Талифа куми

Талифа куми.

Черный, как ночь, огнедышащий конь со странным всадником, накрытым с головой черным плащом, из-под которого торчали в стороны страшно выгнутые кверху рога, появился на вершине дальней горы и заслонил собою низкое вечернее солнце. И померкло солнце, и длинная тень от всадника достигла до маленькой девочки Иты и накрыла ее черной тучей. Ита оглянулась и вскрикнула от ужаса. Всадник тутже заметил ее, конь захрипел, забил неистово огромным копытом, от которого задрожала земля и посыпались камни с горы, и устремился прямо на девочку. Ита пустилась бежать во всю мочь. Но худенькие, слабенькие ножки ее не могли равняться с железномускулистыми ногами коня. Конь, казалось, не спешил, рогатый всадник без головы не понукал его, конь словно плыл по желтой пустыне, оставляя за собою глубокие следы от копыт и клубы пыли. Но с каждым мгновением, с каждым прыжком он приближался к своей тщедушной обреченной жертве стремительно и неумолимо, угрожая ей смертью. Она знала, она чувствовала, что это смерть, понуждала себя бежать быстрее, но слабые ноги уже почти не слушались ее, они становились все больше и больше какими-то тяжелочугунными, не своими, и ей казалось, что она бежит на месте. А смертоносный неумолимый конь уже дышал ей в спину, уже касался ее своими разгоряченными влажными губами, хрипел и скалил страшные зубы, стараясь укусить. И не было от него спасения! И спрятаться было негде: кругом – пустыня! «Кто спасет меня?! – заплакала, запричитала, задыхаясь, Ита. – Отец! Отец! ты всегда приходил мне на помощь! Ты всегда был самым сильным и самым смелым! Ты всегда был рядом! Где же ты?! Почему ты меня оставил?! Приди, спаси свою маленькую Иту! Молю тебя! Отец!..»

«Доченька! – шептали на бегу иссохшие губы начальника синагоги. – Доченька! Я спасу тебя! Я спасу! Я уже почти у цели! Только не умирай, прошу, заклинаю всеми святыми, всеми ангелами небесными, только не умирай! Что же я буду без тебя?..» Он часто останавливался, чтобы отдышаться и отдохнуть, уже не молодые ноги его слабели, но близко было до заветной цели, и он готов был хоть ползком дотянуть до нее. «Вон там, там, за углом вон того, розового от вечернего солнца, двухэтажного дома должен быть тот человек… Нет, что я говорю! Не человек, не просто человек, - пророк из Назарета, а может быть и больше, чем пророк! О нем уже кричит весь город! Он спасет тебя, доченька, спасет! Только ты держись, держись!.. Он всех спасает, всех, кто приходит к нему с верою в силу его. А я верую, верую! И ты будешь жива, будешь жива! Пускай твердят завистливые фарисеи, что не может ничего хорошего придти из Назарета. Я верую! Верую!..» За углом уже слышался гул толпы. И сердце начальника синагоги затрепетало в радостной надежде. «Толпа! Это он! Ибо он всегда окружен толпою алчущих до него людей! Как хорошо, что я побежал именно по этой улице! Благодарю тебя, Боже, что не обманулся я в выборе пути!» И уже почти изнемогший, он ускорил свой бег…

Маленькая девочка Ита тоже хотела ускорить свой бег, но не могла. Огромный пыльный копыт, сверкнув железной подковой, поднялся и ударил в ее хрупкую спину. Душераздирающая боль пронизала ее тело, и все исчезло кругом…

Начальник синагоги, задыхаясь, из последних сил растолкав назойливую, неуступчивую, злую толпу, упал, наконец, в ноги пророку из Назарета…

Ита с трудом приоткрыла свои веки и словно из тумана смутно проступили перед ней черты лица человека, ей незнакомого, но, казалось, такого близкого и дорогого, будто она всю жизнь знала и любила его. Это было лицо молодого мужчины с вьющимися каштановыми волосами до плеч; небольшие усы и бородка окаймляли его красивые, слегка улыбающиеся губы; зеленые глаза его тоже по- доброму, почти по-детски улыбались ей. Ита не могла удержаться, чтобы не улыбнуться ему в ответ. Мужчина взял в свои приятно-теплые ладони ее обессиленную, безвольную, холодную руку, и девочка сразу же ощутила, как по всем жилам ее потекли горячие струи, наполнявшие ее тельце живительной силой. Ита улыбнулась еще радостнее, она поняла, что она у себя дома в своей кроватке и почему-то еще не встает, хотя в окна, по-видимому, давно вливался утренний свет. Но потом она вспомнила, что она больна и что уже много дней и ночей не может встать с постели. Туман рассеялся перед глазами ее, и она увидела кроме доброго незнакомца, держащего ее за руку, стоявших позади его своих отца и мать. Они тоже улыбались ей, хотя глаза их были красны, а лица взволнованы чем-то. «Мама, отец, - пролепетала девочка своим тонким голоском. – Я была больна?» - «О, нет, нет, - поспешил ответить отец, припал к ней и поцеловал ее в лоб, - нет, доченька, ты не была больна, дитя мое, ты просто спала, долго спала, несколько дней… А теперь проснулась». Слезы счастья душили начальника синагоги, но он не смел показать их наружу.

- Талифа куми! – вдруг сказал незнакомец, и Ита поняла его, хотя и не знала того наречия, на котором сказал он. Встань и ходи! Какие простые два слова! И как просто он произнес их! А ей казалось, что это очень трудно, почти невозможно сделать, встать и пойти, ведь она так долго не вставала! Она пошевелила рукой – как легко она слушалась ее! Потом ногой – и нога верно исполняла то, чего хотела ее маленькая хозяйка! Незнакомец отпустил ее руку. Ита бодро присела на кровати. Потом весело откинула тяжелое одеяло и выпрыгнула из постели. Отец и мать возликовали, едва ни заплясав от счастья, и уже не в силах были сдерживать обильных радостных слез. Толпа, глазевшая до того в окна, вдруг непрошенно ввалилась в дом, все шумно и весело галдели, наперебой поздравляя отца и мать столь чудесно воскресшей дочери. А когда вспомнили о всесильном пророке из Назарета, то он уже был далеко от дома начальника синагоги. Как всегда окруженный плотной толпою учеников своих, и недругов своих, и тех, кто верил в него и жаждал исцеления, и просто праздных и любопытных, направлял он стопы свои к морю Галилейскому.

Девочка Ита больше всех жалела, что он ушел, что-то подсказывало ей, что она его уже никогда не увидит. Но ни за что не забудет она, искрящихся добротою, его зеленых глаз, и ни разу не вспомнит о страшном рогатом всаднике на огнедышащем черном, как ночь, коне.