Золотой Иерусалим

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.

Вдох. Говорят, должно успокоить. Но частички теплого иерусалимского воздуха попадают мне в легкие, врываются в клетки моего тела, словно опаздывающий на совещание по вопросам сокращения штатов, так же беспардонно выжимая из меня все, высушивая мои легкие до дна. Мои легкие, словно самые древние листочки, которые Вам сказали сорвать со старого и пришкольного дуба и приказали засушить. Это было в классе, кажется, первом, но Вы благополучно их забыли в словаре Ожегова. Открою тайну, на странице с буквой "М" нет черной дыры; листы никуда не делись, они все еще там. Так же и с моими легкими. Они высушены, они есть, где-то, на 1973 странице моего тела, но теперь они не играют никакой роли. И что прикажете с ними делать?

Я тяжело шагаю по извилистым улицам. В воздухе витают нотки оливок и старых Библий. Пожалуй, мне нравится.

Чем дальше бреду я, словно в бреду, тем более бесконечным кажется мне этот удивительный город Иисуса, вина и предательства.

Я тащил на усталой спине свой единственный крест.

Я считаю, что каждый должен хоть раз в жизни побывать в Иерусалиме, независимо от национальности. Я же сюда притащилась, чтобы своими русскими глазами взглянуть на любимые сказки Ветхого и Нового Завета в оригинале.

Но, самое интересное всегда неожиданно находится где-то на поверхности. В моем случае: это прогулки по тихим улицам, где только тихонько слышны напевы на иврите старческим голосом: это старик из одного из самых старых домов собирается на тот свет и молится Илие за принятие его души.

.יברך האל פועל זה

Было холодно так, что во рту замерзали слова.

Я не решусь никогда сказать то, что действительно важно в этот момент. Самое интересное, что я знаю, что человек в этом нуждается; да, он нуждается в моей искренности, в моей душе и эмоциях.

— Знаешь, у меня два сердца.

— Ох, какое совпадение! У меня ни одного!

А у меня легких нет. Хотя, легкие замечательный и очень романтичный орган: ими можно любить. Я не представляю, как можно любить сердцем, выплюньте эти слова. «Люблю всем сердцем»! Удумали тут!

«Лично я люблю легкими, потому что если любимого человека нет рядом — я без него задыхаюсь» (с)

Вот это больше по мне. Не менее сопливо, зато очень логично.

Я срываю с кустарника ветку. Очень странно, но в Израиле ветви дико эластичные. Самые лучшие прутья для битья, думаю, были бы сделаны именно здесь. Ах, какой сочный звук удара о эластичную кожу эластичным прутом! Заслушаться можно!

Скрепив два конца между собой я надеваю его на голову. Запах свежих листьев, что благоухают на моей голове, дурманит душу.

Но без этого не прочувствовать все очарование Старого города.

Я молчу. Молчание натравляет на мысли. Мысли одурманены запахом. Я думаю о вечном и немного о тебе. Вероятно, поэтому и молчу, так как сказать что-то страшно.

И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.

Все дороги, быть может, и ведут в Рим; но все мои дороги приводят меня к храму Гроба Господнего. Да, в Иерусалиме жарко, жарко порой до невыносимости, но вся жара компенсируется тенью от домов из, как называют его сами евреи, "белого" камня. И венок спасает мою голову от солнечного удара. Хоть и покалывает порой.

У меня нет желания заходить внутрь храма. Я стою рядом, восхищаюсь его красотой и величием, но не хочу заходить внутрь. И вот, я бреду дальше, мимо домов паломников, мимо красивых и манящих своим сочным запахом садом, мимо небольших каменных фонтанов, что бьют вверх, словно фантазия Есенина... я не знаю, куда я иду.

Ветка принимает неустойчивое положение на моей голове, чем дальше я иду, тем больше колет ветка. Она монотонно качается и колет, по одним и тем же местам... но листья все так же очаровательно благоухают.

И разжег я костер на снегу.

И стоял.

И смотрел...

Жара переходит в тепло. Воздух стабильно сух. Наверное. Откуда мне знать, мои легкие рассыпались и распались где-то глубоко внутри.

По лицу стекает горячими липкими каплями, хотя мне вовсе не жарко. Я иду, иду, иду, и абсолютно не имею никакого осознания времени.

Ты все так же злишься на мое молчание. Тебе все еще обидно это, обидно настолько, что ты уходишь.

Мне пусто. Вернись в мои легкие. Будь вместо легких.

Резки порыв ветра резко подчиняет меня всему в этом мире, уронив на колени. Я на коленях перед всем миром. Я на коленях перед всеми людьми. Я на коленях перед всей Вселенной. Я на коленях перед тобой. И я не в силах подняться.

...как мой крест одинокий удивленно и тихо горел...

А толку от моих разбитых о камень колен ноль.

Ветер проносится от Хайфы до Тель-Авива, пролетает от Мадрида до Варшавы и умирает либо в Таллине, либо где-то в Финляндии, не рассчитав свое вхождение в море. Слетает, разбивается о скалы и лишь тихи свист перемешивается с пеной волн, жадно прижимающих к себе берега. Ветер несет тебе мой терпкий привет. И передаст, если не потеряет где-то в Париже, уснув у куртизанки в ногах.

Я устало наклоняю голову вниз. С головы градом катится кровь, нежно покрывая белый камень лишь оттенком алого цвета, смешиваясь с чистым песком.

Где-то, шелестя, посмеивается надо мной терновник, чью ветку я сорвала и окрестила своим спасением.

...и вот зашагал я опять среди черных полей...

И наступает тишина... Тишина такая, словно на месте Иерусалима вновь пустыня. Нет никого в этом мире. Я и ветер. Легкие у меня все еще не появились, и не факт, что появятся вновь. Из моего рта высыпаются слова, словно у Джона из мультика Желтая Субмарина. Они выпадают огромными столбами, строя предо мной стену, огораживающую меня от тебя. Я вздыхаю, и лишь пустотой мне отзывается мое безлегочное тело. Моя проблема странна; она навевает страх лишь от одного своего осознания.

Я шепчу, наполнив шепот горячим воздухом и сладкой песней. Я шепчу, содрогая ветер. Я шепчу, сдирая солнце с неба. Я шепчу и мне вторит лишь смех терновника. Я шепчу и пустота внутри сжимается навеки, уничтожая меня совсем.

— Нет креста за спиной… — снимаю с головы ветвь терновника.

Но что-то мягкое резко приобняло меня за плечи; что-то мягкое дохнуло прохладой; что-то мягкое завычало, вскрикнуло и заплакало, роняя слезы на исцарапанную голову, заплакало так сильно и невыносимо, что прошло сквозь меня, влезло в мое ухо и тихо прошептало:

— Без него мне еще тяжелей.