Без четверти четыре

Где я? И кто это вообще — я? Кажется, я, кем бы ни был, стою на платформе, на которой нет ни одного поезда, хотя часы показывают без четверти четыре, а в это время обычно приходит электричка. Откуда я это знаю? Здесь очень тихо, но раздаётся чей-то плач, разбивая драгоценный звук тишины. Я ведь один?

Нет. Стоит мне оглянуться, как взгляд натыкается на маленького ребёнка, который съёжился на скамейке, подтянув ноги к себе. Его тело периодически вздрагивает от всхлипов. Маленький мальчик передо мной одет в серую футболку, которая ему явно велика, а шорты, напоминающие своим цветом песок на пляже, ему как бриджи. А что такое пляж, и откуда я знаю, что там есть песок?

В голове на секунду вспыхивает картинка, на которой очень шумно. Кричат птицы, огромные толщи воды, закручиваясь, накатываются на песок (так вот оно что!), издавая мягкий плеск. Картинка исчезает так же быстро, как и появилась. Окунуться в тишину после этой какофонии, резко ударившей по ушам, было невероятным наслаждением. Однако ребенок передо мной всё ещё плакал.

‒ Что случилось? Почему ты один? — вопросы срываются с губ, продолжая резать тишину, словно нож масло. Мой голос звучит совсем не так, как в моих мыслях, и это сбивает с толку так же, как и то, что я не знаю, кто такой «я» и каким образом тут оказался.

‒ Они оставили меня сидеть здесь, — мальчик взглянул на меня покрасневшими глазами, с удивительно глубоким взглядом, будто бы знал всю суть бытия.

‒ Они — это родители? — уточняя этот немаловажный вопрос, я опустился перед ним, присаживаясь на корточки. Ответом мне стал уверенный кивок. — И давно они ушли?

‒ Я не знаю. Здесь нет времени, — утверждение казалось абсурдным, но сложно спорить, когда хочется спросить «здесь» это где?

‒ А куда они ушли? Может, мы сможем их найти? — я постарался улыбнуться мальчонке ободряюще, протягивая ему руку, словно предлагая знакомство. Ладонь сжали детские пальчики, старательно изображая рукопожатие, а не просто попытку хотя бы обхватить руку.

‒ Не сможем. Они ушли туда, — потряхивая каштановыми волосами, он кивнул в сторону одного из туннелей для поездов. Значит, поезда все же приходят. На часах было без четверти четыре — скоро будет поезд.

‒ А что там?

‒ Дорога в мир.

‒ Мир?

‒ Мир эмоций. Мама и папа… они хотели чувствовать. Узнать, что радость — это когда на губах играет улыбка, а в душе так светло, что люди делают всё, чтобы радовать себя и других людей, которых они любят.

Я прикрыл глаза и увидел то, что ребенок назвал радостью. Парк, где бегают такие же маленькие мальчики и девочки, как и сидящий передо мной, они смеются, хохочут, улыбаются. Родители, сидя на скамейке, с нежной улыбкой и легким беспокойством смотрели на них в тот момент, когда дети всей гурьбой дружно повалились на песок и стали смотреть в небо, рассказывая удивительные истории про облака. И всей душой мне захотелось прилечь рядом, чтобы… чтобы что? Я помнил эту картинку, видел их улыбки, но не чувствовал ничего. Так и должно быть?

‒…Любовь — это чувство, которое люди испытывают друг к другу, когда… если честно, то я еще маленький и не знаю что это за чувство. Но и там, — снова кивок в сторону туннеля, — тоже никто не знает, что это. Каждый любовью называет что-то своё. Кто-то называет ей тепло чьих-то особенных для него рук, кто-то испечённый ранним утром мамой пирог, кто-то любит бесполезные бумажки, а кто-то природу и музыку. Каждый там любит, как может и как умеет, и для каждого любовь — это что-то своё.

В голове калейдоскопом мелькали картинки или воспоминания? Вот девушка, смеясь, кружится так, что волосы её развеваются на ветру, а рядом идет молодой человек, готовый подхватить, если она вдруг оступится. А теперь седовласый мужчина, который ведёт не менее старого пса по тенистой аллее и нежно гладит его по голове. Вдали группа людей замерла, восхищенно глядя на горы, чьи пики были полны снега даже в это жаркое лето, и которые они собирались покорить. Совсем рядом с ними шли два карапуза, держась за ручку и играя в семью, скорее от любопытства, чем в действительности понимая, что значит семья. Картинки сменяли одна другую, стоило лишь моргнуть, а мальчик все продолжал говорить:

‒ Удивление — это то, что заставляет хоть на капельку перевернуть весь свой мир. Вот ты идешь, думая, какое мороженное хочешь — шоколадное или банановое? А тут тебе случайный прохожий дарит арбузный лед. И ты удивлен не только внезапному подарку, но и тому, что выбирая между шоколадом и бананом, получил арбуз. Ты ведь не думал об этом совсем, а вот этот арбузный лед ворвался в твою жизнь совершенно неожиданно, заставив перевернуться твоё решение о мороженном, которое тебе хотелось, — мальчик утёр слёзы и заговорил дальше уже с серьезным лицом. — Но есть в мире не только хорошее. Есть гнев, который в неумелых руках способен уничтожать то, что дорого даже самому уничтожителю. Страх, который заставляет даже самого сильного в мире человека испуганно забиться на шкаф, глядя на маленькую безобидную собачку, которая кажется ему самым жутким монстром. Обида, которая может разрушить даже самую крепкую связь между людьми, если долго её держать у себя. Боль — одно из самых неприятных чувств, которое не объяснить, её лишь можно испытать. И там этих эмоций и чувств очень много: грусть, счастье, стыд, скука, восхищение…

Мальчонка, закрыв глаза, загибал пальчики по одному на каждое название, словно показывая мне, что и рук не хватит пересчитать. Я смотрел на него, а в душе на каждое слово отзывалась какая-то история. Разбитые в детстве коленки, счастливые улыбки, слёзы, яростные крики, мольба о прощении, краснеющие щеки, звонкий смех. Все это бурлило и мелькало перед глазами.

‒ И если пойти туда, — я повторил его же кивок в сторону туннеля, — то я смогу научиться этому всему?

‒ Взрослые могут всё, так говорили мои родители. Они знают и умеют всё на свете, кроме эмоций и чувств.

‒ Так почему же они не взяли тебя с собой? — оставлять его одного мне не очень хотелось, ведь он так горько плакал всего пару минут назад, а душа уже тянулась в тот самый туннель, где без четверти четыре должен прибыть поезд, чтобы увезти меня в удивительный мир эмоций и чувств.

‒ Потому что мне там делать нечего. Я могу чувствовать, — почти шёпотом добавил он.

‒ Тогда почему же не научил их?

— Взрослые бывают странными. Они хотят научиться тому, что сами же и выбросили. Мама и папа говорили, что им незачем удивление, что мир, в котором они живут, жестокий, холодный и обычный, там нечему удивляться. Затем они избавились от радости, просто скомкав и выбросив её в урну, ведь зачем им радость, когда они только что и делают, так это работают и устают, а после и жить не хочется, не то, чтобы радоваться. Но, знаете, почему-то они выбрасывают лишь самое светлое, что в них есть. Никто не хочет выбросить гнев, обиду, злобу, боль, грусть. Всем хочется выкинуть все самое тёплое: любовь, доброту, счастье, смех, удивление.

‒ Стало быть, и я выкинул всё? — горькая усмешка появилась на губах сама собой.

‒ Иначе вы не оказались бы здесь.

‒ И все же, где это самое «здесь»? — наконец, задал я один из интересующих меня вопросов, ощущая как легкий ветерок начал колыхать мои волосы.

‒ Прямо здесь, — мальчик сдвинулся чуть ближе к краю скамейки и положил мне руку на то место, где должно быть сердце. Я усмехнулся:

‒ Если мы в моем сердце, как ты говоришь, то откуда здесь ты? Я с тобой не знаком.

‒ Конечно, не знаком. Я — это ты сам в детстве, всё ещё полный эмоций, чувств и желаний познать мир. Можно сказать, что ты выбросил меня, а не только чувства, когда стал взрослый.

‒ И что же мне делать? — в туннеле раздался гул приближающегося поезда, который едва не заглушил последнюю фразу мальчика.

‒ Забери меня домой. Я устал быть здесь один.