Судный день Англии, книга 1 том 2

Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 2

Книга первая «Революция»

Том 2

ENGLAND DOOMSDAY (three books)

The first book is Revolution

Г. Борзенко, Grigory Borzenko

Т. Крючковская, иллюстрации,

Трилогия «Судный день Англии» является продолжением романа «Премьера века». Можно смело сказать, что «Судный день» - самое эпохальное произведение автора. Произведение можно смело относить к категории «Исторический роман». Польку даже тот, кто в свое время прогулял в школе уроки истории, когда изучалась тема Великой Английской революции ХVII века, теперь, читая эту трилогию, может «по полочкам» рассмотреть подробно и доходчиво, как проходила драма великого народа во время великого перелома на стыке истории, когда «брат шел на брата» в противостоянии Карла I и Оливера Кромвеля.

Когда-то автор, прочтя книгу «Унесенные ветром», сказал: «Я тоже хотел бы написать что-то эпохальное, где бы личные судьбы героев повествования переплетались с величайшими историческими событиями, происходящими вокруг них. В «Судном дне Англии» это ему вполне удалось.

Григорий Борзенко – автор приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», сказок, повестей и рассказов. Все они читаются с неослабевающим интересом.

Зарегистрировано автором в Государственном комитете Украины по авторским правам (г. Киев, ул. Богдана Хмельницкого 34).

Любое использование данного произведения, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.

Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Автор готов сотрудничать с издательствами на взаимовыгодных условиях! Обращайтесь: Украина, 73021, г. Херсон, ул. Дорофеева 34/36, Борзенко Григорий,

Тел. 0(552)27-96-46, +38-066-254-93-86 – Григорий Борзенко

Сайт: www.premiera.at.ua

Е-mail: borzenko_g@i.ua

Образцы книг Григория Борзенка можете увидеть на сайтах:

http://www.neizvestniy-geniy.ru/users/42517/works/

http://www.orionis.ru/avtory/user197/

http://yapisatel.com/search/texts/author/borzenko/

http://premiera.at.ua/index/knigi_g_borzenko/0-37

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»

Хотите найти пиратский клад?

Все мы родам из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.

Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.

Но самое удивительное заключается в том, что .мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годам изготовления, найденные на чердаке, ХVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.

Проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как .меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем лично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.

Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и, конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одного из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.

И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где может быть спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.

Признаться, в этих, зашифрованных мною местах, реального клада пока нет. Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будут состоять клады для книг этой серии. Автор и издательство гарантируют им широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия.

Но, как мне кажется, если даже такая договоренность с банками или иным спонсорами не будут достигнута, все рано уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком, для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задачи прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки. Пусть сам клад не будет найден, но многого будет стоить и азарт для читателей, которые загорятся желанием все-таки найти в текстах книг серии «Пиратские клады, необитаемые острова», абзацы и фрагменты текста, где зашифрованы реальные места на земле, где лично бывал автор, и точно знает эти места. Они находятся в нескольких странах Европы.

Утешу самых нетерпеливых: в первых книгах серии я совсем легко зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до цели и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах...

Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.

Григорий Борзенко, автор серии «Пиратские клады, необитаемые острова»

Григорий Борзенко

Судный день Англии

Книга первая Революция

Том 2

XI.

Сунтону вспомнилось, как много лет назад, покидая остров Вилсона, он, стоя на палубе «Принца», уносившего его к берегам цивилизации, смотрел на тающий с каждым часом вдали кусочек суши, вспоминал долгие месяцы, проведенные на нем, и сам себе удивлялся: неужели все произошедшее было на самом деле? Неужели он в полном одиночестве, сходя с ума от скуки и от тоски по людям, провел на этом заброшенном среди бескрайних вод Атлантики островке два года, которые показались ему целой вечностью?! Вырвавшись наконец-то из «райского» плена, он был уверен, что никогда уже сюда не вернется. Он даже и думать об этом не хотел, невзирая на то, что там еще оставалось громадное количество сокровищ. Возможно, именно в этом и кроется ответ на недоумение Каннингема и Мэйсона: почему же за все эти годы Сунтон не возвратился на остров за столь внушительных размеров кладом?

Не зря говорят, что золото может приносить человеку не только счастье и радость, но и совсем наоборот. Чтобы убедиться в справедливости этих строк, достаточно проследить путь какого-нибудь известного клада или редкого драгоценного камня. Каждый из них оставлял за собой жирный кровавый след склок, распрей, убийств, интриг, предательств, алчности и корысти. Людей обуревало не столько желание любоваться изысканными гранями, к примеру, чудного бриллианта, сколько желание владеть им. Владеть единолично, единовластно и безраздельно! Поэтому за каждой драгоценностью, за каждым кладом, тянется огромный шлейф всевозможных историй, связанных с желанием людей завладеть этим богатством, порождающий в результате целый океан бурь и страстей, бушевавших вокруг них, и еще большее количество изломанных судеб людей, вовлеченных в эту дьявольскую свистопляску. Автору этих строк уже доводилось описать историю одного из кладов. Эпопея, разыгравшаяся вокруг сокровищ легендарного острова настолько необычна и интригующая, что два объемных романа, «Золотой остров» и «Карта капитана Берли», не смогли вместить в себя весь объем клокочущих вокруг него страстей. Изучение автором все новых и новых документов и хроник того удивительного времени свидетельствуют о том, что рассказ об уже упомянутом нами шлейфе, в данном случае Золотого острова, еще далеко не окончен, и вряд ли ограничится объемом еще одной книги.

Нечто подобное мы наблюдаем и в случае с сокровищами острова Вилсона. События, изложенные вашим покорным слугой в романе «Премьера века», оказались далеко не законченной отдельно взятой занимательной историей, а только лишь дали толчок для новых страстей вокруг манящего к себе клада.

В том, что золото способно приносить не только радость, множество людей убеждалось в этом ни раз. И вот теперь пришла очередь Эндрю Сунтона. Оторванный от семьи, друзей и родного дома, лишившийся свободы и едва не потерявший саму жизнь, он вновь сходил с ума от тоски и бессильной ярости на ненавистном ему острове, понимая, что причина всех его злоключений одна: золото! Конечно же, кто-то может дополнить этот перечень алчностью Каннингема, но исходной точкой все же, будем откровенны, было то, что способно, как мы уже упоминали, манить и притягивать к себе все и вся. Золото оставляло за собой шлейф сломанных судеб, толпы тех, у кого горят от азарта глаза и тянутся в сторону вожделенного перезвона дрожащие от волнения руки со вспотевшими ладонями. Также упомянем о тех, кто имел несчастье оказаться на пути первых. Увы, волей обстоятельств Сунтону в данной ситуации была отведена незавидная роль.

Вновь, как когда-то, полетели для Эндрю наполненные скукой и однообразием будни на унылом острове. Единственным утешением в его ситуации могло служить лишь то, что ему не доводилось, в отличие от первого случая, открывать для себя сейчас совершенно иной мир, иную, особую, ни на какую другую не похожую, жизнь. Опыт Робинзона у него имелся громадный, поэтому с первых же дней он начал безболезненно входить в ритм того бытия, которое было в таких условиях, наиболее разумным и приемлемым. Теперь он прекрасно знал, какая дичь здесь водится, где и когда на нее можно охотиться. Знал, какие плоды съедобные, а какие нет. Сейчас бы ему уже не пришла в голову мысль сломать веточку манцилина, как он это сделал в первые дни своего первого пребывания на острове, и отмахиваться ею от насекомых. Эндрю и сейчас не мог без содрогания вспоминать, какой страшной болезнью поразило его тогда это ядовитое дерево.

Не путал он теперь и сорта апельсиновых деревьев, зная, какие сорта сладкие, какие кислые. Сразу же на случай болезни заготовил алоэ и другие лекарственные растения. Для ночной рыбной ловли, да и вообще на всякий случай заготовил факелы из свечного дерева. Помня, где растут абелькосовые деревья, заготовил немного и их плодов, чтобы затем использовать вместо хлеба.

Проблем с питанием не возникало. Растительная пища, как говорится, никуда не делась. Сложнее было с пернатой дичью: чирками, рябчиками, каплунами, грангезирами. Их еще нужно было добыть, а, не имея под рукой оружия и солидный запас пороха, - это было проблемой. С гусями было проще: Эндрю как раз застал тот период, когда от обилия растительной пищи они так жирели, что теряли способность летать. Стоило за ними погнаться, как они, обремененные излишним весом, быстро выбивались из сил, и проголодавшемуся Робинзону ничего не стоило добить обессиленную жертву палкой или камнем.

Еще проще, учитывая предыдущий опыт и все еще не забытую сноровку, было охотиться на морских и речных крабов, а также черепах. Эндрю помнил, насколько больше ему тогда нравилось мясо сухопутных черепах, нежели морских. Поэтому сразу же направился к одному из самых низких мест на острове, где, как ему помнилось, черепах водилось особенно много. И если до этого он находил, что остров в основном остался таким же, каким Эндрю оставил его пятнадцать лет назад, то здесь ему в глаза бросились явные перемены. Он обратил внимание, что эта низменность стала еще более болотистой, а черепах стало еще больше. Бог с ними с черепахами: в отсутствие главного своего врага человека, они стали больше плодиться, и отсюда - результат. Эндрю в этот миг задумался над другим: как все-таки время способно, менять не только людей, добавляя им морщин и седины, но и изменять такое, незыблемое, казалось бы, понятие, как природа! Может показаться, что пятнадцать лет для природы, формировавшейся тысячелетиями, ничто! А надо же: время, дожди и проседание почвы успели сделать за это время свое дело!

Вскрывая панцири черепах, Эндрю резал их мясо полосками, вывешивал на солнце, провяливал, и таким образом вскоре у него уже имелся немалый запас подобного деликатеса.

Не отказывал он себе и в удовольствии отведать вкусное мясо крабов, но, помня о неприятной болезни, во время его первой робинзонады, вызванной постоянным и обильным употреблением этой пищи в свой рацион, ел их понемногу и нерегулярно.

Все это время мы вели речь о пище, в которой Эндрю изначально не видел проблемы. Впрочем, как и в месте для ночлега, ведь обжитая когда-то им пещера по-прежнему могла служить ему прекрасным укрытием от непогоды. Проблему он видел в другом: выдержит ли он морально разлуку с семьей, друзьями, да и вообще с людьми?! Подсознательно он понимал: теперь ему намного труднее придется пережить робинзонаду, нежели в первый раз. Во-первых, он тогда был моложе, и его организм, да и моральный дух, легче переносили все нагрузки и переживания, выпавшие на его долю. Во-вторых, в те времена он тосковал только лишь за общением с людьми в целом и не тужил за кем-то конкретно. Не имея ни родни, ни родственников, Эндрю ограничивался общением лишь в замкнутом мирке, каковым был для него экипаж «Элиабель». А после их предательства он вообще не хотел никого из них видеть. Теперь же перед глазами постоянно стояли опечаленные лица жены и сына, растерянные и беспомощные, как бы вопрошающие: где же ты, Эндрю? Что с тобой? Жив ли ты вообще? Он содрогался от мысли, осознавая, сколько тревожных чувств и переживаний довелось пережить этим бесконечно дорогим ему людям после его исчезновения. Эндрю проклинал Каннингема, этого подлого Иуду и предателя, мысленно сыпал на его голову тысячи проклятий, но понимал, что этим только еще больше расстроит себя и уж никак не причинит никакого беспокойства Каннингему, находящемуся сейчас в далекой Англии. Нет! С этим негодяем нужно непременно рано или поздно рассчитаться! Как Эндрю рассчитался когда-то с Гуччо, который был виновен в его первой робинзонаде на этом треклятом острове. Такой миг непременно наступит! Сунтон верил в это. Ворочаясь от бессонницы долгими и бесконечными ночами, он мысленно рисовал в своем воображении сцены, как вернется в роли победителя в Лондон, как прилюдно разоблачит негодяя Каннингема, как король его с позором отправит в Тауэр. Как это когда-то произошло с Драббером. Драббер был еще более всесильным, по сравнению с Каннингемом. Он уже одной ногой стоял у трона и, вне всякого сомнения, сделал бы этот последний шаг, если бы не гениальный трюк Неда.

Нед... Как он там сейчас? Чем занимается? Неужели ничего еще не знает о его, Эндрю, пропаже? Неужели он не бросит все, и не займется поисками своего друга, как это сделал Сунтон пятнадцать лет назад? Нет! Нед не будет сидеть, сложа руки! Он непременно поднимет всех на ноги! Он, возможно, доберется до самого Каннингема и возьмет его за горло! В такой тяжелый для себя период жизни, понимая, что помощи в его ситуации ждать практически не от кого, Эндрю надеялся на Бакстера, как ни на кого другого.

Говоря, о ком тосковал Эндрю, мы ни разу не упомянули также о том, о чем он тосковал. Ведь скучать можно не только по любимому человеку, но и по любимому делу. И пусть эти понятия в какой-то мере несопоставимы, но все же. Ведь вложив столько сил, времени и здоровья в создание своих заводов, мануфактур, верфи, Сунтон отдавал им еще и частичку своей души. Они были ему, как родные дети, которых он любил, нежил, заботился о них, и без которых не мог жить. Теперь же он оказался оторванным не только от семьи, но и от всего этого. Раньше Эндрю, бывало, не мог дождаться утра, так ему не терпелось быстрее появиться у себя на верфи или мануфактуре и внедрить в производство какую-нибудь задуманную им новинку, которая значительно облегчила бы труд рабочих и повысила производительность предприятия в целом. Он, сгорая от нетерпения, считал часы и минуты, желая скорейшего наступления утра, а с ним и возможности окунуться в такой милый его сердцу мир, со стуком топоров и молотков, скрипом лебедок и талей, запахом древесины и шумом рабочих механизмов. Теперь всего этого он был самым что ни на есть жестоким образом лишен. Этот мир, без которого он не представлял себя, был у него бесцеремонно отобран. И уже бесполезно было считать часы и минуты, храня надежду, что все это к нему вернется. Теперь счет шел на дни, недели, месяцы, которые, и он это понимал, будут казаться ему долгими, бесконечными годами. Одна только мысль об этом повергала его, и без того удрученного и угнетенного тоской, в еще большее уныние.

Но надежда на то, что какой-нибудь корабль пристанет к берегам острова, не покидала его ни на минуту. Чем бы он не занимался, по прошествии какого-то времени то и дело осматривал горизонт: не мелькает ли вдали желанный парус? Увы, все надежды его были напрасными. Если бы Эндрю от досады когда-нибудь дал слово не следить больше за этим треклятым горизонтом, который никак не приносит ему радости, а только расстраивает, все равно ему пришлось бы пусть даже непроизвольно, нарушить свое же обещание. Ведь как не досадовал он, как не чертыхался, а глаза сами поворачиваются в сторону океана: не показалась ли вдали белеющая точка?

Иногда ему казалось, что такой миг настал. Он бросал свое занятие, пристально всматривался в белеющее на горизонте видение и усиленно глотал слюну, стараясь увлажнить пересохшее от волнения горло. Но проходило какое-то время, и он, к большому своему разочарованию, сознавал, что белое марево, принятое им вначале за парус, на самом деле оказывалось пеной большого гребня необычайно высокой волны, или крылом белоснежной чайки, парившей далеко над морем. Внезапно появившаяся надежда на спасение столь же быстро гасла, а тоска и отчаяние в душе еще более усиливались...

XII.

Удивительнейший период своей истории переживала Англия в описываемые в нашей книге времена. Страна бурлила, страсти переливались через край, и каждый, в большей или в меньшей степени, прямо или косвенно, мог считать себя творцом истории той эпохи. В некоторой мере таковым мог считать себя и самый бедный, неграмотный крестьянин, из самого захудалого провинциального графства, который кольями ломал возведенные лордами изгороди, и менее агрессивный его соотечественник, который вместо, пусть и примитивного оружия разрушения брал в руки перо и писал в парламент жалобу или прошение. А уж тот, принимая и разбирая бесконечное число петиций и кляуз, работал в поте лица. Именно в парламенте каждый видел ту силу, которая способна разрешить проблему всех и каждого. Крестьяне желали, чтобы они наконец-то перестали терпеть притеснения со стороны своих лендлордов. Вышедшие из подполья пуритане все больше смелели и все более открыто проповедовали против епископата. Бесчисленное количество всевозможных сектантов требовали то, что, на их взгляд, было на данный момент самым важным: уничтожить сословные привилегии, установить гражданское равенство. Другие, видя, что парламент постепенно начал сосредотачивать в своих руках высшую власть в стране - и законодательную, и исполнительную - начал требовать то, что совсем недавно казалось немыслимым: ограничить власть самого короля и призвать к строжайшему ответу его ближайших помощников - графа Страффорда и архиепископа Лода!

Стоит ли удивляться, что при такой поддержке и все более окрепшем чувстве уверенности парламент действовал все более активно. А уж принятые ими решения, одно громче другого, сыпались, словно из рога изобилия. Специальными актами были упразднены Звездная палата и Советы по делам Севера и Уэльса. Ведь в понятии парламента они были одними из главных рычагов королевской власти. Та же участь ожидала и «Высокую комиссию». Параллельно с этим парламент учреждает «Комитет по ассигнованиям», «Комитет безопасности» и массу иных постоянных комитетов и временных комиссий по административным, финансовым и другим делам. В графствах наряду с властью мировых судей, шерифов и военачальников были созданы местные парламентские комитеты.

Досталось и королю: впредь был запрещен сбор корабельных денег, а также других, не квотированных парламентом сборов налогов, которые до этого составляли основную часть дохода королевской казны. Относительно погонного и пофунтового налогов, которые хотя и были разрешены, но, вместо разрешения собирать его сроком на год, данного королю предыдущими двумя парламентами, нынешний требовал возобновления его согласия на это через каждые два месяца! Нетрудно догадаться, как была воспринята Карлом I такая оглушительная оплеуха по его самолюбию.

С легкостью лишая привилегии кого бы то ни было, человек и мысли не допускает о том, что кто-то сможет иметь наглость совершить с ним то же самое. Поэтому первыми же актами нового парламента (все, перечисленные выше, будут изданные им уже потом) был акт, согласно которому данный парламент не может быть распущен не иначе, как по его собственному решению. А также трехгодичный акт, предусматривающий регулярный созыв парламента каждые три года независимо от воли короля. Этим парламент обезопасил себя от неожиданного приказа о роспуске. Чем он грозит для многих членов парламента и о потере каких привилегий может идти речь, говорить не приходится. В продолжение этой темы можно сказать, что революционный настрой масс, вначале так радовавший парламент, вскоре стал изрядно беспокоить некоторых наиболее зажиточных членов парламента, опасавшихся, как бы инерция всеобщего негодования не обрушилась на их самих и на их собственность. Когда пройдет первая волна эмоций, в парламенте поймут, чем может грозить для них вооруженная борьба крестьян против огораживаний на востоке и чем может закончиться «равное распределение земли и имущества». Поэтому вскоре новая власть объявит о неприкосновенности изгородей, возведенных до созыва нового парламента! Вот тебе раз!

Возможно, автор допустил излишнюю иронию в адрес парламента, который сыграл, помимо всего прочего, также и положительную роль в истории развития Англии. Но остаюсь при своем мнении: при безусловном признании многих плюсов и достоинств какого бы то ни было человека или явления, нельзя безоговорочно, идеализировать то, что изначально не может быть по природе своей идеальным. История человечества знает множество примеров, когда лидеры повстанцев и мятежников, руководствуясь, казалось бы, самыми благими и благородными намерениями, поднимали руку на своих поработителей, чтобы затем уронить свой зад на мягкие кресла и троны своих свергнутых предшественников, взять в свои руки отобранный у тех хлыст, и обрушить его на спины тех, за свободу и равенство которых они совсем недавно боролись. Поэтому не будем спешить с обвинениями и упреками в адрес друг друга, а проследим за дальнейшим развитием событий. Не получится ли и здесь так, что кто-нибудь из членов парламента, сейчас наиболее рьяно выступающий за равенство и за лишения привилегий короля, в итоге займет его же место, и будет отлеживать свои бока на тех же перинах, на которых ранее возлежал его предшественник?!

Но не будем забегать вперед. Вернемся к тому моменту, когда все только начиналось. Когда по стране катилась первая волна грандиозных преобразований. Когда захваченный происходящим всколыхнулся едва ли не весь простой народ, которому казалось, что раньше их мнение абсолютно никого не интересовало. Теперь же, обращаясь с петициями и требованиями к новым правителям страны, каждый мог хоть как-то, пусть даже косвенно, но все же творить историю.

Конечно же, среди огромного множества просьб, жалоб и предложений было немало таких, которые были наполнены здравым смыслом, и которые, вне всякого сомнения, принесли бы пользу государству, будь они реализованы в жизнь. Но вполне понятно, что многие жалобы имели, так сказать, шкурный интерес. Кто жаловался на произвол местных лендлордов, кто видел виновником своих бед тех, кто был в окружении короля, а то и его самого. Мы уже писали о том, как под горячую руку парламента попал Страффорд, а буквально через месяц был обвинен в государственной измене и архиепископ Лод. Да разве только они! Под опалу попали и еще несколько близких к королю лордов. Одни, более расторопные, спасались бегством из страны, другие, менее удачливые, отправлялись в Тауэр. Многие оказывались там, вполне справедливо (впрочем, это с какой стороны посмотреть на ситуацию), поскольку имели грехи перед своим народом. Другие оказывались там по причине сведения личных счетов или по той причине, что новая власть видела в них своих врагов. А как именно власть имущие расправлялись с неугодными им людьми, многим объяснять, надеюсь, излишне.

Все смешалось в вихре революционных событий: и хорошее, и плохое.

Страна бурлит, эмоции перехлестывают всех! Шутка ли: сам всемогущий Страффорд и ненавистный Лод в Тауэре! Мыслимо ли такое было раньше?! Но и коль уж следовать дальше логике, то по всем законам и по многовековому опыту развития истории человечества, должно было произойти следующее. Коль новая власть одной рукой неугодных упекает в тюрьму, то второй рукой из той же тюрьмы... Правильно! Освобождает угодных! Своих! Признаю свой грех и чистосердечно каюсь, в том, что вновь допустил иронию в таком серьезном вопросе. Среди освобожденных в то время из тюрем было множество действительно выдающихся людей, которые затем много сил отдали для процветания своей родины. Но автор и здесь останется при своем мнении, и не перестанет поражаться удивительнейшему свойству человечества: ну почему практически везде и всегда власть держащие подчеркивают свою заботу о народе, восхваляют себя и на все лады хают оппозицию? Но стоит лишь им поменяться местами, как все происходит с точностью до наоборот! И кто был прав, кто нет, не в силах рассудить даже время. Пройдут десятилетия, а то и века, а истина все равно у каждого будет своя: родственники и потомки одних будут считать, что в той ситуации были правы их прадеды, в то же время ничто и никто не переубедит других, что именно их предки были воплощением добродетели, а их оппоненты, соответственно, зла.

Но, вернемся к нашему повествованию. При бурном ликовании народа парламент освободил из тюрем тех, кто преследовался за религиозное инакомыслие или был жертвой произвола королевской власти: Басквик, Лильберн, Бэртон, Принн и другие. В глазах народа эти люди были настоящими героями. Какую торжественную встречу, к примеру, устроили лондонцы мученику-пуританину Басквику, когда он, освобожденный из тюрьмы, возвратился в столицу!

Но нетрудно догадаться, что в такой неразберихе случалось и так, что из тюрем выходили не только те, кто этого больше всего заслуживал. Охочие до открывания тюремных замков руки отпирали двери не только тех застенков, где томились истинные мученики. Радуясь неожиданной удаче, из тюрем освобождались и те, кто попал туда отнюдь не за идейные или религиозные преследования. Среди таких оказалась некая особа, которая уже сыграла немаловажную роль в судьбе наших героев, и, кто знает, возможно, в дальнейшем сыграет еще большую. Речь идет об небезызвестной леди Кэлвертон…

Тому, кто читал книгу «Премьера века», намного проще будет понять то, что будет происходить дальше. Ведь роман, который ты сейчас держишь в руках, уважаемый читатель, фактически является продолжением «Премьеры века», где подробно рассказывается, как удивительнейшие превратности судьбы переплели жизненные пути-дорожки главные героев этой эпопеи. О! Леди Кэлвертон в том романе уделено немало места! Прелюбопытнейшая личность! Женщина-львица, женщина-огонь, женщина-ураган! Можно только представить, сколь болезненным для нее, наполненной кипучей энергией и постоянной жаждой действий, было многолетнее пребывание в ограниченном пространстве, каким является тюремная камера.

Сделав первый шаг за пределы до чертиков опостылевшей ей тюрьмы, и сделав первый глоток чистого, не спертого тюремной неволей воздуха, она воскликнула: «Ну, наконец-то теперь я поквитаюсь с мерзавцами, укравшими у меня столько лет жизни!» Но то, что происходило вокруг, было столь необычно, что леди на время забыла о своей мести. А окружающая ее действительность была поистине обескураживающей. Какой тихой и спокойной, мирной и размеренной была светская жизнь столицы в те незабвенные годы, которые предшествовали ее заключению, и о которых она с такой ностальгией вспоминала все это время в Тауэре! Теперь же... Леди Кэлвертон поначалу даже не верила в реальность происходящего! Все это было похоже на какой-то нелепый, совершенно невероятный сон! Лондон бурлил! То тут, то там она могла наблюдать толпы людей, которые что-то кричали, кого-то поддерживали, а в адрес иных сыпали страшные проклятия. Понемногу начав приходить в себя, леди Кэлвертон стала понимать, что это ни что иное, как массовые митинги и демонстрации в поддержку парламента. Толпа, внимающая новоявленным проповедникам, - это еще кое-как вкладывалось в сознание удрученной от всего происходящего леди. Но ее особенно поражал тот факт, что теперь любая чернь, любой ремесленник или мастеровой, мог открыто, не таясь и не страшась кого-либо, высказать все, что он думает! Ладно, это касалось бы быта или хотя бы религии, но чтобы чернь громогласно рассуждала о политике - это уж сверх всего!

Когда первая волна возмущения прошла, леди Кэлвертон, все больше вникая в суть происходящего, и глубже осознавая, какие последствия все это будет иметь лично для нее, поняла, что она должна только радоваться тому обстоятельству, что власть короля сейчас так ослабла. Тем легче сейчас будет возвратить ему должок за те годы, что она провела в тюрьме! Долгими бессонными ночами в Тауэре, скрипя зубами от бессильной злобы и ворочаясь на тюремном ложе, которое очень даже отличалось от мягких перин ее дворцовых спален, она бесконечно рисовала сладкие для ее воображения картины мести Карлу, Неду Бакстеру и Эндрю Сунтону. Которые, по ее глубочайшему убеждению, были главными виновниками тюремных мытарств кристально чистой, ни в чем не повинной, словно малое дитя, леди Кэлвертон. И если с последними двоими негодяями, думалось вошедшей в азарт мечтательнице, она справится легко, то с королем, имеющим столь огромную власть, охрану и слуг, свести счеты будет нелегко. Теперь же, оценив ситуацию, леди поняла, что некогда всесильного Карла, ныне всеми ругаемого и лишенного парламентом многих своих привилегий, она сможет взять, что называется, голыми руками. «Час расплаты близок!» - в злорадстве, потирая руки, думала она.

А происходящее вокруг все еще, пусть уже и в меньшей мере, продолжало удивлять мстительницу. У нее буквально рябило в глазах от наводнивших Лондон всевозможных изданий: листовок, газет, брошюр, бюллетеней, журналов, памфлетов! Это было и неудивительно: с отменой цензуры возродилась печать и заработала на немыслимую мощность. Также перестали быть тайными различные религиозные секты и политические группировки. В стране происходила самая настоящая революция!

Революция, конечно же, штука отнюдь не обыденная, а нечто такое, что вызывает душевный подъем не только у народных масс. Она вызывает волнение и у сильных мира сего. Но наивно было бы полагать, что исхудалая и всевозможно притесняемая за долгие годы пребывания в тюрьме леди Кэлвертон, пополнит ряды митингующих и станет вместе с ними скандировать что-то наподобие: «Свободу! Равенство! Братство!» Внешний вид и одежда бывшей заключенной Тауэра, во-первых, возможно, и были похожи на тех, кто пополнял серую массу толпы, скандирующую такие лозунги, но дух леди был далеко не сломлен. И уж чего-чего, а цену себе, невзирая на все превратности судьбы, она хорошо знала! Дай ей волю, она с удовольствием бы приказала усмирить этих оголтелых оборванцев, имеющих наглость ставить себя едва ли не в один ряд с такими, как она. Но пока эта толпа, хотя и раздражала ее до неимоверности, все же играла на руку мстительной леди: чем больше адресовалось колючих стрел в адрес ее злейшего врага - короля Англии Карла 1 Стюарта, тем активнее работал парламент, тем сильнее притеснял он некогда всесильного правителя. Весть о том, что за решеткой оказались главные прислужники короля Стаффорд и Лод, вообще вызвала у леди бурю радости! Теперь, - злорадно потирала она руки, - вслед за своими любимчиками в Тауэр отправится и он сам! Как ей хотелось, чтобы Карла, в конце концов, заточили не куда-либо, а именно в тот каменный мешок в Тауэре, в котором находилась в заточении она сама, и чтобы, явившись потом к нему, леди смогла рассмеяться в лицо своему врагу: «Получи то, что заслуживаешь! Испытай то, на что обрек в свое время меня!»

Хотя леди Кэлвертон и считала прямым виновником своих бед короля, ведь именно по его приказу ее упрятали в Тауэр, все же не забывала о том, что начались все ее неприятности этих дружков-мерзавцев Сунтона и Бакстера, которые и заварили всю эту кашу. По логике событий основная масса ее праведного гнева должна была обрушиться на Эндрю, первым толкнувший, пусть и небольшой, камушек, который затем вызвал всесокрушающий камнепад. Но, как это не казалось странным, о нем она думала меньше всего. Ровно как и то, что в своих сладостных картинах возмездия, скромняга-Сунтон занимал место на втором плане. Все объяснялось тем, что она прекрасно помнила первый визит Эндрю к ней. Во всем, и в речах, и в поведении, в нем читался простолюдин, а уделять много внимания такому человеку, леди считала унизительным для себя. Нет-нет! Она непременно поквитается с ним! Но только уже после того, как расправится с Бакстером. Нед Бакстер - вот кого она считала главным виновником своих бед! Ее ненависть к Неду была столь огромной, что именно с него она хотела начать свой карательный поход на давних обидчиков. Именно в нем она видела главную жертву своего праведного гнева.

Конечно же, первое время после освобождения из тюрьмы леди Кэлвертон было не до сведения счетов: нужно было привести себя в порядок, позаботиться о своей внешности и одежде. Особенно одежде: ведь не станет же она появляться среди людей своего круга в платьях четырнадцатилетней давности! Да и вообще: нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя, осмотреться вокруг, осмыслить все происходящее. Но, когда леди Кэлвертон впервые после столь долгой паузы снова села на мягкие кресла столь милого ее сердцу экипажа, она приказала кучеру следовать не куда-нибудь, а именно на Биллинсгейт-стрит!

Едва только взволнованная леди увидела вдали лишь только часть крыши утопающего в зелени, до боли знакомого ей, дома, как сладкая истома воспоминаний овладела ее душой! Она вспомнила, как впервые переступила порог этого дома, и с горестью вздохнула: каким чудесным и неповторимым было то время! Как близко тогда они с Драббером стояли от намеченной цели! Какие радужные перспективы перед ними открывались! И надо же было такому случиться, что этот наглец Бакстер совершил побег и выпутался, казалось бы, из безнадежной ситуации. А затем пронюхал о готовящемся перевороте, хитро заманил их с Драббером в этот чертов театр, и отвел себе главную роль в спектакле, где главенствовать должны были они, леди Кэлвертон и Джеффри Драббер! И никто иной! При этом она ни на мгновение не задумалась об одном: а откуда, собственно, Нед совершил побег и почему? А главное, по чьей злой воле он попал в такое место, откуда человек стремится убежать? Увы, но леди недосуг было вспомнить, что именно она упрятала Неда в тюрьму всего лишь только за то, что ей приглянулся его дом. Она поселилась в нем сразу же, как только бывший его хозяин отправился за решетку! Другая бы на ее месте подумала: а может, камушек, вызвавший затем камнепад, толкнул не Сунтон, а я сама? Возможно, Нед поспособствовал тому, чтобы леди Кэлвертон оказалась за решеткой именно в отместку за то, что раньше она сама поступила с ним таким же образом? И если она сейчас твердо уверена, что просто обязана отомстить Неду за годы, проведенные ею в тюрьме, то почему в свое время Нед, вырвавшись из заточения, глядя на свою обидчицу, должен был думать иначе?

Нет-нет! До такого рода размышлений леди Кэлвертон снизойти не желала! К сожалению, изменить что-либо здесь мы не вправе: человек всегда был так устроен, что обиды, нанесенные им другим, казались ему мелкими и не заслуживающими особого внимания. Но даже самая мелкая обида, нанесенная кем бы то ни было, но не кому-то, а лично ему, самому-самому на этом свете, казалась жутко обидной и непростительной, за которую нет и не может быть прощения! Так всегда было, есть, и будет до тех пор, покуда будет существовать само человечество.

Проезжая мимо дома Бакстера, леди Кэлвертон не просто напряглась: она была похожа на хищного зверя, приготовившегося к прыжку. Тело ее буквально дрожало от перенапряжения! Ей казалось, что стоит только лишь увидеть этого неописуемо ненавистного ей человека, она в одно мгновение бросится к нему, и вопьется пальцами в его мерзкое горло. Она предвкушала, как ее большие пальцы смертельно надавят на его кадык, и он, хрипя от предсмертной агонии, будет блеять, словно ягненок, и молить ее о пощаде. Конечно же, она останется глуха к этим просьбам! Она будет только лишь смеяться ему в лицо и говорить: «Получи за все сполна, мерзавец!»

Никого возле дома Бакстера она не заметила. Но желание быстрее увидеться с давним обидчиком было настолько огромным, что она приказала кучеру развернуть карету и вновь проехать мимо указанного дома, но на этот раз помедленнее. Увы, результат, к ее большому огорчению, был все тот же.

Нельзя сказать, что отныне леди Кэлвертон жила одной лишь только надеждой поскорее увидеться с Недом и поквитаться с ним. Первая волна эмоций прошла, нужно было обустраивать свою жизнь, налаживать былые связи, прощупывать пути-дорожки, ведущие к главному ее обидчику - королю. Но, тем не менее, чем бы не занималась предприимчивая дама, но хотя бы раз в день, она выбирала момент, чтобы проехать мимо интересующего ее дома. Конечно же, она и без этого пыталась навести справки о Бакстере, но все это было не то! Рядом с этим домом она испытывала какое-то особое волнение, непонятно по какой причине не похожее ни на что другое. Наверное, такие чувства испытывает глубокий старец, возвращаясь к местам своей юности, где каждая деталь говорит ему или же о счастливых минутах детства, или о первом свидания и первом поцелуе, или о чем-то другом, таком далеком и неповторимом.

Впрочем, гамма чувств, бушевавших в такие минуты в думах и мыслях мстительной леди, была настолько разнообразной и противоречивой, что, в такой же мере ее эмоции, вызванные одним только видом дома Бакстера, можно было бы сравнить с азартом охотника, вырвавшегося из скучной серости городской суеты и попавшего в заснеженный лес, где сразу же заметил след лесного зверя, в котором видит свою потенциальную жертву. След увлекает за собой, манит. Слышимый впереди хруст веток под ногами пытающейся спастись бегством дичи разжигает азарт еще больше, заставляет стучать сердце от волнения еще более учащенно.

Нечто подобное испытывала и леди Кэлвертон, проезжая мимо дома Неда Бакстера. Здесь не было ни следов на снегу, ни хруста веток. Но было нечто иное, с лихвой заменяющее и одно, и другое, вместе взятое! Дом Неда - вот ответ на все вопросы! Он манил ее к себе не только потому, что здесь жил ее злейший враг, и она мечтала поскорее утолить свою жажду мести. Помимо этого, глядя на этот дом, который и в те далекие времена сразил ее своей, красотой до такой степени, что она решилась на неслыханное, по сути своей, дело: упрятав в тюрьму хозяина, сама стала в нем хозяйкой! Теперь он также одним своим видом манил к себе и шептал: «Возьми меня! Владей мною!» Она вспоминала о сладострастных ночах, проведенных на перинах обширных спален этого дома вместе с Драббером, об их общих планах, созревших и обдуманных в этом доме, об их мечтах относительно грандиозного и счастливого будущего, которому, увы, из-за этого негодяя Бакстера, не суждено было сбыться.

Подобные мысли и рассуждения доводили злопамятную леди до такого состояния, что она проникалась ненавистью к Неду сейчас, находясь на свободе, даже больше, нежели тогда, когда она влачила незавидное свое бытие в застенках Тауэра. В такие минуты ее внутреннее состояние напоминало огромную пороховую бочку, к которой достаточно только лишь преподнести горящую лучину и... Впрочем, что произойдет после пресловутого «и…» понятно всем. Именно поэтому леди Кэлвертон не только ждала минуты встречи с Недом, но и немного побаивалась ее. Нет! Она не боялась в прямом смысле этого слова. Она понимала, что излишние эмоции переполнят ее, и помешают совершить задуманное.

…Подъезжая к дому Неда в один из дней, леди Кэлвертон издали увидела другой экипаж, который как раз в это время подъехал к дому с другой стороны и остановился. Вид, вышедшего из него человека заставил стучать сердце леди не просто учащенно: оно готово было выскочить из груди. Хотя к месту события было еще достаточно далеко, Кэлвертон сразу же поняла: это он! Знак кучеру - и тот пустил лошадей совсем медленным шагом. Не спеша проезжая мимо ничего не подозревавшего Неда, мирно беседовавшего в это время с кем-то, леди Кэлвертон, отведя в сторону кисею от окошка кареты, наблюдала за ним. Момент, когда она проезжала совсем слизко от продолжавшего разговор Бакстера, и достаточно четко рассмотрела его лицо, стал для нее переломным. Клокочущие в ней злоба и жажда мести, еще минуту назад готовые бурным ураганом вырваться наружу, вдруг сменилось абсолютным покоем. Удивительнейшим покоем. В одно мгновение леди Кэлвертон стала такой, какой она была раньше. Ведь уверенная в себе леди никогда не позволяла давать волю своим эмоциям: кричать на кого бы то ни было, а уж тем более орать, пусть на это и была бы сотня причин. Свое оружие и свою силу она видела в другом, и это другое, по ее глубокому убеждению было куда действенней крика или истерического потока угроз. Леди давно заметила, что на противника угнетающе действует угроза, если она сказана тихо, почти шепотом, но интонация должна быть такой, чтобы у того на спине выступил холодный пот и мурашки пробежали по телу! А если все это еще и подкреплено испепеляющим взглядом, тогда эффект вообще потрясающий!

Вот и теперь: леди Кэлвертон отчетливо поняла, что вот так вот просто броситься на Неда и в одно мгновение удушить его - это было бы с ее стороны сильно милосердно по отношению к такому негодяю, как он. Нет! Он должен умереть не такой быстрой и относительно безболезненной смертью! Месть ее должна быть страшной! Столь же изощренной, каковой была в свое время его месть! Сколько лет прошло, а и теперь, вспоминая события памятного вечера в театре «Белая лилия», леди Кэлвертон, хотя и оказалась в итоге вместе с Драббером, прямой жертвой той истории, но все же мысленно не могла не восхищаться устроенной Недом уловкой. Как ни скорбно ей это было осознавать, но она отдавала себе отчет в том, что задуманный Бакстером трюк в театре миссис Далси, был не просто замечательным. Он был гениальным! Долго еще об этом случае судачил весь Лондон, отголоски которого достигали даже застенков Тауэра. Вот это была месть! А она, глупая, хочет его просто удушить. Буднично и неприметно. Нет! Она должна придумать такую месть, перед которой даже трюк Неда в «Белой лилии» покажется детской забавой! Она должна придумать Неду… Впрочем, почему только ему?! И Сунтону, а, главное, и самому королю! Такую месть, о которой заговорили бы не только в Лондоне, но и во всей Англии, а то и во всей Европе! Она непременно сделает это! Ничто и никто не помешают ей в реализации задуманного!

Еще раз взглянув на лицо не подозревавшего о надвигающейся опасности Неда, леди Кэлвертон откинулась на спинку сидения и, приказав кучеру поторопить лошадей, заставила себя отогнать прочь все другие мысли и сконцентрироваться на одном: с чего бы начать? Что бы такое придумать, чтобы ее месть была действительно грандиозной?

XIII.

Логическим завершением, вернее сказать, продолжением, кипевших в Англии страстей, стал судебный процесс, начавшийся 22 марта 1641 года. Впрочем, всевозможных судебных и прочих разбирательств, жалоб и тяжб в то беспокойное время было немало, поэтому подобным делом тогда вряд ли кого можно было бы удивить. Но упомянутый процесс был настолько необычен, что он заставил говорить о себе всю страну. Шутка ли: под обвинением находится не кто-нибудь, а бывший первый министр страны! Это было неслыханно! Даже для того бурного и крайне противоречивого времени.

Страффорд, будучи неплохим юристом, защищался довольно уверенно. К тому же, его поддерживали лорды, двор, а, главное, сам король. Ведь в свое время, когда парламент послал ему вызов, Страффорд медлил ехать в столицу с севера страны. Но именно король гарантировал ему личную безопасность и имущественную неприкосновенность. Давая Страффорду честное королевское слово, Карл надеялся, что палата лордов поддержит его, поэтому королю не придется нарушать своего обещания. В итоге, его предположения оказались верными: верхняя палата хотя и колебалась достаточно долго (а может быть, только создавала видимость этого), но, в конце концов, отказалась утвердить обвинительный акт Страффорду.

Как и следовало ожидать, палата общин отреагировала на это недовольством. Ее вожди понимают, что сейчас стоит вопрос об их личных судьбах, о самом существовании парламента, поэтому не хотят уступать. Нужно было что-то предпринять, требовалось найти и выложить на стол такой козырь, который бы заставил членов палаты лордов переменить свое решение. А поскольку таковой все никак не находился, вождям палаты общин Пиму, Гемпдену, Гезльригу и другим оставалось только молить небеса, чтобы те ниспослали им спасителя, который каким-нибудь чудодейственным образом смог спасти ситуацию. И такой спаситель нашелся! Впрочем, в тот миг, когда Генри Вэн-младший, во время заседания палаты общин попросил слова, никто, глядя на скромного молодого человека, с аристократической внешностью и мечтательными голубыми глазами, не мог предположить, что именно этот тихоня даст повод через несколько минут взорваться бурей восторга сначала всей палате общин, а затем и всей стране. Молодой человек начал говорить, и с каждым его словом напряжение в зале, при абсолютной тишине, все больше нарастало. Оказывается, он случайно обнаружил в бумагах своего отца, государственного секретаря, письмо Страффорда королю: «Идите напролом! – говорилось в нем, - В случае крайности вы сможете сделать все, на что у вас хватит силы, в случае отказа парламента вы оправданы перед Богом и людьми. Вы обладаете армией в Ирландии, и вы вправе использовать ее здесь, чтобы привести это королевство к повиновению».

Можно представить, какая буря негодования взорвалась в палате общин, когда ее лидер Джон Пим зачитал это письмо! Предатель наконец-то изобличен! О более весомой улике, подтверждающей предательство Страффорда, и которая могла бы как нельзя лучше помочь обвинению, и мечтать глупо! Знаменитый процесс, вошедший в историю, продолжался восемнадцать дней. 10 апреля Гезльриг вносит предложение издать против Страффорда чрезвычайный акт - билль об опале.

Но члены палаты лордов, вида все более нарастающий гнев народа, который требует головы не только Страффорда, но и многих лордов-епископов, понимают, что, утвердив билль об опале (а это ни что иное, как смертный приговор бывшему первому министру), они создадут прецедент. И где гарантия того, что почуявшая сегодня запах крови толпа, уже завтра не потребует новых голов - на этот раз их собственных?!

Общины возмущены тем, что лорды не поддержали их. И хотя король лично появился в палате лордов и признал, что Страффорд поступил дурно, однако, он категорически против смертного приговора тому, лидеры палаты общин все равно не хотят смириться со своим поражением. Все они прекрасно помнили, что граф и являлся в столицу, собственно, с намерением выдвинуть против них обвинение в государственной измене и потребовать их ареста. Поэтому теперь Пим, и Гемпден, и Сент-Джон и другие понимали, что, если они сейчас не нанесут быстрый и решительный удар по своему самому главному, самому опасному и самому могучему врагу, то в дальнейшем им явно несдобровать. Они прекрасно понимают, что стоит сейчас Страффорду выпутаться, как затем вместо его, покатятся их головы. Стоит ли удивляться тому, что отныне ни Пим, ни Гемпден, ни Гезльриг, ни Строд фактически не спят. Они понимают, что в такой ситуации выход только один: поднимать народ! И добиваются своего: 3 мая огромная толпа стекается к Вестминстеру. Многотысячное людское море бурлит у стен парламента и требует: «Правосудия! Смерть! Долой великих преступников!»

Можно представить, что чувствовали члены палаты лордов, видя и слыша под окнами негодующее людское море. Особенно те, кто опоздал на заседание и проталкивался через разъяренную толпу. Пока что лорды, пусть и были смертельно напуганы, но все еще держались. Но с каждым днем толпа все увеличивалась, возрастало негодование и в их криках. Копья и клинки все чаще поблескивали в руках восставших. Лорды все отчетливей понимали, по какому назначению будет применено это оружие, если неуправляемая масса народу, под напором которой, казалось, вот-вот затрещат двери палаты, не услышат от них того, что желают. И лорды, в конце-концов, уступают. Восьмого мая они утверждают билль об опале и этим самым приговаривают Страффорда к смертной казни!

Ликование в рядах одних, уныние среди других. К этим другим относился и сам король. Он прекрасно помнил данное бывшему первому министру обещание и гарантии личной безопасности. Теперь же получалось так, что король Англии оказался не хозяином своего слова. Карл и до утверждения лордами билля об опале пытался спасти своего любимца, действуя хитро и расчетливо. Второго мая две сотни вооруженных солдат явились к коменданту Тауэра с приказом от короля впустить их в крепость для усиления гарнизона. Тот, понимая, что они явились сюда отнюдь не для охраны Страффорда, а скорее для того, чтобы похитить его, отказался открыть ворота. Увы, опальному графу не повезло. А счастье было ведь так близко!

После того, как билль об опале был утвержден лордами, оставалось только одно: чтобы его также утвердил и король. Ликующая на радостях, что добилась-таки своего, толпа переметнулась от Вестминстера к Уайтхоллу, справедливо полагая, что угроза восстания, возымевшая действие на лордов, возможно, подействует и на короля. Тому ничего не оставалось делать, как попросить один день на размышление.

Всего один лишь день, но он, наверное, был самым тревожным за все годы правления Карла. Мало того, что в эту ночь никто не ложился спать, но к тому же в залах дворца можно было наблюдать картину, которая еще несколько месяцев назад казалась бы невероятной: солдаты гарнизона заваливали двери мешками, подушками, стульями, всем, чем придется! Это не казалось излишней мерой предосторожности: угроза действительно была реальной. За окном слышались нарастающие крики негодования и воинственное пение псалмов. Толпа собралась куда более огромная, чем та, что была у Вестминстера. К ночи зажглись факелы, крики восставших звучали все воинственнее.

Нам не дано теперь в полной мере познать, сколько душевных мук пережил в ту ночь король. Все: и королева, и советники, и епископы уговаривали его уступить. Тот продолжал колебаться: «Но совесть, совесть, - все повторял он, - Ведь я обещал...» На что епископ Уильямс резонно заметил: «Да, но ведь сам граф освободил вас от данного слова и сообщил, что согласен пойти на смерть!»

Действительно, накануне король получил от пленника Тауэра записку, в которой говорилось: «Мое согласие скорее, чем что-либо другое, может успокоить вашу совесть и помирить вас с Богом. Нельзя быть несправедливым к человеку, который сам ищет своей судьбы. Уж если я, по Божьей милости, вполне спокойно иду на смерть, от души прощая всем ее виновникам, то для вас-то, государь, осыпавшего меня своими щедротами, я пойду на нее с радостью».

Хотя Страффорд в немалой мере все же заслуживал казни, - вспомним его религиозную политику в Ирландии в бытность лорда-наместника, или циничную фразу «Чем больше мятежников, тем больше конфискаций», - все же согласитесь: мужество человека, который перед лицом смерти не стал, ползая на коленях, молить о пощаде, а написал такое, заслуживает уважения. Именно эта записка, в совокупности с уговорами епископов да рыданиями королевы, а еще больше с грозными криками толпы, едва не начавшей штурмовать дворец, заставили короля уступить. Скрепя сердце, он утвердил смертный приговор...

12 мая 1641 года народ, в огромнейшем количестве собравшийся на площади перед Тауэром, стал свидетелем из ряда вон выходящего зрелища: залихватский удар топора палача, и голова первого министра короля, главнокомандующего армии, лорд-лейтенанта Ирландии графа Страффорда скатилась на землю! Обезглавленное тело несчастного все еще продолжало дергаться в предсмертной агонии, а многоголосая толпа шумела и ликовала! Они добились своего! Вот мы какие! Нас испугался и парламент, нас испугался сам король! Теперь мы все можем! Теперь нам все нипочем! Когда толпа неуправляема - это страшная сила!

Среди разношерстной публики, собравшейся поглазеть на казнь, была и некая дама, которая с особым интересом наблюдала за всем происходящим. Она была необычайно сосредоточена, размышляла о чем-то своем, совершенно не обращая внимание на бушевавший вокруг нее вулкан страстей. Затем, когда голова, отделенная от тела, скатилась вниз, обильно орошая все вокруг тяжелыми каплями горячей крови, глаза ее вдруг неистово заблестели, и лицо озарилось самодовольной улыбкой. Глядя на нее со стороны, можно было предположить, что мысли ее в этот миг были, примерно, следующие: «А я-то, глупая, ломала голову, как мне поступить! Вот он ответ! Предо мной!» Это была леди Кэлвертон...

----------

- Простите, Ваше Величество. Господин Нед Бакстер просит вашей аудиенции.

Король некоторое время сидел в задумчивости, как бы не желая отрываться от своих дум, затем медленно поднял голову, и уперся отсутствующим взглядом в застывшего неподалеку в смиренной позе человека.

- Что вы сказали? - переспросил он.

- Прошу простить меня, Ваше Величество, но господин Бакстер просит вашей аудиенции. Что ему передать?

- Бакстер? - Карл удивленно вскинул брови, словно впервые слышал это имя. – Ах, Бакстер! Ну, конечно же! Просите!

Вид короля в первую минуту смутил Неда: в последний раз, хотя это было и давно, он видел Карла бодрым и решительным, уверенным в себе. Теперь, глядя на осунувшегося человека, стоявшего перед ним, с необычайно грустными глазами и слегка подавленным, а также растерянным взглядом, Нед не мог поверить, что это и есть король Англии! Господи! Как все происшедшее подействовало на него!

- Прошу простить меня, Ваше Величество, что потревожил вас в такую минуту. Я, наверное, выбрал не самое удачное время для визита.

- Ну, что вы, мой друг! Вам я всегда рад! - И после еле уловимой паузы добавил, - Хотя вы правы: время сейчас действительно беспокойное. Вы посмотрите, что вокруг делается! Король не имеет возможности привести своих подданных к повиновению! Слыханное ли дело! Народ неуправляем, а парламент... Он еще более неуправляем и напорист, чем низы. Они вынуждают меня подписывать себе смертный приговор! Я иду им на уступки, а они требуют все большего и большего! Совсем недавно я вынужден был дать согласие на то, что парламент может быть распущен только с согласия самого парламента! Вы представляете?! Отныне я, король, не властен разогнать представителей общин! А сейчас они требуют отмену епископата! Что они потребуют потом?!

Нед покорно выслушивал короля. У него и в мыслях не было намерения прервать того. И не только из-за этикета и осознания того, что перед ним король. Гость понимал, что расстроенному всем происходящим государю нужно выговориться, излить, что называется, душу. Ведь даже привычное легкое заикание короля, сейчас, как показалось Неду, стало более учащенным. Что это? Следствие волнения?

- Впрочем, что мы все о делах?! Садитесь, господин Бакстер. Вспомним, лучше, о том славном времени, когда я впервые познакомился с вами. Вспомним о премьере в театре миссис...

- Далси, Ваше Величество. Миссис Далси.

- Ах да! Миссис Далси! Я уж и забыл. Сколько времени прошло! Да и вы, мой друг, что-то последнее время давненько не показывались. В чем причина?

- Да все в том же. Ваше Величество. Все заботы, все суета сует. Мы и с Эндрю Сунтоном по этой же причине уж столько не виделись. Вы ведь понимаете, о ком я говорю?

- Конечно! Господин Сунтон и без того личность весьма неординарная в Лондоне, однако, я в первую очередь помню его по случаю, когда вы вместе помогли мне вывести на чистую воду этого мерзавца Драббера, который задумал против меня такую гнусность.

- Вот потому-то я и явился к вам, Ваше Величество, чтобы походатайствовать о своем друге, прошу простить меня за несколько вольное трактование ситуации, но мне кажется, коль уж он тогда помог вам, то не смогли бы вы сейчас помочь ему. Впрочем, ему самому уже ничем не поможешь, но вот для того, чтобы наказать его обидчиков желательным, было бы ваше участие. Вернее, ваша помощь.

- А что случилось? С господином Сунтоном приключилась беда?!

- Увы, да...

И Нед начал свой рассказ. С каждой минутой лицо с интересом внимающего рассказчику слушателя все более суровело. Хотя у короля в данную минуту и своих проблем было невпроворот, но, глядя на него, можно было не сомневаться, что он проникся драматизмом услышанного. Даже тогда, когда Нед закончил свой рассказ, Карл все еще продолжал сидеть, задумчиво уставившись в одну точку, не проронив ни слова. Видя, что молчаливая пауза становится излишне затянувшейся, Нед заговорил снова:

- Обо всем этом мне стало известно еще в конце минувшего года. Все это время я пытался поближе сойтись с Каннингемом, с которым, по правде говоря, до этого был мало знаком. Оценивал: как лучше подобраться к этому мерзавцу. Увы, оказалось, что все гораздо серьезней, нежели мне думалось в самом начале. Этот Каннингем твердый орешек. Люди у меня расторопные, но и он окружил себя достаточным количеством тех, кто не дремлет в случае опасности. Да и вообще это хитрый и изворотливый человек. Я горю желанием поквитаться с ним, но мне не хотелось бы, чтобы возмездием был удар клинка кого-то из моих людей, нанесенный исподтишка в укромном месте. Злодеяние этот мерзавец совершил небывалое, против такого же дворянина, как и он сам, поэтому и ответ должен держать публично, перед всеми, полагаю, что он непременно должен объясниться в палате лордов. Его проступок должен быть заклеймен всеми! Для такого, скажем так, широкого размаха, моих усилий, боюсь, будет недостаточно. Поэтому я и обратился к вам за помощью.

Карл молчал. Он все еще сидел, задумчиво уставившись в одну точку, и казалось, никак не мог сбросить с себя пелену смятения, овладевшего им. Наконец-то он словно очнулся от сна, тяжело вздохнул, не спеша поднялся, и столь же неспешно прохаживаясь взад-вперед перед Недом, начал говорить. Говорил он медленно, особенно в начале, словно подбирал нужные для такого момента слова, но находил их с трудом.

- Видите ли, уважаемый господин Бакстер... Все не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Я, конечно же, помню о той услуге, что вы в свое время оказали мне вместе с мистером Сунтоном. Я не забываю добро, сделанное мне, и всегда отвечаю тем же. Обратись вы с этой просьбой немногим раньше - и я сразу же, без всяких колебаний, помог бы вам. Но сейчас…Нет-нет! Я не отказываюсь от желания помочь! Но, в такой сложный для меня период… Я еще никогда на был в столь затруднительном положении. Перед кем-то иным я не стал бы столь откровенничать. Мне, королю Англии, крайне неприятно сознавать, что былое могущество катастрофически быстро ускользает из моих рук, и теперь далеко не все зависит от моей воли. Увы, парламент, опьяненный успехами, все больше и больше притесняет меня. Теперь же, после казни графа, почуяв запах крови, он вообще сорвется с цепи! Поэтому сейчас мне крайне нежелательно вступать в конфронтацию с ними. К тому же этот Каннингем... - Король снова тяжело вздохнул, минуту помолчал, размышляя о чем-то, а затем продолжил. - Прелюбопытнейший он человек. Впрочем, сейчас меня трудно чем-либо удивить: некоторые, кого я считал своими сторонниками, на которых можно было положиться, сейчас переметнулись на сторону моих недоброжелателей. По Каннингему это заметно более всего. Как заискивающе он вел себя в общении со мной, какими льстивыми были его слова! Чувствовалось, что он из кожи вон лез, чтобы приблизиться ко двору, выманить у короля больше всевозможных привилегий. Теперь же он, почувствовав, что моя власть, а, стало быть, и возможности, ослабевают, пополнил ряды моих противников! К тому же, насколько мне известно, он теперь заискивает перед лидерами оппозиции, пытаясь сблизиться с ними. Из этой ситуации он, паршивец, пытается извлечь максимальную пользу для себя! Принеприятнейший человек и еще более опасный враг!

Нед все это время молча выслушивал короля, понимая, что это дело становится все более сложным. Он и мысли не допускал о том, что в сложившейся ситуации придется отказаться от мести Каннингему! Нет! Услышанное от короля еще более раззадорило его и укрепило желание во что бы то ни стало поквитаться с этим негодяем.

- Вы не подумайте, мой друг, что я вовсе отказываюсь помогать вам и закрою глаза на это дело! - Карл словно читал мысли Неда, - Конечно, нет! Однако, буду все делать не спеша, обдумывая каждый шаг, чтобы не угодить в западню. Ведь враг коварен! Вы ведь посмотрите, какой хитрый ход они применили в деле с казненным графом! Увидев, что палата лордов поддержала меня, они заменили процедуру импичмента, при котором палата лордов становилась судебным трибуналом, принятием билля об измене! И вместо судебного разбирательства все решилось в прямой и скорой процедуре голосования! Хитро! Ничего не скажешь!

Видя, что, коснувшись больной для него темы, король разволновался, Нед решил успокоить того:

- Я все понимаю, Ваше Величество. Действительно: столько потрясений сразу! Время я выбрал явно неудачное для визита. Поэтому прошу простить меня…

- Нет-нет! Вы не должны так уходить от меня! Получается, что я отказал вам! Это не так! В свое время вы с мистером Сунтоном спасли не только мою жизнь! Вы спасли трон, судьбу Англии! Я ваш должник, поэтому просто обязан ответить добром на добро! Только не сразу, не сгоряча. Я должен поступать осторожно, взвешивая и обдумывая каждый шаг! А до Каннингема мы непременно должны добраться! Вдвоем! Я помогу вам, но и вы не должны сидеть, сложа руки. Что вы планируете предпринять в ближайшее время?

Как показалось королю в первое мгновение, гость немного смутился, услышав такой вопрос.

- Мой ответ может показаться вам несколько странным, Ваше Величество, - с легкой тенью неуверенности начал Нед, - но после визита к вам я рассчитывал заняться отнюдь не Каннингемом. Я и так последнее время занимался только им, в суете, да и к тому же движимый жаждой мести, совершенно забыл о друге. Нет! Я помнил, конечно же, о нем, и будь он жив, я тотчас отправился бы сначала ему на выручку, ну, а уж потом занялся бы Каннингемом. Однако, узнав о его трагической кончине на острове Вилсона, я посчитал, что мертвому ему уже ничем помочь нельзя, поэтому и поставил на первое место возмездие. Теперь же, по прошествии времени, я считаю, что поступил неверно. Да, Эндрю уже ничем, увы, помочь нельзя. Но это не означает, что его тело не должно быть не погребенным. Мне тяжело об этом говорить, но когда я представляю, как безжизненное тело моего друга исклевывают птицы и… Почему я раньше об этом не подумал?! Ведь эти мерзавцы, покидая остров, прихватить с собой чужое золото не забыли, а вот предать земле, останки того, кто это все им предоставил, не удосужились! Одним словом, я собираюсь снарядить судно и самым же ближайшим временем отбыть к острову Вилсона.

- Вот тут я сразу же смогу вам помочь, мой друг, без какого-либо откладывания на потом! Я тотчас прикажу готовить к отплытию судно!

- Нет-нет, Ваше Величество! Благодарю вас! Я сам справлюсь с этим делом.

- Не возражайте мне! Я чувствую себя немного виноватым, что не даю обещаний сразу же заняться этим негодяем Каннингемом. Поэтому хочу незамедлительно помочь вам с судном. Я бываю и жестоким, и требовательным, но, повторяю: я помню добро и отвечаю тем же! В свое время я дал вам слово: помочь вам так же, как и вы мне, и сдержу его! Я всегда держал свое королевское слово! - И тут же слегка смутился. - Правда, в случае с графом... Но Бог свидетель: я сделал все, что мог! Обстоятельства были выше меня. Я предпринимал все возможное и даже не возможное, чтобы спасти его! Скажу вам больше...

Внезапно король осекся и поспешно с опаской огляделся вокруг, словно хотел убедиться: не подслушивает ли кто их разговор? Нед сразу же понял: король собирается сказать ему что-то важное.

- Сейчас я скажу вам то, о чем не знает практически никто. Я до последнего момента старался помочь графу. Посылая к коменданту Тауэра солдат с моим приказам якобы усилить гарнизон, мной был дан негласный указ похитить графа! Скажу больше: на Темзе уже стоял готовый к отплытию корабль! Он дожидался прибытия графа! Увы, не помогли даже две тысячи фунтов, предложенные этому упрямцу-коменданту, чтобы он не препятствовал побегу арестованного! - Король тяжело вздохнул, - Так что, коль я в такой критический момент походатайствовал о корабле для верного мне человека, то уж теперь мне сам Бог велел помочь вам с судном! И не возражайте! Подумайте, что произошло бы тогда, если бы вы не остановили Драббера?!

Прошло не так уж много времени, и от причальной стенки лондонского порта отошло судно, которое затем, миновав устье Темзы, Па-де-Кале, Ла-Манш, устремилось в юго-западном направлении. Когда после непродолжительного плавания капитан судна сообщил Неду, что вскоре на горизонте покажутся вершины интересующего его острова, тот почувствовал, как сердце его начало стучать учащенней. Еще бы! Как долго он здесь не был! Как много событий связано с этим клочком земли! И хотя благодаря именно этому острову и сокровищам, покоившимся в его недрах, Нед в свое время выпутался из сложной для себя ситуации и поквитался со своими врагами, не является ли этот остров, а вместе с ним и его сокровища, заколдованными?! Ведь получается, что какой-то злой рок витает над этим островом и над людьми, коснувшимися его тайны. Открыл невеселый список жертв острова друг детства Неда - Том Вилсон. Не спасли бедолагу и горы добытого им золота: его непогребенное тело немилосердно обжигало солнце, расклевывали птицы. Эндрю, обнаружив его останки и предав их земле, словно бы навлек этим на себя злой рок. В результате теперь его тело лежит в одном из оврагов Богом проклятого острова, и не станет ли Нед, собравшийся предать земле эти останки, очередной жертвой этого адского места? Не постигнет ли и его в будущем участь своих друзей? Не сделает ли дьявольская круговерть еще один, а за ним и последующий, зловещий оборот?

XIV.

Дни, проведенные Эндрю на острове, казались ему неделями, недели - месяцами, месяцы - целой вечностью. Время тянулось необычайно медленно. Неудобства физические усугублялись страданиями моральными, и весь этот жуткий коктейль просто сводил его с ума. Он то и дело вспоминал период его первой робинзонады, сопоставлял с тем, что он имеет и чувствует сегодня, и каждый раз приходил к выводу, что нынешнее его заточение в этой экзотической тюрьме он переносит болезненней, нежели в первый раз. Да, сейчас на его стороне опыт выживания в подобной ситуации, знание местности и способов добывания пищи. Но Эндрю то и дело вспоминал о своем образе жизни перед тем, как он впервые попал на этот остров. Тогда уединенную жизнь в замкнутом мирке корабля он сменил на столь же уединенное затворничество на острове. Сравнение, возможно, не самое удачное (ведь на корабле было общение с себе подобными, на острове – нет), но, по мнению Эндрю, вполне подходящее. Неудобный, вечно болтающийся при качке, гамак в полутемном форпике «Элиабель» он сменил на пусть и не роскошное, но вполне приемлемое (а главное - не качающееся из стороны в сторону в унисон болтанки судна на волнах), ложе в пещере острова. Бесконечные вахты и далеко не легкий труд на корабле сменился заботой о пропитании, на острове. И если посмотреть на ситуацию объективно, то рыбалка, охота и добывание плодов на свежем воздухе живописного острова смотрелись более предпочтительней, нежели серые будни корабельной жизни.

Правда, ничто на острове не могло заменить ему живого человеческого общения. Но, если вспомнить обстановку, творящуюся среди команды «Элиабель» в то время, то какое это было, к чертям, общение?! Все угрюмые, замкнутые, во взглядах злоба и подозрение, подобная атмосфера вполне могла подтолкнуть к действию такого негодяя, как Гуччо, с провокации которого тогда и началась вереница всех последующих событий. И остальные тоже хороши! Все они тогда провожали его, увозимого к берегу острова, безучастным взглядом, и никто не вступился за невинного! Ведь многие тогда наверняка понимали, что история с часами капитана - это наверняка дело рук Гуччо. Впрочем, это личная обида и не стоило бы ей предавать особого значения. Но ведь как они вели себя, когда «Элиабель» увозила с острова троих робинзонов. Ради золота они готовы были не только поднять бунт на судне и проявить неповиновение капитану, (впрочем, почему «были готовы»? Фактически так оно и произошло!), но и убить троих ни в чем не повинных людей, лишь бы завладеть их добром! Достаточно вспомнить озверевшие лица бывших друзей Эндрю, требовавших вскрыть подозрительные бочонки, увозимые с острова.

Теперь же все обстояло иначе. Теперь снова приходилось смиряться с твердым ложем в до чертиков опостылевшей ему пещере, но, если раньше, после беспокойного и неудобного гамака, оно казалось ему вполне удобным, то теперь, после мягких и привычных домашних перин, весь этот неуют сильно раздражал. Пусть постель и быт были сейчас не главным вопросом для него, все же нельзя не согласиться, что человек, привыкший к определенным благам цивилизации и комфорта, лишившись всего этого, вне всякого сомнения, будет испытывать дискомфорт.

Не меньше сводила его с ума и тоска по любимому делу, о чем мы уже упоминали. Но, чем больше проходило время, тем острее чувствовал Эндрю в себе потребность к действию, все более непреодолимым становилось желание узнать, как же там сейчас обстоят дела на его заводах и фабриках? Что творится на верфи? И чем больше он об этом думал, тем сильнее ему хотелось, чтобы у него прямо сейчас выросли крылья, благодаря которым он мог бы преодолеть эту чертову водную преграду, отделяющую его от дома, от его мануфактур и верфи. Прибыв домой и увидев, какой-то непорядок, он готов был бы сам взять топор или иной инструмент в руки, лишь бы тот же час исправить оплошность и наладить нормальное, не вызывающее угрызения совести, производство. Как он соскучился по любимому делу!

Но все перечисленное выше, было, конечно же, не главным. Главное - ужаснейшая, сводящая его с ума тоска по жене и сыну! Если, опять-таки, проводить аналогии с днями его первой робинзонады, то тогда, будучи человеком холостым, он не испытывал подобных мук. Теперь же это было главной его душевной болью. И чем больше проходило времени, тем все более жгучим становилось желание обнять жену, прижать к себе бесконечно любимого сына. Как часто он, долгими вечерами, перерастающими в ночь, садился на один из облюбованных им валунов возле пещеры, и с высоты своеобразного наблюдательного пункта всматривался в вечернее, а затем и ночное море, и думал о семье. Отражающиеся на поверхности бесконечной океанской глади миллионы бликов звезд и луны, прыгали и извивались в причудливом танце. Вид этого волшебного действа умиротворяющим образом действовал на Эндрю, навевал на него воспоминания. В такие минуты и часы он словно со стороны посмотрел на всю свою прожитую жизнь. Всплыли из пелены воспоминаний милые сердцу эпизоды детства, юности. Вспомнилась вся от начала до конца история, связанная с посмертным посланием Вилсона, прибытием в Лондон, поисками Неда, в результате чего он, Сунтон, и познакомился с Люси. Все последующие годы были самыми счастливыми в его жизни. Нежные чувства к любимому человеку и приятное осознание того, что тебе отвечают взаимностью. Первый крик новорожденного и до безумия приятное ощущение, когда держишь на своих руках этот бесконечно дорогой твоему сердцу живой комочек. Бережно прижимаешь его в себе и осознаешь: это мой сын! Моя плоть и кровь! Продолжение меня!

Каким стал сейчас Мартин? Наверное, возмужал еще больше. Эндрю гордился им! Видя, как взрослеет сын, он отмечал, что тот мужает не по годам. В таком юном возрасте и такая рассудительность, такая бесшабашность, мужество и отвага. От кого это все к нему перешло? Ведь отец его был пусть и не робкого десятка (сколько раз, бывало, отражая нападение пиратов, Эндрю приходилось брать в руки оружие, и среди сражающихся он был далеко не в последних рядах), но все же считал себя человеком вполне миролюбивым. Он не искал стычек, а если ситуация позволяла, то и избегал их. Если, конечно, видел, что это не унижает его, а возникшее напряжение вполне можно решить мирным путем.

Мартин также не был задирой и никогда первым не ввязывался в потасовки. Однако, коль уж его что-то или кто-то выведет из себя, то... Эндрю, наблюдая как-то за сыном в подобной ситуации, видя его горящие азартом глаза, радовался, что тот всегда сможет постоять за себя. Благодаря жизненному опыту, Сунтон-старший знал, насколько этот мир порой бывает жесток и несправедлив, поэтому подобное качество отнюдь на помешает юноше в дальнейшем.

А лунные и звездные блики на водной глади океана все продолжали прыгать и извиваться. После долгого созерцания подобного действа у Эндрю в глазах эти разрозненные огоньки начинали вырисовываться в линии и изгибы. Вскоре он начинал отчетливо видеть перед собой светящийся образ жены или сына. Эндрю понимал, что это мираж, что эти милые его сердцу черты рисует не океан, а его воображение. Но, тем не менее, радовался, когда такое видение открывалось перед ним. Он с замиранием сердца всматривался в этот, по его мнению, знак судьбы, боясь ненароком моргнуть, чтобы видение не исчезло.

Мужчины разных стран и в разные времена демонстрировали завидное постоянство: утешение в любовных страданиях, душевных муках и несчастной любви они всегда находили в вине. Такая панацея от всех бед. И что удивительно: почти каждый из них знал, что подобный выход отнюдь не спасет положение, а только усугубит его, но вино давало возможность забыться, залить пламя боли, бушующее в груди.

Не стал исключением из этого ряда и Эндрю. Он никогда не был пристрастен к чрезмерным возлияниям, а уж тем более никогда не испытывал тяги к вину. Но сейчас, вспомнив, что на острове растут винные пальмы, из которых он во время своей первой робинзонады добывал жароутоляющий и понижающий душевную боль напиток, Эндрю решил вспомнить былое занятие. Поскольку винные пальмы растут в основном на высоких местах и в скалах, Эндрю, прихватив из пещеры верой и правдой служивший ему топор, оставленный здесь еще Вилсоном, и отправлялся к ним еще с раннего утра, надеясь плодотворно провести целый день до самого вечера.

Необычный вид винных пальм всегда удивлял его. В высоту они были не больше сорока-пятидесяти футов, а от самых корней и примерно до половины ее ствол был не больше трех пядей, но затем он раздувался, словно бочонок. Именно это утолщение наполнено мякотью и соком, которые, если перебродят, становятся напитком, покрепче любого вина. Вволю поработав топором, Эндрю валил дерево, делал в сердцевине отверстие и толк там мякоть до тех пор, пока она не разбухала. Затем сок вычерпывал из углубления руками, очищал его листьями и вскоре прихваченные им из пещеры сосуды наполнялись чудодейственным напитком.

Добывал наш робинзон его не только из винных пальм. Капустные пальмы были более доступны и намного упрощали производственный процесс. Достаточно спилить ее ствол примерно в трех или четырех футах от земли, на спиле сделать надрез и спустя какое-то время в нем накапливается сок, причем настолько крепкий, что его можно пить как вино.

Капустная пальма приносила Эндрю не только напиток. Ее крепкими и довольно большими листьями, достигающих примерно двух или трех футов в ширину и семи или восьми футов в длину, предварительно прокоптив их, Эндрю как когда-то вновь укрыл сделанный им у самого берега шалаш, который снова стал его наблюдательным пунктом. Пещера, служившая ему укрытием от непогоды и местом ночлега, была, казалось бы, еще более удачно приспособлена для обзора за горизонтом. Ведь находилась на одном из самых возвышенных мест острова. Стоя на небольшой поляне перед входом в пещеру, можно было наблюдать за океаном. Но робинзона смущало то, что это место находилось достаточно далеко от воды. А именно к ней, родимой, его больше всего и тянуло. Стоя у самой черты прибоя, настолько близко, что ослабевшие от удара о мелководье волны едва-едва достигали его ног, и приятным холодком щекотали их, он подставлял лицо навстречу вольному ветру, на полную грудь вдыхал его свежесть и, всматриваясь в даль, мечтал, что рано или поздно появится на горизонте корабль, который умчит его к родным берегам. Где он сможет наконец-то обнять дорогих его сердцу людей! Присутствие моря как бы сближало его с родными, делало мечту о встрече с ними более явственной. Вот почему он вновь построил шалаш у воды, вот почему снова и снова приходил сюда к месту, где когда-то первый раз ступил на берег этого острова, и проводил целые часы в мечтах и воспоминаниях. Ему казалось, что если Провидению будет угодно распорядиться так, чтобы к острову подошел желанный корабль, то это должно случиться именно тогда, когда он будет находиться здесь, у берега. Это позволит ему быстрее броситься навстречу своему спасению и скорее ощутить радость спасения.

Но на самом деле произошло все иначе. Накануне Эндрю едва ли не всю ночь просидел, не смыкая глаз, на излюбленном валуне возле входа в пещеру и, наблюдая за ночной гладью океана, усеянной лунными бликами, все вспоминал о доме и мечтал, мечтал, мечтал... Спать отправился он уже с первыми лучами утреннего солнца, поэтому проспал едва ли не до полудня. Это было непривычно для него, ведь поднимался он всегда необычайно рано. Теперь же, выходя из пещеры и жмурясь от яркого солнца, он долго не мог привыкнуть к свету и к обстановке вокруг. Он хотел по обыкновению осмотреть горизонт. Это было его первейшим занятием после сна. Но сейчас океан, отражая яркие солнечные лучи, переливался таким огромным количеством ослепительных солнечных зайчиков, что на него невозможно было смотреть. Лишь только тогда, когда глаза полностью привыкли к свету, Эндрю взглянул на океан и…

Сердце его оборвалось: в лагуну заходил корабль, на котором поспешно убирали паруса!!! Издав нечленораздельный звук, Эндрю бросился со всех ног к берегу.

XV.

Тем временем в самом Лондоне продолжали бушевать политические страсти. После казни Страффорда парламент, как бы в благодарность за то, что Карл пошел на уступки и утвердил смертный приговор опальному графу, проявляет щедрость. В давно пустующей королевской казне наконец-то появляются средства! Правда, предназначены они были для оплаты и роспуска домой стоявших на севере страны двух армий - шотландцев и англичан.

Почувствовав вкус успеха, парламент продолжил дальше свое наступление. Еще в декабрьской петиции парламент рассматривал вопрос об отмене епископата. Теперь же оппозиция снова решила вернуться к обсуждению этой проблемы и рассмотреть поданную в парламент от имени жителей Лондона, Мидлсекса и других графств «Петицию о корнях и ветвях». Ее тщательно изучают Гезльриг, молодой Вэн, а также некий Оливер Кромвель, который, невзирая на свое провинциальное происхождение и не совсем презентабельный внешний вид (мешковатое простое деревенское платье, шляпа без ленты, прямой полотняный воротник не первой свежести), проявлял чудеса не только ораторства, но и действия. Благодаря чему удивительными темпами продвигался к признанию и уважению среди окружающих его соратников. Проявил он свое старание и здесь: плодотворно поработав над проектом, он, вместе с остальными своими соавторами по труду, уже к концу мая ставит его на обсуждение парламента.

И вот тут-то начинается самое интересное! Во время обсуждения в парламенте этого документа, вместе с другим – ставшей потом знаменитой «Великой ремонстрации», обнаружилось, сколь глубоки были расхождение позиций в самой палате общин…

Политика, как известно, штука такая, которая зачастую бывает столь же чистой, сколь чистыми бывают воротнички тех, кто ею занимается. Давать обещания своему народу и выполнять их - эти понятия столь же далеки друг от друга, как Земля и Луна. Кричать с усердием, способным спровоцировать появление грыжи: «Свобода! Равенство! Долой епископат - древо угнетения свободы совести, свободы проповеди слова Божия!», и реализовать эти лозунги в жизнь - это тоже понятия иногда не совместимые. Вспомним, мы об этом уже вскользь упоминали, как отреагировал парламент на борьбу крестьян против огораживаний на востоке страны. Революционный парламент, по логике событий, должен был бы поддержать революционные чаяния своего народа, за защиту интересов которого против королевского абсолютизма он так громогласно ратовал. Но не будем наивными: как же мог парламент поддержать идею равного распределения земли и имущества, если девять десятых от общего количества парламентариев составляли землевладельцы?! Неужели они не понимали, что революционная инерция всеобщего негодования могла быть обращена против их самих, их собственности?! При таком раскладе из своего лексикона парламентариям срочно пришлось бы исключать словосочетание «многострадальный народ, терпящий королевский произвол», и заменять его другим определением: «грязные голодранцы, посмевшие позариться на чужое добро». Стоит ли удивляться тому, что в итоге, новая власть объявила о неприкосновенности изгородей, возведенных до созыва парламента.

То же самое случилось и теперь, когда речь зашла об угрозе существованию самого парламента. Ведь это только лишь в громогласных заявлениях англиканские священники были «ленивыми, распущенными и невежественными», не проповедующие «Божьей правды», то есть учения о предопределении. В своем же внутреннем общении в дебатах о «равенстве и самоуправлении» многие парламентарии смотрели на епископат с другой позиции. Достаточно процитировать красноречивые слова депутата от Корнуолла сэра Эдмунда Уоллера: «Я смотрю на епископов, как на своего рода внешнее защитное укрепление. Однако, когда народ овладеет этим валом, перед ним будет разоблачена тайна, после чего мы ни в чем не сможем ему отказать. Тогда нам придется переходить к защите своей собственности. Если народ добьется равенства в церковных делах, то ему захочется и равенства в светских делах. Следующим его требованием будет аграрный закон».

Естественно, не все смотрели на проблему с этой точки зрения. Мелкие джентри и средние слои бюргерства имели по этому поводу иное мнение. Но крупные лендлорды и городские толстосумы помнили об убийственном аргументе Джона Стрэйнджуэйса: равенство в церкви означает равенство в государстве. Да и как же могли голосовать за отмену прелатства лорды, едва ли не треть которых сами носили епископскую мантию?! В итоге, все закончилось как в свое время и в истории с огораживаньями: билль на данной стадии его обсуждения был отвергнут!

Все эти страсти, бушевавшие в парламенте и за его пределами, живо интересовали леди Кэлвертон. Нетрудно догадаться, что она не изводила себя мыслью: окажется ли бедный народ с землей или без нее, добьется равенства или нет. Ее интересовало совсем другое. Она жадно выуживала информацию обо всем, что происходило вокруг, еще более тщательно анализировала услышанное, а затем долго и упорно размышляла и взвешивала: нельзя ли использовать сложившуюся ситуацию для своей личной корысти? Что максимально полезное для себя можно извлечь из всего этого?

Чего стоила одна лишь волна конфискаций имущества у врагов парламента! Леди Кэлвертон сразу же вспомнился дом Неда, который ей до сих пор нравился, и в котором она вновь, как когда-то, не прочь была бы обитать. И когда ее люди, следящие за Недом, доложили, что тот имел встречу с королем, леди сразу же смекнула: это обстоятельство нельзя оставить без внимания! Коль Бакстер заодно с королем, то, значит, он против парламента! А коль он против парламента, то и с его имуществом нечего церемониться! Пусть эта цепочка непосвященному на первый взгляд кажется хаотичной, нелогичной и даже сумбурной. Но с талантом леди делать из невозможного возможное, достаточно умело подать фильтрованную информацию нужным особам, в выгодном для себя свете, преподнести умело подтасованные факты - и дело сделано! Призвав к себе в союзники кого-либо из членов парламента, можно было одним махом расправиться с ненавистным ей Бакстером, и заодно снова завладеть его великолепным домом.

Леди Кэлвертон нисколько не сомневалась, что поступит совершенно справедливо, если в своих дальнейших планах и интригах она сделает ставку на парламент. Впрочем, изначально испытывая столь лютую ненависть к королю, она была лишена права выбора. Будь она в данной ситуации даже нейтральным человеком, дилемма: на кого поставить в этом грандиозном противостоянии, на короля или на парламент, для нее не стояла бы. Уж больно безрадостными виделись перспективы короля, и уж больно всесокрушающим казалось наступление парламента. Умная, рассудительная и дальновидная леди понимала, что тот, кто будет стоять в авангарде этих грандиозных перемен, потрясших страну, сможет добиться многого. Стоит ли говорить о том, что, желая себя видеть в числе тех, кому суждено будет творить историю Англии, она планировала себе место далеко не среди тех, кто был в последних рядах.

Итак, почувствовав, что время акклиматизации к новым для нее условиям жизни, после выхода из тюрьмы, прошло, леди Кэлвертон решила: пора приступать к делу! Но действовать спонтанно хладнокровной и расчетливой интриганке вовсе не хотелось. Она прекрасно понимала, что добиться успеха в таком грандиозном деле, что она задумала, одной ей будет необычайно трудно. Увы, но верных и фанатично преданных делу единомышленников, которые готовы были бы свернуть горы на пути к намеченной цели, в данную минуту она рядом с собой не видела. А найти быстро и без проблем такового было ой как не просто. Раньше это не было бы проблемой, но за полтора десятка лет изоляции от внешнего мира для леди оборвались многие связи и нужные знакомства.

И тут леди Кэлвертон вспомнила о Драббере! Более желанного компаньона трудно себе и представить! Тем более, учитывая его гипнотические способности! С такой всесокрушающей силой можно многого достигнуть!

Кстати: и с Бакстером Драббер поможет поквитаться! Впрочем, Бакстер не Карл. С ним она справилась бы и сама. Это для короля она задумала месть необычную, и чтобы реализовать этот план, нужны время, силы и помощники. А для Бакстера сгодилась бы и прозаическая удавка или кинжал в спину. Стоит только отдать соответствующий приказ своим людям. Но не следует торопиться: нужно сначала отыскать Драббера и освободить его. Он тоже пострадал от вмешательства в это дело Неда. Пусть и Джеффри удовлетворит свою жажду мести и полюбуется, как его обидчик будет корчиться в предсмертной агонии! Они оба, и леди Кэлвертон, и Джеффри Драббер, пострадали от вмешательства в их планы Бакстера, поэтому оба и имеют право рассмеяться в лицо агонизирующего врага и приумножить его страдания смачным плевком в лицо. Хотя, конечно, удавка или кинжал - это слишком просто для такого негодяя. Король, конечно же, фигура посерьезней и заслуживает более изощренной мести, но и для Бакстера, едва ли не главного виновника случившегося, быстрая смерть была бы неслыханно щедрым подарком. В отношении его непременно нужно что-то придумать, но обязательно что-то оригинальное. Впрочем, что гадать? В первую очередь нужно найти и освободить Драббера, а уж вместе они непременно что-нибудь сообразят.

И энергичная леди столь же энергично занялась поисками. Причем лично. Конечно же, не только сама: этим же активно занимались и ее люди. Но, если они в основном проверяли другие тюрьмы, то леди Кэлвертон, понимая, что короли Англии имели привычку упекать своих врагов и неугодных им людей не куда-нибудь, а именно в Тауэр, с него она и начала. Как всегда проявив изобретательность и хитрость, вчерашняя узница этого невеселого заведения быстро добилась своего: Драббер действительно оказался узником одного из самых отдаленных и уединенных подвалов Тауэра. Узнав это, леди почувствовала, как у нее от боли сжалось сердце: сколько лет они находились рядом, а так ничего один о другом и не знали!

Оставалось только освободить своего бывшего дружка из неволи, а это, по логике событий, должно быть самым трудным. Но на стороне неугомонной леди была не только изворотливость и смекалка, но и обстоятельства. Во-первых, Драббер - это не Страффорд, за каждым шагом которого следила вся страна, поэтому никто, в том числе и сам комендант Тауэра, не решился ни за какие посулы, чтобы посодействовать его побегу. О некогда грозном и могущественном Драббере все уже давно успели позабыть, поэтому его судьба мало кого волновала. Стало быть, ничто не должно препятствовать его освобождению. К тому же, по стране все еще катилась волна освобождения из тюрем тех, кто в свое время пострадал от произвола короля, а коль Драббер подходил под это определение, то данный вопрос должен был решиться без каких-либо проволочек!

Изобретательная интриганка придумала ловкий ход, который не только облегчил бы освобождение Джеффри из Тауэра, но и уже сейчас начал бы приносить ему популярность. Даже из пребывания в тюрьме, думалось леди, нужно извлечь выгоду! Для того, чтобы оказаться в первых рядах оппозиции, а затем и добраться до вершин власти, уже сейчас нужно громко заявлять о себе. Вот леди и решила сделать Драбберу громкое имя. А уж она, скромно оставаясь в тени своего единомышленника, затем смогла бы сполна воспользоваться сложившейся обстановкой.

Впрочем, леди Кэлвертон не нужно было изобретать что-то новое. События, свидетелем которых она была сама, и которые происходили еще до того, как леди вышла из застенков Тауэра, подсказали, каким именно образом она должна действовать в настоящую минуту. Уж больно впечатляющими были рассказы о триумфальном возвращении в Лондон мученика-пуританина Басквика, освобожденного парламентом и революцией из тюрьмы. А взять, к примеру, тех же Бертона и Прима! Гемпден, в свое время отказался (причем, сделал это в открытую) платить королю «корабельные деньги», из-за чего оказался в опале, теперь на удивление умело пожинал плоды своей популярности. Все эти люди, в итоге, стали самыми близкими соратниками лидера оппозиции Джона Пима.

Чутье подсказало леди: не нужно придумывать ничего нового! Достаточно поставить на место Басквика Драббера, создать ему образ такого же великомученика, пострадавшего от своенравия короля, и дело сделано!

И неутомимая интриганка взялась за дело. Ей даже не пришлось тратиться на посулы памфлетистам, чтобы те создали Драбберу ореол и славу великомученика. Достаточно было с дрожью в голосе, как это умеет не лишенная актерского таланта леди, рассказать, как в свое время, едва только на венценосную голову Карла 1 возлегла корона, проницательный и необычайно справедливый Джеффри Драббер сразу же раскусил короля. Озаренный едва ли не Божественным провидением, он предугадал будущую лавину неблаговидных поступков, которые совершит в будущем ненавистный теперь народу правитель. Желавший счастья своему народу, Драббер, не найдя поддержки среди тех, кто окружал в то время короля и всячески заискивал перед ним, бесстрашно решил в одиночку избавить народ Англии от грядущего произвола. Но королевские ищейки пронюхали о готовящимся смелом поступке одинокого борца за счастье народа и доложили об этом королю. Тот решил жестоко расправиться со своим противником. Хитрым и коварным Карлом был задуман мерзкий фарс во время одной из премьер в театре «Белая лилия». Подкупленные королем театралы все подстроили так, что в итоге изменником в глазах всех стал выглядеть именно Драббер! Этот кристальной честности человек был тут же вероломно отправлен королем в Тауэр!

Душещипательный рассказ вошедшей в роль повествовательницы, то и дело смахивающей слезу обиды и жалости к невинно пострадавшему, возымел должное впечатление на памфлетчиков. Лондон вмиг наводнили листовки, брошюры, газетные и журнальные статьи, с броскими заголовками, типа «Свободу первой жертве королевского произвола!»

Переступая уверенным шагом порог палаты общин, а затем и палаты лордов, леди Кэлвертон в душе радовалась возможности показать себя тем, с кем она желала сотрудничать в дальнейшем, и заодно познакомиться с ними ближе, а также помочь делу освобождения Драббера. Тут уже она мало напоминала ту скромную рассказчицу, со срывающимся от волнения голосом, какой она предстала перед памфлетистами. Здесь она с гневным видом трясла перед лицом парламентариев листовки и памфлеты, вопрошала: читали ли они их? И не дождавшись утвердительного или отрицательного ответа, с поражающей твердостью в голосе буквально кричала в лица тех, от кого зависела судьба Драббера: «До каких пор этот мученик, ваш же единомышленник, первым выступившим против произвола короля, будет мучиться в тюремных застенках?!» Проявив неординарный ораторский талант, леди помогла не только Джеффри, но и себе: многие обратили внимание на уверенную, целеустремленную даму, несомненные организаторские способности которой могли бы принести немалую пользу в борьбе с королем.

Лидеры оппозиции сразу поняли, что такая нескрываемая неприязнь к королю, приумноженная неукротимым темпераментом потрясающе уверенной в себе леди, может быть использована ими, как некая сила, в их дальнейшем противостоянии с королевской властью. И если совсем недавно леди Кэлвертон гадала, как ей хотя бы познакомиться, не говоря уж о том, чтобы сблизиться с теми, кто стоял в авангарде борьбы с ненавистным ей человеком, то теперь они сами, проявляли активность и первыми заводили разговор с ней! Ликующая в душе дама не могла себе позволить упустить такую благоприятную для нее возможность. Вскоре она могла свободно вести задушевные беседы не только с Бертоном, Гезльригом, Принном, Сент-Джоном, но и с Пимом и другими. Повода для разговоров не нужно было искать: дело борьбы против произвола короля - это тема, одинаково интересна всем. Правда, каждый вкладывал в это понятие совершенно разный смысл. Если среди лидеров оппозиции большинство было таких, кто искренне желал своей стране лучшего будущего, и хотел ограничить власть короля, особенно в тех случаях и моментах, где тот действительно был с общепринятой точки зрения не прав и поступал неверно, то леди Кэлвертон, нетрудно догадаться, меньше всего думала об Англии. А, уж тем более, о ее народе. Ею двигали две основные цели: месть королю и личная выгода, которую она сможет извлечь из всего этого в дальнейшем.

Многие парламентарии за пятнадцать, вернее за почти шестнадцать лет, коль уж быть более точным, порядком успели позабыть и о самом Драббере и о том, кто был прав, а кто виноват тогда в его противостоянии с королем. Но случай в театре «Белая лилия», о котором тогда судачил весь Лондон, вспомнился многим. А коль так, то и все то, о чем так настойчиво говорит эта дама, наверное, чистая правда. Стоит ли удивляться тому, что вскоре было дано «добро» на освобождение Драббера из Тауэра.

Сама леди Кэлвертон в это время также не сидела, сложа руки. Она вновь и вновь подбрасывала памфлетистам пищу для новых опусов. Те, скрипя перьями, старались вовсю, возводя неудавшегося заговорщика в ранг не только великомученика, а едва ли не национального героя. Жители Лондона, с отменой цензуры жадно внимающие каждому печатному слову, и принимая за чистую монету все то, о чем там говорилось, устроили у стен Тауэра встречу Драбберу едва ли не более торжественную, чем в свое время Басквику.

Среди встречавших была и леди Кэлвертон. Она с нетерпением ждала, когда откроются ворота и навстречу ей шагнет тот, с кем она в свое время провела так много прекрасных минут! Будущее рисовалось размечтавшейся карьеристке в самых радужных тонах. Еще бы! Им не нужно будет начинать все сначала. Благодаря ее задумке сделать из Драббера великомученика и борца против королевского произвола, они уже сейчас, прямо в сию минуту, могут смело отправляться к лидерам оппозиции. С их мнением в том кругу будут не просто считаться! Они сами станут лидерами! Нужно только непременно сейчас все объяснить Джеффри, чтобы он знал, как себя вести и что говорить в сложившейся ситуации,

Видя, как ворота отворились, и навстречу к ликующей толпе вышел освобожденный узник, леди Кэлвертон приготовилась вместе со всеми бурно, отбросив всю напыщенность и культурные манеры, поприветствовать своего друга. Но стоило ей лишь взглянуть на его странную поступь, сгорбленную фигуру и неуверенное поведение, она с замиранием сердца поняла: что-то здесь не так! Дурное предчувствие больно сдавило горло. Она бросилась, расталкивая всех, к объекту всеобщего внимания. Она обнимала его, гладила его руки, повторяла многократно: «Джеффри! Это я! Неужели ты не узнаешь меня?!» Но на нее смотрели совершенно безучастные, пустые и выцветшие глаза. Взгляд, как таковой, отсутствовал совершенно! Ни на что не реагирующие глаза просто уставились в одну точку и всего лишь! Вскоре ей стало совершенно ясно, что годы, проведенные в одиночестве в застенках тюрьмы, не прошли для узника бесследно: он лишился рассудка...

Леди Кэдвертон, видя, как перед ней с катастрофической быстротой рассыпаются совсем недавно возведенные ее воображением воздушные замки, в изнеможении упала на колени, и взвыла. Взвыла дико, протяжно, страшно. Толпа, минуту назад взорвавшаяся ликованием при появлении того, в ком они видели нового народного героя, догадываясь, что произошло что-то страшное, вмиг затихла. При всеобщей тишине вопль отчаяния леди Кэлвертон казался еще более отчаянным и страшным. Он придавал происходящему еще больше драматизма.

Впрочем, это и, действительно, была драма. В междоусобной борьбе, какими бы красивыми лозунгами не оправдывала каждая из сторон свои действия, никогда не было, нет, и не может быть победителей или проигравших. Здесь будут только проигравшие. В эту минуту Англия только лишь стояла на пороге величайшего противостояния, результатом которого станет огромное количество жертв и сломанных судеб. Драббер стал одним из тех, кому предстояло открыть этот печальный список,

XVI.

Давно уже Эндрю не приходилось демонстрировать такую прыть. Впрочем, за последние годы у него и не было необходимости столь быстро бегать. Сейчас же, завидев приближающийся к острову корабль, он не мог сдержаться, чтобы со всех ног не броситься навстречу своему спасению. Но совсем скоро, устав от быстрого бега, он подумал: зачем такая спешка? Ведь судно только лишь подходит к острову, а не собирается покинуть его. В любом случае он успеет: коль эти люди решили пристать к берегу, то так быстро они его вряд ли покинут. Но стоило ему какую-то часть пути пройти неторопливым пешим ходом, чего было вполне достаточно для того, чтобы перевести дух, как он тут же снова начинал бежать. Что поделать: уж больно огромным было желание поскорее увидеть людей, попросить их быстрее забрать его с этого острова. И уж вовсе непреодолимым было желание, как можно раньше ступить на палубу прибывшего судна, которое непременно унесет его подальше от этого опостылевшего ему места.

Правда, хотя Эндрю и пребывал в состоянии эйфории, когда способность человека трезво размышлять резко снижается, тем не менее, понимал, что радость его, возможно, преждевременная. Ведь можно было бы считать безумно удачным стечением обстоятельств ситуацию, при которой оказалось бы, что на этом корабле находятся его соотечественники, которые после посещения этого острова сразу же отправятся к берегам Англии и доставят робинзона прямо домой. Эндрю понимал, что это могут быть и французы, и португальцы, и испанцы, кто угодно. А свой дальнейший путь они могут держать отнюдь не к берегам Европы, а скорее даже наоборот. Но отчаявшийся робинзон был готов на все, лишь бы быстрее покинуть свою пусть и экзотическую, но трижды осточертевшую, тюрьму. Если даже судно и направляется к берегам Нового Света - не беда! Конечно, из-за этого будет потеряна уйма времени, но это хоть что-то, чем вовсе ничего. В колониях можно будет пересесть на какое-нибудь английское судно, отбывающее к родным берегам, а там и долгожданная встреча с родными не за горами.

Чем больше проходило времени, тем чаще Эндрю останавливался отдохнуть. Бег утомил его не на шутку. Чего уж здесь удивляться: в Лондоне его окружали слуги, кареты, поэтому столь интенсивными нагрузками он себя не обременял.

Путь с горы к берегу залива был немалым. Поэтому разумней было бы равномерно распределять силы. Все-таки не стоило так изматывать себя непривычно быстрым бегом, чтобы потом, что называется, еле волочить ноги. Чувствуя, что без отдыха, пусть и небольшого, ему не обойтись, Эндрю упал на траву, разбросал по сторонам руки и ноги и с величайшим удовольствием перевел дух. Но вскоре он снова вскочил и устремился к берегу. Правда, при этом уже не бежал, но ходьба его была довольно быстрой.

Все это время Эндрю приходилось преодолевать то заросли кустарника, то овраги, то лесной массив, откуда лагуна и стоящее на якоре судно, не просматривались. Ему очень хотелось взглянуть на корабль, на то, что происходит на нем, а также на берегу. Ведь прибывшие за это время уже вполне могли высадиться на остров. Но специально взбираться на какое-нибудь высокое место, откуда можно было бы посмотреть, что происходит в лагуне, Сунтон не стал - на это просто не было времени. Логичней всего было бы самым коротким путем добраться до берега залива, а там уж на месте во всем и разобраться. Именно так Эндрю и поступил.

Когда он подходил ближе к лагуне, сквозь густые кроны деревьев уже были видны солнечные блики, отражающиеся от ее водной глади. Ему показалось, что за это время прошла целая вечность. Утешало одно: он уже у самой цели. К тому же, сквозь все редеющие с каждым шагом ветви деревьев был отчетливо виден силуэт корабля, покачивающегося на волнах недалеко от берега. Правда, все те же ветви и листья на них все еще мешали тщательно разглядеть и определить: что это за судно и какой стране оно принадлежит. Но это для робинзона пока было не главным: корабль рядом, совсем близко, а все остальное - это не столь существенно!

Вот уже заросли совсем поредели, еще несколько шагов, и Эндрю выйдет на лишенную всякой растительности песчаный отрезок берега. А там уж до воды всего лишь несколько десятков ярдов! Вот эти шаги сделаны, заросли остались за спиной. Но лишь только герой нашего повествования ступил на песок и увидел открывшуюся перед ним картину, как из его уст вмиг вырвался сдавленный крик отчаяния. В то же мгновение он почувствовал, как внутри него что-то оборвалось...

Во-первых, и по очертаниям корабля, который теперь был очень хорошо виден, и по костюмам людей, прибывших на остров (особенно по хорошо заметным издали белоснежным жабо), Эндрю понял: это испанцы! Вариант этот был для робинзона, в силу исторически сложившихся к тому моменту разногласий между Испанией и Англией за господство в колониальной Америке, скажем так, не самый благоприятный. Но даже не это в первый момент так смутило Эндрю. А увидел он прелюбопытнейшую, но до боли знакомую ему картину. Спиной к Эндрю на берегу стоял испанец и уныло понурив голову провожал прощальным взглядом лодку, которая с каждым дружным ударом весел о воду, все больше удалялась от берега. Она совсем скоро должна была пришвартоваться к поджидавшему ее судну. Небольшая горка каких-то вещей, сложенных у ног оставшегося на берегу испанца, красноречиво говорила о том, какая участь постигла этого бедолагу. Примерно такая же кучка предметов первой необходимости, дававшем возможность какое-то первое время выжить на острове, лежала много лет назад у ног тогда еще молодого Эндрю Сунтона, который точно таким же печальным взглядом сопровождал уплывающую к «Элиабель» лодку. Увы, но история имеет свойство повторяться. Этого бедолагу-испанца, точно так же как и когда-то Сунтона, за какие-то грехи высадили на берег безлюдного острова. Эндрю нисколько не сомневался, что в эту минуту он стал свидетелем исполнения именно этого, давно бытующего среди морского люда наказания.

Но, будем откровенны и честно скажем, что вовсе не жалость к, возможно, несправедливому наказанному испанцу, как это случилось тогда с ним самим, заставила Эндрю вскрикнуть от отчаяния. Это была скорее жалость к самому себе. Ведь для Сунтона было совершенно очевидно, что еще немного - и надежды на спасение, которые он связывал с прибытием корабля, сейчас безнадежно рухнут. Дальнейшее развитие событий было легко прогнозируемо: лодку, которая доставила будущего робинзона к острову, сейчас подадут на судно, вслед за ней, поднимут и якорь, поставят паруса и... Истосковавшийся по людям робинзон так и останется снова на острове и снова потянется череда долгих и бесконечных, насквозь пропитанных скукой и тоской, дней. С той лишь разницей, что теперь он будет не один. Отныне сию невеселую участь с ним разделит и этот, чем-то провинившийся перед своими соотечественниками, испанец.

Нет! Только не это! Только не затворничество на этом проклятом острове! Еще не поздно! Его еще могут услышать! Если он будет кричать! И бросившись со всех ног к воде, Эндрю закричал:

- Постойте! Погодите! Вернитесь! Вернитесь немедленно!

Этот крик был такой неожиданностью для наказанного испанца, что он даже робко попятился в сторону, давая дорогу довольно заросшему человеку, который, забежав по колена в воду, продолжал орать во всю мощь своих легких:

- Вернитесь! Прошу вас! Вернитесь!

По замершим веслам можно было понять, что старания Эндрю оказались не напрасными: он был услышан. Возможно, именно этот отчаянный крик и столь же энергичная жестикуляция, а, возможно, простое любопытство, сыграли свою роль: лодка развернулась и устремилась к острову! Ликующий в душе робинзон, понимая, что непоправимого не случилось, и он будет спасен, не смог удержать своих эмоций. С криком: «Мы спасены!» он на радостях бросился обнимать испанца. Но тот в испуге бросился бежать прочь. Ситуация была трагикомичной, учитывая, к тому же то, что Эндрю был совершенно безоружен, в то время, как у ног испанца сверху оставленных ему для жизни на острове пожитков лежало ружье!

Едва лодка успела уткнуться носом в прибрежный песок, как переполняемый радостными эмоциями Эндрю, бросился к ним, изливая поток благодарностей людям, сидящим в ней. Но вид испанцев немного охладил ликующий пыл робинзона. На него тупо смотрели угрюмые лица, а взгляд каждого из них был так безучастен, словно все сказанное, адресовалось не им, а куда-то в пространство за их спинами.

Поначалу Эндрю смутила столь холодная реакция со стороны своих спасителей, но, потом его вдруг осенила догадка: так ведь это, наверное, потому, что испанцы ни слова не понимают из всего того, что он сказал на английском! Поскольку он совершенно не знал испанского, то, чтобы хоть как-то исправить положение, попытался изъясниться на давно позабытом им французском. Но все та же, не выражающая никаких эмоций маска на лицах испанцев, свидетельствовала о том, что они были такими же знатоками французского, как и английского.

Впору было бы прийти в отчаяние, но в это время один из испанцев показал знаком Эндрю, чтобы тот садился в лодку. Большего, вновь восприявшему духом робинзону, и не нужно было! Главное, что он попадет на судно! Все остальное - не столь важно, пусть испанцы увезут его с собой в Испанию, пусть еще куда - лишь бы подальше от этого острова!

Дружный удар весел о воду - и лодка вновь устремилась к кораблю. Эндрю от переизбытка эмоций не мог усидеть на месте. Но уже в следующее мгновение он вспомнил об оставшемся на берегу испанце. От одной только мысли, что этому бедолаге, как раньше и ему, придется провести здесь, возможно, немало времени, у него больно сжалось сердце.

- А как же он? - Эндрю повернулся с этим вопросом к тому, кто пригласил его в лодку. - Может, и его заберем? Это жуткое место. Не оставляйте его здесь!

Глядя на продолжающее оставаться непроницательным лицо испанца, Сунтон понял, что все попытки помочь бедолаге, будут бесполезными. К тому же, Эндрю показалось, что лицо испанца еще более нахмурилось. Видимо, на него раздражающим образом действовала болтовня новоиспеченного пассажира лодки, поэтому, чтобы не доводить дело до крайностей, Эндрю решил помолчать. В данной ситуации нужно было думать в первую очередь о себе, а не о ком-то.

По мере приближения лодки к судну, оно становилось все более громадным, а его мачты, казались еще выше, нагромождение такелажа все более величественным. Сунтону вспомнилось, как еще во время его скитания по морям любил такие моменты, когда, сидя в лодке, подплывал к кораблю. И с палубы громада мачт и рей, возвышающихся над головой, кажется внушительной, а отсюда, фактически с поверхности воды, все это видится еще более величественно.

На палубе собралось немало испанцев для того, чтобы поглазеть на неожиданного гостя. Движимые любопытством они собрались вокруг Эндрю, с интересом посматривая на него и ожидая: что же он скажет? Эндрю в свою очередь поглядывал на них и думал: с чего же начать? Завести разговор самому или они сами начнут расспрашивать его?

На палубе становилось все более людней, и только сейчас Сунтон начал обращать внимание на то, насколько разношерстным был внешний вид испанцев. Одежда моряков была интернациональной. Примерно такой же, как и у их коллег тянущих фалы и на английских кораблях, и на французских, и на голландских. Если у кого-то на теле и имелась вполне приличного вида полотняная рубашка да штаны без заплат, все равно они попадали под общее определение: голодранцы. Не вызывал удивление у Эндрю и чопорный испанский костюм, который был на многих, кто окружил его: гладко обтянутый камзол, шарообразные верхние штаны, широкие, подбитые ватой панталоны до колен, а также туго накрахмаленная широкая фреза. Эндрю не сильно разбирался в ризах, митрах, посохах, стихарях - кому и что предназначено носить и иметь по рангу, но то, что на судне было так много людей, облаченных в одежду духовных лиц, - это его несказанно удивило. Что это? Плавающий монастырь? Кто эти люди? Чего можно ожидать от них?

Из всей этой компании выделялись два человека, которые держались особо надменно и перед которыми расступались все остальные. Хотя и держались они вместе, но, были полной противоположностью один другому: круглолицый, толстый и краснощекий священник, а также поражающий своей худобой, по всей видимости, капитан судна, который к тому же выделялся среди остальных широкополой мягкой шляпой и гладким отложным воротником вместо фрезы. Именно он первым обратился к Сунтону, но тот не понял ни единого слова из его речи. Понимая, что молчание в ответ эти люди могут воспринять как какое-то пренебрежение в свой адрес, Эндрю заговорил:

- Я Эндрю Сунтон. Я дворянин из Лондона. Англия! Англия! - Повторил он, справедливо полагая, что если даже испанцы и не поймут ничего из его речи, то слова «Лондон» и «Англия» должны им о чем-то сказать. - Я случайно попал на этот остров. Заберите меня с собой, прошу вас! Я не могу здесь больше оставаться!

Лица этих двоих были столь же непроницаемы и безучастны, как те, которые Эндрю уже имел удовольствие лицезреть, находясь в лодке. От его внимания не ускользнуло то, что все исподтишка поглядывали на этих двоих. Видимо, первоначальное впечатление Сунтона было верным: именно эти двое главенствовали на судне, и именно от них сейчас зависела судьба жаждущего спасения робинзона.

Капитан (будем называть его так) повернул голову к священнику. Тот после еле уловимой паузы что-то сказал, после чего капитан лишь утвердительно кивнул головой. В следующее мгновение взгляд его был уже адресован тем, кто доставил сюда незваного гостя на лодке. Пренебрежительная отмашка тыльной стороной ладони от себя была понятна и без перевода на любом языке мира. У Эндрю от дурного предчувствия пересохло во рту. Несколько дюжих испанцев, которые совсем недавно проворно управлялись с веслами, сейчас уверенно направились к Эндрю. Все еще веря, что он ошибся в своих предположениях, поскольку такая дикая несправедливость просто не имеет права совершаться, Эндрю стоял, и надеялся, что все обойдется. Но, когда матросы начали подталкивать его к борту и указывать пальцами, мол, прыгай за борт, мил человек, и сам вплавь добирайся к берегу, Эндрю стало понятно, что произошло то, чего он больше всего боялся. Можно только догадываться чего стоило ему, человеку, знающему себе цену, смирить гордыню и упасть на колени перед этими людьми.

- Пощадите! Не прогоняйте меня! Я отплачу вам добром! Я...

И именно в эту минуту произошел инцидент, который по сути своей был настолько пустяшным, что в иной раз о нем никто бы и не стал упоминать. Но именно, то, что произошло дальше, подсказало Эндрю, как нужно ему поступить, чтобы найти выход из, казалось бы, совершенно безнадежной ситуации.

А произошло следующее. Чуть в стороне от описываемых нами событий, но там же, на палубе, все это время работал плотник, подготавливая клинья для какой-то нехитрой конструкции. Теперь нужно было их вставлять в предназначенные для них отверстия. Первая же попытка плотника сделать это оказалась неудачной. То ли он что-то сделал не так, то ли деревянный клин просто выскользнул из его рук, но именно грохот, спровоцированный падением и ударом клина о палубу, привлек всеобщее внимание. Все инстинктивно повернулись, чтобы взглянуть: что же там произошло? И увидели, как, по всей видимости, не слишком расторопный плотник попытался вновь вставить поднятый с палубы клин, но снова, к счастью Эндрю, уронил его. Именно к счастью Эндрю, поскольку он сразу же понял: это его шанс!

Буквально в несколько прыжков оказался возле нерадивого испанца, Эндрю взял у него из рук клин, и буквально одним ударом топора загнал его в отверстие. В следующее мгновение он берет второй клин и столь же умело вгоняет его во второе отверстие! А когда третий клин оказался намного шире предназначенного для уплотнения отверстия, и не смог войти в него, Эндрю проявив чудеса обращения с топором, ловко подтесал стороны клина, после чего с первого же маху, вогнал предназначенное для него место!

Теперь уже капитан с какими-то словами обратился к своему собеседнику, а тот в свою очередь, как несколькими минутами раньше его компаньон, ограничился утвердительным кивком головы. В следующее мгновение прозвучала громкая команда капитана, и все на судне пришло в движение. Одни налегли грудью на вымбовку, и привели в движение шпиль, на который начал наматываться якорный канат, другие привели в движение фалы, брасы и иные снасти. Вскоре корабль, величаво расправив паруса, словно благородная птица крылья, устремился, подгоняемый свежим ветром, прочь от острова. Эндрю, не отрываясь от своего занятия, краем глаза взглянул на остров, и на одинокую фигуру испанца, застывшего на берегу залива, вновь вспомнил события полуторадесятилетней давности и мысленно отметил для себя: как все переменчиво в этом мире, и в то же время так постоянно...

XVII.

Когда в 1534 году в Париже испанским мелким дворянином, религиозным фанатиком Игнасио (Игнатием) Лойолой был основан орден иезуитов – воинствующих католиков – мало кто мог предположить, сколько бед и слез принесет человечеству эта организация. Лойола, в прошлом подвизавшийся на военном поприще, дал «Обществу Иисуса» многие организационные принципы регулярного войска. В ордене существовала строгая дисциплина, предписывавшая беспрекословное подчинение всем, стоявшим выше на иерархической лестнице. А если к этому еще и добавить систему обязательного взаимного недоверия внутри ордена - каждый следил и шпионил за каждым - то можно понять, на каком поприще лучше всего могла проявить себя эта организация. Иезуиты активно участвовали в деятельности инквизиции, преследовали передовых ученых и мыслителей, став оплотом мракобесия, клерикализма и политической реакции,

После тайного совещания Игнатия Лойолы с Павлом III, на голове которого в то время возлежала священная тиара, был созван Тридентский собор. И когда в 1540 году папа Павел III утвердил создание нового религиозного ордена, иезуиты сполна отплатили своему благодетелю за эту услугу: в подходящий для папы момент они отравили пылкого противника папства Лютера. Кстати, это не единичный случай, когда иезуиты выполняли кровавые поручения своих обличенных высшей духовной властью покровителей. Вошедший со временем на святой престол Григорий ХIII также воспользовался услугами иезуитов, чтобы убрать со сцены одного из наиболее грозных противников римской курии принца Оранского. Правда, иезуит, которому было поручено выполнить святую миссию, промахнулся - его поймали с поличным, и разгневанный народ расправился с ним.

Но неудача заговора еще больше раззадорила святого папу. С помощью иезуитов он нашел фанатика, который вскоре и заколол принца Оранского. Это несказанно обрадовало наместника Божьего на земле и подтолкнуло к новым «свершениям». Снова воспользовавшись услугами учеников Лойолы, он вооружает другого фанатика, и отправляет его в Англию с заданием поскорее избавиться от Елизаветы Английской. Но незадачливого палача изобличили и казнили, королева Елизавета, выведенная из терпения постоянными происками иезуитов, запретила им под страхом смертной казни появляться на Британских островах.

Но глупо было бы считать, что иезуиты были такой себе послушной игрушкой в руках тех, кто восседал на святом престоле. В первую очередь последователи Лойолы думали о себе. Поэтому, если на пути их интересов мог стать даже папа, то они и против него не гнушались применять излюбленное свое средство - яд. Так, к примеру, Сикст V имел неосторожность заявить, что бесчисленные преступления, предательства и ненасытное честолюбие иезуитов истощили его терпение и побуждают думать о радикальной реформе и полном искоренении зла. И как вы думаете, отреагировали на это игнатиане? Через несколько дней его святейшество умер от яда!

Вступивший след за Сикстом на папский престол Урбан VII в день коронования уплатил собственными деньгами все долги, приказал раздать хлеб и мясо беднякам Рима и его предместий. Если многочисленные предшественники Урбана VII использовали апостольский престол исключительно для личной наживы и удовлетворения своих узкородственных благ, то он проявил удивительнейшую честность: отказался пожаловать своим родственникам высшие чины римского двора, обязал хлебопеков «улучшить качество хлеба, и уменьшить цену», взял на себя заботу об инвалидах. Иезуиты, пока волна перемен не коснулась их лично, с усмешкой наблюдали за чудачествами нового папы. Но стоило его святейшеству приступить к реализации своих миролюбивых планов, и назначить комиссию для преобразования религиозных орденов, чтобы обуздать слишком могущественное общество Иисуса, сыны Лойолы сразу же вспомнили о столь любимом ими яде! 2 сентября 1590 года, всего лишь через двенадцать дней после своего восшествия на святой престол, Урбан VII скончался. Стоит ли говорить о том, что стало причиной смерти?

Новым папой был провозглашен кардинал Николая под именем Григория ХIV. Опасаясь яда иезуитов, Григорий ХIV сразу же после восшествия на престол объявил себя сторонником сынов Лойолы, и установил добрые отношения с Испанией и с руководителями католической лиги. Но и это не помогло новому папе, видимо, до конца так и не осознавшему, со сколь грозной и могущественной силой он имеет дело. Пришлось бедолаге необычайно рано расстаться с местом на святом троне, так и не насладившись до конца всеми прелестями, даруемыми властью.

Еще больше не повезло новому папе, принявшему имя Иннокентия IX. И угораздило же его объявить о своем намерении начать политику умиротворения в Европе, устранить причины разногласий и разрешить иезуитам обращать еретиков только путем убеждения и примером добродетели! Это кто будет убеждать и применять добродетель?! Те, которые жить не могли без умиляющих их слух и зрение предсмертных стонов и агонизирующих конвульсий, умирающих на кострах инквизиции?! Те, которые с неописуемым восторгом праздновали «счастливый» исход Варфоломеевской ночи, в то время как вся Европа в ужасе содрогнулась от известия о неслыханно жестокой резне?! Выпад против иезуитов предрешил его участь: 30 сентября 1591 года, через два месяца после своего избрания, он был отравлен все тем же ядом!

Также не повезло новому папе, принявшему имя Иннокентия IX. В этом ряду уместно будет упомянуть и имя короля Генриха IV, узнавшего, что иезуиты приступили к организации заговора против него, поэтому и решившего призвать сынов Лойолы обратно во Францию, откуда они в свое время были с позором изгнаны. Стоят того, чтобы быть процитированными, слова, сказанные королем своим приближенным, прежде чем предпринять такой шаг: «Мы стоим перед дилеммой - либо вернуть в наше королевство иезуитов, сняв с них проклятие и позор, которых они вполне заслуживают, либо преследовать их со всей жестокостью, запретив им приближаться к нашим владениям. Но тогда нам придется быть начеку, носить латы даже в собственных апартаментах, не принимать пищи без предварительной проверки врачей, дрожать при приближении вернейших наших подданных, ибо эти люди повсюду имеют своих агентов и умеют ловко повернуть настроение умов, как им нужно. Страх перед иезуитами превратит нашу жизнь в ад!» Согласитесь, что, вряд ли можно придумать более красноречивую характеристику этим страшным людям! Как вы думаете, чем они отблагодарили короля, который тут же подписал указ, разрешающий ордену Иисуса вернуться во Францию? Да, вы правы! Спустя несколько лет после их возвращения, 14 мая 1610 года, Генрих IV пал от кинжала фанатика Франсуа Равальяка. Кто вложил в его руку смертоносное оружие - известно всем.

Чтобы не надоедать читателю, ограничимся упоминанием имени еще одной жертвы иезуитов - папы Льва XI. Его начинания заставили всех поверить, что пришло владычество доброго папы: он изгнал большую часть придворных из Ватикана, упразднил часть налогов, которыми его предшественники облагали провинции, объявил о реформах в управлении церковью. И все было бы ничего, если бы обуреваемый гуманными идеями папа не посягнул на святое святых: не надумал уничтожить два ненавистных всем ордена - доминиканцев и иезуитов. Как отреагировали сыны Лойолы на подобное известие, легко предсказать. Они угостили его одним из самых быстродействующих ядов и, процарствовав всего двадцать шесть дней, папа Лев XI скончался …

Чтобы до конца понять доктрины общества иезуитов, с которыми нам еще не раз придется встретиться на страницах нашей книги, позволю себе процитировать несколько образчиков иезуитской морали. Некоторые места в этих сочинениях настолько выразительны, что автор не удержался от соблазна выделить некоторые слова, чтобы читателю больше было понятно, насколько абсурдными иной раз бывают постулаты и призывы тех, кто... Впрочем, что говорить?! Читайте - и решайте сами:

«В некоторых случаях кража не является грехом. ЖЕНА может В ТАЙНЕ ОТ МУЖА брать из общей кассы столько денег, сколько найдет нужным. Она может его обкрадывать, используя деньги на игры, туалеты и даже для ОПЛАТЫ ЛЮБОВНИКОВ, но при условии, что ОТДАСТ ПОЛОВИНУ ДЕНЕГ ЦЕРКВИ. Прислуга может обкрадывать хозяев, но при этом ДЕЛИТЬСЯ СО СВЯЩЕННИКОМ».

«Если монах, знающий о том, какая опасность подстерегает его, если он будет застигнут во время прелюбодеяния, входит вооруженный в комнату к своей возлюбленной и убивает мужа, он может продолжать церковные функции. Если священник у алтаря подвергается нападению ревнивого мужа, он вправе прервать обедню для того, чтобы убить нападающего, и затем без перерыва, С РУКАМИ, ОБАГРЕНЫМИ КРОВЬЮ, вернуться к АЛТАРЮ и ПРОДОЛЖИТЬ СЛУЖБУ».

«СЫН может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ ОТЦА, чтобы воспользоваться наследством, МАТЬ может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ ДОЧЕРИ, чтобы не кормить ее и не давать приданого. СВЯЩЕННИК может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ своего ЕПИСКОНА в надежде стать его преемником. СЫН, УБИВШИЙ ОТЦА в пьяном виде, может РАДОВАТЬСЯ богатству, которое ему достанется».

«ДЕТИ-католики обязаны ДОНОСИТЬ на своих РОДИТЕЛЕЙ-еретиков, хотя, и знают, что ересь понесет за собой СМЕРТНОЕ наказание. Если же они живут в протестантской стране, то могут без страха и упрека ЗАДУШИТЬ РОДИТЕЛЕЙ».

Каково?! Читатель с нормальной психикой может в этом момент отшвырнуть в сторону книгу и с гневом возразить: «Ну, автор и зарвался! Не может человек, высшее творение на этой земле и воплощение разума опуститься до подобных слов! Такое не то, что исполнять, о таком и думать страшно!» Что автору возразить на такое? Достаточно лишь процитировать еще нескольких людей, кстати, не каких-то там вымышленных литературных героев, а вполне конкретных исторических лиц, которые не только думали об этом и говорили, но без угрызений совести внедряли сказанное в жизнь!

Альберт III, герцог Баварский, находящийся под влиянием иезуитов, браво откликнулся на призыв святого отца Пия IV провести в жизнь постановления Тридентского собора, заявив, что «ГОТОВ ПЕРЕБИТЬ ТРИ ЧЕТВЕРТИ СВОИХ ПОДДАННЫХ, лишь бы возвратить оставшуюся четверть в лоно католической церкви».

Вспомним о знаменитом «пороховом» заговоре, когда иезуиты собрались взорвать здание парламента, когда на открытии должна была присутствовать королевская семья и, конечно же, сам Яков I, которого святые отцы решили проучить за то, что тот осмелился поставить их на место. На вполне резонный вопрос: «При открытии парламента будут присутствовать столько же католиков, сколько и еретиков, и нам придется ответить перед Богом за смерть наших братьев», благочестивые отцы ответили: «Если бы благочестивых ВЕРУЮЩИХ было даже на ОДНОГО МЕНЬШЕ, чем еретиков, то и этим следует пренебречь, УНИЧТОЖИВ ИХ ВСЕХ ВМЕСТЕ: Бог простит нам это во имя той великой славы, которую пожинает».

А вот цитата из инструкции генерального инспектора трибунала инквизиции при Пие V: «...ПОРАЖАЙТЕ всех, НЕВИННЫХ или виновных, ибо ЛУЧШЕ УМЕРТВИТЬ СТО НЕВИННЫХ, чем оставить в живых хотя бы ОДНОГО виновного».

Вот вам и «высшее творение на земле», да «воплощение разума»…

О каком разуме может идти речь, если люди на протяжении всей истории существования человечества, с завидным упорством, достойным лучшего применения, уничтожают себе подобных только за то, что те исповедуют другую религию, другую веру?!

Но вернемся к любвеобильным сынам Игнатия Лойолы. Вынашивая планы мирового, «вселенского» государства иезуитов, они быстро вышли за пределы Европы: в 1542 году они проникают в Индию, в 1549 г. - в Японию, в 1563 г. - в Китай, в 1594 г, - на Филиппины. Но наибольшего размаха деятельность ордена иезуитов достигла в Америке. Хотя и появились они там позже других католических монашеских орденов - доминиканцев, францисканцев и августинцев. Лишь в 1566 году первые иезуиты прибыли во Флориду, в 1568 г. - в Перу, в 1572 г. - в Новую Испанию. Вскоре многочисленные полки черной армии распространились по всем испанским владениям, вплоть до самых отдаленных их уголков.

Значительно усилился приток иезуитов в Испанскую Америку в первые годы XVIII века, после, появления, а затем и быстрого распространения брошюры побывавшего в Перу иезуита Диего де Торреса, который в прикрашенных тонах расписывает грандиозные перспективы для деятельности последователей Лойолы в Америке. Мало кто обращал внимание на явно пропагандистские цели этого опуса, многие кинулись через океан, руководствуясь не только стремлением приумножить славу Божью на землях Нового Света, но и наслышавшись массу захватывающих дух историй о несметных богатствах, хранящихся в недрах этих земель. Желание отхватить и себе лакомый кусочек от общего пирога было таким, с которым было трудно бороться.

К числу таких искателей счастья и принадлежал дон Диего де Мендосо. Впрочем, сказать, что его повлекло через океан только стремление обогатиться, было бы неверно. Как ярый последователь учений Игнатия Лойолы, он слепо верил в незыблемость постулатов той веры, которой служил, и был преисполнен желанием донести слово Божье до заблудших душ тамошнего населения. Но и рассказы о серебряных и алмазных копях, которыми изобилуют земли по ту сторону океана, также не проходили мимо его ушей.

К тому же, ехал он, как говориться, не на пустое место. В свое время в поисках своего счастья отправился в этом же направлении его родственник дон Педро де Арренсуэло, который теперь звал дона Диего к себе, на все лады расхваливая в своих посланиях все прелести тамошнего бытия. Дону Диего и без того было известно, каких успехов добилась миссионерская деятельность его братьев по вере на землях Нового Света. Она достигла там такого размаха, что все же без малейшей доли преувеличения говорили о Иезуитском государстве в Парагвае. Именно туда и звал Диего дон Педро. Письма родственника окончательно убедили искателя приключений: нужно ехать!

А зародилась в его душе подобная мысль еще тогда, когда он впервые услышал пересказ речи известного теолога Антуана Арно перед парижским парламентом. И хотя ставшая после этого знаменитой речь Арно изобличала гнусные действия сынов Лойолы, дон Диего умудрился закрыть глаза на неприятные для него изречения, а выудить из этого выступления то, что так взволновало его душу. «Пусть все знают, - говорил Арно, - что любовь иезуитов к золоту столь же ненасытна, как их жажда крови: они уничтожали населения целых островов у берегов Америки, дабы утолить свою алчность. Они изобретали новые, массовые пытки, которым подвергали четыре тысячи человек одновременно, раздевая их донага, приковав, друг к другу железными цепями. В течение нескольких месяцев они избивали их трижды в день, требуя, чтобы несчастные открыли, где находятся спрятанные сокровища».

Из всего текста (здесь воспроизведена только малая его часть) дон Диего обращал внимание только на слова «золото», «сокровища». Тогда он еще не знал, как поступить. Как сделать так, чтобы его желание отправиться по ту сторону Атлантики не выглядело в глазах его соратников по вере чем-то предосудительным, вызванным меркантильными интересами. Теперь же, когда миграция сынов Лойолы по всему свету стала явлением обыденным, отправиться в такой вояж не составляло большого труда. К тому же, за это время дон Диего сумел завоевать определенный авторитет, продвинутая вверх по ступенькам иезуитской иерархической лестницы. Поэтому не нужно было у кого-то что-то просить иди от кого-либо зависеть: теперь он уже и сам мог нижестоящим диктовать свою волю.

Естественно, что, снаряжая экспедицию через океан, благочестивый отец обставил все так, что со стороны все должны были видеть: он направляется туда, чтобы совершить пришествие «истинного креста» в страну индейцев, возвратить их заблудшие души в лоно христианства, поспособствовать триумфу веры воинства христова. Компанию ему на борту «доньи Аны» составили такие же единоверцы, как и он сам. Впрочем, не совсем такие. Этим юнцам еще рано было думать, по мнению дона Диего, о золоте, наживе и прочих утехах души. Их нынешний удел - слово Божье, и не более того.

Привыкший во всем полагаться на своих родственников, дон Диего и здесь не удержался от соблазна, и подключил к делу своего, пусть и дальнего, но все же родственника Сан-Хуана де Толедо, который был одновременно и владельцем, и капитаном судна «донья Ана». Правда, вскоре благочестивый отец пожалел о своем выборе. Родственные узы - это, конечно же, святое, но и о деле нужно не забывать. С виду величественная «донья Анна» на деле оказалась изрядно изношенной посудиной, которая давно требовала ремонта. С первых дней плавания то одна, то вторая поломка, или другая какая-либо заминка изрядно портила нервы и расстраивала дона Диего. Для плотников здесь работы было - хоть отбавляй, а они вместо того, чтобы работать с удвоенной энергией, еле волочили ноги. Чувствовалось, что капитан уделил недостаточное внимание при подборе экипажа.

Это лишний раз подтвердилось в истории со строптивым моряком, из-за которого им пришлось немного сменить курс, чтобы высадить негодяя в наказание на безлюдном острове. Дону Диего очень не хотелось терять время для этого маневра, но все же согласился с доводами капитана, что для профилактики дисциплины на корабле это необходимо сделать. Чтобы другим неповадно было. А то ведь стоит дать поблажку этому сброду - и кто знает, как все обернется в дальнейшем. Ведь плавание, по сути, только началось. За время пути многое чего может произойти.

Правда, из визита к острову они сумели извлечь для себя и немалую выгоду. Штат судна пополнился еще одним столь необходимым плотником, который, впрочем, хоть и был англичанином, а ко всем англичанам дон Диего питал отчаянное отвращение, тем не менее, оказался весьма расторопным малым. Он, вне всякого сомнения, справлялся с работой двоих, а то и троих плотников! Его умение на этой хлипкой посудине было явно кстати. Благо дело, попутный ветер весело наполнял паруса, судно неслось вперед к намеченной цели, и на душе дона Диего стало намного спокойней: ну теперь-то ничего больше, думалось ему, не помешает им благополучно достичь намеченной цели.

Беда пришла неожиданно, когда ее не ждали. Находясь примерно на полпути между северным тропиком и двадцатой параллелью на «донье Ане» заметили, как их стремительно настигает какое-то судно. Капитан приказал добавить парусов, но преследовавшее их судно имело явно лучшие ходовые качества, нежели истосковавшаяся по ремонту «донья Анна». Вскоре все на испанском судне поняли: стычки с неприятелем им не миновать. А когда еще дон Диего осознал, что преследуют их не кто-нибудь, а именно англичане, его просто переполнили эмоции! Здесь смешалось все: и раздражение, что эти мерзавцы мешают продвижению к намеченной цели, злоба и ненависть к самим англичанам, которых, как мы уже говорили, он жутко не любил, и страх перед ними. Ведь он понимал, что произойдет, если среди англичан найдется такой же противник и ненавистник всего испанского.

Глядя на открывающиеся пушечные порты на английском судне и появляющиеся из темноты трюмного помещения жерла пушек, дон Диего ощутил, как недоброе предчувствие предательские холодком пробежало по его спине. Но он старался изо всех сил отогнать от себя прочь мысли о самом худшем. Он просто не хотел верить в то, что непоправимое может случиться.

Увы, но все вышло именно так. Вскоре англичане, после ожесточенного сопротивления «доньи Анны» и пушечной перестрелки, взяли их на абордаж и перебили добрую половину испанцев. Но в стане победителей явно не ощущалось радости. Капитан английского судна только лишь сыпал проклятия в сторону поверженного противника:

- Испанские свиньи! Я только зря потерял нескольких своих людей! Вместо золота я вижу только пустые трюмы и противные рожи этих святош! На кой черт они мне нужны?! Грехи замаливать я пока что не собираюсь, поскольку еще до обидного мало я их совершил. Вот отправлю побольше на тот свет таких, как вы, да побольше натрушу золотишка из ваших тугих кошельков, вот тогда можно будет подумать о покое. А пока что...

Видя, что получившая в бою пробоину ниже ватерлинии «донья Анна», начала медленно погружаться в воду, капитан, со словами: «Так умрите же, испанские свиньи!», приказал своим людям срочно покинуть тонущее судно.

Вскоре абордажные крюки были убраны, судно англичан отошло в сторону, на нем подняли паруса, и оно устремилось к горизонту. Дон Диего стоял на палубе полузатопленной «доньи Анны», которая с каждым часом все больше погружалась в пучину, испепелял злобным взглядом тающий вдали корабль и сыпал ему вслед проклятия. Мечты о счастливой жизни на золотоносной земле, так и не увиденной им страны, таяли столь же быстро, сколь быстро погружался в пучину Атлантики корпус так и не дожившей до своего очередного ремонта «доньи Анны».

XVIII.

Со смешанными чувствами ступил Нед на песчаный берег острова Вилсона. С одной стороны, после долгого перерыва ему было интересно побывать в знакомых раннее местах, вспомнить, как приходилось ему здесь когда-то робинзонить вместе со своими друзьями, искать сокровища и извлекать их из недр острова. С другой стороны он понимал, что вскоре ему придется увидеть то, что за это время осталось от его лучшего друга. Одна только мысль об этом угнетающе действовала на Неда.

Недалеко от берега мирно покачивался на волнах «Лайм», доставивший его сюда. Рядом, за спиной, гребцы вытаскивали лодку подальше на берег, чтобы за время их пребывания на острове шальная волна не смогла увлечь за собой эту небольшую посудину в открытый океан. Нед продолжал стоять, осматривая печальным взглядом берег, на котором они когда-то ловили черепах и крабов, разделывали их и сушили на солнце мясо. Сколько раз, стоя на этом берегу, вглядывались они втроем вдаль, в надежде увидеть желанный парус, мечтали о том, чем займутся, по возвращении на родину. Господи! Как давно это было! И было ли вообще?! События тех незабвенных лет были столь бурными, и развивались столь стремительно, что теперь, прожив столько лет в мире и спокойствии, Неду кажется, что все случившееся было если не удивительным сном, то какой-то невероятной, выходящей за рамки обыденного бытия эдакой вспышкой, всплеском событий, которых в ином случае хватило бы другому на целую жизнь. Казалось, что все это кануло в Лету и возврата к этому уже больше не будет никогда! А ведь нужно же было такому случиться, что все как будто бы возвратилось вновь, и вот он снова стоит на берегу острова своей молодости.

Внезапно внимание Неда привлек находящийся недалеко в начале зарослей крытый листьями пальмы шалаш. С чувством необычайного волнения, вмиг овладевшего его душой, Нед поспешил к этому шалашу. Это было просто поразительно! Точно такой шалаш, причем на этом же месте, они построили тогда втроем здесь, во время их совместной робинзонады. Кстати, построили не на ровном месте: он был сооружен там, где еще находились разбросанные непогодой и ветром остатки первого шалаша, построенного в свое время одним Сунтоном. Нед вспомнил, насколько сильно разрушенным было то, что когда-то строил Эндрю. А ведь с того времени, когда Сунтон покинул остров, а потом они сюда прибыли втроем, прошло не так уж много времени. И то непогода за прошедшие месяцы успела почти окончательно разрушить шалаш. Теперь же, когда прошло около полутора десятка лет, шалаш стоял целехонек, словно был построен совсем недавно!

Чувствуя, как стучит в груди сердце, Нед осмотрел шалаш снаружи, дивясь тому, что метод подобного строения ему необычайно знаком!

Чего стоила только такая деталь: шалаш был укрыт прокопченными с одной стороны листьями пальмы, причем все они были положены прокопченной стороной вовнутрь! Как во всем этом чувствовалась рука Эндрю! Ведь он настаивал тогда построить шалаш именно таким образом! Неужели и это творение его рук дело?! Неужели он жив?! В любом другом случае он просто не мог бы построить этот шалаш. Ведь он был пленником на «Фаворите», был ограничен в действиях. Кто в такой ситуации позволил бы ему заниматься постройкой шалаша? А потом получил пулю. Но кто же тогда построил шалаш? Причем, построил именно так, как это делал Эндрю!

Намереваясь заглянуть вовнутрь шалаша, Нед так хотел увидеть там если не спящим самого Эндрю, то хотя бы найти там какую-нибудь вещь, что напоминала бы о нем! Увы, внутри этого нехитрого сооружения было совершенно пусто. К тому же, как ни искал что-либо заслуживавшее внимания Нед вокруг шалаша, но так найти и не мог. Но ведь кто-то построил этот шалаш! К тому же было это не так уж и давно! Кто?! Пусть не Сунтон, тогда кто?! Кто-то наверняка должен быть на острове! Но тогда почему о таковом ничего не упомянул в своем рассказе Дэвид Росс? Сознательно скрыл этот факт? Не может быть! Нед нисколько не сомневался, что Росс был с ним совершенно искренен. Возможно, кто-то из членов «Фаворита» остался на острове? Но, судя по рассказу Росса, все покинули этот клочок земли. За исключением Эндрю, разумеется. Но выстрел в упор... Нет. Вряд ли он мог остаться в живых, хотя с этой минуты Нед начал верить в это. Вернее, не верил, а сохранял надежду, что такое может быть. С одной стороны, ему очень хотелось, чтобы его шальная, почти невероятная догадка подтвердилась. С другой стороны, много свидетельствовало о том, что Эндрю действительно уже давно нет среди живых.

Как бы там ни было, но Нед, заметно восприявший духом, поспешил, (вместе с другими членами команды «Лайма», высадившихся на остров), к месту, где по рассказам Росса, он должен был обнаружить тело Эндрю. Поспешил с надеждой, что страшная находка так и не будет им обнаружена.

Поваленное дерево и огромная, довольно приличной глубины яма, на месте, где Вилсон в свое время спрятал клад, а Нед вместе с Эндрю и Спенсом перепрятали его, свидетельствовала о том, что людям Каннингема здесь действительно пришлось поработать на славу. Еще бы: такой лакомый кусочек был отхвачен! Лишь на мгновение, взглянув на дно ямы, и обнаружив, что она совершенно пуста, Нед сразу же бросился к оврагу, где, по словам Росса должно было находиться если не тело Сунтона, или хотя бы то, что от него осталось.

Стоя на самом краю оврага, Нед внимательно осмотрел все, что находилось на его дне, но ничего, кроме кустарников да высоких трав, так обнаружить и не смог. Это еще ни о чем не говорило. Нед спустился вниз и начал тщательно осматривать там все, буквально заглядывать под каждый кустик. Стоит ли говорить о том, что этим же занялись и все остальные, те, кто участвовал вместе с Бакстером в этой вылазке на остров. Увы, вернее, к счастье, тщательный осмотр не только этого места, где, согласно логике, и разыгралась трагедия, но и ближайших окрестностей, никаких результатов не принес. Нед ликовал в душе. Вера в то, что его друг все же не погиб, а выжил, укрепилась в нем с этой минуты окончательно. Если бы он действительно, если руководствоваться рассказов Росса, свалился на дно оврага сраженный пулей, то сейчас они непременно нашли бы что-нибудь, свидетельствовавшее о разыгравшейся здесь в свое время трагедии. С тех пор прошло несколько месяцев, и за это время труп Эндрю мог быть расклеван птицами и растерзан зверьем. Но ведь все равно должно было что-то остаться! Череп, кости, одежда, обувь. Но всего этого на дне оврага нет! Даже если и предположить, что звери могли оттащить тело несчастного куда-то в сторону, все равно хоть что-нибудь из вышеперечисленного должно было бы находите где-то поблизости! Но окрестности и самого оврага, и всей остальной местности, были осмотрены тщательным образом, но ничего, что могло бы подтверждать гибель Эндрю, так и не было найдено!

Теперь Нед уже нисколько не сомневался, что его другу удалось выжить. Нужно только поскорее отыскать бедолагу, над которым судьба, с одной стороны, и смилостивилась, а с другой стороны в третий раз заставила терпеть лишения нелегкой жизни робинзона. Но где его искать? Первая мысль о пещере. Но ведь оттуда хорошо просматривается залив. Будь Эндрю именно там, он наверняка должен был бы заметить стоящее в заливе судно, а, следовательно, и сразу же примчаться к берегу. Возможно он, увлекшись охотой, углубился вглубь острова, поэтому и не догадывается, что происходит в водах залива,

Как бы там ни было, но непреодолимое желание все же заглянуть в пещеру, заставило Неда и его отряд направится прямо к ней.

Поскольку уже вечерело, Нед приказал поторапливаться, чтобы провести ночь именно в укрытии, которое в свое время уже успело сослужить подобным образом Неду и его друзьям. Но как не старался небольшой отряд ускорять свой шаг, ночь все же застала его на полпути к пещере. Делать нечего: пришлось ночевать под открытым небом. Нед не сильно расстраивался по этому поводу: настроение у него было прекрасное, и на все временные неудобства он готов был пренебрежительно махнуть рукой. Главное, что его друг, по всей вероятности, жив, а все остальное - это пустяки!

Утром наступившего дня, вернее еще не наступившего, поскольку рассвет только-только начал загораться на горизонте, отряд поднялся и продолжил свой путь. Нед шел впереди, показывая дорогу остальным. Хотя и прошло немало лет с тех пор, когда он здесь был, бывший робинзон не смог окончательно забыть этот путь, от пещеры к месту, где спрятаны сокровища, и обратно. Ведь тогда, занявшись поисками сокровищ, им не единожды приходилось преодолевать этот путь в обоих направлениях. Поэтому хотя весь маршрут и был насыщен всевозможными подъемами и спусками, да проходил иной раз через довольно густые кустарники, Неду он не казался утомительным, для него это была своего рода прогулка, путешествие в свое прошлое, такое далекое, но в то же время такое дорогое душе,

А вот и пещера! Как все знакомо вокруг! Сколько вечеров просидели они здесь у костра вместе с Эндрю и Спенсом, сколько всякого было перерассказано ими за то время! Нед почувствовал, как предательский комок подкатился к его горлу, но пересилил себя, заставил отогнать прочь ностальгические воспоминания, и поспешил внутрь пещеры, момент, действительно был таковым, что не должен был располагать к ностальгическим воздыханиям: сейчас должно было решиться многое. Сейчас будет дан ответ на вопрос: жив Эндрю или нет? Находится ли он сейчас на острове?

Нед зашел в пещеру и оглянулся. Увиденное там заставило стучать его сердце еще более учащенно. Его внимание сразу же привлекла стоявшая невдалеке у стены посуда, которая была полностью наполнена солониной! Именно в этом месте опытный робинзон, каким тогда и Нед, и Спенс считали Эндрю, держал просоленное мясо и запас других продуктов! Все как тогда! Неужели это действительно все дело рук Сунтона?!

Ликующий в душе Нед взглянул на ложе для сна: все так же аккуратно сложено, как и тогда, когда Эндрю всегда старался тщательно поправить и сложить после сна!

Сунтон был здесь! Причем совсем недавно! Теперь это уже не вызывало у Неда ни малейшего сомнения! И мясо явно недавно просолено, и фрукты свежие вон лежат на столе, на котором они когда-то расшифровывали послание Вилсона, дающее ключ к поискам сокровищ! С все более нарушающим волнением в душе Нед подошел ближе к столу. Вначале он не заметил, а теперь обратил внимание та то, что фрукты были не такие уж и свежие: одни только начали гнить, другие уже сгнили почти до половины, а то и полностью. Это сильно насторожило Неда. Зная чистоплотность Эндрю, он был уверен, что тот никогда бы не допустил, чтобы у него на столе творилось что-то подобное! Вывод напрашивался один: Сунтон, если, конечно, это был он, не посещал пещеру уже несколько дней. Почему? Возможно, с ним что-то случилось? К тому же он также не вышел навстречу прибывшему на остров судну, что выглядело более, чем странно. Что-то здесь не так! Недом снова начало овладевать беспокойство. Выйдя из пещеры, он что есть мочи несколько раз прокричал «Эндрю!», а затем еще и выстрелил вверх из пистолета. В ответ лишь только прозвучали шорохи улетающих прочь птиц, встревоженных выстрелом. Впрочем, Нед и не надеялся на то, что сейчас из-за деревьев выйдет Эндрю и вальяжным голосом скажет: «Да здесь я, здесь! Чего шумишь?» Но он надеялся, что тот, если находится где-то в глубине острова, услышав звук выстрел поймет, что на острове находятся люди, и поспешит обнаружить себя,

- Джон, - обратился Нед к одному из своих людей. – Возможно, он не услышал мой выстрел. Разряди-ка и ты для верности свой пистолет в небо. С двух-то раз шанс увеличивается.

Еще один выстрел окутал слабым эхом окрестности.

- Слабоват звук, - задумчиво сказал стрелявший. - Вот если бы из пушек «Лайма» сигнал ему дать - это было бы совсем другое дело! Достаточно одного выстрела! Но его было бы слышно в самых удаленных уголках острова.

- Верно, говоришь, - согласился Нед, - Сейчас мы это и сделаем. Пойдемте к судну, друзья! Услышав выстрелы и увидев в заливе судно, Эндрю непременно поспешит именно туда.

Отряд устремился вниз, к берегу. Этот путь также был хорошо знаком. Робинзонам тогда доводилось преодолевать его даже чаще, чем уже упомянутый нами путь от места, где были спрятаны сокровища к пещере и обратно.

Преодолевая последний участок зарослей, за которым уже находился берег залива, Нед и его друзья рассчитывали увидеть картину на берегу таковой, какой она была перед тем, как они отправились в свой поход вглубь острова: покачивающийся в водах залива «Лайм», одинокую лодку на берегу, на которой они прибыли сюда, ожидающую их возвращения, и столь же одинокого матроса, оставшегося дежурить у лодки. Но выйдя к берегу они увидели немного странную для себя картину. Нет, «Лайм» никуда не делся - он продолжал покоиться на якоре, а вот на самом берегу вместо одной лодки находились две (вторая тоже с «Лайма»), и вместо одного матроса они увидели небольшую группу прибывших на берег людей с корабля, которые о чем-то оживленно беседовали. Кто-то из них, увидев возвращающийся отряд, поспешил ему навстречу.

- Господин Бакстер! - еще издали закричал матрос. - Тут к берегу недавно вышел какой-то человек, который, сдается мне, жил на этом острове. Возможно, он что-то знает о том, кого вы ищете? - Нед уже начал ликовать в душе, предвкушая радостную встречу, но следующие слова матроса сразу же охладили его пыл. - Только он... испанец.

Испанец?! Может, матрос ошибся - подумалось Неду. Вряд ли Эндрю можно было бы принять за испанца. Тогда кто это и как он сюда попал? Вся эта история становилась все более запутанной.

И действительно, окруженный прибывшими по такому случаю с «Лайма» на второй лодке матросами, с испуганным, и даже несколько обреченным, видом стоял человек, и черты лица которого, и одежда красноречиво говорили о том, что он испанец. Как бы подтверждая догадки Неда, все тот же матрос обратился к нему:

- Господин Бакстер! Совершенно нельзя понять, о чем он говорит! Сдается мне, что кроме испанского он никакого другого языка не понимает.

- Это не проблема, - улыбнулся Нед. - Восхищаясь прочностью постройки испанских галеонов, я в свое время пригласил к себе на верфь двоих прекраснейших мастеров из Виго. Благодаря им, я не только улучшил качество сходящих со стапелей моей верфи кораблей, но и научился довольно сносно изъяснятся на испанском. - И уже на испанском языке обратился к незнакомцу. - Кто вы, милостивый государь и как здесь оказались?

Тот, услышав родную речь, даже слегка вздрогнул от неожиданности. Видимо он рассчитывал увидеть пред собой своего соотечественника, но понял, что ошибся. Но сознание того, что рядом появился человек, который сможет выслушать его и понять, придало испанцу уверенности.

- Я Фрей Хуан де Гаве, - робко начал он, но потом слова его стали звучать все тверже. - Я моряк судна «донья Анна», который несколько дней назад заходил в воды этой бухты.

Было видно, что испанец хотел сказать что-то, но запнулся на полуслове, - в последний момент, видимо, решив, что говорить это не стоит. Нед сразу же уловил в поведении рассказчика эту заминку и со всей серьезностью взглянул на того.

- Послушайте, Фрей Хуан, - по имени обратился он к испанцу, пытаясь тем самым войти в доверие к тому, склонить его к откровенности. - Надеюсь, вы понимаете, что ваша судьба, нынешняя и дальнейшая, всецело зависит от того, насколько искренними вы будете, и настолько много я от вас узнаю того, что меня интересует?

- Я не хочу ничего утаивать от вас! - Тот, почувствовав, что недомолвки и неискренность могут дорого ему обойтись, поспешил исправить положение. - Просто мне стыдно признаться в том, что я был высажен капитаном в наказание на этот остров. Но я не виноват! Я только хотел... Вы только послушайте! Когда...

- Простите меня, ради Бога! Мне бы не хотелось терять время и выслушивать то, что для меня не главное. Я ищу одного человека, который должен был находиться на этом острове. Он англичанин. Возможно, за эти несколько дней, что вы находились на острове, вам доводилось или встречать его, или же сталкиваться со свидетельствами того, что вы на острове не один. Не доводилось ли вам слышать отдаленный выстрел, или...

- Так ведь я видел его, господин!

- Что?! - Глаза Неда лихорадочно заблестели. - Где?! Когда?! При каких обстоятельствах?!

Все вокруг с любопытством наблюдали за происходящим, хотя и не понимали ни слова из того, о чем говорили эти двое. Только сейчас, заметив, как оживился Нед, они поняли, что испанец сообщил ему что-то чрезвычайно важное.

- Так вот здесь и видел, на этом же месте. Только лишь меня высадили на берег, и лодка отправилась назад к судну, как вдруг на берег выбежал запыхавшийся от быстрого бега человек и стал звать тех, кто был в лодке. Это был англичанин. За ним вернулись и доставили на корабль. Вскоре «донья Анна» подняла паруса.

- Вы хотите сказать, что этого человека они взяли с собой? - Оторопевший Нед с трудом выдавил из себя эти слова.

- Да, господин. Он уплыл вместе с остальными.

- Ну, надо же! - Нед не знал, что сказать. С одной стороны он радовался тому, что Эндрю жив, а с другой сокрушался: где он теперь будет искать своего друга?! - А куда следовало это судно?

- В Парагвай.

Ответ испанца ошарашил Неда. Конечно, наивно было ждать, что на испанском судне, бросив все свои дела, тут же начнут всевозможно угождать Эндрю и, изменив свой первоначальный курс, направятся в Лондонский порт, чтобы доставить Сунтона домой. Но его проще было бы искать, если бы Фрей Хуан сказал сейчас, что судно направляется в один из портов Испании или в конкретный пункт одной из близлежащих ее колоний. Но Парагвай...

- Надеюсь, вы сможете назвать точные координаты места, куда следовало судно. Я имею в виду порт, город и так далее.

- Извините, господин, - сокрушенно вздохнул испанец, - но я обычный матрос. Это капитану да офицерам было все известно, а мы лишь исполняем приказы. Правда, судя по слухам, гулявшим на судне, мы направлялись к родственнику дона Диего, а тот, я имею в виду дона Педро, находится в каком-то месте, что расположено в междуречье рек Парна и Тебикуари. Упоминался также левый берег реки Уругвай. Вообще-то, не буду вводить вас в заблуждение, господин. Я хотя и прислушивался к разговорам на судне, но так окончательно ничего не понял. Однажды я даже стал невольным свидетелем разговора дона Диего с капитаном. Говорили они и о Буэнос-Айресе, и о его губернаторе, и о Потоси, где много добывают серебра и о многом другом, что мне совершенно было непонятно. Да и как их понять этих иезуитов. Они все какие-то странные, замкнутые, угрюмые.

- А при чем здесь иезуиты? - искренне удивился Нед.

- Так именно их-то, родимых, мы и везли в Парагвай! Говорят, они там целое государство свое иезуитское основали! Разве не слышали? В Испании от них проходу нет, так они еще и туда добрались!

Все услышанное сильно озадачило Неда. Теперь все значительно усложнялось. Радовало одно: Эндрю жив! Хотя, постойте! А что, если тот, о ком они ведут речь с этим испанцем, был все же не Сунтон?! Прежде, чем пускаться в столь длительное и трудное путешествие, нужно этот вопрос окончательно выяснить.

- Послушайте, Фрей Хуан, - Нед посмотрел собеседнику прямо в глаза. - Прошу вас: поподробней и как можно более точно опишите внешность того англичанина, которого вы видели здесь.

Испанец почесал затылок и в задумчивости покусал губы.

- Уж и не знаю, господин, - растягивая слова, наконец-то проговорил он. - Все так быстро произошло. Он так внезапно выбегал из-за моей спины, что я поначалу даже опешил от неожиданности. Все ведь были уверены, что остров необитаем. К тому же я видел только его спину,

- Но все-таки! Хоть общие черты вы заметили?

- Он почти такового же, как вы, роста и сложения тела, только, сдается мне, чуть уже в плечах. Волос прямой, запрокинутый, так сказать, назад. Лоб был, кажется, открытый, высокий. Не знаю... Вроде бы и все. Впрочем, волос не совсем прямой. Кончики волос его вились по плечам. Точно! Они слегка касались его плеч. Я помню!

- Хорошо, Спасибо. Что еще можете сказать о нем? Прошу вас вспоминайте, Фрей Хуан!

- Да все, говорю вам! Говорил по-английски, взволнованно. Хотя я ничего и не понимал из его слов, но по интонации можно было понять, что он просил гребцов забрать его с собой на судно. Уж больно умоляющим было это обращение. Сдается мне, много лишений довелось перетерпеть этому бедолаге на острове. Чувствовалось, что он соскучился за людьми, стремился к ним. А они... Его ведь хотели выбросить за борт.

- Как за борт?! - Глаза Неда округлились от удивления. - Зачем? О чем вы вообще говорите? А не понимаю.

- Так ведь «донья Анна» стояла недалеко от берега, и я видел все, что происходило на палубе. Он что-то объяснял им, капитану и главному иезуиту, а они взяли да и приказали своим людям столкнуть его вовсе в воду. Сдается мне, что не захотели они брать на борт чужестранца. А тут как раз плотник, который там же, на палубе, что-то мастерил, уронил деревянный брус. Так этот англичанин, воспользовавшись моментом (молодец! Сообразительный малый!), взял у этого растяпы-плотника его инструмент, и начал с такой ловкостью справляться со своим делом, что на судне, сдается мне, только лишь ахнули от восхищения. А поскольку на «донье Ане» нуждались в плотниках, то они, сдается мне, ради этого и оставили его на корабле.

- Это Эндрю! - Нед ликовал, - Это без сомнения он! Это так похоже на него! Садимся в лодки, друзья! Все на «Лайм»! А вы, Фрей Хуан, постарайтесь вспомнить все, что могло бы нам помочь в поисках «доньи Анны».

Вскоре Нед уже сидел, а, вернее, не столько сидел, сколько взволнованно расхаживал взад-вперед по каюте капитана «Лайма» Джона Гокетта и не прекращал извергать свою словесную тираду:

- Помимо всего прочего нам известно также имя родственника дона Диего. К тому же, тот занимает, настолько я понял, весьма высокий пост в иерархической иезуитской лестнице. Так что достаточно объехать все редукции и миссии в этом районе и расспросить о доне Педро де Арренсуэло и кончик интересующей нас нити будет ухвачен. К тому же, корабль - не щепка. Нам известно и название судна, и имя капитана, и многое другое, нет, мистер Гокетт! Мы непременно должны сейчас же сниматься с якоря и держать путь к Буэнос-Айресу!

Капитан не спешил с ответом.

- Видите ли, господин Бакстер, - не спеша, начал он. - Совершить такой прыжок с сороковой параллели северной долготы к сороковой параллели южной - это не так просто, как может показаться в начале. Мы ведь не готовились к столь длительному плаванию. К тому же король уполномочил меня только доставить вас к острову, на котором мы сейчас находимся, и обратно. О столь долгом плавании речи не шло. Я таких указаний от него не имел.

- Простите, капитан, - резко оборвал его Нед, - но король также уполномочил вас, насколько мне известно, беспрекословно выполнять любые мои приказания! Поэтому не будем возвращаться к этому разговору! Вы должны немедля отдать команде приказ об отплытии!

По внешнему виду капитана было заметно, что он и рад бы взорваться в свою очередь негодованием, да все же продолжал, пусть и с трудом, сдерживать себя,

- Хорошо, господин Бакстер, - капитан говорил если и не со злобой, то с явным раздражением, - я отдам такой приказ. Однако, по многолетнему опыту знаю: не стоит ждать чего-то хорошего от плавания, если... – Но, наткнувшись на твердый взгляд Неда, переменил тон - Хорошо! Не будем делать выводы раньше времени. Именно время нас и рассудит!

Вскоре «Лайм» поднял паруса и устремился в южном направлении.

XIX.

Все в этом мире переменчиво. Никому не гарантирован постоянный успех или наоборот - хроническая неудача. В один прекрасный момент все чудеснейшим образом может перемениться. Правда, определение «чудо» здесь не совсем уместно. Во всем должны быть свои закономерности. Так, к примеру, вполне понятно, что успех чаще всего сопутствует людям мужественным, отчаянным и рискованным, для которых понятие «действие» не пустой звук. В то же время пополнить безрадостный список неудачников легче всего человеку ленивому, нерешительному, опасающемуся сделать какой-нибудь неверный шаг, который может стать для него роковым. Все это, безусловно, трижды верно, но назвать все, сказанное выше, безоговорочной истиной, было бы тоже неверно. И у ленивого случаются моменты невероятной удачи, а у человека действия может подстеречь полоса неудач.

Фрэнсис Лайленд был твердо уверен, что сейчас он как раз переживает такой каскад неудач, который, впрочем, рано или поздно должен был непременно закончиться. Он безоговорочно верил, что и на его улицу также вскоре придет праздник. Смущало одно: уж больно эти неудачи затянулись! Лайленд старался не задавать себе вопрос: а были ли вообще в его жизни удачи, поскольку заранее знал отрицательный ответ. Это было тем более обидно, что он не считал себя человеком нерешительным, а уж тем более ленивым. Он то и дело со свойственной ему энергией приступал к очередному своему начинанию, где, по его понятию, он должен был добиться непременного успеха, но каждый раз все заканчивалось неудачей. Поначалу юному Фрэнсису казалось, что вся причина в унизительно небольшой ренте, которую получал он от отца. Она не позволяла ему развернуть широкий размах дела и добиться больших успехов. А юноше хотелось добиться именно чего-то большого, необычного, что заставило бы окружающих смотреть на него с восторгом и завистью. Быть таким, как все, он считал просто унизительным для себя.

Понимая, что со смертью отца он смог бы унаследовать немалое его состояние, а, следовательно, и лично распоряжаться им, Френсис в душе начал желать смерти отцу и чем больше проходило времени, тем сильнее неблагодарный сын мысленно ругал старика. Мол, что же это ты, старый пень, живешь до сих пор, хотя твое старческое существование и жизнью-то полноценной назвать невозможно?! Ты лишь только мешаешь тому, чтобы твой отпрыск в полной мере вкусил радости этого бытия! Дошло до того, что сын украдкой стал просить в своих молитвах Всевышнего, чтобы тот послал отцу смерть! Видимо мольба эта была услышана (а чего ж отказывать? Не для себя ведь человек просит!), и вскоре безжизненное тело старого Лайленда предали земле на одном из городских погостов.

Будущее для взбодрившегося Фрэнсиса виделось в розовом цвете. Бросив значительную часть денег отца на воплощение в жизнь нескольких задуманных им авантюр, которые, по мнению начинающего покорителя всего и вся, должны были принести ему колоссальный доход, другую, пусть и не столь значительную, но в то же время и немалую, он позволил себе тратить на балы, на женщин и на прочее приятное для себя времяпровождение. Вот здесь-то судьба и свела его с некой Сциллой Блаунт, которая, видя, как неуемный гуляка легко тратит деньги налево и направо, решила положить конец этим бездумным тратам. Нет-нет, она не стала направлять Фрэнсиса на путь праведный, а уж тем более обучать его бережливости. Для нее вопрос был в другом: на кого эти деньги будут тратиться? Ведь, если на кого-то другого, то это самое что ни на есть бездумная трата денег. А, ежели, на нее саму, на Сциллу, то это совсем другое дело! Главным с этой минуты для нее было следующее: направить неудержимый поток денег этого транжиры в нужное русло!

Вопрос «Как направить?» на повестке дня не стоял. Слово «как» здесь явно неуместно. Над вопросом «Как?» пусть ломают голову те неопытные скромницы, которые теребят свои веера, переминаясь с ноги на ногу, у стен дворцовых зал, надеясь, что какой-нибудь красавчик обратит на них внимание. Сцилла Блаунт была одной из тех, кто не ждет милостыни от судьбы, а сама управляет ею. Ждать, пока богатенький Лайленд обратит на нее внимание? Вот глупости! Зачем зря терять время, если все это можно необычайно ускорить! Не особо при этом напрягаясь. Ведь это так просто: игривый взгляд, томный вздох, умелый флирт - и сраженный твоими чарами кавалер у твоих ног! Первый раз что ли?!

Увлекшись Сциллой, Фрэнсис позабыл обо всем на свете. Тонко чувствуя душу и настроение кавалера, она знала, когда восхитительным тоном произнести: «Вы такой богатый и щедрый, Лайленд, что я не могу вами не восхищаться!». Проходя (вроде бы случайно) возле ювелирной лавки, она ухитрялась восхищенно взвизгнуть глядя на какую-нибудь дорогую безделицу, а потом с кротким видом опускала глаза и робко произносила: «До чего же хорош этот браслет! Как он был бы мне к лицу!» Естественно, она тут же ставала обладательницей этого браслета. За ним последовали кольца, серьги, ожерелье и снова кольца, и так дальше по бесконечному кругу.

Наивно было бы полагать, что на этом притязания Сциллы завершились. Аппетит, как известно, может усиливаться не только во время приема пищи. Дама ведь имеет право возжелать не только какую-нибудь золотую безделушку. Имея здоровый аппетит явно не кулинарного происхождения, она рано или поздно захочет вдобавок к украшениям приобрести и блистательные наряды, роскошный экипаж, богатое имение. Все это стоило немалых денег. Средства, доставшиеся Фрэнсису в наследство и поначалу казавшиеся ему огромными, теперь начали таять еще более катастрофическими темпами, чем до знакомства со Сциллой. Но влюбленный кавалер или не обращал, или не хотел обращать на это внимание. Зачем утруждать себя мыслями о плохом? Жизнь ведь так прекрасна! Балы, возлияния, прогулки, упоенные сладострастием ночи, проведенные в ложе возлюбленной - все это казалось вечным, чему нет и никогда не будет конца!

Увы, реальность оказалась жестокой: по мере того, как пустел кошелек Фрэнсиса, все более холодным становилось отношение к нему некогда пылкой поклонницы его щедрости. А в один прекрасный момент он вдруг увидел ее такой, какой еще никогда не видел: раздраженной, злой, с холодным блеском в глазах и с еще большей прохладой и отчуждением в голосе.

- Прошу простить меня, любезнейший мистер Лайленд, - резко начала она, - что затеваю этот разговор, но он, увы, необходим. Надеюсь, вы понимаете, что я достаточно прекрасно знаю себе цену, а тем более уровень, ниже которого я не могу себе позволить опуститься. Я нуждаюсь в постоянном обновлении своих нарядов, экипажей и многого прочего, чего вы последнее время, увы, мне дать не можете. Следовательно, рядом со мной должен занять место другой, для которого не существуют финансовые проблемы.

И, не став утруждать себя выслушиванием ненужных ей объяснений, она махнула ему на прощание ручкой. Которую, к слову сказать, было не так уж легко поднять, из-за обилия на ней всевозможных браслетов и колец. Приобретенных для нее ни кем иным, а именно Фрэнсисом. Она повернулась к нему спиной, зашуршав при этом подолом шикарного платья, приобретенного на те же деньги, и укатила с новым воздыхателем на роскошной карете, которая... Впрочем, что продолжать? И так понятно.

Другой бы на месте Лайленда махнул рукой на неблагодарную вертихвостку и не стал бы изводить себя любовными страданиями. Достаточно только было задать себе вопрос: достойна ли она того, чтобы за ней убиваться? Ведь ни для кого из окружения Фрэнсиса не было секретом то, настолько доступной была эта дама еще до встречи с ним. И это при том, что она давно была обременена семейными узами! Бедному супругу неуемной в любовных похождениях Сциллы можно было только посочувствовать. Она сделала его буквально посмешищем всего Плимута (а именно в этом городе происходили описываемые нами события). Она наставила ему столько рогов, что их бы с избытком хватило не только на всех мужчин небольшого Плимута, но и соседних Экстера, Портленда и многих других. К слову сказать, была она старше, выше и толще Фрэнсиса! Полный набор! Но не зря говорят: любовь слепа! В свое время он похвалялся друзьям: «Я добился ее!», видя себя со стороны эдаким победителем, покорителем женских сердец, и не понимал, что это она его добилась, она использовала его, а также его кошелек, в своих интересах.

С этой минуты наиглавнейшим вопросом для Фрэнсиса было: где бы взять денег, да побольше, чтобы вернуть к себе Сциллу? Только сейчас он вспомнил, что немалую часть наследства истратил, чтобы воплотить в жизнь несколько своих задумок, которые справедливей было бы назвать авантюрами. Но, вкладывая во что-то деньги и надеясь, что это принесет тебе доход, нужно следить за дальнейшим ходом событий, контролировать и корректировать их, чтобы избежать случайностей, обойти преграды на пути к успеху и завершить задуманное именно успехом! Фрэнсис успел только дать толчок делу и выделить на это деньги. Дальше он самоустранился от всего. Ведь некогда было делами заниматься - нужно было постоянно потакать прихотям возлюбленной. Он поручил следить за всем своим друзьям. Или те оказались далеко не лучшими коммерсантами, или обстоятельства оказались все же выше их, но все завершилось полным конфузом: ни денег, ни результата.

Известие об этом стало тяжелым ударом для вчерашнего наследника огромного состояния. Вкусив радость и все прелести «настоящей» в его понимании жизни, Фрэнсис уже не хотел возвращаться к полу-нищенскому существованию. Ему тоже, как и Сцилле, уже не хотелось «опускаться ниже своего уровня». Нужны были деньги и еще раз деньги! Где их взять?!

Вот тут-то и появляется в зоне видимости Лайленда его давнишний приятель Джеймс Клоуд. В разговоре выяснилось, что пока Фрэнсис пытался проявить себя, находясь, так сказать, на берегу, то друг его юности попытался сделать это, бороздя воды морей и океанов. Судя по его рассказам, тот, несмотря на далеко не зрелый возраст, успел за это время пережить столько всевозможных приключений, что Фрэнсису ничего не оставалось, как отрыть от удивления рот, слушая его. А когда Джеймс стал рассказывать о том, что происходит на Карибах, о тех несметных богатствах, что таят в себе недра тамошних земель, и об том огромном количестве всевозможных авантюристов, которые, случается, в одночасье могут стать богачами, сумев удачно откусить жирный шмат от общего пирога, Лайленд предложил немедля зайти в один из близлежащих портовых кабачков, невдалеке, от которого они и встретились.

Предложение Фрунсиса: «Я угощаю!» было бодро воспринято его другом, карманы которого в эту минуту были явно не обременены лишним весом. Заняв место за столом, что находился в самом отдаленном уголке таверны, чтобы меньше было желающих подслушать их разговор, друзья, заказав изрядную порцию бургундского и буженины к нему, окунулись в оживленную беседу. Впрочем, беседа была потом. Вначале был монолог. Длинный и эмоциональный монолог Клоуда, который увлекательно рассказывал обо всем, что связанно с Карибами, а Лайленд жадно впитывал каждое его слово.

По большому счету, многое из того, что услышал Франсис, не было для него новостью. Проживая в портовом городе, он вольно или невольно был посвящен во многие новости, доставляемые сюда морским людом из тех уголков земли, где им удалось побывать. Даже детям было известно, что ненасытные испанцы, используя рабский труд тамошнего населения и труд рабов, завезенных из Африки, выкачивают из алмазных и золотоносных копий, которыми буквально усеяны территории многих колоний Нового Света, огромное количество этого вожделенного добра. Затем грузят все в пузатые трюмы своих прочных галеонов и доставляют в Испанию. Каждый знал, что такое Золотом флот и для чего он предназначен. Пусть не каждый, но многие. Слышал обо всем этом и Фрэнсис, но как-то не придавал всему этому большого значения. Сейчас же он взглянул на все иными глазами.

Нужно отдать должное Клоуду: он обладал даром не только хорошего рассказчика, но и неплохого генератора идей. Во всяком случае, для Фрэнсиса предложение его друга сразу же показалось не просто спасительным, но и даже фантастическим. Это ничего, что тот из-за слишком честного капитана, не пожелавшего ввязываться ни в какие авантюры и от греха подальше, а, следовательно, от смуты среди экипажа, решил высадить смутьяна на берег, в результате чего тот теперь ошивается без дела не имея средств к существованию. Главное, что идея у него потрясающая. Тем более, что тот не только предлагает ее, но и сам поможет Фрэнсису воплотить ее в жизнь!

- Все дело лишь в отсутствии судна! - возбужденно, полушепотом, чтобы его никто не мог услышать, шептал Джеймс, подавшись всем телом навстречу своему благодарному слушателю. - Если только мы будем иметь судно - все остальное не проблема! Это я беру на себя! Я достаточно побродил по морям, изучил навигацию, все тонкости устройства корабля и все такое прочее, что вполне мог бы справиться с обязанностями капитана. Не говоря уж о штурмане, боцмане и так далее. Мог бы самолично набрать команду, ведь по опыту знаю: достаточно лишь взглянуть на хорошего моряка, чтобы определить чего он стоит.

- Но нам нужны не только хорошие моряки, но и отчаянные воины, которым придется отчаянно сражаться.

- А разве я возражаю?! Думаю, и за этим задержки не будет. На Карибах такое творится! Даже моряки торговых кораблей и те имеют достаточный опыт сражений, поскольку им то и дело приводится отражать нападение веселых роджеров. Но помимо этого, я знаю, где и как подыскать настоящих головорезов! Есть такие отчаянные морские вояки, что они без малейших раздумий полезут в пасть самому дьяволу! Ради того, чтобы услышать чарующий их слух золотой перезвон, они совершат невозможное! Эх, было бы только судно, а там мы бы горы свернули!

- Да будет судно, Джеймс, будет! Не мельтеши! Говори по сути дела!

Клоуд, выпалив столь эмоциональную тираду, решил промочить горло и потянулся к кружке с вином. Он даже успел поднести ее к губам, однако стоило лишь ему услышать слова своего собеседника, как он тут же застыл, словно парализованный, пораженный услышанным.

- Ты... Ты шутишь или серьезно? - Медленно ставя обратно на стол кружку, из которой так и не пригубил вина, дрожащим от волнения голосом спросил он.

- Вполне, - спокойно ответил Франсис.

- У тебя что, есть такие деньги, чтобы приобрети хороший корабль?!

Тот снисходительно улыбнулся и укоризненно покачал головой:

- Мы ведь друг друга с детства знаем: неужели я когда-нибудь тебя обманывал?! Если бы мы повстречались немного раньше, то с этим вообще бы не было проблем. Сейчас у меня, сказать по правде, немного сложный период в жизни, но и при этом я вполне могу собрать нужную для покупки корабля сумму. Продам мануфактуру отца или дом. Главное: я должен быть уверен, что дело действительно стоящее. Мне нужны деньги и много денег! Если я буду убежден, что предложенная тобой авантюра принесет колоссальный доход, тогда я не только помогу тебе с приобретением судна, но и сам всецело с головой окунусь в это дело! Вдвоем нам будет гораздо легче управиться со всем.

Переизбыток эмоций мешал Клоуду говорить. Наконец-то, справившись с волнением, он увлеченно начал доказывать Фрэнсису свою правоту:

- Конечно это дело стоящее, друг мой! Как ты можешь в этом сомневаться?! Скажу больше! - Джеймс подозрительным взглядом окинул все вокруг и, убедившись, что их никто не подслушивает, продолжил, - Я не просто так говорю тебе обо всем, руководствуясь лишь эмоциями и ничего не обдумав! Напротив! Я давно вынашиваю эту мысль и давно готовлюсь к этой афере, которая, уверен, потрясет многих! Другие только болтают об испанском золоте, а я все тщательно выслушиваю, запоминаю, анализирую и, главное, записываю! Вот посмотри!

Клоуд достал из кармана порядком потрепанную карту, развернул ее и положил на стол. Пока Фрэнсис мало понимал, в том, что видел. Очертания берегов, всевозможные изображения рельефа местности, какие-то крестики, надписи и прочее. Но Джеймс не был бы хорошим рассказчиком, если бы к нему нужно было обращаться с просьбой, объяснить увиденное. Он и сам это прекрасно понимал, поэтому после еле уловимой паузы продолжил:

- Это карта земель Нового Света. Вот так отмечены все колониальные владения Испании. - Указательный палец Клоуда неотрывно двигался по карте. - Крестиками я отметил все известные мне золотоносные и алмазные копи испанцев. Посмотри сколько их здесь! Это же настоящее Эльдорадо! Горы этого добра, а также серебра, испанцы свозят в главные свои города Веракрус, Пуэрто-Бельо, Панаму и так далее. Раз или два раза в год Золотой флот прибывает из Севильи в эти города, грузит в свои трюмы сокровища и направляется обратно в ту же гавань Сен-Лукар-де-Баррамеда, из которой он в свое время отправился в этот золотой вояж. Такие уж у испанцев порядки: право на торговые сношения со всеми заокеанскими землям имеет единственный их порт - именно Севилья. Сам маршрут Золотого флота у них также строго определен, и ни о каких его изменениях они и речи не ведут! Вот он у меня на карте отмечен. Пока трюмы галеонов пусты, их маршрут, по большому счету, ни для кого не представляет интереса. Но вот после того, когда их вместительные чрева под завязку наполняются золотом, серебром и драгоценными камнями, и они отправляются в обратный путь, тогда каждый шаг испанцев находится под пристальным вниманием многочисленной веселой братии, которая бороздит воды Кариб под корсарским флагом. Мы бы могли просто пополнить их многочисленную армию. Но мы поступим необычно! Не так, как все! Мы окажемся умнее всех!

После этих слов рассказчик потянулся к кружке с вином и жадно припал к ней. Было непонятно: то ли он после длинной тирады действительно нуждается в увлажнении горла, то ли таковым образом старается еще больше заинтриговать своего собеседника, который, проникшись рассказом друга, с нетерпением ерзал на табурете, ожидая продолжения рассказа.

- Почему я предлагаю другой план, а не прозаическое прямое нападение на суда Золотого флота? Во-первых. Говоря о Золотом флоте, речь-то ведь идет не о каком-нибудь одном судне, с которым легко справиться. Мы говорим о целой флотилии, которая, скажем так, сумеет дать отпор. Во-вторых. Золотой флот - это не только галеоны, груженные золотом. Хотя и они сами по себе не подарок! Это сверх крепкой постройки суда, на которых установлено немалое количество пушек для отражения нападения неприятеля. Но главное - это, что вся эта армада идет под охраной боевых кораблей! А зачем, спрашивается, нам лишний раз подвергать себя шквальному огню противника? Я предлагаю другое. Меньше риска, больше шансов на успех, а, главное, меньше конкурентов!

Джеймс снова с украдкой оглянулся по сторонам и тут же продолжил. Видимо, нетерпение - это не только удел слушателя. Этим страдают и рассказчики. Кому из нас хотя бы раз в жизни не хотелось выговориться, да еще, чтобы при этом тебя и не перебивали? Не приходится сомневаться, что и Клоуду сейчас очень хотелось того же самого. Он так долго вынашивал в себе эту идею! Как, хотелось ему теперь выплеснуть все задуманное наружу!

- А предлагаю обогнуть Америку, зайти, так сказать, неприятелю с тыла. - Джеймс сделал еле уловимую паузу и, видя, что друг смотрит на него ничего не понимающим взглядом, продолжил. - Я предлагаю отобрать у испанцев золото не тогда, когда оно уже погружено в трюмы галеонов Золотого флота и усилено охраняется, а до того! Ведь куда проще нападать на не столь уж хорошо охраняемые города, расположенные на западном побережье Америки! И золотишка, я уверен, мы там сумеем добить немало и риска меньше! Но повторюсь: главное - это то, что там практически нам никто не будет мешать! Ведь все толкутся, там, в водах Карибского моря, страшно мешая друг другу, а на Тихоокеанском побережье - тишь и благодать! Лима, Панама, Арика! В эти города стекаются просто реки испанского золота! Чего стоит одна только Лима! Это ведь центр испанского вице-королевства! Представь, Фрэнсис, с какой добычей мы сможем оттуда вернуться!

Рассказчик снова отхлебнул глоток вина, но, на сей раз, сделал это довольно расторопно, без томительной паузы, и продолжил:

- И чтобы окончательно убедить тебя в том, что идея моя беспроигрышная, скажу, что все предложенное мною - это не нечто такое неизведанное и непонятное, которое, не имея аналогов, может закончиться полным нашим провалом. В том-то и дело, что аналоги есть! Вернее один, но какой! Надеюсь, тебе довелось слышать о Дрейке? - И получив утвердительным кивок головы со стороны слушателя, продолжил, - Он в свое время сделал именно то, что я задумал. Практически не встречая на своем пути достойного сопротивления, он опустошил испанские города на тихоокеанском побережье Америки и Арику, и Лиму, и Акапулько и многие другие острова и земли других стран! Он ведь совершил целое кругосветное путешествие! Сказать по правде, Фрэнсис, - Джеймс снова оглянулся вокруг, - в идеале я мечтаю совершить такую же кругосветку, как Дрейк! Представь снова, с какой добычей вернулись бы мы домой! Впрочем, зачем гадать, когда есть для ориентировки конкретные цифры?! У меня все записано! Вот! Кругосветное плавание принесло, Дрейку четыре тысячи семьсот процентов чистой прибыли! Чистой! Вдумайся, Фрэнсис! На пороге какого большого дела мы сейчас стоим! Чем мы хуже Дрейка?! Тот одной только авантюрой обеспечил свою безбедную старость, купил Баклендский замок! И это притом, что львиная доля его добычи досталась пайщикам этого предприятия, в том числе и Елизавете. А если мы все организуем сами, то нам же все и достанется! Зачем объявлять о своей затее всем заранее и зачем с кем-то делится?! Вот когда мы вернемся триумфаторами домой...

Эта фраза была ключевой. Она подействовала на Фрэнсиса даже сильнее, чем весь предыдущий разговор. Отвергнутый любовник вдруг представил, как он, овеянный славой побед, вернется к родной Плимут. Как при виде несметных сокровищ, добытых им, раскаявшаяся Сцилла бросится к его ногам с мольбой о прощении. А он небрежно пнет ногой в груду алмазов, которые от его пинка раскатятся сотнями манящих взгляд брызг в разные стороны, и с чувством достоинства спросит: «Ну что? Теперь я достоин быть рядом с тобой?!» Ради такого момента, решил в этот миг, Фрэнсис, он готов на все! И вокруг света, и на край света!

На следующий же день началась подготовка к предстоящему плаванию. Заводы и фабрики старого Лайленда, которые он по крупицам воздвигал и лелеял всю свою жизнь, были в одночасье проданы. Впрочем, как и сам дом. А зачем он теперь нужен? Ведь по возвращению из кругосветки Фрэнсис рассчитывал купить себе что-нибудь наподобие Баклендского замка Дрейка. Не станет же новоиспеченный супербогач унижать себя пребыванием в родительском доме, который не выделяется из числа других? При продаже хозяин недвижимости руководствовался не принципом как бы продать подороже да по выгодней, а принципом: как бы побыстрее!

Впрочем, нельзя сказать, что друзья все делали безалаберно. Их подводила только спешка, вызванная неуемным желанием поскорее отправиться в долгожданное и так много обещающее путешествие. Все остальное делалось продуманно и взвешено. Корабль они приобрели не какой-нибудь, а неплохой шестидесятипушечный фрегат, который отыскали в самом Бристоле! Там же подобрали и часть команды. Помогли с этим Клоуду многочисленные его дружки в Бристоле. Пока Фрэнсис занимался в Плимуте заготовкой для экспедиции всевозможной провизии, Джеймс набрал команду и полностью подготовил судно к плаванию.

Когда, наконец, все было готово и в один из погожих майских дней 1641 года судно покинуло Плимут, на борту его красовалась надпись «Сцилла». Дав приобретенному кораблю, имя своей возлюбленной, Фрэнсис был уверен, что сделал не просто благородный поступок. Этим он еще больше покорит сердце отвергшей его красавицы, которая непременно вернется к нему сразу же, лишь только он вернется в родной город триумфатором.

----------

- Впереди по курсу судно!

Голос матроса с марсовой площадки привел в движение все на «Сцилле». Здесь еще не знали, что за судно попало в зону их видимости, а сгорающие от нетерпения записать в свои актив первую жертву, Лайленд и Клоуд уже отдали приказ готовится к бою. Друзья потирали от удовольствия руки, предвкушая скорое пиршество. Как им хотелось поскорее отправить в трюмы своего судна первые трофеи! Пока все складывается удачно: не успели пересечь северный тропик, а уже первая одинокая жертва вот она - перед ними!

«Сцилла» имела явно лучшие ходовые качества, нежели преследуемое судно. Как ни старались на нем уйти от преследования, но расстояние между судами с каждым часом неуклонно сокращалось. А когда оно сократилось настолько, что на «Сцилле» поняли, что они преследуют ни кого-нибудь, а испанцев, то радости среди англичан не было предела. Еще бы! Ведь желание поскорее ввязаться в бой настолько переполняло их, что они в данную минуту готовы были бы напасть и на своих соотечественников, если бы увидели, что это торговое судно. Но, по правде сказать, друзьям все же не хотелось с этого начинать. Особенно Лайленду, который мечтал о лаврах национального героя и продолжателя дела Дрейка. Узнай в Англии, что новоиспеченный герой занимался грабежом своих же соотечественников - это било бы оценено надлежащим образом. А вот испанцы - это совсем другое дело! Лишний потопленный корабль извечных врагов англичан и каждая лишняя душа этих супостатов, отправленная на небеса, - это очередная ступенька, ведущая к славе и всеобщему уважению.

Бой был скоротечным. Канониры действовали умело, абордажные крюки были брошены прицельно. Столь же точно обрушивались на головы оторопелых испанцев и абордажные сабли англичан. Победа была настолько легкой, что это вызвало эйфорию среди экипажа «Сциллы». Лихой морской братии казалось, что такими легкими победами будет усеян весь их дальнейший путь в предстоящем плавании.

Вскоре ликование сменило жестокое разочарование. В трюмах испанца не оказалось и малой толики того, что могло бы утолить ненасытный аппетит охотников за сокровищами. Увидев характерные одежды иезуитов, которыми пестрел весь корабль испанцев, Лайленд только еще больше разозлился:

- Испанские свиньи! Я только зря потерял нескольких своих людей! Вместо золота я виду только пустые трюмы и противные рожи этих святош! На кой черт они мне нужны?! Грехи замаливать я пока что не собираюсь, поскольку еще до обидного мало я их совершил. Вот отправлю на тот свет побольше таких, как вы, да побольше натрушу золотишка с ваших тугих кошельков, вот тогда можно будет подумать о покое. А пока что...

Видя, что, получив шальным ядром в бою пробоину ниже ватерлинии, испанское судно начало медленно погружаться в воду, он прошипел злобно: «Так умрите же, испанские свиньи!», а затем повернулся к команде:

- Всем покинуть борт испанца! Убрать абордажные крюки!

Все бросились прочь из тонущего судна. Но в это же мгновение послышался голос одного из членов команды «Сциллы»:

- Посмотрите, кого я нашел!

Многие остановились, глядя на своего друга, который только сейчас выбрался из трюма испанского судна и все еще продолжал жмуриться от яркого солнечного света. Перед собой он толкал какого-то незнакомца со связанными руками, причем, явно не испанца.

- Я нашел его запертым в одной из каморок трюма. Говорит, это его святоши в наказание туда посадили. Уверяет, что он попал к испанцам случайно. А сам он из Лондона.

- Да, друзья! - радостно отозвался тот. - Я вижу вы англичане. Я ведь тоже живу в Лондоне. У меня там семья. Прошу вас: возьмите меня с собой! Возможно, вы направляетесь к родным берегам. Ведь так?

Увы, но это всего лишь пленнику хотелось, чтобы было так. В действительности было другое: все в эту минуту с удивлением смотрели на неожиданную живую находку и пока молчали, не зная, что и ответить на этот наивный вопрос. Тот, поняв, что сказал что-то невпопад, замялся:

- Вы, наверное, наоборот: плывете из Англии в одну из ее колоний? - И не вспомнив ничего другого, произнес первое, что пришло ему на ум. - На Барбадос?

- Да, на Барбадос! - ехидно улыбнулся Клоуд. - Будем там сахарный тростник выращивать, - И, не реагируя на смех своих подельщиков, по достоинству оценивших его шутку, снисходительно махнул рукой. - Ладно! Перебирайся к нам на судно. Потом разберемся кто ты такой. А то сейчас, чего доброго, пойдем все ко дну вместе с испанцем. Живее, друзья! Все на «Сциллу»!

Когда абордажные крюки были убраны, и их судно отошло немного в сторону, и Лайленд, и Клоуд, словно по команде, уставились в последний раз на красовавшуюся на борту испанского судна надпись.

- «донья Анна», - медленно прочел Джеймс и тут же обратился к Френсису. - Нужно непременно записать и отныне вести учет всех вражеских посудин, которых мы отправим ко дну! Будет потом о чем вспоминать. Ну что, друзья, он повернулся к команде. - Продолжим наш славный поход?

Под одобрительные крики команды вскоре были подняты паруса, и «Сцилла» снова устремилась на юг. Только теперь уже с новым пассажиром, для которого судьба преподнесла очередной, далеко не самый приятный, сюрприз.

© borzenko / Григорий Борзенко

Опубликовано 22.09.2012 в 19:35
Прочитано 680 раз(а)