10 или 9 лет

Когда всё началось? Лет 10 назад. Меня в тир притащил Диман Головкин, он же Голова. Его в тир притащил Вован Улупов. Я их знаю с первого класса. Вован как-то быстро слился и после школы вообще ушел с горизонта, а с Диманом мы хоть изредка, но до сих пор перезваниваемся. Он домой вернулся с учебы еще позапрошлой осенью, с того времени, мы никак не можем встретиться, посидеть, попить пива. У него крайне серьезная работа, жена и ребенок. Не до того, короче. Да и я сам не сказать, чтоб сильно легок на подъем.

Хотя, как-то вечером я переписывался «вконтакте» с Аней, девочкой которая тоже тогда ходила в тир:

– Как твои дела, Димка?

– Да ничего вроде. Ты как?

– Да тоже ничего. Ты там не женился еще?

– Не, мне и так неплохо.

– Наших кого-нибудь видишь? Димку, Кристину, Мишку?

– Мишку вообще давно очень не видел. На Кристину наткнулся как-то. Тоже давно. Димана с семейством периодически встречаю. Слушай, у нас же в тире собираются все после Нового года. Ты не помнишь, когда?

– 13 или 14, кажется. А у Димана один ребенок?

– Да. Зато какой!

Мы еще немного потрепались, я рассказал про мальца. Он весь в папку – настоящий взрыв башки. Потом я долго не мог уснуть. Сидел за компом, опять не мог уснуть. Пытался вспомнить, когда первый раз пришел в тир. Сколько мне было? Лет пятнадцать, наверное. Какой это класс? Где-то три года я ходил стрелять. В одиннадцатом бросил, кажется. Потом пять лет универ. Год, как закончил. Получается, семь лет я не был тире. Это много на фоне моих героических двадцати четырех.

А на следующий день, когда я полез удовлетворять свою контактозависимость, меня ждало сообщение от Кристины: «Сегодня в два часа в тире будет сбор старичков, приходи».

Я понял, что вселенная меня слышит. Два часа – это через сорок минут, но я-то точно успею. Срочно написал Ане, но она не в он-лайне, и телефона ее нет. Обидно блин. Натягивая штаны, звоню Диману:

– Диман, Здарова!

– О! Привет!

– Слушай, тут такое дело, короче мне Кристи..

– Диман!!! С праздниками тебя! – Головкин невыносим, как всегда перебивает. Диме никогда не хватает терпения дождаться, пока собеседник договорит, – Всего тебе! Здоровья, счастья! Как дела у тебя?

– Спасибо, Диман! Тебе тоже! Все хорошо! Так вот, мне тут Кристинка скинула. Сегодня в тире сбор будет. Ты пойдешь?

– Не… ты че, я не могу. У меня… Семья! Сам понимаешь.

– Ну да. Понимаю, конечно.

– Да вот. Может и пошмалять бы дали…

– Короче смотри, там всё в два начнется, но я думаю, мы там долго будем. Если что – звони, номер мой есть.

– Ладно, может и получится. Наберу тогда.

Диман не позвонил и не пришел. Аня – тоже, хотя я, последним движением, путаясь в шарфе, успел написать ей вконтакте свой номер телефона.

Я же через 20 минут уже вывалился из автобуса и щемился в тир. Иду мимо нижнего парка, навстречу – топают краснолицые лыжники и лыжницы. Все взрослые дяди и тети. Прохожу кафе «Фауст», косясь на свое отражение в круглой витрине, поправляю шапку. Вот я уже подхожу к Динамо. У здания школы милиции как всегда топчутся унылые тощие курсанты, ездят милицейские машины. Снега как всегда дохрена, но бобики уже прокатали уверенную колею. Издалека, когда смотришь, как их болтает по этим снежным траншеям, кажется, что колеса у них квадратные. Неудивительно, что милиционеры такие... милиционеры.

Вот я на финишной прямой. Прохожу через калитку в воротах, которую за все 10 (или 9) лет ни разу не закрывали. Отсюда уже видно тир Динамо, надо только пройти через стадион. Там, как и 10 (или 9) лет назад мужики играют в футбол. Кажется, что это те же мужики. Они так же матерятся, так же скачут по снегу, сморкаются себе под ноги и орут: «Пас! Пас сюда! Давай! Ну! Бей! А-ах!» После каждого слова звучит сочный эпитет. В стороне от толпы матерящихся и громких мужиков протоптана дорожка в снегу. Я сворачиваю на неё…

Мне снова 15. Я пришел из школы, снял форму, как хороший мальчик вымыл руки, пообедал. За компом сидеть не стал: недавно заметил, что глаза устают и стрельбы потом никакой, поэтому полчасика посмотрел телек в полглаза, и вот уже пора. Меня ждет тир. Вот автобус, вот парк, вот Фауст, вот Школа милиции, вот открытая нараспашку калитка, вот я обхожу мужиков по тропинке в снегу.

Сейчас я поднимусь на крыльцо тира, открою тяжелую дверь с глазком. Поздороваюсь с вахтером, пройду по синему коридору, заскочу в раздевалку №17, включу вечную лампочку Ильича. Скину шмотки, гляну в зеркало у двери. Оно на четверть залеплено наклейками от жвачки. Love is преимущественно, есть тачки, но, само собой, имеется и тетка с сиськами.

Потом я зайду в тренерскую.

– Здрасте Валентинванна, здрасте Николайлесанч!

– Здравствуй, Дим! Там еще никого, бери ключики, открывай иди.

Ботинки немного пружинят на черных резиновых дорожках, которыми застелен пол. Синяя краска на стенах кое-где заметно облупилась, галогеновые лампы под потолком работают через одну. По левую руку – класс для охранников. Там стоят парты как в школе, только вместо доски – плакаты про устройство пистолета Макарова и автомата Калашникова. Сегодня там никого.

И вот, наконец, я упираюсь в дверь с табличкой «ОГНЕВОЙ РУБЕЖ. 25 М» Поворачиваю ключ, открываю дверь. Меня тут же окатывает волна запахов. Может, это ненормально, но для меня тир начинается с запаха. Если я ослепну и оглохну, мне будет 98 лет и меня на всякий случай зачем-то привезут на каталке на огневой рубеж, я легко пойму, где нахожусь, только немного принюхавшись. Это едкий запах пороха, который как-будто тут же включает что-то в голове, и еще запах чего-то непонятного, терпкого и немного сладковатого. Может какого-то лака для дерева. Точно знаю только одно: если стрелять из пистолета с деревянной рукояткой – этот запах можно будет унести домой на пальцах, и даже самое отвратительное расхозяйственное мыло долго его не смоет.

На ощупь нахожу выключатели, щелкаю тумблерами, и на рубеже по очереди включаются закрытые защитными щитками лампы и прожекторы под мишенями.

Еще чуть-чуть и подойдут Головкин, Аня, Кристина, Михан, другая Аня. Мы пойдем на склад. Клавдия Михайловна откроет решетку огромным ключом и зайдет в сейф:

– Та-аак, номи-ира гварим, в журнальчик запи-исываем.

Мы говорим номера пистолетов, через окошко получаем оружие, чехлы и наушники. В журнал пишем фамилию, номер пистолета, расписываемся в графе «получил».

И вот, наконец, я стою у стойки на огневом рубеже, в руках моих заряженный тремя патронами пистолет «Марголин» с маркировкой 4805 на затворе, на башке наушники. В двадцати пяти метрах от меня грустит пожелтевшая от возраста мишень 60-го года выпуска. О том, чтобы выбить по-больше очков, думать нельзя – сильно отвлекает. Так что в этот момент проблема следующая: нужно хорошо и правильно отстреляться. Да и вообще проблем у меня немного. Вторая по важности – дома ждут уроки. Первая по важности стреляет рядом со мной. Её зовут Аня (не та, с которой, я через 10 (или 9) лет буду переписываться в контакте, а другая). Аня – это первая в моей жизни динамо-машина, хотя я еще не знаю, что даже и такое боженька зачем-то создал. «Дима, я не пойду с тобой гулять, потому что мне нужно купить корм для рыбок».

Валентина Ивановна командует: «Старт!». Я со вдохом поднимаю руку, ловлю мушку в целике, выдыхаю, опускаю прицел под черный круг на мишени, потихоньку начинаю нажимать спусковой крючок…

Ровно 14.00. Я примчался вовремя, но у входа немного замешкался. Промелькнула детская мысль «А вдруг не впустят? А какой там охранник? Как я ему объясню? Скажу, что я выпускник тира? Какой на хрен в тире выпускник? А вдруг Николай Алексндрович с Валентиной Ивановной меня не узнают? А вдруг я там никого не знаю? Буду стоять как олень». Позвонил Кристине, она только едет, будет не скоро. Я отмахнулся от глупых мыслей, по-тянул тяжелую дверь с глазком.

Вахта открыта. Там уже стоит человек семь незнакомых мужчин и женщин. Вот и Николай Александрович. Я здороваюсь.

– Помните меня?

– Да, лицо знакомое, - говорит один мужик. Мне его тоже знакомо. Только очень смутно.

– Помним-помним, - говорит Николай Александрович, когда я жму ему руку.

Спрашивает как дела, но я понимаю, что как меня зовут, он всё-таки не совсем помнит. Тут малознакомые дяди и тети ломанулись в раздевалку. Николай Александрович и я остались.

– Ты извини, память дырявая стала, напомни, как тебя зовут, а то…

– Я Дима. Помните мы вдвоем ходили с другим Димкой. Я Петелин, он – Головкин.

– Ах! Да-а. Ты извини, это Валентина Инвановна вас всех помнит. Вы все через нее прошли, она вам как мама. А я по соревнованиям вас все во-зил.

– Вы нам как папа были. Тренер-папа.

Валентина Ивановна и Александр Николаевич и правда супруги. С нами они возились как с собственными детьми. Учили, как согреть руки, когда замерзнешь перед стрельбой. Учили, как держать рукоятку пистолета, как правильно нажимать спусковой крючок, как надо правильно дышать, учили «собираться» перед стрельбой, о чем надо думать, когда стреляешь. Заодно учили, что надо помогать друг другу, быть добрыми. Сами много шутили, улыбались. Как-то на соревнованиях у одного парня (даже не из нашего тира) пропали деньги. Семья у него небогатая – бабки были на зимние штаны, и других бабок, видимо, не предвиделось. Так что, Валентина Ивановна собрала нас и сказала, что надо бы всем скинутся парню на штанцы. Скинулись. Не только мы – все, кто участвовал. С нас не убыло, как говорится, зато всё правильно сделали.

На тренировках когда Валентина Ивановна видела, что кто-нибудь косячит – вставала из-за тренерского стола, подходила и давала ЦУ: « Вот смотри. У тебя разброс идет из-за того, что пистолет неправильно держишь. Дай руку. Представь, что твоя рука – это рукоятка пистолета».

Валентина Ивановна брала ладонь накосячившего аки рукоять пистолета, сжимала её в своей руке, и он тут же понимал, как надо правильно держать оружие.

– А Валентина Ивановна придет сегодня?

– Нет. Её сегодня не будет. Она привет вам всем передавала.

– Спасибо. Вы ей тоже передавайте обязательно привет. Жаль, что она не пришла.

– Слушай, Дим. Я помню у вас там книгу кто-то писал.

Я засмеялся. Не такая уж дырявая память.

– Да-а. Было дело. Я писал.

– Написал?

– Ну да. Ну так знаете, в институте там. Но это так, всякие научные дела были. Статьи там…

Я замялся. А ведь и правда, какого хера я так и не написал книгу? В смысле, я что-то ковырял курса до третьего, но книги с моим авторством так и не появилось на полках книжных магазинов. Я ведь так себе клялся, что продолжу писать, даже когда повзрослею. Чтобы ни произошло, я продолжу писать, я ведь не могу не писать, это же буду уже не я. И что со всем этим стало? Некогда из-за работы? Много в жизни всякой херни – не до того вообще? Жалкие оправдания. Перед собой жалкие оправдания еще более жалкие.

– А чем занимаешься-то сейчас? Ты же в Липецке учился?

– Ну да. В Педе. Но я по профессии не пошел. В рекламном агентстве работаю. Дизайнером. Рисовать вот начал.

– Да? Молодец. У нас дочь художественную школу закончила тоже. Но художником не стала. Дома проектирует. Вот погорельцам дома строили – это всё её.

Николай Александрович спрашивал про ребят. Кто, где обитает. Я рас-сказывал. И про Димку, и про Аню. Говорил, что Кристина скоро вот придет. Он говорил, что полтора года как не пенсии, Валентина Ивановна – два, помогали строить дом для дочери. Уже закончили. Дело хорошее.

Потом всех пригласили на огневой рубеж. Оказывается, в развлекательную программу входил дружеские соревнования. Я побежал в раздевалку, снять куртку.

Вам случалось провалиться в прошлое? Мне – да. Те же синие стены, черная резина на полу. Краска облуплена в тех же местах. Та же лампочка в раздевалке и та же тетка с сиськами на зеркале. Я замер на пороге раздевалки №17 и стоял там, пока не услышал Кристинкин голос у вахты.

Скинул куртку, побежал к ней. Обнялись, поздоровались. Вместе пошли на рубеж. Я второй раз провалился в прошлое. Запах точно такой же. Кристина тоже его помнила. Мы с ней были самые мелкие стрелки. Взрослые стрелки галдели, рассказывали, как выиграли холодильник, ходили куда-то на лыжах, закрывали какую-то баню – в общем всякую фигню, о которой обязательно надо трепаться взрослым людям, когда они встречаются. Мы отошли спокойно поговорить. Кристина рассказала, что уже 5 лет в Воронеже живет с парнем. Рассказала, как снимали квартиры, топили соседей, рассказала, где работали, как вообще живут. Одна беда – гаданья сулят им жестокое расставание – так что она возвращается в Липецк. Посмеялся.

– Ну, господа, - обратился к толпе новый начальник чукотки, пришедший на смену Николаю Александровичу, – слово предоставляется тренеру, мастеру спорта, Николаю Александровичу Рыбакову.

Николай Александрович говорил немного. Поблагодарил, что пришли, сказал, что стрелки дружный народ. Я смотрел на своего первого тренера. Кажется, что не видел его очень-очень давно, наверное, для моих двадцати четырех, так и есть. Постарел он. Но как-то не сильно. Улыбается так же, глаза те же. Хорошо, что я в детстве занимался стрельбой. Хорошо, что притаскивал папу посмотреть, как я стреляю. Хорошо, что он знает, какой у меня тренер.

– И… вот еще что, – говорит Николай Александрович, – Больше улыбайтесь. И не помните зла… Забывайте зло.

И мне снова пятнадцать. Я снова пришел в тир учиться. Держать оружие, стрелять, дышать, улыбаться, забывать зло. Меня зовут на огневой рубеж. Я подхожу к стойке, надеваю наушники. Беру пистолет, вынимаю обойму, заряжаю. Удивительно, я точно помню, что на затворе пистолета маркировка – 4805. В 25 метрах от меня мишень, белая, свеженькая.

О том, чтобы выбить побольше очков, думать нельзя – сильно отвлекает. Так что в этот момент проблема следующая: нужно хорошо и правильно отстреляться. Да и вообще, проблем у меня… Я ведь просто неприкаянный пятнадцатилетний мальчишка, незаметно проскочивший 10 (или 9) лет, потерявший несколько любимых людей, кажется, упустивший свою мечту, и почему-то разом вспомнивший обо всем этом, когда нечаянно на несколько часов провалился в прошлое. И, самое главное, я не имею ни малейшего представления о том, какие еще сюрпризы мне приготовил всемогущий боженька.

Интересно, неужели у кого-то все по-другому? Даже не считая провалов во времени?

Николай Александрович командует: «Старт!». Я вдыхаю, поднимаю руку, ловлю мушку в целике, выдыхаю, опускаю прицел под черный круг на мишени, потихоньку начинаю нажимать спусковой крючок…