Марусина Победа

В. Бушмелев

Марусина Победа

Все дальше и дальше в прошлое уходят от нас годы войны. За семь десятков лет на смену старшему поколению приходит другое, не хлебнувшее лиха. Память старших о тех, кто не вернулся с кровавых полей войны, кто грудью защищал независимость нашей Родины, кто не жалея сил работал в тылу, живет в их сердцах. Считаю, что задача старших донести до наших детей, внуков и правнуков настоящую правду из первых уст о тех суровых годах, потому что малейшее искажение правды может привести к искажению истины и неверному у молодежи отношению к жизни!

В феврале в России был отмечен один из дней воинской славы — 70-летие дня победы в Сталинградской битве. 200 героических дней обороны Сталинграда вошли в историю, как самые кровопролитные и жестокие. История войны не знала такого героического сражения. При обороне города погибли и были ранены более семисот тысяч советских солдат и офицеров. Среди них оказались ближайшие родственники моей жены Марии Сергеевны: два дяди и дедушка Иван, а сама оказалась непосредственным свидетелем этих героических дней. Вот ее рассказ от первого лица:

«Мне не было еще 5 лет, когда началась война. Сам момент возникновения невзгоды, связанное с началом войны, я не могу припомнить, но в памяти хорошо запечатлелось событие, произошедшее за два месяца до объявления военного нападения Германии. Это случилось в конце апреля 1941 г, когда мы провожали нашего папаню и многих мужиков из нашего села, мобилизованных в труд армию. Тогда всем объяснили, что в связи с нарастанием угрозы войны, призывают резервистов для повышения боеготовности войск и отправляют их на западные рубежи копать окопы. Коротко и ясно, и никаких вопросов. Отцу тогда шел 42-й год, а в нашей семье было четверо детей: 17 - летний брат Виктор, 8 — летняя старшая сестра Рая, я и младшая сестра Шура 3-х лет.

Жили мы в старинном селе Ершовка, которое находилось на самой северной окраине Сталинградской области, в безлесной местности, среди бескрайней степи, в 40 км южнее городка Калининск, что расположен в Саратовской области, как раз по средине дороги, связывающей Саратов с городом Балашов. Самым крупным лесным массивом нашего села была бывшая барская усадьба, превращенная в лесопарк. Это уже после войны в нашем регионе, согласно Сталинскому плану преобразования природы, появились лесозащитные полосы. Кстати в посадке лесополос было привлечено все население нашего села от мала до велика, в то числе и мы - дети школьного возраста.

Название нашего села, вероятно, происходило от фамилии боярина Ершова, который владел ранее этими землями и имел довольно крупный конезавод. Но мы дети об этом ничего не знали. В те времена ни у кого из нас не вызывал интерес ни к месту рождения, ни вопрос о своем происхождении и происхождении своих родителей, и дедов. Село наше когда-то было большим крестьянским селением с православным храмом, с 7 или 8 двусторонними улицами, приходской школой, земской больницей с родильным отделением и народным домом. В нем жили, в свою бытность, беглые казаки преимущественно с русскими и украинскими фамилиями, изредка встречались семьи белорусского и польского происхождения. Постепенно они превратились в обычных крестьян, занимались земледелием и животноводством, Многие из них стали работать по найму на конном заводе. А земли здесь были богатые. Через нашу местность в сторону Саратова с воронежской стороны проходил пласт черноземных земель. Сельчане строили себе жилища типа хаты-мазанки крытые соломой.

Во время революции и гражданской войны, барская усадьба была разорена и сожжена, конезавод разграблен, а конезаводчик бежал за границу. В период коллективизации конезавод перешел в полное распоряжение колхоза, занялся разведением племенных лошадей и превратился в очень крепкое и прибыльное хозяйство. Мой отец в этом хозяйстве работал объездчиком лошадей и главным правленческим конюхом. Он дважды служил в армии в кавалерийских частях, первый раз в гражданскую войну, второй — в финскую кампанию и хорошо знал коневодческое хозяйство. Был лихим казаком и страстно любил псовою охоту с борзыми. В то время он имел две собаки: Оригинал и Летку. Оригинал, как все породистые псы русских борзых, был довольно крупным псом, крепкого телосложения, с широкой грудью, поджарый, с умными карими глазами, имел мягкую, волнистую, в крупном завитке шерсть светло-палевого окраса, и был довольно спокойного темперамента. Его подруга Летка была в холке несколько ниже, зато весьма элегантна и темпераментна. Её задорную узкую морду венчали крупные карие глазищи и вечно настороженные маленькие, острые ушки. Грудь у нее была не весьма широкой, но хорошо развита. Бросались в глаза узкая талия и длинный, саблевидный хвост. Была она однотонного темно полового окраса. Обе собаки были нашими любимцами и жили в семье на равных правах. Папаня очень заботился о своих питомцах и холил их. Часто расчесывал им гривки, после каждой охоты мыл им лапы теплой водой, периодически выстригал шерсть между пальцами и подстригал когти.

Так вот, когда папаня уходил на военные сборы, всех нас крепко расцеловал и повернувшись к маме, срывающимся голосом промолвил:

- Ивановна, береги детей, ни в коем случае не обижай их и еще прошу - по возможности сохрани собачек. Не смотря на то, что маму звали Анной и она была на 9 лет моложе папани, он всегда уважительно называл ее Ивановной. Собак на время проводов, чтоб они не увязались за хозяином, накрепко закрыли в закутке, крытым соломой. Вечером, когда уже все село угомонилось и стало клониться ко сну, псы, прорыв в соломе траншею, выбрались на крышу сарая и повернув свои морды в сторону, куда удалился их хозяин, вдруг заунывно и, не останавливаясь завыли, разбудив всех домочадцев и соседей. Через час с небольшим к нам пришла соседка мудрая бабка Агафья, у которой вместе с нашим папаней был призван ее старший сын и сказала маме:

- Не к добру это, Нюра! Собаки беду чуют, стало быть война будет и увидят ли псы живыми наших мужиков?

- Не болтай, старая. Помоги лучше мне угомонить собак.

Они вышли во двор, к закутку и долго что-то внушали псам, чтоб те умолкли. Этот день у меня накрепко врезался в памяти. В течение недели собачки еще несколько раз посреди ночи принимались громко и протяжно завывать. Это в общем то звуки не из приятных, мы тоже тревожно просыпались и долго не могли после их концерта заснуть. Недели через полторы - две псы утихомирились и стали тосковать по хозяину молча. Однако, предчувствие собак оказалось вещим. Ни до начала войны, ни в течение ее ни наша семья, ни бабка Агафья, не получали никаких вестей о судьбах своих родичей.

С начала войны жизнь наша словно бы перевернулась. Мужское население призывного возраста в первые же недели было мобилизовано на фронт. В колхозе остались работать в основном женщины, дети и немощные старики. С конного двора забрали всех ездовых лошадей. Остались только выбракованные клячи. Брат Виктор тут же заменил папаню и с раннего утра до позднего вечера пропадал на конном дворе. Мама, чтоб побольше заработать трудодней, вынуждена была нести двойную нагрузку и дома, и на работе. Ведь в деревнях, в колхозах продовольственные карточки были не положены. А мы с сестрами были несовершеннолетними и предоставлены сами себе в холодной и зачастую голодной хате. Хорошо, что еще в хозяйстве осталась корова, которая была источником жизни. Корову мы берегли и лелеяли. Не удивительно, что мои сестры в последующем стали знатными доярками и телятницами.

Хотя наше село в первый год войны и находилось вне линии фронта, до него еще не докатились бои и на нас не падали бомбы, мы ощутили на себе все страдания жителей, прибывших к нам из оккупированных районов. Они подробно рассказывали о тех зверствах, которые принесла война, как гибнут наши солдаты и «пропадают без вести». Когда такое рассказывают, то становилось тяжело и страшно, и нам, в ту пору малым детям, и нашим родителям, и нашим матерям. Ведь, у каждого из нас кто-то «пропал без вести», а если «пропадал», то государство не помогало этим семьям, не помогало детям, оставшимися сиротами без таких отцов. Голод, холод и нищета у каждого из нас остались в памяти. У каждого из нас, переживших войну, свои воспоминания о голоде, и каждый по-своему оценивает его и переживает. Но когда такое вспоминается, то и сейчас становится и холодно, и голодно, и тоскливо.

Если в первый год войны мы относительно сносно пережили, так как остались кой-какие запасы продуктов, то с весны 1942 года стало невыносимо тяжело. Не осталось ни муки, ни крупы. Топить печь было нечем. Тем более, брата Виктора призвали в армию и отправили на фронт, и наш дом без мужиков осиротел.

Весеннюю страду колхоз завалил. Не кому и не на чем было пахать. Остатки тягловой силы к весне стали иссякать. Многие лошади пали от хронической бескормицы. Их тут же пускали в расход, кто успевал оказаться рядом, тому доставались лучшие куски падшей конины. И нам иногда перепадали небольшие кусочки, которые успевал перехватить наш брат, пока не ушел на войну. Таким образом, обширные посевные площади в колхозе остались не засеянными. Свои же огороды колхозники пахали на коровах. Наша мама очень жалела свою корову и мы с сестрами, как могли расковыривали землю лопатами и мотыгой. Кое как нам удалось засадить огород картошкой и капустой.

Не получая никаких весточек от папани, мама несколько раз ходила в районный военкомат пешком за 25 километров, выяснить, где мог быть наш папаня. Там ей отвечали: «Известий нет. Будут, сообщим». А какими могли быть сообщения? В нашем селении не было ни радио, ни электричества, в темное время освещались примитивными коптилками. Единственной связью с внешним миром была почтальонша, которой страшились, потому что та, не переставая, разносила похоронки. Тогда мама обратилась за помощью к местной гадалке бабке Гайденковой. Та, раскинув карты, долго рассматривала их и затем изрекла:

- Не убивайся Нюра, жив твой Сергей. Карты говорят, что он далеко «в казенном доме» и, кажется, накрепко запертый, даже может быть за решеткой, и очень о вас тоскует. Как это могла она угадать! Ведь наш папаня в первые же дни войны, находясь на передних рубежах в Западной Белоруссии, где возводили укрепления и строили дзоты, со всей командой строителей, вооруженной только лопатами и топорами, был пленен передовыми отрядами противника. Всех их тут же отправили вглубь Германии, где мой папаня в точности повторил судьбу того солдата, которую так красочно описал в своей повести Михаил Шолохов. Когда я, будучи взрослой, читала повесть «Судьба человека», мне казалось, что писатель изобразил литературный портрет своего героя с моего отца.

Весной, как только сошел снег, наша степь в момент расцвела разнотравьем. Вот тут то и наступила нам детям пора раздолья. Мы разбегались по лужкам, овражкам и перелеску, подбирали любую травку, рано проклюнувшуюся крапиву и лебеду, набирали ее охапками, бежали домой и жарили траву на сковороде, наедались досыта. Затем наступала пора кислицы и сурепки. Эти растения рвали целыми снопами и ели сырыми. За ними вырастали купыри и дудель, - ешь сколько хочешь. От этой еды почему-то вздувало живот, но никто по настоящему не болел, хотя и не поправлялся. Все дети были бледными и худыми, и плохо росли.

Лето 1942 года выдалось жарким и засушливым. Нещадно палило солнце. Вся земля высохла и превратилась в черную пыль. Все травы засохли и опять стало нечего есть, мы давно забыли вкус хлеба. На выгонах, где пасли скот, не высохшей осталась одна полынь, которую способны поедать овцы и коровы, поэтому и даже молоко было с привкусом полыни. Старики сокрушались, что не успели заготовить сена и наступит для скота бескормица, хотя засеянные поля пшеницей стали колоситься и стояли высокой стеной, обещая хороший урожай. Зато с военных полей поступали неутешительные вести и навевали тоску и грусть. В июле поползли слухи, что пал Воронеж и немцы подкатываются к Сталинграду, а там живут мамины родители, наши дедушка Иван и бабушка Варвара. И вот однажды, это где-то ближе к осени, мы вечером, сидели на скамеечке у нашей хаты и грелись при заходящем солнце, вдруг до нас донесся грохот канонады с той, воронежской стороны, который продолжался до поздней ночи. Значит к нам приближался фронт.

И еще мне припомнился факт, о котором до сих пор больно и тяжело вспоминать, но рассказать об этом нашим потомкам тоже надо, чтобы не черствели их души. В колхозах работали за трудодни, которые оплачивались не деньгами, а натуральным продуктом, в основном зерном. Сколько заработал трудодней, столько и получи от доли урожая, но только лишь после того, как полностью произведут расчет с государством. Рассчитывались же с колхозниками уже глубокой осенью, а кушать хочется каждый день, поэтому добрые люди подсказали маме, чтоб она пошла на стерню и насобирала павшие колосья пшеницы и покормила своих голодных девок кутьей, приготовленной из целых зерен пшеницы. В основном население нашего селения были добрыми и отзывчивыми людьми. Мама прислушалась и пошла. За целый день она насобирала около килограмма зёрен пшеницы. Ведь каждый колосок надо было пролущить, продуть и лишь очищенные зёрнышки ссыпать в торбочку. Счастливая и радостная она заспешила домой. Она несла павшие, неубранные зерна урожая первого военного года, но по дороге домой ее остановил, ехавший на лошади, председатель колхоза (кстати недальний родственник и бывший друг нашего папани), который цинично и без зазрения совести отнимает у мамы это зерно и с криком: «Не положено. Воровка!», - развевает его по стерне. Мама не с зернышками, а с горькими слезами на глазах, возвращается к нам, голодным детям.

Где-то в конце сентября к нам заявляются бабушка Варвара, мать моей мамы, и ее младший сын, наш дядя Саша, которому в то время исполнилось 12 лет. Им удалось выбраться из горящего Сталинграда и с огромным трудом добраться до нас. Оба были полураздетые, грязные и не имели никакого багажа. Так мы стали в нашей хатенке жить вшестером. Так как дома была одна кровать, то дети все спали на полу и печке. Что мы ели в те осенние дни, не отпечаталось в моей памяти. Вероятно, уже была свежая картошка и капуста.

Никогда не изгладится из моего сердца образ нашего пса Оригинала. Он однажды приволок и положил к ногам мамы большой мешок,наполненный хлебными сухарями. Эта сцена глубоко залегла в моей памяти. Откуда он спер сухари, мы так и не узнали, но вероятно, об этом узнал хозяин сухарей. Через неделю после этого события мы нашли Оригинала отравленным. Мы похоронили его с честью на задворках нашего огорода, а еще через пару недель исчезла вторая собачка - Летка. Ее мы так и не нашли. Не удалось Ивановне сохранить собачек. Не дождались они своего хозяина.

Глубоко врезались в память рассказы бабушки Варвары о ее жизни в Сталинграде. Они жили в этом городе всей семьей уже несколько лет. Когда началась война, дедушка Иван и его старший сын трудились на тракторном заводе, а младший Саша учился в 5 классе средней школы.

В Сталинград война пришла внезапно 23 августа 1942 года. Еще накануне город не считался фронтовым. Жителям по радио сообщали, что бои идут на Дону, почти за 100 километров от города. Лихорадочно работали все заводы и предприятия, выпускающие военную продукцию. Были открытыми магазины, кинотеатры, детские сады. Школы готовились к новому учебному году. Но в тот день, ровно в полдень, целая немецкая воздушная армия внезапно обрушила бомбовый удар на город, в котором не было скопления наших войск, а все усилия немцев были направлены на уничтожение мирно работавшего населения. Сотни самолетов, лавина за лавиной, сбрасывали бомбы, планомерно уничтожая жилые кварталы один за другим. Нет слов описать, какой ужас испытали жители города. Вокруг все пылало, трещало, взрывалось. Бомбежка уничтожила более половины жилого фонда города, который в одночасье превратился в громадную территорию, покрытую горящими руинами. Никто и никогда не сможет подсчитать сколько мирных сталинградцев погибло в те часы в городе, задохнулось в подвалах обрушившихся зданий и земляных убежищах, сгорело заживо в домах. Ведь официальной объявленной эвакуации не было и город не собирался эвакуировать ни предприятия, ни жителей. Дом у бабушки был разрушен и они с дедом и Сашей поселились в подвале соседнего полуразрушенного жилища. Дедушка сильно заболел, у него случился сердечный приступ и он слег, а лечится уже не было возможности. Только на следующий день в городе было принято запоздалое постановление об эвакуации немощных и раненых на левый берег Волги. Все граждане, включая женщин и детей, было направлено на строительство траншей и других фортификационных сооружений. Оставшимся в городе, и взрослым, и маленьким сталинградцам, пришлось пережить голод, холод, гибель родных и близких. Вместе копали окопы и противотанковые рвы. Вместе переоборудовали школы под госпиталя и ухаживали за ранеными. Вместе тушили "зажигалки" - падающие бомбы, еще не успевшие взорваться. Таким образом, в дни обороны города оборвалось детство для сотни тысяч сталинградских детей и подростков. Они участвовали в боевых действиях, ходили на передовую и в разведку.

Когда началась планомерная эвакуация мирного населения, бабушкина семья оказалась не транспортабельной. Дедушке с каждым днем со здоровьем становилось все хуже и хуже, а дядя Иван Иванович, был с заводом переведен на казарменное положение. Бомбардировки продолжались каждый день, Сталинград горел день и ночь, по Волге плыла горевшая нефть. Не было ни лекарств, ни еды, ни питья, и не от кого было ждать помощи. И вот, 12 сентября, накануне предпринятого фашистами штурма города, дедушка умер, а немецкая авиация нанесла массированную бомбардировку оставшихся не разрушенных домов и заводских помещений. Бабушка с Сашей и с соседом по подвалу, завернули труп деда Ивана в байковое одеяло, вытащили из подвала, положили на дно воронки, образованной от бомбы и засыпали каким то щебнем из битого кирпича. А вокруг стали взрываться бомбы и снаряды. Ужас бомбежки объял их и, не возвращаясь более в подвал, и не взяв никакой одежды и багажа, они побежали к берегу Волги, которую из-за дыма не было видно, хотя она была совсем близко. Вокруг были слышны крики обезумевших от ужаса людей. На узкой кромке берега скопилось много народа. Раненые лежали на земле вместе с мертвыми. Над их головами летели горящие обломки каких то строений. По Волге лились горящие потоки нефти, как будто горит река. Но видно над ними витал Ангел Хранитель, их не убило и не ранило. У самой кромки воды, сквозь дым они разглядели небольшой буксирный пароход, едва поднялись по трапу, как тот отошел. Он отвозил раненых, но их тоже взяли, как беженцев. Так бабушка Варвара с Сашей через несколько дней добралась до Малой Родины, где пешим порядком, где автостопом. Ее рассказы про бомбежки и гибель ни в чем неповинных людей, вызывали в наших детских глазах дикий ужас. Ведь в Сталинграде гибли наши ровесники, такие же дети, как мы. А, сколько их погибло, до сих пор не может никто подсчитать. Поэтому по сей день у нас, детей войны, не уходят из памяти описываемые события и кажутся недавними, и оттого еще более жуткими.

Очень яркими оказались воспоминания о том, как через наш населенный пункт стали проходить части Красной Армии, готовящие разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом. Сейчас это известный факт, что еще в сентябре 1942 года Советское Верховное Главнокомандование начало подготовку мощного контрнаступления с целью разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом. Замысел контрнаступления состоял в том, чтобы тайно образовать плацдармы наших войск на Дону и в районах заволжских озер, силами которых нанести удары по флангам немецко-фашистской группировки и, развивая наступление в направлении города Калач-на-Дону, окружить и уничтожить главные силы противника, действовавшие непосредственно под Сталинградом. Нужно было надежно сконцентрировать войсковые части с соблюдением требования маскировки и укрыть их в заснеженных голых степях. Такая работа неукоснительно выполнялась. Совершались только ночные марши наших войск. К затерянным полустанкам, иногда прямо в голой степи, подходили эшелоны, с живой силой и техникой, выгружались и следовали к месту дислокации через степь маршевым порядком или колоннами грузовиков и танков, только в ночное время с потушенными фарами. Часть этих войск прошла через наше село.

То время я хорошо запомнила. Мне шел уже седьмой год, у меня выпали передние молочные зубы, а постоянные еще не прорезались, поэтому я была щербатой и шепелявила. Это произошло в средине ноября месяца. Зима в этом году началась рано и был уже постоянный снежный покров. Мне почему-то невыносимо захотелось увидеть маму и пожаловаться ей, что я очень хочу есть. Я разыскала старую дырявую шаль, закутала ею голову, надела старую мамину кацавейку, обулась в растоптанные мужские ботинки. Другой одежды и валенок у нас не нашлось. Вот в таком виде я отправилась на конный двор, где трудилась мама. Когда я ввалилась в сторожку, она ахнула:

- Ты, Дева Пресвятая, как вперлась сюда?

- Да вот, мне показалось, что вы здесь варите кашу и мне дадите немножко.

- Ах, ты, дитя не разумное, если б мы здесь варили кашу, то разве я не принесла ее домой?,- и молча заплакала.

В этот момент над выгоном, который широко раскинулся перед хозяйством, на низкой высоте появился двукрылый самолет - кукурузник с большими красными звездами на бортах, сел на пустырь, медленно стал подкатывать к хозяйственному двору, где и остановился, заглушив мотор. Такое чудо в нашем селе свершилось впервые. Ведь ни кто из односельчан не видел так близко аэроплана. В тот же момент из села к самолету побежали люди. А я оказалась к нему ближе всех и тоже побежала. Для меня оказалась фора метров в 200-300, кроме того я была шустрой и, не смотря на свой малый рост и большие ботинки, добежала к самолету первой. Это было моей первой победой в жизни. Из самолета вылезли трое военных. Двое что-то осматривали, сравнивали с картой и на ней делали отметки карандашом, а летчик схватил меня в охапку, обнял, прижал к груди и спросил:

- Как тебя зовут, деточка?

- Маруся, - отвечаю.

- Как называется твоя деревня?

- Это не деревня, это село и называется Ершовка.

- Где твои папа и мама?

- Папаня на войне, окопы роет, а мама вон там, на конном дворе работает.

- Ну и ну, да ты оказывается совсем щербатая. Где твои зубки?

- Выпали. Говорят новые вырастут.

- Ты, наверное, с мамкой спишь. Не спи с ней, а то она тебе остальные выпердит, - и громко захохотал своей шутке, затем пошарил в своих карманах, достал две карамельки, вручил мне и поцеловал.

- Спасибо, - только и смогла сказать я ему в большом смущении, повернулась и убежала к своей маме.

Утром к нам в село вошли люди все в белых маскхалатах. Это были наши солдаты. Они были похожи на ангелов, спустившихся с небес. Оказывается и самолет, и солдаты в белых маскхалатах были разведчиками, прокладывающими путь для наших наступающих войск. Еще через день, когда я проснулась и взглянула в окошко, то была удивлена. Все улицы и дворы были заполнены техникой, грузовиками и, как мне казалось, тракторами, которые были затянуты белыми чехлами. Потом Саша сказал, что эти трактора называются танками. Раньше танки никто из нас ершовских ребят до этого не видел. Во дворе нашего дома стали жить военные. Даже в огородах была размещена их техника. Наша бабушка подрядилась варить им кашу и печь блины. Они подкинули нам топлива для печки, выдали крупу и муку. Вот это была роскошная жизнь! В хате стало тепло и нам детям временами кое что перепадало. Солдаты и офицеры все были очень ласковые и добрые. В короткие минуты обеда они нас ласкали, садили на колени и гладили по голове. И обязательно чем-нибудь угощали. Я настолько осмелела, что стала петь им, где-то слышанную мной частушку:

- Эх, солдатик, солдатенок, и винтовка на плече.

Пожалеть бы мне тебя … , - что вызывало у них бурный восторг и они награждали меня, кто аплодисментами, а кто и карамелькой. И мне всегда казалось, что это тоже была моя Победа, будто это я их привела для нашей защиты от врага. Ведь поколению детей военной поры было присуще раннее осознание своего гражданского долга и стремление сделать, что было в наших силах, чтоб помочь сражающейся Родине, как ни высокопарно сегодня это звучит. Но такими мы были юные патриоты, живущие на сталинградской земле. Эта воинская часть простояла у нас не более недели и в одну из ночей вдруг тихо исчезла, как будто испарилась. А в следующую темную ночь в селе появился целый кавалерийский полк, который простоял не более двух дней и так же темной ночью исчез. А еще через 5-6 дней до нас донеслось известие, что наши войска пошли в наступление и освободили город Калач. И мы дети радовались тому, что в этом сражении участвовали нам знакомые солдаты, которых моя бабушка кормила блинами, а я веселила их песенкой. Так началось освобождение сталинградской земли от ненавистного врага.

В начале февраля, когда было объявлено о полном разгроме немцев под Сталинградом, бабушка собралась к себе домой. Ведь нужно было найти временную могилку дедушки и похоронить его по христианскому обычаю. Однако, приехав туда с Сашей в конце марта, они не нашли ни того подвала, в котором они спасались от бомбежки, ни следов могилки, ни развалин своего дома. Площадь около бывшего тракторного завода представляла сплошные руины и здесь уже начались восстановительные работы. Все собранные трупы, независимо от того немецких солдат или гражданских лиц, свозились в общие захоронения. Только через год бабушке удалось выяснить, что ее старший сын Иван Иванович, вместе с оставшимися в живых рабочими тракторного завода, был эвакуирован на левый берег Волги, был ранен. После госпиталя ушел на фронт и погиб под Ленинградом.

В последующем она нам рассказала, как они восстанавливали Сталинград. Первые полгода им пришлось жить и в землянке, и в полуразрушенном блиндаже, и в подвале, и на лестничной площадке восстанавливающего для жилья дома. Не ра­ботали электростанция, водопровод, канализация. За водой ходили на Волгу. И, несмотря на это, такторозаводцы возвращались на свои пепелища. Возрождение Сталинграда и завода началось с восстановления и строительства школ. Людям негде было жить, но прежде всего они отстроили школу, в которую осенью пошел учиться Саша в 5 класс. Весьма знаменательно, что настоящие сталинградцы на первое место поставили заботу о детях, собрали всех осиротевших детей, начали отстраивать детские учреждения: детдома, школы, детские сады. Тогда все население понимало отчетливо, что дети это будущее страны! А мы, оставшиеся в своей, богом спасенной Ершовке, на которую не упала ни одна бомба, продолжали обретаться в своем колхозе и ждать своего папаню. Мы с сестрами стали на год взрослее. Сестра Рая пошла работать дояркой, а мы с Шурой старались помогать маме по хозяйству и наблюдать за курами.

Однажды мы с Шурой в закутке обнаружили старую заношенную кавалерийскую фуражку отца и стали ее нюхать, приговаривая: «Как дюже папаней пахнет!», а как маманя это услышала, так сразу заплакала и пошла опять к ворожее. Та раскинула карты, только и сказала: «Жди, Нюрка! Скоро получишь известие». И, правда, после дня Победы, в средине мая месяца мы получили треугольник солдатского письма, где папаня очень лаконично писал: «Жив, возможно скоро буду дома. Всех целую». Радости нашей не было предела. Мы бегали по улицам и громко объявляли соседям, что наш папаня жив и скоро приедет домой. С тех пор наши взоры постоянно были направлены в сторону дороги, откуда должен появиться папаня.

В деревню постепенно стали с войны возвращаться мужики, а нашего папани все не было. Мы стали терять надежду на его возвращение. И вот однажды, в средине октября месяца, после пополудни, мы с Шурой увидели, как по раскисшей дороге в сторону нашей хаты идет мужчина в плащпалатке с двумя огромными камышинскими арбузами в руках. Это шел наш папаня. ...

Как мы его встречали и как жили мы в последующие послевоенные годы — это уже другая история».