда.

Мой дядя никогда не хвастался своими боевыми заслугами, устно не вспоминал о страхах и переживаниях, полученных во время службы, не любил рассказывать о своих ранениях. После войны невзлюбил грохот взрывов и выстрелов, никогда не брал в руки огнестрельное оружие, принципиально не ходил на охоту, хотя стрелок был отменный. В мирной жизни он предпочитал тишину, любил бродить по лесу, собирая грибы, сидеть где-нибудь на берегу небольшой речушки с удилищем. А рыбаком он был удачливым и всегда возвращался с хорошим уловом.

И вот однажды, по прошествии многих лет после войны, где-то в самом конце 60-десятых годов, я, по его приглашению, приехал составить ему компанию на рыбалку в одно «клевое место». Жил он тогда в г. Сарапуле и работал на электро-генераторном заводе, а я в то время был ассистентом кафедры госпитальной хирургии мединститута и вел занятия со студентами по курсу военно-полевой хирургии. На рыбалку мы отправились на противоположный от Сарапула берег Камы. Вначале пересекли ширь реки на утлом пароходике, доплыв до какой-то малолюдной пристани, затем через пару километров вышли к устью речушки со змеиным именем Ужойка, Здесь на одном из песчаных плесов, непосредственно у воды, расположили свой лагерь. Прибыв туда во второй половине дня, к времени вечерней зорьки, мы сразу же приступили к ужению.

Геннадий для ужения с берега всегда выбирал слабо изогнутые участки реки на плесах, стрежень которых проходит между излучинами или перекатами, где скорость течения значительно меньше. Кроме продольного течения здесь происходит очень слабое винтовое движение воды, вследствие чего глубина воды на плесе распределяется более или менее равномерно, а фарватер проходит по середине реки. В этих местах всегда держатся разнообразные виды рыб, особенно плотва, подуст, лещ и хищные - окунь, голавль, щука, судак. Выловив до двух десятков рыбьей мелочи - плотвы и окуньков и пары средней величины голавлей, Мы сварганили такую адмиральскую уху, что «язык проглотишь». Затем, поставив на ночной улов несколько жерлиц и донных закидушек, около затухающего костра улеглись на ночлег. Геннадий Петрович вдруг разговорился, стал интересоваться особенностью моей работы и современным состоянием военно-полевой хирургии. Я старался деловито ему отвечать и гордо выпалил избитую фразу, что наши советские военные врачи во время войны вернули в строй более 70% раненых. На что он мне задумчиво ответил:

-Это как сказать. Во время войны врачи-то тоже разные были. Какому эскулапу попадешь в лапы. Ты знаешь таких врачей, которых называли зауряд -хирургами?

- Знаю. Зауряд врачей готовили во время войны, когда не хватало военных медиков. Тогда, сокращая срок обучения, выпускников старших курсов призывали в армию и присваивали им звание военного зауряд врача.

-Конечно при этом они не имели соответствующих знаний и умений, так как не изучив теорию, по сути являлись не врачами, а фельдшерами, хотя получали дипломы врачей. Кто тогда считал сколько эти недоучки оставили после своей работы калек?, - перебил он мои рассуждения, и стал впервые подробно рассказывать о последнем своем ранении, поставившем окончательную точку в его военной службе. Некоторые факты этого события я уже знал, но такие подробности, которые стал выкладывал мой собеседник, я не ожидал услышать. Рассказ его вызвал большой интерес и я слушал его не перебивая.

-О чем я хочу повествовать? Рассказываю тебе, как специалисту, о некоторых эскулапах из числа зауряд хирургов и истинных кудесниках с умнейшими руками, с которыми в ту пору свела меня судьба, - он прервал монолог, чтоб закурить очередную сигарету. Видно было, что эти воспоминания не перестают его волновать и сейчас.

-Вот послушай, - продолжил он, - когда меня ранило в руку, я свалился на дно глубокой траншеи и пребольно ударился головой, чуть не сломал шею. Хорошо, что на голове была каска. В правой руке зажат автомат, в левой - боль невыносимая, горит огнем. Чтоб встать на ноги, опереться, - не на что. Чувствую кровь потекла, рукав шинели набухать стал и мысль пронзила, что для меня война закончилась и еще то, что ребята в траншею прыгать будут и меня могут задавить. Отползти бы в сторону, но сил нет. Тут подползают двое дозорных, они поняли, что меня ранило. Схватили за воротник шинели и поволокли в сторону, Один из них подхватил мой автомат и освободил правую руку. И тут стали бойцы из разведгруппы в траншею сваливаться вместе с фрицем. Бригадный сразу определился, что я уже не вояка. Кричит: «Петровича серьезно ранило, вызывайте санинструктора». Приползла санинструктор - молодая девица. Как могла поверх рукава шинели наложила повязку, прибинтовала проволочную шину. Ребята подхватили меня, помогли выбраться из траншеи и передали в санитарную команду. Те организовали транспортировку на ПМП. Через полчаса на ПМП перевязали руку, установили, что повреждение сопровождается обильным кровотечением. Наложили резиновый жгут, укрепили шинирующую повязку, сделали обезболивающий укол и автотранспортом переправили в медсанбат. Через час-полтора довезли меня к приемно-сортировочному отделению, Санитар помог выйти из машины и усадил на топчан. А голова-то кружиться, то ли от укола, то-ли от кровопотери. Кровь вновь выступила на повязке и рукав шинели отяжелел от крови. Подошел в замызганном халате лейтенант довольно пожилого возраста, наверное фельдшер, посмотрел на шину, повязку. жгут и прицепленную к нему бумажку с указанием времени наложения жгута, покачал головой и приказал сестре подбинтовать повязку и поместить меня в брезентовую палатку. Положили на топчан, разрезали рукав шинели и гимнастерки, чтоб было легче их снять. А в брезентовой палатке было холодно и меня стал бить озноб. Сестра принесла еще бинты и по верх промокшей повязки еще сделала несколько туров бинта, а сквозь их опять кровь выступает и я стал периодически отключаться. Примерно через полчаса подошёл тот же лейтенант, посмотрел, покачал головой и приказал: в операционную его! Еле еле стащили с меня шинель и на носилках принесли в операционную. Положили на операционный стол, укол сделали, шину сняли. Хотя уже наступило утро, но в операционной был полумрак. Несмотря на плохое освещение, разглядел, что на соседнем столе одному солдату стопу отнимают, кость перепиливают, вероятно около противопехотной мины не прошел мимо. Страшно стало: вот и показалось, что мне сейчас кисть руки отпилят! Собственно, я ее и не чувствую, как будто ее уже нет. И часов на руке нет, куда-то делись, и отпиливать-то не чего. Вижу, подходит молодая деваха в глухом белом халате, хирургическом колпаке, руки в резиновых перчатках. Как потом я узнал, - это была зауряд врач, бывшая студентка четвертого курса Московского стоматологического института, поставленная здесь хирургом, Эй по виду, только бы зубы драть, а не ноги и руки отпиливать. Посмотрела она на мою уже разбинтованную открытую рану сквозь очки и говорит: «Да у него тут целый склад часовых деталей и битого стекла, перебиты все сухожилия и нервы, придется делать высокую ампутацию предплечья». А я думаю: «Как же я буду жить-то одноруким? Такой культяпкой даже не удержишь листок бумаги, когда будешь на нем писать!», - и не удержался с досады, закричал:

-Не отрезайте руку!....Не отрезайте руку! Не хочу быть одноруким!». А, она так высокопарно высказывает:

-Не устраивай истерик, боец! Я знаю, что делать, А еще мужчина. Не мужчина ты, а малец какой-то!». А я остановиться уже не могу и продолжаю орать:

-Не отрезайте руку!....Не отрезайте руку!... Лучше сдохну, но руку отрезать не дам! - и, не понимая, что делаю, схватил ту проволочную шину здоровой рукой и звезданул ей по спине, так, что у нее с носа свалились очки. Что тут было: визг , гам. Деваха орет:

-Под трибунал его надо отдать, а не лечить! Дайте ему наркоз!

Подбежали санитары, схватили меня за плечи, пытаются положить на стол, а я продолжаю орать уже хриплым голосом:

-Не отрезайте руку!. Лучше сдохну, но руку отрезать не дам! Сейчас я вас всех пошлю куда надо!.. А мой голос куда-то отдаляется все дальше и дальше...Чувствую, что я уже где-то далеко продолжаю кричать и сопротивляться.

Вдруг внезапно наступила тишина, меня перестали тискать. Чуть-чуть оклемался, открываю глаза, посмотрел: передо мной наклонился пожилой врач с весьма интеллигентным лицом, с бородкой клинышком, в роговых очках, в белом халате и таким спокойненьким голосом спрашивает:

-По поводу чего это здесь красноармеец так рьяно скандалит? - Потом оказалось, что на мои крики пришел ведущий хирург медсанбата.

- Да вот эта с-сука мне руку отрезать хочет! А я не дам ее отпиливать, лучше сдохну!

- Но! Но, но, но,. Нельзя же так грубо говорить о женщинах. Успокойся, никто здесь зря ничего отрезать не будет. Позволь мне посмотреть твою рану. Вот так, положи руку сюда, а вы посветите мне лампой, - обратился он к медсестре, - ...Тэк-с, тэк-с, тэк-с. … Часов - то своих, говоришь, что лишился, а руку - то они тебе спасли. Это факт. Ну-ко, попробуй пошевелить пальцами.

-Сейчас, наберусь с духом и попробую, - уже спокойнее отвечаю и глубоко вздохнув, и стиснув зубы, попробовал сжать пальцы в кулак. Зашевелились только мизинец и безымянный, другие не шевелятся, при этом усилилась боль в ране.

-Ладно, сделаем, что все работать будут. А тебя прошу- больше не скандалить и не драться. Хорошо?

-Не буду, даю слово гвардейца.

-Вот и отлично. А сейчас спокойно ложись и не бойся. Боли не будет, дадим общий наркоз.

Лег на спину, сделали еще несколько уколов в плечо и ягодицу. Ноги и обе руки привязали к столу. На лицо наложили маску, заставили глубоко дышать и считать вслух до десяти. Было трудно дышать. Досчитал до пяти, потом стал путаться в счете. А дальше... , дальше ничего уже не помню, ни боли, ни тяжести. Очнулся уже под вечер в палате с белым потолком, в полутьме. Где я и что со мной?. Вспомнил, что ранен в руку и ее хотели отрезать! Хватил правой рукой с дуру за левое запястье, наткнулся на гипсовую повязку. Почувствовал боль в запястье. Обрадовался: стало быть рука здесь, не отрезали! Успокоенный вновь уснул и проспал до утра следующего дня.

Утром пришел доктор, который делал операцию. Оказался майором медицинской службы, доцентом. Он осмотрел рану и сказал:

-Тебя, сержант, вероятно, Ангел Спаситель пасет. Чудеса небесные. Пуля, которая тебя ранила была разрывной, попала в часы скорее всего по касательной и срикошетила в сторону. Что и спасло тебя от более тяжких повреждений, могло и оторвать кисть. Разбитыми оказались часы, их обломками пробило межкостную перегородку и лучевую кость, часть их вышла на другую сторону предплечья, при этом разорвав сухожилия трех разгибателей, и двух сгибателей пальцев. Нервы же к счастью оказались только частично поврежденными, изрядно помятыми и контужеными. Мы сделали все, чтоб в последующем твои пальцы стали работать. Для этого соединили и восстановили все разорванные сухожилия, пришили их на свое место. Но при этом пришлось глубоко пахать с обеих сторон предплечья. Ты извини, рубцы после такой операции будут весьма неприглядными. Однако такой рукой можно будет и работать, и девок обнимать. Учти, что в эту военную кампанию, ты уже отвоевался, а как будешь восстанавливать работоспособность руки, зависит только от тебя самого. На это уйдет много времени. Понял?

-Понял. Спасибо вам, доктор!

- На здоровье, боевой товарищ.

На всю жизнь я остался благодарным тому военному хирургу, который мне руку спас. Жалею, что не запомнил его имени, чтоб было за кого молиться и ставить за Здравие свечку. Я ведь больше ни его самого, и не его коллегу, ту зауряд - деваху, которая пыталась оттяпать мне руку, не посчастливилось увидеть. Внезапно началась передислокация медсанбата. Меня вместе с выздоравливающими срочно перевезли в эвакогоспиталь дивизии, а затем в тыловой госпиталь в город Камышин. Оттуда на пароходе эвакуировали поближе к дому - в Казань. Рана упорно не хотела заживать и часто пыталась нагнаиваться, из свищей отходили мелкие осколочки стекла. В госпитале пролежал до средины декабря. Сделали еще две операции, после которых раны стали рубцеваться. Но рука плохо работала, вернее, вообще почти не работала. Хотя мой фронтовой хирург и сумел вернуть небольшую подвижность пальцев, но рука была изуродована, не двигалась в лучезапястном суставе и плохо разгибалась в локте. За две недели до Нового 1945 года меня комиссовали и выписали с не долеченной раной, но уже без гипсовой повязки. Долечивание предстояло на дому. Поехал домой инвалидом, заехав к вам в Ижевск. Ну, это ты уже наверное помнишь?

-Конечно, хорошо помню. Помню, что ты был в солдатской форме, шинель с сержантскими погонами, шапка ушанка с пятиконечной звездой, добротные сапоги. Помню, что на гимнастерке у тебя был гвардейский значок. Помню даже то, что на тебе были кавалерийские галифе и, что вместо портянок на ногах были толстые шерстяные носки. Помню какие были широкие синюшно-багровые втянутые рубцы на той и другой стороне предплечья, которые ты показывал моей маме.

-Раз помнишь, то давай немножко вздремнем, - и он, нырнув в спальный мешок, закрыл глаза, давая понять, что разговор закончен.

А я еще долго не смог сомкнуть глаз, живо вспоминая его появление в нашей семье в канун Нового 1945 года. Нашей радости не было конца. Как никак с беспощадной битвы вернулся живым родной брат и крестник моей матери, папин шурин, мой родной дядя. Вернулся хотя и с искалеченной, малоподвижной рукой, висящей на подвязке, но самое главное — живой! Мне тогда шел 11- ый год, а ему, успевшему повоевать, через месяц исполнялось всего-то 20 лет, по нынешним меркам еще юнец. И еще я вспомнил, что в честь этого события в нашей семье устроили пир. Мама, где то по большому знакомству купила кусок мяса, папа разыскал поллитровку гулюшурминской водки. Всей семьей стряпали пельмени. Такой деликатес мы ели в первый раз за все время войны.

На следующий день, по рекомендации моего папы, мы с Геннадием пошли в цирк. Ижевский цирк был знаменит тем, что был достроен в разгар войны. Его открытие состоялось в ноябре 1943 года. Первыми его зрителями стали солдаты, находившиеся на излечении в Ижевских госпиталях. Цирк, вошедший в число лучших в СССР, всегда трепетно относился к военнослужащим. На представления их устраивали на самые лучшие места. Геннадию, как раненому воину, тем более с рукой на привязи, продали билеты совсем рядом с ареной, на второй ряд партера. Я попал в цирк впервые, да и мой дядя, по моему, так же ни разу не был на цирковых представлениях. Мы были в восторге от всего: от самого помещения, огромного купола и круглого манежа, яркого красочного освещения, большого скопления людей, гомона детворы, гулкого эхо оркестра и полуголого наряда артистов. Такой праздник для нас выпал впервые. Помню, что нас восхищало все: выкрутасы воздушных гимнастов, жонглеров, прыгунов на подкладных досках, канатоходцев, факира с гремучей змеею, туркменских наездников, гарцующих под брюхом коней, у которых были длинные белоснежные гривы. Но самый больший восторг, конечно, вызвали репризы знаменитого Карандаша со своей собачонкой Кляксой. Сценки с парковой гипсовой скульптурой, и танковый агрегат, смакетированный из простой бочки, на которой намалевана свастика, и «собачьи выступления Геббельса» приводили Геннадия к приступам неудержимого смеха. Геннадий хохотал так громко и искренне, что на это стали невольно обращать внимание не только сидящие вокруг нас зрители, но и сам клоун. Он подошел к нашему ряду, сел против нас на барьер, погрозил Геннадию пальцем и показал фокус с обычным карандашиком, который исчезает в сжатом кулаке, а затем внезапно появляется в вертикальном положении. Этот бесхитростный фокус привел Геннадия к приступу хохота до исступления. Клоун Карандаш еще раз погрозил пальцем и показал, что карандаш привязан резинкой к мизинцу, а затем приветственно помахал нам рукой. А Геннадий долго еще не мог успокоиться и, всхлипывая, со слезами на глазах, хохотал. Вот тогда, хотя я еще был несмышленым мальцом и то догадался, что он таким образом изливает свои чувства, радуясь, что для него позади остались ужасы войны, что он жив, его жизни ничто не грозит, находится на мирном и радостном празднике.

Из Ижевска Геннадий заспешил к своим родителям в деревню, чтоб с ними встретить Новый Год. Безусловно, они его заждались. Геннадий пробыл в деревне около трех месяцев. Вот тут то и пригодился врожденный дар моей бабушки. Она была народной целительницей и знатоком лечебных трав. Она тот час с настойчивым упорством занялась восстановлением функции раненой руки родненького сына. Руку распаривали в бане, делали припарки из лопухов и другого травяного сбора, проводили массаж со спиртовыми и мазевыми натираниями. Через пару месяцев рука стала разгибаться и сгибаться в локтевом и лучезапястном суставах, лучше стали сгибаться и разгибаться пальцы, и в кисти появилась сила. Вот тогда дедушка достал с полатей спрятанную гармошку, поставил ее сыну на колени и сказал:

-Лучшего инструмента для тренировки пальцев нет, бери и развивай в них движения. И нам будет веселее жить, а с музыкой даже в пляс пойдем.

И, действительно, с помощью гармошки выздоровление пошло быстрее и Геннадий, посчитав, что хватит тунеядцем жить и задарма объедать своих родителей, переезжает в районный центр, начинает работать бухгалтером, затем инструктором и в последующем заведующим отдела культуры исполкома Вавожского района, одновременно учась в вечерней школе, успешно закончил среднее образование, проявив большой интерес к гуманитарным знаниям. Продолжил свое образование, окончив 2-годичную Совпартшколу. Следует отметить, что дядя не только имел большую любовь к литературе, но и обладал красивейшим почерком. И везде, где бы он не работал и не учился, все его уважительно звали Петровичем. Через полтора года после войны он завел семью, женился на фельдшере районной больницы, разумной и строгой девушке Маргарите Васильевне, родили двух девочек. К этому времени полностью восстановилась функция раненой руки. Петрович начинает выполнять любую физическую работу и шоферить, и по столярному, и плотницкому делу, и выполнять сельскохозяйственные работы. О бывшем ранении напоминали только грубые растянутые послеоперационные рубцы. Только через 8 лет после окончания войны ему начинают вручать боевые награды. Он получает ордена: вначале «Орден Славы», затем медаль «За Победу над Германией», а позднее «Орден Отечественной Войны», Обещанные медали «За отвагу» и «За взятие Кенигсберга», так и не дошли до героя, где - то затерялись. Но он и не сокрушался, потому что самой главной наградой, которой наделила его судьба, всегда считал — дарованная ею жизнь, И это не голословное суждение, ибо практически все братья по оружию из его отряда, погибли при штурме Кенигсберга.

В 1958 году, забрав из деревни немощных родителей, семья переезжает в Ижевск. Жена захотела продолжить свое образование. Маргарита Васильевна учится в медицинском институте, а Геннадий Петрович трудится слесарем-сборщиком на Ижевском режимном заводе, связанным с космической техникой. В 1965 году, когда Маргарита Васильевна, получила диплом врача общей практики, семья переезжает в город Сарапул, где она начинает работать в поликлинике крупнейшего в республике электрогенераторного завода, а Петрович - мастером сборочного цеха. Здесь он занимает самую активную жизненную позицию. Был партгрупоргом, честным и принципиальным коммунистом, активным членом комитета ветеранов ВОВ. Без отрыва от производства окончил 3-годичную школу мастеров. Принимал участие в работе заводской многотиражки «Наша жизнь» и газеты сарапульского района «Красное Прикамье». Трудился на этом заводе Петрович более 20 лет. Но годы — есть годы, с возрастом стали о себе напоминать раны, полученные во время войны, ишемическая болезнь сердца и облитерирующий эндартериит нижних конечностей. Только в 60 лет ветеран и инвалид ВОВ уходит на заслуженный отдых.

Но куда бы не занесла нас судьба и где бы мы ни жили, в одном населенном пункте или порознь, нас всегда связывала крепчайшая дружба. Не имея возможности личного общения, мы старались чаще переписываться. В то время, безусловно не было интернета, скайпа и мобильной связи. Да и обычной телефонной связи ни у того, ни у другого не было, и для меня оказалось откровением, что мой дядя, после очередного инфаркта стал писать стихи. Перед Новым 1987 годом получаю открытку с новогодними поздравлениями:

Ученому племяннику от дядюшки в стихах.

В образе «Святого Михаила»,

Несмотря на лютости зимы,

Доля разума нам солнце подарила!,

Отодвинув ужасы войны.

И теперь на новогодних ёлках

С теплотой душевной весь народ,

Во дворцах, квартирах и святёлках,

С ликованьем встретит Новый год!

С Новым годом я вас поздравляю!

Милые, вы родичи мои.

Бодрости, здоровья вам желаю:

Счастья, благодати и любви!

Крепко обнимаю и целую

Ваш дядюшка — Геннадий Иовлев.

Я был откровенно удивлен: «Надо же, мой дядя «самых честных правил», заговорил стихами, да и стихи неплохие. Стало быть, «не на шутку занемог», когда по прошедши более чем сорока трех лет его продолжают тревожить ужасы войны» . Мои предположения подтвердились, когда в конце апреля получаю открытку следующего содержания:

«Здравствуйте, родные мои. От всей души поздравляю вас

с Первомаем и Днем Победы! Впрочем, со всеми праздниками,

что были, которые есть и, которые будут.

Желаю вам доброго здоровья, бодрости,

благополучия, семейного уюта и счастья!

Крепко обнимаю и целую. Ваш Геннадий». На развороте открытки написаны стихи:

Геннадий Иовлев.

Ветераны

Нас немного осталось в живых, Ветераны,

Выше голову! Тесно сомкните ряды!

К непогоде болят наши тяжкие раны,

Но не гаснет в душе память лет боевых.

Не уроним в огне завоеванной чести,

Боевые наденем на грудь ордена,

С молодым поколением на улицу вместе

Выйдем, чтоб трепетала от страха война!

Ведь история русская знает и помнит

Не померкшую Славу конечных побед!

Силы русской агрессор не сломит,

Чтоб осилить нас, силы такой еще нет!

Нас немного осталось в живых, Ветераны,

Мы как памятник канувших в прошлое лет,

Постоянно твердят наши тяжкие раны,

Трубным голосом — нет! Войне — нет! Войне — нет!

На мои поздравления ветерану по случаю дня Победы, и вопросы о его здоровье, он ответил:

Ответы на открытки племяннику Венюхе,

От старика забытого, от Геньки — развалюхи.

Далее после обстоятельного письма, он делает отдельную приписку:

Вениамин, я много написал стихов, в том числе поэму « Размышления старого солдата». Шлю на твое суждение. У тебя, кажется, есть связи с нашими удмуртскими писаками. Попробуй показать им. Чем черт не шутит. Может быть сгодиться в печать. Обнимаю и лобызаю.

С приветом Г.Иовлев.

У меня действительно был хороший приятель — пишущий работник удмуртского телевидения и собственный корреспондент ТАСС А. Артамонов, который писал очерки о ветеранах войны и труда. Мы собрались с Альфредом Александровичем выехать в Сарапул, для налаживания контактов с автором поэмы, но .... Но, ... как часто это но нам в жизни мешает: то изменение места работы Артамонова, то моя работа и защита докторской диссертации, то напряженное время развала СССР, то нездоровье дяди, а мы так и не нашли времени для поездки в Сарапул. 14 августа 1991 года, перед самым путчем, не стало Геннадия Петровича Иовлева, а на днях ушел из жизни А.А. Артамонов.

В этом году мне в руки попала замечательная книга, изданная к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг., под названием «Страну заслонили собой», авторы-составители О. Калинина и Ю. Шавкунов, \ ОАО «СЭГЗ»; — Ижевск : Удмуртия, 2010. — 662 с. Эта книга Памяти, или своего рода энциклопедия Сарапульского электро-генераторного завода. В ней рассказывается о ратных и трудовых подвигах заводчан — участников Великой Отечественной войны. Представлена подробная информация о всех фронтовиках, погибших на полях сражений, а также ушедших на заслуженный отдых с этого завода. Отдельная глава в книге написана о работе Совета ветеранов завода. В этой книге две страницы посвящены моему дяде Геннадию Петровичу Иовлеву, и на них опубликованы 3 четверостишия из его поэмы. Эти строки были написаны им от всей души словно кровью, такими словами, которые нельзя передать прозой. И мне стало обидно за дядю, что он так и не увидел своего произведения полностью опубликованным, а себя стыжу, что не смог этому содействовать, по сему помещаю поэму полностью в пределах этой повести. Тем более, в аннотации книги «Страну заслонили собой» имеются такие строки:

«Мы, сегодняшнее поколение заводчан, и дальше будем делать все возможное, чтобы наши дети и внуки не только знали имена ветеранов Великой Отечественной войны, но и понимали, что их ратный и трудовой подвиг обеспечил нам мирную жизнь, возможность учиться, заниматься спортом, увлекаться музыкой и просто жить. И тогда не померкнет ни знамя Победы, ни память о тех, кто заплатил за нее неимоверную цену».

Слава и Вечная память ветеранам, защитивших нашу жизнь, о чем и размышлял старый солдат

Геннадий Иовлев

Размышление старого солдата:

Хочу забыть лихие годы,

Но память цепко держит их:

Огонь пожарищ, кровь, невзгоды,

Порой в глазах стоят моих.

И в сердце старого солдата

Не угасает много лет

Волна тревожного набата,

Волна надежд, волна побед.

Фашизм. Уж вся Европа стонет

И гад коричневой чумы

К востоку злобный ветер гонит

На гребне мировой войны.

Уж враг коварный и могучий,

Одетый в крепкую броню,

Как гад летучий и ползучий

Терзает Родину мою.

Дрожит земля, пылают села,

Все подминая под себя,

Скрежещет сталью танк тяжелый,

А в небе Мессеры гудят.

Как когти свастика на крыльях,

Свинцовый извергая смерч,

За эскадрильей, эскадрилья,

Из под небес бросает смерть.

И слышен стон в огне пожарищ,

И плачь детей, и злая брань:

«Бери оружие, товарищ!

Врагу навстречу грудью встань!»

А,там в Кремле, как все мы знали,

Сидел «великий гражданин»,

По имени товарищ Сталин.

Он полубог и властелин.

Его вождем провозгласили

С благоговеньем на устах

И люди русские молились,

Как раньше в церкви на Христа.

«За Сталина!», - с надрывным кличем

На танк со связкою гранат,

В победу веря безгранично,

Шел Красной Армии солдат.

В атаку шли — за ротой, рота,

За батальоном, батальон, -

Родная матушка пехота

Несла неслыханный урон.

А враг бронированной лавой

Вползал все дальше на восток.

«Коль смерть принять, прими со славой!»

Девиз хорош, хотя жесток.

Ковались мужество, отвага

И в ротах был зачитан всем,

Призыв: «Стоять! Назад ни шагу!»

В приказе двести двадцать семь.

Но без железной дисциплины,

Без веры в Сталина слепой,

Нам в эту тяжкую годину

Не отстоять бы дом родной.

Хотя к победе над фашизмом

Нас партия вела вперед,

И возглавляли коммунисты,

А вслед за ними шел народ.

Быть может, что не так я мыслю?

Жестокий этот человек

В историю глубоко втиснул

Тяжелый след, в двадцатый век.

О, ты, Советская Россия!

Твоя судьба — социализм,

Но не было в тебе той силы,

Чтоб сходу одолеть фашизм.

Ты в окруженьи капитала

Не обрела еще друзей.

Вокруг всем дела было мало

В заботах о судьбе твоей.

И как счастливая невеста

Была ты слишком молода

Хозяйкой стать на новом месте

Тебе нужны были года.

И обнаженную такую

Тебя врасплох застал фашизм,

А ты мечтала на покое

Добротно строить коммунизм.

И враг, как похотный стервятник,

Терзал твою младую грудь.

И не было надежных братьев,

Чтоб вовремя его турнуть.

В страданьях с материнской болью,

От преданных сынов любовью,

Обильно истекая кровью,

Ты обретала вновь и вновь.

Встряхнулась, вздыбилась во гневе,

Миллионов мужества полна,

На суше, на морях и в небе,

Гремит священная война.

И, сотрясаясь, как в рыданьях,

Земля горит, земля дрожит.

Кровь, смерть, увечья и страданья,

Израненная стонет Жизнь.

От западных границ, от Буга,

Солдат, роняя кровь и пот,

Шагал в боях теряя друга,

Остановился у ворот

Москвы. Уж тридцать километров

Стоит на верстовом столбе.

Сечет поземкой стылый ветер

И воет зло, как волк в трубе.

Столица русского народа!

Солдат костями ляжет тут.

Шабаш! Уж дальше нету хода,

Фашисты дальше не пройдут.

И, собирая по крупицам,

Могучий и стальной кулак,

Наотмашь дали в зубы фрицам,

Чтоб долго помнил наглый враг.

Там, под Москвою, в сорок первом,

Суровый «Генерал Мороз»

В контрнаступление из резервов

Подмогу добрую привез.

Хотя противник был надломлен,

Рывком откатывался вспять,

Но далеко еще не сломлен,

Умели фрицы воевать.

Но уж народ воспрянул духом:

Неправда! Можно побеждать!

Тому Москва была порукой,

Учились россы воевать.

И эта первая победа

Для изболевшихся сердец -

Бальзам. Теперь не страшны беды.

Начало есть, придет конец.

Конец, в Берлине окопался,

От куда выполз мерзкий гад.

Голодной смертью задыхался

Многострадальный Ленинград.

Враг рвался к Волге и Кавказу,

Повсюду сея смерть и тлен.

Хоть под Москвой и был наказан,

Однако все еще силен.

И снова жмет Фриц окаянный,

Из сводок Совинформбюро,

Суровый голос Левитана

Нам выворачивал нутро.

Но вот идут сыны России

В сердцах отвагою полны.

Обильно кровью оросили

Дороги адские войны.

От прикарпатской полонины

До Волги пятился солдат,

Прошел с боями до Берлина,

Воюя тысячи преград.

В боях он проявил отвагу,

Его поздравил генерал.

Фамилию на стене Рейхстага

Штыком глубоко начертал.

Кто шел от западной границы,

С тех первых дней, такие есть.

В живых немного, единицы,

Так отдадим героям честь!

Коснулась всех, проникла всюду,

Война, как черная чума.

Не верилось, казалось чудом,

Что где-то мир и тишина.

В боях, на фронте было тяжко,

Там сеял смерть свинцовый град.

В колхозе, борону упряжкой,

По полю тянет кучка баб.

Пахали поле на буренках

И шла разбрасывать зерно

Вдвойне усохшая бабенка,

Не евши сытного давно.

Затем, как житница России

Была отторгнута врагом,

А хлеба хором все просили

И жестко требовал райком.

Железный лозунг: «Все для фронта!»

В мозгу занозой нарывал.

Багровый отблеск горизонта

Тревогой в душу заползал.

Зимою длинными ночами

Собравшись в круг у каганцов,

Девчата варежки вязали

На фронт, в посылки для бойцов.

Тащил последний полушубок

На сборный пункт седой старик,

Сам в армяке из ткани грубой,

Сказал, что он к нему привык.

Отец, в пару, полураздетый,

(Он две войны отвоевал),

И по заданью сельсовета

Для фронта валенки катал.

Подростки, старики, девчата,

Зимой в мороз рубили лес.

Его заводами богатый,

Сжигал прожорливый Ижевск.

Там у станка стоял рабочий,

Он срочный фронтовой заказ,

Собрав все силы споро точит,

Ночами не смыкая глаз.

Полуголодный, недоспавший,

Копил он ненависть к врагу

И твердо верил: воины наши -

Согнут проклятого в дугу.

И что сейчас другое важно:

Крепиться, выстоять пока,

Он знал, что Армия отважна,

А воля Партии крепка.

А я, парнишка допризывник,

В бригаде женщин, стариков,

В лесу на заготовках зимних

Уж ждал повестку — будь готов.

И вот глухой декабрьской ночью

За мной приехал мой отец: -

«В военкомат. Повестка. Срочно!

Готовься сын мой «под венец».

Остаток ночи, половину,

Зимой коротенького дня,

Я, на себя тулуп накинув,

Торопко погонял коня.

И в баньке лишь успел помыться,

Белье на чистое сменить,

В тот час в военкомат явиться

И к отправке готовым быть.

Перед родительским порогом,

Мать со слезою на глазах,

Перекрестив, сказала: - «С Богом»,

С улыбкой скорбной на устах.

И там, на фронтовых дорогах

Мне образ матери родной,

Дарил тепло зимой в сугробах,

Прохладу летом в жар и зной.

И я хватил не мало горя

И лиха в минувшей войне,

Но я счастлив с судьбой не в споре,

Хоть инвалид, счастлив вдвойне.

Прошел не мало верст с боями,

Не раз за линию ходил,

Брал языка, был трижды ранен.

Вполне исправно фрицев бил.

Меня нашел мой орден Славы

Лишь через восемь долгих лет,

А вот медали «За Отвагу»

И до сего дня где-то нет.

На фронте все могло случиться,

Сгорел быть может тот архив.

Я не печалюсь, не годиться,

И радуюсь тому, что жив.

К ненастью ноют мои раны,

И жизнь стремиться под уклон

Я отдаю вам ветераны,

Солдатский мой земной поклон.

Пусть помнят внуки,как их деды

Сквозь смрад,увечья, смерть и кровь,

Несли желанную Победу

На кончике стальных штыков

Геннадий Петрович Иовлев, Ветеран и инвалид ВОВ,

кавалер орденов Славы и Отечественной войны