Праздник

Село. Весна. Двор одного колхозника по деревенской кличке – Шеф. Шеф – бородатый, громадный, похожий на Гришку Распутина, мужик. Имел две коровы, пару бычков и другую мелкую скотину и птицу. Двор также был большой. Зимой посреди двора образовалась огромная куча навоза. Весной она стала расплываться и заполнила весь двор до крыльца и стала высотой чуть больше полуметра.

Был весенний, религиозный праздник и все жители с утра потихоньку пошли на кладбище, где поминали усопших. Надо сказать, что село было большое и сильно пьющее. Попойки практически всегда сопровождались массовыми драками, которые воспринимались всеми как должное и являлись планово – стихийными, увеселительными мероприятиями. Никто никогда зла не помнил, и уже сразу после драки весело прикалывались друг над другом.

В этот день Шеф и два его, также не хилых, друга Ёжик и Кока, после успешной потасовки почти со всем селом, зашли в магазин, как в деревне его называли - «сельпо». Взяли недостающее спиртное, «достали» его до дна и уже в состоянии полного счастья, удовлетворения и умиротворения шли домой задами, то есть через огороды, к дому Шефа.

Напротив, на лавочках за столиком, уставленными бутылками и закуской, сидели соседи.

-Во! Вся троица идёт, мать иху! - сказал один мужик с громадным синяком в пол лица. То был славный и от всей души подаренный Шефом праздничный подарок.

-Разоделись как петухи – проворчала баба с надвинутым на самый нос платком. Таким образом она скрывала огромную праздничную шишку.

-Молчала бы уж! Ну, проиграли сегодня. Завтра им достанется. Слышь, Матрён! А ты чо шишку - то закрыла? Небось, болит? Это ещё чо! Вот если бы у тебя мозги были бы, могло быть и сотрясение! Говорят хреновая штука. Одно хорошо, что в нашей деревне сотрясений не бывает. Голова, она ведь чо? Кость! А кость она и есть кость! Кости-то чо будет?! - Произнёс речь второй мужик, усердно потирая праздничную боевую раскраску сегодняшнего дня, нанесённою кем-то из приближающейся троицы.

-Да, пошёл ты! Незлобиво отмахнулась от него Матрёна. - Вы посмотрите! – и она показала пальцем на идущих троих друзей.

Между тем троица шла на разлившуюся навозную кучу. В средине, как всегда, был Ёжик, который никогда не шатался в любой степени подпития. По бокам на нём висели Шеф и Кока. Они, не видя ничего, высоко поднимая ноги, вошли в навозную жижу.

-Эй, придурки! - заорал первый мужик – Вы чо, блин! Вы куда?!

-К вам! – сказал подняв глаза Ёжик.

Он стряхнул Шефа и Коку и как цапля, высоко поднимая ноги, прошёл через всю навозную кучу и проследовал к праздничному столу.

-Здорово! - сказал он и стал протягивать каждому сидящему руку.

Но руки ему никто подать не успел. Два десятка пьяных глоток навзрыд захохотали. Руки замахали в неистовой жестикуляции. Многие попадали и катались по земле не в силах остановиться. Ёжик оглянулся назад. Картина авторов Шеф и Кока предстала перед ним в полной красе. Шеф на четвереньках полз в сторону застолья. Он, как бульдозер, рассекал навозную кучу. Из навоза у него торчала почти не запачканная борода и один круглый немигающий глаз, как фара освещающая путь к заветному столу.

-Шеф! Иди сюда! Я тебя подниму! – в истерике верещала Матрёна.

Ещё более экстравагантное зрелище являл собой Кока. После падения с плеча Ёжика, он лицом въехал в большую, плоскую, конусную, пустую банку из-под селёдки. Такие банки вскрывают консервным ножом, после чего края её становятся острыми, как бритва и с заусенцами. Так вот эти-то края и вцепились в физиономию Коки. Ослеплённый и ошарашенный болью, Кока вертелся сидя в навозной жиже и размахивая кулаками во все стороны глухо с прихлёбыванием дико орал:

-Отпусти, сука! Убью! – почти не членораздельно донеслось из банки.

На улице на хохот собрались уже с сотню зевак. Все хохотали до упаду, катались по земле, хлопали себя и друг - друга по головам, плечам и спинам. Кто-то в истерике прыгал как сумасшедший, кто-то плясал.

Ёжик на всё это смотрел серьёзно и почти трезво.

-Тьфу ты! ... – и витиевато выругавшись, он подошёл к Коке.

С размаху хряпнул его кулаком по голове и когда тот, перестав размахивать кулаками, схватился за голову, резко сорвал консервную банку с Кокиной физиономии. Тот дико взвыл и схватился за лицо…. Публика единогласно взревела следом за Кокой, и каждолично полегла на землю, дёргаясь в конвульсиях истерического смеха. Ёжик деловито схватил своего друга за шиворот, резко поднял его и поволок из навоза к водоразборной колонке, которая была неподалёку, и под которой, блаженствуя, лежал Шеф. Одной рукой он включил колонку, а другой смывал с себя производное от его же хозяйственной деятельности.

-Подвинься! Разлёгся! – проворчал Ёжик и стал отмывать Коку.

После его слов, все полегли снова. Умыв Коку, он опять взял его за шиворот, повернулся к толпе, показал ей указательный палец и, когда все упали вновь, потащил пострадавшего к столу. Налив в ладонь самогона, он плеснул его в физиономию Коке и под его дикие вопли растёр этот самогон по раненному лицу. Первая и конечно, последняя помощь была оказана. Ёжик с чувством исполненного долга налил себе стакан из той же бутылки и, перекрестившись, опрокинул его в себя. Погода была прекрасная. Народ в истерическом хохоте лежал и корчился на земле. Кока с подвыванием наливал себе стакан самогона. Ёжик, впервые за весь период пришествия всей троицы, счастливо и белозубо улыбнулся, затем, как будто что-то вспомнив, нахмурился и вдруг присел и громко заржал, показывая пальцем на лежащую толпу. Все были вселенски довольны и счастливы!

Праздник удался!