Боль, или Там хорошо, где нас нет

Боль, или

Там хорошо, где нас нет

Маленькая чистенькая квартирка. Шторы занавешены и полны розового света. Середина лета, и солнце, застряв в занавесках, дышит жарко и весело и не хочет быть скромнее.

Лариса бледна, лежит в своей постели, обложенная подушками, и грустит. Еще бы – она одинока, и некому, как грится, руку подать, не говоря уж о стакане. А между тем голова болит вот уже два дня кряду. В виске пульсирует, отдает в десну и ухо. Несмотря на жару, хочется надеть платок. Но… некому ж подать. Ну, лежит.

Если бы это был фильм, камера понеслась бы по шоссе на высоте дронового полета, преодолела бы двадцать пять километров и показала нам другой дом, побольше, о двух этажах, но недостроенный. Зато стоящий на кромке леса под горой.

У Лены, хозяйки, тоже болит голова. Пульсирует в ле… нет, в правом виске, отдает в челюсть. Голова тяжелая, содержимое ее студенистое какое-то, вязкое. Голову поворачивает Елена, а оно, содержимое, на месте, похоже, остается. А еще утро, впереди огромная непаханая целина дня, и она не знает, просто не знает, как преодолеть этот трудный путь до блаженного отхода ко сну.

«Я сегодня хочу ничего не делать», - говорит жалобно мужу, ибо Елена не одинока - отнюдь.

На лице мужа изображается сочувствие, мимолетное такое сочувствие, ибо дела и заботы мира сего мгновенно изгоняют его. И телом он еще здесь, но мыслями уже далеко.

«Ладно, иди», - отпускает его Елена, освобождая от необходимости делать жалостливое лицо. Сочувствие – чрезвычайно энергозатратная эмоция, потому и редкая. «Ну, завтрак приготовлю, - говорит себе Елена, - и шабаш, пойду наверх, лягу и буду лежать».

Елена любит наверху, хоть и жарче там, но просторно, окна смотрят на все стороны света, и они, стороны эти, прекрасны. Бегут по бледному небу легкой дымкой облака, лиственный лес перебирает-пересчитывает бесчисленные свои ветви, всплескивает ими, как ладошками; горы сегодня в мареве каком-то. А закатная сторона пока неинтересна, - вот вечером - да, вечером загорится она закатом, всегда сказочно прекрасным. Диван и кресло готовы принять ее в жаркие свои объятья. Хорошо наверху. Вот сейчас только завтрак…

Ну, туго перетянула саднящую голову, привычно и сноровисто намазала маслом ломтики батона, сверху кусочки копченой рыбы положила густо, как они с мужем любят, кофе приготовила с молоком и капелькой коньяка, - обычный их завтрак. «Коньяк налила, или так, насухую?» - деланно-тревожно спрашивает муж, и они весело смеются. Это тоже обычная их шутка.

Завтракают на террасе. Солнце пятнами лежит на скатерти, на муже, на больной ее голове, пригревает ухо. Смотреть на солнце и даже на слабые лучики его больно.

«Болит? - спрашивает участливо муж, - ну, ты посуду не мой, я сам помою», - говорит он и уже через минуту удаляется в сторону ручья.

Супруги живут на кромке леса в дачном поселке, почти пустом зимой, и дом их запитывается водой от родника. Родник надо чистить, и муж занят этим с утра. Потому Елена, не обращая внимания на реплику мужа, моет посуду сама и думает об облаках, которые плывут сейчас мимо их длинной, вдоль всего дома, лоджии и о том, как прекрасно сейчас наверху. Посуда кончается, и она идет-таки наверх. Ложится со стоном на диван, но тут же соскакивает, ищет пульт от телевизора, который почему-то всегда надо искать. Они с мужем уже приделали к нему яркий, из материи в красную клеточку хвост, и пульт стал похож на комету. И исчезает он всегда с такой же примерно, как у кометы, скоростью.

Положила около себя пульт, подогнала журнальный столик с компом к дивану…

«Слушай, а у нас ведь кизил уже два дня стоит, боюсь, испортится» - кричит снизу муж. Он уже почистил ручей и готов к новым подвигам. Совсем, совсем не диванный у Елены муж.

«Не, ты лежи, я сам все сделаю, - стоит на ступеньках, смотрит на нее сквозь лестничную решетку жалостливо, - ты мне только подскажи, как делать. Думаю, компот?..»

«Слушай, - спустя несколько минут, уже снизу, - у меня рука не пролазит в банку, может, ты?..»

«И сколько ягод и сахару, распредели по банкам, а то я не знаю…»

Он расположился на террасе, загорелый, с обнаженным торсом, слегка уже расплывшимся, ибо лет уже обоим немало, и в дикой какой-то ковбойской шляпе.

Еще час или два они занимаются закатками. Нельзя допустить, в самом деле, чтобы кизил пропал. Год неурожайный, год високосный, 20-й, с моровой язвой, мировыми кризисами и еще неизвестно с чем еще. Надо, надо запасаться на зиму. Вот и огурцов на пару банок накопилось. Зонтики укропа, хрен, дольки чеснока… Сходила на огород за душистыми листиками смородины и вишни. Еще через полчасика она уже любовалась на закатанные банки с огурцами и компотом. Представляла, как приятно будет доставать их зимой…

«Голова не прошла?» - спрашивает муж. Голова не прошла. А время между тем к обеду катится. День постный, рыба с утра размораживается. Салат – все свое, все с огорода – нарезала, кабачки пожарила, рыбу. На стол накрыла, мужа позвала. Он всегда при деле, знай шастает по огороду то со шлангами, то с киркой, то с лопатой. Шляпа мелькает среди буйной зелени то тут, то там.

Пообедали. Часок вздремнули – тоже уже привычка вполне стариковская. Проснулась Елена – и голову от подушки не оторвать, так болит. Еще тяжелее стала, еще острее боль.

Взяла таблетку. Она красивая такая, похожая на бусинку изумрудного цвета. Но вредная страшно. Там побочек… Ну, делать нечего, приняла. Стала ждать просветления. Просветление не наступало. Небо меж тем затягивалось тучами, заботливые МЧСники прислали смс о надвигающейся грозе и отчасти становилась ясна причина головной боли. Ну, от этого не легче.

И только что нацелилась Елена подняться наверх, как позвонил живущий в этом же поселке брат, мол, есть у него щавеля целый пучок, а чего делать с ним, он не знает, но готов принести его к ужину, и хорошо бы из него борщик зеленый сварить.

Медным тазом принакрылась идея проваляться весь день, или хотя бы часть его, наверху, на приветливом диване. Затянула потуже косынку на больной своей голове наша Елена, да и пошла опять в огород, собирать овощи для нового салата. Без ропота приготовила ужин: нажарила кабачков, сварила зеленый борщ, салат нарезала. Тут и брат пришел со своим пучком. Добавила щавель в борщ, проварила. Ужинать сели.

Дождичек небольшой прошел, гроза пронеслась, радуга зажглась над горами, сперва бледная, а после все более и более яркая. Красиво. Прохладно. Чуточку полегче стало.

«А у меня голова болит, а я целый день на ногах», - зачем-то пожаловалась Елена брату.

«Ну да, - сказал он, надо же как-то отвлекаться…»

Так и не поняла Елена, было это сочувствие, или же полное незнание предмета. Доискиваться не стала. Вздохнула и принялась собирать посуду со стола.

А потом они с мужем натягивали сетку над помидорами на предмет возможного града…

Но вернемся в маленькую чистенькую квартирку. Шторы в комнате уже раздвинуты. Лариса все так же бледна, так же лежит в своей постели, обложенная подушками.

Она вставала днем. Погрызла безо всякого аппетита копченую колбасу без хлеба. Запила холодной же колой и снова вернулась на диван.

Лариса грустит от того, что одинока в свои сорок лет. Что некому за ней поухаживать, что некому пожаловаться на головную боль.

Рядом с диваном, где она лежит, валяется листок, криво исписанный четверостишьем, в котором изложила она свою обиду:

Дом стоит пустой,

Мир вокруг – стена

Не придет никто,

Подыхай одна…