Два билета

Александр Михайлович Якунин (Невольный)

Два билета

Больше всего на свете Мерзлявкин Петр Иванович желал поменять свою фамилию на Мерзликина. И дел-то всего ничего: одну букву убрать, другую заменить, зато фамилия приобретала нужное благозвучие.

Петр Иванович служил в отделе по борьбе с экономическими преступлениями города Ч. в звании лейтенанта.

Заместитель начальника отдела капитан Хлыбов поставил дело так, чтобы сотрудники каждый квартал сдавали отчеты о проделанной работе лично ему. Отчетные дни капитан называл «святыми», потому как они «три месяца кормят, а если подойти с головой, то и год прокормят».

Как начальник, капитан Хлыбов очень требователен и строг. Вот и сейчас он не просто читал, а скрупулезно изучал отчет Петра Ивановича, в котором на шести страницах излагались факты незаконной торговли водкой в продуктовом магазине, расположенном по адресу: улица Кирова, дом номер 100. Петру Ивановичу удалось установить, что продавщица вышеуказанного магазина, некто Журавко Л.К., «в течение длительного времени торговала неучтенной водкой», и тем самым «нанесла городскому хозяйству вред, выразившийся сумме, равной стоимости трех кубов обрезной доски».

Петр Иванович сидел за приставным столиком, устроенным перпендикулярно к столу капитана Хлыбова, и, стараясь угадать читаемый начальством абзац, шевелил губами, про себя повторяя текст, над которым мучился целую неделю. Втайне он гордился каждой запятой своего отчета. И сегодня Петр Иванович, как никогда прежде, был уверен - начальство его отчет похвалит.

Закончив чтение, капитан Хлыбов сказал:

- Насчет обрезной доски, конечно, здорово придумано. Такое не каждому в голову придет. Молодец, Мерзлявкин!

Лейтенант скромно опустил глаза и носком сапога отодвинул от себя несуществующий камешек. Всё у Петра Ивановича складывалось хорошо, но было бы в сто раз лучше, если бы начальство произносило его фамилию правильно, а то всё «Мерзлявкин» да «Мерзлявкин». Если так будет продолжаться и дальше, то Петр Иванович плюнет на всё, возьмет отпуск за свой счет и поменяет паспорт на фамилию «Мерзликин». Тогда ему не придется недобрым словом поминать покойных родителей, не оставивших родному сыну, как говорится, ни кола, ни двора, а одну лишь дурацкую фамилию - причину всех его мучений и страданий. Можно сказать, из-за этой фамилии он до сих пор не женат, и перспективы в этом деле не наблюдается никакой. Женщины, как сговорились — услышав его фамилию, отворачиваются, суки, не желают быть Мерзлявкиными.

Капитан Хлыбов остановил размышления Петра Ивановича неожиданным вопросом:

- Ты чего, Мерзлявкин, дом, что ли, себе строишь?

Петр Иванович изогнул спину, будто за шиворот ему положили лягушку. «Заложили, сволочи», - мелькнула мысль. Но он быстро успокоился, по глазам начальника определив: насчет дома он не в курсе и просто берет на понт.

- Какой дом, товарищ капитан? Собачьей будки построить не могу! Финансы не позволяют. Оклад у меня сами знаете какой. Взяток не беру...

- Жене сказки рассказывай!

- Так не женат я.

- Тогда вообще помалкивай.

- Есть...

Капитан Хлыбов вздохнул и с глубокой печалью в голосе сказал:

- Вот смотрю на тебя, Мерзлявкин, и думаю:

Как, все-таки, в нашем ментовском деле всё логично устроено. Возьми, к примеру, лейтенанта Альфреда Санкина. Гигант! Глыба! Когда Альфред идет по коридору, здание ходуном ходит! У него, что ни квартал - так задержание, и берет он не каких-нибудь залетных карманников-щипачей, алкашей-бакланов, а крутых бандитов, воров в законе! Его каждый месяц по местному телевидению показывают! А взять тебя, Мерзлявкин, сколько в тебе росту?

Начальник любил огорошить неожиданным вопросом.

- Во мне-то? - прищурил один глаз Петр Иванович.

- В тебе-то!

- Один метр и почти шестьдесят сантиметров, товарищ капитан.

- Вот видишь, Мерзлявкин, всего сто шестьдесят, и то - почти! А по-нашему, по-простому, в тебе метр с кепкой, и того не будет. Что и требовалось доказать ...

- Не пойму, товарищ капитан, к чему вы клоните? - обиделся лейтенант.

- Все ты понимаешь, - отмахнулся капитан и двумя пальцами приподнял над столом отчет Петра Ивановича. - Что это такое?

Мерзлявкин догадался, что хвалить его отчет сегодня никто не собирается. «Вот дурак, надо было отчет последним сдавать», - подумал Петр Иванович. Он втянул голову в плечи и стал казаться меньше графина, стоявшего на столе.

- Квартальный отчет, - неуверенно произнес Петр Иванович.

- Это не отчет, а полное г...! За три месяца поймать одну несчастную торгашку с ящиком водки! Курам на смех! Ты одной зарплаты, Мерзлявкин, не считая премий и взяток, получаешь в сто раз больше.

- Я взяток не беру, - напомнил Петр Иванович. Капитан покрылся красными пятнами и запыхтел:

- Мерзлявкин, ты б... знаешь что?

- Что?

- Молчал бы уж ... От тебя, Мерзлявкин, казне одни убытки. И терпеть это я больше не намерен. Даю сроку месяц. Не нароешь дело на сто тысяч...

- Долларов?!

- Рублей! Рублей хотя бы! Ох, Мерзлявкин, дождешься - снимем твою фотку с почетной доски. Может, вообще, тебя уволить? Так сказать, по сокращению штатов, а?

- Да это ... не беспокойтесь, товарищ капитан, нарою я! За месяц-то? На сто тысяч рублей? К бабке не ходить - нарою. Разрешите исполнять?

Мерзлявкин давно подметил одну закономерность: если разговор с начальством начинается на повышенных тонах, то заканчивается мирно, и, наоборот, если начинается хорошо, то заканчивается всегда какой-нибудь неприятностью. Как сегодня, например. После такого разговора, по-хорошему, нужно сразу в отставку подавать.

То, что фотокарточку снимут с доски почета - это, конечно, не хорошо, но пережить можно. А увольнение из органов пережить никак не возможно, потому как Мерзлявкин чувствует призвание к ментовской работе. Другие мучаются, а он на службу ходит, как на праздник. От службы он получает удовольствие!

А на гражданке делать ему нечего. Вкалывать физически? Извините, гордость не позволяет. Одним словом, вне ментуры Петр Иванович себя не видел!

* * *

Капитан Хлыбов говорил: «Если хочется молочка, а доить больше некого, сгодится отдоенная корова». Вот почему Петр Иванович, не теряя времени, направился в магазин, где им была раскрыта незаконная торговля водкой. Продавщицу Журавко Л.К. он отозвал на задний двор. Усевшись в теньке, на перевернутом ящике из-под водки, Петр Иванович поставил рядом другой такой же ящик и хлопнул по нему рукой: Присаживайся, Лизавета!

- Лариса я, - ответила продавщица, нервно теребя в руках тряпку.

- Какая разница? Кстати, знаешь, почему настоящие менты говорят «присаживайся», а не «садись»?

- Почему?

- Да потому, что если кому настоящий мент скажет «садись», так тот непременно сядет. Примета такая. Так что присаживайся пока что ...

- Не поняла юмора, - тихо проговорила продавщица. - Зачем вызывали?

Лейтенант подбоченился:

- Не вызывал, а просил прийти. С культуркой у тебя, Лизавета, тоже слабовато. Поговорить надо.

- Случилось чего?

- Случилось, - согласился Мерзлявкин, - в нашей конторе всё время что-нибудь случается. И ведь что интересно: иной раз думаешь - вот оно, крупное дело в руки идет, а оно чепухой оборачивается. Бывает и, наоборот: из чепухи образуется дело республиканского масштаба!

Иной раз Петр Иванович сам себе поражался: непонятно откуда у него в голове рождались слова, а то и целые фразы потрясающей красоты, а ведь прежде он их и слышать не слыхивал, и знать не знал. Это ж надо так завернуть - «республиканского масштаба»! У него определенный дар к изложению. Чтобы там ни говорил капитан Хлыбов, а в управлении лучше него никто не составляет отчеты. Да, что там управление, бери выше - во всей республике. Ничего, придет время, и о нем еще узнает Москва.

Давая понять, что разговор предстоит серьезный, лейтенант произнес:

- Одним словом, жизнь - штука не простая, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ты все же присаживайся, Лизавета. В ногах правды нет.

- Лариса я, - вздохнула продавщица, бочком присаживаясь на ящик.

- Какая разница!

- И то верно, - рассмеялась женщина.

- Смейся, Лизавета, смейся, не долго осталось, - как бы с сожалением сказал Петр Иванович.

- Ой, что Вы такое говорите? Аж сердце защемило!

Петр Иванович похвалил себя: ловко он вывел продавщицу из душевного равновесия. Капитан Хлыбов называет это умением заинтриговать клиента. «А заинтриговал, - учит всё тот же Хлыбов, - держи паузу и помни: чем дольше пауза, тем податливей клиент».

Петр Иванович снял фуражку и принялся носовым платком не спеша обтирать головной убор изнутри, сдувать пыль снаружи. Затем он возвратил фуражку на полагающееся ей место и принялся задумчиво смотреть куда-то вдаль. Продавщица отследила направление взгляда милиционера, но ничего интересного там не увидела - только гору полусгнивших ящиков и готовый упасть грязно-серый бетонный забор. От такого загадочного поведения милиционера у нее начали дрожать колени. В конце концов, она не выдержала и спросила:

- Петр Иваныч, миленький, не томите, скажите, что случилось-то? Кажется, я уже всё сделала, что просили.

От этих слов Мерзлявкин подскочил, как ужаленный, даже ящик под ним хрустнул.

Ты, Лизавета, не знаешь, что значит сделать всё!

- За чем же дело стало? Намекните только, я девушка свободная.

Продавщица положила руку на колено Петру Ивановичу. Он отодвинулся.

- Не о том думаешь, Лизавета. Я не по этой части.

- Чего же еще? Денег у меня нет. В прошлый раз подчистую всё выгребли.

- Дура, думай, что говоришь! - процедил лейтенант, озираясь.

- Ой, простите, Петр Иваныч! Ради Бога, простите. Сама не знаю, как с языка сорвалось ...

Правильно моя покойница-мать говорила: у бабы волос длинный, да ум короткий.

- Ругайте меня, ругайте. Так мне, дуре, и надо. Все беды у меня через этот язык проклятый!

Мерзлявкин грозно поиграл желваками, делая вид, что еле сдерживается, выждал еще немного времени и после этого строгим тоном проговорил:

- Ладно, проехали, но больше чтобы этого я не слышал!

- Не буду! Детьми клянусь! Слушаю вас, Петр Иваныч, внимательно.

- Вот, другой разговор. В общем, дело такое: начальству мой отчет понравился, и делу твоему решили дать ход.

- Ну и что?

- Посадят тебя, Лизавета, на десять лет, а ты - «ну и что».

- Меня?! В тюрьму?! За три бутылки водки?! - изумилась продавщица.

- А ты как думала? Слышала, в городе от паленой водки два человека умерло?

- Я-то тут при чем?! Эти алкашники водку вообще не пили, они жидкость для стекол употребляли. Кого хотите - спросите, все знают!

- Какая разница, блин? Знают, не знают - в районе два жмурика! Мы обязаны оперативно реагировать. И тут ты со своей паленой водкой нарисовалась. Тебе крупно не повезло, Лизавета. Оказалась не в том месте. Мой начальник говорит, «счастье - это когда в нужное время оказываешься в нужном месте». А несчастье, стало быть, наоборот. Вот так-то, Лизавета.

- Лариса я ... - как бы по инерции протянула продавщица и сначала медленно, а затем все чаще и чаще стала моргать глазами. И, наконец, зарыдала в голос:

- О-ой, мама, мамочка! Как же так - еще вчера всё нормально было ... а сегодня - в тюрьму идти! А-а!

- Дошло, наконец. Перестань выть! Терпеть не могу! - сморщился Петр Иванович.

- Ой, как в тюрьму-то не хочется! – голосила продавщица, размазывая слезы по лицу тряпкой.

- Кому хочется? Однако люди сидят, не тебе чета!

- Двое детей у меня! Кто о них позаботится? Как быть? Что делать?

- Раньше нужно было вопросы задавать. Теперь поздно: каток правосудия наехал - не увернешься.

- Должен же быть какой-нибудь выход?

Петр Иванович улыбнулся одними краешками губ:

- Ежели хорошенечко подумать, выход всегда можно найти ...

- Да? - с надеждой спросила продавщица, перестав плакать.

- Конечно. Ты ведь не сама по себе паленой водкой торговала? Кто-то ведь тебя надоумил, верно?

- В общем, верно.

- А кто может заставить? Только начальство, директор, например.

- Верно. Так всё и было.

- Молодец, на лету схватываешь. Поможешь с компроматом на директора и спи спокойно.

Лицо продавщицы покрылось красными пятнами:

- А что, и помогу. Она, стерва, никому житья не дает. Себе вторую машину за год купила. Любовника молодого завела. Люди всё видят.

- А тебе и завидно? - из любопытства спросил Петр Иванович.

- Чему там завидовать-то! С утра до ночи носится, как угорелая, жизни никакой нет.

Лицо лейтенанта просветлело:

- Вот, а ты спрашивала - зачем я пришел? Пускай директорша вместо тебя на нарах парится. Пошиковала и хватит. Это и называется – социальная справедливость. Значит, ты по ее указке паленой водкой торговала, так?

- Так.

- Отлично. Когда директоршу упакуем, сразу за тебя словечко замолвлю. Начальство меня уважает: скажу — твое дело закроют. И сюда я больше ни ногой — торгуй, чем хочешь. Слово даю!

Продавщица задумалась, а потом неожиданно произнесла:

- Нет, не стану я директоршу закладывать. После этого мне, по любому, в магазине не работать. А может, и, вообще, жизни лишусь. У нее связи большие - из тюрьмы достанет.

Петр Иванович с трудом сдержал гнев: директоршу продавщица боялась больше, чем его. Он сухо проговорил:

- Значит, решила в тюрьму сесть? Дело хозяйское. Хотел помочь, а оно вон как ... Ладно, но учти: пока будешь париться за решеткой, дети твои с голоду подохнут.

- Ой, и правда ... Что же делать? - снова заголосила продавщица.

- Думай, Лариса, думай ...

Продавщица вытерла рукой слезы и посмотрела на Петра Ивановича широко раскрытыми сухими глазами.

- Что? - спросил лейтенант.

- Есть! - тихо произнесла она.

В ее глазах появился странный блеск. Точно такой же блеск Мерзлявкин видел у одного подследственного (позже бедняга повесился в камере).

- Что «есть»? - Петр Иванович сделал глотательное движение.

- Идея.

- Напугала, б*... Давай, выкладывай.

- Я ведь учусь в институте, на заочном.

- Что из того?

- Вы сначала послушайте. В эту субботу у нас экзамен по химии. Принимать приедут преподаватели из Москвы.

- Из Москвы, - как эхо повторил лейтенант. - Ну, из Москвы, и что дальше?

- Вы меня, конечно, извините, командир, но вы как-то подозрительно медленно соображаете!

- Попридержи язык, - устало отмахнулся Петр Иванович. - Мне дело нужно нарыть на сотню тысяч ...

- Долларов?

- Рублей! А ты тут с какой-то ерундой ...

- Да какая же это ерунда! Тут как раз на сотню и будет. Сами посчитайте: нас, студентов, больше двадцати человек. Химию учить дураков нет, все деньгами откупятся. Цена вопроса известна – пять тысяч.

-Ну?

- Баранки гну, - совсем осмелела Лариса. – Задачка для первого класса: двадцать человек сдают по пять тысяч рублей - сколько денег окажется в кармане преподавателя? Сотня тысяч, никак не меньше! Вам и делать-то ничего не придется – завалитесь прямо на экзамен и возьмете москвичку с поличным. Москвичей у нас не любят. С умом взяться, можно так дело раскрутить - на всю республику прогремите. Могут и в звании повысить ...

Идея продавщицы была до того хороша, что лейтенант даже удивился. До этой минуты он держал Журавко Л.К. за дурочку, а она, выходит, себе на уме: хитрая и соображает не хуже прокурора. Не дал ли он с ней маху, не брякнул ли чего лишнего? Не совершил ли какой непоправимой ошибки? Вот ведь черт! С этой бабой нельзя расслабляться.

- Идея твоя ничего, подходящая, - сказал Петр Иванович. - Но нужно всё обдумать. Держи пока язык за зубами.

- Само собой!

- Ну, тогда давай, до скорого.

- Экзамен в эту субботу! Придете?

Милиционер строго посмотрел на продавщицу - не смеется ли над ним?

* * *

В институте царила нервная суета - преподаватели разъезжались по филиалам принимать экзамены. Разбросанные по всей стране филиалы делились: на «коммерческие» - те, которые располагались в крупных, индустриально развитых городах, и, где ставки за получение оценки на коммерческой основе, то есть без сдачи экзамена, были традиционно высоки; и на все остальные, где население жило впроголодь, и с деньгами было туго.

Филиал в городе Ч. относился к числу «коммерческих». Изначально туда должна была ехать преподаватель химии Селиванова. Однако, в последний момент город Ч. забрала заведующая кафедрой Шестопалова. Случайно или нет, они встретились в коридоре института.

Заглянув в глаза Селивановой, заведующая кафедрой сказала:

- Люся, прости, все карты тебе спутала. Дочка моя замуж выходит, деньги очень нужны.

- Поздравляю, - напряженно улыбнулась Селиванова.

- Не с чем поздравлять: на седьмом месяце мы. Люся, мы с тобой друзья, я так не могу. Давай тянуть спички: кто вытянет короткую, тот поедет в Ч.

- Жребий? Это даже не смешно.

- Прошу тебя!

- Детский сад какой-то...

- Пусть, зато по-честному!

Селиванова хорошо знала Шестопалову - ее не переупрямишь, и потому согласилась тянуть жребий. У Шестопаловой уже всё было наготове: она протянула руку с зажатыми спичками. Селиванова вздохнула и вытянула ту, что справа.

- Длинная! - воскликнула Шестопалова и выбросила обе спички на пол. - Судьба! Ты не расстраивайся. Поезжай в С. Там, конечно, не так интересно, как в Ч., зато за день обернешься. Мир? Больше на меня не сердишься?

- С начальством не поспоришь, - уклончиво ответила Селиванова. - Если честно, давно хотела побывать в С.

- Ну, вот и славненько! Спасибо тебе, Люся!

Коллеги поцеловались и разошлись. Через минуту Селиванова вернулась. На полу возле батареи лежали две спички, обе - длинные.

* * *

Копна рыжих волос, ярко-желтая кофта и кислая улыбка старосты группы ассоциировалась у Селивановой с поздней осенью. Перед Селивановой на столе лежали зачетные книжки студентов, пожелавших получить оценку за деньги, без экзамена.

- Учиться никто не хочет, - говорила староста, будто выговаривая Селивановой. - А зачем, если за деньги диплом можно купить? А какой из тебя специалист получится - об этом никто не думает. Деньги в зачетках. Проверьте, чтобы потом разговоров не было.

- Хорошо, хорошо, - сказала Селиванова, торопливо проставляя оценки в зачетках.

Она хотела быстрее всё закончить, чтобы староста, наконец, ушла.

- Вот, времена пошли, - говорила тем временем староста. - Сегодня всё решают деньги. Ради них люди готовы на всё. На любое преступление. Куда мы катимся? Вы будете деньги пересчитывать или как?

- Нет, не буду. Я доверяю вам, - сквозь зубы ответила Селиванова.

- Как хотите. Я бы на Вашем месте пересчитала.

- Пока что на этом месте нахожусь я. В Вашей бухгалтерии есть сейф? - спросила Селиванова.

- Сейф? Зачем он Вам?

- Как это зачем - деньги сдать.

- Да? А я думала, что Вы их с собой в Москву увезете. Насчет сейфа точно не скажу. Наверняка нет. У нас вообще ничего нет.

Староста даже не находила нужным скрывать, что раскусила маленькую хитрость преподавателя. Селиванова была не довольна собой: не хватало еще юлить перед какой-то наглой девчонкой.

Включился вызов телефона, лежавшего на столе.

- Да? - спросила в трубку Селиванова.

- Ой, Люсенька Владимировна, у нас беда! - услышала она голос секретаря заведующей кафедрой Шестопаловой.

- Подождите секунду, - Селиванова прикрыла рукой аппарат и обратилась к старосте:

- Можете идти.

- Деньги будете пересчитывать? Нет? Ну, как хотите.

Староста презрительно улыбнулась и вышла из аудитории.

- Что у вас случилось? - спросила Селиванова в трубку, думая о наглом поведении старосты.

- Ой, у нас тут такой кошмар! Шестопалову взяли!

- Шестопалову?! Кто взял, куда?

- Куда у нас всех берут? В тюрьму, конечно! К ней на экзамен менты пожаловали. Нашли деньги, надели наручники и увезли в тюрьму. Говорят, могут десять лет дать. Вот дожили! У нас тут все на ушах стоят! Ректор злой, как черт. Ой, всё, не могу больше говорить ... Люсенька Владимировна, у вас-то всё тихо? Ну, дай-то Бог! Возвращайтесь скорее в Москву!

Первой реакцией Селивановой на известие об аресте Шестопаловой был вздох облегчения - на месте заведующей кафедры могла быть она. Пронеслась мстительная мысль: «Бог всё видит. Не нужно было со спичками мухлевать!»

Но, что означал вопрос «у Вас всё тихо?» и пожелание скорейшего возвращения? Словно секретарша что-то знала, но промолчала. Что это, если не намек на то, что и сюда нагрянет милиция, и ее тоже арестуют, как Шестопалову! Теперь становится понятным необычное, откровенно наглое поведение старосты. Селиванова вспомнила, как староста настойчиво просила пересчитать деньги. Не для того ли, чтобы на банкнотах остались отпечатки пальцев? Да, всё сходится.

Селиванова со страхом взглянула на деньги, открыто лежавшие на столе. Какая беспечность! Трясущимися руками она спрятала «гонорар» в сумочку. Так, и что дальше? Мысли путались. Если сейчас войдут и деньги найдут у нее в сумочке - это будет еще хуже. Тогда уже не отвертишься.

Селиванова кусала губы от волнения. Положение было безвыходным. Не отрываясь, она смотрела на дверь - она была уверена: секунда-другая, и сюда ворвутся крепкие парни с квадратными подбородками и короткими стрижками, скрутят ей руки и заберут в тюрьму. Неприятное слово - «заберут», словно речь идет о какой-то вещи. Заберут и поведут в тюрьму … ее, преподавателя с двадцатилетним стажем безупречной работы! Поведут длинными коридорами, мимо студентов. И все они будут осуждающе смотреть на нее, а староста будет откровенно ликовать.

Нет, Селивановой совсем не страшно, только невыносимо стыдно. Тюрьма - вот печальный итог ее жизни! Но, если разобраться, она давно была готова к подобному исходу. С тех самых пор, как в институте начали практиковать сдачу экзаменов «на коммерческой основе», то есть внедрили систему поборов.

Тяжело выдерживать всё понимающие, презрительные взгляды молодых людей, годящихся тебе в сыновья и дочери. Это тем более тяжело, что к деньгам Селиванова относилась легко, без трепета, свойственного большинству россиян. Деньги ей были нужны исключительно для того, чтобы прокормить семью, состоящую из трех человек: ее самой, мужа Александра, которого она называла Шуриком, и взрослой дочери Нины.

Муж Людмилы Владимировны работал инженером в онкологическом центре имени Бакулева. Зарплату он получал мизерную, да и ту не регулярно.

Однажды Шурик решил выбиться в люди и заняться бизнесом. Таможня заказала ему изготовить прибор, с помощью которого можно определять место произрастания ввозимых в нашу страну яблок. Прибор Шурик сделал, но деньги за него так и не получил. Его коммерческая деятельность окончилась быстро и весьма печально. Сначала Шурика чуть не убили какие-то азербайджанцы - по всей видимости, «яблочная мафия». С проломленным черепом инженер попал в больницу, где пролежал месяц. На лечение ушла куча денег. Хорошо еще, что Шурика, как человека, имеющего отношение к медицине, положили бесплатно, а так никаких «студенческих» денег не хватило бы.

После излечения с Шуриком приключилась другая напасть - его едва не посадили. Кто-то из своих, институтских, заложил его - накропал анонимку в прокуратуру: мол, так-то и так, прибор для таможни Шурик собрал из ворованных деталей. С юридической точки зрения так оно и было: прибор был собран из разных частей медицинского оборудования, годами пылившегося без дела во всех углах Бакулевского института. Но, с другой стороны, Шурик детали не воровал, а просто брал на время. Так делали многие, если не все поголовно. И, вообще, откуда рядовой инженер мог взять детали стоимостью в десятки тысяч рублей? И, ведь, все знали, что за этот злосчастный прибор Шурик не получил ни копейки, разве что дырку в голове. И всё равно какой-то добрый человек позавидовал, не поленился написать куда следует ...

Шурика не посадили чудом. Выручило слабое здоровье: получив повестку к следователю, он потерял сознание на руках у жены и вновь очутился в больнице. Со временем начатое дело как-то само собой утратило актуальность и, кажется, забылось. В общем, повезло человеку. Последнее время, примерно с год, инженера никто не беспокоил, и сам он старался не высовываться. После этой истории Шурик заметно осунулся, постарел и на нервной почве стал немного заикаться. У него развилась астма, аритмия и еще целый букет болезней. Врачи утверждали, что Шурик нуждается в лечении на морских курортах.

Другой головной болью Селивановой была дочь Нина, двадцатитрехлетняя незамужняя аспирантка. На аспирантуре настояла сама Селиванова, и сама же пристроила дочь в свой институт под крылышко - разумеется, не за красивые глаза. Шестопалова, заведующая кафедрой, в этих вопросах никому скидок не делала.

В течение долгих трех лет обучения аспирантам необходимо хорошо одеваться и, соответственно, кушать. В институт, конечно, можно прийти в колготках с затяжкой, но в стоптанных туфлях - никогда. Другое дело, что соотношение цены колготок к цене туфель составляет один к ста, а то и больше.

Вот, собственно говоря, на что уходили все деньги, «заработанные» Селивановой на сессиях. На себя она не тратила почти ничего. Впрочем, кому нужна ее семейная бухгалтерия? Неужели, она пытается найти себе оправдание? Вряд ли это поможет. Там, в тюрьме, никого не будет интересоваться, что муж у нее неумеха, что дочь полностью находится на ее иждивении и что многочисленные болезни мужа и учеба дочери съедают денег больше, чем она успевает приносить в дом. Без «левых» заработков Селиванова не смогла бы обеспечить более или менее сносное существование своим, не приспособленным к самостоятельной жизни, но страшно любимым членам семьи.

Да, она брала деньги у студентов! И, если бы была возможность начать всё сначала, не задумываясь сделала бы то же самое. Но, сколько веревочке ни виться, а конец будет. И это правильно. Для нее конец наступил здесь, в С. Может случиться даже, что ее посадят в одну камеру с Шестопаловой. Вот уж не приведи Господь!

Но, почему за ней не идут? Давно бы пора. Она согласна уже на всё, лишь бы кончилась эта неопределенность. Скорее всего, ждут на выходе?

- Вот и чудненько! - вслух произнесла Селиванова.

Она взяла сумку, в которой лежали деньги. Какая все-таки удобная эта сумочка! Помимо книг и конспектов, в нее умещалось огромное количество продуктов, можно сказать всё, за исключением арбузов. Впрочем, небольшой арбуз, пожалуй, и поместился бы. Ей до исступления вдруг захотелось съесть долечку арбуза.

Селиванова одернула кофточку, прижала к груди свою универсальную сумку и решительно направилась к выходу.

Коридор оказался пуст. Еще секунду назад она была уверена, что ее арестуют именно здесь.

Впрочем, сделать это можно где угодно: в электричке, в Москве на вокзале, на улице — мало ли где? Однако, и на улице всё обошлось. Люди проходили мимо с устало-равнодушным видом. Селиванова им позавидовала - они не понимали своего счастья: их никто не собирается посадить в тюрьму.

Селиванова благополучно добралась до железнодорожной станции и села в электричку. Она оглядела вагон. Ее внимание привлек мужчина средних лет. Он выглядел именно так, как должен выглядеть «он»: строгий серый костюм, заурядный неброский галстук, короткая прическа, словно уставная. И, наконец, основной отличительный признак - колючий, бдительный взгляд. Мужчина не отвел взгляда даже тогда, когда Селиванова смотрела на него в упор, давая понять, что тот ею вычислен.

Мозг ее работал четко и спокойно: «Это они! Судя по тому, что пасут открыто, не стесняясь, значит, мое дело - швах. Доведут до Москвы и там возьмут», - с тоской думала она.

Селиванова не удивилась, откуда у нее, у преподавательницы московского вуза, никогда не видевшей тюрьмы даже на картинке, взялись эти словечки и выражения, характерные для человека бывалого, сделавшего не одну ходку в места не столь отдаленные. Как будто тюремная психология была у нее в крови. Возможно, кому-нибудь из ее родственников пришлось хлебнуть тюремную баланду?

* * *

Электричка, останавливавшаяся у каждого столба, наконец-то доползла до вокзала. Селиванова шла по перрону, не оглядываясь. Предчувствие развязки витало в воздухе.

В метро она остановилась возле театрального киоска. Сделала вид, что изучает репертуар. Вот они! Вернее, один «из них», шагах в двадцати! Он идет под ручку с какой-то женщиной (видимо, для конспирации). Они оживленно беседуют. Расстояние быстро сокращалось - осталось десять шагов, пять, два, один ...

И он прошел мимо! И даже подмигнул ей. Или показалось? Нет, точно подмигнул! Подмигнул и пошел себе дальше. Что бы это могло значить?

Селиванова достала из сумочки носовой платок, порывисто обтерла взмокший лоб и руки.

- Гражданочка, чем могу помочь?

Селиванова вздрогнула. Сквозь стекло, густо облепленное афишами, были видны только глаза киоскерши.

- Я говорю, билетики желаете приобрести?

- Даже не знаю, - растерялась Селиванова.

- А кто будет знать? У меня билеты на любой вкус.

- Сто лет не была в театре.

- Да что Вы! Это никуда не годится. Культурный, вроде, человек. Знаете, строго между нами, я тут кое-что попридержала. Вот рекомендую - первый отечественный мюзикл «Норд-Ост» по повести Каверина «Два капитана». Читали?

- Нет. То есть да, конечно, читала.

- Романтическая вещь! Сама ходила. Уходишь со спектакля - жить хочется! Берите, не пожалеете. Еще и спасибо скажете.

- Билеты дорогие? - спросила Селиванова.

Продавщицу, не первый день сидевшую в киоске, словно током ударило: она поняла, что перед ней тот редкий покупатель, которому нужны как раз дорогие билеты. В центре Москвы таких клиентов - пруд пруди, а здесь, на «Площади трех пьяных комсомольцев», если один в месяц подвернется - скажи спасибо. Продавщицу охватил азарт, хорошо знакомый охотникам. Она не поленилась потратить некоторое время на обработку покупателя и уже от волнения осевшим голосом объявила цену.

- Я беру, - сказала Селиванова.

- Вам сколько билетов? Два? Может, три или четыре? Все-таки два? Пожалуйста!

Селиванова судорожными движениями, не считая, доставала из сумочки деньги и пропихивала их в окошко.

- Аккуратней, женщина! - проворчала киоскерша, собирая разлетающиеся купюры.

Отдав деньги, Селиванова зябко поежилась. Она не могла понять, почему, имея в дороге столько возможностей освободиться от денег, она ими не воспользовалась? И почему теперь, когда деньги отданы, и можно уже ничего не бояться, она не почувствовала облегчения?

- Женщина, Вы куда уходите, а кто билеты будет брать? - крикнула киоскерша вдогонку Селивановой.

* * *

Весь вечер Шурик непонимающе крутил головой и укорял жену:

- Угрохать все деньги на билеты в какой-то ДК?! Как сердца у тебя хватило?!

Глава семьи даже фыркнул от возмущения:

- Пойми, наконец - на эти деньги можно было питаться целый месяц! Ну, ей-богу, кому нужен этот мьюзикал?! Мы с дочуркой так ждали тебя. Ниночке сапоги позарез нужны. У меня, кстати, тоже на зиму приличной обуви нет. А ты ... а ты ...

Шурик не находил слов, чтобы в полной мере выразить свое возмущение. Людмила Владимировна тяжело вздыхала: ей самой было жалко денег, но сделанного уже не воротишь.

- Мы сто лет никуда не ходили! - привела она заведомо слабый аргумент.

- И еще сто лет не пойду! А на твой этот мьюзикал не пойду из принципа.

- Кстати, а почему ты так странно говоришь?

- Как говорю?

- Ты говоришь «мьюзикал».

- Ах, не морочь мне голову. Швыряться такими деньгами - безнравственно, неужели ты не можешь понять? Билеты нужно сдать в кассу, а еще лучше - загнать их по спекулятивной цене.

- Кто будет загонять, уж не ты ли? – спросила Селиванова.

Шурик отвел глаза. Он будет умирать с голоду, но продавать ничего не будет.

- Ну, вот что: ни сдавать, ни продавать, ни выкидывать билеты мы не будем. Мы их отдадим Ниночке - пусть с Тобиасом сходят, развеются ...

Тобиас - молодой парень из немецкого города Трира, с которым Нина познакомилась, еще будучи школьницей во время поездки в Германию. После окончания колледжа Тобиас, в соответствии с семейной традицией, стал музейным работником. В Москву он приехал по вопросам организации в своем Трире выставки картин классиков французского импрессионизма, хранившихся в запасниках Пушкинского музея. С первого же дня, как Тобиас прибыл в Москву, всё свободное время он проводил только с Ниной.

Шурику немец категорически не нравился.

- С какой стати ты будешь немцу дарить билеты? На прошлой неделе мы ему вручили матрешку стоимостью в половину моей зарплаты, - напомнил жене Шурик.

- Ну и что?

- Люся! Какая ты, право, легкомысленная женщина! Я не хочу больше с тобой разговаривать.

- Не хочешь - и не нужно. Давай ужинать.

- Не буду! Ешь одна.

Шурик сделал бодающее движение головой, что означало у него высшую степень недовольства женой, и удалился в свою комнату.

После этого он еще несколько раз появлялся в кухне со словами:

- Нет, ты, все-таки, объясни мне: ну как ты могла так бездумно поступить с деньгами?

Вместо ответа Людмила Владимировна поддразнивала мужа, протягивая ему на вилке кусочек мяса:

- Ну, иди, поешь. Ведь хочется, я же знаю!

В конце концов, Шурик не выдержал и со словами «Как сегодня холодно, однако!» уселся за стол.

* * *

Не успели супруги поужинать, как появилась Нина со своим немецким ухажером. Шурик встретил их в коридоре. Не стесняясь гостя, он рассказал дочери о том, «что сегодня отчебучила мама». Он говорил специально громко, чтобы слышала жена.

- На этот мьюзикал я не пойду, хоть ты меня режь. Ни один нормальный человек не пойдет. А твоя мама решила отдать билеты тебе. А я уверен, ты

не станешь тратить время на ерунду. Билеты нужно продать. Ты как?

- Вообще, мысль неплохая, - сказала Нина. - С удовольствием схожу вместе с Тоби. Ему, как музейному специалисту, будет очень интересно посмотреть первый российский мюзикл. Правда, Тоби?

- Йа, - солидным тоном ответил немец и поправил очки в тонкой металлической оправе, которые его делали значительно старше своих лет.

- Ничего не понимаю! - воскликнул бедный глава семьи, чуть не плача. - А жрать-то что мы будем? Прости, Тобиас, за такие подробности. В доме нет ни копейки. У меня зарплата неизвестно, когда будет, да и будет ли вообще ...

- И что с того? - хладнокровно ответила Нина. - Нам не привыкать. Как-нибудь проживем. Затянем пояса и песни, правда, Тоби?

- Йа, - согласно кивнул немец.

- Дети! - позвала Людмила Владимировна. - Мойте руки, и за стол. У меня всё готово.

Никем не понятый Шурик гордо удалился в комнату.

* * *

На площади перед Дворцом культуры, под огромным баннером с названием мюзикла «Норд-Ост» на фоне синего моря и парящих птиц было многолюдно. За время, пока Нина дожидалась Тобиаса, у нее раз десять спросили лишний билетик. Она уже подумывала отдать билеты, но тут появился Тобиас. Оказалось, он заблудился в метро. В зал они влетели в последнюю минуту. К счастью, места оказались с краю, и никого не пришлось тревожить.

Погас свет. Оркестр заиграл увертюру. Представление началось. Первое отделение Тобиас просидел с мрачным лицом. Он с трудом сдерживался, чтобы не зевать.

В перерыве Нина и Тобиас направились в буфет. Взяли по чашечке кофе. Расплачивались каждый сам за себя. Нина спокойно относилась к этой европейской традиции. И лишь немного позавидовала девушке, за которой ухаживал молодой человек, покупавший ей всякие сладости. По всей видимости, молодой человек был приезжим из Украины. Нина обратила внимание на его характерный говор и родинку на подбородке, делавшую его лицо милым и добрым.

- Тебе понравилось первое отделение? - спросила Нина у приятеля и тут же пожалела об этом.

Тобиас с немецкой обстоятельностью принялся объяснять, почему увиденное не позволяет причислить данный мюзикл к достижению искусства: и музыка подражательна и примитивна, и голоса певцов лишены глубины и красок, свойственных настоящим исполнителям (взять хотя бы немецких). И, вообще, русский язык непригоден для певческого искусства. Обилие шипящих звуков резало тонкий слух Тобиаса. Теперь о танцах. По мнению немца, хореография также была не на высоте. Танцы по настроению и ритмике никак не увязаны с сюжетом.

Слова немца обижали Нину так, будто она сама была автором мюзикла. Какой, все-таки, Тобиас зануда, и как она устала от него! Больше всего на свете ей хотелось, чтобы у Тобиаса закончилась командировка, и он уехал в свою Германию. Нине захотелось обидеть немца.

- По-русски не бельмеса не понимает, а берется судить о русском языке, - сказала она сердито и добавила, что если ему хочется, пусть «чешет» домой один, а она останется, потому что ей мюзикл очень и очень нравится.

Русскому немца не обидеть. В ответ на слова Нины Тобиас только поинтересовался, что есть «не бельмеса», и, удовлетворившись тем, что получит разъяснение «как-нибудь после», объявил, что досмотрит мюзикл до конца, потому что, во-первых, он привык любое дело доводить до конца и, во-вторых, несмотря на плохое знание русского языка, он понимает сюжет, и в доказательство этого берется пересказать содержание первого отделения.

- Надо же, как интересно! - удивилась Нина. - Ну попробуй, давай.

- Гут.

Нина откровенно хохотала, слушая Тобиаса, который с выражением школьника пересказывал содержание увиденного на сцене. По мнению Тобиаса, мальчик со странным именем Санья мечтал стать то ли путешественником, то ли врачом. Его никто не понимал, кроме одной девочки, которую звали Катья. Вскоре Катья куда-то уехала. Санья переживал разлуку с Катьей. Абсолютно не исключено, что Санья любит Катью.

В этом месте Нина сделала откровенно удивленное лицо. Она и предположить не могла, что ее немецкий друг знает о существовании такого чувства, как любовь.

- На каком же основании ты сделал такой вывод? - с интересом спросила Нина.

Тобиас объяснил, что основанием для этого явилось то, что сценические декорации, представляющие собой подвешенные на цепях платформы, вдруг вздыбились, и Санья бегал по ним с риском для жизни, а на такое способен разве что влюбленный или больной человек.

- С тобой все ясно, - вздохнула Нина. - Тоби, иди домой.

И на этот раз немец категорически отказался уйти, сославшись на то, что действия мюзикла будут разворачиваться в годы Второй мировой войны.

- Меня это очень хорошо волнует, - сказал Тобиас.

* * *

Второе действие «Норд-Оста» началось энергичным танцем дюжины мужчин в военной форме. Показав свое умение в отдельных па, танцоры образовали круг и понеслись друг за другом на фоне полуопущенного занавеса и всё тех же платформ, висящих на цепях и изображавших на этот раз четыре уходящие вдаль дороги.

В разгар танца из-за кулис вышла еще одна многочисленная группа артистов, одетых в современную камуфляжную форму и вооруженных современными автоматами Калашникова. Их лица были скрыты черными масками. Выглядели они немного странно и неуместно.

Артисты в масках вклинились в круг танцующих и принялись прикладами автоматов бить и толкать танцоров. Выглядело всё очень натурально, как бы даже по-настоящему. Отличная игра! Публика оживилась. Танцоры сгрудились на самом краю сцены и, когда все думали, что вот-вот это реалистическое, но явно затянувшееся избиение должно прекратиться, произошло нечто необъяснимое. Под напором автоматчиков танцоры один за другим начали падать в оркестровую яму, прямо на сидящих там музыкантов. В зале раздались восторженные возгласы и редкие аплодисменты. Из оркестровой ямы послышались крики и стоны.

- Что такое? - удивленно спросил Тобиас чуть ли не в полный голос.

- Наверное, это режиссерский ход. Интересно, правда? - неуверенно ответила Нина.

Сидевший поблизости мальчик лет десяти достал мобильный телефон и сказал:

- Бабуля, это я, Костик. Звони в милицию - на нас напали террористы!

Нина возмутилась:

- Мальчик, разве можно так шутить с бабушкой?

- Тетя, если Вы ничего не понимаете, то сидите и молчите, - авторитетно заявил мальчик. - Правда, мам?

- Правда, сынок, - ответила сидевшая с мальчиком женщина, не отрывая взгляда от сцены.

На сцене тем временем люди в масках, выстроившись в ряд, устрашающе размахивали руками и что-то кричали, глядя в зал.

Зрители, затаив дыхание, наблюдали, как из оркестровой ямы выкарабкался длинноволосый человек во фраке и бабочке - очевидно, музыкант. Он кое-как перелез через барьер и плюхнулся в ближайшее свободное кресло. Вслед за ним стали выбираться другие музыканты и танцоры. Мешая друг другу, нелепо толкаясь, они переваливались через барьер и падали - кто плашмя, кто на четвереньки. Поднявшись, они разбегались по всему залу. Кое-кто из танцоров прихрамывал - очевидно, результат неудачного прыжка с двухметровой высоты. Оркестровая яма опустела, а музыка продолжала звучать, ненужно доказывая, что мюзикл шел под фонограмму.

Раздалась длинная очередь. Над сценой что-то заискрило, как при электросварке. Раздался треск, и гроздь звуковых колонок обрушилась вниз, на сцену, подняв облако пыли. Стоявший рядом человек в камуфляже в шутливом испуге отпрыгнул в сторону.

Музыка умолкла. В наступившей тишине один за другим гасли софиты. Сцена погрузилась в темноту. Остался один прожектор, свет от которого образовал небольшой круг в середине сцены. Зрительный зал освещался только фонарями аварийных выходов. Некоторое время стояла тишина - словно все осмысливали произошедшее и привыкали к новой необычной обстановке.

С глухим стуком настежь распахнулись створки боковой двери, первой от сцены. В зал один за другим вбегали, словно толкаемые кем-то сзади, девушки и юноши в театральных костюмах и старушки-гардеробщицы в черных халатах, мужчины в солидных костюмах, среди которых многие узнали автора мюзикла. Затравлено оглядываясь, он метался по проходу. Выбрав в центре зала место, он пробрался туда и слился со зрителями.

Последним в зал вошел кавказец с огромным, как у беременной женщины, животом. За плечо он тащил седого старика в форме охранника. Старик обеими руками держался за голову. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Толстяк толкнул старика и замахнулся прикладом автомата. Защищаясь, охранник выставил вперед окровавленные руки.

- Свинья, руки о тебя пачкать не хочется, - сказал толстяк.

Колючим взглядом он по-хозяйски оглядел зал и, как бы убедившись, что всё, что было нужно сделать, он сделал, довольный собой, ушел, откуда пришел.

Через несколько минут в зал, словно привидения, вплыли странные фигуры, с головы до пят укутанные в черные одеяния. Несмотря на достаточно бесформенную одежду, скрывавшую всё, кроме черных глаз и белых рук, легко было угадать, что это совсем молодые девушки. В одной руке каждая держала пистолет, а в другой какую-то коробочку, из которой торчали провода, уходившие под рукава.

Девушки расположились в проходах на равном расстоянии друг от друга, лицом к зрителям.

- Кто это? - спросил Тобиас недоуменно.

- Это шахидки, чеченские смертницы, - ответил ему всезнающий мальчишка-сосед.

В световом круге на сцене появился человек. Как и все его сообщники, он был одет в камуфляж, только без маски и автомата. Грудь его крест-накрест была перетянута кожаными ремнями, а на поясе висела огромная кобура. Он поднял руку и, дождавшись полной тишины, заговорил:

- Аллах акбар! Меня зовут Мовсар Бараев. Я командир диверсионной группы армии Шамиля Басаева «За свободу Ичкерии». Вы - наши заложники. Не надо волноваться, мы всех отпустим. Но сначала ваш президент должен убрать оккупационные войска из нашей страны. Других требований у нас нет.

- Наш президент на это никогда не согласится, - ответили ему из зала.

- А вот мы посмотрим.

- Нам кирдык, - прошептал мальчик.

- Что есть кирдык? - спросил его Тобиас, поправляя очки. Вопрос прозвучал неуместной шуткой.

- Это значит, что нас всех здесь убьют, - внятно, чуть не по слогам объяснил ему юный сосед.

В разговор вмешалась Нина:

- Тоби, не слушай его. Мальчик шутит. Нас никто не убьет! Мы в центре Москвы. Здесь много милиции. А Вы, мама, почему молчите, не остановите своего сына?

- Эй, там, хватит болтать! - закричал со сцены Мовсар Бараев. - Разве я разрешал кому-нибудь открывать рот? Еще раз услышу - накажу. Вы должны делать только то, что вам прикажут. Тогда с вами ничего не случится, и скоро вы пойдете по домам, водку-чай пить. А тому, кто будет вести себя неправильно, будем делать немножко больно ...

Чеченец похлопал по кобуре и улыбнулся во весь рот, полный золотых зубов. Жестами он предложил своим соратникам, стоявшим на сцене, поддержать шутку. Те активно закивали головами и, показывая свою удаль, принялись клацать затворами автоматов.

Согнав с лица улыбку, Бараев крикнул в зал:

- Слушайте меня внимательно. Вставать нельзя - убьем. Разговаривать нельзя - убьем. Кто дернется - без разговоров убьем. Всё понятно?

Двое в камуфляже внесли мешок. Они сгибались под его тяжестью. Опустив груз на пол возле Тобиаса, один из них глухо скомандовал:

- Уходи отсюда!

- Вас? - спросил немец.

- Вали, тебе говорят!

Вы хотите, чтобы мы пересели? - уточнила Нина.

- Да! Уходите отсюда, - повторил чеченец.

- Как же мы уйдем? Ваш командир грозится убить каждого, кто встанет с места, - сказала Нина.

Чеченец брезгливо посмотрел на Нину и крикнул в сторону сцены:

- Мовсар, они не слушаются! Не хотят пересаживаться.

Командир удивился:

- Иса, брат, что ты такое говоришь? Как это не хотят?

- А я откуда знаю? Наверное, они тебя не боятся, - ответил Иса и, сняв маску, обтер потное лицо, плотно усеянное веснушками. Рыжие волосы и большие оттопыренные уши делали его похожим на циркового клоуна. И только зеленая повязка на лбу говорила о том, что этот клоун опасен.

Бараев грозно крикнул со сцены:

- Эй, очкарик, опять ты воду мутишь?

- Ви мне говорить? - невозмутимо переспросил Тобиас.

- А кому же еще? Тебе жить надоело?

Нина и глазом моргнуть не успела, как Тоби вскочил с места:

- Не сметь так со мной говорить! Я есть подданный Германии!

- Что! Ах ты, сволочь немецкая ...

Мовсар Бараев сбежал со сцены в зал и, на ходу выдергивая из кобуры пистолет, направился в сторону Тобиаса. Нина схватила своего друга за рукав:

- Тоби, сядь, сядь немедленно! - шептала она, пытаясь усадить упрямца силой.

Тобиас остался стоять. Бараев подошел к нему и наставил ствол пистолета ему в грудь.

Ты чего добиваешься? Пулю выпрашиваешь? - заорал он, брызгая слюной.

Рыжий Иса что-то проговорил ему по-чеченски.

- Делай, что хочешь, - отмахнулся от него Бараев, не сводя глаз с Тобиаса. - А ты, немец, благодари своего Бога, что не русский.

- Эй, вы! - крикнул рыжий Иса. - Слышали, что командир сказал: все в этом ряду встали и ушли отсюда. Быстро!

Люди, сидевшие в одном ряду с Ниной и Тобиасом, повскакивали с мест и, подталкивая друг друга, устремились на задние ряды партера. Мовсар Бараев продолжал держать пистолет у груди немца. Пауза явно затянулась.

- Можно нам идти? - улыбнулась чеченцу Нина.

Чеченец молчал, словно окаменел. И только желваки страшно двигались под смуглой кожей щек.

- Мы пойдем, ладно? - еще раз повторила Нина и осторожно отвела от груди Тобиаса холодный ствол пистолета.

Бараев по-лошадиному встряхнул головой:

- Хорошо, - негромко сказал он, будто очнувшись от сна. - Идите. И пусть твой немец больше не умничает!

Нина и Тобиас устроились двумя рядами выше. Их соседом вновь оказался мальчик, первым догадавшийся, в какую они попали беду.

Мовсар Бараев вернулся на сцену. Рыжий Иса с товарищем дотащили тяжелый мешок до центра освободившегося ряда, достали из мешка металлическую емкость и аккуратно установили ее на кресло. С балкона им бросили провод, который Иса подсоединил к емкости. Рыжий Иса подозвал шахидку. Девушка уселась рядом с емкостью. Перед этим Иса и его напарник поочередно обняли чеченку и что-то прошептали ей на ухо. Та согласно кивала головой.

После этого Иса поднялся на сцену и долго что-то обсуждал с Бараевым, поглядывая в зал. И многим заложникам показалось, что вот сейчас эти два человека поговорят-поговорят, да и отпустят всех с миром.

Иса подошел к рампе и на скверном русском языке объяснил, что железная емкость - это фугас, то есть бомба, и что такая же бомба установлена на балконе, и что при малейшей попытке освободить заложников фугасы будут взорваны, и что взрыв будет такой мощности, что перекрытие обязательно рухнет, и под завалами погибнут все.

- Мы все отправимся на тот свет! Только мы - в рай, а вы - в ад! Теперь звоните, скажите своим, что штурмовать нет смысла. Пускай уводят солдат из Чечни. Тогда мы вас отпустим. Звоните, а то через пять минут мы отберем у вас телефоны. И никто никуда не сможет позвонить. Кто не сдаст, тот умрет. Аллах акбар!

Селиванова взяла трубку мобильного телефона.

- Ты, наверное, всё уже знаешь? - услышала она голос Нины.

- Что знаю? - опешила Людмила Владимировна Селиванова, которая как раз заканчивала читать лекцию студентам и от усталости плохо соображала.

- Нас взяли в заложники! Они требуют вывести войска из Чечни!

- Ниночка, детка, ты должна быть на мюзикле «Норд-Ост». Какие заложники? Какие войска?

Слова дочери звучали как злая шутка.

- Мама, я здесь, на «Норд-Осте». У меня мало времени. Слушай и не перебивай! Если со мной что-нибудь случится, ты себя не вини. Это судьба. У каждого своя судьба. Я просто оказалась не в том месте.

- Нина, прекрати нести чушь. Мне не до смеха, и мне некогда. Закончу лекцию и перезвоню - сказала Людмила Владимировна и решительно отключила телефон.

* * *

После захвата заложников прошло несколько часов, а людям, попавшим в беду, казалось, что до этого у них и не было другой жизни. Счет времени был потерян, день и ночь перепутались. О заложниках уже нельзя было сказать, что вот этот упал духом, а этот еще держится. Теперь они составляли единое целое, и настроение каждого человека в отдельности определялось общим настроением зала, которое колебалось в пределах от нервно-панического страха до абсолютной апатии и безразличия ко всему, что творилось вокруг. С ходом времени полоса апатии становились все шире и шире, а страха - короче.

Заложники предпочитали «отдыхать» с закрытыми глазами. Уснуть не удавалось. Всем казалось - стоит открыть глаза, и этот кошмарный сон закончится.

Командир чеченцев Мовсар Бараев нервно расхаживал по сцене. К нему подошел рыжий Иса и что-то прошептал на ухо. Заложники оживились. Они уже знали, что появление чеченца, похожего на клоуна - верный признак того, что должно случиться нечто очень важное. Оживился и сам Мовсар Бараев. Растерянность на его лице, пугавшая заложников больше остального, уступила место жесткой решительности, как у человека, на что-то решившегося.

- Эй, люди, внимание сюда! - крикнул он в зал. - Всякие там иностранцы пусть выйдут на сцену!

В зале, где и так было тихо, установилась гробовая тишина. Мовсар Бараев улыбнулся:

- Эй, очкарик, немецкий подданный, чего сидишь? Или ты уже не немец и с испугу в штаны наложил? Ха-ха!

Тобиас сделал попытку встать, но Нина удержала его за руку.

- Умоляю, сиди на месте! - прошептала она в отчаянии.

- Я не боюсь, - ответил Тобиас, бледнея.

- Замечательно, но только сиди на месте, пожалуйста.

- Гут, - буркнул немец.

- Посмотри, брат Иса, что делается! - засмеялся командир так громко, что даже дремавшие заложники открыли глаза. - Немец не хочет уходить, так сильно он нас любит. А где ты раньше был со своей любовью, когда русские танки давили наших стариков и детей?!

Немного помолчав и подавив вспышку гнева, Мовсар тихо сказал:

- А ты, Иса, говорил - они мечтают от нас сбежать...

Рыжий Иса сделал шаг вперед:

- Выходите, иностранцы. Бояться не нужно, мы вас отпустим. Чего сидите? Второй раз предлагать не будем!

Из зала на сцену неуверенно поднялись десять человек. Их выстроили в одну шеренгу. Тобиас среди них оказался самым высоким. Рыжий Иса приказал предъявить документы. Первые трое прошли проверку, а документы четвертого он не стал даже открывать.

- Иди обратно, на место, - процедил он сквозь зубы.

- Как это на место? Почему на место? Я гражданин Украины, значит, иностранец. Украина - суверенное государство. Я иностранец!

- Ты такой же иностранец, как я - космонавт, - проговорил Иса. - Сядь на место. Не морочь голову ...

Украинец, умоляюще прижав руки к груди, обратился к Мовсару Бараеву:

- Командир, скажите своему подчиненному, что он не прав.

Бараев, сплюнув, отвернулся. Украинец обратился за поддержкой к другим иностранцам:

- Братцы, иностранцы! Ну скажите им, что я такой же иностранец, как и вы!

- Эй, меченый, сам уйдешь, или тебе помочь? - произнес рыжий Иса, рассматривая родинку на подбородке украинца.

- Нет, подождите, нужно ведь разобраться ...

Рыжий Иса взял украинца за воротник и выдернул из строя. Сделав по инерции несколько шагов, тот упал на колени перед Мовсаром.

- Командир! Честное слово, я иностранец, - плачущим голосом сказал он. - Я ничего плохого вам не сделал. Наоборот, я за вас, против России! У меня дома маленький ребенок, жена. Пощадите! А если меня не хотите выпускать, тогда пусть никто из иностранцев не уходит.

- Шакал! - скривил рот Мовсар Бараев и ударил украинца ногой.

Заложник упал и с душераздирающими стонами принялся кататься по сцене.

- У меня сахарный диабет! - стонал украинец. - Мне нужен инсулин! Отпустите меня!

- Уберите эту падаль! - приказал командир. Двое чеченцев без особого труда вынесли рыдающего украинца со сцены.

Наступила очередь Тобиаса. Проверив его документы, Иса деловито сказал:

- Порядок. Иди в коридор, жди.

- Наин, - ответил Тобиас, и вместо того, чтобы идти в коридор, направился в зал.

Дорогу преградил Мовсар Бараев.

- Что, ганс, опять нарываешься?

- Я пришел с другом, Ниной. Уходить один не могу.

- Она русская, и потому останется здесь. А ты мне не нужен, иди, давай ...

- Наин!

Нина, слышавшая весь разговор, закричала со своего места:

- Тоби, уходи! Тебе нельзя здесь оставаться! Со мной ничего не случится. Одной мне будет проще!

Тобиас на секунду остановился, сказал что-то по-немецки и решительным шагом направился на свое место.

- Ну, гляди, немец, как бы потом жалеть не пришлось! - пробормотал ему вслед Мовсар Бараев.

В его словах слышалась угроза, но в голосе звучали нотки уважения.

- Тоби, что ты наделал! - набросилась на него Нина. - После этого ты просто дурак, и больше никто.

Нина отвернулась от немца, не желая с ним разговаривать.

- Гут, - коротко ответил Тобиас и устало закрыл глаза.

* * *

Ближе к полуночи чеченцы внесли большие картонные коробки. Они раздавали заложникам воду, печенье, шоколад, желая им приятного аппетита. Заложники брали еду с благодарностью. И никто не удивлялся вежливости между мучителями и их жертвами.

Тобиасу сверх стандартного набора досталась бутылка виски.

- Подарок от командира, - пояснил чеченец.

- Не нужно, - бесстрастно ответил Тоби.

- Мой друг шутит, - вмешалась Нина, улыбнувшись чеченцу. - Коньяк - это хорошо. Он берет. Командиру скажите спасибо.

- Ты - умная девушка, - сказал чеченец. - А немец твой - тупой, как баран.

* * *

Жизнь, безусловно, штука самоорганизующаяся. Люди быстро приспосабливаются к любым самым тяжелым и невыносимым условиям.

Помимо главной заботы заложников - ожидания своей участи, а у захвативших их чеченцев - чтобы этой участи никто не избежал, у тех и других находились и другие дела. Кто дремал, кто лениво жевал, кто пытался при скудном освещении читать и даже разгадывать кроссворды, кто-то вел беседу с соседом, и даже нередко слышался смех. Со стороны могло показаться, что люди собрались здесь по доброй воле и, как только надоест, они сразу разойдутся по домам.

Заложники особенно жалели девушек-шахидок, уже больше суток проведших на ногах.

- Тоже, ведь, люди, столько времени и ни разу не присесть ...

Нине удалось разговорить одну из них. Она предложила чеченке шоколадный батончик.

- Возьмите.

- Нам нельзя, - вежливо отказалась девушка. Судя по голосу, она была очень юна.

- Вот новости! - удивилась Нина. - Почему?

- Нас скоро призовет Аллах. Есть нельзя.

- Значит, Вы сюда пришли, зная, что умрете?

- Да, мы все умрем.

- И Вам не страшно?

- Умереть? - в свою очередь удивилась шахидка. - Умереть совсем не страшно. Намного страшнее оставаться здесь, на земле.

- Почему?

- Там нас встретит Аллах. Мы ждем этой встречи с нетерпением.

- Нас вы тоже убьете?

- Нет. Вы останетесь живы. Мовсар - добрый человек. Зря никому не причинит зла. Он просто хочет, чтобы быстрее закончилась война в Чечне.

- Эй, вы там, заткнитесь, ладно? - лениво прикрикнул со сцены чеченец на заложников, которые просились в туалет.

- Это издевательство! Сам-то, наверное, несколько раз уже сходил!

- Эй, я сказал, хватит уже! - покачал головой террорист.

- Сынок, тебя как звать? - спросил чеченца пожилой мужчина из первого ряда.

- Тимуром.

- Человеком надо быть, Тимур. Здесь, между прочим, дети, старики ...

- Да что с ним говорить! Он ничего не решает. Нужно звать командира, Мовсара! - сказал кто-то из глубины зала.

- Эй, не нужно никого звать, - обиделся Тимур. - Мы здесь все одинаковые. Я сам могу все решить. Так и быть, отведу в туалет. Сначала пойдут женщины.

Желающих женщин набралось человек двадцать. Тимур покачал головой:

- Нет, так не годится: пойдут десять человек, остальные потом.

Тимур увел первую группу женщин. Прошло пятнадцать, двадцать минут, прошел час, полтора - ни женщин, ни Тимура. Среди заложников поползли слухи: одни говорили, что женщин изнасиловали и убили, другие - что женщинам удалось бежать через окно в туалете.

На сцену вышел Мовсар Бараев. Зал загудел:

- Где наши женщины? Что с ними сделали?

Мовсар поднял руку, дождался, пока крики утихнут, и категорическим тоном заявил:

- Больше никаких туалетов!

- Это издевательство! Почему? - вновь раздались голоса в зале.

- Заткнулись все! - показал золотые зубы чеченец. - Сами виноваты! По-хорошему с вами нельзя. Хитрые, как змеи - притворяетесь смирными, а сами норовите сбежать.

Из этих слов легко было сделать вывод, что женщинам всё же удалось выскользнуть из западни. Новость вселила в сердца заложников надежду. Их голоса становились всё громче и настойчивее:

- Долго еще будет продолжаться издевательство?

- Почему нас здесь держат? Что мы вам сделали?

- Будь человеком, дай людям сходить в туалет!

- Я сказал - нет! Вопрос закрыт, а кому приспичило, делайте в штаны! - сверкнул глазами чеченец.

Среди заложников прокатилась дружная волна возмущения:

- Фашисты! Мучители! Сколько можно издеваться над людьми! ...

- Орать я тоже могу, - не повышая голоса, хмуро отозвался Мовсар Бараев, и зал утих. - Здесь будете сидеть столько, сколько надо. Скажите спасибо вашим политикам. Им на вас наплевать!

- А нам на политиков наплевать! Требуем туалет!

- Хватит, - устало махнул рукой Мовсар. - Как я сказал, так и будет. Никого из зала не выпущу. Уборная будет здесь! - и он указал пальцем на оркестровую яму. - Будет как в лесу: мальчики - налево, девочки - направо.

- Еще чего! Ты с ума сошел!

- Сам так ходи, а мы требуем ...

В зал вошла группа вооруженных чеченцев. Они наставили автоматы на заложников и передернули затворы.

* * *

Сутки для заложников складывались не из минут и секунд, и даже не из дня и ночи, а из коротких периодов бодрствования и дремоты. Во время очередного затишья неизвестно откуда на сцене возникла невысокая девушка в расстегнутой куртке и красном берете. С дикими криками она набросилась на чеченца, дремавшего на сцене. Он заменял Тимура, провинившегося тем, что позволил сбежать заложницам.

- Сволочи, отпустите людей! Хватит их мучить!

Чеченец сначала слабо, и даже с некоторым удовольствием отбивался от девушки. Но потом ему это надоело, и он без видимых усилий скрутил ее, как пластилиновую. Девушка оказалась в неудобной позе: согнувшись пополам, с руками, круто заломленными назад. Красный берет свалился с ее головы.

- Сука, больно! - хрипела она, дергаясь телом. - Отпусти, гад! Всё равно не боюсь тебя.

На крик прибежали Мовсар Бараев, рыжий Иса и еще несколько чеченцев.

- Кто ты такая? - спросил Бараев.

Девушка с гримасой боли, похожей на улыбку, ответила, что никого не боится и себя не назовет.

- Фу! - повел носом Мовсар, - Да она пьяная в стельку!

- Можете убить меня, сволочи! - кричала, изгибаясь, девушка.

- Как скажешь, родная, - улыбнулся командир и сказал бойцу, державшему руки девушки. - Брат, выведи эту тварь в коридор. Разберитесь там ...

Чеченец увел девушку за кулисы. За ними последовал рыжий Иса. Через несколько секунд донесся сухой щелчок выстрела.

- Убили? - вопросом ахнуло в зале.

И сразу же, непонятно откуда, пришел ответ:

- Убили!

Чувство самосохранения не позволяло заложникам близко принимать к сердцу и долго переживать гибель девушки. Как только со сцены убрали красный берет убитой, зал постепенно успокоился и погрузился в свое обычное состояние полного оцепенения.

Но прошло совсем немного времени, и чей-то душераздирающий крик заставил заложников вновь вернуться в страшную реальность.

- А-а-а!!! Душно! Задыхаюсь! Всё равно умирать! Не могу больше!!!

Всё остальное произошло в считанные секунды: молодой человек из последних рядов партера вскочил на сиденье и побежал по спинкам кресел в направлении сцены. Он несколько раз оступался, но поправлялся и продолжал свой сумасшедший бег. Когда от сцены его отделяло два ряда, раздался выстрел. Парень схватился руками за лицо и завалился назад в междурядье. Остались только торчащие ноги. Находившаяся рядом заложница, пожилая женщина, с немым ужасом наблюдала, как брючины убитого медленно сползали вниз, обнажая его тонкие бледные ноги.

* * *

За время плена заложники хорошо усвоили, что делать можно, а что нельзя. Спать можно было сколько угодно. Запрещалось делать резкие движения, кричать. Разговаривать можно, но негромко. Можно «пойти в гости», то есть пересесть на другое место и даже в другом ряду, но с разрешения чеченцев.

В туалет больше не выпускали. Для этого приспособили оркестровую яму. Чтобы справить нужду, заложник должен поднять руку и получить на то разрешение чеченца, сидевшего на сцене. Почти всё время к оркестровой яме стояла небольшая очередь. Поначалу люди стеснялись и терпели до последнего, но затем смущение прошло. И даже на специфический запах, усиливавшийся с каждой минутой, уже никто не обращал внимания.

Время от времени среди заложников циркулировали новости. Никто не знал, каким образом они просачивались снаружи, но кое-что из слухов подтверждалось. Так, стало известно, что певец Иосиф Кобзон самолично явился во дворец и уговорил чеченцев освободить маленьких детей и их мам. И действительно, вскоре детишек с мамами выпустили. Освободили даже соседа Нины и Тобиаса, умного мальчика, который один из первых сообразил, что их захватили в заложники. Мужчин, однако, чеченцы не выпустили. Жутко было смотреть на сцены прощания мужей с женами и отцов с детьми.

Говорили, что повторить успех Кобзона попытались два депутата Государственной Думы, но стоило одному из них услышать клацанье затвора, как он тут же сбежал, «как заяц», вызвав смех у чеченцев. Другой депутат-парламентарий оказался женского пола. Разговаривать с женщиной Бараев не стал. Узнав о неудачной миссии депутатки, заложники даже не огорчились. Слишком явной была ее цель - заработать политические очки.

Жизнь заложников протекала от новости до новости. Они легко переносили бытовую неустроенность и голод, но не могли свыкнуться с тем, что время для них, кажется, вовсе остановилось. Всем без исключения казалось, что в заточении они провели уже много-много месяцев.

* * *

- Капитан Хлыбов!

-Я!

- Лейтенант Санкин!

-Я!

- лейтенант Мерзлявкин!

- Я ... - отозвался Петр Иванович, нервно реагируя на Мерзлявкина.

Седовласый полковник, стоявший перед строем сонных милиционеров, посмотрел на часы.

- Кажется, ничего не забыл. Значится, так ... Автобус внизу. На сборы вам пять минут. Время пошло. Р-разойдись!

Сталкиваясь в тесноватом коридоре, милиционеры разбежались по комнатам общежития: уложить в вещмешки «мыльно-рыльные» принадлежности, комплект нательного белья и другие вещи, необходимые для только что объявленной трехдневной спецоперации. Хлыбов не мог скрыть раздражения:

- Вот невезуха! Попали, бляха-муха!

- Не парься, командир! - в своей обычной насмешливо-панибратской манере отозвался Альфред Санкин. - Обыкновенные учения: отбегаем свое, потом по пивку, то да се ...

- По пивку! - передразнил капитан. - Дурья башка! Сказать, куда нас кидают?

- Куда?

- Освобождать заложников «Норд-Оста»!

- Ох, мать ... - вытаращил глаза Санкин и присвистнул.

- Прекрати,денег не будет!

Уже в комнате, закрыв дверь, Хлыбов сказал:

- Дело-то наше дрянь!

Санкин и Мерзлявкин посмотрели на командира с немым вопросом.

- Чечены - бойцы серьезные. Хорошо, если сразу убьют, а если ранят, не дай Бог? Ходи тогда инвалидом, побирайся по электричкам. Калеки никому не нужны.

- Вот, сучья жизнь! - выругался Санкин. - А как хорошо начиналось! Что теперь делать будем?

Мерзлявкин хотел было сказать, что в жизни всегда так - что хорошо начинается, кончается плохо, но его перебил капитан Хлыбов:

- Мужики, - сказал он, вытаскивая из-под матраса полиэтиленовую сумку. - Это наши деньги.

Санкин открыл рот от удивления:

- Как так?! Ты же говорил, что отдал деньги за квартиры?

- Мало ли что говорил! Сегодня утром хотел отвезти, не успел ... Что с деньгами делать? С собой брать нельзя, и тут оставлять тоже не годится.

Из коридора послышалась команда:

- Группа, на выход!

- Тьфу, черт! Ладно, деваться некуда, берем с собой! - решил за всех капитан.

* * *

До этого злополучного утра всё у капитана Хлыбова, лейтенанта Санкина и лейтенанта Мерзлявкина складывалось наилучшим образом. Дела - и карьерные, и денежные - резко пошли в гору после того, как по наводке продавщицы Журавко Л.К. они накрыли преподавательницу из Москвы с сотней тысяч рублей. Операция была проведена, как по нотам. Москвичка по фамилии Шестопалова сразу же признала свою вину. Студенты дали свидетельские показания. Шестопаловой грозил серьезный срок - до пяти лет.

Нет, Хлыбова, Санкина и Мерзлявкина не повысили в звании, им не выписали премий, и даже грамот никаких не вручили. Всё вышло, как говорится, проще и лучше. Из Москвы примчался ректор института. Холеный, солидный господин с ходу предложил отступные в размере семи миллионов рублей. Однако, капитан Хлыбов был тверд и неподкупен, и ректор поднял сумму до пятнадцати. По ректору, приехавшему выручать своего человечка, было видно, что и пятнадцать миллионов для него - не предел. Поднажать, отдал бы и больше. Но Хлыбов испугался перебора. Перебора в таком деле допускать нельзя: ректор мог затаить злобу. Злить человека с серьезными связями в Москве - дело всё же опасное. Когда портфель с деньгами оказался у капитана, Шестопалову выпустили из следственного изолятора.

Многоопытный Хлыбов был удивлен тому, что Шестопалова, женщина уже не молодая, почти старуха, после трехмесячной отсидки выглядела бодрой и свежей. «Крепкая баба!» - подумал тогда капитан и пожалел, что не потребовал за нее двадцать миллионов. «Ничего, еще не вечер, мы с тобой еще поработаем», - решил он.

* * *

Капитан не стал делить деньги с сотрудниками, а сделал заманчивое предложение: перебраться на житье в столицу.

- В Москве у меня есть проверенный человек, - сказал Хлыбов. - Купим вам однокомнатные квартиры, мне - двухкомнатную.

- С какого такого бодуна тебе двушку, а нам - однушки? - возмутился прямолинейный Санкин.

- Ты, Альфред, вообще, помалкивай, твое дело десятое. Мерзлявкин навел, я деньги выбил, а ты какой вклад внес? Свечку держал?

- Обижаешь, командир, не по-людски это ...

- Кому не нравится, могу долю вернуть, и разойдемся, как в море корабли. Только учтите - вместе нам больше не работать.

- А я что? Я ничего, - улыбнулся Санкин. - Ты командир, тебе и решать.

- Тут еще одна тема нарисовалась, - сказал Хлыбов. - Есть реальная возможность попасть на курсы повышения квалификации в Москве. После окончания - гарантированное повышение в звании. Заодно к столичной жизни попривыкнем.

- Мы согласны. Записывай, - заявил Санкин. Мерзлявкин, почувствовав опасную бесполезность возражений, счел за лучшее промолчать.

- Хорошо-то хорошо, - проговорил Хлыбов, внимательно наблюдая за реакцией сослуживцев. - Только, сами понимаете, кое-кому на лапу нужно дать.

- И сколько? - без особого энтузиазма поинтересовался Петр Иванович.

- Вот блин! - воскликнул капитан. - Для них стараешься, стараешься, а они всё не довольны, вопросы задают! Не доверяют, е-мое! Сколько надо, столько и заплатим!

Вскоре троица укатила в Москву на курсы повышения квалификации. Счастливчиков провожал весь отдел. Желали «ни пуха, ни пера», и даже подарили букет цветов, один на троих.

- Возвращайтесь быстрей, товарищи. Учитесь не за страх, а за совесть. Ваши знания нам еще пригодятся! - напутствовал полковник - начальник отдела.

- Щас, жди, лысый хрен! Все ему мало ... - прошептал Санкин, за что схлопотал от Хлыбова коронный, отработанный годами короткий удар по печени.

* * *

Месяц на курсах в Москве, точнее, в подмосковном городе Домодедово, пролетел для троицы, как один день. Это не жизнь была, а малина: на всем готовом, в шикарном трехместном номере со всеми удобствами. И кормили, как в ресторане, пять раз в сутки!

Курсантам выдали обмундирование, в котором они смотрелись не хуже американских морских пехотинцев: бронежилеты, хоть спи в них, настолько удобные и легкие, а также каски, в которых голова не потеет, и автоматы Калашникова последней модели - короткие, невесомые, страшной убойной силы, со снайперским прицелом и подствольным гранатометом. Курсанты были довольны, им такое и присниться не могло.

Как правило, с утра они занимались теоретической подготовкой. После обеда на шикарном двухэтажном автобусе их подвозили к стрельбищу в Мытищи, где они, не жалея патронов, бабахали из чудо-автоматов.

Вечера оставались свободными. Допоздна неразлучная троица гуляла по Москве с обязательным заходом в ресторан. Как-то раз в центре они познакомились с девушками из Петербурга. На них пришлось, конечно, потратиться, но дело того стоило.

Однако были и неприятные моменты. С покупкой квартир в Москве они, по выражению Хлыбова, пролетели: столичная жилплощадь в очередной раз подскочила в цене. Оставался единственный вариант - Подмосковье. Откровенно говоря, для Хлыбова, Санкина и Мерзлявкина эта была та же Москва, даже еще лучше: меньше суеты, и жизнь там должна быть дешевле. Свой выбор они остановили на небольшом городе Т., что в тридцати минутах езды от столицы. Цены на недвижимость здесь оказались ниже, чем где бы то ни было.

- Нас не кинут в этом Т.? - вздохнул Петр Иванович и, заметив свирепеющее лицо капитана, пояснил, - По телеку показывали, тамошние аферисты по нескольку раз квартиры перепродают.

- Ну и что? Где сейчас нет аферистов? Допускаю, нас тоже захотят кинуть, да только кто им даст? - сказал Хлыбов, - Ежели что, гадом буду - перестреляю всех к чертовой матери. Устраивает такой ответ, лейтенант Мерзлявкин?

За Мерзлявкина ответил Санкин. Он стукнул кулачищем в огромную ладонь:

- Так точно, товарищ капитан, устраивает! Приедем и разберемся. Нет проблем.

Таким образом, и с квартирами всё более или менее устроилось.

И вот, в одночасье вся эта красивая жизнь закончилась черт знает чем. Не спрашивая согласия, их повезли освобождать заложников «Норд-Оста» - можно сказать, практически на убой. Человеку, только-только почувствовавшему вкус жизни, умирать обидно вдвойне.

«Нас-то зачем посылают? Им что, своих бойцов не хватает? Вот невезуха!»

Так или примерно так подумали все задействованные в операции.

* * *

В те ненастные осенние дни только и разговоров было, что о захвате чеченцами зрителей мюзикла «Норд-Ост». С этого начинались и этим заканчивались все выпуски новостей по радио и телевидению.

Людмила Владимировна Селиванова ходила из угла в угол комнаты, что-то бормоча себе под нос. Порой она останавливалась и подолгу смотрела в одну точку. Муж всерьез опасался за рассудок жены.

Людмила Владимировна подошла к окну. Вот домой идет девушка. Она спокойна и беззаботна. Ее скоро увидит мама. А она? Увидит ли она Ниночку? Почему несчастье случилась с ее дочерью, а не с этой девушкой? «Нет, так нельзя думать», - остановила себя Людмила Владимировна.

Она не могла простить себе то, что не разобравшись, не почувствовав материнским сердцем беды, первая отключила телефон. А ведь дочь хотела что-то сказать.

Нина пострадала за мамин грех. Черт попутал ее купить билеты на этот злосчастный мюзикл, когда можно было просто выбросить деньги - и всё, ничего бы не было. Не догадалась! От осознания собственной вины можно сойти с ума.

Но разве виновата только она одна? Не закапризничай тогда Шурик, на мюзикл пошли бы они, и Ниночка осталась бы.

«Я просто оказалась не в том месте», - не выходили из головы последние слова дочери.

Вот он, сидит перед телевизором: ждет хороших новостей. Шурик почему-то уверен, что заложников спасут.

- Если с Ниной что-нибудь случится, я отравлюсь, - ровным голосом произнесла Людмила Владимировна.

Шурик поднял на нее глаза, полные слез. Людмила Владимировна села рядом, взяла мужа за руку.

- Знаешь, что я думаю ... - начал было Шурик дрожащим голосом.

Она в отчаянии посмотрела на мужа:

- Умоляю, сейчас ничего не говори. Ни-че-го!

Шурик обиженно шмыгнул носом.

- Мы с тобой после ... всё после ... - добавила Людмила Владимировна, гладя его по руке.

- Как хочешь, - сухо ответил Шурик.

По телевизору шло интервью с женщинами, которым удалось сбежать от чеченцев. Им пришлось прыгать с третьего этажа. Ниночки среди бежавших не было. Мельком показали отпущенных террористами иностранцев. Один из них был похож на Тобиаса, но полной уверенности в этом не было.

С особым нетерпением Людмила Владимировна ждала очередного выступления начальника штаба по освобождению заложников. Практически каждый раз он говорил одно и то же: что с террористами ведутся непростые переговоры, что ситуация под контролем, но по едва заметному дрожанию голоса и по тому, как он время от времени приглаживал рукой свои короткие седые волосы, этот человек искренне переживал за судьбу заложников. Чувствовалось, что знает он гораздо больше, чем говорит. У него было благородное лицо и огромные, немного раскосые, умные миндалевидные глаза. Особая выправка выдавала в нем военного человека в большом чине. Людмила Владимировна называла его генералом. Она восхищалась его мужеством: не каждый способен взять на себя ответственность за жизнь нескольких сотен людей. Она верила, что генерал знает, как спасти заложников, и поможет им.

Вновь на экране главарь террористов Мовсар Бараев в окружении заложниц. Среди них Нины тоже не видно. На заднем плане, у стены, расположились люди в камуфляже и масках, шахидки в черных одеяниях. Бараев твердил свое единственное условие освобождения заложников - немедленный вывод российских войск из Чечни, и заявлял о готовности членов его группы взорвать дворец при малейшей попытке штурма. Заложницы утверждали, что с ними обходятся хорошо, их кормят и поят, и просили об одном: не пытаться их освободить.

После Бараева в эфир пошел экстренный выпуск новостей. Сообщили о гибели девушки. Сердце Людмилы Владимировны готово было остановиться. Показали, как из дворца выносили носилки с трупом девушки. Камера шла параллельно, и хорошо была видна рука убитой. Нет, это рука другой девушки, не Нины! Тут же показали мать убитой. Людмила Владимировна поймала себя на мысли, что странным образом завидует этой женщине - по крайней мере, у нее появилась определенность. С поразительным спокойствием женщина рассказывала, как она запрещала дочери идти в здание дворца, но та ее не послушалась, и вот теперь ее нет в живых. Получалось, что девушка вошла в уже захваченное здание и спокойно прошла на сцену. Когда корреспондент попросил уточнить, как девушка могла попасть в охраняемое здание, картинка на экране исчезла. Камера долго держала общий вид дворца культуры: площадь, заполненную милиционерами и военными в мокрых от моросившего дождя плащ-палатках, скопище армейских автомобилей, бронетранспортеров и машин «Скорой помощи». На фасаде здания четко просматривалась огромная растяжка с надписью «Норд-Ост» на фоне голубого моря и летящих чаек.

Людмила Владимировна неотрывно смотрела на телевизионный экран, как будто пытаясь проникнуть взглядом сквозь стены здания, в котором истязали и мучили ее дитя. И в какой-то момент она, кажется, физически ощутила тепло Нины.

- Я с тобой, моя милая, моя хорошая, моя несчастная девочка! - зашептала она. - Не бойся, я здесь, я рядом. Всё будет хорошо!

- Подумать только, - задумчиво проговорил Шурик, - а ведь там могли оказаться мы с тобой ...

Эту фразу можно было истолковать по-всякому. Но интонация выдавала Шурика - он радовался тому, что он не там!

И тут с Людмилой Владимировной произошло нечто такое, что испугало ее саму. Она ощутила в душе ужасную пустоту. Против ее воли, но абсолютно четко, она вдруг поняла, что больше не может, не должна оставаться с Шуриком не то, что под одной крышей, но, вообще, в этой жизни.

- Что ты сейчас сказал? - спросила Людмила Владимировна.

- Ничего, - ответил Шурик, почувствовавший в ее голосе угрозу. - Передачи по телевизору давно кончились, а мы всё сидим и сидим. Тебе нужно отдохнуть, да и мне тоже. Пойдем ложиться.

- Иди.

- А ты?

- Я должна уехать.

- Люся! - срывающимся голосом воскликнул Шурик. - Ты прекрасно знаешь, что я плохо себя чувствую и не могу никуда идти.

- Да, да, конечно, ты оставайся дома. Я одна.

- Что значит «оставайся дома»? Как это понять? И куда ты пойдешь? Туда?! И что ты будешь делать там? Дальше оцепления тебя не пустят. На улице собачий холод, дождь ... Ну зачем это тебе надо, Люся? Наши власти не могут опозориться на весь мир, они что-нибудь придумают. Вот увидишь, все будет хорошо ...

- Я не могу и не хочу сидеть и ждать.

- А я могу? Думаешь, мне легко держать себя в руках?

- А зачем?

- Что ты имеешь в виду? - не понял Шурик.

- Зачем ты держишь себя в руках? Кому от этого легче?

- Опять истерика! Люсенька, давай не будем ссориться. И так тяжело. Тебе нужно отдохнуть. Хочешь коньячку? Ну хорошо, не хочешь коньяку - не надо, а я выпью.

Людмила Владимировна встала.

- Я тебя никуда не отпущу! - взвизгнул Шурик. Людмила Владимировна посмотрела на мужа, не в силах скрыть презрение. Шурик отвел глаза.

- В конце концов, поступай, как знаешь. А я лично устал! Как я устал! - с непонятной злостью крикнул он и вышел из комнаты.

* * *

Все дороги к зданию с заложниками были перекрыты войсками и милицией. Водитель-частник доставил Селиванову только на Таганскую площадь и уехал, не взяв денег. Таксист, от нее узнав о беде, по всей видимости, ее пожалел. Селиванову это задело. «Зря, не нужно меня жалеть, - подумала она. - У моей дочери будет все хорошо».

Дальше ей предстояло пробираться пешком.

Обходя пикеты, петляя по незнакомым улицам и переулкам, Селивановой удалось подобраться совсем близко к Дворцу культуры. Дальше хода не было - здание было оцеплено плотным кольцом военных.

Всё пространство перед оцеплением было забито огромным количеством военной техники. И если по телевизору это казалось необходимым и нужным, то увидев всё воочию, вблизи, невозможно было отделаться от мысли, что освобождение людей поручено бездушным чиновникам, для которых главное - отчитаться, создать видимость работы. Им лишь бы дать команду - послать десяток-другой бессмысленных бронированных консервных банок, а нужны они или нет - это их не волнует.

Материнское сердце Людмилы Владимировны тревожно сжалось, но она вспомнила о «своем» генерале, и надежда вновь ожила.

Вокруг было много людей. Они вглядывались в темные окна безмолвного здания. Несмотря на разлитую в воздухе тревогу, Людмиле Владимировне будто стало даже легче дышать. Она ощутила себя на своем месте. Отсюда она уйдет только вместе с дочерью.

Она вспомнила мужа. Шурик так и не понял, что она ушла от него навсегда. Он пропадет без нее. Но поступить иначе она не могла. Только бесконечно жаль годы, потраченные рядом с этим никчемным человеком.

Мимо пробежали люди с микрофонами, телекамерами и осветительной аппаратурой. Это тележурналисты. Их лица светились суетливой радостью. Правильно говорят: что человеку горе, то журналисту - хлеб. Людмила Владимировна отодвинулась, даже случайно не желая их коснуться.

Она подошла к солдату, стоявшему в оцеплении. Из всех она выбрала его, с виду совсем еще мальчика. Интуиция преподавателя подсказала: он ее пропустит через оцепление. Ведь смогла как-то попасть на сцену погибшая девушка.

- Молодой человек, у меня там дочка, Ниночка, - Людмила Владимировна умоляюще сложила руки на груди. Равнодушный взгляд солдата смутил ее, и она сбилась. - Я недолго ... совсем чуть-чуть ... посмотрю только и сразу вернусь.

- Назад! - сказал солдат.

- Сынок, я ничего ... мне только посмотреть ... и сразу вернусь ...

- Товарищ капитан! - крикнул солдат. Тотчас прибежал офицер.

- Я ей одно, она другое, - пожаловался солдат. - Я ей - «нельзя», а она - «у меня там дочь» ...

Офицер устало посмотрел на Людмилу Владимировну:

- Мамаша, Вы зачем бойца провоцируете?

- Простите, у меня дочь там ... - машинально повторила Людмила Владимировна, но уже без всякой надежды.

- У меня приказ: никого не пропускать. Прикажут пропускать родственников - пропущу. А сейчас, извините, не могу. Между прочим, родственников в штабе собирают, - и офицер подробно объяснил, как пройти к штабу. Однако Людмила Владимировна и слушать не хотела, чтобы куда-то уйти.

- Я никуда не пойду.

- Да это же рядом здесь, в двух шагах - на Дубровке! Пойдемте, я вас провожу.

Офицер попытался взять Людмилу Владимировну под руку.

- Отстаньте! - крикнула она.

- Да что Вы, в самом деле! Эй, ну-ка, двое, ко мне! - скомандовал офицер. - Так, парни! Взяли бабулю ... аккуратненько ... и понесли к штабу!

Словно куклу, Людмилу Владимировну поставили на асфальт перед лестницей, ведущей в полуподвальное помещение.

- Дальше сами разберетесь, - сказал офицер и удалился вместе с солдатами.

Проходившая мимо женщина, лицо которой показалось Людмиле Владимировне знакомым, остановилась и спросила:

- Кто у вас там?

- Дочка, Ниночка, - с готовностью ответила Людмила Владимировна.

- У меня тоже дочка ... была ... убили ее!

Людмила Владимировна вспомнила - эту женщину показывали по телевизору. Ее дочь застрелили террористы.

- Я видела всё по телевизору, - побледнев, сказала Людмила Владимировна, которой происходящее показалось сном.

- Ничего, всё нормально, - буднично сказала женщина. - Пойдемте в помещение. Здесь холодно.

То, что женщина, потерявшая дочь, обращала внимание на холод, показалось Людмиле Владимировне неестественным.

Они спустились по лестнице вниз и оказались в длинном полуподвальном помещении, уставленном рядами деревянных кресел с откидными сиденьями. Людей было много. Они сидели в полной тишине с отрешенными лицами.

На небольшом возвышении за столом сидел мужчина, уронив голову на руки. На первый взгляд казалось, что он спал.

- Прежде всего, Вам нужно у него зарегистрироваться, - сказала женщина.

- А потом?

- А потом попьем кофейку.

Людмила Владимировна подошла к сцене, и мужчина тотчас поднял лицо. Это был тот самый человек с миндалевидными глазами - начальник штаба, которого Людмила Владимировна окрестила генералом.

- У вас деньги есть? - сразу спросил генерал.

- Есть, а что?

- Надо бы подкормить солдатиков из оцепления, - ответил начальник штаба, с улыбкой наблюдая, как Людмила Владимировна торопливо достает из кармана кошелек. - Оставьте себе хоть немного.

Неизвестно еще, сколько здесь придется пробыть.

- Да, да, спасибо. У меня есть еще. Скажите, как там? ...

- Работаем, - лаконично ответил генерал.

Сообщив сведения о Нине и Тобиасе, Людмила Владимировна вернулась к своей новой знакомой. Женщина протянула ей пластиковый стаканчик с дымящимся кофе.

- Горячий, пейте. Что это с Вами?

- А что?

- Вид у Вас был потерянный, а сейчас - совсем другое дело.

* * *

Вот уже неделю на окраине Москвы в здании, как две капли воды похожем на дворец культуры, в котором террористы удерживали заложников, отряд особого назначения «Альфа» отрабатывал специальную операцию.

В последний день к ним подключили группу милиционеров, проходивших переподготовку на курсах повышения квалификации в Домодедове. Главная задача «альфовцев» заключалась в непосредственном уничтожении террористов. Приданным «домодедовцам» ставилась вспомогательная задача зачистки подсобных помещений. Неразлучной троице - капитану Хлыбову, лейтенанту Санкину и лейтенанту Мерзлявкину - было поручено отработать несколько технических помещений второго этажа.

На случай всяких непредвиденных обстоятельств «альфовцы» и «домодедовцы» провели несколько учений, на которых отрабатывали взаимодействие в проникновении в зрительный зал, приемы рукопашного боя и прицельную стрельбу из положения «от живота». Роль террористов выполняли черные матерчатые манекены.

Полковник, наблюдавший за действиями сводной команды, был не доволен. Он требовал от «хлопцев», чтобы скорость перемещения и взаимодействия друг с другом была не хуже, чем у футболистов, «да не наших, а немецких или аргентинских».

- Патронов не жалеть! - внушал полковник, вышагивая перед строем загнанных спецназовцев. - При малейшем подозрении стрелять на поражение. Без разницы, кто перед тобой - бандит или гражданский: одно опасное движение рукой, туловищем, головой, глазами - поливай его свинцом без душевного трепета. После будем разбираться, кто есть кто. За всё и перед начальством, и перед Господом Богом отвечу я один. У нас приказ - чеченов в плен не брать, валить на месте! Будет молить о пощаде, умолять - бей его, гадюку, без жалости. Вы, хлопцы, должны выбросить из головы всякую ересь, типа жалости к детям, женщинам и старикам. Начнете рефлексировать - вам хана. Или в бою убьют, или после сопьетесь, с полным вывихом мозгов. Кстати, о мозгах. В бою данная часть головы должна быть выключена напрочь. Задача одна - четко фиксировать ситуацию и вовремя отдавать команды на нажатие спускового крючка. А для этого достаточно одного спинного мозга. Запомните, хлопцы: промахнуться, ошибиться вы можете, но только раз. Что будет потом, вы уже не узнаете, потому как вас самих уже не будет. А теперь повторим всё сначала. Надеть противогазы!

Среди спецназовцев раздался недовольный ропот:

- В намордниках-то зачем?

- Покурить бы, товарищ полковник!

- Говорили, противогазы американские, а на них написано «Маде ин Туркиш».

Полковник посуровел:

- Разговорчики в строю! Противогазы сделаны в Турции по американской лицензии. В этом смысле они американские. Слушать надо ухом, а не брюхом. Даю десять минут. Смирно! Вольно ... Можно оправиться, покурить.

Мерзлявкин пулей понесся в туалет. То ли от нервов, то ли от физической нагрузки желудок его пребывал в постоянной прострации. Будь его воля, Петр Иванович не слезал бы с толчка.

Выходя из кабины, он получил сильный удар по плечу. Так незаметно приблизиться и ударить мог только Альфред Санкин - здоровенный, как племенной бык, и такой же тупой.

- Альфред! Совсем охренел?! - возмутился Петр Иванович.

Довольный Санкин засмеялся:

- Обмочился? Значит, жив пока. Но погоди, не долго осталось ...

- Не каркай, и без тебя тошно.

- Я не каркаю, а дело говорю. Думаешь, я от чеченов пули жду? Нет, браток, ошибаешься.

- А от кого? - округлил глаза Петр Иванович. Мерзлявкин относился к Альфреду Санкину с опаской: никогда не угадаешь, что у него в башке и что он отмочит в следующую секунду. Лейтенант предпочитал держаться от него подальше. Но сейчас деваться некуда: им предстояла серьезная боевая операция. Впрочем, Альфред напрасно думал, что его издевательства пройдут даром. Петр Иванович только делал вид, что сносит оскорбления и обидные розыгрыши. На самом деле он всё цепко держал в памяти, а с памятью у него полный порядок. Рано или поздно наступит час, и Альфред умоется горькими слезами.

Справедливости ради нужно сказать, что после того, как у Мерзлявкина появились деньги и реальная перспектива перебраться в Москву, желание мстить кому бы то ни было, хотя бы и Альфреду Санкину, несколько притупилось. Он даже перестал болезненно реагировать на свою неблагозвучную фамилию. Выходит, прав был капитан Хлыбов, который утверждал, что деньги делают чудеса.

- От кого ждешь пулю? - спросил Петр Иванович.

Несмотря на идиотскую ухмылку, чувствовалось, что на этот раз Альфред серьезен как никогда.

- Сам подумай, - сказал он, - кто всё время гундит, что мы влипли, что нам скоро кирдык? У кого все наши бабки?

- Хлыбов! - оторопел лейтенант.

- Дошло наконец! Думается мне, что капитан нас на спецоперации кончит обоих, а денежки наши себе прикарманит.

- Да ты что, Альфред?!!

- Я печенкой чую. Ему человека шлепнуть - как два пальца об асфальт, а тут такой интерес - бабки делить не нужно. - Санкин перешел на шепот. - Сегодня случайно оборачиваюсь, а Хлыбов смотрит, как удав на кролика - веришь, нет? Меня так прямо всего и передернуло. Порешит нас кэп, точно говорю.

У Петра Иванович заныло в животе, впору вернуться в кабинку. Он ведь тоже ловил на себе взгляды Хлыбова, от которых становилось не по себе. Только он не говорил никому.

- Ну и дела! Что делать будем? - спросил Петр Иванович, судорожно сглотнув слюну.

Лейтенант обнял его за плечо и жарко зашептал в ухо:

- Как пойдем заложников освобождать, нужно Хлыбова вперед пропустить.

- Как?

- Как-как! Откуда я знаю? Придумаем что-нибудь. Главное - выбрать удобный момент ... Ты прикроешь меня.

Петр Михайлович едва заметно отшатнулся.

- Ты чего? - спросил Санкин.

- Ничего. Знаю я тебя ...

- Чего ты знаешь, конь бельгийский?

- Знаю, знаю ...

- Скажи, раз знаешь!

- После Хлыбова ты и меня - того ...

- Дебил! Хотел бы, давно грохнул. Скажешь, не было возможностей? Ночью во сне мог придушить - шейка-то у тебя вон какая тоненькая ...

Петр Иванович непроизвольно закрыл шею рукой.

- На кой черт затевать весь разговор, если бы хотел тебя убрать? - продолжал Санкин. - Шлепнул бы вместе с капитаном, и концы в воду. У меня другой интерес. И потом, без тебя мне квартиру не оформить. Ты ведь у нас - голова, писатель, е-мое!

Сказанное звучало довольно убедительно.

- Ну что, Петро Иванкович, по рукам, что ли? - проговорил Санкин, чувствуя, что придал нужное направление мыслям своего боевого товарища.

- Смотри, Мерзлявкин: сдашь - рука у меня не дрогнет ...

* * *

Нине снился сон, будто они с отцом сидят на берегу теплого моря. Вовсю жарит солнце, а отцу холодно. Нина хотела, но почему-то не могла объяснить ему, что это всего лишь сон. Нина накрыла отца маминой шалью. Но мамы рядом не было. С вопросом - «Где мама?» Нина проснулась.

Голова ее лежала на плече у Тобиаса. Открыв глаза, Нина увидела его заросшую щеку. Нина не могла прийти в себя, поверить, что ничего не изменилось, что нет ни отца, ни моря, она, по-прежнему, находится в плену у чеченцев. Она с трудом выпрямила шею, и как только это удалось, Тобиас безвольно завалился на бок. «Спит», - подумала она.

Нина посмотрела на друга так, будто видела его впервые. Странно, почему раньше она считала его не интересным и скучным человеком. Когда кончится этот кошмар, она станет относиться к нему по-другому.

Но что-то мешало Нине думать, что-то ее раздражало. Быть может, доносившийся со всех сторон кашель? Это было и прежде, но сейчас люди буквально захлебывались в кашле. Слышались хрипы и стоны.

Нина ощутила жжение в горле. Она подняла глаза к потолку. Оттуда медленно опускалось сизое облако, похожее на туман. Нина посмотрела в зал - знают ли другие об этом облаке?

Возле металлической емкости-бомбы копошилась чеченка. Она пыталась что-то сделать с бомбой. - Осторожно - взорвется! - хотела крикнуть Нина, но вырвался нечленораздельный шипяще-свистящий звук, напугавший ее саму.

Чеченка воздела руки вверх и завалилась назад: казалось, будто через спинку кресла перебросили черное покрывало.

Нина посмотрела на Тобиаса. Ее друг продолжал спать. Она хотела его разбудить, но не могла пошевелить рукой. Стало вдруг трудно дышать. Веки начали слипаться. Несколько раз Нине удалось разлепить их, но вскоре и на это не осталось сил.

Нина успокоилась. Она долго, очень долго - целую вечность - летела куда-то вниз. Когда падение прекратилось, по всему ее телу разлилось тепло, и ей сделалось так хорошо и весело, как не было хорошо и весело никогда в жизни ...

* * *

Брезентовый полог сдвинулся в сторону, и в образовавшейся щели показалась седая голова полковника.

- Ну, хлопцы, с Богом! Концерт начинается! - проговорил он.

Одним движением откинув брезент и борт, из автомобиля как горох посыпались бойцы спецназа. В полной боевой экипировке они были похожи на инопланетян. Полковник хлопал их по спинам и плечам, давал последние указания:

- Работать в противогазах! Пленных не брать! Думать меньше, двигаться быстрее, отрабатывать цели до конца. Бить всё, что движется. Удачи всем!

Короткими перебежками спецназовцы сосредоточились у главного входа. По команде надев противогазы, они пошли на штурм. Оказавшись внутри, часть бойцов кинулась к дверям, ведущим в зрительный зал. И вскоре оттуда послышалась глухая стрельба спецназовских «бесшумников».

Другая группа побежала в направлении лестницы, ведшей на второй этаж. Неожиданно один из них упал. Бежавший следом боец склонился и прогнусавил через противогаз:

- Чего разлегся, мать твою?!

- Нога... - прохрипел боец.

- Вставай, сволочь! Филонить вздумал!

- Товарищ капитан, я ничего, я мигом ...

Лейтенант Санкин (а это был он) поднялся и, припадая на правую ногу, побежал, держась уже позади всех.

Перед тройкой капитана Хлыбова стояла боевая задача зачистить от чеченцев технические помещения второго этажа. Для этого предстояло преодолеть фойе и метров сорок коридора. Лейтенант Мерзлявкин вел себя очень странно: он бежал зигзагами, от стены к стене, высоко поднимая ноги и изгибаясь корпусом влево-вправо, вперед-назад. Его легко обогнал Санкин со своей больной ногой.

У первой двери капитан остановился. Он оглянулся, не дожидаясь товарищей, рванул дверь на себя и скрылся в помещении. Следом за ним туда влетел лейтенант Санкин. И через некоторое время, не сразу вписавшись в дверной проем, в комнату ввалился лейтенант Мерзлявкин.

И тут произошло то, к чему их тщательно готовили последнее время. Посреди комнаты стоял неимоверно толстый чеченец в странной позе: согнувшись, он держал ремень своего автомата, будто собираясь поднять его с пола. Увидев спецназовцев, чеченец улыбнулся. Из уголка его рта скатилась струйка белой жидкости.

Лейтенант Санкин, не раздумывая, вогнал в чеченца половину обоймы. Чеченец упал вперед, вытянулся, несколько раз дернулся и затих. В два прыжка Санкин подскочил к убитому и попытался вырвать автомат. Мертвый чеченец не отпускал.

- Что ты делаешь? Зачем? - прохрипел капитан Хлыбов.

- Сейчас увидишь, - ответил лейтенант.

Каблуком тяжелого ботинка Санкин несколько раз ударил по руке, державшей ремень. Раздался хруст ломаемых костей. Только после этого Санкину удалось завладеть оружием. Он передернул затвор и навел ствол на капитана Хлыбова. Сквозь запотевшие стекла противогаза ему были видны огромные, как у лошади, глаза Хлыбова.

- Ну, чего уставился? - крикнул Санкин и нажал спусковой крючок.

- Альф ... - только и успел выговорить капитан. Пули, выпущенные в упор, ложились кучно. Не сразу, но все же пробив отверстие в бронежилете, они почти навылет прошли через грудную клетку капитана. Хлыбов пытался удержаться на ногах, но рука его хватала воздух, ноги подкосились, и он упал навзничь.

Знаками Санкин приказал лейтенанту Мерзлявкину подойти ближе. Тот не реагировал: стоял, прислонившись к стене, кажется, не в силах оторвать взгляда от убитого начальника. Санкин подошел сам и сдернул с товарища противогаз.

Бессмысленный взгляд лейтенанта был направлен куда-то поверх головы Санкина: изо рта текла тоненькая жидкость белого цвета.

Лейтенант Санкин криво улыбнулся:

- Что, дружище, попал? Сам виноват: перед боем противогаз положено проверять.

Мерзлявкин пошевелил бескровными губами.

- Что, не слышу? - нагнулся к нему Санкин.

- Помоги. Это газ ... укол нужен.

- Некогда мне. Ложись-ка лучше здесь, рядом с командиром, - ответил Санкин и толкнул лейтенанта в грудь. Тот повалился на пол в полуметре от трупа Хлыбова.

- Вот так-то лучше будет, - произнес лейтенант. - Отдыхайте, а у меня дел полно ...

Санкин наклонился над телом капитана: надорвав липучки и ослабив бронежилет Хлыбова, извлек из-под него целлофановый пакет с деньгами. Пакет был в крови. Из дыры торчали испачканные кровью купюры.

- Вот сука, и тут подгадил!

Пристроив пакет на своей груди, Санкин кинул автомат чеченца рядом с хозяином и вышел из комнаты, не оглядываясь.

На лестнице Альфреда Санкина обогнал «альфовец», уже без противогаза.

- Санкин? Альфред, ты, что ли?! - весело крикнул он на ходу.

- Ну, я ...

- Снимай намордник, братан! По газу дали отбой. Классно мы чеченов порубали!

Санкин снял противогаз и устало вымолвил:

- Да, здорово получилось ...

- Э, да ты весь в крови! Рукопашная была? - с завистью спросил «альфовец».

- На засаду наскочили. Капитан Хлыбов убит, лейтенант Мерзлявкин, вроде, тоже.

- А мы без потерь обошлись. Айда со мной! Помощь нужна.

- Чего там?

- Жмуриков таскать.

- Много положили?

- Полно. Почитай всех чеченов, да и гражданских немало. Кто газом надышался, кто под горячую руку попал. По головке нас за это не погладят, - произнес альфовец, будто радуясь предстоящей выволочке. - Трупы приказано грузить в автобусы, вывозить по больницам.

- Нет, не пойду. Я свое дело сделал. Без меня обойдетесь, - буркнул Альфред Санкин.

* * *

После полуночи среди родственников заложников стали циркулировать слухи о том, что на утро готовится штурм дворца. Начальник штаба слух решительно опровергал, однако разговоры об этом не утихали.

Под утро генерал, как называла начальника штаба Людмила Владимировна, в очередной раз вышел на импровизированную сцену. Покрасневшими от бессонницы глазами он обвел присутствующих.

- Не спится, товарищи? Понимаю. Хороших новостей у меня для вас нет. Но и плохих тоже нет. А это, согласитесь, уже немало. К сожалению, кто-то продолжает распространять слух о якобы готовящемся штурме. В этой связи я уполномочен заявить: никакого штурма не будет. Для этого нет никаких предпосылок. С террористами ведутся переговоры. Есть определенная доля уверенности, что переговоры будут успешными. Мы по-прежнему делаем ставку на то, чтобы бандиты отпустили как можно больше людей.

- Не верьте ему, он всё врет! - послышался женский голос.

Все обернулись. На входе в помещение стояла новая знакомая Людмилы Владимировны - мать убитой девушки.

- Он всё врет! - громко повторила женщина. - Я своими глазами видела: спецназ пошел на штурм. Много убитых! Трупы выносят на улицу и, как дрова, кидают на мокрый асфальт.

Родственники заложников обступили начальника штаба.

- Как же так?! Зачем вы обманывали?

Кто-то крикнул:

- Да, ждите, так он и сознается! Он специально нам врал: боялись, что мы сообщим планы чеченцам ...

- Ну, зачем вы так ... - произнес генерал смущенно. Но весь его вид как бы говорил, что он удивлен, что люди ему верили до последней минуты, в то время, как должны были понимать, что главной его целью была дезинформация.

Людмила Владимировна без сил опустилась в кресло. Ее сковал ужас разочарования. Она верила своему генералу, как никому и никогда в жизни, а он предал, отнял последнюю надежду. Она полагала, что судьба ее дочери находится в сильных и надежных руках знающего человека, а оказалось, что в основе уверенности генерала лежало полное равнодушие к судьбам заложников, к судьбе ее Нины!

Кто-то крикнул:

- Нужно идти во дворец!

- Правильно! Нечего с ним разговаривать! - поддержали остальные и кинулись к выходу.

- Опомнитесь! Зачем ненужные жертвы? - кричал генерал, но его никто не слушал.

Толпа людей бежала на оцепление. Навстречу им выдвинулся офицер. В руке он держал пистолет.

- Стой! Стрелять буду! - закричал офицер и, зажмурившись от страха, выстрелил в воздух.

Но остановить толпу было уже невозможно. Не обращая внимание на выстрел, люди с ходу прорвали оцепление.

Остановились они только перед главным входом. Те, кто был впереди, заметили солдат, выносивших из дворца тела, и встали, как вкопанные, и на них натыкались бежавшие сзади.

Тяжело дыша, люди наблюдали, как выносили людей: кто перекинув тело через плечо, не обращая внимания на мотающиеся из стороны в сторону головы и руки, кто вдвоем - за ноги и за руки. Укладывали ношу на мокрый асфальт и бежали за новым грузом.

Среди родственников раздался крик, послышались рыдания - кто-то опознал родственника.

Людмила Владимировна обошла несчастных, лежавших в неестественных позах на асфальте, полусидевших у стены. Нины среди них не было.

Подкатил автобус. Его тут же начали загружать телами. Людмила Владимировна не могла оторвать глаз от девушки, усаженной у окна. Кто-то в автобусе поправил ей неестественно запрокинутую назад голову, и девушка стала выглядеть совсем как живая.

Людмилу Владимировну едва не сбил с ног военный в плащ-палатке.

- Что встала? Мертвых не видела? Путаются тут под ногами! - крикнул он ей в лицо.

* * *

В холодный, но ясный и солнечный день к воротам Хованского кладбища подъехал автобус. Следом за автобусом припарковался легковой автомобиль. Из автобуса вышла немолодая женщина в черном, с цветами в руках. К ней подошли трое мужчин с лопатами, четвертый подкатил металлическую тележку.

Через заднюю дверцу автобуса они вытащили простой гроб и, ловко установив его на тележке, покатили ровно с той скоростью, которая приличествует моменту, и, в то же время достаточно быстро, чтобы успеть к подходу следующего похоронного автобуса.

Из легкового автомобиля вышел мужчина в дорогом элегантном пальто. В руках он держал папочку, которая в его огромных руках смотрелась как-то несерьезно. Мужчина держался на некотором расстоянии от процессии - не приближаясь к ней, но и не слишком отставая.

Размеры Хованского кладбища поражают: могилы, могилы без конца и края. Вид кладбища захватывает точно так же, как захватывает вид безбрежного моря. Однако, в отличие от моря, эта величественная картина не умиротворяет, не успокаивает, а угнетает, нагоняет тоску-печаль. Становится нестерпимо жалко усопших, которым суждено провести здесь вечность. И хочется одного: как можно скорее отсюда убежать.

Тележка с гробом остановилась у свежевырытой ямы. Могильщики уступили место женщине.

- Прощайтесь.

Женщина положила на заколоченный гроб цветы.

- Нина, прости меня, - прошептала она срывающимся голосом и умолкла, не найдя больше слов.

- Всё, что ли?

Не получив ответа, могильщики приступили к делу: сняв гроб с тележки, с помощью канатов бесшумно опустили его в яму.

- Нужно бросить горсть земли, - подсказали они женщине.

Женщина исполнила. В две минуты могильная яма была закидана. В образовавшийся земляной холмик воткнули деревянный крест с табличкой «Нина Александровна Селиванова», чуть ниже - даты рождения и смерти, из которых следовало, что покойная прожила на свете неполных двадцать три года.

Получив оговоренную плату, могильщики отошли в сторонку, остановились, закурили и принялись что-то громко обсуждать. Несмотря на их крики, карканье ворон и гул пролетавшего в небе самолета, женщине казалось, что на кладбище стоит тишина.

К ней подошел мужчина, державшийся до этого на расстоянии.

- Здравствуйте, Людмила Владимировна.

- Это Вы мне звонили? - не ответив на приветствие, спросила Селиванова.

- Да, позвольте представиться: адвокат Трутнев.

- Я сказала - нет, что же еще нужно?

- Во-первых, примите мои соболезнования ...

- Спасибо.

- Что же Вы одна, где муж?

- Он ... у него сердце не выдержало.

- Простите, не знал.

- Вы не обязаны это знать. У меня очень болит голова, и, если ...

- Послушайте. Отказываясь подписывать исковое заявление, Вы совершаете большую ошибку. В трагедии «Норд-Оста» повинно государство. Оно должно ответить за погибших и искалеченных в полной мере. Вам не нужны деньги в качестве компенсации? Хорошо, допустим. Но деньги нужны другим людям, попавшим в беду. Помогите, если не себе, так другим ...

- Насколько мне известно, сотни людей подписали заявление.

- Да, это так. Но нам нужны именно Вы. У вас погибла дочь, у нее похитили личные вещи. Мы знаем фамилии тех, кто это сделал. Без Вашей помощи преступление может остаться безнаказанным. Кроме того, Вы поддерживаете отношения с семьей немецкого гражданина, которого зовут, кажется, Тобиас. Он был другом вашей дочери. Без Вас его семья не хочет участвовать в судебном процессе. Таким образом, дело лишается международного резонанса. Поймите правильно: мы хлопочем не только, чтобы люди получили компенсации. Наша цель - сделать так, чтобы в будущем подобная трагедия не смогла повториться.

- Хорошо. Когда нужно ехать? - сдалась Людмила Владимировна.

- Немедленно.

* * *

Трутнев привез Людмилу Владимировну к дому, в котором в те страшные дни размещался штаб по освобождению заложников «Норд-Оста». По лестнице, ведущей в полуподвальное помещение, им навстречу поднимался мужчина. Увидев адвоката, он устало улыбнулся и сказал:

- Наконец-то! У тебя все нормально?

- Более чем, - ответил адвокат.

- Отлично. Нужно поговорить.

Трутнев повернулся к Людмиле Владимировне:

- Подождите меня здесь, - и отошел с седовласым мужчиной в сторонку.

Это был тот самый начальник штаба, кого Людмила Владимировна называла генералом, в кого она так верила, и который обманул ее надежды, как она считала, кто был виновником гибели ее дочери.

Адвокат и генерал хитро улыбались друг другу, как сообщники, затевающие очередной обман. Людмила Владимировна не могла на это смотреть. Она развернулась и пошла прочь. Ее нагнал Трутнев:

- Простите, это Вы куда?

- Ухожу.

- Вот как? Но Вы обещали ...

- Я передумала.

- Как бы потом не пришлось жалеть! - в голосе адвоката слышалась угроза.

- Позвольте пройти, - глядя в глаза адвокату сказала Людмила Владимировна.

- Как хотите, - пробормотал Трутнев, уступая ей дорогу.

* * *

В связи с похоронами капитана Хлыбова и лейтенанта Мерзлявкина в их родном городе был объявлен однодневный траур. Их хоронили, как героев. Гробы с телами славных земляков были выставлены в городском Доме офицеров. Словно в исполнение последней воли Петра Ивановича, на табличке, стоявшей возле его гроба, значилась фамилия Мерзликин. Было ли это ошибкой или сделано специально, из уважения к памяти погибшего - никто не знал. Впрочем, на это мало кто обратил внимание.

На похороны явилось всё руководство города, представители общественности, школьники, студенты и всё руководство республиканского УВД. Траурная процессия растянулась почти на километр. Все было очень торжественно и красиво: коллеги погибших несли подушечки с орденами и знаками отличия, а также венки от всех ветвей городской власти. Траурная музыка в исполнении духового оркестра брала присутствовавших за живое.

Был перекрыт весь центр города, в том числе и улица Кирова, на которой располагался тот самый магазин, продавщицу которого Мерзлявкин ущучил за незаконную торговлю водкой. Это дело оказалось последним в его жизни. Продавщица Лариса Журавко тоже вышла проводить в последний путь погибших милиционеров. Она искренне сожалела о гибели Петра Ивановича. С ним, по крайней мере, можно было договориться, а кто придет на его место, еще не известно.

На могиле героев было произнесено немало речей, в которых утверждалось, что город Ч. потерял своих лучших сыновей, память о которых навеки сохранится в благодарных сердцах всех честных людей и т.д. и т.п.

Под конец церемонии был произведен салют из двенадцати залпов. Торжественным маршем прошла рота почетного караула. Все эти события подробнейшим образом снимало местное телевидение. Горожане поговаривали, что репортаж будет показан по центральному телевидению.

* * *

Зазвонил телефон:

- Альфред, включай телек! Там твоих хоронят!

Зрелище похорон взволновало и даже растрогало лейтенанта Санкина. По такому поводу он позволил себе полный стакан водки.

- Пусть земля им будет пухом ... - задумчиво проговорил он, морщась и занюхивая кусочком черного хлеба.

Бывшим коллегам он немного завидовал: от таких похорон он и сам бы не отказался.

После операции по освобождению заложников «Норд-Оста» лейтенанта Санкина отозвали назад, в Ч. По поводу странной гибели капитана Хлыбова и лейтенанта Мерзлявкина затеяли служебное расследование. Однако Санкину повезло: руководство страны дало высокую оценку действиям спецназовцев, и всех участников операции наградили орденами и медалями. Лейтенанта Санкина оставили в покое, но попросили уволиться из органов по собственному желанию. Нужно признаться, сделал он это с превеликим удовольствием, хотя для виду строил из себя обиженного.

Увольнение наилучшим образом совпало с планами самого Санкина. Он продал квартиру и гараж в Ч. и вместе с женой и шестнадцатилетним сыном Ромой перебрался в Подмосковье, где приобрел трехкомнатную квартиру в новом доме. Освоившись на новом месте, он купил новый «фольксваген». Денег хватило и на то, чтобы устроиться в милицию на довольно хлебное место.

Таким образом, Альфред Санкин имел все основания быть довольным собой и своей жизнью. Однако, успокаиваться на этом он не собирался. Санкин мечтал открыть ресторанчик. Его сын Рома после окончания школы, естественно, пойдет учиться в институт, где у него есть хорошая знакомая - заведующая кафедрой Шестопалова. Когда-то он помог ей отвертеться от тюрьмы.

* * *

Похоронив дочь и мужа, Людмила Владимировна Селиванова уволилась из института. Она продала квартиру, каждый уголок которой ранил ее сердце воспоминаниями.

Выручив от продажи огромные, по ее понятиям, деньги, она, тем не менее, едва не осталась на бобах. Цены на столичное жилье в одночасье подскочили чуть ли не вдвое. И теперь на покупку однушки в районе Ботанического сада, которую Людмила Владимировна было присмотрела, денег не хватало.

В газете ей попалось объявление о продаже квартир в маленьком городе Т. Цены там были приемлемыми (то есть дешевле было не найти, разве что совсем уж в дальних закоулках Подмосковья). Людмиле Владимировне было безразлично, где доживать свой век, и потому она отправилась в незнакомый город Т.

Фирму, продававшую недвижимость, она нашла в обшарпанном микроавтобусе. Два молодых человека, похожие на бандитов, взяли у нее деньги, взамен сунули кипу бумаг с печатями. Селиванова вышла из автобуса в полной уверенности, что ее кинули.

В то время по неуютному городу Т. толпами ходили так называемые обманутые дольщики - люди, отдавшие деньги на строительство дома, но оставшиеся без жилья и без денег.

Селивановой повезло. Ее не обманули. Может быть, потому, что она хотела быть обманутой, чтобы с этой жизнью ее ничего больше не связывало. Это было бы недостаточным, но справедливым наказанием за гибель дочки. После получения квартиры, ей пришла в голову мысль отдать ее одному из обманутых дольщиков. Для этого она выбрала одного молодого человека, про которого местная газета написала, что он живет в гараже с больной женой и грудным ребенком. Она направилась к нему в гараж.

- Вам нужно только немного подождать, пока я ..., - уговаривала она парня, обалдевшего от такого предложения.

Молодой человек был с ней предельно вежлив, но полагал, что имеет дело с сумасшедшей.

* * *

После покупки квартиры у Селивановой оставались кое-какие деньги на житье-бытье. По ее расчетам, их должно было хватить на месяц-другой. Больше и не нужно было. Она приняла решение покончить с собой, отравившись газом. Обнаружив на кухне электрическую плиту, она сникла. Ей пришлось отложить свой план, поскольку ни к какому другому способу ухода из жизни она не была готова.

Не зная, чем себя занять, Людмила Владимировна пристрастилась к прогулкам в сосновом лесу, который начинался прямо у подъезда ее нового дома. Часами она бродила по тропинкам, с каждым разом углубляясь в лес всё дальше и дальше.

Однажды, во время очередной прогулки Людмила Владимировна вышла к неглубокому пологому оврагу, на дне которого она обнаружила огороды, обнесенные хлипкой изгородью. Огороды были совсем крошечными, не больше сотки, но имели ухоженный вид. Каждый участок был оборудован навесом, а на одном из них даже стоял домик из кусков фанеры, картона, листов железа и других бросовых материалов. Сразу было видно, что строили его с большим старанием и любовью. Участок с домиком выделялся обилием посадок: там были грядки клубники, ровные ряды кустов черной смородины и крыжовника. Росли также картофель, горох, морковь, свекла.

Неожиданно выглянувшее из-за туч солнце осветило это место совершенно особым образом. Красота захватила Людмилу Владимировну настолько, что ей захотелось познакомиться с хозяевами этих участков. Может быть, ей тоже удастся здесь взять клочок земли, сотку - не больше.

После гибели дочери это было ее первое желание, если, конечно, не считать желание умереть. Но и его она посчитала предательством по отношению к безвременно ушедшей дочери.

- Денечек Вам добрый! Часом не заблудились? - услышала она голос за спиной.

Обернувшись, Людмила Владимировна увидела невысокую, пожилую женщину с рюкзаком за спиной. Женщина по-доброму улыбалась, но в глазах ее явно читалось беспокойство.

- Вот смотрю - какое место замечательное! - улыбнулась Людмила Владимировна, стараясь успокоить женщину.

- Да, у нас здесь тихо.

- Вот бы мне здесь огородик разбить! - вырвалось вдруг у Селивановой.

Женщина внимательно вгляделась в ее лицо, словно определяя, что за человек перед ней, и, очевидно, сделав положительное заключение, спросила:

- Звать-то вас как?

- Зовите Люсей.

- А я буду Маргаритой Ильиничной. Значит, земелькой хотите заняться?

- Да, очень хочется. А можно?

- А почему нет? Земля здесь не купленная. Если есть время, пойдемте ко мне, поговорим.

Через незапертую калитку женщина провела гостью на участок с домиком.

- Сейчас чайку сообразим, - по-домашнему сказала Маргарита Ильинична.

Из домика она вынесла керосинку и солдатский котелок.

- Память об отце, - сказала она. - Всю войну он с этим котелком прошел. И больше ничего от государства не получил ... - Маргарита Ильинична о чем-то задумалась, но, спохватившись, добавила:

- Чай в нем просто изумительный!

Маргарита Ильинична зажгла керосинку, поставила котелок на огонь, принесла баночку варенья, розетки, кружки, ложки - словом, всё, что необходимо для чая.

- Лесная малина. Из нашего леса, - сказала хозяйка. - А какие тут грибные места! Значит, Вам наше место приглянулось?

- Да. Очень хочется на земле поработать. Правда, я ничего не умею ... - смутилась Людмила Владимировна.

- Ну, это не беда. Что надо подскажем. Да только нужно ли Вам это?

- Очень нужно! - с жаром ответила Людмила Владимировна.

- Вот и хорошо. Вот и ладно, - сказала Маргарита Ильинична, после чего всякая натянутость исчезла, и между женщинами завязался непринужденный разговор. Слово за слово, Селиванова поделилась своим горем. Однако, выводы, которые она сама делала из своего рассказа, были неожиданны для нее самой. Признавшись в том, что ей приходилось брать деньги со студентов, она неожиданно заключила, что делала это не столько для того, чтобы прокормить семью, как она раньше думала, сколько для того, чтобы не быть «хуже других».

- Из-за этих денег пострадала моя дочь! - произнесла Людмила Владимировна, потрясенная своим открытием.

Людмила Владимировна рассказала, что случилось: как, испугавшись ареста и тюрьмы, купила два билета на мюзикл «Норд-Ост». Почему-то слово «мюзикл» она произнесла так же, как когда-то ее муж Шурик - «мьюзикал». Не замечая слез, Людмила Владимировна вспомнила те страшные дни, когда решалась судьба заложников, об обмане генерала и о том, как после штурма искала дочь среди мертвых и живых, и только через две недели отыскала свою Ниночку в морге на одной из окраин Москвы.

- Кругом зло и несправедливость. Жить не хочется, - заключила она свой рассказ.

- Простите меня, - мягко произнесла Маргарита Ильинична.

- За что?

- За то, что заставила вспомнить прошлое. Сама я телевизор не смотрю, газет не читаю, но всё, что связано с «Норд-Остом», знаю. Всем сердцем вам сочувствую. Об этом мы обязательно поговорим

после. А сейчас пойду, прилягу. Устала что-то, да и чувствую себя неважно - наверно, к перемене погоды ...

- Что же, Вы и домой не пойдете? - удивилась Людмила Владимировна.

- Ничего, я здесь частенько остаюсь. Тут хорошо: тишина, свежий воздух. Так Вас ждать завтра?

- Приду обязательно.

* * *

Субботний июльский день подходил к концу. Смеркалось. Однако лес, примыкающий к новому жилому массиву подмосковного города Т., по-прежнему, был полон людей. Сквозь ветки и листву виднелись языки пламени от костров. Отовсюду доносились запахи дыма и жареного мяса, звуки музыки и громкие голоса, перемежаемые смехом.

По лесной тропинке шел мальчик лет десяти. В руках он держал полиэтиленовую сумку. Возле поваленной березы он свернул в гущу леса и, преодолев полосу густого кустарника, сплетения орешника и рябины, вышел на поляну. Вокруг старого кострища на бревнах сидела компания - двое юношей и две девушки.

Увидев мальчика, высокий плотный парень с лицом, испорченным юношескими прыщами, недовольно проворчал:

- Тебя только за смертью посылать!

- Идти далеко, - принялся оправдываться мальчик. - Я всю дорогу бежал.

Из сумки мальчик извлек бутылку водки и двухлитровую, пластиковую бутылку пива «Клинское».

- И это всё? - разочарованно протянул парень.

- Ты что, Рома! Сколько денег было, на все купил, - виновато ответил мальчик, опустив голову.

Красивая девочка с косичками-дрэдами сморщила носик:

- У-у-у! Без закуски мы пить не будем. Да, Верка?

Ее полноватая подружка согласилась:

- Ага, мы вам не дешевки какие-то, чтобы водку без закуси пить. Не будем, и всё. Мы лучше домой пойдем. Правда, Юль? А тебе, Санкин, нечего было вечерину мутить, если жратвы нет.

- У него денег нет, а не жратвы, - подзуживала Рому Санкина симпатичная Юля.

Второй юноша, которого звали Макс Котов, прыснул от смеха в кулак.

- Ты чего лыбишься? - с явной угрозой в голосе спросил Рома.

- Я не лыбюсь.

- Лыбишься!

- А что, уже и улыбнуться нельзя? - пожал плечами Макс.

- Нельзя! - отрезал Санкин.

- Мальчики, мы уходим, - объявила Юля.

- Погоди, - обернулся к ней Рома. - Через полчаса закусон будет.

- Да? - недоверчиво подняла бровь Юля и посмотрела на подругу. - Ну, хорошо, полчаса мы подождем.

Рома отвел мальчика в сторону и, положив ему руку на плечо, принялся что-то втолковывать. Мальчик начал было отнекиваться, но когда Ромина рука сгребла его ухо, он сдался.

- Ладно, понял, - сказал он и скрылся в кустарнике.

Вернувшись на место, Санкин успокоил друзей:

- Спокуха, сейчас всё будет!

Ожил мобильный телефон Макса Котова. Звонил его отец. Минут десять вся компания слушала их разговор. По мнению Санкина, Макс специально затягивал говорильню, желая показать, какой у него продвинутый папашка, что с ним он общается, как с другом, на разные темы и что в материальном плане у них всё ништяк. Хотя это и так видно по тому, как Макс одевается, и по тому, какая у него продвинутая мобила в золотом корпусе. Дорогой телефон особенно раздражал Рому.

В школе и дома считали, что Макс и Рома - друзья. На самом деле это было не так. Санкин во всем завидовал другим. У Макса были крутые родители: отец - заместитель мэра города Т., а у матери - собственный бизнес в строительстве. А у Ромы отец - обыкновенный мент, и, к тому же, тупой и жадный, а мать - домохозяйка. Макс был строен и высок ростом. Он хорошо учился. За ним бегали все красивые девчонки школы. Макс здорово играл на гитаре и даже подрабатывал в массовках на сцене «Театра Луны». Всё это до невозможности бесило Рому. Любой успех Макса Котова воспринимался Санкиным, как собственная неудача.

Макс Котов побаивался Рому, считая его отморозком. Он до сих пор не мог забыть, как Санкин избил одного парня только за то, что тот косо на него посмотрел.

- Батя, ты не прав, сто раз звонил, ты трубку не брал, - нарочито громко говорил Макс. - Да ладно тебе, хорош. Сегодня приеду к тебе? Нельзя? Почему? У тебя друзья? Знаю я твоих друзей! Привет ей передавай. Ладно, не приеду ... Батя, завтра у нас в театре состоится вечеринка по поводу юбилейного спектакля. Придешь? Нет? Ну, как хочешь ...

- Чего ты разорался на весь лес?! - не выдержал Рома.

Не обращая внимания на реплику товарища, Макс Котов принялся обсуждать проблему, в связи с чем, собственно говоря, батяня позвонил. Выяснялось, кто брал отцовскую машину.

- Какую? - кричал Макс. - БМВ или «Пежо»? «Пежо»? Ничего я не брал.

После утомительной разборки выяснилось, что машину брал все-таки не Макс, а его старшая сестра.

Смазливая Юля и пухлая Верка, напротив, слушали Макса с неприкрытым интересом. И это еще больше злило Рому Санкина. Когда Макс сложил телефон, Рома с неприязнью бросил в его сторону:

- Вместо того, чтобы трепаться, лучше бы костер развел!

- Да ну, чего-то не хочется.

- Комары зажрут.

- Ну и пусть!

- Ты такой же лодырь, как твой папаша, - насмешливо сказал Рома Санкин.

- А твой отец знаешь кто?

- Ну, кто?

- Мент: подай-принеси-пошел вон!

И Макс Котов показал пальцем на Рому, добавив:

- Сынок ментовский ...

Юля удивилась:

- Как мент? Рома, ты говорил, что он у тебя спецназовец, заложников в «Норд-Осте»освобождал?

- Да, выгнали его из спецназа, - ехидно рассмеялся Макс. - И, вообще, он нерусский.

Юля удивилась еще больше:

- Как нерусский? А кто же?

- То ли мордвин, то ли башкир, то ли еще кто! Представляешь, папаша - башкир! - смеялся Макс Котов.

- Друг степей - калмык! - хихикнула начитанная Верка.

Рома Санкин вскочил как ужаленный:

- А сам-то ты кто?

- Кто? - Макс тоже поднялся с бревна.

- Еврей, и вся семья у тебя еврейская!

- Ах ты, гад! - заорал Котов и бросился с кулаками на товарища.

Легковесному Максу могло бы хорошо достаться от крупного и сильного Ромы Санкина. Их вовремя разняла Юля, которая хорошо понимала, что истинной причиной драки является она.

- Стоп, мальчики! Не люблю, когда дерутся. Вы пейте лучше водки. Верка, налей им ...

- Не буду пить, - отвернулся Макс.

- Слабак, - усмехнулся Санкин.

- Кто, я слабак? Давай!

Верка наполнила два пластиковых стаканчика. Не спуская друг с друга глаз, парни выпили всё по-честному, до последней капли. Макса Котова передернуло, Рома слегка поморщился.

- Водка паленая, - кривясь, выдохнул Макс, пытаясь оправдать свою неловкость.

- Сам ты паленый, - процедил Санкин.

- Всё, мальчики, теперь миритесь. Пожмите друг другу руки.

Макс протянул руку, и Рома нехотя дал свою. - Супер! - довольным голосом воскликнула Юля.

Рома Санкин, хоть и подчинился красивой девчонке, тем не менее, отчетливо понимал, что с этой минуты Макс стал ему врагом на всю жизнь. Он никогда не простит ему презрительных слов насчет отца, сказанных в присутствии Юли. Эта девушка нравилась Роме. Он давно мечтал потусить с ней в одной компании.

От выпитой водки Рома почувствовал себя увереннее. Ему захотелось подчеркнуть свое превосходство, и он небрежно достал из кармана солнцезащитные очки.

- О, класс! Откуда? - живо заинтересовалась толстуха Верка.

- Отец подарил, - небрежно ответил Рома Санкин. - Стекла фирмовые, от Гуччи. Сказать, сколько стоят? Три тысячи!

- Три тысячи чего? - затаив дыхание, спросила Верка.

- Долларов, конечно.

- Ни фига себе! Дай посмотреть! - протянула руку Юля. - Италия! Супер!

- Дешевка! - процедил насмешливо Макс. - Эта хрень в любом киоске продается за три копейки.

- Фу, а я-то думала! - надула губки Юля. - Правда, что ли?

Рома Санкин вырвал у нее очки и спрятал в карман.

- Лохи, ничего не понимаете, а туда же ...

Настроение у него испортилось окончательно. Очки были последней его надеждой - с помощью этой феньки он хотел покорить сердце Юли. Макс опять всё испортил. Рома совсем забыл: что он сам же хвалился, что купил эти очки за сотку у алкаша на рынке в Теплом Стане. Да, теперь по всем статьям Рома выглядел перед Юлей бледно.

- Верка, налей водки, - скомандовал он.

- Я тебе не нанималась, сам наливай да пей, - насмешливо ответила девушка, хорошо понимая, что ее подруга утратила интерес к ментовскому сынку.

- А ты, Макс? Пить будешь, или уже готов? - пренебрежительно спросил Рома.

- Буду! - ответил Котов пьяным голосом.

Друзья опрокинули еще по стакану водки. Макс скорчил страшное лицо и рыгнул. Рома, морщась и сглатывая слюну, спросил:

- Юля, хочешь свежей клубники?

- Хочу, - ответила Юля пренебрежительно, уверенная, что обещание не будет выполнено.

- Я серьезно: хочешь?

- Допустим, хочу, что дальше?

- Тут недалеко огороды. Там клубники завались! Пошли, покажу?

Юля хлопнула в ладоши:

- Огороды? Класс! Пошли!

- Я пас, по-любому, - подал голос Макс. - Там, наверняка, собаки.

- Какие собаки! Скажи прямо - струсил! - сказал Рома.

- Просто не хочу, и всё.

- Юля, он трус. Он боится! - открыто издевался Санкин, показывая на Макса пальцем. - Слышь, Максик, ты маме позвони, пусть она тебе памперс поменяет!

Юля и Вера так посмотрели на Макса, что тому ничего не оставалось, как согласиться идти вместе со всеми.

Было уже совсем темно, когда компания спустилась в овраг. Они остановились перед участком с домиком. Санкин с разбегу несколько раз ударил ногой по ограде, сделав в ней дыру.

- Класс! - в восторге воскликнула Юля.

Друг за другом все четверо пролезли через пролом. При лунном свете можно было различить грядки и ягодные кусты. Молодежь разбрелась по огороду.

- Тьфу, клубника кислая! - капризно сказала Юля. - Не буду есть!

- Ой, а мне какая-то гадость в рот попала! - подала голос Верка.

- Не орите, услышат, - предупредил Рома, подошедший к двери домика.

Дверь оказалась незапертой.

- Надо позырить, чего там есть. Вдруг деньги найдем? - пробормотал он чуть слышно.

Санкин вошел внутрь, но вскоре снова появился на пороге с солдатским котелком в руках.

- Нет там ни фига, - с досадой сказал он и швырнул котелок на землю. - Дерьмо одно!

В сердцах он пнул ногой по стене домика.

- Мальчики, пойдемте отсюда. Уже темно, ничего не видно! - предложила Юля.

- Не видно, говоришь? - переспросил Рома. - Сейчас сделаем светло!

В темноте ярко вспыхнул огонек зажигалки.

- Ты что, совсем охренел?! - воскликнул Макс Котов, до сих пор не проронивший ни слова.

- Отвали, Макс!

- Юлька, этот козел собирается дом поджечь!

- Класс! Давай, Рома, жги!

Язычок пламени от зажигалки раз-другой лизнул стену, выкрашенную синей масляной краской, прижился на ней, а затем лениво двинулся вверх, к оконной раме. Вот огонек стал толщиной с палец, через несколько секунд - уже с ладонь, а потом, вдруг, разом превратился в столб огня, высвечивая лица двух парней и двух девушек.

- Ромка, класс! - закричала Юля.

- А-а-а, ломай, круши! - еще больше воодушевился Рома Санкин и, схватив прислоненную к стене лопату, разбил в доме окно.

- Ура-а-а! - зашлась в восторге Юля и принялась топтать клубнику.

Верка сражалась с кустами крыжовника. И только один Макс Котов не принимал участия в веселой вакханалии. Он просто стоял и смотрел, заслоняя лицо от жара.

- Ты чего, Макс? - обернулась к нему Юля. - Трусишь?

- Я? - крикнул Макс, и, заметив на земле солдатский котелок, принялся его топтать ногами.

- Ой! В доме кто-то есть! - взвизгнула Верка.

- Атас! - крикнул Санкин, и все четверо бросились к пролому в ограде.

Они успели немного отбежать, когда со стороны огородов раздался хлопок. В небо взметнулся столб огня, освещая тропинку, по которой бежала испуганная компания.

* * *

Маргарита Ильинична произвела большое впечатление на Людмилу Владимировну. В этой женщине чувствовался сильный характер и глубокий ум в редчайшем сочетании с добротой и отзывчивостью. Слова Маргариты Ильиничны - «завтра обо всем поговорим» - не выходили у нее из головы. С ней, быть может, удастся обрести потерянную опору в жизни.

Людмила Владимировна встала спозаранку в необычно приподнятом настроении, забыв даже про таблетки. Захватив заранее приготовленную сумку с продуктами, она отправилась в лес.

На подходе к оврагу Людмила Владимировна почувствовала запах гари. В тревоге она ускорила шаг. Вот огороды, вот навесы, но где же домик? Она не сразу осознала, что дымящийся, черный прямоугольник с грудой обгорелых досок и жести - это всё, что осталось от домика.

Грядки были варварски вытоптаны. Людмила Владимировна подобрала с земли расплющенный котелок, из которого вчера они с Маргаритой Ильиничной пили чай. Под котелком она обнаружила мобильный телефон в золотистом корпусе.

Услышав мужские голоса, она непроизвольно спрятала находку в сумку.

На участок вошли двое мужчин.

- Что с ними церемониться? - сердито втолковывал господин с одутловатым лицом милиционеру. - Какие нужны еще доказательства? И так всё ясно - несчастный случай, самовозгорание. Хорошо, лес не спалили. Развели тут бомжатник, понимаешь!

Заметив Людмилу Владимировну, он крикнул начальственным голосом:

- Вы кто такая? Что здесь забыли?

- Я хотела ...

- А! Всё ясно, это Вы тут незаконно огородничаете, - фыркнул начальник. - Тысячу раз предупреждал об уголовной ответственности за самозахваты и самострои! Не послушались, ну и дождались! Трупов нам только для полного счастья не хватало! Я, вообще, не понимаю: какой Вам интерес возиться на этих жалких сотках земли? Что на сотке можно путевого вырастить? Ну, объясните мне! Молчите? Сказать нечего! Короче, так: передайте всем своим, чтобы выметались отсюда. Срок даю до обеда, а кто не спрячется, я не виноват. Как заместитель мэра Т., сегодня же поставлю вопрос о сносе этого безобразия. Кстати, Вы здесь ничего такого не находили?

- А что я должна была найти? - с вызовом спросила Людмила Владимировна.

- Ничего, я так просто спросил, - сказал мужчина. Потеряв к ней всякий интерес, он обратился к милиционеру:

- По-моему, здесь всё ясно. Осмотр местности произведен, вывод однозначен? Согласны, капитан Санкин?

- Так точно!

- Вот и отлично. Организуйте вывоз трупа и постарайтесь, чтобы здесь не крутились посторонние. Договорились?

- Будет исполнено! - ответил лейтенант Санкин, вытягиваясь во весь свой исполинский рост.

Конец

© yakunin / Александр Якунин

Опубликовано 10.06.2014 в 18:48
Прочитано 1351 раз(а)