Мой Высоцкий

Несколько лет назад мой друг Владик, живущий в Москве, спросил в письме, чувствую ли я себя, после десяти лет жизни в Штатах, американцем. Я написал, что ответ неоднозначен, поскольку, когда я еду в американской машине по американской дороге - в магнитофоне всегда крутится плёнка Высоцкого. И не надоедает, потому что, во-первых, у меня таких плёнок много, а во-вторых - ни к одному автору и исполнителю я никогда не относился с такой любовью и уважением, как к Владимиру Высоцкому.

Впервые я услышал песни Высоцкого, будучи школьником, в середине шестидесятых годов. У моего одноклассника Гены был магнитофон, и как-то он поставил плёнку с песнями Высоцкого. Я слушал как заворожённый. В следующий раз, когда я был у него, Гена хотел похвастаться новыми записями Битлз, но я попросил поставить Высоцкого, опять слушал, не отрываясь, а через пару дней попросил Гену переписать слова нескольких песен. Я выучил их наизусть, и очень часто обнаруживал, что, сам того не сознавая, мысленно пою их, находясь в метро, в автобусе, стоя в очереди или занимаясь какой-то механической работой.

В начале 1968 года, когда я был студентом первого курса, у меня наконец появился магнитофон. Это был громоздкий аппарат, весивший более десяти килограммов, но я сразу потащил его к Гене - переписывать Высоцкого.

Конечно, я слышал и песни других исполнителей - Б. Окуджавы, Ю. Визбора, разок попал на концерт А. Городницкого, которому аккомпанировал на гитаре тогда ещё никому не известный Е. Клячкин. Позже у меня были записи того же Е. Клячкина, А. Галича, Ю. Кукина, Ю. Кима... Но никто из них не нашёл в моей душе такой отклик, как В. Высоцкий.

Песни Высоцкого привлекли меня своей неординарностью, широтой спектра, но прежде всего - своей пронзительной честностью, откровенностью, умением сказать то, о чём в то время вслух говорили немногие. Когда я слушал их, возникало ощущение общения с близким другом, который говорит о том, о чём я часто думал, но не смог выразить словами.

Мы, мальчишки, родившиеся вскоре после войны, узнавали о ней из книг, кинофильмов, рассказов отцов. Но только из песен Высоцкого мы узнали о штрафных батальонах, а также правду о лагерях, заключённых и чекистах.

Конечно, была повесть А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича" и, возможно, другие произведения на ту же тему. Но они были выпущены малым тиражом, не переиздавались, в библиотеках их не было, и немногим удавaлось их прочитать. А песни Высоцкого слушали по всей стране, "от Москвы до самых до окраин". Будучи студентом в Сибири на практике, а позже - в командировках в разных городах, я лично имел возможность в этом убедиться.

Многие считали, что Высоцкий приобрёл скандальную известность благодаря своим ранним песням, в которых можно было найти и блатной жаргон, и мат, и упоминания о не самых светлых сторонах нашей жизни. Но, на мой взгляд, дело было не в скандальности, а в его умении говорить правду на всех уровнях, так что его понимали и чувствовали и интеллигенты, и рабочие, и шпана, и работники искусства. К тому же, обо всём этом теперь говорят и пишут в открытую. Просто он опередил своё время и не боялся осуждения ханжами. Ему было тесно в узких рамках дозволенного в СССР. В анкете, заполненной в 1970 году, на вопрос "Что бы ты сделал в первую очередь, если бы стал главой правительства?" Высоцкий ответил: "Отменил цензуру".

В той же анкете, на вопрос "Каким человеком считаешь себя?" он ответил: "Разным". И это удивительно верно. Поэтому и песни у него такие разные - смешные, лагерные, военные, сатирические... Но все - настоящие, живые, выстраданные.

Как-то я задумался над тем, почему слова песен Высоцкого так легко запоминаются. И увидел, что у него стихи отточены до предела. У других бардов бывает, ради смысла где-то рифма не очень хороша, где-то - в строке слога не хватает или, наоборот, лишний слог - под гитару пойдёт, опять же исполняет автор сам, голосом выделит что требуется, дефект и незаметен. Но у Высоцкого всегда и строки, и рифмы - безукоризненны. При том, что каждое слово несёт смысловую нагрузку, как говорил Некрасов, "словам тесно, а мыслям - просторно". Кстати, на одном из своих выступлений В. Высоцкий, говоря о популярной в то время эстрадной песне, с удивлением отметил, что в каждом куплете первая строчка повторялась три раза - при том, что у слов было два автора. Он добавил, что сам он всегда старался вложить максимальный смысл в свои песни.

И пел он всегда не в пустоту, а для тех, кто смотрит на него, слушает его, у него всегда был контакт со слушателями. Однажды он признался: "Я всегда думаю: в следующий раз повторю - будет точно так же. И никогда не получается! Потому что - другие люди, иная устанавливается здесь, в помещении, атмосфера, и повторить ты не можешь. Ты чувствуешь - поёшь совсем по-другому".

Помню, мне кто-то сказал, что в одной из газет напечатана ругательная статья о Высоцком. Я побежал к ближайшему стенду, где вывешивалась эта газета, но прочитать статью мне не удалось: кто-то вырвал её из газеты. У следующего стенда - статья была залита чернилами. У третьего - частично вырвана, так что я смог только прочитать, что его обвиняют в грубости, пошлости и т.д. Было очень неприятно, что напечатали такую гадость, но душу грело, что, очевидно, многие не хотят, чтобы люди читали эту ложь.

В начале семидесятых мне удалось купить одну из первых пластинок Высоцкого. Было очень непривычно слушать песни в его исполнении, но не под гитару, а в сопровождении оркестра. Тогда я услышал песню "Кони привередливые". Она поразила меня глубиной и надрывностью, и на меня повеяло какой-то безысходностью. А потом, когда я услышал песню "Две судьбы", меня поразили её первые строки:

Жил я славно в первой трети -

Двадцать лет на белом свете...

Ведь, в общем-то, каждому человеку хочется прожить долго, и он втайне надеется, что так и будет. А Высоцкий, видимо, считал, что его предел - шестьдесят, поскольку двадцать лет - это треть, не зная, что это - почти половина его короткой, но удивительно яркой, искромётной жизни. Он чувствовал, что находится в цейтноте, и в 1970 году, за десять лет до смерти, на вопрос "Чего тебе недостаёт?" ответил: "Времени".

В 1980 году я подал документы на выезд из СССР, с работы меня выгнали, и я устроился разносить телеграммы. В этот день я работал во вторую смену, и одна из последних телеграмм была на третий этаж старого дома. Женщина, получившая телеграмму, быстро прочла её и, расписываясь, сказала мне: "Знаете, Высоцкий умер?"

Сначала я даже не понял, о чём это она. А потом переспросил: "Владимир?" - Она кивнула. - "Скажите, а это не ошибка?" - продолжал допытываться я.

"К сожалению, нет. Я уже знала, мне из Москвы позвонили".

Но я всё-таки надеялся, что она ошибается. Ведь в своё время про Высоцкого ходило столько слухов! Если им всем верить - получалось, что он умер, потом сел в тюрьму, затем повесился, а после этого женился на Марине Влади. Правдой из всего этого вороха сплетен оказалось лишь последнее. Однако, на следующий день мне пришлось отнести телеграммы с тем же содержанием композитору Каравайчуку, написавшему музыку для многих кинофильмов, поэту Глебу Горбовскому и ещё нескольким людям, которых я не знал. А я всё не мог прийти в себя, в виски стучал вопрос: почему так рано?!

Ответ на этот вопрос пришёл позже, когда начали публиковать воспоминания друзей и близких. Высоцкий жил очень интенсивно, но, кроме этого, его травили. Травили всё время, на всех уровнях, ставили палки в колёса, где только можно. Ему, человеку ранимому, очень болезненно реагирующему на любую несправедливость, было трудно это выдержать. В середине восьмидесятых я посмотрел фильм "Интервенция", отснятый в 1968 году и пролежавший на полках более 15 лет. Вполне советский фильм про гражданскую войну, единственным недостатком которого, с точки зрения властей, было то, что главную роль сыграл Высоцкий. Сыграл прекрасно, талантливо, с полной отдачей, как он делал всё, за что брался. Но одного его участия было достаточно, чтобы запретить фильм к показу...

Год назад я был на праздновании дня рождения моей старшей дочери. Ей исполнялось 24 года, из России она уехала в 10 лет. Было много молодёжи, все из России, примерно с тем же стажем жизни в Америке. Когда все встали из-за стола, двое ребят достали гитары и запели... Высоцкого. Я взглянул на отца мужа моей дочери, он кивнул, и мы стали подпевать молодёжи, поющей песни кумира нашей молодости.

Нью-Джерси, 2003 г.