Пилигрим

Пилигрим.

(Рассказ)

Трудно сказать, что именно я ждал от этого странного, порой взбалмошного, но непостижимым образом, мудрого человека. Однако решение его я не оспаривал, и когда попрощавшись со мной, он с трудом протиснулся в узкую, круглую дыру каменного дольмена*, я не особо сожалел о нём. Более того, в глубине души я был рад, что он может воплотить в жизнь свои мечты. Конечно многое из его логики мне не было понятно, и закрыв за ним ход каменной затычкой, я почувствовал, как в мою душу забираются грусть и ощущение чего –то, что ушло безвозвратно. Так оно, в принципе, и было.

Я знал, что сейчас, он углём рисует на шершавой поверхности камня магические Руны, а после погрузится в медитацию, и будет пребывать в ней сотни, а то и тысячи лет.

Узнал я о его намерении только вчера, хотя по нему было видно, что спутник мой давно решил, но не хотел, или боялся, говорить мне это. Мы сидели перед костром, и он медленно, нараспев, читал какие –то стихи, готовя себя к медитации. Его иссушенное жестоким постом тело было настолько истощено, что одежда висела на бесформенной грудой. Глядя на него, не верилось, что этот человек обладал столь огромной силой духа, что готов был подвергнуть себя добровольному заточению в дольмен.

Что ж, весь наш мир построен на контрастах, и не стоит пенять на мудрого Демиурга, за то, что он начал с противоположностей: света и тьмы, земли и воды…

Сделав небольшой глоток из чашки, в которой заваривались какие –то травы, он, остатками отвара обмыл своё лицо, а затем обратился ко мне. Его голос был слаб, но в нём слышались торжествующие нотки.

- Дальнейший путь тебе придётся продолжить одному, - сказал он, глядя на меня через бьющиеся сполохи огня. – Волею судеб, наши пути расходятся, и ты не можешь последовать за мной.

Я давно ждал этого разговора, и не слишком удивился его торжественно-печальному тону.

- Ты сожалеешь? – спросил он.

- Да, - ответил ему я.

- Напрасно. Жизнь многогранна, а помыслы создателя выходят за рамки нашего познания.

Он долго глядел в огонь, а затем попросил меня быть рядом с ним, когда он покинет этот мир. Я согласился, но спросил его что там.

- Не знаю, но это мне предстоит узнать.

- Как –же ты можешь быть уверенным в том, что там что –то есть, если не знаешь об этом? – спросил его я.

Он взглянул на меня с сожалением.

- Вот лежит твой меч, - он указал на лежащий у моих ног меч, - затем посмотрел мне в глаза, - он в ножнах, и совсем не обязательно резать им руку, чтобы убедиться что он остр.

Я не мог не согласиться с ним, и всю оставшуюся ночь, мы просидели около костра, пока он совсем не погас. А на рассвете он разбудил меня, и обыденным тоном объявил мне, чтобы я закрыл за ним дольмен.

Дождь был тёплым и ласковым, однако я не хотел мокнуть, и нашёл укрытие под кровлей старого, наполовину развалившегося от времени дома. Собрав деревянной щепы, я развёл небольшой огонь, не видный постороннему глазу, но достаточный для того, чтобы согреться и приготовить себе пищу. Вот уже в течение месяца, я продолжал своё путешествие в одиночестве. Путь мой пролегал по равнине, сплошь усеянной древними курганами и развалинами домов. Кто, когда и зачем построил эти строения, мне было неизвестно, однако они давали кров, таким как я, и это вполне устраивало. До начала дождей оставался примерно месяц, и мне надо было спешить, чтобы перезимовать в какой –нибудь деревне.

Да, мне стоило поторопиться. Тем более что идти я мог только днём. Нет –нет, суеверий насчёт духов, обитавших в древних курганах, я не боялся, хотя и повидал на своём веку много. Я просто боялся сбиться с еле заметной тропы, что петляла меж холмами, то и дело, пропадая, и появляясь вновь. Идти по ней было трудно, но как сказал некто живший давным давно, и, кажется, не в этом мире: «Труд сам по себе счастье». Что –ж, не берусь спорить с автором этих слов, от себя лишь добавлю, что труд этот должен быть любимым. Иначе, о каком счастье можно мечтать?

Закрыв глаза, я слушал шум дождя, да иногда глядел в оконный проём, в котором мне был виден небольшой клочок неба. Несомненно, некогда на месте зияющей пустоты был цветной витраж. Теперь –же только шевелящаяся на ветру паутина, да следы копоти. И более ничего.

- Венец природы, - услышал я голос позади себя и обернувшись увидел непонятное существо, - почему же ты не презрел природу, и не продолжил свой путь под дождём, а предпочёл переждать его у огня?

Я улыбнулся в ответ. Само по себе обстоятельство, что кто –то ухитрился обмануть мой слух и подкрасться сзади настораживало. Обладая звериным чутьём, я слышал всё происходящее на сотни метров в округе. Я слышал возню мышей в подвале, и писк вылупившихся из яиц голубят, в гнезде под крышей, слышал, как шумят пожелтевшей листвой деревья, что растут неподалёку, а в дупле одного из них нашли прибежище две белки. Я слышал многое, но не его. Однако тот факт, что существо не напало на меня, когда я находился в наименее выгодной для себя позиции, а обратилось ко мне со словами, несколько обнадёживало. Что и говорить, когда ты живёшь в мире, где железо, когти, зубы и умение лгать играют главную роль, приходится постоянно быть настороже.

- Потому что венец природы не хочет промокнуть, - ответил ему я и указал на место напротив себя. – Сядь и обогрейся у моего костра.

Существо покачало головой, и взглянуло на мои руки.

- У тебя меч, - сказало оно.

- Да. Но я не причиню тебе вреда. Я мирный человек, и, по крайней мере, от тебя, мне ничего не надо. Кроме того, я так давно ни с кем не разговаривал, что общение с разумным существом будет мне только в радость.

Существо пошевелилось, и до моих ушей донёсся приятный мелодичный звон. И тут я увидел, что в руках оно держало старую лютню. Обойдя огонь и меня по дуге, пришелец опустился на камень, и, положив инструмент у ног, протянул руки к огню. Только теперь, я смог лучше разглядеть его. Нет, в темноте я видел хорошо, не так чтобы как кошка, но мне хватало. Разглядеть же моего нового собеседника мне мешали сполохи огня.

Я глядел на его небольшое, тщедушное, закутанное в рваный, с огромным капюшоном плащ, тельце, на большой, почти лягушачий, безгубый рот и маленький, практически незаметный на этом большом лице носик, над которым беспокойно подрагивали закатившиеся от удовольствия, выпученные как у лягушки глаза.

- Хорошо, - прошептал обладатель лягушачьих глаз. – Я не потревожу тебя. Только немного согреюсь и уйду.

Голос у него был ровный, но слегка дрожащий.

- Нет, ты нисколько не мешаешь мне.

Мой новый знакомый был мне интересен, и я никак не мог упустить такого случая, чтобы поговорить с ним, и разузнать о нём как можно больше.

- Прости, но мне не чем угостить тебя. Из провизии у меня остались только лепёшки, да вот, я испёк себе немного картофеля.

Мой собеседник рассмеялся.

-Не стоит так заботиться обо мне. В наше время предлагать кров и пищу первому встречному, по крайней мере, смело и глупо.

-Ты не показался мне таким, против которого стоило бы обнажить меч.

Он прищурился, и взяв в руки лютню, извлёк из неё несколько мелодичных аккордов.

-Ведь ты даже не знаешь кто я, - он неотрывно глядел на меня, а его пальцы продолжали ласкать струны инструмента.

-А ты - кто я, - парировал я.

Похоже, эта словесная игра понравилась моему собеседнику и он оборвал мелодию.

-Я не думаю что твоё имя хоть что –то скажет о тебе. Его можно придумать, как и историю о том, как ты попал сюда.

Я не нашёлся чем бы ему возразить, мой собеседник был прав.

- Так же как и то, как ты смог подойти ко мне.

Существо пожало плечами, и снова заиграло на лютне.

- Обычно люди, узнав о моей истиной сущности, что-то хотят от меня. Но это глупо. Что могу я им дать взамен на их просьбы и угрозы. Только то, что есть у меня.

Я глядел на него не отрываясь. Теперь, перед собой я видел не странное, более всего похожее на лягушку существо, а принадлежавшего к другому миру философа.

- А что ты имеешь?

Он пожал плечами.

- Всё то чем не дорожу сейчас, а только потеряв, познаю его ценность. Цену жизни, свободы, общения с себе подобными, не только телом, но и душой, определить невозможно. Сперва ты относишься к этому как к обыденному, и порой даже пренебрегаешь, но только потеряв, оцениваешь всю силу и глубину.

Мы молчали, глядя как потрескивают в огне доски.

- Здесь некогда было аббатство, - мой собеседник окинул взглядом тёмные своды. – А это главный зал святилища. Но когда, и в честь какого бога оно было выстроено, я не знаю. Я поселился здесь пятьсот лет назад, сменив моего в конец одряхлевшего предшественника, дни юности которого пришлись на расцвет этого места. Уже в первые дни моего существования здесь, это были сплошные руины. Помню, я долго бродил по ним, не понимая, что я здесь делаю, и зачем, вообще, существую. Но потом нашёл закрытую дверь, и решил проникнуть за неё.

Он хитро сощурился, и слегка подался вперёд.

- И знаешь, что я нашёл на ней?

- Нет.

- Это было книгохранилище. Книги. Сотни, тысячи. Конечно, многие были испорчены, но и те, что были, внушали уважение. Не помню, сколько времени я просидел над ними. Но этого хватило, что –бы почерпнуть мудрость ушедших, и понять смыл жизни. Даже такой как моя, - добавил он после небольшой паузы.

- И что стало с книгохранилищем?

Он покачал головой.

- Его больше нет. Грунтовые воды, которые питают озеро, мимо которого ты прошёл по пути сюда, обрушили свод, и затопили помещение. Я не мог ничего предпринять. Но, - он отставил в сторону лютню, и, подавшись вперёд, указал себе на голову, - я храню здесь каждое прочитанное мной слово.

Его глаза лихорадочно блестели, защищенные странными кожаными перепонками ноздри раздувались, жадно поглощая дымный воздух. Внезапно он широко улыбнулся, и указал на меня:

- А что имеешь ты?

Я задумался.

«Что я имею?»

В голове пронёсся целый поток мыслей.

«Что я имею? В данный момент костёр, ветхий кров над головой, и собеседника, почерпнувшего мудрость из старых книг».

- Я расскажу, что я имел. У меня был спутник, - я задумался, вспоминая тот дольмен, в котором в неудобной позе, скрестив ноги, и глядя в беспросветную тьму немигающим взором, сидит мой прежний спутник. – Он был старше меня, и обладал знаниями, которыми хотел поделиться с миром. Но в скором времени он понял, что они, не нужны никому. У мира свои насущные, и более приземленные заботы. И тогда он ушел от мира, как многие уходили до него. И я был этому свидетелем. Наверное, он был очень одинок, или –же слишком любил жизнь. Только когда я закрыл за ним дольмен, я не почувствовал утрату и одиночество.

Я замолчал, дальше говорить мне не хотелось. Существо глядело на меня, не мигая, и по его радужно-зелёным глазам, я понял, что оно хочет запомнить каждое слово. Наконец оно заговорило:

- Как жалко, что в этот момент рядом не было меня.

- Ты сожалеешь об этом?

- Нет! – его рука резко взметнулась, и я увидел его ладонь, и тонкие кожаные перепонки между пальцами. – Я восхищаюсь твоим спутником. И будь моя воля, я бы охотно присоединился к нему. Но, - он в бессильной злобе сжал кулаки, - как дух этих мест я привязан к аббатству. К этой земле, и этим развалинам. Что мне остаётся?

Он взглянул на оконный проём.

- Увы, дождь закончился, а значит тебе пора.

Я прислушался, и действительно не услышал привычного шороха дождя. Только где –то вдалеке гулко ударил гром, да редкие шлепки падающих капель нарушали тишину.

- Да, мне пора, - сказал я вставая. – Но, уходя сожалею, что не могу остаться здесь дольше. Дни задержки могут стоить мне жизни, а я не хочу замёрзнуть в дороге, в нескольких днях пути от спасительного тепла.

Дух, покачал головой и медленно поднялся.

- Главное, что –бы это тепло, и люди его возродившие приняли тебя, пилигрим.

С этими словами он растаял в воздухе, и только откуда –то издалека, до меня долетели жалобные аккорды лютни.

А вскоре, я вновь шёл по еле заметной тропе, и вместе с ней то поднимался на холмы, то вновь и вновь нырял в заросшие травой и папоротником лощины.

На шестой день пути я понял, что несколько отклонился от первоначального пути, так как местность была мне незнакомой. Вместо привычной, петляющей тропы, я шёл по острым, впивающимся в ноги камням. Тропу я давно потерял, и в глубине души надеясь вновь набрести на неё, то и дело оглядывал местность. Однако проплывающий мимо пейзаж, сплошь затянутый стелющимся по земле туманом, не давал мне этой возможности.

Так я шагал в течении нескольких часов, пока не вышел на небольшую возвышенность, с которой была видна небольшая широкая лощина. Я остановился и стал вглядываться. Поначалу мне показалось, что внизу, в плотных клочьях тумана, происходит постоянное движение. Однако это был обман зрения. Внизу, кроме довольно большого, спиралевидного сооружения из камней, не было ничего. Камни эти находились здесь довольно давно, и если происхождение всех остальных можно было понять, то центральный, и самый большой, которым собственно и заканчивалась спираль, представлял собой сплошную догадку*. Даже отсюда я видел руны, начертанные на его шершавых, с многочисленными серыми прожилками боках.

В надежде дождаться ветра, который выдует из лощины туман, я сел на камень, и, пристроив у своих ног меч, стал ждать. Время текло медленно, а ветра не было. Более того, осевшие капли влаги изрядно намочили мою одежду, и я почувствовал, что начинаю медленно замерзать.

В этот момент, из-за огромного валуна появились двое. Желая остаться незамеченным, я лёг на камень животом, и, затаившись, стал ждать. Двое были людьми, это были державшиеся за руки юноша и девушка. И если её можно было назвать вполне обычным человеком, то он предоставлял вполне благодатную почву для размышлений. Его костюм, скроенный из плотно облегающей его стройное тело ткани, был, мягко говоря, нетипичен. Невозможно было разглядеть ни швов, ни отдельный элементов, таких как карманы, пуговицы, создавалось впечатление, что это была его, кожа. Серо-серебристого цвета, с несколькими непонятными буквами на груди в области сердца, да ремень, из точно такой –же ткани, на который крепились какие –то непонятные предметы.

Они шли по направлению к камням, не разнимая рук и неспешно разговаривая о чём-то своём, так и не догадавшись, что за ними наблюдают. Наконец девушка замотала головой, и схватив его за руки, что-то долго и горячо заговорила. Я мог расслышать её слова, стоило только напрячь слух, но делать этого не стал. Я и так видел слишком многое. Наконец выговорившись, она закрыла лицо ладонями, и повернулась к нему спиной. Юноша же, обняв её за плечи, что-то сказал ей в ответ коротко и убедительно, и она, зарыдав, обняла его.

Будь это другие обстоятельства, или совершенно обычные люди, я бы давно покинул свой камень, оставив их дальше выяснять свои отношения. Но мне было интересно.

Отстранив от себя девушку, парень, что –то сказал ей, и помахав рукой, направился к спирали. Пройдя за ним несколько шагов, девушка замерла, словно наткнувшись на невидимую преграду, и стала наблюдать, как её друг медленно, что –то напевая себе под нос, идёт по спирали. Постепенно его шаги становились всё быстрее, а слова песни всё неразборчивее. Под конец спирали он почти бежал, и в тот самый момент, когда он должен был столкнуться с большим чёрным камнем, юноша пропал. От удивления, я открыл рот, и протёр начавшие слезиться глаза.

Девушка –же, проводившая своего возлюбленного, похоже нисколько не удивилась увиденному, постояв ещё немного, она удалилась той –же тропой, по которой они пришли.

Я полежал на камне ещё минут пять, я затем поднялся, ощущая, как сильно затекло тело. Спустившись вниз, по постоянно осыпающемуся склону, я приблизился к спирали, и только здесь смог рассмотреть, насколько древними были её камни, вдобавок, буквально на каждом, была начертана какая –нибудь руна. Рассматривая камни, я наконец добрался до центрального, и замер, разглядывая причудливо переплетающиеся узоры. То, что каждый завиток, узор, имел своё глубокий сакральный смысл, я понял сразу. Оставалось неясным, кто и когда установил это сооружение. И главное зачем. Я знал, что храмы издревле строили на особых, почитаемых местах, где сила земли, разверзнув твердь, выходит наружу. Знал, но места такие определять не мог. Камень был не просто старым, а очень древним, время и непогода оставили на нём неизгладимые отметины.

Однако, вскоре в лощину рваными клочьями стал наползать туман и я, опасаясь окончательно заблудиться, поспешил покинуть лощину той дорогой, по которой пришли двое. Всё это время меня не покидало странное чувство, что за мной постоянно кто –то наблюдает, и не раз я оборачивался и пристально вглядывался в молочно-белую пелену, в тщетных попытках разглядеть хоть что-то. Но потуги мои были безрезультатны, туман надёжно хранил свои тайны.

Через некоторое время я вышел на аккуратную, слегка раскисшую от сырости дорогу, и огляделся. Такого сильного тумана как в лощине не было, и я смог разглядеть окружающую местность. Природа готовилась к наступлению зимы, и картина была несколько удручающей: невдалеке, аккурат на краю заросшего травой поля, сиротливо пристроились деревья, повсюду, что -то ища в траве, с противным карканьем летали вороны. Откуда –то порыв ветра принёс запах дыма.

Я ни разу не бывал в этих местах, и не знал в какую сторону идти, может к видневшимся за полем деревьям, а может напрямик, разогнав ворон…

Однако мои размышление были прерваны звоном колокольчика, я огляделся, и увидел небольшой караван, двигавшийся в мою сторону. Состоял он из оседланных лошадей, наездники на которых, завидев меня, стали оживлённо переговариваться, да тащившейся позади крытой телеги. Впереди всех, ехал высокий, роскошно одетый всадник. Его длинные, ниспадающие на плечи волосы резко выделялись на роскошном чёрном плаще. На его голове была одета украшенная длинным пером шапочка, скроенная из той же ткани, что и плащ. В отличие от своих спутников, человек этот производил впечатление мудреца, которое усиливал высокий, слегка покрытый неровной сеточкой морщин лоб, да прямая осанка. Он явно принадлежал к сословию, привыкшему повелевать. Вглядевшись, я увидел на его правом предплечье герб рыцаря науки: два скрещенный наподобие мечей пера, а под ними кусок гранита, или философский камень. Вдобавок ко всему, он принадлежал к высшему сословию имперской знати, о чём свидетельствовала имперская корона, и четыре звезды над ней. Однако, что –то в их узоре показалось мне несколько не семеричным, и когда караван подъехал ближе, я понял что именно: отпоротая чёрная линия, что когда –то пересекала герб. Это значило, что мудрец был признанным, но незаконнорожденным сыном, какого –нибудь высокопоставленного дворянина. Для таких людей этот чёрный кусочек ткани был подобен клейму, и даже если он в будущем и добивался высокого положения, пусть и гораздо высшего, нежели у его родителя, то это ничего не значило. Байстрюк* всегда останется не удел.

Тем временем караван поравнялся со мной, и один из всадников, видимо решая выслужиться перед своим господином, подскакал ко мне и, толкнув меня лошадью, закричал:

- Сними свою убогую шляпу перед господином, холоп!

Моя рука невольно сжала меч, ловко замаскированный под пилигримский посох. Мне ничего не стоило мгновенно выхватить клинок из ножен и свалить глупца на землю. Но я этого делать не стал, как впрочем, и кланяться незаконнорожденному учёному. Я просто подался назад, и конь, заржав, заплясал на месте.

- Ах, ты, - закричал на меня всадник, и его рука потянулась к висевшему у седла кнуту.

- Оставь паломника, - внезапно окрикнул его мелодичным и звонким голосом мудрец. - Разве по его шляпе ты не видишь, что это святой человек?

Всадник зло оглядел меня с ног до головы, но приказ хозяина выполнил, и отъехал в сторону. Я же, нисколько не удостоив, его взглядом, молча кивнул рыцарю.

- Куда странствуешь? - спросил он меня, ответив на мою благодарность улыбкой.

- Не думаю, что наши пути пересекутся, рыцарь, - ответил ему я, всадник удивлённо вскинул брови.

- Почему ты решил, что я рыцарь? – спросил он.

- Ты не просто учёный, что –бы носить на плаще философский камень, ты призван защищать постулаты своей религии пером, как мечом, - ответил я, и взглянул на скрещенные перья над камнем. – От этого я и назвал тебя рыцарем.

Это была истинная правда, он был посвящён в рыцари, и перстень, на безымянном пальце его правой руки говорил об этом. Такие перстни, с изображением двух золотых перьев на фоне щита носили только посвященные в рыцари, особого ордена: «Ордена Трёх Глобусов*». И аббревиатура «ОТГ» на перстне, более чем красноречиво говорила об этом.

Рыцарь покачал головой.

- Продолжай.

Я продолжил:

- Что ещё рассказать о тебе, незаконнорожденный гранд гроссмейстер?

Улыбка мигом пропала с его губ, и в глазах вспыхнули сполохи гнева. Однако пламя в его глазах погасло так –же быстро, как и разгорелось. Властным движением руки, он удержал ринувшегося, было, на меня всадника.

- Я и не знал, что все паломники могут читать орденские знаки.

Я только пожал плечами.

- Не все.

- И это хорошо, - сказал он.

- Да, - не смог не согласиться с ним я, - потому что в противном случае, жизнь стала –бы невыносимой.

Рыцарь печально вздохнул. Он прекрасно понимал, что не сможет продвинуться дальше тридцатого градуса, и встать во главе ордена, назвав себя великим магистром. И этот тридцатый градус, что он носил сейчас, был вершиной его могущества.

- Дай я расскажу о тебе, - сказал он, и я развёл руками. – Ты странствуешь к монастырю трёх огней. Он стал оглядывать меня, в поисках каких либо зацепок.

- Ты увидел мои чётки, но они не принадлежали мне. Да, я иду к храму трёх огней, но только чтобы воздать дань памяти.

Он покачал головой.

- Как далёк твой путь.

Я взглянул на введшие в заблуждения рыцаря чётки. Простые, сработанные из трёх пород дерева, из тридцати трёх бусин, и небольшой, потемневшей от времени пирамидкой*, на боках которой, уже не различить некогда ярких звёзд.

- Так же как и твой.

Теперь он рассмеялся.

- Но я могу сказать о тебе кое-что ещё, - я стал с интересом слушать его. Решительно ничего в моём облике, кроме пилигримской шляпы и чёток, не могло сказать что – либо. За это я был спокоен. – Ты не ел довольно долго, и теперь умираешь с голоду.

Теперь печально вздохнул я.

- Голод физический ничто, по сравнение с пустотой души.

Рыцарь отрицательно покачал головой.

- Здесь я не соглашусь с тобой. Если ты ослабеешь от голода, то рискуешь погибнуть и не достигнуть цели своего пути. И твоя душа останется пустой, - он хитро улыбнулся, - позволь –же мне, о паломник, заполнить хотя –бы физическую пустоту, в надежде на то, что в будущем, ты заполнишь душевную.

Оказалось, что рыцарь привык путешествовать с удобствами. В телеге удобно размещался нехитрый скарб, который должен был сопровождать всякого высокопоставленного путешественника. Когда слуги достали и установили на более или менее ровном участке земли складывающийся деревянный стол, и приставили к нему пару стульев, я не поверил своим глазам. То, что для меня было дико, для рыцаря было вполне обыденно. Извинившись передо мной за скудное убранство и жалкое угощение, он пригласил разделить меня с ним трапезу, которая состояла из довольно большого варёного, но уже холодного гуся, зелени, сырых овощей, и кувшина белого вина, от которого я отказался.

Мы ели молча, и лишь насытившись, рыцарь заговорил первым:

- Не стану спрашивать, что ведёт тебя к храму, пусть, если пожелаешь, это будет твоей тайной, скажу лишь, что ты выбрал слегка неверный путь.

Я с интересом взглянул на него. Ничего подобного я не ожидал, и учёный, поняв мои мысли, кивнул в сторону гор.

- Сейчас их не видно, но летом, или в морозный день, перевал виден и отсюда.

- Перевал? – спросил его я.

- Да, - он подозвал слугу, и тот выслушав, коротко кивнув, удалился, а вернувшись, с поклоном протянул рыцарю карту. – Смотри, - сказал он, разворачивая жёсткий, слегка потрескивающий пергамент, - перевал Трёх всадников, – его палец указал на небольшое ущелье. – Я был там, в прошлом году. Ничего необычного, если не считать несколько камней, с одного из ракурсов напоминающих трёх громадных всадников. Это предгорье, и пройдя по ущелью, вы выйдете аккурат в небольшую долину, в которой живут два постоянно конфликтующих друг с другом племён. К пришлым они относятся скептически, но без признаков явной вражды.

Он взглянул на меня.

- Из долины ведёт тропа, по которой можно пройти. Но идти по ней лучше всего летом. Когда нет ветра и снега. Одним словом, до весны путь тебе закрыт.

Я внимательно глядел на карту, пытаясь запомнить все, что на ней нарисовано. Внезапно, моё внимание привлекло большое, неправильной формы пятно.

- Что это? – спросил его я.

- Болота. Топи. Гиблое место куда лучше всего не ходить. Кроме постоянных зловонных испарений да лихорадки, в этих местах ничего ждать не стоит.

Он свернул карту.

- Хотел спросить тебя, что даёт тебе вера, ради чего ты предпринял такое рискованное путешествие.

Я удивлённо посмотрел на него.

- Всё то, что не даёт тебе твоя, и что ты пытаешься найти.

На его лице я прочитал удивление.

- Откуда ты знаешь, что не дает мне моя, так сказать, вера?

- Твоя жизнь проходит в постоянной дороге, хотя ты мог уединиться и в более удобном для себя месте. Ты износил одёжду, плащ выгорел, а кожа твоя, прости, не отличается аристократической бледностью. Что –то гонит тебя всю жизнь.

Он долго молчал, затем указал куда –то рукой.

- Дорога.

- Но зачем нужна дорога, которая не ведёт к храму? – спросил его я.

- У каждого свой храм, - он говорил размеренно, чётко впечатывая каждое своё слово. – И неужели ты, скиталец, согласен со всеми постулатами своей веры?

Я отрицательно покачал головой.

- Нет. Я не догматик. Догмы придумали сомневающиеся, которые или не могли, или не хотели обрести истину.

Рыцарь вскочил на ноги, и стул, на котором он сидел до этого, отлетел в сторону.

- Но что истина. Информация отражающая что –то? Или нечто большее? Ты сидишь передо мной, и слушаешь меня. Это истина.

- Это очевидное, - возразил ему я. – То о чём ты говоришь, нечто глубже, и оно недоступно для постороннего. Её нужно понять самому. Истина не нуждается в доказательствах. Она требует веры, но не фанатизма.

- Как и боги?

- Как и боги.

Он стал расхаживать передо мной.

- Не хочешь ты сказать, что всё это, - он сделал круговое движение рукой, - создано по велению богов?

- Отчасти.

От удивления рыцарь открыл рот, я же улыбнулся.

- Я же сказал, что не являюсь фанатиком. Просто наука слишком молода, и стремится познавать всё больше и больше, погружаясь в дебри естества, тогда как ответ на буквально все её извечные вопросы, лежит на поверхности.

Мой собеседник задумался.

- И сотворение мира?

Я кивнул.

- И о сотворении наши религии говорят одно и то же.

- Не может быть! - рыцарь облокотился обеими руками о стол, а затем, наклонившись ко мне, вопрошающе вытянул вперёд правую руку. – Я знаю все догмы о создании мира, и все они твердят одно и тоже.

- И что они твердят?

- Изначально было слово, и оно было богом. Как?

Похоже эмоциональность разговора привлекла слуг, один из них подошёл к своему господину, и подозрительно глядя на меня, спросил что –то на незнакомом мне языке. Рыцарь отмахнулся от него как от назойливой мухи.

- Но откуда, скажи на милость, древние составители священных книг, знали теории, которым лишь несколько десятков лет?!

О фундаментальных теориях я знал лишь поверхностно.

- Зачем? – спросил его я. – Зачем им знать то, о чём вы говорите шёпотом? Хватит того, что вы говорите об одном и том –же. Акт творения описан одинаково, но на разных языках, - рыцарь подался вперёд, и его глаза жадно вперились в мою переносицу.

- Что ты имеешь в виду?

Я задумался, как бы правильнее, что –бы не выглядеть в его глазах окончательным профаном, сформулировать свою точку зрения.

- Вы представляете себе начало, - я задумался, - потоком мельчайших частиц, из которых состоит всё, информации, распространяющейся волнообразно. Но кто –же как ни вы, магистрат, доказали, что мысль материальна, а слово поток воздуха. Или, если хотите, волнение эфира. Как видите, Уроборос* вновь укусил себя за хвост.

Рыцарь подался назад.

- Выходит, все мои… наши… попытки тщетны?

- О Боги, - воскликнул я, – неужели вы так слепы, рыцарь, что не видите главного? Не стоит ставить перед собой сложные в формулировке вопросы? Всё гениальное просто.

Внезапно рыцарь выпрямился, взгляд его сверкнул сталью.

- А что для тебя, Бог, пилигрим? Неужели, его обитель, - он кивнул на чётки, - заключается в огромной пирамиде, с вечно поддерживаемыми огнями?

«…И Како люди мыслите, таков ваш мир*…» - вспомнил я.

- Конечно, нет. Он, прежде всего, в наших поступках, в отношении друг к другу.

- Но ты не признаешь основные догмы!

- Да. Потому –что догмы, созданы прежде всего, что –бы манипулировать. Ведь, согласись, легко управлять рабом, но не свободным в мыслях и действиях.

Рыцарь сел в поднятое с земли слугой кресло.

- Но манипулировать могут не только богословы. Согласись, военачальник, забивающий разной дурью голову солдату, легко сделает из бывшего свинопаса тупое орудие для убийства.

Я не смог не согласиться, ибо таких примеров множество. Иные, порой даже не догадываются, на что способны их близкие в приступе внезапно нахлынувшего… Хотя нет. Не внезапно. Довести до такого состояния можно каждого, вопрос во времени и методах.

- Увы, - я смог только развести руками, - наш мир сплошь и рядом состоит из манипуляций. Ты манипулируешь слугами, кто –то манипулирует тобой.

Рыцарь отрицательно покачал головой.

- Ты предлагаешь сделать всех равноправными?

- Нет. Равноправия не существует вообще. А вертикаль власти необходима, ибо без неё наш мир, каким мы его знаем, исчезнет, уступив место анархии и хаосу, который, в результате породит ещё больший хаос, но основанный на жестоком подчинении.

Рыцарь долго молчал. Про беззакония и равноправие он был знаком не понаслышке. Видимо, мои слова что –то задели в его душе, ибо вид его был не таким отстранённым, как в начале нашего разговора.

Внезапно, мир перед моими глазами помутнел, и я отчётливо увидел рыцаря, принимающего из рук какого –то седого старика золотой перстень, украшенное бриллиантами и аббревиатурой «ОТГ». Видение рассеялось так –же внезапно, как и появилось. Единственное, что я успел запомнить, так это то, что рыцарь был несколько старше, о чём явственно говорила седина на его висках, да огромные залысины.

Видимо моё тело как –то отреагировало на это видение, так как выйдя из транса, я увидел что рыцарь стоит надо мной, и держит меня за плечо. На губах у меня был привкус вина, а в его руке я увидел кубок.

- Знаешь, рыцарь, - прошептал я, - у меня было видение.

Его брови резко взлетели вверх.

- Я видел тебя.

Руки у меня дрожали, а по телу, неприятными волнами расходилась слабость.

- Ты станешь тридцать третьим.

Губы рыцаря задрожали.

- Это невозможно, - прошептал он.

- Ты получишь перстень верховного магистра из рук старика со следами от кандалов на руках.

Рыцарь задрожал и, уронив кубок, отступил от меня на шаг.

- Ты… ты святой?

Я, уже окончательно пришедший в себя после видения, поднялся со стула, и сделал несколько шагов.

- Нет. Просто, я не такой как все.

Что –то произошло с ним. Поблагодарив меня, и дав мне пищи (от денег я отказался) он развернул свой караван обратно. Теперь я видел перед собой не меланхоличного мудреца, но рыцаря стремящегося навстречу своей судьбе. Вскоре караван скрылся за холмами, и я, повернувшись, пошёл по дороге, туда, где утром видел седые макушки гор.

Мир выпрыгнул внезапно. Отозвавшись резкой болью во всём теле ужасной тошнотой. Я попробовал открыть глаза, но кто –то тяжёлое и липкое охватывало мне голову. Застонав, я попробовал содрать это с себя, однако не смог пошевелить и пальцем. Более того, мне казалось, что лицо моё горело огнём, а тело сотрясает дрожь. Издав какой –то нечленораздельный звук, более всего походивший на сипение, я вновь провалился в небытие.

Следующее моё появление в миру было несколько длиннее, и, помимо пекущей боли в правой глазнице, сопровождалось звуковыми ощущениями. Я слышал что кто –то находится рядом со мной, ощущал чьи –то прикосновения. Несколько раз уловил отрывки слов, и снова погрузился в беспамятство.

Наконец, в третий раз, я смог заговорить. Теперь я чётко ощущал, что моя голова обмотана тряпками, а кисть левой руки туго перевязана. Я попытался сделать движение рукой, и понял что свободен. Пока моя правая рука обследовала левую, я не ощущал никого рядом, но когда я попытался дотянуться до лица, кто –то властно остановил меня.

- Не стоит делать этого, - услышал я над собой чей –то голос. Судя по тембру, и небольшой одышке, он принадлежал мужчине преклонного возраста, страдающим излишним весом.

- Что со мной? – с трудом спросил я, чувствуя, что тело моё тоже частично перебинтовано.

- О, - мужчина стал двигаться рядом, и просунув руку под мою шею, слегка приподнял мне голову, - хорошо что вы вообще остались живы.

С этими словами он поднёс к моим губам миску, с какой –то резко пахнущей травой жидкостью, и заставил выпить.

- Это поможет заснуть и набраться сил.

Вскоре я действительно уснул, впервые за всё это время. Меня сопровождали непонятные, похожие на галлюцинации полу-сны, полу-видения. Я видел себя в окружении шести смеющихся людей. Один из них, по видимому самый главный, смеялся и говорил что я беден как церковная мышь, а ещё, что, таких как я нужно развешивать на деревьях. А ещё, я видел маленького мальчишку, перепуганного, грязного, и связанного. С длинными, скатавшимися волосами, облаченного в рваньё. Он сидел прижавшись спиной к дереву, и сквозь слёзы смотрел на меня. Возможно, если –бы не он, я не оказал –бы им сопротивления. Но что –то мне подсказало, что если я не вмешаюсь, дни мальчишки сочтены. Я не помню, что я делал, но трое из шести, остались лежать на дороге, хрипя, и ковыряя ногами сырую землю. Затем был погоня. Мы бежали по дороге, не в силах куда –либо свернуть, пока не оказались на мосту, перекинутом через небольшую речонку. Там нас встретили примерно семеро. Что было дальше я не помню, единственное что осталось в моей памяти, это резкая, обжигающая боль на правой стороне лица, а затем падение куда –то. Во время этих снов, я то просыпался, то снова впадал в небытие, таким образом, явь со сном перемешались, окончательно оторвав меня от реальности.

Я был ещё слаб, и тело плохо повиновалось. Вдобавок ко всему прочему, на все мои потуги подняться, организм отвечал жутким головокружением и тошнотой.

Моим спасителем оказался старый отшельник, живущий на болоте который год и промышляющий ловлей бобров. Летом он сушил рыбу, весной и осенью добывал бобров, замачивал в растворе соли их шкурки. Зиму просто пережидал, слушая, как за окном воет метель. Жизнь его протекала равномерно, строго по давно намеченной колее, до того момента как он вытащил меня, и мою спутницу, это оказалась девушка, из болота. Это было примерно полтора месяца назад, и с тех пор, он делал всё возможное, что –бы выходить меня. По их словам я был близок к тому, что –бы просто умереть. Лихорадка, высокая температура, большая кровопотеря навалились на меня разом, и не хотели отпускать долгие дни. И всё это время, то отшельник, то девушка не отходили от моей кровати. Несмотря на все старания моего спасителя, я потерял правый глаз, да жуткие шрамы навсегда остались отметинами на моём лице, плюс два пальца на левой руке, мизинец и безымянный. Внешний облик мало заботил меня, гораздо больше я переживал за глаз. Что ни говори, а мне предстояло учиться ходить, сидеть есть и просто жить заново. Это было сложно, но уже к первому снегу я смог самостоятельно выйти на улицу. Не могу передать, с каким наслаждением я подставил лицо навстречу падающему снегу. Конечно, поход к храму трёх огней для меня был заказан, зато я был жив, и главное видел единственным глазом. Отшельник давал мне какие –то горькие шарики, мотивируя тем, что без них у меня может начаться воспаление, которое обязательно перекинется на здоровый глаз, и тогда я рискую остаться слепым. Я покорно глотал их, кривился и благодарно кивал в ответ, жалея о том, что ровно ничем не могу помочь ему. Особенно обрадовало меня то, что моя спасительница (да-да, именно так, когда мы упали с моста в воду, она, рискуя утонуть, поддерживала меня на плаву) сумела спасти ещё и мой меч, так опрометчиво принятый разбойниками за обычную палку. Провизии и одежды мне было не жалко. Тем более что как только я пошёл на поправку, отшельник выменял в соседнем селе большой обрез ткани, из которого Лягушонок (так про себя я называл её) сшила мне одежду не хуже той, что была. Вскоре мои прогулки стали дольше, я уже не ограничивался одним стоянием на краю деревянного помоста, а ходил, опираясь о свою палку, с которой не решался расстаться даже на безлюдном болоте. Жизнь наша протекала обыденно, и только долгими зимними вечерами, мы разжигали огонь в каменном очаге, и, глядя на пляшущие языки пламени, предавались воспоминаниям. Отшельник и Лягушонок выслушали мой рассказ о дольмене, который остался, кажется за гранью той жизни, о духе аббатства, и камнях в ущелье. Когда я закончил, мы долго молчали, слушая, как за стенами воет метель.

- Удивительно, - мечтательно проговорила Лягушонок. Её длинные волосы были острижены, выводя вшей, отшельник приказал состричь ей локоны, и теперь она более всего походила на мальчишку. – Я всегда мечтала увидеть подобное. Но, - она печально вздохнула, - быть дочерью простого кмета, к тому –же вечно должного своему господину, это тяжело.

Было видно, что она хочет выговориться.

- Господин, - она презрительно хмыкнула, - забрал меня в качестве уплаты части долга, а потом перепродал этим бандюгам, - по её щекам катились крупные слёзы. Видимо воспоминания об ужасах, которые она пережила, были слишком свежи. – И больше ни-че-го, - закончила она. – Ничего кроме побоев, огорода, вечно голодных гусей, да дураков –мальчишек, подглядывающих за тобой когда ты купаешься в реке.

- Тебя били? – спросил отшельник.

Не знаю, кто ещё, а я считал его святым. Я ещё не встречал человека, сочетавшего в себе любовь ко всему и всем. Я был уверен, что, выхаживая меня, он жалел тех, кто чуть не убил нас с лягушонком. А теперь он жалел того, кто бил это хрупкое, коротко стриженное создание.

-Да, - она кивнула, и глаза её сверкнули неподдельным животным гневом. – У меня были вот такие синяки, - она показала ладонь, - по всему телу.

Отшельник покачал головой, но вслух говорить ничего не стал.

Наверное, наша компания была более чем колоритной: девушка-подросток, остриженная как мальчишка, отшельник, половину своей жизни проживший на болоте, да кривой с обезображенным лицом паломник. Благо дом, в котором жил отшельник, представлял собой охотничью избу какого –то довольно состоятельного господина, который либо забыл про свою собственность, посчитав её давно сгнившей, либо умер. В любом случае дом был никому не нужен, и отшельник, выбравший его в качестве своего жилья неустанно, по мере своих сил, следил за его сохранностью.

- А как ты оказался здесь?

Отшельник подбросил в огонь дрова.

- Я слишком много знал.

- Знал, - фыркнула Лягушонок. – По –моему, знать много невозможно.

- Возможно, - отшельник вздохнул, вспоминая что –то, или кого –то, из своей прошлой жизни. – Знания не всегда идут впрок, если ими невозможно воспользоваться, или они не предназначены для твоих ушей. Я, как вы уже наверное поняли, врач. Однажды в нашем городе заболел видный сановник. Болезнь была не серьёзной, но общее состояние его организма вызывало опасения. Сильно изношен. Он не щадил себя ни в работе, ни в жизни. Мне приходилось проводить много времени в его обществе, а он, тем временем не прекращал работу. Визитёры, просители, начальство. Порой мне казалось, что это я принимаю их, а не он. В итоге, к нему пришёл один человек, весьма и весьма уважаемый в нашем городе. Не знаю, что взбрело моему подопечному в голову, но он не пожелал что –бы я оставил их наедине, а спрятался за ширмой, что я и сделал. Их разговор был долгим, и я слышал каждое слово. Не скажу, что многое мне было понятным, но они говорили о других, весьма сановитых людях. О некоторых я слышал, некоторых знал лично. И вот когда разговор дошёл до своего апогея, и они стали в исступлении кричать друг на друга, я не выдержал, и чихнул. Уважаемый человек, замолчал и, бросившись за ширму, выволок меня, а затем спросил моего пациента, что я здесь делаю. Я думал, что он расскажет правду, но тот только пожал плечами, и сказал что я врач, но что делаю здесь, он не знает. Он говорил это таким тоном, что я понял, мне пришёл конец. Тогда уважаемый человек сказал, что я много слышал, и могу принести вред всему их делу, и достал из-под плаща большой складной нож. Не знаю, что в этот момент творилось со мной. Я понял, что мне грозит, и стал умолять оставить мне жизнь, но мой пациент был неумолим, он сказал, что я действительно слишком много слышал. Не помню, что я делал в этот момент, но когда я пришёл в себя, уважаемый человек лежал на полу в лужи собственной крови, а мой пациент глядел на меня вытаращенными глазами. И тогда я понял, что мне надо бежать из города навсегда. Помню летевшие мне в след проклятия. Но, наверное, пациент упал в обморок, ибо он был очень слаб, и не смог позвать стражу. Как –бы то ни было, я оказался вне стен его дома. А дальше были семь лет скитаний. Я лечил бродяг, пользовал воров и убийц. Несколько раз даже фиксировал смерть казнённый путём повешения, - он печально хмыкнул. – Пока не узнал об этом доме. К тому времени, я уже устал от людей, и их жадности, и был счастлив, наслаждаясь одиночеством.

Мы снова молчали, глядя в огонь.

- Зачем он это сделал? – спросила лягушонок.

- Кто?

- Тот, кого ты лечил.

- Не знаю, - отшельник пожал плечами. – Возможно, просто хотел показать свою власть. А возможно… знаешь, я часто встречал людей, действия и помыслы которых шли вразрез с логикой, обстоятельствами. Может быть, он как раз такой, - его глаза блеснули в темноте. Уловив взгляд отшельника, я вопросительно взглянул на него. – Такой как наш паломник.

- Я не понимаю тебя, - искренне удивился я.

- Ты паломник, святой человек, который по пути к храму не должен обидеть и мухи. Но с тобой замаскированный под палку меч. Разве у тебя нет догм?

Лягушонок непонимающе захлопала глазами, услышав незнакомое слово.

- Есть. Одна.

- Какая?

- Жизнь. Если –бы на кону стояла только моя, то я попытался –бы убежать.

Он смотрел на меня, не отрываясь.

- Какая жизнь ценнее, отпетого убийцы, или ребёнка, обреченного на скитания?

Я опустил голову.

- Не знаю. А ты?

- И я.

- Тогда зачем ты отзываешься с любовью обо всех. Даже о той мрази, которую когда –то лечил?

Отшельник усмехнулся.

- Не о них. Многие люди и их деяния не заслуживают доброго слова, поверь мне. Но Бог зачем –то сотворил их, а значит они нужны ему. Пусть такие, но они его творения, а грешно ли осуждать создателя за то, что он создал? По образу своему.*

- Так значит, он изначально несовершенен?

Он рассмеялся.

- Я думал об этом. И не один раз. Возможно и так. но существует теория, согласно которой, первые люди действительно были чисты и безгрешны, но произошло что –то что немного, совсем незаметно изменило их*, и это усиливалось с каждым поколением, и в конце концов привело к тому что есть.

Я задумался.

- Но есть и такая, согласно которой человек ещё растет.*

- А зачем это ему?- неожиданно спросила лягушонок. Мы с отшельником переглянулись, и одновременно пожали плечами.

Маленькие, словно крупа, льдинки, падали с неба, покрывая буквально всё пространство болот. Сидя в лодке, я оглядывал окружавший нас сухой, слегка припорошенный по верхушкам снегом, камыш. Конечно, я не любил болота, но выбора у меня не было, и до тех пор, пока не сойдёт снег, я вынужден буду оставаться здесь. Самочувствие моё, было вполне приемлемо, и в первый раз отважился отправиться на лодке, что –бы проверить силки на ондатр, которые расставил отшельник. С ондатрами нам не повезло, зато в одной из проток отшельник на самодельную лесу поймал щуку. Топи мы обходили стороной, продирались сквозь вездесущий камыш, в поисках ловушек, и наконец, в одной из них, мы нашли закоченевшее тельце ондатры. Достав её из ловушки, отшельник хитро усмехнулся:

- Вот он, хлеб насущный.

Он встряхнул тушку, и ловко засунул её в мешок.

На обратном пути я сидел на вёслах, чувствуя как устали от долгого ничегонеделания мои мышцы, и грёб, то и дело, поглядывая на своего спутника, который меланхолично разделывал щуку. Поймав мой взгляд, он улыбнулся:

- Жизнь в одиночестве, тем более посреди болот, накладывает свой отпечаток.

Я отрицательно покачал головой.

- Как и обстоятельства сопутствующие попаданию сюда.

Он кивнул.

- Да. Мне жизнь искалечила душу, а тебе тело, - его глаза внезапно хитро сверкнули. – Но неужели ты будешь скрывать то, что не являешься обычным человеком?

Скрывать это я не хотел, да и не мог. То, что ещё в младенческом возрасте я как –то попал к друидам, которые вырастили меня, попутно подкармливая какими –то травами, которые навсегда изменили мою внешность, сделав меня изгоем среди себе подобных, я рассказывать не стал. Это было моим даром, и моим –же проклятьем. Да, я видел в темноте как кошка, слышал и чувствовал гораздо острее, а восприятие мира, было у меня гораздо быстрее, чем у других людей. Но за это я заплатил внешностью: вертикальные зрачки, слегка заостренные, умеющие двигаться независимо друг от друга уши и небольшие, но заметные при разговоре клыки, делали меня белой вороной. Живя среди друидов, я не задумывался об этом, воспринимая всё это как данность, но со временем встречаясь с людьми, которые бежали от меня, едва я заговаривал с ними, мой характер стал замкнутым. Скрывая уши, я отрастил длинные волосы, что –бы не показывать зубов я практически не разговаривал, а то и вовсе притворялся немым. Я ходил опустив голову, до бровей натянув шляпу пилигрима, и только из –за того, что она имеет широкие поля. И только после этого меня перестали замечать, почитая, кто за святого человека, а кто за безумца. Вера ко мне пришла позже, много позже как я надел костюм пилигрима. Из прошлого со мной остался только меч, замаскированный под посох.

И теперь отшельник спрашивает меня, буду ли я скрывать свою внешность и далее.

- Я делал это последние шестнадцать лет, - ответил ему я.

Что мне ещё оставалось.

Наконец ночи стали не такими длинными, зато морозы ударили с новой, казалось в сто крат возросшей силой. Именно в одну из таких ночей, случилось непредвиденное, лодка, в которой находился мы с отшельником, перевернулась, налетев на какую –то, принесённую течением, корягу. Отфыркиваясь, мы выбрались на берег, и стянув с себя одежду, стали выжимать её от воды. О продолжении охоты на ондатр не было и речи. Кое –как обсохнув у двух разведённых костров, мы отправились обратно, и уже в дороге отшельник почувствовал, что его бьет озноб. Я налегал на вёсла, стремясь как можно быстрее доставить его в дом, а он сидел, кутаясь в покрывшийся льдом плащ. Уже доме, наш встретила перепуганная Лягушонок, и, узнав о том, что случилась, немедленно поставила на огонь большой чан с водой. Однако все наши старания не увенчались успехом. Отшельник угасал на глазах. Через день жар стал таким сильным, что он то и дело терял сознание. Руки его тряслись, а блестящие глаза лихорадочно бегали из стороны в сторону. Мы понимали, что он угасает.

Через несколько дней, он стал всё реже и реже приходить в сознание, и в те редкие минуты он просил пить. Однажды, после очередного небытия, он горько усмехнулся.

- Вот видишь, теперь мы поменялись местами. Только у тебя были шансы на спасение.

Я хотел, было возразить ему, но, посмотрев на Лягушонка, не стал.

Отшельник усмехнулся:

- Правильно, что не утешаешь. Знаешь, - его дыхание был прерывистым и тяжёлым, в груди что –то клокотало, - я думаю что у каждого человека есть своё предназначение. Не знаю, в чём было моё, но, не выполнив его, ты не можешь умереть. Что –то не даст. Видимо я своё выполнил.

Он закашлялся.

- Дождитесь весны, а затем на лодке через ту протоку, где я поймал щуку, помнишь?

Я помнил и послушно кивнул.

- Вы выйдите к берегу. Неважно где. Но там уже заканчиваются болота. И ещё… - он крепко схватил меня за руку, - когда будешь в храме, помолись за меня.

Через день его не стало.

Выкопав могилу, мы положили завёрнутое в ткань тело, и, забросав землёй, обложили камнями. Помню, что Лягушонок не выдержала, и, обняв меня, громко зарыдала. Я утешал ее, как мог, гладя по плечам, и рассказывая что –то про душу. Слов моих она не слышала, и говорил я в основном для себя. Наконец когда и у меня спазмом схватило горло, я поднял вверх лицо, и увидел над собой бескрайнее голубое небо, в котором, в вышине, парили две большие птицы.

- Это хорошо, - услышал я осипший от рыдания голос Лягушонка, - значит, его душа не затеряется среди туч.

Берег мы нащупали совершенно случайно, лодка со всего размаха вошла в прибрежный ил, и прочно застряла в нём. Мы огляделись: буквально всюду, куда ни кинь взгляд, стоял туман, такой сильный, что я с трудом различал фигуру Лягушонка, сидящего у правила.

- Ну, вот и земля.

Прошептал я вылезая, и вытаскивая лодку на берег.

- А лодку бросим? – Лягушонок спрыгнула следом, уже на землю, - Она нам больше не понадобится?

- Нет, не понадобится.

Я взял меч, и привычно постучал им по земле.

«Здравствуй, дорога» - подумал я.

Хотелось кинуть последний взгляд на болота, но туман, так и не собираясь рассеиваться, не представлял нам такой возможности. Мы просто пошли по берегу. Постепенно под нашими ногами появилась первая трава, а вскоре мы оказались на краю леса.

Я остановился прислушиваясь к своим ощущениям. Проживший почти всю жизнь в лесной чаще, я мог без особых проблем найти пропитание и кров не только для себя, но и для своей спутницы. Я не боялся леса, но это был не обычный лес. Я чувствовал это всем своим естеством. Что –то во мне клокотало и рвалось наружу.

- Что? – спросила Лягушонок, не понимая причину моей остановки. Она тоже видела огромные, почти до неба деревья, чьи кроны терялись где -то в вышине, и клубившийся между ними туман. Видела, но не чувствовала.

- Не знаю, - честно ответил ей я. – Но идти туда я не хочу.

Она уже собиралась, было открыть рот, как из глубины леса раздался на удивление чистый и громкий звук рога.

-Ба, да там пастух, - она схватила меня за руку и потянула за собой. – Идём, идём…

Не знаю, почему именно я пошёл следом за ней. Может быть я поддался эмоциям, или тоска по общению притупила все остальные чувства. Быстрым шагом я направился следом за лягушонком. Мы прошли мимо больших, поваленных деревьев, по старому, наполовину развалившемуся мосту, перешли овраг и остановились на опушке.

То, что открылось нашему взору было неописуемо. Никакого пастуха, трубящего в рог, не было и в помине. Вместо этого, на большом валуне, вытянув шею, и время от времени помахивая лохматыми ушами, с кривым рогом руках, стоял фавн. Он пристально глядел в небо, и не обращая на нас ни малейшего внимания приложил рог к губам, и раздув щёки, выдал длинный, переливчатый мотив. Я видел фавнов впервые, Лягушонок –же и вовсе попятилась назад, и вскрикнула. Вздрогнув, фавн обернулся, и, увидев нас, присвистнул.

- Ба, - только и выговорил он.

Мы стояли, глядя друг на друга, не зная, что предпринять.

Тем временем фавн, не сводя с нас острых, постоянно перебегающих с предмета на предмет глаз вновь поднёс к губам рог. На этот раз мотив был неровный, и в конце вышел слегка смазано.

- Ну вот, - сказал козлоногий, слегка дребезжащим голосом, - из –за вас смазал.

- Т-ты кто? – спросила его Лягушонок.

Фавн усмехнулся.

- А вы кто? Люди? Как вы смогли попасть сюда.

- Через туман, - ответил я.

Фавн покачал лохматой головой.

- Через туман. Ну, оно и понятно, - он пригляделся ко мне. Рассмотрев моё лицо, слез с валуна. – Ну, она понятно, человек, а ты что за чудо?

- Тоже человек, - я сделал небольшую паузу. – Может, мы уйдём, пока гости не собрались.

- Хм, догадливый, - он улыбнулся, показав длинные жёлтые зубы. – Поздно, - поднеся рог к губам, он изо всех сил дунул в него, извлекая длинную, переливчатую трель. – Духи тумана не пропустят вас обратно.

Мы стояли молча, вслушиваясь в тишину, которая медленно оживала. Я уже довольно продолжительное время слышал шуршание крыльев, и просто ждал. И вот над поляной, разгоняя туман сильными крыльями, пролетела большая сова. Сев на валун, она пристально взглянула на нас круглыми жёлтыми глазами. Козлоногий поступил странно, отступив на шаг, почтительно поклонился.

- Госпожа, - елейно пролепетал он.

Сова спрыгнула с валуна, и в воздухе с ней произошла удивительная метаморфоза: перья растаяли, уступив место пепельному одеянию, крылья превратились в руки, а остроклювая голова хищницы, в изящную женскую головку. Впрочем, не лишенную черт хищника.

- Кто они? – спросила незнакомка.

- Люди, госпожа, - пролепетал фавн, склоняясь в глубоком поклоне.

- Я вижу. Но кто они, что смогли пройти через туман?

Женщина подошла ко мне ближе, и, взяв меня за подбородок, приподняла мою голову.

- Хм. Я чую в тебе человека, - сказала она, разглядывая моё лицо, - однако глаз, клыки и уши говорят о другом.

Отпустив меня, она не без брезгливости вытерла пальцы поданным ей фавном платком.

- Так вот, как ты сумел, обманут туман, человек.

На Лягушонка, она даже не смотрела.

- Я и не обманывал его, почтенная, - ответил я, - я просто прошёл сквозь него.

Она вскинула руку во властном жесте.

- Меня это не интересует. Однако ты не назвал меня госпожой.

Козлоногий затрясся мелкой дрожью, и отступил на шаг.

- Да. Я паломник, и верю в своих богов, и ты моей госпожой быть не можешь.

Женщина рассмеялась, и вскинув вверх правую руку, что –то выкрикнула на незнакомом мне языке. В это мгновенье послышался чей -то топот, и к нам, со стороны леса подбежал большой серый волк. В нескольких шагах от нас он остановился и припал к земле. Я не успел увидеть метаморфозы, но через мгновенье, мы увидели коленопреклоненного воина. Он стоял, преклонив правое колено и оперевшись одной рукой о короткий с широким обоюдоострым лезвием, меч. Его стройное, мускулистое тело было одето в волчьи шкуры. Выслушав свою госпожу, он внимательно взглянул на нас, а затем, встав в полный рост, громко завыл.

Волки, медведи, олени, рыси появлялись из тумана словно призраки, и замирали, в почтении склонившись перед совой. А над нами кружила огромная стая птиц, орлы, вороны, коршуны.

- Мы и так задержались, паломник. А между тем, полночь вот -вот наступит. Я, приглашаю вас, о дерзкий, пройти за мной, на Лысую гору.*

Не дожидаясь ответа, она развернулась, и величаво пошла к большому холму.

- Идите, идите следом, - горячо зашептал нам фавн, - это великая честь.

Лысая гора, по сути своей являлась большим, без каких –либо признаков растительности холмом, однако в этом месте ощущалась пульсирующая вокруг энергия, в том первородном качестве, в котором зародился наш мир. Я посмотрел вниз, и увидел что поляна, с которой мы только что пришли, занята животными разных мастей: волки и зайцы, медведи и косули, лоси и кабаны, крысы и суслики. И всё они молча смотрели на нас.

-Ну, вот и полночь, - прошептала сова, и, закрыв глаза, вскинула руки вверх, затем с её губ сорвались звуки не то песни, не то глухого стона. Однако когда эта песня закончилась, и она оглядела подножье холма, то я увидел в её лице торжество смешанное с какой –то дьявольской радостью.

И в тот же миг поляну огласил хор диких голосов уже ничем не напоминающих животных. Свист, улюлюканье, звуки рогов, труб, литавр, цимбал слились в один сплошной гул. Я в последний момент успел увернуться от летящей прямо на меня, восседающей на метле, и дико визжащей от восторга ведьмы. А под нами… куда делись эти животные, что сопровождали нас на гору? Под горой дико визжа, сходясь большими хороводами, радостно улюлюкали какие –то непонятные мне существа. Одни из них были похожи на не в меру разросшихся жаб, другие представляли собой вполне нормальных людей, были и такие, описать которых было практически невозможно. Однако, то и дело в толпе мелькали знакомые мне люди-оборотни, выкрикивая что –то не в меру воинственное, они размахивали мечами.

- Волкодлаки*, - услышал я над самым ухом голос совы. Затем раздался её приглушённый смешок. – Неужели, ты думаешь, что пирамида примет тебя?

Я повернулся в её сторону, и на мгновенье факел в руках проносящейся над нами ведьмы, дрожащим неровным светом, выхватил из темноты её лицо.

- Верующий да обрящет, - засмеялась она, и мир медленно погрузился в темноту.

10.

Я проснулся от того, что в лицо мне тыкалось, что то мокрое и холодное. Открыв глаз увидел склонившуюся над собой собаку, которая, жалобно скуля обнюхивала мне лоб, лицо и шею. По телу разливалась непонятная ломота, и сильно хотелось спать. Внезапно кто –то потянул меня за руку, повернув голову я увидел перед собой Лягушонка, взгляд её полон торжества.

О боги, как я мог забыть про неё, там, на холме!

- Смотри, странник, - она указывает мне, куда то за спину. Я приподнимаюсь, и вижу, что мы находимся на большом холме, под нами практически пустой большак. Я оборачиваюсь, и из моей груди вырывается вздох восхищения.

Перед нами возвышался самый большой и прекрасный из когда –либо существовавших на Нибиру* храмов. Огромная пирамида помнила великие времена, когда наши предки умели летать по воздуху, общаться при помощи мысли, открывать и закрывать ворота в другие миры и другие вселенные. И, тем не менее, за долгие тысячелетия, пирамида не утратила своих свойств, и всё ещё продолжала принимать информацию, потоками стекавшуюся к ней из разных районов галактики*.

- Но как? – удивлённо спросил я, Лягушонок только пожала плечами.

- Сова перенесла нас.

Я встал, и, отряхнувшись, поглядел на свою спутницу.

- Ты не жалеешь, что решила пойти со мной? – спросил её я.

- Нет, - в ответ она прижалась ко мне. – Как ты сказал ещё тогда, на болоте, это дорога к храму, и не нужно бояться её.

Я вздохнул. Конечно, она не смогла понять фигурального выражения, и восприняла слова буквально. Ну что ж, ей не оставалось ничего другого.

11.

В храме было прохладно, и я, сидя на корточках перед алтарём, слушая размеренное пение монахов, вдыхал возжигаемые ими ароматы. В моей голове, как в калейдоскопе, проносились отдельные фрагменты пути. Дух аббатства, корпеющий над книгами, и камни, поглотившие странного, одетого в серебряные одёжи человека, незаконнорожденного адепта, за которого я помолился, и тех бандитов, что чуть было не убили нас, и конечно, отшельника, жившего на болоте. Быть может, самого праведного из всех, кого я встречал. За его душу я молился особенно долго.

Конец моего пути был в нескольких шагах от меня, но я, почему –то, не спешил проделать их. В конце концов, благодаря ему, я стал тем, кто я есть. Не безродный воспитанник друидов, не бродяга с большака, а нечто большее. Теперь я мог с уверенностью нацепить на шляпу значок пилигрима, побывавшего в Храме, но делать этого я не собирался. Я ещё раз взглянул на чётки, в одной руке, и значок, который выдал мне сердитый монах, в другой, и понял, что сделаю с ним.

Я положу его на дольмен.

Рядом со мной раздались шаги, и пожилой священник, очень высокого ранга, преклонив колени перед алтарём, поздоровался со мной:

- Приветствую тебя, паломник.

Я не ответил стандартной формулой, и продолжал сидеть, вслушиваясь в пение монахов.

- Я, кажется, поздоровался с тобой? – чуть повысив голос, вновь произнёс священнослужитель.

- Я не паломник, - ответил ему я.

- Тогда зачем ты сидишь здесь в паломничьих одёжах?

- Я достиг своей цели, и более не могу быть паломником. Но тебе я желаю процветания и благоденствия.

Священнослужитель глядел на меня, широко открыв глаза.

- Но кто ты теперь, если путь твой закончен?

Я повернулся к нему, и он, увидев изуродованную часть моего лица, вздрогнул. Но, пожалуй, ещё больше его напугали не шрамы и пустая глазница, а вертикальный зрачок глаза, и клыки.

- Право, разве теперь это важно. Важно то, что эти чётки принадлежали хорошему человеку, - сказав это, я встал, и, положив на алтарь четки, направился к выходу, провожаемый удивлёнными взглядами священника и притихшей братии.

Мне предстоял долгий путь, и начать его, я хотел как можно быстрее.

12.

Старик сидел на голой земле поджав под себя ноги, его спина была неестественно прямой, а закрытые глаза смотрели гуда –то вверх, сквозь каменные своды, на которых углём были начертаны древние Руны. Одежда старика превратилась в лохмотья, а сам он был покрыт тонким, почти невесомым слоем серой пыли. Минуло много дней, с тех пор, как он погрузился в медитацию, и, тем не менее, в его тщедушном теле всё ещё теплилась жизнь*. Минуют века, мир изменит свои очертания, будут созданы, и канут в небытие империи, выйдут и сойдут с исторической сцены народы, дожди и непогода надёжно укроет толщей земли его дольмен.

Но он будет находиться здесь, вне пространства, вне времени, вне понимания…

06.03.2011г.

Примечания:

1). Дольмены – каменные сооружения, представляющие собой небольшой дом, с узким круглым отверстием входа. В очень большом количестве встречаются на территории Северного Кавказа.

2). (…Камни эти находились здесь довольно давно, и если происхождение всех остальных можно было понять, то центральный, и самый большой, которым собственно и заканчивалась спираль, представлял собой сплошную догадку...) – подобные сооружение встречаются повсеместно во всех уголках света. Причём истинное предназначение их, остаётся неразгаданным. Самым знаменитым считается британский Стоунхендж.

3). Байстрюк – незаконнорожденный, но признанный ребёнок высокородного господина.

4). Орден Трёх Глобусов – реально существовавшая масонская организация в России. Созданная в Петербурге, в 1763-м году, в которую входили высшие сановники империи.

5). Тридцать три градуса – в данном случае, вертикаль власти взята из масонского ордена.

6). Чётки пилигрима - вполне реальны, если заменить пирамиду, на христианский крест. Тридцать три бусины прообраз тридцати трёх годов, которые прожил на земле Спаситель, до того как Его распяли.

7). Уроборос – мифический змей, кусающий себя за хвост. Символ бесконечности.

8). ...И Како люди мыслите, таков ваш мир…- отдельно взятый, переведенный дословно фрагмент букв из славянской кириллицы.

9). …И создал Бог человека, по образу и подобию своему…- Библия.

10). …теория, согласно которой, первые люди действительно были чисты и безгрешны, но произошло что –то что немного, совсем незаметно изменило их…- имеется в виду грехопадение в Эдемском саду.

11). …человек ещё растет…- эволюция человека. Теория, согласно которой эволюционный путь человека ещё не пройден, и в будущем, современный homo sapiens должен уступить место homo morales.

12). Имеется в виду Лысая Гора, на которой в Вальпургиеву ночь собираются на шабаш ведьмы.

13). Волкодлаки – в славянской мифологии оборотни, умеющие превращаться в волков или медведей.

14). Нибиру – блуждающая по галактике планета, с которой по преданиям, сошли боги и научили людей науками, построили пирамиды в Гизе, Тео-Теокане, Китае, а так –же Алтае.

15). По одной из теорий пирамида представляет собой не гробницу, а огромный ретранслятор, настроенный на созвездия Венеры, и ряд звёзд Большой Медведицы. Ведь тот факт, что в усыпальницах фараонов не было найдено ни одной мумии, весьма странен (практически все они находятся в Долине Царей). А некоторые иероглифы, вообще наводят на мысль о том, что древние знали гораздо больше, нежели мы привыкли думать. (Эрик фон Деникен «Колесницы богов», «Золото богов. Инопланетяне среди нас».)

16). Известен исторический факт, что погрузившийся в медитацию, в начале прошлого столетия, буддийский монах Этигелов, более семидесяти лет пребывает в состоянии медитации. В девяностых годах, кедровый ящик, в котором он пребывал, находясь в позе лотоса, был извлечен из земли, а тело его, помещено под стекло, в одном из дацанов. Несмотря на прошедшее время, его тело до сих пор сохраняет гибкость, в нём происходят химические процессы, о чём свидетельствуют капли влаги, постоянно собирающиеся на внутренней стороне стеклянного короба, в котором он находится. Более того, по анализам в его теле до сих пор не распались химические белковые соединения, которые должны распасться в первые дни после его смерти.

Рейтинг: 10

Прочитано 778 раз(а)

Нам вас не хватает :(

Зарегистрируйтесь и вы сможете общаться и оставлять комментарии на сайте!