Родинка на Рязанщине

РОДИНКА на РЯЗАНЩИНЕ Что может быть интересней, чем посещение родных мест, где родился, где рос, где провёл счастливые детские и юношеские годы. В один из наших отпусков мы с моей женой Людмилой посетили мою маму в деревне на Рязанщине. Здесь нас порадовали ухоженные поля. Эта заслуга принадлежала рязанскому губернатору, который радел за село и много сделал для его сохранения и развития. Самое главное – он прижал хвост проходимцам от демшизы, не дал им распродавать и опустошать земли, как это, например, произошло в Тверской области, где многие поля распроданы и превратились в заросли. Видимо, за это и убрали рязанского руководителя господа правители. К нашему удивлению дорога от Москвы до Рязани оказалась в очень даже приличном состоянии. Вокруг г.Шацка, где я когда – то учился, проложена объездная дорога. Неплохая дорога построена и между г. Сасово и деревней Восход, куда мы и держали путь. Сожаление вызвало лишь то, что строители снесли крепость возле деревни Тенгеньево, за земляными валами которой рязанские ополченцы сражались против татар. Уничтожили и историческую надпись – «Помогите нам!», выложенную камнями на высоком склоне оврага. К сожалению, пренебрежительное отношение к историческим памятникам – распространённое явление нашего беспощадного времени. Большая деревня, где была школа, в которой я учился, уменьшилась в размерах и из большой превратилась в маленькую, а деревушка, где жила моя мама, позднее вообще исчезла с лица земли. Это произвело на меня гнетущее впечатление: как будто уничтожили частицу меня самого. Но это ведь по всей многострадальной России: деревни и посёлки исчезают, а вместо них ничего не появляется. Кроме зарослей и бурьянов! Погода в деревне была прекрасной. Июньские дни были длинными и тёплыми, а ночи прохладными и звёздными. Деревушка мамы – райский уголок, где поют соловьи, щебечут скворцы, гнездятся аисты… Всё кругом цветёт и зеленеет. Воздух чист и прозрачен. Кругом – деревенская благодать. Супруга была в восхищении. «Мне очень нравится здесь, - говорила она. – Какая чудесная погода, хочется петь и танцевать». Мы шли и дурачились: пели, прыгали и смеялись. Я обнял супругу и тихо - тихо прошептал: «Я люблю тебя, Людмила. Очень, очень!» Я был счастлив, что оказался в родных местах, что со мной была любимая женщина, что я вижу дом, где живёт моя мама… Когда мама открыла нам входную дверь, она воскликнула: - Здравствуй, сынок! А эту, - указывая на Люду, - я не знаю. - Это – моя супруга. Её зовут Людмила. Я же писал тебе, что женился. Маме очень понравилась Люда, а Люда была в восхищении от мамы. Они подружились и много шутили по моему поводу. Супруга, как всякий подлинно одарённый человек, была по натуре авантюрной, в хорошем смысле слова. В деревне она вылавливала первую попавшую лошадь и, взгромоздившись на неё, гоняла рысью и даже галопом. Опасаясь падения, я старался отговорить её. - Люда это же очень опасно, тем более без седла. Эту лошадь я знаю, она очень норовистая и может запросто сбросить тебя. Поломаешь руки и ноги – разлюблю. - Подумаешь, напугал! Я другого найду, того, кто лошадей любит, - отшутилась Людмила. – А потом, ты же знаешь, как я обожаю лошадей, и мне приятно, и общаться с ними, и, тем более, кататься верхом. Лошадьми супруга не ограничилась. Вместе с моей мамой она ходила на ферму доить коров. Ей это очень нравилось, и она была в восхищении и от лошадей, и от коров. «Я – настоящая крестьянка, и мне очень нравится деревня. Я хочу здесь жить», - полушутя, полусерьёзно говорила она.

На это мама с грустью заметила: - Ты опоздала, дочка. Это раньше у нас здесь всё было хорошо, а теперь всё потихоньку разваливается. Наш небольшой, но раньше успешный колхоз практически уже не существует, да и соседний колхоз «Животновод», гремевший на всю страну, приходит в упадок. - Да, да, мама, я помню: колхоз процветал не только в производственных делах, но и в спорте, и в художественной самодеятельности. Клубный хор был знаменит на всю Рязанскую область и даже выезжал в Москву для выступлений. Что теперь вспоминать? Эта проблема касается всего колхозного движения, всего сельского хозяйства страны. Демократы уверяют: рынок всё расставит по своим местам. - Свежо предание, да верится с трудом! – ехидно заметила Людмила, не жаловавшая демократов.

Удивительными были наши прогулки в лесу, в котором мы однажды заблудились и с большим трудом нашли дорогу домой. Лес – моя стихия! В нём я провёл свои детские годы. Мой отец был объездчиком – главным среди лесников. Наш одинокий домик стоял в самой гуще леса, в трёх километрах от ближайшей деревни и в двух – от домика лесника. Лес был очень густой. Тёмные деревья стояли плотной стеной, как колонны трудящихся на первомайской демонстрации. В этом лесу даже днём стоял полумрак, и даже птицы избегали этих мест.

Пятилетним пацаном я бегал через этот лес к детям лесника – соседа для игр и развлечений. Заигравшись, я не замечал, как наступала ночь, и мне приходилось возвращаться домой через ночной, тёмный лес. Это было страшно, это было жутко: за каждым деревом мерещились чудовища. Я не шёл, я бежал, да так, что сердце готово было вырваться из груди.

Когда я рассказал об этом супруге, она долго смеялась и подшучивала надо мной. Но когда я завёл её в самую гущу этого леса и сказал, что мы заблудились, она испугалась и откровенно призналась, что ей не до шуток, и она верит, что мне было действительно страшно бежать ночью по этому тёмному лесу.

В то время в лесу было много волков, изгнанных войной с Запада на Восток. Они были агрессивны и нередко нападали на людей. Моего отца, возвращавшегося ночью домой, они загнали на дерево. Там он и просидел до утра, пока волки не ушли восвояси.

У нас была собака. Я её очень любил. Целыми днями возился с ней, играл, бегал. Так волки увели её ночью из конуры, схватив с двух сторон за уши.

Выезжали мы с Людой и на её родину – в Егорьевск, бывший когда-то частью Рязанской губернии. Посещали до боли знакомые места: дом, где она жила, школу, где училась, клуб, где выступала… Всё, всё здесь напоминало ей о детстве и юности, о годах самых больших мечтаний и надежд.

Город разросся до неузнаваемости. Появились новые кварталы, новые гостиницы, развлекательные центры. Но Люда с грустью замечала:

- Мне больше нравился старый город. В нём была какая-то изюминка, теплота и уют. А теперь понастроили, чёрт те знает что. Всё это почему-то производит на меня гнетущее впечатление.

- А ты заметила, что всё что построено, так или иначе связано либо с торговлей, либо с развлечениями и ни одного предприятия реального сектора.

- О чём ты говоришь, Юра, даже те промышленные и перерабатывающие предприятия, которые существовали раньше, уничтожены, а на их месте построены казино и рестораны.

- Извини, Люда, но мне кажется, мы ностальгируем по прошлому, по нашей молодости, когда даже плохое казалось хорошим. И, видимо, поэтому мы критически воспринимаем настоящее.

- Что ты говоришь, Юра? Не вступил ли ты случайно в «Единую Россию?» Говоришь слово в слово, как они. Я с тобой не согласна. Не только из-за счастливой молодости мы добром вспоминаем и то государство, и то время, а из-за того, что там было что-то большое, очень доброе и хорошее.

- Хорошо, хорошо, Люда, только не нервничай. Будем считать, что я пошутил.

- Хороши шутки на слезах моей памяти! И Люда обиженно отвернулась.

Встретились мы и с родственниками Людмилы, и с её знакомыми. Все они жили трудно, были недовольны порядками, которые установили в городе реформаторы. Доктор – муж двоюродной сестры Людмилы – получал за свою работу гроши и вынужден подрабатывать лекциями на стороне.

Посещение родных мест пробудило в нас двоякое чувство: с одной стороны – радость и удовлетворение, а с другой – грусть и ностальгию по прошлому. По чудесному, радостному и беззаботному прошлому, которое никогда уж не вернёшь. «Мне кажется, - говорила Люда, - что это было так давно и в какой-то другой жизни, и совсем не со мной. Но, что я точно знаю, я была совсем другой – лучше, чище и счастливей. Всё вокруг – и люди, и природа были другими. Добрее что ли! Они радовали меня, делали счастливой. Я купалась в этом счастье и существовала в земном раю". А теперь и люди другие, и природа не радует, и счастье украли горе – реформаторы.