Грани

Часть I. Мировоззрение. Глава 1. Затми собою небеса

Солнце слепит глаза, заставляя жмуриться, глядя на него через тонкие прямоугольные стёкла корректирующих зрение очков. Глазам не больно, да и оторваться невозможно, как ни старайся. Его мягкие лучи притягивают, а летний загар на коже парня не сходит круглый год. Некоторым кажется, что этот оттенок приобретается благодаря частым посещениям солярия, но на самом деле он ничем подобным не балуется.

Солнечный свет сверкает на поверхности кожи, переливаясь яркими вспышками и отражаясь от них внутрь него самого. Поднял руку, чтобы прикрыть глаза, так их сразу же покрыла темнота, будто слепнет, а лёгкий туман застилает разум. Опустив ладони в карманы, карие глаза, больше близкие к янтарному, вновь светлеют, принимая желтоватый, но яркий цвет с золотой каёмкой, не видной многим, держащимся от него поодаль: уж слишком отстранён мальчишка.

Первый учебный день – вечером будет концерт в честь посвящения в лицеисты для десятых классов, поэтому избежать мероприятия не удастся, как этого не хочется. Остаётся только надеяться, что оно не затянется до темноты, иначе что-нибудь да пойдёт наперекосяк.

Во тьме не может быть и речи,

Чтоб жизнь моя собой была.

Я подожгу скорее белы свечи,

Добавлю в сумерки тепла.

Так писал в своё время Эдуард Фюрст. Как ни просты и обычны его стихи, в каждом четверостишие всегда видишь чёткую грань между истиной и правдой. Лишь он познал различия между ними: обе являются ложью, несмотря на толику чего-то верного в них.

Джереми вот уже второй год как поступил в лицей, переехав в Солево из Красноярска, расположенного в трёх часовых поясах от нынешнего местожительства. Как-то родители упоминали, что возвращаются на родину, но ничего такого Бринкерхоф не чувствует. Притом, везде одно и то же: учителя, школа, хулиганы, ботаники, гламурные девушки, простачки и дураков навалом.

Явный пример Олежа – девчонка с параллели из десятого Б класса, помешанная на собственной внешности. Она загоняет себя настолько, что уже вполне похожа на куклу. Мечтает стать моделью, затем и актрисой, а в голове пустота. Немного странно, что такая особа попала в лицей с математическим уклоном. Как только смогла? Может, богатые родители? С недалёким умом её давно бы отправили восвояси.

Только вспомни – сразу же явятся: и Волынова тут как тут, и её вечный ухажёр Жданов. Какие бы физические таланты не заложены в Андрее, его непослушность и мятежность до добра не доведут. Его только в прошлом году грозились исключить раз шесть – помогало, но не более чем на неделю, а там он уж снова за своё: придирки, драки, споры.

Один, к слову, давний ещё, суть которого дошла до Джереми лишь по слухам, да понять он так ничего и не понял, но последствия приметил даже он, с плохим зрением. Всё-таки девчачьей длины чёрные волосы не заметить сложно. К тому же, вечный нарушитель полностью исключает возможность ношения школьной формы, надевая свободные футболки и джинсы, чем только больше обращает на себя чужое внимание.

Парочка ругается. В который раз? И как только ему не надоело терпеть эту заносчивую модельку, репетирующую на нём разные сценарии? Бринкерхоф лишь чуть ухмыляется, наблюдая сию презабавнейшую картину: Ольга вновь вспылила, что у её бойфренда волосы краше, чем у неё самой. Ещё бы! Сколько краски она испортила, чтобы получить этот неестественный белый оттенок? Сколько раз мелировала волосы? Её крики слышны на весь задний двор, а парнишка просто выслушивает этот поток молча, стараясь не злить подружку ещё больше. Любой, кто называет его подкаблучником, вскоре попадает в медпункт.

Впрочем, не в этот раз. Махнув на истеричку рукой, Андрей развернулся к ней спиной и направился в класс, ведь ни В, ни Б (да и в А тоже) ещё не окончили первосентябрьское собрание с оглашением списка уроков на завтра, важностью участия в олимпиадах, ведь десятый класс всё-таки, и тому подобных деталей, вдаваться в которые – лишь время тратить.

Волынова оскорблена до глубины души, поэтому, чуть надувшись и скрестив на груди руки, глубокомысленно хмыкнула. Жёлтый пиджак смялся, а короткая юбка чуть приподнимается от лёгкого ветерка, теребящего её прямые светлые длинные волосы.

Прекрасен ясный взор очей,

Той, что играет в небылицы,

Моей души отчаянной ветвей;

И госпожа моей темницы.

Чёрт дёрнул! Бринкерхоф подошёл к девушке со спины, чуть играя с ней. Он снял очки, повертел немного в руках, смотря на реакцию Олежи на такое искусное обращение; она удивлена, поражена, но явно не растрогана: неуч, не может понять столь простой красоты.

Чуть вильнув бедром, десятиклассница обернулась к нашему герою, пока тот зацепил очки за кармашек для платка на пиджаке, на котором и крепится золотая звёздочка – символ лицея.

- Ну надо же, а вы романтик, - слащавенько протянула актриска, - какой талант, какой поклонник! – она даже, чуть растопырив пальцы, приложила правую ладонь к груди.

- К величайшему моему сожалению, эти строки принадлежат не мне, а Эдуарду Фюрсту, невероятному поэту и прозаику.

- Ммм… Что-то хотел?

Волынова резко изменилась, став более строгой. Такое чувство, будто парень присмирил её эго, значит, она и вправду подумала, что он придумал это четверостишие для неё. Слишком много для столь низкой особы. Да, красива, но не более того.

Внутри пуста, «а души черны их, как не старался разглядеть за множеством низких поступков лёгкой на руку и слово молодёжи». Всё-таки в работах Фюрста можно найти цитату для любого случая, каким бы он редким не является. Вот эта фраза, к примеру, из рассказа «Падшие». Да можно множество найти примеров!

- Ничего особенного, просто поздороваться, всё-таки с одного потока как-никак.

Настроение девчушки заметно поползло вниз: так её ещё никогда не игнорировали, как сейчас! Джереми, будучи слишком галантным джентльменом, не может позволить себе такое обращение с дамой (именно с дамой – уж слишком она лишена детской наивности, заменив её материальной, как Элеонора из «Падшие»), поэтому осторожно взяв её ладонь, слегка приклонившись, целует её, чуть заметно сжимая, будто передавая маленькие частички тепла.

Не совсем так, Джереми – эмпат, притом чувство сопереживания в нём отбито напрочь уже долгое время. Он может не просто понять, что чувствует человек в данный момент времени, но и увидеть его сущность, всего лишь чуть коснувшись кожи. Работает, к сожалению, не всегда, но в большинстве случаев можно запросто заставить сделать человека то или иное действие, выдав собственную мысль за их.

- Ну, тогда... здравствуй, мой дорогой сверстник, - расплылась в улыбке Олежа. – Как зовут-то тебя?

- Джереми, Джереми Бринкерхоф, В-класс. Приятно познакомиться, Ольга.

Будучи полностью очарованной мистером «новым знакомым», Бэ`шка чуть засмущалась (явно показно), что-то невнятно промямлила и поцеловала Джерри в щёку, упорхнув куда-то по направлению, неведомому парню. По всей видимости, она так попрощалась.

Странные существа, эти девушки. Особенно, если они пустоголовые неумехи, живущие или собирающиеся жить, только работая своим телом, а не головой и руками. Хоть сколько-нибудь зная Волынову, без всяких сомнений поймёшь, что она именно такая и никакой другой стать не сможет.

Это не призвание, а недостаток развития. Ей остаётся только два пути: торговать собою перед камерой либо в борделе. Если первое ещё совершенно законно и вполне может принести деньги, (а если учесть, что в ней ни грамма таланта), то занимаясь вторым, можешь угодить за решётку, если поймают.

«Мне не дано коснуться её нежной кожи: слишком дорога она – не хватит денег».

И вновь Фюрст абсолютно прав – по праву он философом зовётся. Только он мог подметить столько невероятных мелочей, изначально никоим образом не связанных друг с другом. Порою так сложно объяснить простые вещи, но так легко понять сложнейшие из тем.

Главное – рассказчик: дурак ведь не поймёт и так и сяк, а умный человек без знающего не примет в себя ни частицы информации, ведь так сложно понять о чём речь, если человек запинается или бурчит под нос, а если всё вместе…

Так странно: уже почти двенадцать часов, а ещё никто не вышел из школы. Очень странно. На улице нет никого, кроме самого Бринкерхофа, даже дворника. Впрочем, он-то как раз должен уже давно закончить работу на сегодня, да и спецотряды разве зря за летнюю практику получат зарплату?

Вряд ли – к первому сентября территория учебного заведения полностью приведена в порядок. По крайней мере, Джереми ничего неподобающего лицею не заметил.

Всё-таки эта тишина нагнетает, поэтому мальчишка без особого желания идёт по асфальту в сторону запасного выхода из здания, чтобы, незаметно для вахтёра, пробраться внутрь.

Тихо, даже здесь. Нет, не так. Похоже, запрет впускать гостей на территорию не просто не исполняется в День Знаний, но и полностью игнорируется, несмотря на то, насколько диковинные люди проходят внутрь. Как минимум, винтовка в руках одного таких посетителей ну уж никак не добавляет ему доброжелательности. Да и у второго тоже.

Подобравшись в полуприсяде чуть ближе к ним, впервые благодаришь замашку директора на огромное количество массивных живых зелёных изгородей по всему периметру школы: и кислород дают с помощью фотосинтеза, и укрытие хорошее.

Из маленькой рации в руках мужчины доносятся какие-то шебуршащие звуки, но различить их невозможно. Стрелок принял какой-то приказ, этот вывод можно сделать из его ответа, и они оба покинули коридор, освобождая путь.

Не теряя времени даром, десятиклассник приблизился к первой же двери, а это очередной класс математики, и заглянул в щель: точно такой же вооружённый грозится перестрелять всех, если хоть кто-нибудь шевельнётся или всхлипнет.

Всё предельно ясно, но остаётся лишь один вопрос: зачем на школу напали, да ещё и взяли учащихся и преподавателей в заложники? Если подумать, то в лицее нет никого, кто бы сильно выделялся особо благополучным финансовым положением, да и здешние хулиганы не могли нарваться на такие неприятности, так что же случилось?

Какая разница? Всё равно нельзя просто стоять и ждать, пока он кого-нибудь застрелит, с учётом того, что это пристройка к основному зданию школы – начальный блок, то есть классы с первого по четвёртый. Эти дети слишком маленькие, чтобы осознать ситуацию, в которую они попали, и вести себя тихо.

- Здравствуйте, прошу прощения, что я…

Начал Бринкерхоф, постучав и приоткрыв дверь, а после вошёл внутрь. Внимание злоумышленника сразу же перепало на него, но парнишка будто не замечает винтовки, направленной ему в грудь.

Окинув взглядом класс: дрожащих от страха малышей, серьёзную, напуганную учительницу – завуча начальных классов, женщину немолодую, лет пятидесяти, но добрую, – вновь повернулся к ухмыляющемуся преступнику, чуть поглаживающему поверхность оружия. Он высокий, телосложение шкафоподобное, да и внутренности явно те же – пустоголовый, по всей видимости.

- Не вовремя ты притащился сюда малец. Ой, как не вовремя.

- Разве? – десятиклассник удивился, - а как по мне, очень даже вовремя.

Ухмылка мужчины померкла. Он, поудобнее перехватив автомат, смотрит на нахала в упор, раздумывая, пристрелить ли его сразу за такую дерзость или посмотреть, что он ещё вытворит. Смелый, даже слишком, либо просто жить надоело.

Не озвучивая никаких предположений или иных глупых мыслей, засмеялся так, как обычно хохочут, нет, не злые сумасшедшие гении, а обычные киношные шестёрки, которым подчинение шефам и деньги дороже чужих жизней. Конечно, о собственных не может идти и речи.

Взявшего в заложники детей раздражает лёгкая улыбка мальчонки, в глазах которого нет ни капли серьёзности. Пожилая учительница пытается угомонить старшеклассника, но тщетно: тот даже не замечает её просьб, лишь делая пару шагов на сближение с визитёром.

Тонкие пальцы проскальзывают по гладкому чёрному стволу, а затем и по центру разделения двух накладок, ствольной коробке, приближаясь к чеке крышки, и резко схватились о приклад, который держит мужчина. Бринкерхоф второй рукой взялся за чуть смуглое запястье противника и, воспользовавшись его сиюминутной заминкой, дёрнул винтовку на себя и ударил преступника в лицо всё тем же прикладом, отвоевав оружие.

Тот смачно выругался, схватившись за разбитый нос, а отняв ладонь от лица, увидел на ней кровь. Кинувшись на пацанёнка, оступился и вернулся на пару шагов назад: дуло оружия направлено точь-в-точь на него.

- Стойте. Он не один. Здесь безопаснее.

Приказал Джереми строптивой учительнице, кинувшейся уводить малышей. Голос его до странности строг, хотя ни мимика, ни жесты не выдают в нём ни капли напряжения. Он лишь немного отходит в сторону, а нападающий не может затормозить, будто он огромная махина. Хотя, почему же как? Физику нужно знать: инертность просто так не позволит. Или инерция – не суть важно, хотя за такие слова Евгения Осиповна уши надерёт так, что мало не покажется.

Вновь, но уже не так тихо, матерясь, заставляя второклашек жаться друг к другу, уже окончательно доведённый до бешенства нарушитель, лицо которого приобретает алую окраску, не пойми каким образом, выхватывает винтовку из рук Джереми, чуть ли не отлетает назад, плохо координируя свои действия, и целится в Бринкерхофа.

Сумасшедшая улыбка озаряет лицо, перекашивая его, делая самого человека типическим злодеем даже без намёка на хоть какую-то любовь к персонажу. Вот теперь-то он разберётся с этим шустрым недоноском! С дворовой швалью, мелким щенком, вставшим на пути!

Палец на спусковом крючке, прицел ровен. Щёлк. И снова клацает затвор, но ничего не происходит. Мужчина, ничего не понимает, от этого и злится ещё больше, хотя, куда уж там – уже весь красный.

- Наигрался? – как-то даже по-детски спросил мальчишка у гостя, будто с маленьким ребёнком разговаривает, а не с врагом, - пора бы уже и угомониться.

- Ты? Что ты сделал с винтовкой, щенок?!

- Ничего. Коротнуло.

И вновь, будто играясь, Джерри подходит к посетителю, заставляя того пятиться назад: уже знает, что эта его походка не предвещает ничего хорошего. В отчаянии (так быстро?) преступник снова набрасывается на ученика, понимая, что его загнали в угол.

Вместо того, чтобы подумать и найти выход, он применяет грубую силу, стараясь с помощь неё хоть чего-то добиться. Диссонанс. Он – такой верзила – проигрывает хлюпику из средней школы? Хотя, судя по значку, то из старшей, да разница-то небольшая!

В пылу, не брошенная им винтовка выстрелила, еле задев вовремя успевшего отскочить Джерри, налетевшего на первую парту среднего ряда. Точнее пострадал-таки пиджак и то слегка; самая страшная участь досталась очкам, разбившимся от пролетевшей пули.

Портить чужое имущество – не порядок. Поэтому, стоило им сблизиться, малец ухватился за шею визитёра, приложив несколько пальцев к позвонку, по которым в одно мгновение пролетела маленькая жёлтенькая вспышка.

Шаг назад и прямой удар ногой по лицу, заставив незваного гостя чуть развернуться, податься назад и, падая, хорошенько зацепиться о зелёную деревянную доску, оставив после себя кровавый отпечаток.

Отключился. Подойдя к бессознательному телу, Бринкерхоф наклонился, взял его запястье и, проверив пульс на нём, а затем на шее, обернулся к Ирине Васильевне Марининой.

- Стяните занавеску и свяжите его. Никого из класса не выпускать – повторяю, он не один. Есть ещё, как минимум, двое.

Несмотря ни на что, Джереми знает, что побеждённый им мужчина больше никогда не очнётся – вечная кома. Прихватив с собой автомат, он уж хотел покинуть класс, но маленькая рыжеволосая девчушка подбежала к нему, ухватившись за край пиджака. Она всем своим видом будто молит, чтобы старшеклассник выслушал её, но времени нет.

Низенькая, еле доходит до середины галстука (оригинальный способ измерять рост), рыжая с большим количеством ярких от летнего солнца веснушек, всё в той же жёлтой форме. Отказать такому солнечному ребёнку – грех, поэтому, присев, чтобы ей лучше говорилось, приобнял малышку, прошептав, что всё будет хорошо. Девочка дёрнулась, но не отошла. Лишь всхлипнула.

- Анси! Им нужна Анси! - чуть ли не плача сообщает она. – Выкуп за неё хотят просить большой, ведь сестрёнка - гений.

- Всё встаёт на свои места. Хорошо, объясни мне, почему? – мило интересуется Джереми. - Зачем им нужна твоя сестра?

- Главная партия в Жизель досталась ей, а не всем это нравится, - девочка дрожит.

- Как хоть тебя зовут? И где найти твою сестру?

- Я Диана. Фадеева. Анси из десятого А. Они сейчас в тридцать седьмом кабинете проводят классный час.

- Хорошо, Диана, я спасу Анси, только не плачь, - обещает старшеклассник, поднимаясь на ноги.

И кто его за язык тянул, спрашивается? Сказал – выполняй, в противном случае ты хуже, чем грязь на дороге. По крайней мере, если говорил искренне, как сейчас.

Проследив, чтобы дети во главе с преподавателем хорошенько затянули узлы, связывая тело (им совершенно не обязательно знать, что если не явится кто-то другой, то они в безопасности), поправив лезущую в глаза чёлку, немедленно вышел за дверь, не забыв захватить за собою оружие: кто знает, сработает ли солнечный предохранитель ещё раз, а то один раз уже подвёл.

Подняться на четыре пролёта по лестнице, пройти небольшой переход и спустится по лесенке на третий этаж. Вроде бы всё просто, но кто знает, сколько собралось похитителей? Не особо вдаваясь в детали, да и не волнуясь за собственное благосостояние, парень мерно идёт к цели, чуть оглядываясь по сторонам; то в окно глянет, то в висящее на стене между пролётами зеркало или на отчищенные диванчики, размещённые по краям этажей.

Уже на третьем, около кабинета тридцать два, информатики, в котором также по-кладбищенски тихо. Это-то и понятно: никто не позволяет приближаться к компьютерам когда-либо без строгого надзора преподавателя. Притом, к осени их заменили, поэтому теперь-то уж и на десяток метров не подпустят.

К слову, стоит вспомнить, что помещения ИКТ и лаборантские никогда не отдаются в пользование классным дамам (и одному джентльмену, но о нём ещё пока никто не знает, кроме директора, коллег и девятого А класса, ведь его им поставили).

Из находящейся слева от парня мужской уборной послышались неблагозвучные реплики о чём-то громко говорящих мужиков. Скорее всего, это сообщники того недалёкого, поэтому Бринкерхоф повернул вправо, прячась за небольшой полуколонной, неразделённой со стеной, прямо у входа в учительскую. На этом месте всегда стоит стул и дежурный сторожит, притом не совсем понятно что.

Судя по внешности, эти двое уже другие, значит, их как минимум пятеро – ситуация накаляется. Неужели нет никого, кто бы мог всех спасти, кроме как десятиклассника-одиночки? И вправду совсем-совсем никого? Ни одного ученика-выскочки? Ни одного позёра или смельчака? Это даже смешно!

Как же иногда жалеешь, что переехал в какое-то захолустное Солево из привычного Красноярска! Правда, там тоже недотёп хватает, но как назревает драка так сразу же всей гурьбой – стенка на стенку. Что ж говорить о защите чести школы и собственных шкур? Конечно, там истории немного иные, если городские соревнования вообще можно сравнивать с реальным нападением, но всё же.

«Всегда есть те, кому нет дела до других. Но у них всегда есть другие, кому есть дело до тех». Вспомнилась одна из первых юношеских цитат Фюрста. К сожалению, гением он являлся не всегда. По крайней мере, так раньше думал Джереми, но, он впервые сам себе признаётся, что оказался неправ: кумир остаётся непорочным во всех отношениях.

Дождавшись, пока эти двое покинут местность радиусом так хотя бы в несколько метров (благо, они направились не в сторону старшеклассника), он отошёл от стены, приблизившись к учительской, но, как оказалось, не всё так просто.

Резко, кажется из тридцать пятого или тридцать шестого кабинета, вылетает знакомый всей школе хулиган и мчится к лестнице: за ним погоня – тот самый, который ещё в пристройке с рацией стоял.

Жданов чуть ли не на сверхскорости убегает от преступника, в руках которого та же винтовка, что и у самого Джереми. Целится, но с другой стороны выстрел звучит быстрее; пуля пролетает у уха Андрея и впивается в плечо целящегося, заставив того согнуться и выронить оружие.

Сам мятежник запинается, хватаясь рукою за простреленное ухо, поднимает голову, смотря на держащего в руках оружие старшеклассника, как раз того, который приставал (по его мнению) к подруге.

Тихие полувсхлипы, шорох и ругань за спиной: гость поднимается на колени, держась рукой за несерьёзную рану, но быстро осваивается с ней, перехватывая винтовку и, не целясь, палит по вооружённому мерзавцу.

По светлому пиджаку расплывается алое пятно; сам мальчишка опустил руки, и с еле слышным ударом автомат падает на пол. Ухмыляется. Жданов же, хоть и не из пугливых, но ужасается: он никогда раньше не видел убийств.

Даже несмотря на то, что тот пытался увести у него девушку, на их ранние столкновения с этим бесчувственным придурком, благодаря ему же у него сейчас прострелено ухо, но всё же… он ведь сделал это только для того, чтобы спасти его, а за снайперские навыки он отвечать не может – дело ситуации и случая. Андрей выживет, а этот, как его там, со странными именем и фамилией, нет.

Парень сразу же сориентировался, забыв о боли и крови, подбегая к визитёру и, откинув оружие подальше, со всего маху ударил его ногою сначала по спине, заставляя снова лечь на пол, а затем и по голове, чтобы отключить и надолго. Последнее, что он увидел в его глазах, так это промелькнувшее странное чувство страха.

Жданов, обернувшись, стал свидетелем чего-то особенного. Этого, ранее именовавшегося врагом, а теперь спасителем, его живот, где-то около печени, объяло странное желтоватое свечение, а вокруг него стало немного, но теплее. Хотя кровь никуда не пропала, но и не видно, что ранение причиняет какие-либо неудобства. Вытерев кровь с губ, пацан произнёс:

- Скажешь кому-нибудь, и вечная кома тебе обеспечена. Как минимум.

Грубо, жёстко, так, как его привыкли видеть. Нет, не так. Каким его представляют за внешним добродушием и отторгающей дружелюбностью.

- Не скажу. Нужно других спасать, не до этого сейчас.

- Надо же, всё-таки есть один герой. Супермен малолетний.

- Кто тут из нас ещё Супермен? Не я могу самолечиться! Как тебя там по имени?

- Джереми Бринкерхоф.

Ни о чём больше не говоря: «самолечитель» не настроен на беседу, а хулиган, осознавая, что это явно не единственный фокус, не достаёт расспросами – жизнь дорога. Да и не к месту сейчас. Сам же он не назвался – личность известная в пределах сто семнадцатого лицея.

Парни, ни о чём не договариваясь, молча решили, что лучше бы спрятать тело, занесли его как раз тот класс, из которого Алексеич (так Жданова, по отчеству, порою зовут друзья) и выбежал. Всё-таки тридцать седьмой, а значит он из А класса, а не Б, как ожидалось ранее.

Не успев войти, по его виску прошлось лёгкое тёплое чувство, но боль никуда не делась. Чуть благодарно улыбнулся целителю, снова приподнял тело и потащил к двери, которую открывает Джерри, уже закинувший винтовку на плечо.

Просто Джерри. Запоминать его полное имя – только время тратить. Откуда такое вообще взялось? Ах да, по истории что-то такое говорили… Либо потомок немцев-мигрантов после второй мировой, либо каких-то там русских офицеров с немецкой фамилией. Ведь немецкой же, верно?

Скинули бессознательного мужчину на пол недалеко у входа, а все присутствующие сразу же подбегают, не кричат, но будто искренне волнуются за одноклассника, совершенно не замечая Бринкерхофа.

Людмила Витальевна Соловьёва – классная дама, преподающая литературу и заодно завуч старших классов окликнула его. Сложно же ей не знать собственного учащегося, да и ГИА он ей сдавал, притом на отлично. Зачёты планирует так же как и в прошлом году.

И вот сейчас она сжимает его в своих объятьях, пока перед лицом чуть ерошатся крашенные чёрные распущенные волосы, вдруг отпускает его. И плачет. Так странно видеть слёзы на глазах этой строгой во всех отношениях женщины, которую порою называют бездушной и даже ненавидят. Они ей не к лицу: ни слёзы, ни стереотипы.

- Вы живы, - педагог оглядывается на Жданова, - вы живы!

Ладонями утирает лицо, покрасневшие глаза. Плачет от радости: Соловьёва любит своих учеников, поэтому излишне строга со всеми. На самом деле Людмила Витальевна очень мила, что только подтверждает время, проведённое в кругу её семьи – долгая история, произошедшая совершенно случайно.

Стоило же её маленькому сыну попасть в аварию, ну а наш герой тут как тут. Вот что значит не в то время не в том месте оказаться, зато чаем напоили и тортом угостили. Медовым, к слову: мёд парень любит. С тех пор литературовед относится к нему по-другому и частенько помогает.

- Людмила Витальевна, - не отстраняясь, Бринкерхоф поглаживает зарёванную преподавательницу по голове.

Лететь Вам в чистых небесах,

И не боясь, откинуть страх,

Всё выше на сильных крылах –

Туда где не найдут, в бегах.

- Опять Фюрст, верно? – чувствуя себя намного лучше, женщина немного приходит в себя.

- Не опять, а снова, Людмила Витальевна. Снова.

Окидывая взглядом кабинет русского языка, Джереми ищет ту самую Анси, о которой упоминала маленькая солнечная девочка. То, как Диана назвала сестру, на имя совсем не похоже, так что, скорее всего, сокращение. Как же её фамилия? Фаева, Фанаева, Фадеева. Да, именно последнее. Глупо, конечно, смотреть по внешности, но ведь рыжих не так много. Если она вообще рыжая.

Пока Бринкерхоф просматривает девчонок, Андрей ухватил его за плечи, как давнего лучшего друга, будто бы забыты все неловкие ситуации, в которые его ставил этот мальчишка. Тогда он просто молчал или говорил что-то обидное, но так размеренно и культурно, что даже не подкопаешься. А эти его чудаковатые фразы! Пытаешься повторить - язык заплетается! Зато отличник. Почти. Он ведь чуть-чуть до жёлтого аттестата не дотянул, получив, как и все, бордовый. Сейчас же Алексеич представляет его десятому А, что-то болтает про спасение, но ведь это не так интересно.

Есть. Та рыжая, что жмётся в углу – её и не приметишь по началу. Странная немного, в длинных коричневых сапогах под цвет школьной юбке до колен. Всё-таки необычно, тёплые сапоги первого сентября? Жёлтый пиджак, белая блузка – всё остальное как обычно.

Она сидит за столом, подобрав под себя ноги (обувь еле видна) и что-то мелкое крутит в руках. То ли браслет, то ли ещё что. Её рыжие, заправленные назад волосы собраны в хвост, а отращенная чёлка чуть выбивается, спадая двумя полумесяцами по бокам и уходя назад, в общий поток. Лицо, также как и Дианы, украшено веснушками: похожи сёстры, только эта мрачнее тучи. Знает, значит, что на самом деле здесь творится. Правду знает, но никому не говорит. Ещё бы она что-нибудь посмела пикнуть – возненавидят же.

- Фадеева, верно?

Спрашивает Бринкерхоф, выбравшись из объятия Андрея и подойдя к девушке сидящей поодаль от остальных. Она чуть вздрогнула и несмело подняла голову, а затем кивнула. В глазах не страх, но что-то очень близкое к нему; пальцы больше не теребят какую-то побрякушку.

Неизвестность коробит: не могут же реально из-за какой-то балетной партии напасть на лицей? Вот что значит директор-скупердяй: не пожелал тратиться на систему безопасности – получил кучу несовершеннолетних заложников, а цели преступников неизвестны.

Но она знает, обязана знать - иначе почему с таким настороженным спокойствием ждёт развязки. Не так проста или же просто наивна, как Жданов? Пожалуй, да: милиция не поможет. Если наряд прибудет – уже большое достижение, но они приедут, ведь городок маленький, слухи разносятся быстро, а отсутствие представителей МВД плохо скажется на их авторитете. Вопрос в другом: сделают ли они хоть что-нибудь на самом деле? Приложат ли хоть какое-либо усилие?

- Идёшь со мной.

Чётко, лаконично, без всяких «но»: обычная просьба в устах Бринкерхофа звучит как приказ. Во что превратится оный, даже представлять не хочется. Девушка поднялась на ноги, но сделала несколько шагов назад.

Неужели решила, что он вместе с этими преступниками? Вероятно, а может, её напугали эти светло-карие глаза, серьёзные, строгие, с еле заметными искорками наслаждения и чуть-чуть веселья или уверенные жесты, мимика, тот же взгляд. Такое чувство, что он уже сотню раз отработал каждое движение и сейчас воспроизводит выученное. Этот парень не боится ни капли, ни на мгновение не страшится, а на пиджаке кровавое пятно, хоть и не заметно, что ему больно. Этого не видно.

- Джерри?

С другой стороны класса отзывается Жданов, наблюдающий за Вэ`шкой, что-то требующим от серой мышки. Она, конечно, не так плоха внешне, а очень даже наоборот, но тихий и совсем уж кроткий нрав балерины, её зажатость уж никак не позволяют нормально с ней общаться.

Если девчонки ещё кое-как могут её разговорить, то остальные вообще никак. От парней она чуть ли не на километр обходит, включая и Березенко, учителя ОБЖ, Плохотнюка - информатики, Раковски – обществознания и уж тем более Тузикова – от него желают держаться подальше абсолютно все, кого он «имеет честь» учить физической культуре. Физрук есть физрук – что с него взять?

- Вперёд. Есть пара вопросов.

Бринкерхоф мотнул головой в сторону выхода и вновь посмотрел рыжей в глаза. В эту несусветную зелень, но не надо лирических отступлений. Бледные мутные болотные глаза – ничего поэтического. Надо реалистичнее относиться к жизни, но ведь и сказки порою случаются.

Она, бедная, жмётся, не позволяя себя увести, но осознаёт, что пока её просят по-хорошему, а не, как говорится, по-плохому. Для неё, незнакомец, в отличие от всего остального коллектива десятого А, повернулся спиной и идёт по направлению к подзывающему его Андрею, на которого он, к слову, не обращает ни малейшего внимания. Больше не ждёт, будто и не допускает мысли, что она откажется.

- Зачем тебе Настя?

Алексеич недоумевает: такая ситуация, Олежа вместе с остальными под присмотром врага, а он хочет лишь поговорить о чём-то с Фадеевой? Да он вообще в своём уме? Нет? Вполне возможно. Притом, кто хотя бы догадывается, что в голове у этого необычного мальчишки? Явно не он.

Собрав всех парней на баррикаду во спасение девчонок и друзей, тактично промолчав про учителей, сплочённая мужская часть физ-мата готова хоть сейчас ринуться в бой, но решено, что именно Джерри поведёт их – всё-таки Жданов авторитет в А и никто больше, поэтому смог убедить. С другой же стороны, «великий Спаситель» не особо интересуется нынешним состоянием дел, занимаясь чем-то своим.

- Не твоё дело. К тому же, - Бринкерхоф осмотрел бравую компанию и произнёс, - сидите здесь, за этим следите, - он взглянул на мужчину без сознания, - я сам всё сделаю.

- Джерри! Ты не Гарри Поттер! И то ему помогали!

- Гарри кто? – чуть удивился учащийся из гуманитарного.

- Ты не смотрел Гарри Поттера? И даже не читал?

- Нет.

Пожалуй, это заявление немного пошатнуло нормальность этого парня. Кто не читал Джоан Роулинг? Да только слепой, но и тот слушал аудиокниги!

Анастасия неуверенно подходит к собравшимся, обходя Бринкерхофа, выходящего следом за ней. Дверь стукнула о пазы: сам Джереми облокотился об неё, чтобы никто не смел им мешать, а ведь пытаются, долбятся с той стороны и что-то говорят.

Не особо вслушиваясь в текст, Бринкерхоф сам задаёт вопрос, но довольно тихо, чтобы никто иной, кроме как Фадеева, не услышал разговора.

- И что здесь происходит, милая Жизель?

Анси остолбенела. Она считала, что он часть заговора, но чтобы и вправду оказался героем-недоучкой и представить не могла. Чуть придя в себя, поправила волосы, освободившись от резинки и вновь заплетя волосы в тугой конский хвост. Оказывается, её волосы вполне себе доходят до копчика, чуть длиннее где-то на ладонь. Да и высокая девушка, даже выше Джереми где-то на десять сантиметров, может и меньше, но факт остаётся фактом.

Вот тебе и балерина – длинные ноги, а сама по себе десятиклассница худая, даже слишком. По фигуре больше похожа на пятиклашку, но вот рост явно не выдерживает этого уровня. Прикрыв глаза на мгновение, говорит.

- Не знаю, - лжёт.

- Меня к тебе отправила Диана, маленькая девочка из пристройки. Повторяю: что здесь происходит?

- Хорошо. Им нужны бриллиантовое колье и серьги, которые привезли мне вчера на завтрашнее выступление в городском театре Оперетты. Съедутся из Москвы, из Питера, Казани, Твери: много откуда, - Фадеева прижала руки к груди, - я, вроде как, гений.

- Теперь яснее, Анастасия. Снимай сапоги, - приказывает: интонация изменилась, такая грозная, угрожающая.

- Нет! – чуть ли не кричит.

- Ключ, верно? Хорошая идея, но зимняя обувь слишком приметна: лучше бы одела закрытые туфли.

Анси только кивнула, собираясь войти обратно в класс, но мальчишка остановил её и сам отошёл в сторону: дверь чуть ли не слетает с петель, а в коридор вылетают Шахматов на пару с Григорьевым – двое задир со второго плана, ближайшие сообщники Жданова и его лучшие друзья. Несмотря на все их проделки, получает только лидер, а не сами участники какой-нибудь шалости.

Понятное дело, что будучи вдохновлённые главой, они никак не могут оставаться в стороне, поэтому будут бастовать против выбранного Андреем ведущего. Что в этом хлюпике такого? Да ничего в нём нет! Гораздо проще будет им самим справиться с нападающими, чем тащить ещё и этого за собой. Всё-таки уж лучше сами. Тут уж в коридор вышел и сам Жданов, оставляя за собой одноклассниц и других парней, готовых идти в бой.

- Мы идём с тобой, Джерри, и это не обсуждается, - сказал он.

- И мне снова спасать тебя, самому подставляясь? Мне не нужна такая ноша в твоём лице и твоих друзей.

Ребята с потока злятся: какой-то новичок (да, Бринкерхоф до сих пор среди них не считается за своего, хоть и учится в лицее уже второй год) смеет указывать им и принижать, ставя себя выше других. Если хорошенько подумать, то он, в целом, прав, но вот другие признавать этого не хотят и не будут, сколько не бейся.

К превеликому сожалению, большая часть физмата – парни, поэтому каждый только и ждёт момента, как можно будет «разгуляться» на полную катушку. Позволять такого – никто не позволяет, элита же! А-класс! Какие могут быть гулянья? Сиди и физику учи! Шесть часов в неделю, а математики десять! Пожалуй, школа с математическим уклоном не для слабонервных. Физика вообще та ещё штучка, да и Вербер тоже.

Под шорох сбившегося дыханья взвинченных А`шек, Бринкерхоф пожелал удалиться, оставляя их позади. Фадеева также забыта до поры до времени: обещание, данное её сестре Диане, выполнено с успехом.

Остаётся только надеяться, что тот мужчина не проснётся, либо его вовремя вырубят, иначе ситуация повернётся немного не тем местом. Позволять этим героям-малолеткам что-то делать, когда угроза настолько реальна – да они самоубийцы и никакого суицида не надо.

Что ж, Джереми придётся всё делать самому, может, хотя бы хоть какое-нибудь поощрение получит: не зря же испортил пиджак? Да уж, пора бы выиграть премию «Юный Супермен» заодно и грант получить – неплохо бы, жаль только неосуществимо.

***

Двадцать четыре на двенадцать квадратных метров – большой зал солевского лицея под номером сто семнадцать. Вполне себе неплохое место, частенько заменяющее актовый зал, при условии, что нужно собрать всех учащихся, учителей, а, порою, и их родителей. Иногда он используется на первое сентября, если на улице покрапывает дождь или даже ливень, град.

Огромное жёлто-синее помещение с белым потолком метров шесть в высоту, по периметру расставлены деревянные лакированные лавки. Сама площадь разлинована красным, создавая малое футбольное поле, а у двух меньших сторон поставлено по воротам с приспущенной сеткой на них.

Директор – Новомирский Михаил Игнатьевич, человек пожилой, но очень бойкий для своего преклонного возраста. Отдавая дань школьному уставу и лицейской форме, на работу всегда является в хорошо выглаженном коричневом костюме и аккуратно затянутом галстуке.

Ему уже шестьдесят семь, а здоровье ни к чёрту – сам Сатана позавидует: всегда на День Здоровья в кроссе участвует не просто среди первых, а открывает его! Михаил Игнатьевич, к слову, курирует все спортивные кружки в школе как по футболу, баскетболу так и по волейболу. Вроде ему уже скоро седьмой десяток пойдёт, ан нет, не такой уж он простак!

Несмотря на годы, на седину в волосах, на морщины и уродливый косой шрам на левой щеке, старик всегда весел, дружелюбен и пользуется огромной популярностью у учеников. Сейчас же он другой: несвойственно хмурый, серьёзный, о чём-то думает, сидя на низкой лавочке чуть переглядываясь с другими преподавателями.

Паники нет – это самое главное. Девять мужчин одеты в одинаковые чёрные рубашки, брюки, солнцезащитные очки и стоят с автоматами наперевес. Они как военные: одинаковая одежда, одна и та же короткая причёска-ёжик, даже походка маршевая, солдатская.

Они так и не соизволили сказать: зачем же весь этот каламбур? Стрелять – не стреляют, цель – не ваше дело, главное – сидите тихо и не высовывайтесь, что надо – то делается и без вашей помощи. Учителя напуганы не меньше подопечных, но держат статус заслуженных педагогов, стараясь подбодрить лицеистов.

- Эй, сигаретка ни у кого не найдётся?

Один из преступников, похлопав по карманам штанов ладонями, обратился с обычной, вроде бы, просьбой, но в зале всё также тихо, только лёгкие шепотки учеников и педагогов.

Этот мужчина, сидящий на лавке, поставленной у запасного входа – прямо напротив основной двери, поднялся на ноги, и, чуть размяв их от получасового сидения, подходит ближе к пленникам; винтовка свисает с плеча на недлинном кожаном ремешке.

Он повторяет вопрос снова, но ответа так и не слышит. Один учитель, не старый, лет так чуть меньше тридцати, вышел вперёд. По имени, если верно, Малюк Илья Никифорович.

- Я, конечно, новенький, но знаю, что устав лицея запрещает проносить на территорию учебного заведения табачные, наркотические и алкогольные вещества.

- Запросто.

К преступнику под удивлённые взгляды учеников и преподавателей выходит высокий парень в расстёгнутом пиджаке и без галстука. По значку на кармане ясно, что он старшеклассник, а по чуть отстранённому виду и спокойствию понятно – выпускник. Он вытаскивает из-за пазухи бежево-алую картонную упаковку и протягивает с ней руку вперёд, подавая.

Мужчина вынул одну и вернул остальные, ненадолго заострив внимание на белых, ниже плеч, прямых волосах одиннадцатиклассника: то ли окрашены, то ли альбинос. Вот только глаза серые, а не голубые, как считается должны иметь именно этот цвет, значит и радужная оболочка не имеет нужного пигмента.

- Боже, Ники, у тебя же здоровье плохое! Ты ещё и куришь?

Обращает на себя внимание Хованских, женщина тридцати семи лет в строгом костюме. Низенькая, но не карликовая, учительница по химии со смешной высокой шарообразной причёской как у клоуна необычного фиолетового цвета. После такого ещё запрещай кардинально непотребные опыты со стилем.

В целом же, Валерия Андреевна добрая, понимающая женщина. Вот только жуткий фанатик собственного предмета: ни в одном лицее или даже гимназии никто не учит таблицу Менделеева наизусть, включая не только элементы: название и символ, но и их порядковые номера так ещё и атомную массу каждого.

Страшнее только, когда рассердили (точнее, вывели из себя) Лепицкую, математика, которая заставила всех значения синусов, косинусов, тангенсов и котангенсов, выведенные Брадисом, запоминать. Не зли Юлию Максимовну, не зли: мало ли что ещё придумано деятелями науки.

- Чего нет, того и не испортишь.

Отзывается парень, чуть повернувшись назад. Он слегка улыбается и засовывает руки в карманы, поворачивается спиной к преступнику, будто не боится его, и направляется обратно на своё место, попутно подмигнув сидящему в другой от него стороне брату, молчаливо корящего Николая за столь необдуманный поступок.

Пастор младший же только прикрывает глаза, незлобно ухмыляясь самому себе, небыстро возвращается к родному одиннадцатому Б и вновь оглядывается на параллель, грозно смотрящего на него братца, не отводящего в сторону взгляда. Седая прядь в длинных чёрных волосах Михаила упала на глаза, заставив поникнуть и наконец-то отвернуться. Нико сам нахмурился: эти перепады настроения Миши ему совсем не нравятся, а белые волосы, не важно чьи – его или собственные, заставляют вспоминать о плохом.

- Эй, пацан, сам-то будешь?

Спрашивает курильщик до того, как Пастор успевает сесть на пол рядом со своими. Химик же лишь вздыхает и бурчит под нос о несуразной молодёжи и вредных привычках, но быстро замолкает (по крайней мере, её не слышно).

Парнишка останавливается, обдумывая предложение: появится возможность вырубить его и позвонить в милицию. Миша опять скулить будет, что не думаешь о себе, но ведь и о других когда-то надо, особенно сейчас.

Всё равно нет другого выхода, поэтому Николай поворачивается лицом к предложившему, кивает и подходит к нему, ожидая разрешения идти дальше. Вытащив руки из карманов, незатейливо и незаметно проверяет наличие телефона в пиджаке и только тогда спокойно идёт по направлению к остальным вооружённым, вновь беря в руки пачку сигарет, вытаскивая одну и синюю зажигалку, затем возвращая упаковку назад.

- Эй, парни, ключи у кого?

Перед тем как выйти из помещения (мужчина обосновывает это тем, что жаловаться начнут, если курить в спортзале), он ловит что-то мелкое, брошенное ему сообщником. После снова что-то ищет в карманах, роняет полученные ключи с белым пушистым брелоком, поднимает их, нагибаясь к полу.

Чуть усмехается собственной неуклюжести, ранее не существовавшей вовсе; винтовка качнулась на плече. Рассудив, он оставил её с одним из команды, а далее, подгоняя паренька, чтобы ускорил шаг, добрался до двери и открыл её. Сразу же в лицо ударил тёплый ветерок, который вскоре сменится холодным осенним, (но это ещё только ожидает впереди, недели через две, а не сейчас). Разоружённый пропускает вперёд Пастора и затем выходит за ним следом.

Оба, попав на балкончик, подошли к перилам и облокотились о них: один, смотря вперёд, а второй – вниз. Пока сигареты умело поджигаются, делается пара первых затяжек, время проходит в молчании. Бандит чуть переминается с ноги на ногу, кажется, желая что-то сказать, но никак не решается. У него такой потрёпанный вид, будто несколько суток не спал или сильно волнуется, хотя в зале выглядел вполне обычно, даже по-хамски.

Сейчас же он смотрит куда-то вперёд, курит и не обращает внимания на временного компаньона, оглядывая территорию лицея: отсюда как раз хорошо видно спортивные площадки, одна из которых футбольная, вторая баскетбольная, а третья – волейбольная. Каких же денег это стоило, а вот систему слежения поставить поскупились: не зря же директор - бывший профессиональный спортсмен (по крайней мере, такие слухи о нём ходят, а прекрасная физическая подготовка лишь подтверждает это).

- Знаешь, не нравится мне вся эта кутерьма… - что-то бормочет мужчина, выдыхая дым, а затем оборачивается к Николаю, - не беспокойся ты, это всего лишь учения, не более того.

- Тогда что же вам не нравится? – Пастор делает очередную затяжку и осыпает пепел вниз.

- Всё не нравится.

Коротко и совсем не ясно. Теперь же этот странный человек вызывает немалые противоречия: учения? Довольное жестокие, стоит заметить. Вломиться с оружием в школу, собрать всех в большом спортзале и полчаса, а то и более, держать под прицелом? Какая-то странная тренировка, не находите? В любом случае, его лучше выслушать, прежде чем что-либо предпринимать.

Каким-то уж злодейским он не выглядит, но достаточно молод, чтобы неожиданно выкинуть что-нибудь. Сейчас главное не расслабляться, потом вырубить его и звонить в милицию. Или сразу в МЧС? Да не особо важно, главное позвать подмогу, а сам выпускник как-нибудь выберется: не из таких передряг живыми выходили с братом, не из таких.

- Что конкретно? – одиннадцатиклассник старается несильно надавить на него, чтобы разузнать побольше. - Что автоматами пришли детей пугать?

- Да, именно. Странный какой-то приказ пришёл, но если сказано, значит надо. Кто ж такие антитеррористические программы пишет?

Пастор лишь чуть хмыкнул, докуривая сигарету и, не начиная вторую, предлагает «не преступнику». Впрочем, в его невиновности он пока не уверен: допускает же, что Николай, несовершеннолетний, курит, да ещё и в школе. Хотя, одиннадцатый класс, среди них уже есть те, кто, так сказать, «отстрелялся», оставив позади детские восемнадцать лет, и делает что хочет, но всё же.

В любом случае, он что-то не договаривает, к тому же, с первого же взгляда видно, что военный, как и несколько других, но не все. Как бы ни так, солдатик молчит, глядит куда-то в пустоту перед собой и не реагирует на внешние изменения. Впрочем, пару раз он оглянулся на Пастора, удивляясь: зачем же ему такие длинные волосы, всё-таки для мужчины странно отращивать их ниже плеч, дo лопаток, да ещё и такого странного платинового цвета.

- Если антитеррористическая программа, то… - парень чуть замялся, - когда же милиция или МЧС приедут, ведь нужно же учить доверию властям, разве нет? – интересуется он.

- Мальчишка, - мужчина смеётся, - да я сам капитан МЧС из отдела по антитеррористическому контролю. А когда они будут, кто их знает?

Разоружившийся делает очередную затяжку и вновь глядит куда-то вперёд. Миссия блондина затягивается, как и тлеющая сигарета, вторая уже. Пепел нещадно летит вниз, на ещё зелёную траву и портит её микроскопический блеск. Почему-то спрашивать ещё что-нибудь совсем не хочется, как и нарушать установившуюся тишину.

Ветер чуть треплет длинноватые белые волосы и чёрный ёжик, немного отклоняя волосинки влево, как и сигаретный дым. Его взгляд усталый, повидавший свет и, кажется, войну. Он – старик, которому просто-напросто надоело жить, но хочется, рано ещё кончать с жизнью, слишком рано, вдруг будет ещё что-то, кто знает? Может и не будет, но ведь никому не запрещено мечтать, верить в лучшее, хотя какое ещё лучшее? Не постараешься ты – не получит никто: обычная теория русского общества.

Как жаль, что стереотипы не та штука, которую можно просто взять и сломать! К тому же совсем не важно, сколько сил на это потребуется – всё сделает только время. Пока весь мир с трепетом ждёт Апокалипсиса, две тысячи двенадцатого года, в России всё иначе: «А нам всё равно! Пережили две тысячи восьмой – переживём и это». Вот только что же мы тогда пережили?

У бритого виска примостилось дуло винтовки, направленной не дрожащей рукой. Ветер совсем неудобно дует влево. Скосив глаза, представитель министерства чрезвычайных ситуаций усмехнулся: у него за спиной, чуть левее, стоит мальчишка-старшеклассник, уверенный в собственном превосходстве.

Таких в армии быстро переучивают, таких упёртых и гордых. Он помнит, что когда-то тоже вот так вот серьёзно смотрел в глаза тому, кто выше по званию. Чем это кончилось и так ясно: зубной щёткой, порошком и туалетом, но не в этом суть.

Всё-таки интересный паренёк: так просто держит в руках оружие и не боится, но ближе не подходит. Молодец, будто знает, что он может перехватить автомат, а второй же, длинноволосый, докуривает сигарету и не лезет, наблюдая за разворачивающимися событиями. Для него же так и лучше – как раз появляется время, да и двоим уложить этого вояку будет проще.

- Ключи от спортзала.

Твёрдость в голосе, не лепет, ясный приказ, какой бывает у видных генералов, слишком долго сидящих на своих местах и отсидевших себе не только пенсию, но и явное неуважение – люди без чести.

С тем же гонором и недавно повязанные нацисты, чтоб их! Да как только смеют разделять идеалы фашизма, когда миллионы людей ещё чуть больше полувека назад мучились от гнёта правления Гитлера, когда сейчас даже немцы с содроганием вспоминают этого тирана?! Они же, русские, рисуют кресты, надругаются над стариками и женщинами, они..!

Нет, не стоит: в глазах этого пацана не это, хотя видно, что он забавляется, держа под прицелом живого человека. Лёгкая улыбка, не угарная, как у тех придурков, не та слащавая, а каверзная, ожидающая. Так много можно сказать о человеке по его мимике и жестам! По его глазам и движениям!

- И даже не спросишь о целях? – усмехается.

- Нет надобности. Ключ!

Немецкий акцент – проглатывание окончаний. По крайней мере, не совсем чётко произнёс слово «ключ». Мужчина застопорился, но медленно оборачивается: пацанёнок не дрогнул и не отступил ни на шаг – слишком самоуверенный.

На его жёлтом пиджаке, на животе, расползлось алое кровавое пятно; осознание заставило незваного гостя вздрогнуть. Мальчишка ранен и довольно серьёзно, но он не только идёт прямо, но ещё и сражается, откинув страх, напрочь забыв про него.

Вот это – настоящий русский дух! Надо по быстрее заканчивать, а то он умрёт от потери крови. Правда, сложно сейчас будет объяснить ему что да как, к тому же, где он так умудрился? Явно не с лестницы упал.

Ухмыляется, но теперь уже без смеха в душе: горд, что не перевелись еще, такие как он, мужчины, готовые жизнь отдать, чтобы защитить родину, родную Россию. Интересный мальчишка, решено - вербовать! Сейчас же главное утихомирить его пыл, но это будет непросто сделать, по себе знает.

Автомат всё также ровно направлен на него, но он-то знает, что не заряжено, а вот этот старшеклассник явно нет: капитан самолично проверял каждое оружие, перед тем как идти в лицей. Как сейчас не хочется подшутить над ним, но не время, ранен ведь герой, как умудрился – не понять. Ладно, лучше уж выложить ему всё начистоту, а не плавать во лжи – всё равно прознает.

- Угомонись, я капитан антитеррористического направления МЧС, Огнёвин Игорь. Не веришь, можешь позвонить в отделение.

Что-то промелькнуло в карих глазах, заставившее капитана понять, что лицеист уже не будет ничего предпринимать: вряд ли слова заставили его задуматься и поверить, но вот имя точно что-то сказало, видимо, откопал его где-то на просторах интернета и сети или в СМИ.

Автомат, будто бы умело удерживаемый правой рукой, чуть опускается вниз, но резкий перехват и удар по голове оказались никак не запланированы гостем. Осев на пол, он откинулся на железное крашенное чёрной краской ограждение, к тому же неплохо приложившись хребтом об него – не самое приятное чувство, да ещё и спина стала саднить.

Хороший удар у пацана, неожиданный, и сила достаточная приложена, хотя поначалу и не скажешь, что он может так – хиленький, нетренированный. Что же получится в конечном итоге из этого дарования после прохождения обучения? Разве что гений.

- Хей, оставь ты его, - обратился к недавно подошедшему выпускник, выкидывая окурок, - он же безоружен. Я Пастор Николай, одиннадцатый Б.

- Бринкерхоф Джереми, десятый В. Сколько их там?

- Без него восемь, в не зала не знаю.

- Всего одиннадцать, по крайней мере, получается именно так. Трое без сознания, присмотри за этим, я пока всех остальных вытащу.

- И как ты собираешься вытаскивать? Противников восемь, а ты один.

- Это моё дело, а ты лучше позвони в милицию и, - Джерри снял с плеча винтовку, разрядил, выбросив магазин следом за окурками, отдал автомат Пастору, - вот, если что, вырубишь его.

- Ну смотри, Бринкерхоф, удачи.

Неожиданно: этот парень первый, кто смог без единой ошибки произнести его фамилию, да ещё и сразу же, всего один раз услышав, повторить через некоторое время. Беловолосый, по удобнее перехватив оружие, второй рукой полез в карман и, достав мобильный, набирает номер окружного отделения милиции.

Десятиклассник, вновь взглянув на двух остающихся, присел поближе к бессознательному телу, порылся в карманах, пока не достал ключи с пушистым белым брелоком и, получив кивок, удостоверился, что это ключи от зала.

Поднявшись на ноги, хочет скинуть замазанный кровью пиджак, но вовремя одёргивает себя: на белом кровь видна гораздо лучше, чем на жёлтом. Далее он, не обращая внимания на Николая, прокручивает ключ и, не допуская и секундной заминки, открывает дверь, ступая в помещение.

Дверь, хорошо смазанная пару дней назад, не скрипит, а с лёгким шорохом открывается, пропуская внутрь блондина. Глядит влево, вправо, перед собой, оценивая ситуацию. Знакомые всё лица. Он свойственно серьёзен, но скрываемая ухмылка всё же видна по чуть приподнятым уголкам губ.

Бринкерхоф оказался замечен довольно быстро, но, благо, он додумался оставить винтовку Пастору, а то вооружённый он не просто стал бы случайным прохожим, а живой мишенью. Чуть откинув мешающую челку влево, хотя та всё равно вернулась на место, Джереми делает ещё несколько шагов вперёд, обдумывая следующий ход. Под прицелом, как не престранно, он чувствует себя довольно уютно, будто стрелять в него собираются из хлопушки, а не автомата.

- А ну сел быстро к остальным!

Прикрикнул на пацана один из бандитов, но тот, в свою очередь, не повинуется. Он разворачивается вправо, лицом к пятерым из преступников, оставляя позади ещё двоих, и снова усмехается: одного не хватает, сообщника того, который в пристройке с рацией ходил. Значит, их двенадцать, при условии, если ещё несколько не ходит где-то. Двое, которые выходили из уборной, здесь, поэтому, по идее, это все.

В запасе есть минут двадцать, максимум полчаса, прежде чем нагрянуть власти: милиция или, вполне вероятно, ОМОН – как раз по их части массовый захват заложников. Стоит действовать как можно быстрее и точнее, а то ещё парочка недогероев найдётся – и их придётся спасать.

- Вам нужно посадить меня на пол или бриллианты? – переспросил лицеист, чуть ухмыляясь, но стараясь выглядеть как можно невиннее.

Трое из впереди стоящих переглянулись, а ещё двое в недоумении. Полуобернувшись назад, Джереми заметил, что те двое не шелохнулись, слушая, что он скажет дальше, а сидящие на скамейке у стены директор и завуч, женщина где-то сорока лет, не седая, а крашенная в платиновый цвет, навострили уши, стараясь узнать хоть немного о сложившейся ситуации и целях нападения на школу, захвата заложников.

Инесса Альбертовна строгая, но, если приглядеться, то сразу становится понятно, что она на грани срыва. Тонкие бледные морщинистые губы, чуть усохлое и угловатое лицо. Те, кому доводилось разговаривать с ней, отмечают хрипловатый низкий голос, присущий ей, но мягкий тон сглаживает все шероховатости.

- Что ты знаешь, мальчишка?

Вперёд вышел один из бандитов, тот, который стоит в нескольких шагах от Новомирского, и, взяв винтовку поудобнее, кивнул сообщникам. Все идет, вроде бы, по плану. Заложники, рассаженные по огромному периметру зала, хранят молчание, а те, что помладше, стараются не всхлипывать, чтобы не привлечь внимания преступников.

Тем не менее ситуация накаляется: пожалуй, упоминание бриллиантов стало отменной приманкой, значит - это истинная цель визитеров, добраться до родителей Фадеевой и добиться своего, используя дочерей. Невероятно глупый план, воздействовать через семью, но чертовски правильный. Возможность неудачи при таком раскладе гораздо ниже, если кто-нибудь посторонний не вмешается.

Вмешался, будто бы совсем делать нечего. Прямо-таки слоган: «Чем занимаются современные десятиклассники? Мир спасают - все равно заняться нечем». Что верно, то верно: ГИА сдали, а до ЕГЭ еще два года - чем еще развлечь себя? Именно, что ничем, кроме как подставлять свою шкурку под прицел огнестрельного оружия.

- Повторяю, что ты знаешь? - а вот это уже грубо.

Те двое, что за спиной Джереми пошли на сближение друг с другом и чуть отошли назад к директору и завучу, чтобы при надобности использовать их: в отличие от детей, взрослые не предпримут ничего, что может помешать. Вот только пара визитёров по правую руку в недоумении, в некой прострации. Они переглядываются друг с другом, пытаясь понять текущее положение дел, но что-то не так. Их изначальный план летит в тартарары: кажется, что они чего-то не знают, ведь никто не предупреждал ни о каких бриллиантах.

Пришедший в спортзал оратор поворачивается к ним, «презентуя» окровавленный слева на животе пиджак. Мужчины не понимают, что происходит, но надеются, что лицеист подыгрывает им, с самого начала находясь в курсе событий. Вот только капитан до сих пор не вернулся, а этот мальчишка пришёл оттуда. Что же здесь происходит? Обдумывая ситуацию, ни один из них не пропускает, что дело развивается вне их желания.

- Лишь то, что не знаете вы, - блефует, следуя интуиции.

Бринкерхоф крутится, как юла, вновь оборачиваясь к Новомирскому и Ленской, посмотрев на них, снова возвращается, бегло проглядев ряды заложников, на двоих бандитов в конце зала, охраняющих вход, а затем медленно подходит к центральному; ещё один визитёр дёрнулся, стоящий за первым, всего в нескольких шагах. Кажется, прошло уже около десяти минут, поэтому осталось ещё меньше времени, пора бы и закончить этот концерт, притом, по возможности, без жертв.

Заложники молча наблюдают за развитием действий, учителя напуганы самоуверенностью, собственной удачливостью Бринкерхофа. Они знают этого паренька уже целый год, но им до сих пор сложно сказать, что он предпримет дальше – слишком непредсказуемый, всегда выбирающий верное решение даже там, где его нет, но не знающий границ своих возможностей.

Такой, как он, опасен: сложно контролировать человека, живущего не просто сегодняшним днём, а единым мгновением. Уверенность в завтрашнем дне достигла апогея, Джереми повзрослел слишком рано. Это странно, ведь у него абсолютно благополучная семья: любящая мать, непьющий отец – они даже не ссорятся дольше трёх минут, и то по пустякам.

В толпе, за нею, вскрикнула какая-то девушка, и все обернулись. Последний (по расчётам) бандит грубо ведёт под локоть старшую Фадееву, пытающуюся вырваться из сжимающей руки. Толпа расступается, пропуская их вперёд, а последний удивляется, что кто-то стоит, к тому же не боясь, да ещё и с таким самодовольством, что явно бросает вызов.

Рыжая с некой мольбой глядит на блондина, что сразу же замечает её пленитель. Он усмехается, хватая балерину за горло, поднимает взгляд на Бринкерхофа. Неужели этот мужчина думает, что между ними что-то есть? Нежная первая любовь?! Не смешите! Джереми не столь глуп, чтобы самому себе создавать слабости. Кожа краснеет под сдавливающими горло пальцами, Анастасия старается ослабить хватку, но ей не хватает воздуха - задыхается. Может, стоит использовать наивность мужчины? Пиджак Анастасии расстёгнут на верхнюю пуговицу, а из-за ткани виднеется серебряная цепочка с толстым кулоном-прямоугольником из стали.

- Они в сейфе, - откликнулся десятиклассник, играя роль «заботливого бойфренда», - отпустите её.

- Банк, ключ, номер ячейки? Хотя бы первые два пункта? – преступник заинтересовался.

Фадеева же скукожилась вся, боясь, что любимый ученик её классной руководительницы выдаст всё, но он не кажется настолько простым, да и не может знать больше, чем рассказано. Этот парень, как двойной агент, может профессионально лгать и лицемерить, но он не способен на предательство. По крайней мере, девушка считает именно так. Рыжие волосы собраны в тугой хвост, достающий до копчика, даже немного ниже, хотя по бокам всё ещё не убраны две свободные прядки.

Дверь запасного выхода с оглушающим ударом раскрылась, пропуская внутрь того самого Огнёвина, которого, по идее, вырубил Бринкерхоф – мужчина пришёл в сознание и, кто знает, что он сделал с Пастором. Солдат зол, готов разорвать блондина на кусочки, но пока сдерживается, не предпринимая никаких действий. Чёрные футболка и брюки в пыли и приставшей на балкончике извёстке.

Капитан прикрикнул на тех двоих, что неуверенно стоят недалеко от запасного выхода, приказав им сменить позицию – подойти к другим двум, держащимся в центре помещения, ближе к ним, а сам идёт к наглому мальчонке, но резко поворачивается влево, к Ленской – завучу по воспитательной работе и Новомирскому.

- Хорошо. Центральный сберегательный банк, ключ при мне, - Джереми присел на левое колено, приподнял правую штанину, вытащив из ботинка что-то мелкое, поднялся, - про ячейку ничего не знаю, - в его руках небольшого размера чёрная флешка с серебристым узором.

- Ну давай же сюда, - воскликнул преступник, отпуская шею балерины, но хватая её за запястье.

Бринкерхоф на раскрытой ладони протянул ключ, осторожно подходя ближе и, буквально, вырвав девушку из захвата, отошёл на пару шагов, заведя её себе за спину. Джереми глядит вперёд, на выход, по ходу рассчитывая всю правильность плана, и рад, что все пешки сделали именно то, что он хотел. Они действуют будто бы по его наитию, без договорённости заранее. Каждый их шаг логически продуман лицеистом, каждая идея и мысль направлена в нужную колею.

Всё ради победы, всё это всего лишь ради игры. Бринкерхоф и не задумывается, что для него это всего лишь игра, смертельное противоборство… ума ли? С ним – ему хватает, что это то маленькое сражение, от которого он получает настоящее удовольствие.

Пока школьник в выигрыше: два-ноль в его пользу, да ещё три очка на подходе, и тогда уже будет пять-ноль. Не осознавая, он манипулирует людьми, отбирая у них право выбора, лишая иных благ, овеществляя их, не ставя практически ни во что. Главное, чтобы играли на его стороне, под его командованием, иначе их ждёт неминуемое поражение.

Джереми кивает; двери спортзала с грохотом выбиты, открытые с ноги, задев при этом «сторожей». Жданов с дружной компанией физ-мата (по крайней мере с Шахматовым и Григорьевым, Игнатовым и Весновым и, кажется на заднем плане мелькают Сомов и Емельянов со Стариковым) вломились, обезвреживая двоих, стоящих на страже.

Волосы Андрея (невозможно не заметить) так красиво «летают» из-за резких и быстрых движений. Ещё пара бандитов в центре атакованы своими же, но, к сожалению, хоть и винтовки отобраны, тот, у которого на данный момент находится ключ, рванул вперёд, обогнув Бринкерхофа, схватил Анастасию. На его шее затянулась петля из рыжих длинных волос, а лицеист позади него – проворный мальчишка.

Матерясь, мужчина одной рукой удерживает удавку, а вторую тянет в карман брюк. Нож остановлен Джереми, перехвачен; он толкнул Фадееву оставшемуся без дела капитану. По началу, Огнёвин кинулся на двоих, стерегущих директора с завучем, но

Новомирский мгновенно уложил обоих попеременными ударами правой и левой: сильные, тренированные кулаки не потеряли сноровки. Вот и не верь после такого, что он является чемпионом Мира по боксу в средней весовой категории. Михаил Игнатьевич улыбнулся, радуясь удачному и своевременному решению, а его жуткий шрам почему-то совсем не портит, но и обаяния как такового ни чуточки не прибавляет.

Джереми не рассчитал собственной физической подготовки, поэтому захватчик, вывернувшись, отобрал нож, всадив его в живот парня, прямо в только что зажившую рану. Во рту чувствуется привкус крови и, кашлянув, она окрашивает собою побледневшие губы парнишки.

Не сдаётся даже сейчас: вытерев тыльной стороной ладони губы, рывком продвигается на шаг вперёд; противник держит в руках пиджак без вырванных клёпок, а на парне остаётся мятый коричневый галстук, чуть изорванный по нижнему краю и окровавленная ранее чисто белая новая рубашка без пары верхних пуговиц, из под ткани видна толстая, в два сантиметра диаметром серебряная, вероятно, длинная, цепочка.

Перочинный также не покидает хозяина. Жданов несётся в гущу событий, вовлекая себя в маленькое сражение с ранившим его спасителя, но тот снова встаёт перед ним, отгораживая от опасности. Андрей выше, чем Джерри, глаза упрямо сверлят светлый затылок, но взгляд быстро приметил толстое плетение из серебра на шее, - мятежник не сразу расслышал слова: «Левый карман, ключ с пушистым брелоком. Островская отдала».

Причём здесь директорская секретарша, Алексеич так и не понял, но покладисто выполнил сказанное. Джерри ранен, поэтому он решил самостоятельно разобраться с нападающим, выходя вперёд, но, мгновенно, в нескольких сантиметрах от правого глаза замер нож: блондин перехватил запястье преступника.

Спасённый В`эшкой уже во второй раз, даже, можно сказать, в третий-четвёртый (второй и третий раз – не смертельно) – печально, теперь бунтарь обязан спасителю до самой смерти.

Учащихся спешно эвакуируют преподаватели, а на выходе всех встречает отряд ОМОНа – мужчин в чёрных костюмах и масках, не скрывающих только глаза, тёмных синих бронежилетах. Они же и арестовывают семерых захватчиков. Шахматов Вася упомянул об ещё одном в их тридцать седьмом кабинете, а Жданов рассказал о мужчине в пристройке, о котором ему поведала Настя.

Сам же Бринкерхоф, весёлый от участия в удачно закончившейся игре, не принимает в счёт собственные ранения. В крови бушует адреналин, а азарт требует продолжения, но всё кончено.

Благодарная, пугливая, но не плачущая, умеющая держать себя в руках Фадеева осторожно обняла Джереми, шепнув ему на ухо: «Спасибо», - внутренне радуясь, что он не рассказал о ней и её связи с произошедшим.

Подходит и капитан Огнёвин, похлопавший по плечу и поощривший не безрассудную активность: «Молодец, парень!»

Здесь же и Жданов, обнимающий перепуганную Олежу, классная руководительница Бринкерхофа, его одноклассники.

Неожиданно закружилась голова, тело пошатнулось, теряя равновесие, и школьник, не обделяемый в данный момент вниманием, рухнул на колени, хватаясь за двойную рану на животе. Он не заметил, как солнечный день превратился в пасмурный, и пошёл дождь, давно сменившийся ливнем; о сияющем светиле можно даже не мечтать.

***

«В золоте таится скука» - одна из странных фразочек-цитат, записанных в дневнике Эдуарда Фюрста. Немногие способны осознать истинный смысл того, что на первый взгляд кажется бредом. Все на самом деле очень просто: золото - это солнце, а скука - правда.

Почему так? О светиле, думаю, объяснять, не требуется, а вот другое... Когда человек познает что-то, узнает что-то новое, то позже ему становится неинтересно читать или смотреть снова.

Видимо, некое высказывание о достоинстве книги в желании читать ее дважды и трижды, хоть и не в корне, но неверно. Хотя, к чему все эти ненужные размышления? Творчество солевского писателя слишком огромно - очень много времени займет разбор каждой его цитаты.

Даже невероятно, что в таком захолустье как Солево родился самый настоящий гений слова, покинувший мир так рано, а ведь он мог подарить ему намного больше творений. «Мы верим в одну истину, являющуюся самой чистой ложью», порою рассуждает Бринкерхоф, поедая очередную банку меда, надеясь, что она не последняя.

Джереми чуть заелозил на жесткой койке, но пока не открывает глаза, чувствуя, как дрожит израненное тело. Живот, кажется, перетянут пропитанными кровью бинтами, а значит, вскоре ожидается перевязка. Хороший же выдался денёк, а ведь утро не предвещало ничего подобного!

К великому сожалению, неуёмная любознательность требует знания результата, ведь получится глупо, если всё делалось напрасно. Даже не верится, что стоило только тучам закрыть солнце, как способность к самопроизвольной регенерации сошла практически на нет. Если бы его ранили снова – после солнечной части дня – то это могло бы закончиться очень плачевно, скорее всего, экскурсом по профессии патологоанатома в горизонтальном положении ногами вперед.

Ладони сжались в кулаки, хлопчатобумажная ткань постельного белья немного неприятно трётся о кожу, как верёвка, перетирает запястья. Чёлка лежит на закрытых глазах, она всё также скошена на левый бок. По торсу проходит точечная боль, а ноги не чувствуются.

Парализован. Простыня освобождена от побелевших пальцев, расслабленных в мгновение – осознание. Если врачи уже знают о параличе, то будет сложно объяснить, почему он резко пойдёт на поправку, как солнце выйдет. К тому же, кто знает, может, в его анализах есть что-то необычное, то нужно этого любыми способами избежать и как можно скорее.

За дверью кто-то негромко препирается, а кусок дерева то отворяется, то с тихим скрипом захлопывается вновь. От столь раздражительного шума, голова нестерпимо ноет, но, взяв себе в руки и превозмогая боль, парень медленно приподнимается на локтях. За окном солнечно, но оно занавешено старыми, давно не стиранными, пыльными шторами.

В палате темно, нет, что-то не так: ещё слишком рано, да и не вешают в госпиталях ничего более, чем драный, шитый вечность назад, тюль. Рука взметнулась к груди, несмотря на прорезающие кожу импульсы, но пальцы схватили пустоту – нет креста, привычной тяжести на шее.

Из горла не вырывается и хрипение, не то что голос, а к сердцу поступает паника: только не это. Последний раз, когда парень лишился этого украшения, чуть не кончился для него плачевно, а уж сейчас, когда он серьёзно ранен, душа будто покидает телесную оболочку, и становится по-настоящему страшно.

Боль гложет кости, как не кормленная неделю собака старается захватить побольше, борясь с голодом, жаждущая выбить ещё хоть день и пожить. Полулёжа, еле держась на дрожащих руках, оперевшись о койку, Джереми всеми силами старается сесть, и не важно, что сумрак слепоты полностью подчинил его глаза, и он не может пошевелить ни одной ногой, ни единым пальцем на них, как не старайся.

Упорство, самомнение и вера в необузданную силу мысли - он никогда не отступится, пока не получит желаемого, пока не защитит себя самого от жестокого внешнего мира, не способного принять его таким, каков он есть. Бездумно питать невозможные надежды Бринкерхоф никогда не умел и не будет, как ни учат в школах, лицеях, гимназиях верить в лучшее. Существует слишком много «но», всегда встающих на пути и не позволяющих идти к намеченной цели.

Дверь снова хлопнула, от чего десятиклассник, не выдержав, свалился на жесткие пружины, чуть смягчённые тонким матрасом. Чувствуется, что от глухого удара разошлись на животе швы, и кровь хлынула сквозь давно пропитанные ею бинты, марая пододеяльник. Вновь по телу прошёлся болевой разряд, заставивший сжать зубы, случайно прокусить губу.

Чьи-то торопливые шаги громом отдаются в ушах – огромное давление. Вошедших двое: так просто расслышать разные ритмики походки каждого, их несерьёзное переругивание между собой, что больному нужен покой и прочее, прочее. Правая рука дрогнула: её крепко сжали тонкие длинные мужские пальцы, но резко отпустили – человек отошёл назад.

Ещё пару раз хлопнула дверь, действуя на нервы и являясь определённой физической отдушиной. Мозолистые ладони, скорее всего, нескольких медиков касаются тела, видимо, пытаясь обезвредить открывшуюся рану. Несколько минут суматохи и паники, полчаса расчётливых действий и свежая перевязка предшествовали возвращению того самого парня. Вот только прошло гораздо больше времени.

По голосу Бринкерхоф узнал в посетителе Жданова, да и запястье щекочут его длинные чёрные волосы, отращиваемые на спор. Андрей дрожит пуще блондина, которого продирает страх, но ведь он не может показать этого другим. Всегда чуть ли не светящийся здоровьем Джереми скукожился, побледнел, а волосы потеряли солнечный оттенок.

В`эшка открыл глаза – Алексеич отшатнулся, испугавшись: глазницы абсолютно чёрные, пустые, без единого намёка на радужку. Ранее глаза казались, по памяти, светло-карими, ближе к янтарному оттенку, но вот сейчас больше похожи на компьютерную графику в каком-либо ужастике, как говорится, фотошоп.

Свыкнувшись с мыслью, что этот мир не так прост, к тому же припомнив, как Бринкерхоф вылечил сам себя и его самого не так давно (как оказалось, не столь удачно, как решил на первый взгляд), Жданов вернулся на место рядом с койкой прооперированного.

- Спасибо тебе, Джер… за всё, - тихо шепчет Андрей.

- Не смей, - хрипло отвечают ему, - меня так даже мать редко называет.

- Джереми! – темноволосый подскочил на ноги, - главное, что ты очнулся.

- Не смей…

- Больше не буду, - обещание.

Дальше блондин что-то непонятно, вероятно, неосознанно бурчит, и разобрать его речь можно только не просто сильно напрягшись, а даже неизвестно как. Из общего потока чуть выделяется слово «крест». Алексеич не понял какой, но, всё же, принялся обыскивать тумбочку, уже в сотый раз благодаря какое-либо небесное создание, что в четырёхместную палату положили только его нового друга.

Золотая звёздочка-значок с испорченного пиджака, разбитые прямоугольные вполне себе симпатичные очки, запонки с манжеток рубашки, а на телефон ни намёка – он что им не пользуется, или аккумулятор некстати сел? Теперь понятно, почему не смогли позвонить родителям, ведь на домашний никто не отвечает.

Ни о каком кресте не может идти и речи. Сказав напоследок спасителю всей школы и его в частности что-то ободряющее, Андрей собрался направиться к медсестре, чтобы узнать подробнее: все ли вещи возвращены их хозяину?

Чёрная футболка, джинсы, кроссовки – любимая одежда десятиклассника, которую он с удовольствием носит вместо школьной формы. Взглянув на экран сотового, парень заметил, что уже довольно поздно, даже на улице за окном темнеет, так что следует поскорее закончить здесь со всем и идти домой – завтра в школу.

Андрей, проходя по светлому, плохо освещённому коридору, наткнулся лишь на ворчливую пожилую уборщицу, несущую швабру и ведро с тряпкой на место. К тому же он раздумывает, что всё кончилось не так уж плохо. В идеальную картину разве что вмешиваются странные сверхъестественные события.

Ранее не пугливый, почти бесстрашный Жданов не знает чего ожидать от нового друга, ещё не так давно бывшего заклятым врагом. Хотя, если не отрицать безучастность Джереми к внешнему миру, то он, можно поклясться, и не заметил никакой вражды. Даже смешно, что этот «чужак» на самом деле совсем не такой, каким казался ранее: он просто иной, отличающийся от других. Он одинокий из-за своей невероятной силы – он совсем один.

Вот, наконец-таки, пост медсестры, а точнее медбрата, но он уже собирает вещи, видимо, закончилась его смена. На вид мужчина очень молод, лет двадцати трёх. Пшеничные волосы, чуть волнистые и короткие, зачёсаны назад. Цвет глаз неразличим в полутьме (горит одна настольная лампа), но, предположительно, серый. Зелёная футболка и штаны, белые тапочки (сменная обувь) – форма медицинского работника.

Всё-таки врачи, даже мелкого ранга, - герои. Они, не жалея себя, спасают чужие жизни. Медбрат улыбнулся посетителю и окликнул какую-то Инну у подошедшего за спиной. Инна – миловидная светловолосая девушка в том же зелёном обличии, что и её коллега. Жданов закатил глаза, чуть поиграв бровями, видя, что они явно не равнодушны друг к другу, и он тут третий лишний.

- Добрый вечер, Павел Петрович, - улыбнулась девушка, - тиха ли прошедшая смена?

- Не совсем, к сожалению, - отвечает с грустинкой в глазах хмурящийся мужчина, - слышали, наверное, о захвате заложников в сто семнадцатом лицее? Повезло хоть, что жертвы небольшие, всего один, но ранен очень серьёзно: понадобилось две срочных операции. Сейчас мальчик спит.

- Боже…

Молодая женщина с шумом выдохнула: видно, что она по-настоящему забеспокоилась за раненого школьника. Голубки пока отвлеклись от визитёра, которого почему-то до сих пор не выгнали из больницы, да и отбой, судя по настенным часам, только через шесть минут, в одиннадцать.

Чтобы обратить на себя внимание медработников, Жданов только хотел подойти ближе к стойке, как поскользнулся на только что вымытом полу, задев рукой и опрокинув пакет Павла Петровича. Из чёрного полиэтилена вместе с книжкой-боевиком и коробочкой из-под обеда показалась двух сантиметровой толщины кусок длинной серебряной цепочки, такой же, как и у Бринкерхофа.

- Крест Джереми… - наобум проговорил Алексеич, видя знакомое плетение; санитар сглотнул.

- Я нашёл его, собираюсь отдать в справочную, - еле высказался мужчина, доставая массивный крест, украшенный рыжеватыми тусклыми камнями.

Андрей забрал крест из рук поражённого медбрата и, сказав спасибо, развернувшись, направился назад, оставляя позади себя медицинских работников. Идеальный образ врача и чистая клятва Гиппократа рухнули в мгновение.

Теребя в руках серебро, по ходу примеряя его на вес, мятежник, удивившись, усмехнулся: здесь должно быть не менее трёх килограммов металла и камней – как только у него до сих пор шея не болит таскать такую тяжесть или болит? Впрочем, сама цепочка не такая неподъёмная, всего около полкило.

Как же Бринкерхоф там сейчас? Если кто-нибудь застанет его в таком состоянии… благо, что уже наступила ночь, и никто не может войти, но ведь при солнце он бы быстро восстановился, а не тянул до операционной, да ещё и дважды. Странный он, с не менее странной фамилией, которую не выговоришь без запинки в седьмой, а то и в двадцатый раз.

Ускоренно добравшись до отведённой блондину палаты (какое-то странное предчувствие настигает, превращая в параноика), Жданов вошёл и, взглянув на раненого, не смог понять спит ли он или нет.

С лёгким лунным и, частично, звёздным светом вполне возможно рассмотреть обстановку, но вот различить цвета невозможно: отражение световых частиц… нет, Андрей никоим образом не похож на фанатика физики, но её искренне любит. Олимпиадник он, победитель по России, поэтому многие прорехи в поведении спускают ему с рук.

Не двигающийся на койке Джереми в купе со специфическим освещением дают мираж посиневшего трупа. Мурашки прошли по коже, но осознание глупости такого вывода отрезвляет и позволяет расслабиться. В голове же что-то будто кричит, вопит и жаждет чего-то. Такой настойчивый голос мужчины лет сорока с грубой иностранной речью, судя по всему, немецкой – спасибо, родной Рамштайн.

Жданов в страхе бросил крест, упавший прямо в руку Бринкерхофа; она резко сжалась, схватив украшение. Грудь парнишки вздымается от дыхания, а раньше это не так заметно происходило – он же дышал, верно? Веки распахнулись – на абсолютно чёрном белке с краёв волнами подступает белизна, а вместо радужки загорелось золотое кольцо.

В темноте огранённые камни янтаря мигают, а смертельно бледная кожа Бринкерхофа будто подсвечена лёгким жёлто-золотым сиянием. Блондин без заминки поднимается, спокойно глядя на Жданова наполняющимися золотом глазами, но вот камни на кресте приобретают прозрачный серый оттенок.

Почему? Ещё в коридоре они выглядели матово-рыжими, а сейчас полностью потеряли цвет. Значит, они содержат запас солнечной энергии, которая восстановила десятиклассника. Слава богу, с ним всё в порядке, а со сверхъестественными замашками ещё успеем разобраться.

- Sterbe![1] – парень рванул вперёд, но не успел схватить находящегося рядом, во время отскочившего от койки.

- Чёрт возьми, Джерри! – воскликнул Андрей.

Золотой взгляд проясняется, цвет угасает, приобретая светло-карий оттенок темнее, чем янтарь на пару тонов. Теперь чувство паники и страха прошло, вернулось спокойствие и лёгкое опасение, как и раньше: всё возвращается в норму.

В`эшка закрыл веки, глубоко вдыхая и выдыхая, окончательно успокаиваясь и приходя в себя. Он подтягивает к себе крест, дрожа от его веса, но, помогая себе второй рукой, тянет цепочку на шею.

Жданов, сглотнув, откинул назад мешающие волосы и, вновь приблизившись к Джереми, приподнял его, позволив принять сидячее положение, и натянул серебро ему на шею, обернув дважды, как и ранее.

Бринкерхоф тяжело дышит, но видно, что ему гораздо лучше: волосы и кожа приняли натуральный живой оттенок, а не тот трупный, глаза обычного цвета, общее состояние нормализуется. Спутавшиеся светлые лохмы чуть взметнулись, прежде чем поднялась голова; губы еле движутся, собираясь что-либо сказать, но пока не выдавили из себя ни звука.

- Страшно? Боишься? – тянет он.

- Ты ожил? – как-то слишком рутинно спрашивает Алексеич, - это страшно… умирать?

- Ты уверен, что хочешь знать? – усмехается.

Джереми бодро подскочил с койки, откинув пододеяльник к спинке кровати. Лунный свет осветил огромный вертикальный шрам, начинающийся от ключиц и до нижнего ребра. Жданов не перестаёт удивляться: такой ужасный старый шрам.

Неужели он не впервые влазит в подобного рода ситуации, снова спасает других людей, не щадя свою собственную жизнь? Он и вправду невероятен: приносить свои личные интересы в жертву ради абсолютно чужих и даже незнакомых, совершенно его не заботящих людей. Если не он герой, то кто?

Бринкерхоф, схватив простыню, кутается в неё, как в тунику. На спинке койки висят коричневые брюки школьной формы, которые он не преминул поскорее натянуть, и изменил модель простыни, укоротив тунику до футболки, закрепил ремнём с брюк. Джереми кажется абсолютно здоровым, к тому же он явно не собирается проводить в больнице ночь – с ним остаётся только согласиться.

На часах уже семнадцать минут двенадцатого – давно пора попивать тёплый чаёк перед монитором компьютера или ноутбука дома, а не прозябать в госпитале. В пакет, брошенный углу, сложена испорченная одежда: пиджак и рубашка с галстуком и прикреплёнными запонками, туда же блондин положил разбитые очки, лицейский значок в форме звёздочки приколол к рукаву пиджака, на этом готов – можно уходить.

Не забыв захватить с собой пакет, оба парня поспешили выйти из палаты, не шумя, прикрыв за собой дверь, а в коридоре же совсем темно, лишь пост медсестры по имени Инна чуть подсвечен одной настольной лампой. Слишком тихо, но что ещё следовало ожидать от больничного коридора ночью?

Договорившись, что Жданов отвлекает постовую, пока Джереми тихо проскальзывает на улицу, попутно обсудив план, решили следовать ему. Андрей, извиняясь за задержку перед девушкой, даёт возможность незаметно проскочить, сбегая с третьего этажа, а там уже и беспроблемно пройти через главный вход.

Бринкерхоф дождался сообщника у выхода уже на улице, немного околев: холодный ночной воздух и несильный ветер продирает до костей. После всего произошедшего сегодня… такое никогда не забыть. Жданов узнал, что чудо существует, и оно реально помогает. Он решил про себя, что будет делать всё, чтобы помочь ему нести добро в этот мир.

Мечта каждого второго ребёнка – спасать мир, как супергерой, владея каким-нибудь талантом, сверхспособностью или даже несколькими, целым набором фентазийных качеств. Да, они знают, что за силой следует и ответственность, но, судя по Джереми, тяжелый груз на плечах, жестокие враги и постоянная смертельная опасность для друзей, родных и близких, ещё далеко не весь список неприятностей.

Вероятно, герою самому не нравится являться не таким как все, знать больше, чем другие и жертвовать собой ради них, совершенно неизвестных лиц. И всё это из-за того, что природа одарила его суперспособностями, без которых жить гораздо проще.

- Вперёд. Тебе бы поскорее добраться домой и отоспаться, - советует А`шка, несильно хлопая по плечу раненого, спускаясь с крыльца.

- Что ты хочешь? – удаляясь от территории медицинского учреждения, спросил блондин. - Не возомни о себе больше, чем есть на самом деле.

- Джереми, я понимаю, что раньше мы не дружили, но пришло время исправить это, - парни зашли за угол, выходя на вполне освещённую тусклыми фонарями улицу.

- Я не могу позволить тебе знать, бывай.

- Стой, подожди! – заволновался Жданов. - Ты что? После всего, что произошло сегодня… мы же можем стать друзьями, Джерри, - десятиклассник пятится назад.

- Не в этой жизни: мне не нужны друзья.

- Нужны, тебе как никому другому нужна поддержка. Как ты не понимаешь этого? – возражает Андрей, спиной чувствуя холодный чугун фонарного столба.

- Только не мне.

- Ты всё равно не можешь ничего сделать: ты обессилен, солнца нет, а крест окончательно разрядился при исцелении.

- Дурак! – Бринкерхоф поднял свободную от пакета правую руку, сжав её в кулак, - эта сила идёт изнутри меня, - пальцы разомкнулись, а на ладони вспыхнул огненный шар жёлтого цвета.

- Джерри, это не ты. Тот голос, который я слышал, держа твой крест в руках. Мужской, резкий голос с немецкой речью.

- Ты несёшь бред.

Блондин опустил пакет на асфальт и левой, освободившейся рукой схватил ткань чёрной футболки «друга» и, резко потянув, приложил затылком о фонарь. Жданов сполз по нему вниз – мальчишка без сознания.

Снова схватив за футболку, приподнял бессознательное тело, преподнося к голове энергетический шар, вмиг объявший длинные чёрные волосы. Сияние подожгло их, укоротив почти в три раза, и проникло под кожу. Тело дёрнулось ещё раз и полностью ослабло.

Ученик физ-мата жив и не умрёт – удар не сильный, да и на улице не так холодно, лишь слегка прохладно. Всё лучше, чем ожидалось изначально – солнечный заряд подчистил ему память обо всём, что касается сверхспособностей, по крайней мере, так происходило всегда до сегодняшнего дня. Этот раз не должен стать исключением, но всё-таки что-то не так.

Резко обернувшись, Бринкерхоф заметил удаляющуюся женскую фигуру в короткой синей куртке и в не обременённой длиной алой юбке или платье. За её спиной по ветру развеваются волнистые коричневые волосы, приблизительно ниже лопаток, а на ногах туфли на высоком каблуке. По крайней мере, судя по её походке, она явно не на сплошной подошве.

Девушка увеличивает темп, желая уйти отсюда побыстрее, а значит что-то видела. Стоит ею заняться и подчистить воспоминания. Сделав шаг, Джереми согнулся, чувствуя, как по телу прошёл заряд боли, а на губах солоноватую кровь. Это предел – ещё один маленький фокус и всё закончиться плачевно, да и к тому же ранение.

Девицу уже не догнать - придётся завтра искать. Более-менее придя в себя, лицеист вернулся на несколько шагов назад, подбирая с асфальта пакет с вещами, и направился в сторону дома. Почему-то кажется, что он не зря её упустил.

***

Деленская девять, квартира семнадцать. В только что открытую дверь вваливается парень, на первый взгляд, не совсем трезвый, но оно далеко не так. Он готов извиваться от поглощающей всё тело боли, но нельзя позволить себе просто свалиться в коридоре.

Мать до сих пор не вышла встречать мальчишку, лечь спать раньше него не могла, а значит, её оставили на сверхурочные: Анна Бринкерхоф работает детским доктором. Женщина всегда мечтала о большой семье, но после рождения сына обесплодела: врачи клялись, что его жизнь – чудо и никак иначе.

Джереми приходится держаться, чтобы снять ботинки, уже не столь важно поставить их ровно, главное не выпустить из рук пакет с окровавленной одеждой и дойти до выделенной ему комнаты, раскрыв попавшуюся по пути дверь, забыв прикрыть её за собой.

Его спальня самая ближняя, а окна выходят на восток, будто специально. Лицеист, бросив за кровать пакет, от усталости и ломки сваливается на не расправленную постель, лицом вниз, силясь поднять с пола ноги. Ночь ожидается очень весёлая.

Входная дверь, не скрипя, отворяется, пропуская внутрь уже немолодую, но ещё нестарую темноволосую женщину. Она встревожена: почему дверь не заперта? Нажав на переключатель, зажглась люстра под потолком прихожей, но нет ни звука, ни шороха в ответ. Черноволосая запнулась о кожаный ботинок, ахнув: её сын никогда не бросает вещи, всегда аккуратно складывает, вешает, даже гладит сам, а вот стиркой, в большинстве своём, занимается тот, кому положено – стиральная машина.

Уже спокойнее выдохнув, что их никто не ограбил, Бринкерхоф поставила сумку на полку прихожки, сняла коричневую осеннюю куртку, вешая в шкафчик на вешалку, снимает туфли, прибирает обувь Джереми, удивляясь: неужели он так сильно вымотался за сегодняшний день, что не хватило сил убрать ботинки в обувницу? Он очень ответственный и порядочный, поэтому у женщины и мысли не возникло, что он «отметил» первое сентября в компании низкоморального сброда, в силу невозможности такого варианта. В какую сторону только смотрят их родители?

На часах уже полпервого, как же она устала. До отпуска, если ничего не изменится, ещё далеко, но уже среда закончилась, и начался четверг – пол недели позади. Остаётся всего два дня, если в субботу не выведут по приказу. К тому же, в воскресенье к обеду должен вернуться её муж из заграничной командировки и, как всегда, привезёт какие-нибудь сувениры – даже интересно, что же будет на этот раз.

Анна, наверное, ни одну сотню раз благодарила Бога, что он пожаловал ей такую великолепную семью: любящие муж и сын, которые и мысли допускают, чтобы хоть мелочью, но положить начало самой маленькой трещинке в фундаменте семьи.

Они оба самые лучшие для неё, а сын особенно дорог: сколько страшного выпало на его долю, а во всём виновата она и никто другой. Самое страшное позади, но кто знает, чем это ещё может аукнуться? Поживём, увидим, что будет дальше.

Единственное желание – поскорее забраться под одеяло, ведь через каких-то семь часов снова вставать и идти на работу, но не рутинную, а очень даже любимую. Анна не могла не зайти и не проверить сына, а по надобности, открыть окно или поправить пододеяльник, укрыть его: дома не так уж жарко.

Прежде, она собрала резинкой чёрные волосы в хвост, хотя они и так не длинные, причёска та же, что и у её сына, только чёлка прямая и короче – не лезет в глаза. Зевнув, женщина устало поплелась в детскую, по пути завернув в ванную, чтобы смыть тушь и тени, заскочила на кухню, стянув из холодильника бутылочку кефира и, чуть не уснув, всё ещё не забыла о первоначальной цели.

Анна Бринкерхоф слишком сильно дорожит этим мальчиком, прекрасно зная каких страданий стоит его бесценная жизнь, до сих пор не потерявшая своей драгоценности и в будущем такого никогда не произойдёт.

Практически добравшись до комнаты, женщина увидела странный мигающий свет, льющийся из детской, который почему-то не заметила раньше. Внутри всё сжалось: она сразу же поняла, что происходит что-то плохое, поэтому вбежала и замерла от неожиданности.

Слёзы наворачиваются на её голубых глазах: пытается сдержать истерику. Анна кидается к стоящему на четвереньках на постели сыну, извивающемуся от ежесекундно прорезающих его тело жёлтых полос и всполохов, но жар не позволяет ей подобраться поближе.

«Никогда. Никогда он не должен узнать, что вы извещены о нём, иначе он возненавидит вас», - в воспоминаниях отозвался мужчина, который когда-то предупреждал о возможных проблемах.

«Защищайте его, оберегайте его от всего, не позволяйте ему часто использовать силы. Если потратит слишком много и обратится к внутренним ресурсам, то Джереми умрёт. Назовите малыша так, прошу вас». Бринкерхоф, понимая, что не может ничего предпринять, испугавшись, выбегает из комнаты.

Боль ужасная, всеобъемлющая, всепоглощающая. Вены готовы разорваться от вскипающей в них крови, из-за температуры увеличившей объём. Во рту пересохло, но жажда – самая маленькая пытка, в отличие от всего остального.

Янтарь на кресте разгорается всё ярче, питаясь внутренним запасом жизненной энергии парня. Баланс сломан, превышен допустимый лимит, и жизнь лицеиста на грани. Крест запасает силу, готовясь к отторжению хозяина и ожиданию нового, чтобы передать ему эту энергию и перестроить под себя тело. Серебряное украшение как паразит, дающий некоторые преимущества и, если неправильно им пользоваться, вытягивает жизнь до последней капли.

Бринкерхоф выгибается, чувствуя, как очередная раскалённая плеть врезается в спину, и потоки от неё проходят по животу, рукам и ногам, а голову разрывает непомерное жгучее давление. Под кожей повсеместно взрываются горячие сгустки и плавят тело изнутри, а снаружи выступают нарывы.

Анна, трясясь и плача, кинулась в коридор, к сумке, схватила её с полки и дрожащими руками расстёгивает замок на ней в попытке добраться до телефона. Женщиной полностью завладели паника, страх и отчаяние, она не желает верить, что вот ещё немного и её наидражайщий, долгожданнейший, воспитаннейший сынок умрёт, как то предупреждали. Что же произошло такого, что ему пришлось потратить весь запас в янтаре?

Сумка упала на пол, не удерживаемая руками. Брюнетка смогла вызвать мужа только по автонабору, не в силах правильно зайти в раздел контактов. Своим звонком она заставила мужчину напрячься, а нерадостные новости - бросить работу, собрать вещи и лететь домой ближайшим же рейсом. Он вернётся к девяти утра, а пока остаётся целая ночь беспокойства и волнения.

Бринкерхоф, вернувшись в детскую, снова пытается помочь Джереми, но жар вокруг него намного сильнее, чем несколько минут назад, к тому же, озверев от боли, он не видит и не слышит её, ничего не осознаёт. Она вышла, вновь заходя на кухню, и плюхнулась на стул. Плачет от бессилия, от отчаяния, надеясь, что всё ещё будет хорошо. Такая призрачная мечта, фантазийный фантом, мираж, что всё это лишь сниться ей в ужасном кошмаре.

Саму себя убедив во лжи, брюнетка даже улыбнулась, но крик прервал её мечтания. Джереми больше не в состоянии сдерживаться и, хрипя, всё ещё держась на собственном эго и самоуверенности, может, ещё на чём-нибудь, до сих пор терпит, но кряхтение порой срывается на крик, разносясь по квартире всё чаще и чаще. Хорошо, что поставили звукоизоляцию, делая ремонт, - соседи не услышат. Это адская ночь.

- Главное держись, - молит Анна, - прошу тебя, выдержи это, Джереми.