Случайные записи
Недавние записи
|
Расхворалась душа моя бедная (глава 5)Повесть в жанре Приключения, путешествия
Глава 5. Середина семидесятых Московский горком ВЛКСМ. Кабинет того самого ответственного работника, что вручал Панкратову вымпел. – Я, как завотделом, обязан заботиться о своих сотрудниках, – говорит хозяин кабинета сидящему напротив него Панкратову. – Надо не только вкалывать, отдыхать тоже надо. Сколько ты у нас уже работаешь, Саша? – Почти год уже, – отвечает Панкратов. – И зарекомендовал ты себя, надо признать, с самой положительной стороны. Поэтому в качестве поощрения мы предлагаем тебе в счёт отпуска, разумеется, съездить во Францию по линии «Спутника». Группу уже набрали, но есть ещё одна путёвка. Для своих берегли. Через неделю выезд, так что срочно оформляй документы. – Спасибо, – благодарит Панкратов своего начальника и уходит. Панкратов в горкоме комсомола, сидит за своим столом в большом помещении, где работают ещё несколько сотрудников. Панкратов заполняет анкету выезжающего за границу. В графе, где требуется указать сведения об отце, он кратко записывает: «Умер». Закончив с бумагами, Панкратов звонит Маевскому и радостно сообщает: – Привет, Веня, я это. Через неделю во Францию еду. Представляешь, я в Париже! Несколько дней спустя новая встреча в горкоме ВЛКСМ. В кабинете те же – заведующий отделом комсомольских организаций и Панкратов. – Вот что я должен сказать тебе, Александр Сергеевич, – с озабоченным видом, не глядя прямо на своего подчинённого, говорит завотделом. – Тебя в горком партии вызывают. – Зачем и к кому конкретно? – спрашивает Панкратов. – Зачем не знаю, – уклончиво отвечает завотделом. – А явиться ты должен сегодня в четыре на заседание бюро партийной организации горкома. Такое вот оттуда распоряжение поступило. А тебе не хуже меня известно, что мы всё должны делать в соответствии с их решениями. Московский горком КПСС. Идёт заседание бюро партийной организации горкома. Просторное помещение с большим портретом Ленина, за длинным столом в один ряд сидят семь человек. Перед столом напротив стоит Панкратов. Выступает мужчина в очках, сидящий за столом посередине, секретарь партийной организации, ответственный работник горкома партии. В руках у него страницы каких-то документов. Но не совсем понятно, то ли он говорит по заранее заготовленному тексту, то ли своими словами. – Предоставив недостоверные сведения о своём отце, товарищ Панкратов опозорил перед соответствующими службами ЦК и КГБ наши партийные и комсомольские организации, а также аппараты обоих московских горкомов. При подаче заявления о приёме кандидатом в члены КПСС и при заполнении анкеты выезжающего за рубеж товарищ Панкратов не признался, что отец его не просто умер, а как особо опасный рецидивист приговорён к расстрелу. Товарищ Панкратов в автобиографии обязан был дословно указать, что его отец расстрелян, как и в анкете в связи с выездом за границу, при проверке которой и был выявлен этот гнусный обман. Ваш проступок, – и выступающий, сдвинув очки на нос, переводит взгляд на Панкратова, – мы уже тут на бюро партийной организации предварительно обсудили и единогласно решили: в связи с обманом партии, а также в связи с тем, что органами госбезопасности выезд за границу вам запрещён, в приёме в партию из кандидатов в члены вам отказать, из горкома комсомола уволить. Об этом решении вашим комсомольским руководителям уже доложено. – Извините меня, – с обескураженным видом и с трудом подбирая слова, начинает объяснять Панкратов. – Но, если всё это из-за отца, то я ведь его почти не помню. Мне было всего двенадцать лет или чуть больше, когда отца последний раз арестовали. До этого я его вообще не знал. По рассказам матери он появлялся на месяц-другой и снова исчезал. За что отца расстреляли и когда точно, я тоже не знаю. Знаю только, что матери когда-то выдали свидетельство о его смерти, в котором ничего о расстреле не сказано. Там просто записано, что отец умер, и всё. По лицам и позам членов бюро видно, что взволнованные объяснения Панкратова на них никак не действуют и не вызывают никакого интереса или сочувствия. – Мне что, повторить тебе решение бюро? – жёстко, перейдя вдруг бесцеремонно на «ты», спрашивает председательствующий. – Ты радуйся тому, что у тебя такой защитник нашёлся, товарищ Маевский, по просьбе которого мы и решили уволить тебя вроде как по собственному желанию и не сообщать об этом в институт. Какой ты будущий юрист, если врёшь! – А что я соврал? – с удивлением спрашивает Панкратов. – Со слов матери мне известно, что отец умер, а больше я не обязан ничего знать. Кому надлежит знать об этом, тот пусть и знает. И о каком-то расстреле я тоже узнал только от матери. Официально же и конкретно мне никто ничего о моём отце не сообщал, и никакими достоверными сведениями о нём я не располагаю. Но и отрекаться от него я никогда не собирался и не собираюсь, так как ничего о нём не знаю, да и знал бы что-то плохое, всё равно не отрёкся бы. Просто он мой отец и всё. Формально для меня он умер. Я был ребёнком, мне сказали, что он умер, я так и считаю всю жизнь. Не понимаю, почему я сам должен открыто, да ещё в письменной форме, распространяться о том, что мой отец не просто умер, а точно расстрелян. Мне что, кто-то вручал приговоры или акты какие-то об этом. А если он не расстрелян, откуда я знаю. Так в чём вы меня обвиняете и за что наказываете? И при чём здесь КГБ? – Мы что тебе всё объяснять должны? – не скрывая раздражения, спрашивает ведущий заседание. – А почему я должен из горкома уйти, разве я плохо работаю? – не унимается Панкратов, но в голосе его уже не чувствуется недоумения и растерянности, а скорее уверенность в своей правоте и взволнованное негодование. – И почему с оружием в армии за границей мне служить доверили, даже особый отдел поручения давал, а поехать в другую страну мирным туристом не доверяют? Хотя я сто раз мог бы сбежать из ГДР на Запад. А если бы я не согласился поехать во Францию, то ничего бы не вскрылось, и всё было бы в порядке? И вообще, в чём собственно проблема, в чём меня подозревают, я ведь весь на виду? Заметно, что эти вопросы и непочтительное упрямство Панкратова только ещё больше разозлили партийных работников. – Хватит притворяться, будто ты не знаешь, что отец у тебя матёрый уголовный элемент, вор в законе! – срывается на крик один из участников заседания. – Да, я слышал об этом от других, но даже не представляю толком, что это такое, – тоже заметно повысив голос, признаётся Панкратов. – И что, именно так, вор в законе, расстрелян, и надо было записать в автобиографии и в анкете для всеобщего обозрения? Вместо ответа председательствующий указывает Панкратову на дверь. – Свободен! – резко говорит он. – Ты ещё издеваться тут будешь над нами, голос тут будешь повышать. Можешь катиться отсюда на все четыре стороны и больше в партийные и советские органы не суйся. Но Панкратов не уходит и продолжает упорно демонстрировать своё возмущение и категорическое несогласие с таким отношением к себе. – А как же положение о том, что у нас сын за отца не отвечает? – Об этом положении ты своей матери расскажи, – властным тоном советует Панкратову единственная присутствующая на заседании женщина. После таких слов Панкратов молча поворачивается к выходу и удаляется. Панкратов с дорожной сумкой на перроне Казанского вокзала. За спиной у него вагон поезда с табличкой «Урал. Свердловск-Москва». Как в день прибытия в Москву, он смотрит на всё сразу перед собой и тихо вслух произносит: – Ладно, пока прощай. Но жди, я обязательно вернусь. Никто никуда от меня не денется. Панкратов в Свердловске, в том же обшарпанном доме, в той же маленькой квартире, из окон которой видны те же тополя и те же сараи. Он сидит за столом, перед ним очень старая чёрного цвета с потёртыми кнопками пишущая машинка. Панкратов закладывает чистый лист бумаги и печатает по центру большими буквами слово – УСТАВ, под ним также большими буквами – СОЮЗА РАДИ СВОБОДЫ. Другая квартира в Свердловске, в центре города, просторная, светлая, добротно обставленная. В квартире Панкратов и Таня – статная, холёная молодая женщина с тонкими чертами лица. – А как ты номер моего телефона узнал? – спрашивает Таня, доставая из шкафчика бокалы для вина. В ответ Панкратов пожимает плечами, показывая как бы, что это просто и не составляет никакого труда. – Я очень рада, что ты меня нашёл, – продолжает Таня. – А тебя не узнать, ты очень изменился. – В лучшую или в худшую сторону? – спрашивает Панкратов. – Да ты всегда хорошо выглядел, – отвечает Таня. – А сейчас вообще обалденно. Роскошный мужик, такими не разбрасываются. Посмотри на свои ручищи. Приодеть бы тебя ещё. Ну что, давай выпьем за встречу, открывай. Панкратов откупоривает бутылку шампанского. После первого выпитого бокала Таня приближается к Панкратову и предлагает: – Давай поцелуемся, что ли. Давно знаем друг друга, а сделаем это в первый раз. Панкратов и Таня целуются, не сдерживая себя, страстно и долго. – Между прочим, – с трудом выбравшись из объятий Панкратова, игриво предупреждает Таня, – муж сегодня может вернуться домой раньше. А тайное свидание должно быть оправданным. Легко и без видимых колебаний Таня отдаётся Панкратову… Таня, с растрёпанными волосами, в лёгком халатике, и Панкратов прощаются у дверей в прихожей. – Ну и медведь же ты, измял меня всю, – с одобрительными и шаловливыми нотками в голосе говорит Таня. – Но я довольна и не протестую. Встречаться будем, когда захочешь и когда я смогу. Наверстаем упущенное. Согласен? – Надо подумать, – уклончиво отвечает Панкратов. – Не ломайся, тебе это не идёт, – говорит Таня и чмокает Панкратова в щёку. – Завтра обязательно позвони, и я скажу, где. Дома у меня больше нельзя. Я сама всё организую. – И перед тем, как закрыть за Панкратовым дверь, предупреждает, – Если не позвонишь, я обижусь и могу снова надолго потеряться для тебя. Панкратов уходит. Выйдя из подъезда на улицу, он смачно сплёвывает, будто что-то горькое, приведшее к першащему послевкусию, побывало у него во рту, вытирает губы и вслух произносит: – Да куда ты денешься. Панкратов приходит домой. – Мам! – зовёт он прямо с порога, снимая ботинки. Из кухни выходит мать Панкратова и внимательно смотрит на сына. Панкратов достаёт из кармана бутылку водки. – Я выпить хочу, разогрей там борща побольше. – Хм, интересно, – произносит мать, принимая бутылку. Панкратов на кухне из тумбочки достаёт гранёный стакан и садится тут же на табурет. – Рюмку возьми, – советует мать и, продолжая с нескрываемым удивлением и любопытством наблюдать за сыном, спрашивает. – В честь чего выпивка-то, ты же совсем не пьёшь? – В честь победы, – отвечает Панкратов. – Поэтому я и хочу, как когда-то в одном месте, выпить именно из стакана. – В каком ещё месте и какая победа? – спрашивает мать. – Долго рассказывать, – отнекивается от объяснений Панкратов, открывает бутылку, наливает полный стакан и провозглашает. – За долгожданную и убедительную победу! – А, выпив, не морщась, большими глотками, добавляет. – Хотя, признаюсь тебе, не очень радостной оказалась эта победа, с разочарованием. Тускло и вяло всё, без вдохновения. – Опять что-то нехорошее случилось? – вздыхает мать. – Ровным счётом ничего плохого, – выказывая явное умиротворение, отвечает Панкратов. – Наоборот, всё очень хорошо. Только слишком естественно и обыденно. Успокойся, мамочка, никого кроме тебя я больше не люблю, – При этом он наливает ещё стакан водки. – За тебя, будь здорова! Лучше тебя никого нет. – Ты особо-то не увлекайся, – предостерегающе советует мать. – Если что не так, эта гадость всё равно не поможет. – Ты права, как всегда, – соглашается Панкратов и убирает немного недопитую бутылку в шкафчик над столом. – Но, понимаешь, когда душа не на месте, то малость поддать можно, для близиру. – А почему она у тебя не на месте? – спрашивает мать. – Потому, мама, что умных и смелых людей рядом нет, – отвечает Панкратов. – И потому, что не так всё устроено в этом мире, грязь и серость кругом. Смотришь на всё, и душа ноет. Вот послушай, какой я на днях стих сочинил. – И Панкратов читает: Расхворалась душа моя бедная, Что-то шибко ей враз нездоровится, На глазах прямо жалкой становится. Кабы хворь-то была б ненаследная, То ещё мог бы ждать излечения И на долю надеяться славную. Ведь душа – это всё-таки главное. А коль выпало ей назначение Захиреть в недовольстве безропотном, Вместо кваса вино попиваючи, Сам добью её, только не знаючи, Проживу ль без души век свой хлопотный. – О, Господи! – сокрушается мать. – А повеселее ты ничего сочинить не мог? Да и не стихотворение это вовсе, а чёрт-те что, так себе, никому не нужное выражение своего дурного настроения. Я всё-таки в библиотеке работаю, разбираюсь маленько. И никаких причин для такого настроения у тебя нет. Ты же не старик немощный, к постели прикованный. – Согласен, мама, – говорит Панкратов. – Мура полная, просто мрачные мысли и крик души. При этом я сам уже не понимаю, чего она бесится, чего хочет. – Кто она-то? – Душа моя. – Да что ты так о душе-то своей печёшься, – перебивает его мать. – У тебя одного душа, что ли. Но никто ведь так не изводит себя, чтобы угодить ей. – А зачем жить тогда, мама, если не думать о душе в первую очередь? – Эх, сынок, смотрю я на тебя и вижу, делать тебе нечего. У тебя диплом юриста, а работаешь ты каким-то электриком в гастрономе, да ещё на полставки. Почти ничего не зарабатываешь, хотя тебе уже скоро двадцать семь лет исполнится. Займись ты, наконец, полезным делом. – Пока мне так удобнее, – объясняет Панкратов. – Больше свободного времени и меньше на виду. Никто не интересуется моей персоной. – Ну, а вот зачем тебе свободное время, скажи на милость? – Чтобы интеллектуальную революцию в стране совершить, – отвечает изрядно захмелевший уже Панкратов. – Так для этого перегоревшие лампочки в магазине менять надо? – Ну, ты даёшь, мамочка, – возмущается в ответ Панкратов. – Темнота! Если не понимаешь, не смейся. Просто хватит всем жить по-дурацки. – А чего тут понимать, – улыбается мать. – И так видно, что ты сам дурью маешься. Какие-то подозрительные субъекты к тебе ходят, о чём-то шушукаетесь допоздна без толку. Лучше бы в театр или в кино сходил. Жил бы нормально, как все живут, влюбился, женился, детьми обзавёлся. – Это не субъекты, а члены новой партии, партии умных, – не обращая внимания на последние слова матери, уточняет Панкратов. – А стремление к свободе по своему определению уже не может быть глупым. – Знаешь что, сынок, не сердись на меня, но ты вор, – говорит вдруг серьёзным тоном мать. – Только ненастоящий. Настоящий вор чужое берёт, а ты своё. Ты ведь сам у себя свою жизнь крадёшь. Ну разве так можно! Ложись-ка ты лучше спать. А время покажет, кто умный, а кто дурак. И мать выходит из кухни. Панкратов у себя дома, в своей комнате, проводит заседание Союза ради свободы. Участвуют человек восемь молодых людей. Панкратов раздаёт всем документы – Устав Союза и «Обращение к гражданам СССР». – Давайте договоримся, что главные цели Союза до наступления соответствующих условий в стране по соображениям конспирации остаются пока только в наших головах, – говорит всем Панкратов. – А на деле для успешного достижения этих целей в будущем занимаемся сейчас лишь тем, что записано в Уставе: просветительская работа среди населения, пропаганда идей свободы и демократии, повышение гражданской активности и объединение противников диктатуры КПСС. Что касается организационной работы и структуры Союза, то прошу внимательно ознакомиться с Уставом и быть готовыми на следующем заседании сформировать руководящие органы. От должности президента, если доверите, я не откажусь. А сегодня поручение всем такое. Надо каждому распечатать Обращение в количестве пяти экземпляров и как бы случайно по экземпляру оставить на видных местах, где обычно собирается много людей. В исполкомах, например, в домоуправлениях, в поликлиниках, в сберкассах, в учебных заведениях, на почтамте. Понятно? – Почти все присутствующие в знак одобрения и согласия кивают головами. – А далее в моих планах закончить составление программы Союза и написать серию статей на самые актуальные политические темы. Две статьи уже готовы, надо их только ещё немного подредактировать и тоже можно будет распространять. Участники заседания тихонько и дружно расходятся. Панкратов провожает их до порога, затем возвращается в свою комнату, складывает все документы в небольшой дорожный чемодан, заполненный ещё какими-то бумагами, и заталкивает его под кровать. Утром Панкратов собирается на работу. – Опять ты вчера кого-то приглашал, – выговаривает ему мать. – А потом почти всю ночь за столом сидел. Опять писал что-то? Господи, Саша, сынок, найди ты себе дело по душе и не занимайся ерундой всякой. – Как раз по душе я и нашёл себе дело, – говорит Панкратов. – О-ох, – грустно вздыхает мать. – Чует моё сердце, добром это не кончится. В это время раздаётся стук в квартиру. Панкратов открывает дверь и видит перед собой молодого милиционера в звании лейтенанта. – Здравия желаю! – говорит милиционер и представляется. – Я ваш новый участковый. А вы Панкратов Александр Сергеевич? – Так точно, – отвечает Панкратов. – Вам повестка, – и участковый передаёт Панкратову повестку. Панкратов, не закрывая двери, читает вслух – «явиться в районный отдел милиции к заместителю начальника, кабинет номер два» и спрашивает: – А по какому вопросу, в качестве кого и когда? – Не могу знать, – отвечает участковый. – А явиться вы можете в удобное для вас время, так и приказали передать. – Ладно, – говорит Панкратов. – Зайду сегодня после работы. Панкратов заходит в районный отдел милиции. Из комнаты дежурного навстречу ему выходит подполковник и протягивает для приветствия руку. Панкратов с некоторым недоумением жмёт руку подполковнику и внимательно всматривается в его лицо. – Да я это я, Кайзер, – улыбается Виктор Краузе. – Если помнишь. – Теперь вспомнил, – говорит Панкратов. – Здравствуйте или здравствуй, не знаю, как и обращаться, товарищ подполковник. – На ты, конечно, давай без церемоний, – предлагает Краузе и садится с приглашением Панкратову сесть рядом на большой кожаный диван. – Это я тебя вызвал. Захотелось узнать, как живёшь, где трудишься, чем в свободное время занимаешься? Кстати, хорошо, что ты сегодня зашёл, я как раз на службе, а сейчас ещё и сам дежурю, больше некому. Все в разъездах и на заданиях, время такое. Ну, рассказывай. – А чего рассказывать, – пожимая плечами, говорит Панкратов. – В армии отслужил достойно, как ты и пожелал мне. Командир дивизии даже благодарственное письмо матери прислал за такого сына. Работаю, не женат, всё. – Да, очень интересно, – улыбаясь, подытоживает Краузе. – Всё, так всё. А я ведь тебя не просто так пригласил. Проверка по вашим домам была и мне доложили, что ты в Москве юридический институт закончил, а по специальности не работаешь. Вот и решил предложить тебе работу у нас. Офицерское звание и капитанскую должность я тебе гарантирую. В партию вступишь, у нас без этого нельзя. Ну, как? – Премного благодарен, но вынужден отказаться, – не задумываясь, отвечает Панкратов. – Нет, Виктор, правда, спасибо, но согласиться никак не могу. – Почему? – спрашивает Краузе. – Для нашей партии и работы в органах я родословной чуток не вышел. – Что ты имеешь в виду? – Не что, а кого, – отвечает Панкратов. – Отца своего, матёрого уголовного элемента, так сказать, который семь раз судим, а на восьмой расстрел получил. Давно это было, и я ничего о нём толком не знаю, но вот такой у меня предок. Впервые тебе только, как старому знакомому и человеку закона, прямо так и сообщаю. Чтобы ты меня потом во лжи не обвинил и гнусным обманщиком не обозвал. – Действительно, это может помешать, – поразмыслив немного, соглашается Краузе. – А, если я попрошу, кого надо. Даже лично к министру готов обратиться. Для меня это тоже дело принципа. Дети не должны отвечать за отцов. – Ну-ну, как раз там, в Москве, тебя очень даже поймут, – с смешкой замечает Панкратов. – Может быть, и поймут, – говорит Краузе. – Если я свой пример приведу. Я ведь тоже своего отца не знаю. Он немец поволжский. Мать рассказывала, в начале сорок первого ночью его забрали и увезли на чёрном воронке. И до сих пор мне ничего об отце не известно. Даже по своим каналам узнать что-либо о нём не удалось. То есть тоже с отцом у меня не всё благополучно. Но ничего, мандатную комиссию я прошёл когда-то и в школу милиции меня взяли. В это время стало слышно через открытую дверь, как по рации в дежурном помещении сообщают о происшествии. Рация работает с помехами и понятно только, что ограблен какой-то магазин и ранен кассир. – Извини, мне на выезд, – внимательно ещё раз прослушав оперативную информацию, говорит Панкратову Краузе, быстро поднимается этажом выше, тут же возвращается с молоденькой сотрудницей райотдела и усаживает её на место дежурного. – Остаёшься за меня, – приказывает ей Краузе. – Будь постоянно на связи. – Может, поможешь? – уже на улице возле милицейской машины просит Панкратова Краузе. – Поедем вместе, сам же говорил когда-то, что преступников ненавидишь. – Неохота, – отказывается Панкратов, но спрашивает. – А что за магазин? – Гастроном на Комсомольской, – отвечает Краузе. – Тогда другое дело, – сразу соглашается Панкратов и садится в кабину рядом с Краузе. – Я же в этом гастрономе работаю электриком. Да и название улицы мне небезразлично. Зимний вечер, уже темно, освещение на улицах включено. Вдвоём Краузе и Панкратов подъезжают к большому магазину с вывеской «Гастроном». У входа их поджидают взволнованные работницы торгового заведения. Появление Панкратова, бодро выскочившего из милицейского УАЗика, их очень удивило. – Панкратов, ты? – восклицает одна из женщин в накинутой на плечи дорогой шубе. – Потом объясню, – говорит ей Панкратов и представляет её Краузе. – Это директор магазина, товарищ подполковник. – Где они? – спрашивает Краузе. – Только что убежали, – отвечает директор. – Их трое, все молодые. Мы сами хотели их задержать, но они вырвались и убежали. – Куда, в какую сторону? – опять спрашивает Краузе. – Вон туда, к тем домам и гаражам, – суматошно и наперебой указывают директор и стоящие рядом женщины. Краузе и Панкратов бегут по натоптанной в снегу дорожке в указанном направлении. Краузе бежит медленнее и отстаёт. – Возьми хотя бы одного, – просит он вырвавшегося вперёд Панкратова и на ходу вынимает из кобуры пистолет. – Возьму, – обещает Панкратов и ускоряет бег. – Куда они денутся. Панкратов, забежав за гаражи, первым видит убегающих грабителей. Перед жилыми домами они разделяются, один из них бежит вдоль пятиэтажки. Панкратов устремляется за ним, а Краузе за теми двумя, что свернули направо, в сторону какого-то нежилого здания и длинного забора. Панкратов догоняет бандита и пинком сзади сбивает его с ног. Тот падает, шапка при этом с него слетает, и он сильно ударяется головой о тротуар. Панкратов наклоняется над ним, переворачивает его на спину и под ярким светом фонаря у дома узнаёт в нём Духа. Панкратов шлёпает Духа по щекам, чтобы привести его в чувство, но бесполезно. В этот момент невдалеке слышится выстрел из пистолета. Панкратов затаскивает Духа в подъезд, укладывает его под лестницу и убегает на звук выстрела. Прибежав на место, Панкратов видит, как Краузе держит двоих других бандитов под прицелом. С поднятыми руками они стоят в тупике двора, у забора. – Извини, не догнал, – обманывает Панкратов Краузе. – Как сквозь землю провалился. – Ничего, – говорит Краузе. – И его возьмём, эти к нему приведут. Панкратов и Краузе вместе отводят пойманных преступников к машине и усаживают их в специальный отсек. – Обратно со мной поедешь? – спрашивает Краузе, закрывая двери машины снаружи на замок. – Поздно уже, – отказывается Панкратов. – И отсюда домой на трамвае ближе. – Тогда спасибо, – благодарит Краузе. – А я ещё тут задержусь. Выясню, что с кассиршей. Но к нашему разговору мы ещё вернёмся. – Нет, Виктор, исключено, – решительно отказывается Панкратов. – Вы уж там как-нибудь без меня. Пожав Краузе на прощание руку, Панкратов возвращается к дому, возле которого он догнал Духа. Дух в том же подъезде, сидит на ступеньке лестницы, тихо стонет и покачивает головой. Видно, что Дух не пришёл ещё в нормальное состояние после падения. Панкратов подбирает шапку и нахлобучивает её на голову Духа. – А-а, Панкрат, так это ты меня сцапал, – глядя на Панкратова и узнав его, произносит Дух. – Я всегда знал, что ты легавым заделаешься. Ну, и куда ты сейчас меня потащишь, в мусарню свою? – Ошибаешься, – говорит Панкратов. – Не легавый я, а электрик из гастронома, и не в мусарню, а в гости домой к себе пригласить хочу. Для того и поймал. – Ни хрена себе, приглашение, – ворчит Дух. – Чуть башку не отшиб. – Вот и пойдём, полечим её. Панкратов помогает Духу подняться, и они уходят. Зайдя в квартиру, Панкратов знакомит мать с Духом. – Вот, мама, тот, с которым мы много лет назад вместе на стройке работали. И даже в армии встречались, представляешь. Пожалуйста, приготовь нам чего-нибудь на закусон. – А как хоть зовут твоего знакомого? – интересуется мать. – Как тебя зовут? – спрашивает у Духа Панкратов. – В ответ Дух молча закатывает глаза, будто вспоминает своё имя, но не может вспомнить. – Ладно, мама, не обращай внимания, он сегодня головой ушибся немножко. На память, видать, подействовало. – Но ты-то помнишь, как его зовут? – Разумеется, его зовут Дух. – А с твоей головой всё в порядке, сынок? – опять спрашивает мать. – И ты действительно знаешь, кого домой к себе привёл? – Знаю, мама, знаю. Просто что-то в сердце ёкнуло, когда его встретил. Посидеть, поговорить захотелось, стройку вспомнить, армию. – Ну, смотри, – говорит мать и уходит на кухню. Панкратов заводит Духа в свою комнату и усаживает его в кресло. – Подожди тут, – говорит он Духу. – А я пока за горючим сгоняю, как Загвозкин говорил, помнишь? – Панкратов берёт деньги и уходит из дома. Дух один в комнате Панкратова, не сидит на месте, а встаёт и начинает осматривать помещение так, будто выбирает, что можно украсть. Дух шарит по полкам на стене, заглядывает в ящики комода, в письменный стол, под кровать, вытаскивает из-под кровати чемодан, открывает его и читает названия документов. В руках у Духа всё тот же Устав Союза ради свободы и «Обращение к гражданам СССР». Дух закрывает чемодан, берёт его и незаметно для матери Панкратова выходит из квартиры на улицу. Краузе и Панкратов в следственном изоляторе Управления Комитета государственной безопасности СССР по Свердловской области. – Чемодан твой принёс к нам этот самый Дух, судимый пару раз по мелочи, – говорит Краузе. – Шестёрка уголовная. Он давно уже у одного нашего сотрудника осведомителем числится и за снисхождение к себе регулярно сдаёт ему своих дружков. А тот сразу, ни с кем не посоветовавшись, передал всё содержимое чемодана в КГБ. Я сам узнал об этом случайно. Чекисты же накануне шестидесятилетия Октября рвут и мечут, всего боятся, на воду дуют и готовы раскрутить тебя и твой союз или как его там на всю катушку. Надо искать выход, Александр, не садится же тебе по семидесятой за антисоветскую агитацию и пропаганду. Во-первых, по уголовному кодексу за такое до семи лет схлопотать можно. А, во-вторых, как с такой судимостью дальше-то жить, она же относится к государственным преступлениям. Лучше уж пару лет за банальную кражу отсидеть. Да ты сам юрист и понимаешь это не хуже меня. Ну, чего ты молчишь. Вот где, например, ты взял пишущую машинку? – В том же гастрономе, – отвечает Панкратов. – Машинка была сломана и валялась как хлам на складе в подвале. Я взял её с разрешения директрисы отремонтировать, попользоваться какое-то время и вернуть. И вернул бы обязательно. – Тогда предлагаю так, – после некоторого раздумья говорит Краузе. – Ты специально сознаешься, будто пишущую машинку украл с целью продажи. То есть действовал, как обычный воришка, деньги нужны были. Директриса твоя кражу подтвердит, я ей всё объясню, что к чему. И больше вообще ни в чём и ни под каким предлогом сознаваться не будешь. С госбезопасностью я тоже договорюсь, чтобы по их линии ничего не проходило. Расскажу там, как ты спас меня когда-то. Зал заседаний районного суда. Судья оглашает приговор Панкратову: – Приговорить Панкратова Александра Сергеевича к лишению свободы сроком на два года по части первой статьи 89 УК РСФСР «Хищение государственного или общественного имущества, совершенное путём кражи» с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима. После оглашения приговора Краузе первым подходит к Панкратову. – Иначе не вышло, – словно оправдываясь, говорит он. – Комитетчики условие поставили, только лишение свободы на пару лет как минимум. Да ещё эта твоя московская история повлияла. Стало известно, почему ты уволился. – Да уж, я тогда очень интересно попутешествовал, впечатления потрясающие, век помнить буду, – с иронией говорит Панкратов. – Всё равно, спасибо тебе, Виктор. В это время к Панкратову подходит мать. Она не плачет, грустно смотрит на сына, слегка качает головой и произносит: – Я ведь предупреждала, что добром это не кончится. Не напрасно, выходит, всё время боялась, что ты попадёшь туда же. – При этом в голосе матери слышится какая-то безысходность и глубокая тревога. – И что же теперь будет с тобой, сынок? – На рожон там зря не лезь, – наставляет Краузе. – Про отца твоего на зонах знают. По крайней мере, старые авторитеты и те, кто давно и не по одному разу сидит, его помнят или слышали о нём. Я поинтересовался уже. Но с кем попало не корешись. – Да не переживайте вы за меня, – говорит Панкратов и обнимает мать. – Чего, мамочка, ты боишься, точно не будет. Просто уркой, да ещё под кем-то, я никогда не стану. Вы же меня знаете. Я всегда жил и буду жить по своему разумению. А что касается пребывания на зоне и судимости, то на Руси любой опыт пригодиться может. Умных и сильных людей у нас в стране всегда либо садили, либо они сами кого-то садили. Всё течёт, всё изменяется. И неизвестно ещё, кто кем будет. Никто никуда не денется. © posokh / Александр Посохов
Рейтинг: нет
Прочитано 150 раз(а)
|