СОН ШАРИКА

(маленькая повесть о большом Друге)

Это неважно, что Вы — собака.

Важно то, что Вы человек.

Вы не любите сцены, не носите фрака,

Мы как будто различны, а друзья навек.

Александр Вертинский *

1

Шарик лежал на крыльце, то и дело, помаргивая, своими глазками, при этом у него надбровные жёлтые круги двигались в такт морганиям. Он видимо думал… Сладко зевнув, лениво посмотрел на копающихся во дворе кур, положил уже седеющую голову себе на лапы и опять задумался… О чём он думал? Где витала его собачья мысль, в области ли собачьей и в какие поля летела? Грусть читалась в его глазах, грусть и тоска…

Вспомнились ему годы вольной жизни на Крутом, как гонял он с сыном хозяина бурундуков, как рыл под сухими пнями мышиные норки, как облаивал ворон, посмевших сесть вблизи его, Шарика, территории. Наглые такие! Вспомнив, он было хотел громко залаять, но вовремя спохватился, неправильно поймут и только вздохнул… Не мог не вспомнить, как летел на свист или зов: «Шарик, Шарик! Тут-тут-тут!» «Тут» означало для него, как приказ к немедленному действию и он бежал стремглав через кусты и перепрыгивая пни, на голос Друга… Друг, тот самый сын Хозяина, который был с ним, Шариком, неразлучен долгие собачьи годы… Он и сейчас здесь, но повзрослел, пропадает где-то, появились у него много других интересов, которые совсем не совпадали с интересами его, Шарика.

— Да-а-а, вырос он, — подумалось Шарику и стало от этого ещё грустней. Вот и приходится скучать, валяясь на крыльце, почёсывая бока и выкусывать забежавших под шерсть блох. Что делать? Сторожить-то почти нечего… Он рыкнул на подошедшего близко петуха, для поддержания своей собачьей репутации, но с ним, петухом, надо быть осторожным, драчливый гад! Петух красивый, весь в разноцветном наряде, с красным гребешком, а перья так и переливались на солнце, важно, не боясь, отошёл, предварительно посмотрев одним, потом повернув голову, и другим глазом. Сказав что-то по-петушиному, созвал свой народец куриный и преспокойно пошёл вглубь двора.

— Ишь ты!... Ва-а-жный какой! Попался мне годов этак несколько назад, задал бы тебе трёпки, — прорычал тихо Шарик и углубился опять в свои собачьи думы…

«… Как же я познакомился с Другом?... А-а-а? Да, да! припоминаю... Долго я маялся по задворкам чужих дворов, питался чем попало, что попадёт «под руку», то есть под лапу, что нос учует съестное, кто что подаст… А подавали разное, кто кусок чёрствого хлеба, не разгрызть даже моими зубами, а они были в ту пору моей юности славными, с хорошим крепкими клыками, кто подавал косточку или суп прокисший и…, да всего и не упомнишь… Давно это было, память стала садиться, тускнеть… Эх! Жизнь моя собачья, век недолог! Так на чём я остановился? Ах да, на скитаниях… Скитался, скитался и привели они меня, скитания к небольшому дому. Пахло вкусно и вроде вокруг всё было по-доброму и чужой псиной не пахло, я сразу бы учуял… Это важно! Взвился бы на меня, обрычал и облаял всего… Хуже собаки, эти сторожевые псы. Нет в них приветливости для таких бродячих, бездомных и обездоленных… Жалости и солидарности никакой, я бы даже сказал участливости собачьей нет. Сидят день и ночь на цепи, света белого не видят и ну стараться перед хозяином… Хлеб свой отрабатывают. В общем - тьфу! Не люблю я их, немало бед от них имел…

Ну так вот… Был день, когда я брёл, почти отчаявшись найти какую-либо пищу и ночлег, брёл по привычки, так надо куда-то идти, не будешь лапами перебирать, окочюришься, слово нехорошее, но его часто слышал, когда мои товарищи «протягивали лапы». Вокруг всё были дома какие-то враждебные, рвались там на цепи псы стерегущие, учуяв меня… А что я им сделал? Видимо так заведено в нашем собачьем мире, загнать судьбою загнанного. В один момент мне показалось, что нос вдохнул далёкий, слегка уловимый запах какого-то очага и еды… Откуда, в какой стороне был источник? Поднапрягся и стал тянуть в себя воздух усердней и, уловив едва-едва, точно поймал обонянием верёвочку далёких ароматов и по ней я двинулся в том направлении. И скоро пришёл к избе, уже готовящейся к ночному отдыху… Дом, к которому привела меня судьба, а по-другому и не скажешь и вы поймёте почему, простой, низенький, в котором светились ласковым призывным светом три окошечка. Чем-то, прямо родным потянуло от него, повеяло давно искомым и не только вкусным. Сердце моё собачье забилось в предвкушении каких-то далёких забытых грёз, которые я не испытывал с детства. Момента того далёкого, как мне казалось, когда покинул, не по своей воле, родное гнездо…

2

Густые сумерки уже спустились на землю и стали зажигаться на небе фонарики, люди звёздами называют. Мы собаки, тоже не лишены чувства прекрасного, чтобы там человеки не говорили. И решил я где-то заночевать, а уже утром посмотреть что почём, вдруг накормят. Совсем подвело бока … Нашёл укромное местечко, устеленное соломой и сеном после кормушки, повертелся пару кругов, как положено… Все собаки так делают, делаю и я и улёгся клубком. Уткнулся носом в собственную шерсть, так всегда делаю, чтобы теплее было. В общем умостился на ночь… В животе урчало, «кишка кишке протоколы давно писали», кажется так люди говорят. Ночь долгая и трудная при пустом желудке… Вздохнул глубоко, зевнул с тихим ворчанием, для придания храбрости и, к удивлению моему, быстро заснул…

Снилась мне моя жизнь, что я щенок маленький, недавно родившийся, то есть ощенившийся и рядом лежит моя мама. Подле меня ворочаются неуклюжие мохнатые комочки братиков и сестричек, они тоже, как и я, пёстрые, в общем, такие же дворняги. Нет в них породы, потому и ощенились в хлеву. Хорошее время было! Мама, молоко при ней, и кормили хорошо! Мы весёлые, любящие всех, завидев людей, хвостики наши сами крутились в радостном возбуждении на подобии пропеллеров и доверчиво тыкали свои мордочки в ладошки подошедших… Мы быстро росли, но… Часто это «но» встречается в жизни, много нехорошего сунется за ним… Вот и в этом случае после этого «но» прервалось то, к чему я уже привык за немногие дни, прекратилась наша радостная жизнь… Жизнь, где мы никому не мешали, где мы беззаботно и весело тыкались своими мордочками в мамин живот, добывая из него сладкое вкусное молочко. Одним утром пришёл хозяин, посадил нас в мешок и понёс куда-то… Было в мешке, и душно, и тесно, да ещё воняло каким-то поросёнком. Принёс к озеру и пока вынимал моих братиков, я успел выскользнуть из рук и убежать. Почему-то боязно стало, почувствовал опасность для моей жизни, исходящей от хозяина. Сначала в кусты, потом ещё дальше и уже писк братиков стало не слышно, кругом было дико и незнакомо. Меня обступило одиночество и жуткая неизвестность. Делать нечего - я побрёл, куда глаза глядят…

Сколько дней я скитался? Не сосчитать… Всякое было в моей бродячей жизни, и палкой бивали, и на пинок насаживали, а однажды изловчились, поймали меня на верёвку. Привели, посадили возле будки, от которой за версту воняло тем цепным псом, которых я терпеть не мог, наверное, здесь жил предшественник. Обозвали Тузиком, а какой я Тузик, по размерам почти Полкан, много я их видел на привязи полканов, злые гады! Да и как не быть злым, посиди-ка на цепи… Правда накормили, но куда деть свободолюбие? Я перегрыз верёвку и дал стрекача, не захотелось быть Тузиком, не купили меня даже едой. Не вру, вот ей-ей… С тех пор прошло много времени. Наступила осень, дождливая, промозглая с ветрами пронизывающими даже мою шерсть с пуховым подшерстком, потом зима лютая… Правда я окреп и не был тем щенком, сбежавшим от хозяина, научился защищаться, давать сдачи. Как выжил, не знаю, но природа хранила. К зиме окончательно повзрослел и пух собачий, присущий моей породе беспородной лёг под шерсть толстым слоем. Как он меня спасал! Много моих скитающихся сородичей сгинуло той зимой… «Значит, не всё потеряно», - мыслил я своим собачьим полушарием… Не было у меня даже имени, то есть клички постоянной. Дворняга, да и дворняга… Однажды нашёл косточку, жирную, превкусную. Зажал её передними лапами, сглотнул слюну, начал обгладывать. Стало хорошо, и… тут проснулся! В животе что-то урчало и булькало, просило такую самую кость… Ну почему сны прерываются: на самом интересном месте, дал бы хоть погрызть спокойно…

3

Проснулся… На востоке серел край неба, предвестник багрового зарева восхода. Было тихо, даже птицы спали… Весна ещё не была в распале, тепло только издалека надвигалось в эти края. Прислушался. В доме ещё спали. Я встал, потянулся, выгнув спинку на передние, потом на задние лапы, встряхнул свалявшуюся шерсть свою, усеянную прошлогодними репехами и вновь улёгся. Стал ждать оживления в доме, вдруг подадут «чем бог послал», часто такое слышу. Нравится мне это выражение, в нём есть ароматы еды. Ну вот опять про еду, слюна потекла обильно. Рефлекс рефлексами, а жрать хочется – поневоле потечёт. Ишь чё удумали – рефлексы… Было опять задремал, коротко, но очнувшись понял, что утро совсем в разгаре и жизнь в доме возродилась, слышалась какая-то возня и детские возгласы. Открыв глаза, я увидел трёх детей, они стояли и смотрели на меня, совсем не пугаясь моего собачьего вида. «Не ужели я не страшный?», — мелькнуло где-то… Самый маленький замахнулся на меня, я автоматически зарычал, нельзя себя в обиду давать. Они отступили, позвали взрослого, Хозяина, так я его буду обзывать и вы поймёте почему… Взрослый подошёл, увидел меня, здесь я должен сказать, что случилась выработанная дипломатическая уловка моя, я вильнул хвостом, на всякий случай… Он сказал своим детям, чтобы меня не тревожили. «Видите, он голодный, надо накормить», - и кинул пару кусочков чёрного хлеба, совсем не чёрствого и не заплесневелого, это в моём мозгу мгновенно записалось, и я отметил про себя, как добрый знак. Чуть позже он принёс в миске суп и все смотрели сочувственно, как я ел, скорее жрал… Жрал жадно, проглатывая куски хлеба целиком, боясь, а вдруг отнимут или возьмут на цепь… Но ни того ни другого не случилось, я доел всю еду до мельчайшей крошки и ещё раз, теперь уже благодарно, завилял хвостом. С этого момента я понял, что взрослый – мой Хозяин и мне уже совсем не хочется куда-либо спешить, как случалось раньше. Хозяин ушёл по своим делам, а со мною остались его дети, две девочки и мальчик, они стояли и смотрели на меня и всё прикидывали, как же меня зовут, я пытался им сказать, что нет у меня клички, но они оказались непонятливыми и продолжали гадать, перебирая вслух все известные. Я не откликался не на одну и только тогда они поняли, что сами должны дать мне имя, опять имя – кличку! Только не Тузиком мелькнуло в башке и тут прозвучало – Шарик! Шарик? Мне понравилось, зимой я толстый с пухом. Согласен на Шарика, при этом упоминании я ещё раз благодарно завилял хвостом и залаял на ворону, которая с наглым любопытством поглядывала на нас с соседнего забора. Не люблю ворон, я говорил вам, а потому, что случалось у меня, зазевавшегося, подскочившая ворона отнимала заветный кусок и уносилась вверх, при этом дразня. Знала, что не достану. Дети засмеялись, видя, как я яростно ругаю ворону, им-то она не мешала, а знать не знали, как я их не люблю. Ворона презрительно каркнула и на всякий случай снялась с насеста. «Какой невоспитанный пёс и воняет от него псиной за версту… Тьфу! Надо проучить его при случае…», — подумала она (так мне показалось) и величественно уселась на крышу сарая, продолжая наблюдать за детьми и мною… С тех пор она часто наблюдала за мной и мне приходилось держать ухо востро, а нюх по ветру. Своею жизнью я понял, какие вороны умные и хитрые, как они умеют дразнить и кучно нападать, чтобы отнять и завоевать еду, с таким тяжким трудом к тебе попавшую. Взглянув на эту бестию, на её внимательный взгляд я понял, что с ней надо быть вдвойне внимательным, ни на мгновение не расслабляться… Сколько моих собратьев по скитаниям стали жертвой этих пернатых, когда одна отвлекает, а другая подскакивает и уносит кусок. Было за ней, а та скок на дерево и была такова. А хорошо ещё так, бывает и в зад долбанёт своим каменным клювом… Теперь понимаете почему я их не люблю? Так-то вот!

4

День проходил быстро… Дети ещё не совсем освоились со мною, держались не близко, но и не за версту… «Шарик» звучало за день несколько раз, даже слышал, как в разговоре Хозяин и Хозяйка назвали меня этим именем, они решали, что делать со мной. Насторожившись, я был словно струна музыкальная, так хотелось мне, чтобы оставили при доме своём, здесь уже упомянул, что веяло от него каким-то родным очагом. Я взмолился так, как это делали люди, поднял голову ввысь и провыл по-своему: «Если есть бог собачий, помоги остаться! Помоги обрести дом и семью!»

На следующий день мне вынесли утром покушать, ах да, забыл сказать, что вечером покушать мне принёс тот самый задиристый мальчуган, который сразу мне не очень понравился, но после этого я посмотрел на него совсем по-доброму, этак ласково, что вилял хвостом долго и усердно. Это оценилось им, он меня погладил и, знаете как это бывает, сразу установились приятельские отношения… Забегу вперёд, а впрочем нет, всё по порядку… На следующий день меня накормили опять вдоволь, на сей раз корм вынесла Хозяйка. Как жаль, что нет у меня здесь друзей, а то бы рассказал, что это была за Хозяйка! Каким голосом она со мною разговаривала, как обходительно срезала репехи с меня и сбившуюся шерсть, при этом пахло от неё парным молоком, как пахло от моей мамы… Сразу всё вспомнилось и выкатилась у меня скупая собачья слеза. Она как будто поняла, погладила по голове, сказала «горемычный»… Я догадался, уразумел - они меня оставили… Есть бог! Наш, собачий…

Наступали тёплые весенние дни и ночи. Я с великим усердием стал сторожить всё, что надо и не надо… Порою бывало, выходил Хозяин на улицу и урезонивал меня, мой громкий лай: «Ты же мешаешь нам спать…», - и я виновато замолкал, но пару раз всё-таки гавкал напоследок, мол знайте наших… Даже соседи всполошились, теперь не могли свободно проходить мимо моей охраняемой территории, а речи что до вольного посещения не могло быть и речи, здесь я был неподкупным, не помогали даже принесённые с собой разные вкусности. А посудите сами, мог ли я из-за куска хлеба продать хозяев? Ну, мог ли? Вот то-то же… Теперь только Хозяин или Хозяйка провожала их в дом, правда я видел отношения их к некоторым соседям, как доверительные и не сильно шумел, только голос подавал, чтобы знали – идёт чужой. С сыном Хозяина я не просто приятельствовал, мы подружились и стали закадычными друзьями. Слово «закадычный» мне не совсем знакомо, но судя по тому, как меня он называл: «Шарик, друг мой закадычный», я делал вывод, что это хорошее слово и имеет приятное для меня значение. До этого я то и дело слышал в свой адрес фразы «пёс шелудивый», «зараза мохнатая» и многое навроде этого. Везде и всюду мы были вместе, все кусты в округе я обследовал и, естественно, пометил… Знай мою территорию, то есть нашу территорию.

Я поправился, шерсть моя приобрела природный блеск, я бы даже сказал, что стал красивым… А что? Разве собаки красивыми не бывают? Бывают! А ещё стал улыбаться… Как собаки улыбаются? А вот как!... Я стал взвизгивать от прихода хозяев и, чтобы показать свою улыбчивость, гавкал тем негромким радостным лаем, оповещая округу о прибытии кого-то из членов нашей семьи, при этом мой зад с хвостом заносило в стороны. Особенно радовался, когда после недельного отсутствия приходили домой сёстры Друга и они стали Друзьями, а младшая из них, называла меня ласково – Шарун. Так у неё я до сих пор Шарун, а что? Мне нравиться!

5

Потекла моя жизнь в довольстве, не напрягаясь при добычи хлеба, еды. Не надо было озираться, чтобы не прилетело по хребту чем-либо… Нет, конечно я старался как можно отрабатывать и даже зарабатывать на хлеб, но стал может быть даже несколько ленивее, неторопливее. Правда, Друг мой сильно не давал расслабляться, его неутомимая энергия быть сразу в нескольких местах мне нравилась. Зимою, когда лютовали морозы, мне иногда давали поблажку, гостить в доме, конечно же это заслуга Друга, он упрашивал своих родителей, а я понимал, ему скучно вот и приглашал меня к себе, но я совсем был не против… В доме тогда собирался весь цвет животного мира нашего двора… Серый кот, заносчивый и совершенно независимый, любящий гулять где ему вздумается, особенно любил по крышам лазить и гонять назойливых воробьёв, которые так и целили юркнуть под крышу, чтобы полакомиться засушенными ягодами. Поначалу у меня с ним дружба не ладилась, не принял он меня и всячески шипел на правах хозяина, но потом постепенно установились не дружеские, а приятельские отношения, я даже защищал его от соседских псов, как не защитить – он наш! Куры и петух, сидевшие в курятнике, домике ихнем, они совсем мне не докучали, а вот, когда появлялся в доме телёнок, тот, чего доброго, мог и лягнуть или, ещё хуже боднуть меня, если зазеваюсь. Словом везде был нужен глаз, да глаз! Что делать? Приходилось терпеть, нельзя было сдачи дать. Несмышлёныш… Что только не делал со мною Друг мой… Нет-нет, не издевался, а вот, к слову сказать, водрузит на меня кепку какую-то старую, привяжет её к морде моей и называет дядей Кепой и при этом так звонко смеялся, что все оглядывались на его смех, потом смотрели на меня и им становилось весело. Посудите сами, когда пёс, вроде меня, да ещё и в кепке, а из под козырька глядят на вас недоумевающие глазки, помаргивая и двигая желтыми пятнами над ними… Тогда я тоже над собой смеялся, вилял хвостом и громко лаял. Куры в курятнике полошились, петух тревожно вскрикивал по-своему, а кот заскакивал, на всякий случай, подальше на печку…

— Не дом, а Ноев ковчег! — восклицала Хозяйка.

Скажите, мог ли я раньше мечтать о таком? Вот оно, собачье счастье- то! Далеко не надо ходить…

О чём же ещё рассказать? Долгими ночами часто слышал вой рыскающих волков, протяжный и голодный, отвечал на него своим грозным лаем, пусть знают – здесь надёжный сторож. Днями, Хозяин запрягал коня в сани и ехал или за сеном или дровами, я был верным спутником его, а часто брали с собой и Друга, ну тогда было совсем здорово! Каждую тропку обследовали в лесу, каждый след изучали, вслушивались в звуки зимнего леса, в шорохи, в крики птиц, в стуки дятла… Почему хорошо знаю, а мне Друг обо всём подробно рассказывал, а ему его Отец. Когда же не брали меня, по каким-либо причинам, то горе моё было великое. Я стонал и плакал, взвизгивал от страдания: «Как? Почему не берут?» Конь, приятель мой, пофыркивал, мотал возмущённо головой и тряс удилами, всем видом явно показывал тоже возмущение и несогласие с Хозяином, но куда деваться… Как Хозяин сказал – для нас закон! К счастью моему таких моментов было мало, только тогда, когда Хозяин уезжал в какой-то посёлок, и мы оставались дома ждать его… А тем временем Друг запрягал меня в санки и мы прогладывали в снегу, если это была зима, новые и новые пути наших путешествий. Кустов, небольших колков, в округе было столько!?… Санки были лёгкими и мне, уже окрепшему и немалому в размерах, легко и просто тащить не только их, но и Друга на них. А когда наступал вечер и приходило время возврата моего Хозяина домой, то я превращался в сплошной слух, не едет ли?... Сколько же было радости услышать далёкий, ни с чем другим не схожий скрип полозьев о снег. Да! Едет! Выходили из избы Хозяйка и Друг, воздух был морозный, прямо звенел. Далеко слышно вокруг… Я уносился в темноту ночи на скрип полозьев, я встречал Хозяина…

6

Как вы заметили, моя жизнь с тех пор круто изменилась. Я обрёл семью! Каждый должен иметь её, собаки тоже. Я обрёл свою территорию, свой охраняемый удел и круг обязанностей, которые помогают нам находить смысл существования. Да-да! Смысл нашего собачьего существования… С наступлением вечера мой собачий нюх обострялся до предела и я превращался в существо далеко слышащее, тонко нюхающее и чутко спящее. Ни один шорох, звук, ни один запах не мог проскользнуть мимо моего уха и носа. Реагировал на стук, крик ночной живности, на отдалённый рыкающий зов дикого козла, кто не слышал, то можно поначалу испугаться его. Сначала и я, услышав впервые, даже поджал хвост, и где-то пробежали мурашки испуга, таким громким и неожиданным был, какой-то глухой и ухающий, как в трубу. Ничего я привык к неожиданностям, у меня тут же вырывается звонкий лай… Ещё неизвестно кому страшней?!

С наступлением весны и лета жизнь меняется, возвращаются птицы из каких-то стран далёких – мне не ведомо, но так говорят. Звуков, криков, запахов прибавляется в разы и мы среди этого всего носились с Другом по околицам, заброшенным домам и заросшим дворам с утра и до сумерек, потом его загоняли с трудом в дом, а я заступал на ночной дозор. Особое внимание наше привлекали бурундучки, этакие маленькие быстрые зверьки, с полосатой спинкой. Они то и дело появлялись на заборах и бежали по жердям изгороди. Со звонким лаем бросался я вслед за ними, однако ж, эти бестии были настолько проворны, что не успевал я к ним подбежать, как дичь моя оказывалась на самой верхней жердине или вообще исчезала в густых зарослях кустов или высокой травы. Я возвращался к Другу ни с чем, виновато скуля, а он, наоборот, радовался, что этот зверёк целым и невредимым улепетнул от меня… Вот и пойми этих людей? Зачем мы выслеживали? Но мы искали следующего и всё повторялось. Однажды мой Друг, перепрыгивая через забор, зацепился рукой за колючую проволоку и порвал её. Крови было много, что я испугался… Мы бегом припустили домой. Помогите! Правда через полчаса мы опять были на тропе охоты и выслеживали дичь и вездесущих бурундуков. Мне только одно не нравилось, когда мой Друг часто по вечерам взбирался на крышу своего дома и куда-то вдаль глядел… Что он видел вдали, куда всматривался? Я не понимал, куда там можно смотреть, зачем? Было это для меня загадка, до сих пор неразрешимая. Чудные всё-таки люди бывают, видеть то, что совсем не видно… Я же, не имея возможности забраться к нему, громко ругался, глядя на него, нервничал, честное слово… С наступлением темноты и густого тумана он спускался и был задумчивым, его голова была занята совсем не мною, я это понимал и оставлял в покое… Взгляд словно уходил в далёкость, в бескрайние просторы неведомого… О чём он думал? Его не пытались тревожить даже Хозяин с Хозяйкой. А утром он возвращался ко мне, как всегда весёлый и полон выдумок… Мы уносились в путешествия, охоту и приключения!

Месяцы лета пролетали быстро… Мы частенько сиживали возле костра, который разжигал Друг и подолгу глядели в убегающие вверх языки пламени и опять взгляд Друга убегал то вдаль, то он словно уходил внутрь себя и меня переставал замечать. Меня утешало то, что был он рядом со мною, и мне не надо было, задрав голову, его ругать… Возле костра было жарковато и я прятался за его спину и при этом внимательно вслушивался в пространство вечера, я нёс свою ежеминутную обязанность по охране… А как же!? Ни минуты не забывая об этом… Из дома доносился шум жизни и ухо моё то и дело реагировало на это, потом голос Хозяйки, звавшей домой… Так и хотелось сказать ему: «А правда! хватит сидеть, пошли… Зовут ужинать, бока подвело, пора есть…» Но языка моего он не понимал или не хотел понимать, а мне ничего не оставалось, как сидеть рядом, пока он сам не изволил идти…

7

Потом лето закончилось… Друг уехал куда-то, в какую-то школу… Что это такое? Я остался при доме. Остался ждать и частенько посматривать в ту сторону, куда уехал он и какая радость была!, когда вместе с сёстрами приходил он домой. Эти два дня были сказочными, успевали всюду, пока остальные занимались огородами. То и дело я слышал: «Шарик, Шарик! Тут-тут-тут!» А спустя какое-то время и мы все переехали в посёлок, жизнь моя изменилась, той вольной, просторной для задумок уже не было, началась однообразная жизнь простого сторожевого пса. Днями я валялся где-нибудь в тени сарая или в будке, лениво поглядывая на копающихся и квохчущих кур, забавный народец, хочу вам сказать, но петуха не люблю, я уже говорил – драться любил он и больно бил по морде, а попробуй ответить? хозяин не одобрит, вот и терплю. По ночам частенько отвечал всеобщему деревенскому лаю… Знаете, как это бывает? Зачнёт какая-нибудь зловредная шавка тявкать от скуки, к ней прибавляются соседние псы сторожевые и так волной понесётся гавканье с одного края посёлка на другой. Попробуй стерпеть, поневоле ответишь… Они такие же, как и я, вспоминают по ночам своё предназначение и вливаются в общий собачий переклич. Далеко разносится наша разноголосица, в такт перестука идущих в ночь каких-то поездов… Особенно зимними ночами тоскливо. Правда! Хоть на луну вой… Первые годы на лето хозяева переезжали назад в жизнь прежнюю, но годы сказывались на мою собачью прыть, не было той энергичности, не было былого азарта и всё чаще мне хотелось полежать и поспать, да и морда стала покрываться какой-то белесой пеленой, говорят поседела… Всему есть предел, всё когда-то заканчивается, проходит молодость, зрелость и вот уже старость и немощь не за плечами… А не хочется! Ой, как не хочется! Видел я псов древних и облезлых, жалко было на них смотреть, когда ты ещё молод и горяч телом и помыслами, когда всё кипит в тебе и кровь разгорячённая будоражит… Эх-хе-хе… Где это всё?...»

Шарик очнулся от дум своих и взглянул на раскудахтавших кур, что-то их побеспокоило, но вроде было всё, как всегда… Их воевода был рядом, подняв гордую голову, потом слегка наклонил её, словно старался что-то лучше вникнуть в происходящее, но ничего тревожного не было. Шарик стал невольно наблюдать за действиями этого вожака… «Презабавные эти петухи, - подумалось ему, - Поведёт красным гребнем, словно король короной, встряхнёт шелковистым кафтаном разного окраса, повернёт головку и взглянет одним оком на тебя, оглядит внимательно, потом другим оком и, если в его петушином понимании что-то не так, тогда подаст встревоженный голос на своём языке. А как шагает? Загляденье… Важно! По-другому нельзя, рядом подруги жизни, найдёт что-нибудь и громко зовёт своих спутниц… Вот мол здесь вам нужное! Они сбегаются, пытаются найти «это нужное», а он со знанием дела и гордой походкой идёт далее… Хозяин говорил, что если петух, найдя что-то интересное и вкусное, съест сам, то такой петух не годится править своими подданными. И не приведи такого, чтобы чужаки зашли на его территорию, здесь проявлялся весь его бойцовский характер, даже мне собаке доставалось, попади ему «под руку», то есть под его горячие лапы… И Другу доставалось «на пряники». Бил так больно, словно то были не петушиные худенькие лапки, а железные прутья. Вот так-то!... Ну как не назвать их - «презабавный народец»!? Однако, случались дни, когда с ними что-то происходило. Вдруг становились агрессивными, выбирали себе жертву, из своих же подруг и по непонятным причинам начинали заклёвывать, а после первой крови ещё более агрессивнее. Если не уберёшь курицу из их среды на несколько дней, то заклюют до смерти. Потом всё укладывалось в привычный куриный поток жизни, и жертву можно было возвращать в курятник. Дальше шло как всегда. Сплошные загадки, даже для меня собаки со стажем и многим опытом… Однако пойду под сарай, спекотно что-то стало».

На крыльце пропала тень от дома. Солнце стало палить нещадно. Шарик поднялся, лежать на солнцепёке жарковато, да и бока побаливали от досок крыльца – совсем стариком стал. Перешёл в тень под сарай, здесь ещё было прохладно и солнце полдня не успело обогреть пространство. От земли, где не было досок, где Шарик подрыл землю своими лапами, шла прохлада, вот там и прятался от полуденного зноя он. Выползал только под вечер по зову своей Хозяйки – пора кушать. Возвращалась корова с пастбища, под навесом становилось тесновато, она выгоняла Шарика с громким и возмущённым сопением, здесь псине не место. Что делать?, Шарик удалялся неохотно, обижаясь…

8

Так прошло лето, наступила осень ещё не холодная, мягкая и удивительно красочная, золото листьев, вперемешку с багрянцем давали живописную поэтичность природе, особую ей прелесть. Стал Шарик пропадать где-то, что-то искал в округе… Уходил, как в свои зрелые года, в лес на охоту. Вряд ли он охотился теперь, но ведь что-то влекло его, тянуло. Просыпались ли в нём его природно-охотничьи инстинкты, или под свою старость он искал в природе нужные ему травы, чтобы восстановить былые силы? У собак это в природе и чуйка их в умелости отыскать лечебные травы безошибочна… Кто знает? На привязь его мы никогда не садили, помня его вольнолюбивость. Когда-то давно попробовали, но он поднял такой вой и лай, что мы отказались от подобной затеи. Однажды пришёл, нет притащился с трудом, оставляя после себя капли крови, поминутно зализывая своё брюхо, мы увидели и быстро подбежали с Отцом к нему… Шарик виновато прижал уши, слабо вильнул хвостом и скуля стал жаловаться, видимо на боль… Всю возможную помощь мы ему оказали, вернее Отец с Мамой, я был на подхвате, с дрожащими коленками… Было у него две небольших ранки и они мне не внушали больших тревог и надежда на выздоровление теплилась… Однако Шарику становилось всё хуже и хуже и вот через несколько дней развязка, о которой я даже боялся подумать наступила…

Пошатываясь, с большим трудом Шарик подошёл к крыльцу… Со стоном и болью взобрался на него и лёг, переведя дыхание. Страшно болело жгло где-то в груди, в животе, временами бил озноб… Это уже происходило несколько дней. Кто-то выстрелил в него. Выстрелил так, от нечего делать, весело так выстрелил и был доволен, что собака взвизгнула, чтобы потом хвастоваться перед самим собою, даже не задумываясь, что делает горе не только собаке, а ещё кому-нибудь, кому собака дорога и была большим Другом. Основной заряд прошёл мимо, но две крупные дробины зацепили живот и грудь, сначала шла кровь, теперь рана сочилась… Мы как могли, пытались ему помочь, но тщетно, наверное, как сказал Отец, дробь зацепила что-то, жизненно - важное. Я подошёл к нему, погладил по голове, Шарик с трудом и благодарно шевельнул хвостом, из глаз катились слёзы, мои тоже… Невыносимо жалко было смотреть на его страдания.

— Наверное, пришёл помирать на крыльцо, поближе к нам, — сказала Мама и участливо посмотрела на собаку, она тоже любила Шарика, — Отказался совсем есть, дело плохо!

Нет, нет! Верить не хотелось! Чтобы не стало Шарика, а как же я без него? Ведь столько лет вместе. Шарик, понимая, слабо, совсем слегка, шевелил в ответ хвостом. За эти дни он похудел, живот впал, глаза запали куда-то вглубь и не мог уже голову поднять… А какой он был стремительный, весь на пружинах, упругость мышц и гора шерсти, а при этом какое-то щенячье выражение на его взрослой собачьей морде и это было совсем недавно, недавно вот так лежал на этом самом крыльце и мерно подрагивал лапами в такт своим снам и собачьим думам. Отец подошёл и забрал меня по какому-то срочному делу, а я знал, что специально увёл от Шарика… Всё детство нас, детвору, взрослые гоняли от себя, когда забивали скот или курей, говоря при этом:

— Нечего смотреть! Вам жалко, а животное мучается от этой жалости…

Тогда, я не понимал подлинный смысл этой фразы, нам было жалко, но и любопытство брало, при этом мы висели на заборах воронами и в оба глядели на совсем неприятную процедуру… Нас замечали и серьёзно гоняли, снабжая речь не совсем цензурными словами… А как иначе?, чтобы проняло! Взрослые, они такие!

Делая порученное Отцом, я постоянно думал о Шарике, думал, как помочь, как вылечить, чтобы опять, как и раньше взвиться куда-нибудь в поле, да со свистом гонять ворон, галок и бегающих бурундуков, опять как в былое время крикнуть ему: «Шарик, Шарик! Тут-тут-тут!», — и видеть, как стелясь по огородам, через пни летел черный ком ко мне и, подскочив, тут же совал свой нос в норку мышиную, со свистом вдыхал воздух, пытаясь понять, где находится зверёк. Определив, начинал судорожно рыть землю лапами, периодически вдыхая, всё время определяя наличие добычи… «Да-а-а! Какое замечательное время было, какой замечательный Друг четвероногий у меня был… Был?... Почему я подумал, был?», — и тут же побежал к крыльцу, проведать раненого…

Лежал Шарик неподвижно… Я подошёл, окликнул… Странно, Шарик не пошевелился, не вильнул хвостом и не лизнул дружески руку… Что с тобой, друг мой славный? Шарик не пошевелился… Он лежал, ветерок шевелил его густую шерсть, глаза, столь по- собачьи наивные, были закрыты, жёлтые надбровные пятна не двигались, в такт морганиям – всё замерло… Страшная догадка мелькнула, но я отогнал, задавил её… Не может быть этого… Не поверил в неё… Позвал Отца, он подошёл и подтвердил то, во что я не хотел верить. Покинул меня Шарик! Ушёл!... Отошла его собачья душа, душа большого моего Друга! Ушёл Шарик в страну своих предков, и слёзы полились из глаз моих…

Вспомнилось всё…

И когда мы устанем бежать за веком

И уйдем от жизни в другие края,

Вcе поймут: это ты была человеком,

А собакой был я. *

---------------------------------------------------

* Строки из стихотворения Александра Вертинского «О моей собаке»