Хиккимори

Кухня выглядит очень уютно, полностью отделана в теплых тонах – от бежевого абажура на 60-ватной лампе под потолком, до желто-оранжевых занавесок на запотевших окнах, отделяющих нас от кромешной темноты зимнего вечера. Атмосфера кухни может согреть одной своей цветовой гаммой.

На кухне сидят двое: девушка лет шестнадцати в разноцветных гольфах с пальчиками, она подогнула ноги под себя, обхватила кружку с чаем обеими руками, и как бы греет руки об него, вдыхая теплый аромат недавно привезенного из Китая чая. Она то и дело смотрит на сидящего рядом парня яркими сверкающими глазами, выражающими наивную абсолютную любовь, радость и искренность по отношению нему.

Напротив этой молодой милой девушки сидел грязный и неряшливый парень, абсолютный интроверт и социопат – даже не понятно, как эти двое диаметрально противоположных молодых людей могли оказаться в одной комнате, и чем этот неуклюжий задрот заслужил столь любящий и нежный взгляд. Он уже давно не мыл голову (сальные лохмы черных волос вразброс покрывали его неровной формы череп) и не подстригал ногти на руках – примерно неделю назад (наверно, тогда он и мыл руки в последний раз) он обгрыз их под ноль – сейчас же они являли собой жалкое зрелище – отросшие на два миллиметра и очерченые черной полоской забившейся под них грязи. Под глазами у парня были глубочайшие синие круги – от глубокой усталости, гиподинамии, круглосуточного восседания за компьютером, онанизма и пересыпания.

Его глаза не могли сфокусироваться на одной точке: переферическим зрением ощущая на себе взгляд девушки, он то и дело предпринимал попытку пробежаться взглядом по кухне, чтобы во время этой зрительной ревизии между кухонной плитой и микроволновкой на долю секунды как бы невзначай остановить взгляд на ней, дабы убедиться, действительно ли она на него смотрит, или его больной мозг, на третий срок застрявший в пубертатной стадии, диктует периферии глаза утешать своего хозяина лживой абберацией, но каждый раз спотыкался взглядом об обращенную к нему улыбку девушки и, тут же отводя взгляд, краснел до самых корней волос и, осознавая, что краснеет, а она на него смотрит, краснел еще больше. Он не воспринимал её как некий интимный объект, как воспринимает всех остальных девушек. В его мыслях она была подобна ангелу, безгрешной незапятнанной душе, Иисусу в гольфиках, и даже на его озабоченный ум не могло прийти ни одной хоть сколько-нибудь похабной мысли касательно нее. Он хотел защитить её, уберечь от холода, опасностей и всего на свете, что могло бы ей навредить. Он думал об этом, и прятал свои дырки на носках подгибая пальцы ног.

Но вдруг молчание оборвалось, девушка, улыбнувшись еще шире, вытянула шею и подалась вперед.

- Почему ты не пьешь свой чай?

- Не знаю – буркнул он в ответ, не сводя взгляда со стыка на линолеуме.

- А я уже допила, очень вкусно, спасибо! – вдруг она протягивается к нему через стол и целует его в щеку.

У парня только-только лицо приобрело нормальный цвет, но после поцелуя тут же вспыхнуло пуще прежнего. Он попытался одновременно выдавить из себя улыбку и что-то промямлить, но в итоге не вышло ни первое, ни второе: улыбка получилась какая-то кривая и нервная, а вместо предполагаемого «не за что» у него вышло что-то вроде «не надо»

- Я хочу спать, пойдем в теплую постельку? – спросила она невиннейшим голосом.

- Пошли, - ответило чудовище – А, постой… щас я… – Он вспомнил, что кровать не убрана, и в комнате бардак словно после баталии у врат Рая и Ада. Он встал, вышел из кухни, так и не посмотрев девушке в глаза, и своей кривой походкой (более неуклюжей чем обычно, благодаря сопровождающему его взгляду девушки) направился в комнату, увидел что все чисто, взял угол одеяла, сжал его в кулаке и так замер, глядя на дверь, словно ожидая, что кто-то войдет. Но никого не появилось. Он поправил одеяло, пошел по темному коридору, хотя он отчетливо помнил что коридор был освещен, прошел на кухню, и увидел темную, засранную кухню, какая у него всегда была, и останется. Только на столе стояла не одна кружка как обычно, а две, он подошел к другой кружке, попробовал её, чай был остывшим и горьким.

Он с ужасом понял что ничего не было, и никого не было. Он сел на стул, и уставился в одну точку – стык на линолеуме.