Начало

НАЧАЛО

По всем правилам и законам природы такого существа, как Я, просто не должно было быть, поскольку, как известно – выживает сильнейший. Я таковым не являлся при рождении, не являюсь сейчас и, в силу своих исходных данных, никогда уже не буду таковым.

По всем показаниям я, наверное, не должен был появиться на этот свет, ну а уж если появился, то непременно сразу же исчезнуть, ну если не сразу, так чуть погодя, ну или еще чуть погодя…

Посудите сами.

Рост и вес мой при рождении мне неизвестен, состояние здоровья - так же. Наверное, прихвастнуть этими антропологическими данными своего дитяти родителям даже на ум не приходило. Данные затерялись в медицинской статистике и никогда уже не всплывали в беседах моих родителей, родственников, их друзей и знакомых. Поэтому я их и не знаю.

Знаю я при этом своих родителей, потому что когда я появился на свет – они уже были, причем были уже большие, сильные, здоровые, умные, смелые и надежные. Ощущение моего раннего детства – это всепоглощающая надёжа. И надёжа эта складывалась не только из моих родителей. В ней, этой надёже, так же участвовали близкие и дальние родственники, друзья родителей, близких и дальних родственников. И все это окружающее в то время меня сообщество, тем или иным образом было свидетелем и соучастником моего появления на свет, непроницаемой защитой от всех негативных проявлений жизни того времени.

Все это сообщество было разным: добрым и не очень, пьяным, подвыпившим или трезвым, простым и хитрым, красивым и не очень, но, в совокупности своей, надежным.

Это оттуда, из окружения моих родителей, дедушек и бабушек в мое бессознательное еще тогда тельце проникло ощущение, а потом, в сознательное тельце, уже и понимание добра, любви, тепла и заботы. Это потом, после того, как я самостоятельно начал изучать окружающий меня мир, я понял, что в противовес тем самым добродетелям существует зло, ненависть, подлость, предательство и прочие нехорошести. Но началось все с добродетелей. Они были первыми. И это важно.

Даже в состоянии недобром, нетрезвом и нелицеприятном это сообщество относилось ко мне, как какому-то хрупкому, но необыкновенно красивому и дорогому существу. И я это впитал. И эту среду доброты и надежности создали не мои родители, а родители моих родителей - мои дедушка и бабушка, вернее, сначала бабушка, а потом уже и дедушка. А конкретнее, родители моего отца: воплощение доброты и ласки моя любимая баба Дуся и добрейший для нас для внуков и забавнейший деда Коля. Так сложилось.

Это вокруг них крутилось, жило и распространяло свои флюиды доброты то сообщество людей, которое заложило то хорошее, что есть во мне, мое понимание этого хорошего. Оно на меня повлияло, влияет и будет влиять вплоть до моей кончины. И за это я бесконечно благодарен ему.

В общем, к годовщине моего рождения, при всех существующих добродетелях, я проболел пневмонией одиннадцать раз и был тощим, хилым, слабым созданием с бледно голубым цветом кожи, огромными глазами и ушами. Сказать, что я был заморышем – не сказать ничего. Я был медленно погибающим существом, у которого румянец появлялся лишь тогда, когда в больнице делали прямое переливание крови от матери моей мне. Вот кто противился природе! Вот кто извлек меня из небытия в бытие, кто боролся за мое существование даже тогда, когда сообщество обреченно махало рукой и вздыхало над затухающим угольком жизни моей. Она осторожно раздувала этот уголек, бережно прикрывала его руками даже от легкого дуновения ветерка. Не дай бог! Она боролась. И глядя на нее сообщество присоединялось, помогало словом и делом, соучаствовало, чесало репу, чем еще можно помочь этому хилому существу?

Если прибавить к моему здоровью долгие зимы и суровый климат Крайнего Севера, неустроенность быта и удаленность от благ цивилизации молодого, зарождающегося на алмазоносном месторождении рабочего поселка, то лучших условий для логического завершения моей несостоявшейся жизни и придумать было нельзя.

Народ, съехавшийся со всего, тогда Советского Союза и создававший алмазодобывающую отрасль страны, в летнюю, почти сорокаградусную, жару и в зимний, почти семидесятиградусный мороз жил в брезентовых палатках, наспех срубленных зимовьях. Топили буржуйки, умывались снегом. Было обычным делом, если под утро штаны или одеяло примерзали к стене или топчану. Народ был живучий, не унывающий, могучий. Трескучий мороз воспринимал как легкое щекотание. Э-э-э-эх!!!

И в эту удаль молодецкую и богатырскую мощь привезли меня. Я, конечно, не помню ничего, но представляю себе – как мог на меня смотреть этот могучий народ. Напрашивается словосочетание: обалделонедоуменно.

Но я там был. Именно там мое бессознательное состояние младенца постепенно превращалось в сознательное, осмысливающее и, позже, понимающее. Можно сказать, вместе с этими могучими мужиками и живучими бабами я создавал алмазодобывающую отрасль страны своим бессознательно-сознательным присутствием.

Удаль этих людей мне не передалась. Не оказалось в моем хилом организме той благодатной почвы, не до того мне было. Я умирал. Тихо и незаметно, но мощь и масштабность мышления этих людей уже была во мне. Это были люди особой породы. Мои родители – одни из них. Я – порождение своих родителей, но уже нечто иное, не похожее на них, но всем своим нутром тянущееся к ним, восторженно глядящее на них снизу вверх, желающее быть таким же…

- Ты кто?

- Орёль.

- А чё маленький такой?

- Болель…

Время шло. Вялотекущий процесс моего умирания затягивался. Наверное, на это влияли периодические переливания в меня крови моей матери, совокупное здоровое питание государственного спецобеспечения и северной экзотики, свежий вольный воздух первозданной природы и ежегодные летние пребывания у моей любимой бабы Дуси. Я просто растворялся в ее доброте и нежности, любви и жалости.

Если меня сейчас спросят:

- Что для тебя рай?

Я отвечу:

- Это моя любимая баба Дуся!

На пятом году моей вялотекущей жизни мои родители, мои родственники, а так же, я уверен, моя любимая баба Дуся, решили радикально изменить мою дальнейшую судьбу, решительно побороться за мою жизнь, мое здоровье и мое дальнейшее существование.

Они отдали меня на лечение в какую-то одноэтажную бревенчатую больницу в Якутске, где лечили легочников, кажется только детей. Там я пробыл примерно полгода. Это время я уже помню, хотя и смутно.

Помню кислородные подушки, через которые меня заставляли дышать.

Помню «горячие уколы», после которых резко теплело в паху и под мышками, ощущение – будто обдулся. Я даже периодически проверял себя, боялся быть посмешищем.

Зимние прогулки в сосновом бору на территории больницы. Мороз, мы укутаны с ног до головы: валенки, трое штанов, шуба цигейковая, шапка кроличья, еще и шаль пуховая сверху. Нечего было и думать, чтобы согнуть ногу или руку, наклониться. Так и стояли на морозе среди сосен. Сопли текли ручьем, но это ничего, медсестры следили лишь за тем, чтобы мы не обморозились.

Помню одного подростка. Он лежал со мной в одной палате: закуток как купе в вагоне, и кровати почти такие же – в два яруса по бокам. Я и он лежали на втором ярусе, друг против друга. Помню, проснулся от какой-то тихой возни. Это с кровати, со второго яруса снимали подростка. Умер. Тогда я уже понял, что он умер. И мне даже не было страшно. Наверное, так реагируют обреченные. Я просто наблюдал, как снимали тело, клали на что-то и выносили. Мне не было страшно, но я запомнил это на всю жизнь.

И вот меня выписывают. Наверное, какое-то улучшение моего здоровья было, не знаю. Состояние не жизни, а существования продолжалось.

Забирать меня приехала мама. Не одна. Кто-то еще был, кажется, тетя Рима, родная сестра моего отца, они были дружны с мамой и именно так мы, дети, ее звали, с одной буквой «м». Обе они, мама и тетя Рима, бойкие и шустрые, наверное, подходили друг другу по характеру. Была еще одна папина сестра, тетя Тома. Но мама больше общалась с тетей Римой. А тетя Тома бала более старшей, более рассудительной и более замужней, чем тетя Рима. Внешне очень походила на бабу Дусю, особенно когда стала пожилой.

Когда бабы Дуси уже не стало, а тетя Тома постарела, я просто обалдел - вторая баба Дуся! И после этого открытия я стал с необычайной нежностью относиться к ней, хотя и виделись редко – жили в двух разных городах, а я, так вообще в третьем – уехал к тому времени учиться в институт, получать высшее образование. Наверное, так выражалась моя благодарность бабе Дусе – через тетю Тому. Есть в этом что-то заветное, языческое, как будто разговаривал с бабой Дусей через тетю Тому…

К слову сказать, тогда, даже во времена моей молодости, писали письма, открытки, слали друг другу телеграммы, звонили в другой город через переговорные пункты. Разговор заказывали заранее, сидели в зале и ждали соединения. И я писал, слал, сидел в переговорных пунктах. Письма и сейчас бы с удовольствием писал, когда пишешь, вкладываешь в написанные слова себя, свои переживания, свои мысли, свое Я. Это совершенно особый вид общения. Это как повидаться, почувствовать собеседника на расстоянии, потрогать его. Сейчас это ушло. Но остался атавизм – лучше бы повидаться, чем звонить, а писать сейчас не принято…

Но тогда этого всего еще не было, меня забирали из больницы после лечения. Мама и, кажется, тетя Рима.

Все время, пока я лежал в больнице, она, тетя Рима, навещала меня. Поэтому я ее и запомнил. А маму забыл, потому что за эти полгода видел ее очень редко, раз или два, кажется.

Вовремя выписки я отвернулся от мамы и прильнул к тете Риме. Это было потрясение для моей мамы. Все время она вспоминает этот случай.

Скорее всего, мама с отцом работали в том самом рабочем поселке и не могли меня навещать. От Якутска это далековато, а все средства передвижения зимой – это самолет Ан-2, все его называли «антошка». Пустой фюзеляж, как цистерна, и лавки по бокам. Болтало его по якутским небесам изрядно. В салоне пассажирском было холодно.

С тех пор я не боюсь летать, болтает, но не роняет. Для меня это было даже приключением каким-то, аттракционом. Самолет попадал в воздушную яму, и у меня начиналось щекотание в паху. Аж дух захватывало, и-ы-и-ы! Народ реагировал по разному, а мне нравилось.

Даже наверняка, мама и папа работали в том поселке, осуществляли свой вклад в создание алмазодобывающей промышленности Советского Союза. Папа работал художником-оформителем, мама связисткой на телеграфе. Вклад не ахти какой, но без них тоже никак, как без поваров, парикмахеров, сапожников. Жизнь и работу строили в суровом чистом поле Крайнего Севера основательно, поэтому нужны были все. О временных поселках-вахтах тогда не слышали, жили не временно, а постоянно. Такие были люди.

Чего именно моих родителей туда понесло, до сих пор не понимаю? Могла бы быть совсем иная жизнь. Не знаю, хуже или лучше, но иная, хотя и о состоявшейся не жалею.

Росли и жили мои родители в Якутске, оба. Там же получали образование-специальность после школы. Родители их тоже якутяне, хотя и переселенцы – это отдельный разговор и интересная история. Быт к периоду женитьбы моих родителей был устроен, хотя и без излишеств особых в нынешнем понимании. И у тех и у других дедов были крепкие и теплые частные дома, дворы хозяйственные, ледники, колодцы, куры, свиньи. Работа. Родня, друзья, знакомые. Картошку высаживали и собирали в полях - свои дачи позже появились. Обязательно занимались охотой и рыбалкой, грибами и ягодами - заготавливали на зиму. Все так жили в Якутске, и моя родня так жила.

Но моих потянуло к перемене сложившегося уклада, на новостройку, которую строила «москва» в «якутии». Масштабное дело государственного уровня. Быть причастным – значит БЫТЬ, а не существовать. Может за «длинным рублем»? «Запаха тайги» и «тумана» им и в Якутске было в избытке.

К слову сказать, особых денег не заработали, хотя и не бедствовали. Жили как все – середнячки. Наверное, для обогащения нужно еще что-то, кроме «длинного рубля», у моих родителей этого не было. Мать еще, как-то, похитрее была, умела приспособиться, познакомиться с нужными людьми, найти свою выгоду. А отец был прост и порядочен до крайности, до простофильства. Короче, зачем-то они туда поехали. Может отец со своим отцом не мог ужиться, может у отца с матерью по молодости разлад был? Не знаю. Да и не мое это дело.

Как сложилось, так и есть. Принимаем с сестрой все это как должное, как свершившийся факт. И не жалеем. Потому, что хорошего было много. Есть что вспомнить…

А маму я тогда не признал. Воспринял как чужую. Не со зла, а резанул ее по живому. Всю жизнь она вспоминает этот случай, себя винит. С меня какой спрос – я тогда малой был. Во всем матери себя винят. Все сносят за детей. Только иногда взглянут на тебя так, что хоть под землю провались. Стыдно. А она заметит, и сама будто извиняется. Тут еще стыдней…

И привезли меня обратно в тот самый рабочий поселок, к могучим и живучим мужикам и бабам, строителям «алмазного края». К тому времени он стал домом для отца и матери. Там они строили свою жизнь. А жизнь их состояла из нашей конкретной ячейки общества – семьи. И входили в нее только отец, мама, моя сестра Светланка (Ланка) и я.

И все было впереди…

Лео Барма

Ноябрь 2016 года

Томск