День святого Валентина

13 февраля, 7.30

Валентин просыпается от  звука будильника. Только что он  шел по  осеннему лесу, утопая в  густой листве и  ощущая на  лице прикосновение невесомой летучей паутины, и  уже видел вдали среди деревьев смутно знакомую фигуру, как звонок грубо скомкал сновидение, ворвавшись в  сознание, словно тревожная сирена, которая среди ночи поднимает на  задание роту каких-нибудь головорезов в  пятнистых беретах. Звонок, как обычно, мерзок и  навязчив. Валентин медленно поднимается с  кровати, ударом ладони накрывает кнопку на  будильнике и  идет в  ванную. Утренний туалет, завтрак: чашка растворимого кофе со  вчерашним батоном. После завтрака Валентин долго и  тщательно чистит зубы. Он  не  любит, когда во  рту остается вкус пищи, поэтому всегда чистит зубы после еды и  носит с  собой маленькую зубную щетку в  футляре, чтобы чистить зубы на  работе после обеда.

Валентин возвращается в  комнату и  начинает одеваться. Одежда у  него форменная, официальный костюм церковного служителя: голубоватая рубашка, темно-синие брюки с  курткой, стоячий воротничок с  белой полоской  – отголосок обычаев прошлого века, когда похожие воротнички носили живые пасторы. Напротив кровати на  стене висит зеркало, но  Валентин не  заглядывает в  него. Он  полагает, что его костюм более похож на  униформу железнодорожника или охранника, поэтому не  любит видеть свое отражение или фотографии в  рабочей одежде. Когда Валентин уже застегивает воротничок, из-за стены раздается женский вопль, потом грохот бьющейся посуды, и  все перемешивается в  визге и  ругани  – это соседи Валентина по  этажу начали новый день.

Валентин натягивает куртку и  выходит за  дверь.

Спускаясь по  лестнице, он  здоровается с  соседями снизу, стоящими у  лифта: женщину зовут Мария, ее  мужа Ахмед, у  них трое детей. Они собрались развезти детей в  детсад и  школу и  отправиться на  работу. Мария едва заметно кивает головой в  ответ на  приветствие Валентина, Ахмед демонстративно не  поворачивается к  нему. На прошлой неделе Ахмед приходил к  Валентину с  просьбой расписать их, Валентин отказался. Ахмеду грозит депортация, но  Валентин не  может ему помочь  – за  такие дела отправляют на  исправительные работы, а  Валентин не  хочет в  тюрьму. Теперь соседи в  обиде на  него.

Валентин спускается пешком по  загаженной лестнице. Во всем подъезде Ахмед с  Марией  – единственные соседи, которые здоровались с  Валентином при встрече. Прочие жители дома, алкоголики, наркоманы, проститутки и  просто мелкие воры, занимающиеся грабежом автомашин, карманными кражами и  махинациями с  кредитками, обычно смотрели сквозь и  мимо него, изредка приставая с  бесплодными просьбами одолжить денег на  дозу. Дом принадлежит городу, квартиры сдаются в  дешевую аренду как социальная помощь малоимущим и  безработным, поэтому он  насквозь провонял спиртным и  дымом марихуаны, вонью немытого тела и  мочи; короче, запахами нищеты и  вырождения.

9.00

Валентин сидит в  служебной комнате в  церкви Блаженного Августина и  заполняет журнал несения церковной службы. Из-за стены доносится звяканье игровых автоматов, время от  времени взревывает пастор, разражаясь разухабистыми танцевальными ритмами, или сладко вытягивая отрывок из  арии голосом профессионального кастрата, или громыхая электрогитарой  – в  зависимости от  эмоционального профиля посетителя. Голос пастора тоже все время меняется: полчаса назад это был глубокий баритон солидного мужчины в  расцвете лет (наверное, зашла поплакаться проигравшаяся в  казино пенсионерка), теперь визгливо и  навязчиво он  выкрикивает какие-то лозунги голосом уличного проповедника (скорее всего учит случайно забредших подростков приемам безопасного секса).

Над головой негромко мурлычет радио  – сменщик Валентина вмонтировал автономную радиоточку прямо в  стену, причем заблокировал у  ней кнопку выключения, поэтому Валентин может только максимально убавить звук и  стараться не  вникать в  тексты звучащих опусов.

В утренние часы посетителей в  церкви немного. Валентин изредка бросает взгляд на  мониторы камер слежения, чтобы знать, что никто втихомолку не  курочит автоматы и  не  занимается любовью в  кабинке для исповеди (такие случаи уже бывали). У алтаря слушают пастора пестро одетые молодые люди, в  углу у  входа неподвижно стоит какой-то человек. Приглядевшись, Валентин узнает в  нем старичка из  соседнего дома. Старичок тихо помешан, он  регулярно ходит в  церковь и  пристает к  посетителям с  просьбами показать ему райские кущи. Сначала Валентин пытался выгонять его, потом махнул на  него рукой, благо что старичок большую часть времени проводит в  задумчивости, разглядывая полиграфические репродукции итальянских фресок, коими изнутри оклеены стены церкви, и  пристает, как правило, только к  шумным компаниям. Однажды он  чуть не  добился своего: ребята, к  которым он  обратился со  своей обычной просьбой, оказались бандой несовершеннолетних грабителей супермаркетов, зашедших в  церковь, чтобы спросить у  пастора, с  какого возраста наступает полная уголовная ответственность. Они честно достали свои пушки, решив продырявить старичку голову, чтобы отправить его в  вожделенные им райские кущи, но  сменщик Валентина, который дежурил в  тот день, вовремя нажал на  кнопку вызова вооруженного наряда и  объявил по  громкой связи, что снял всех посетителей на  скрытую камеру, и их  фотографии уже разосланы полицейским патрулям. Малолетки по  неопытности испугались и  спешно ретировались из  церкви, хотя вполне могли успеть подняться в  каморку наладчика, накормить его свинцом, а  потом бы спокойно уехали до  приезда полиции.

На столе у  Валентина лежит новое письмо из  Епархиального Управления. Руководство в  Управлении старается следить за  модой и  прогрессом, поэтому уже давно для пересылки ординарных распоряжений, новостей и  пресс-релизов пользуется электронной почтой и  мультимедийными сообщениями по  телефону, но  наиболее важную внутреннюю корреспонденцию высылает старомодным образом  – в  большом коричневом бумажном пакете запечатанном сургучной печатью (Валентин попробовал ковырнуть печать  – нет, какая-то синтетика, не  сургуч) и  написанным как бы от  руки именем и  саном адресата. Так Управлению кажется солиднее доносить свою волю до  рядовых священников  – пусть они на  самом деле и  не  имеют никакого влияния на  жизнь приходов. Фактически Валентин занимается только надзором за  правильной работой электронных механизмов вверенной ему церкви, но  официально он  имеет церковный сан (простой священнослужитель) и  даже имеет право в  случае серьезных поломок временно подменять в  службе электронного пастора, пока не  будет доставлен новый или починен имеющийся. Сменщик Валентина, кстати, сана не  имеет, он  просто мастер, работающий по  совместительству в  сервисе по  починке бытовой техники. Из них двоих только Валентин имеет право обновлять программу в  пасторе и  проверять корректность ее  работы. В  присланном пакете  – скорее всего распоряжение о  таком обновлении, но  Валентин не  спешит вскрывать его: после тех распоряжений, что пришли за  последнее время, он  побаивается увидеть в  очередном письме от  Управления все, что угодно, вплоть до  канонизации Иуды и  одобрения свального греха.

10.00

Церковь пуста. Валентин заканчивает заполнять журнал и  идет в  маленькую прилегающую каморку, чтобы поставить себе кипятиться воду для кофе. Пастор за  стеной еще некоторое время что-то негромко бормочет в  пустоту, потом запускает какую-то бодренькую до  омерзения музыку. Валентин морщится. Ему уже до  зуда опротивели популярные мотивы, изливающиеся из  динамика над головой, а  полгода назад, после очередного обновления программы, пастор вместо положенных переливов органа и  имитиции хора начал в  диких объемах играть современную музыку из  репертуара ди-джеев танцевальных клубов и  пышногрудых эстрадных див. В сопровождающем письме это именовалось “стать ближе к  потребностям молодежной аудитории” и  “следование путем развития современной культуры”. Валентин тогда был настолько поражен, что переустановил систему у  пастора, решив, что у  того поехала крыша, и  только внимательно перечитав сопровождающие документы, понял, что пастор ни при чем, а  с  ума, должно быть, сошло все Епархиальное Управление в  полном составе. Кстати, тогда на  следующий день во  все церкви пришло знаменитое письмо из  Управления о  новых канонах добродетели, в  котором среди прочего объявлялось добропорядочным продавать свои органы и  заключать однополые браки с  несовершеннолетними, и  выбор музыки для служб показался на  этом фоне совершенно безобидным. То письмо, правда, вскоре частично отменили под давлением неожиданно проснувшейся общественности, но  новую музыку для служб оставили  – к  ней у  общественности вопросов не  было. Именно тогда Валентин решил наконец уволиться из  церкви. Оставалась небольшая деталь  – заранее найти новое место работы, и  с  этим у  него пока были проблемы.

Валентин медленно пьет горячий кофе, разглядывая кусок улицы сквозь маленькое мутное окно с  белыми кружочками датчиков тревожной сигнализации на  каждой форточке. На  улице лениво падает снег, словно в  вялой попытке скрыть грязь под ногами идущих мимо прохожих, но  ничего скрыть не  может, и  сам превращается в  черную жижу, едва коснувшись земли. Запах кофе вызывает у  Валентина воспоминание о  днях, когда он  практикантом служил два месяца в  небольшом приходе в  северной Африке. Кофе там готовили изумительно. Каждый вечер они с  однокурсниками ходили в  местную кофейню, где в  раскаленном песке томились медные кувшинчики с  настоящим аравийским кофе, и  общительный хозяин без умолку рассказывал им что-то  – по-видимому, все последние новости  – а  они, совершенно не  понимая местное наречие, улыбались ему и  кивали головами, чтобы поддержать беседу. Хорошие были деньки, хотя и  приходилось все время опасаться взрывов и  нападений террористов, ведущих свой бесконечный и  уже до  смерти всем надоевший джихад.

Валентин допивает кофе, споласкивает чашку в  замызганном умывальнике и  возвращается к  своему столу. На мониторах слежения  – никого. Валентин взвешивает на  руке увесистый пакет, раздумывая, стоит ли распаковывать его сейчас. Поколебавшись, он  берет пакет и  спускается вниз.

11.00

Валентин заканчивает переустановку пастора. Входная дверь закрыта на  засов  – по  инструкции во  время профилактических работ и  починки оборудования посетителей пускать в  церковь нельзя  – чтобы не  увидели электронные кишки пастора, которого они почитают за  авторитет, и  просто из  соображений техники безопасности. На этот раз обновление не  радикальное. Управление решило уделить особое внимание наступающему празднику  – дню Святого Валентина  – и  для этого прислало обновление программы с  дополнительной информацией для желающих пожениться и  просто интересующихся темой полового общения, а  также полста метров гирлянд флажков с  изображением ярко-красного сердца, пронзенного толстой розовой стрелой, похожей на  мужской детородный орган. “Данный POS-материал настоятельно рекомендуется для оформления фасада и  интерьера храмов в  период празднования дня Любви, ставшего сегодня поистине всенародным праздником”,  – говорится в  сопровождающем письме. Валентин бросает короткий взгляд вверх: пожалуй, можно протянуть пару гирлянд из  угла в  угол. Но снаружи пусть умники из  Управления вешают сами: при такой погоде лазить по  крыше и  фасаду церкви  – удовольствие сомнительное. Кроме развешивания флажков и  обновления программы пастора, Валентин обязан провести промо-акцию по  продвижению своего прихода как лучшего места для совершения бракосочетаний в  дни праздника. Особо следует уделить внимание удобству местоположения церкви (близость торговых центров и  парков развлечений), простоте оформления брака (пастор напрямую соединен с  базой данных городской службы оформления актов гражданского состояния), красоте обряда (по желанию клиента за  отдельную плату выпускаются белые голуби, молодожены обсыпаются зерновыми культурами, приглашается хор мальчиков из  музыкального училища, а за  особые деньги обряд совершает живой пастор  – конечно, не  простой местный настоятель, а  специально приглашенный священник любого вероисповедания из  Епархиального Управления). Кроме этого, желательно временно перепрограммировать пару игровых автоматов на  совершение быстрого оформления браков и  разводов  – специально для желающих один день побыть супружеской парой. “Усилия приходов на  местах будут поддержаны рекламной кампанией на  ТВ и  наружной рекламой, направленной на  продвижение Церкви как лучшего места для романтического бракосочетания”,  – говорится в  письме.

Валентин ухмыляется. День его одноименного святого наступает уже завтра, значит, никакой рекламной кампании он  провести просто не  успеет, чему Валентин очень рад. Честно говоря, даже если бы времени было предостаточно, он  все равно ничего не  стал бы делать. С  того дня, несколько лет назад, когда в  церквях отменили живых священников и  заменили их  электронными пасторами, Валентин испытывает постоянную тошноту от  своей работы. Он  надеялся, что люди не  станут ходить к  мертвым железякам за  жизненным советом и  духовной поддержкой, и  действительно, поток прихожан поначалу иссяк. Но  вскоре в  церкви появились новые посетители, привлеченные возможностью получить бесплатную консультацию психоаналитика (в пастора вшита программа, используемая в  психологических консультациях), советы по  домашнему хозяйству (контракт с  издательством “Мой дом”), рассказ о  всех способах контрацепции (спонсорство фонда “Молодежь за  здоровый секс”), юридическую консультацию (от адвокатской конторы “Штейн и  партнеры”), а  также полный набор советов о  том, как следует искать, выбирать и  пользовать сексуального партнера, как обойти в  карьере всех сослуживцев, как и  где следует одеваться, что считается круто, а  что отстойно, какие ночные клубы самые модные в  этом сезоне, как лучше всего совершить легальное самоубийство, куда следует поехать в  отпуск, где лечить зубы и  вензаболевания, какая через две недели будет погода в  Таиланде, как отличить настоящую женщину от  трансвестита и  еще массу прочей полезной и  бесполезной информации (контракты с  издательствами модных журналов, туристическими агентствами, ресторанами, торговыми центрами, частными клиниками и  еще с  десятками разных партнеров и  рекламодателей), все это под самую модную музыку (эксклюзивный контракт с  тремя крупнейшими музыкальными лейблами), голосами известных артистов (по  договоренности с  актерским агентством), без усталости и  остановки круглые сутки напролет. Плюс к  этому электронные пасторы получили полномочия оформлять акты гражданского состояния: браки, разводы, рождения. Всю информацию они тут же отправляют по  Сети в  соответствующие государственные органы, поэтому печать, поставленная электронным пастором в  свидетельстве о  браке, имеет полную юридическую силу. Церковь стала совершенным маркетинговым механизмом, обслуживающим самые разные потребности людей, и  старым, измученным жизнью, несовершенным и  косноязычным живым священникам здесь стало не  место. Большая их  часть была уволена во  время реформы, остались только те, кто оказался способен освоить профессию наладчика электронных механизмов и  выполнять указания епископата, проводя рекламные акции по  продвижению своих приходов на  рынке психологических и  консультационных услуг. Валентин, благодаря юношескому увлечению компьютерами, смог остаться на  своем месте, и  страх очутиться безработным пересилил его недовольство новыми порядками.

Валентин выдергивает из  пастора штекер клавиатуры и  закрывает гнездо специальной задвижкой. В рабочем состоянии пастор должен быть недоступен для управления извне, особенно должны быть недоступны все порты и  разъемы на  его корпусе. Иначе может случиться, как недавно в  нескольких соседних приходах, где шайка мошенников, получив доступ к  управлению пасторами, стала вносить в  государственные базы данных незаконные записи о  заключении и  расторжении браков. Или как в  одном столичном приходе, где пара компьютерных хулиганов, взломав защиту пастора, стала пропагандировать его устами антисоциальные и  антигуманные идеи (призывая взорвать все автомобильные кафе) и  просто заставлять его неприлично выражаться, вызывая шок у  добропорядочных граждан советами рвать волосы у  себя на  жопе в  честь проигрыша любимой пары фигуристов на  олимпиаде или словами “шел бы ты на хер, старый хрен” в  адрес престарелого стриптизера, пришедшего пожаловаться на  отсутствие интереса к  нему со  стороны подрастающего поколения.

Валентин собирает с  пола конверт с  гирляндами и  обрывки от  упаковки диска с  обновлением программы и  идет к  входной двери. В церкви пусто и  холодно. Сзади бормочет и  позвякивает загрузившийся пастор, у  входа в  два ряда с  обоих сторон мигают игровые автоматы (их  установили тоже полгода назад, одновременно с  обновлением музыкального стиля пастора, по  договоренности с  сетью игровых систем  – как способ получить дополнительные пожертвования для Церкви). Над автоматами мигает неоном надпись: “Игра без греха! Играйте во  имя всеобщего счастья! Каждый третий  – выигрывает!”

Валентин с  грохотом отодвигает засов и  видит на  пороге парочку лиц неопределенного пола в  красных кожаных куртках, с  ярко раскрашенными прическами и  пирсингом в  носу. Оба существа недоуменно смотрят на  него и  проходят мимо, хихикая между собой. Они садятся на  высокие стулья у  игровых автоматов, и в  церкви раздается звон и  бульканье, означающие, что новый рабочий день уже давно начался.

12.00

Валентин протянул под потолком одну гирлянду и  раздумывает, стоит ли протягивать вторую. Совсем игнорировать указания Епископата нельзя  – может нагрянуть проверка из  службы мерчендайзинга, поэтому внутри церковь придется украсить. Но на  крышу Валентин все-таки не  полезет, даже под угрозой увольнения. Он  привязывает вторую гирлянду к  столбу, поддерживающему свод крыши, и  медленно пробирается к  противоположному углу по  узкому металлическому мостику с  решетчатым полом. Мостик заметно дрожит от  его шагов, поэтому Валентин идет очень медленно, согнувшись вдвое, и  изо всех сил цепляясь правой рукой за  металлический прут, прикрепленный под потолком вместо перил. Внизу, сквозь дыры в  полу, видны макушки прихожан у  игровых автоматов. Две дамочки в розово-черном стоят около пастора и, кажется, женятся.

Валентин наконец доползает до  нужного угла и  долго привязывает шнурок к  столбу, на  котором еще болтается обрывок веревки от  прошлогодней гирлянды, оставшийся от  празднования дня весны и  любви, которым теперь заменили пасху, рамадан и  первое мая. Под крышей задумчиво колыхается паутина, мелкие сквозняки, проникающие сквозь невидимые щели, теребят новые гирлянды, и  те тоже неохотно раскачиваются, шурша свежей полиграфией. Валентина вдруг охватывает желание лечь на  спину и  закрыть глаза. Он  растягивается на  неудобной и  жесткой рифленой поверхности, выставив ноги наружу, потому что те не  помещаются на  площадке, и в  благословенной темноте ему начинает казаться, что он  находится где-то высоко в  горах, на  тесном каменистом уступе, поросшем пучками жесткой травы, где путники останавливаются отдохнуть на  полпути к  небу; сверху дышат холодом белые вершины, а  снизу дрожит в  теплом мареве осенняя долина, залитая красным светом заходящего солнца, и  Валентин дремлет над пропастью, зачарованно бродя во  сне по  чудесному лесу, полному странных прозрачных существ с  желтыми светящимися глазами, и  играя с  ветром в  прятки среди деревьев.

Незаметно для себя он  засыпает.

13.00

Разгар службы. Около пастора топчется народ в  поисках мудрого совета и  психологического комфорта. Валентин, посвежевший и  проспавшийся, бодро снует по  служебным помещениям, наводя порядок в  куче старого инвентаря, который копится здесь еще с  позапрошлого века. Несколько лет назад, когда реформа уже шла во  весь опор, церковь навестила комиссия из  Епископата, проверяющая списанный реквизит в  храмах на  предмет исторической и  художественной ценности. Члены комиссии, титулованные ученые-реставраторы и  эксперты арт-аукционов, брезгливо поздоровались с  Валентином, тогда еще носившим одежды пастора, и  после недолгого исследования вынесли вердикт о  передаче в  ведение комиссии двух старинных икон, одного бронзового подсвечника в  виде святого Януария, указующего на  свиток со  списком прегрешений человека, и  всех предметов из  серебра и  золота. Отобранные ценности погрузили в  мини-вэн, на  котором прибыла комиссия, а  Валентину оставили акт передачи и  распоряжение Епископата в  месячный срок утилизировать оставшийся ненужный реквизит. То распоряжение Валентин не  выполнил до  сих пор  – отчасти из  лени, отчасти из  чувства противоречия указаниям сбрендившего, по  его мнению, начальства, но главным образом  – из  жалости к  вещам, которые раньше были частью церкви. Валентину было безумно жалко выбрасывать на  помойку резной деревянный крест, раньше висевший над алтарем, настоящие иконы ручной работы, разительно не  похожие на  нынешние полиграфические поделки, годящиеся скорее для иллюстрации научно-популярных изданий об истории древнего мира, медные подсвечники со  въевшимися навсегда следами воска сгоревших свечей, купель для крещения и  еще многое из  того, что украшало храм или использовалось в  службе. А кроме того, мебель, когда-то стоявшую в  кабинете священника: старинные стулья с  гнутыми ножками и  резными изображениями святых на  спинках и  рабочий стол, обитый сверху зеленым бархатом, сильно потертым и  местами полопавшимся от  времени. Все это было сложено теперь в  подвале и в  подсобных помещениях, чтобы привлекать поменьше внимания нежелательных визитеров, коими являлись, прежде всего, проверяющие из  Епископата и  члены общественного совета, отслеживающие эффективность использования вложенных в  Церковь инвестиций.

Валентин переносит остатки утвари в  подвал, где уже сложена вся мебель и  большой деревянный крест. Все предметы аккуратно разложены по  ящикам и  укрыты брезентом, служившим раньше для маскировки строительных лесов и  отобранным Валентином у  строителей после окончания ремонта фасада церкви. Тот ремонт тянулся почти год и  увенчался странным результатом: по  добросовестно отчищенному от  столетней грязи красивому белому камню, из  которого было сложено здание, зачем-то легла неоновая надпись “Церковь всегда поможет”, на  углах появились вертикальные вывески, а  над входом была водружена конструкция, напоминающая не  то табло с  меню фаст-фуда, не  то вывеску кинотеатра, только написаны на  ней были не  названия блюд или фильмов, а  список основных услуг, которые церковь оказывала населению, и  еще вывешивалась на  ней информация о  промо-акциях, проводимых в  церкви: то бесплатное шампанское при заключении групповых браков, то месячник патриотического воспитания молодежи, а  то  и  скидки проституткам, обратившимся за  психологической консультацией.

Валентин запирает подвал и  поднимается к  себе. Он  уже собирается включить чайник и  сбегать в  магазин напротив за  каким-нибудь химически-активным супом быстрого приготовления, но, бросив взгляд на  мониторы камер слежения, чертыхается и  быстрым шагом направляется в  храмовый зал. Сегодняшняя публика определенно не  знает меры в  своих желаниях: двое из  пестрой компании, окружившей пастора, явно пытаются отковырять крышку с  его коммуникационных разъемов, причем остальные откровенно прикрывают их  спинами, какая-то парочка страстно до  неприличия целуется на  скамейке в  заднем ряду, и  еще, кажется, около игровых автоматов происходит что-то подозрительное. Валентин влетает в  зал и  с  ходу врезается в  толпу около пастора  – это самая важная (и  дорогая) часть инвентаря церкви, его надо выручать в  первую очередь. Громкого рявка и  полусекундного включения предупредительной сирены оказывается достаточно, чтобы подростки, собиравшиеся раскурочить пастора, обратились в  беспорядочное бегство. Только один, самый старший и  наглый, с  независимым видом засунув руки в  карманы, неспешно покидает поле битвы вандализма с  кибернетикой. Теперь игровые автоматы. Валентин разозлен тем, что его отвлекли от  обеда и  наглым поведением подростков, поэтому церемониться ни с  кем не  намерен. Подойдя к  автоматам и  глянув на  присутствующих, он  на  секунду задумывается, потом по  наитию тыкает пальцем в  одно из  существ в  красной кожанке и  говорит: “А ну-ка покажи монету”. “Какую монету?!”,  – протестует существо, но в  попытке спрятать что-то в  кармане, роняет предмет на  пол. Валентин успевает поднять первым. “Так”,  – мрачно говорит Валентин, глядя на  монетку с  просверленным отверстием, через которое протянута тонкая леска. Он  переводит взгляд на  хозяина монеты и  обнаруживает, что тот уже покинул пределы досягаемости  – не  бегом, правда, как подростки от  пастора, но  и  не  нагло вразвалочку, а  вполне поспешным шагом, словно опаздывая на  уходящую электричку. “А в  следующий раз полицию сразу вызову!”  – кричит ему вслед Валентин, без особой, впрочем, внутренней уверенности в  своих словах. Он  бросает строгий взгляд на  остальных игроков и  спрашивает, есть ли у  тех еще такие монеты. Игроки громко отнекиваются, хотя по их  рожам ясно, что в  карманах у  них лежит еще с  полкило подобной дряни. “Ну и  ладно, черт с  этими автоматами”,  – решает Валентин и,  развернувшись на  месте, шагает через зал обратно. Почти дойдя до  пастора, он  резко оборачивается и, подскочив к  целующейся парочке, трясет обоих за  плечи и  рявкает “Вон отсюда”. Парочка тоже ретируется, правда, парень сначала хочет разобраться за  такое хамское отношение, и  только его подруга, настойчиво тянущая его за  собой, избавляет Валентина от  мордобоя и  необходимости вызывать наряд в  церковь.

Валентин возвращается в  дежурку. Он  сильно рассержен, правда, в  основном, на  себя  – за  то, что слишком эмоционально вступился за  служебное имущество. В здравом уме ему не  пришло бы в  голову так дико рявкать на  придурковатых, но  безобидных в  целом подростков, тем более, что, на  самом деле, Валентин был бы очень рад, если этот болтливый пастор и  эти дурацкие игровые автоматы были бы кем-нибудь испорчены. Поразмыслив в  ожидании, пока вскипит чайник, Валентин успокаивается, поняв, что кричал не  из-за имущества, а  из-за того, что до  сих пор не  смог привыкнуть к  хамскому поведению современного среднего посетителя церкви: сейчас в  лучшем случае тут ведут себя, как на  приеме у  врача,  – вежливо, но  безо всякого почтения, а  в  худшем  – как во  время посещения кинотеатра толпой школьников, то есть с  жеванием попкорна, гоготом и  обжиманием по  углам. “В следующий раз надо просто вызывать полицию”,  – решает Валентин и  умиротворенно заваривает бумажный пакетик с  ароматизированной чайной пылью в  желтой кружке с  изображением человека-муравья и  его бронекоманды.

Однако сегодня Валентину не  суждено спокойно пообедать. Сразу после первого глотка он  видит на  мониторах слежения, как в  церковь врывается нелепый растрепанный человечек в  сером плаще, натянутом на  черный деловой костюм, с  небольшим портфелем под мышкой. Подбежав к  пастору, он  с  налету толкает его плечом, по-видимому, пытаясь опрокинуть его, и, не  получив результата (пастор прикреплен специальными салазками к  бетонному фундаменту), бросается ко входу в  служебные помещения. Однако  вход заблокирован обслуживающей автоматикой и  может открыться только по  приказу микросхемы из  бейджа, который висит на  правом кармане форменной куртки Валентина. Человечек на  мгновение задумывается, потом резко кидается обратно к  выходу. На пол-пути он  неуклюже бросается в  сторону, выхватывает одного из  игроков и,  судорожно обняв его, кричит куда-то в  направлении входной двери: “Я взял заложника, не  подходите!” Валентин давится глотком чая, группа у  игровых автоматов подается в  сторону, похожая на  стайку аквариумных рыбок, напуганных посланным небесами божьим промыслом в  виде капронового сачка или целлофанового пакета. На минуту в  церкви повисает гробовая тишина, нарушаемая только попискиванием игровых автоматов и  бормотанием пастора, решившего процитировать соответствующие случаю статьи из  уголовного кодекса. Человечек заметно дрожит всем телом. Одной рукой он  продолжает обнимать заложника, второй судорожно роется в  складках своего плаща, находит там какой-то предмет и  резко подносит к  шее своего пленника, причем одним пальцем этой же руки умудряется держать за  ручку свой портфель. Предмет оказывается небольшим ножиком  – по-видимому, швейцарским сувениром или просто каким-нибудь самодельным атрибутом жителя неблагополучных районов. Человечек старательно прячется за  спиной заложника, почти повиснув на  нем, что выглядит несколько комично. Валентин переводит дыхание, поняв, что человечек слаб, истеричен, находится не в  себе, и  с  ним вполне можно поговорить на  тему мирной развязки возникшей ситуации. Валентин уже успевает прикинуть, сколько времени могут занять переговоры, сможет ли он  по  окончании рабочего дня уехать домой и успеет ли попасть этот случай с  заложником в дневные новости, как вдруг со  стороны входа раздается грохот, ясно слышимый сквозь гипсокартонную стену каморки смотрителя. Человечка отбрасывает назад, и  пока он  медленно, как во  сне, летит над скамейками, Валентин отчетливо понимает, что голова человечка прострелена насквозь, и  брызги его мозга так же медленно разлетаются во  все стороны, попадая на  стены, скамьи, игровые автоматы и  сгрудившихся у  стены игроков. Потом что-то как будто щелкает, Валентин перестает видеть, что происходит внизу, и  вообще отключается на  несколько секунд, продолжая чувствовать только, как его рука судорожно вцепилась в  нестерпимо горячую чашку с  чаем.

14.00

Труп увезли очень быстро  – на  случайно или не  случайно оказавшейся рядом машине скорой помощи. Телевизионщики, лишенные изюминки, осиротело блуждают по  церкви, похожие на  стервятников, у  которых из-под носа украли падаль, пристают к  экспертам, снимающим со  стен какие-то пробы, в  десятый раз опрашивают мямлящих всякую чепуху игроков и  еще бледного от  страха, но  гордого своей ролью бывшего заложника. Валентин наглухо заперся в  служебном помещении, держа оборону от  службы новостей. Только что ушел следователь, успевший за  полчаса взять показания у  всех свидетелей, включая Валентина, с  ним удалился и  эксперт по  видео, забрав запись происшествия, сделанную камерами слежения. В  Епархиальном управлении происшествие восприняли довольно вяло: у  них полно забот о  завтрашнем празднике, и  убийство полицейскими какого-то психа в  периферийной церкви не  входит в  число событий, на  которые следует реагировать срочно. Единственное, что серьезно огорчает начальство,  – это присутствие на  месте убийства телевизионных охотников за  падалью, но  Валентин тут же радует его тем, что труп на  фоне интерьера церкви в  кадр не  попал  – стервятники опоздали на  три минуты к  моменту увоза тела. В итоге, Валентину предписывается мягко, но  решительно очистить церковь от  журналистов (Валентин и  не  думает выполнять это распоряжение), а  Управление Безопасности обещает прислать на  днях своего инспектора для выяснения, какие меры можно принять, чтобы обеспечить безопасность прихожан от  нападений вооруженных маньяков. С недавних пор это стало насущной темой для руководства: пару месяцев назад, в  другом провинциальном приходе неизвестный расстрелял из  автоматического оружия всех присутствующих на  ночной службе, поэтому безопасность посетителей храмов, к  неудовольствию отцов церкви, попала в  главные темы недели ряда ведущих газет и  новостных телепередач, заметно уменьшив показатели посещаемости приходов. Пикантность ситуации придавало еще и  то, что ночная служба проходила нелегально, то есть доход от  нее шел не  Епископату, а  предприимчивому настройщику тамошнего пастора, который за  неплохие деньги разрешил местному отделению секты сатанистов совершить ночью в  здании церкви обряд поклонения их  рогатому кумиру. Причем, как выяснилось, он  делал это неоднократно и  раньше: церковь уже служила по  ночам и  местом воздаяния почестей отцу зла, и  ареной подпольных гладиаторских боев между командами враждующих уличных банд, и  местом для групповой сексуальной оргии по  заказу золотой молодежи из  столичного университета, и  просто залом для частной вечеринки  – дня рождения одного из  боссов местного магазина автомобильных шин. После кровавой расправы с  присутствующими на  ночной службе настройщик был немедленно уволен и  даже попал под судебное преследование за  нарушение должностных инструкций, но  и  тут оказался ловок: принял участие в  паре новостных ток-шоу, дал длинное интервью популярному еженедельнику, в  общем стал почти знаменитостью. На вырученные средства он  нанял хорошего адвоката и  легко вывернулся из  объятий правосудия, отделавшись штрафом и  двумя неделями общественно-полезных работ упаковщиком товаров на  кассе в  супермаркете. Единственное, что испортило все его усилия, было его убийство, произошедшее спустя несколько дней прямо в  торговом зале магазина, где он  отрабатывал свой приговор: неизвестный незаметно для окружающих всадил ему нож под лопатку и  мягко уложил на  пол с  криком, что у  человека случился сердечный приступ. Пока сонные продавщицы с  администраторами вызывали скорую помощь и  искали валидол, бедняга тихо скончался прямо на  кафельном полу в  проходе между кассами. Преступник тем временем спокойно скрылся восвояси.

15.00

Церковь покинул последний эксперт. Вместе с  ним убыл участковый надзиратель, явившийся через два часа после убийства, чтобы выяснить, не  происходит ли нарушения общественного порядка на  вверенном ему участке. Липкие желто-полосатые ленты полицейского оцепления содраны и  брошены большим неопрятным комом на  пол у  дверей. Валентин мается неопределенностью. Уходящий эксперт милостиво разрешил смыть следы крови и  мозга с  пола, стен и  скамеек, и  теперь Валентин разглядывает огромное темно-красное пятно с  тошнотворными белыми прожилками и  размышляет, как бы так вымыть полы, чтобы не  свалиться в  обморок прямо в  эту самую лужу. В конце концов он  придумывает протянуть шланг из  туалета и  смыть все это безобразие горячим потоком. Пол в  церкви каменный, вреда от  воды не  будет, а  деревянные скамейки скоро высохнут. Обрадовавшись, Валентин быстро находит в  подсобке шланг и  сбивает следы убийства к  выходу, а  затем, распахнув парадную дверь, льет воду, пока она не  делается совсем прозрачной, как будто и  не  было здесь никакой смерти, и  содержимое чьего-то черепа не  стекло только что в  систему городской канализации.

Валентин старательно промывает все углы, чтобы нигде не  осталось и  следа крови, потом быстро сгоняет шваброй оставшуюся воду к  выходу, на  крыльцо. Ком из  желтых лент летит в  мусорный бак за  углом, скамейки поправлены и  расставлены аккуратными рядами. Валентин спокоен и  сосредоточен на  уборке, но  внутри он  ощущает странную пустоту, и  очень растерян от  этого ощущения. Как будто это убийство освободило его от  каких-то обязательств, как будто, все стало мелким и  ненужным, словно дурацкая открытка на  день рождения сослуживца или попытка догнать уходящий автобус, направляющийся туда, куда тебе на  самом деле совсем не  хочется. Валентин заканчивает убираться, отпирает засов на  входной двери, снимает с  нее табличку “закрыто”, и, продолжая пребывать в  растерянности перед новыми ощущениями, садится в  угол на  скамью в  зале для служб, как простой посетитель. Пастор тут же заводит какую-то мерзкую танцевальную мелодию, переполненную идиотским оптимизмом и  не  менее идиотской уверенностью, что жизнь будет длиться вечно, и  любая глупость человека превыше всего в  этом мире.

Минут через десять появляется первый прихожанин. Вскоре к  пастору уже выстраивается небольшая очередь из  желающих получить полезный совет. Что характерно, места у  игровых автоматов пустуют  – сегодняшним игрокам, по-видимому, хватило острых впечатлений на  весь оставшийся день.

Валентин обычно не  любит смотреть, когда люди общаются с  “чертовой железякой”, как он  про себя называет пастора, но  сейчас, чтобы отвлечься от  своих ощущений, он  внимательно следит за  прихожанами. После парочки молодых людей, долго и  нудно допрашивавших пастора, как выиграть на  фондовой бирже, и  ушедших с  хмурой уверенностью, что тот скрывает какие-то секреты, и  придется им, как и  раньше, делать ставки на  ипподроме, место вопрошающего занимает респектабельный господин с  благородной проседью, в  модном плаще, ботинках за  полторы тысячи евро и  солидных очках в  серебряной оправе. Господин разговаривает вполголоса, недовольно озираясь на  близко стоящих посетителей, ждущих своей очереди, и  Валентин уже думает, что хорошо бы пастору отослать его в  кабинку для исповеди, где находится индивидуальный терминал для конфиденциального общения. Внезапно господин повышает голос: “Но я купил ей бриллиантовое колье  – ей что, мало?! Зачем эта тяжба?!” И, вновь обретя контроль над собой, продолжает вполголоса втолковывать пастору не  то обстоятельства своего развода, не  то перипетии отношений с  любовницей, решившей выдоить из  состоятельного партнера несколько больше, чем положенные ей по  статусу кружевные трусы, норковое манто, немецкий кабриолет и  бриллиантовое колье, купленное по  дешевке на  распродаже имущества покойной порнозвезды, почившей в  полном одиночестве в  окружении любимых кошек, вялых орхидей и  собственных эротических фотографий полувековой давности. Солидный господин в  итоге действительно перемещается в  исповедальню, ибо речь заходит о  финансовых подробностях его отношений “с  этой сукой”, и  вместо него на  пастора обрушивается целая семейка из  трех человек с  гневными претензиями к  организаторам телевизионного реалити-шоу, выгнавших их  с  отборочного тура. Валентин уже с  некоторым любопытством наблюдает, как пастор легко и  без усилий отбивает их  напор и  отлично поставленным бархатным голосом актера старой школы, играющего роль старого мудрого дядюшки, указывает на  другие возможности, которые этот коллектив может использовать, чтобы попасть-таки на  телевидение и  прославить себя среди всех родственников. Семейка, состоящая из  мамаши, похожей на  общипанную птицу неизвестной породы, папаши – вечного учителя физкультуры – и  стриженного наголо балбеса лет тринадцати, тем не  менее, сразу не  сдается, и  отвергает предложение пастора попробовать поучаствовать в  интеллектуальном шоу на  отгадывание географических названий, потому что это занятие для хиляков и  зануд. Они также не  согласны блистать в  шоу для гурманов, потому что их  тетя Жанна уже была в  таком шоу, заработала там автограф кинозвезды и  набор посуды для микроволновки, и  пытаться повторять ее  достижения будет знаком зависти и  покажет всем их  желание переплюнуть ее. Зависть-то у  них, конечно, есть, но  показывать ее  никак не принято, что они и  пытаются намеками объяснить пастору, думая, что тупая машина вряд ли понимает тонкости человеческих взаимоотношений. Напрасно они так полагают. Пастор, порывшись две секунды в  базе данных, выуживает для них рыболовное шоу на  Каймановых островах, спонсируемое туристической фирмой. Бесплатное путешествие на  океанский курорт и  соревнования по  рыбалке, транслируемые по  спутниковому телеканалу  – что может быть замечательней! Ободренная семейка отправляется писать анкету в  дирекцию телеканала, пастор врубает им вслед танцевальную ообработку гимна британской империи и  принимается за  следующего посетителя. Кстати, все это время он  параллельно продолжал обсуждать с  солидным господином в  кабинке для исповеди оптимальные шаги для нейтрализации действий вероломной любовницы, и  это нисколько не  мешало ему обслуживать посетителей в  зале и  других конфиденциальных кабинках. Пастор работает под многозадачной операционной системой, он  может вести параллельно до  десяти высокоинтеллектуальных разговоров третьей степени сложности, и  никто из  общающихся с  ним не  заметит этого. Такова степень совершенства железного пастора. Живым и  не  снилось.

16.00

Валентин вернулся в  свою каморку и  пьет ароматизированную бурду, устало сгорбившись над столом. За прошедший час перед ним прошло примерно полтора десятка человек со  своими проблемами и  желаниями, и  только одному из  них Валентину не  захотелось одеть ночной горшок на  голову со  всем его содержимым. Это была девочка лет восьми, пришедшая узнать у  пастора, как сделать так, чтобы ее  папа снова стал жить вместе с  ней и  мамой. Родители девочки, по-видимому, был в  разводе, а  она хотела каждый день играть с  папой в  прятки и  чистить вместе с  ним зубы на  ночь. Пастор повел себя тактично: попытался объяснить, что существует свобода выбора полового партнера, защищаемая гражданским кодексом, но  тут в  церковь ворвалась мама этой девочки и  с  руганью увела ее  прочь, не  желая ничего слушать, потому что думала, что дочь снова пыталась сбежать к  папе в  соседний город. Прочие визитеры в  основном интересовались решением финансовых, моральных и  сексуальных проблем: как вовремя выплатить проценты по  закладной, что делать, если попутчики в  поезде крупно обыграли на  деньги, как избежать налогов на  получение наследства, как вести себя с  девушкой, которая публично обозвала тебя сраным неудачником, что делать, если вместо женщин потянуло на  мужчин, не  вреден ли для потенции групповой секс, бывают ли прыщи от  сифилиса и  тому подобное. Ну и  еще пара человек пришло просто рассказать про свою жизнь: одна почтенная дама около получаса излагала тоскливую историю своей супружеской жизни и  последующего развода, а  пришедший вслед за  ней нервный и, кажется, слегка пьяный господин с  внешностью сумасбродного скрипача долго твердил одно и  то же про свою подругу: она святая женщина, а он  - чудовище. Но любит ее. Но чудовище. Но очень любит. На этом скрипаче с  его самобичеванием Валентин сломался и  сбежал в  свою каморку, поняв, что на  сегодня ему хватит наблюдений за  прихожанами. Все они интересовались только собой, и  пастор был идеальным собеседником, внимательно выслушивающим весь их  вздор и  всегда находящий нужные слова согласно алгоритму психотерапевтической программы. Он  еще при этом успевал и  деньги с  них брать: стоимость обслуживания в  церкви автоматически снималась со  счета клиента, когда тот общался с  пастором: тот отслеживал их  личные радиочипы, вшитые у  большинства людей в  районе левого локтя, и  единственное, что пастор просил сделать посетителей, это прижать на  секунду большой палец к  сенсору для разрешения доступа к  личному счету. “Идеальный пастор...”,  – думает Валентин, помешивая ложечкой оранжевую жидкость в  чашке,  – “Какого черта я вообще тут делаю?..”

17.00

Никаких сил, никаких желаний. Валентин сидит за  столом, изредка поглядывая на  мониторы слежения. Скоро можно будет идти домой, и у  него есть только одна мечта  – упасть в  кресло в  комнате с  погашенным светом и  не  двигаться несколько часов. Или дней. За  окном все та  же мерзость: мокрые тяжелые снежинки, буравящие пространство, грязная жижа на  асфальте, какие-то люди, бегущие мимо. Валентин не  понимает, отчего ему так мерзко, и  пытается сосредоточиться на  старой газете, оставленной сменщиком, но  кроссворд не  идет ему в  голову, а  вместо ответа на  вопрос, в  какой стране водятся панды, Валентину приходят мысли про того человека, который был застрелен полицейскими. Ему кажется очень странным, что человек, еще несколько часов назад способный ходить, дышать, разговаривать с  продавцом газет и  убегать от  преследователей, сейчас лежит без движения на  холодном столе морга, и  патологоанатом внимательно изучает его внутренности, отвлекаясь только на  то, чтобы позвонить домой и  спросить жену, что нужно купить по  пути в  супермаркете и  когда можно будет забрать пальто из  химчистки.

Громко и  навязчиво звонит телефон. Валентин ждет несколько звонков, надеясь, что ошиблись номером, потом все-таки поднимает трубку. Это его сменщик. Вместо приветствия он  чихает и, шмыгая носом, сообщает Валентину, что опять заболел и  не  сможет выйти в  ночную смену. Валентин пожимает плечами и, ничего не  ответив, выключает телефон. Ему глубоко наплевать на  ночную смену и на  бесперебойную работу церкви, тем более, что сменщик, непривычный к  местному промозглому климату, болеет часто, и  Валентин уже привык запирать церковь на  ночь, оставляя прихожанам табличку с  надписью “Закрыто по  техническим причинам”.

18.00

Валентин стоит у  дверей, с  нетерпением ожидая, когда выйдет последний посетитель. В  зале осталась пара пенсионерок, которые продолжают донимать пастора своим любопытством, пытаясь выяснить наиболее эффективные приемы колдовства; особенно их  интересует сглаз и  порча. Пастор усердно шарит по  своим базам данных и по  Сети, выдавая один способ за  другим, но  старушки не  унимаются, капризничая, что уже знают это, и  хотят найти что-нибудь более эффективное. Время от  времени старушки хихикают странным смехом, больше похожим не на  смех солидных дам в  возрасте, а  на  смешки школьниц во  время урока у  строгого учителя, у  которого следует сидеть абсолютно тихо и  не  подавать признаков жизни, но  вместо этого очень хочется рисовать неприличные картинки и  засовывать соседу по  парте какую-нибудь пакость за  шиворот. Одна из  старушек подтаскивает крутящийся стул с  мягким сиденьем и, плюхнувшись в  него, вольготно закидывает ноги на  переднюю панель пастора, вторая, увидев это, одним прыжком втискивается рядом с  ней и, таким образом, две полубезумных пожилых женщины, радостно хихикая и  перебивая друг друга, продолжают мучить Валентина, с  ненавистью смотрящего в их  затылки. Пастору же их  ужимки совершенно не  мешают. Он  продолжает, несмотря ни на  что, под тихую мрачную музыку, ровным проникновенным голосом матерого колдуна вещать рецепты черного зелья, пригодного, чтобы испортить жизнь целой семье вплоть до  седьмого поколения. Наконец, кажется, какая-то идея пастора заинтересовала старушек: бросив хихикать и  щипать друг друга, они задали ему пару уточняющих вопросов, и  одна из  них даже, кажется, что-то записала себе в  блокнотик, на  миг появившийся откуда-то из  складок ее  спортивного костюма с  широкими зелеными полосками по  бокам. “Пока, козленочек”,  – подмигивает одна старушка Валентину на  выходе, а  вторая пытается ущипнуть его за  задницу, но  Валентин вовремя уворачивается.

Можно идти домой. Валентин запирает парадную дверь и  возвращается в  свою каморку, выключив по  пути рубильник возле счетчика электроэнергии и  нажав кнопку охранной сигнализации. В  каморке остается гореть только тусклая аварийная лампочка, экраны наблюдения погашены. Валентин оказывается в  узком, бесконечно длинном коридоре с  ободранными стенами, в  конце которого его ждет выкрашенная бледно-зеленой краской металлическая дверь с  треснувшим глазком посередине и со  строгой табличкой про запрет курения в  служебных помещениях. Валентин выбирается из  церкви через черный вход, словно изможденный моряк из  подводной лодки после полугода одиночного плавания без права выхода на  поверхность. На улице сыро и  ветрено. Мокрый ветер бьет в  лицо, у  Валентина на  миг перехватывает дыхание, но  потом становится немного легче. Он  делает глубокий вдох, словно ныряльщик перед прыжком в  зеленоватую колыхающуюся зыбь, поднимает воротник куртки и  усталым шагом покидает внутренний дворик церкви.

Сегодня Валентину нехорошо и  муторно, поэтому ему хочется сразу уехать домой, но, переборов свое желание, он  шагает по  направлению к  парку, надеясь, что прогулка на  свежем воздухе поможет справиться с  недавними впечатлениями и  уймет подступающую головную боль. Короткий зимний день уже исчез за  верхушками высоток, бледные фонари разбавляют мокрую муть клубящимся светом, а  мерцающие витрины бросают зеленые и  синие отблески на  лица встречных людей, делая их  похожими на  блуждающих мертвецов из  какого-нибудь третьесортного фильма ужасов в  замусоренном провинциальном кинотеатре с  дребезжащим звуком, пережаренным поп-корном, ободранными стульями, расписанными подростковой графикой, злыми старушками-билетершами и  хихикающими парочками в  заднем ряду.

Не дойдя до  парка, Валентин останавливается, как вкопанный, и  плюхается на  ближайшую скамейку, судорожно вдыхая холодный воздух, и  схватившись рукой за  поручень, чтобы не  свалиться на  асфальт. Ему вдруг становится очень плохо, как будто смерть по-воровски подкралась сзади и, набросившись на  плечи, сдавила его в  железных объятиях, желая проверить, как долго жертва сможет выдержать такую ласку. Объятия ее  холодны и  безжалостны. Корчась от  удушья и  боли в  солнечном сплетении, Валентин незамутненным кусочком разума вдруг понимает с  леденящей уверенностью, что смерть  – это машина, медленно ползущая по  равнине и  давящая без разбора все, что попадает ей под колеса. В ней нет ненависти, но  нет и  сочувствия. От осознания этого Валентина накрывает животный неконтролируемый ужас перед неотвратимостью собственной гибели, и он  судорожно дергается и  пытается крикнуть, позвав на  помощь, но из  горла выходят только сиплый стон и  бульканье, словно у  кролика, внезапно настигнутого крылатым крючкоклювым хищником  – из  тех, что нарисованы на  гербе какой-нибудь маленькой, но  воинственной страны  – в  момент, когда хищник разрывает ему когтями живот и  разбивает хребет одним ударом клюва.

В этот раз машина только зацепила Валентина краем колеса и  проползла мимо, собираясь, по-видимому, раздавить его на  обратном пути. Немного придушив и  напугав почти до  непроизвольного мочеиспускания, смерть отпускает Валентина, и он  лежит без сил на  скамейке и  часто дышит, запрокинув голову, закрыв глаза и  не  замечая, как переливается разноцветными огнями рекламный дирижабль в  ста метрах по  вертикали над его головой. Прозрачный пар от  дыхания Валентина исчезает, едва появившись изо рта, уносимый в  разные стороны порывами холодного ветра, редкие тяжелые снежинки время от  времени шлепают по  лицу и  тают, оставляя щекочущие мокрые следы. Когда Валентин отваживается открыть глаза, он  видит мокрых нахохленных голубей на  карнизе здания напротив, прячущихся от  капель воды, летящих с  крыши. Некоторое время Валентин сосредоточенно разглядывает птиц, словно биолог-натуралист, выслеживающий подробности брачного периода редких видов пернатых. Постепенно ему становится лучше. Валентин медленно выпрямляет спину и  украдкой оглядывается по  сторонам, выясняя, не  заметил ли кто его приступа. Прохожие идут мимо, прячась под зонтами. Никто не  обращает внимания на  промокшего неудачника, то ли дремлющего пьяным на  скамейке, то ли накачавшегося самодельным химическим эрзацем внутреннего просветления для достижения запрещенной нирваны. На здании напротив, под карнизом с  голубями Валентин неожиданно замечает вывеску букинистического магазина, в  который давно хотел зайти, но  всегда проезжал мимо на  автобусе по  пути на  работу и  обратно. Сквозь стеклянную дверь магазина виден тусклый свет, выхватывающий из  темноты массивную деревянную поверхность  – по-видимому, книжный шкаф. Валентин поднимается на  ноги, пошатываясь на  ветру, подходит к  двери и  неуверенно толкает ее.

В магазине темно и  пусто. Небольшая лампа у  входа выхватывает круг около двух метров диаметром, дальше начинается сумрак, переходящий в  непроглядную темноту. Ряды книжных полок уходят вглубь помещения равномерными рядами, и  Валентин с  удивлением понимает, что небольшая с  виду лавка на  самом деле занимает места едва ли не  столько же, сколько университетская библиотека, в  которой он  работал до  поступления в  духовную семинарию. Книги на  полках явно старинные, это видно по корешкам: золотые пряжки, потемневшая от  времени кожа на  обложках, расплывшиеся неровные буквы, вытесненные на  ручном станке  – все это никак не  могло быть сделано ближе, чем две-три сотни лет назад. Книжные полки отгорожены от  входа массивным деревянным барьером на  фигурных резных колоннах. Справа от  входа, из-за высокого рабочего бюро выглядывает абажур настольной лампы, излучающей мягкий зеленый свет на  невидимую поверхность стола. Валентин в  нерешительности останавливается около двери, ожидая появления кого-нибудь из  продавцов, чтобы не  навлечь подозрения в  воровстве ценных книг. Беспечность хозяев магазина вызывает некоторое удивление Валентина: обычно во  всех торговых точках, где продаются ценные вещи (антикварные предметы, ювелирка и  прочие радости жизни сверх-обеспеченной части общества), любой посетитель сразу сталкивается у  входа с  охраной (живой и  роботизированной), многочисленными камерами слежения и  внимательными продавцами с  цепким взглядом, способными повиснуть на  покупателе, как питбуль на  загривке, и  раскрутить на  пробную покупку самого скупого клиента. Здесь же никто не  встречает Валентина на  пороге, несмотря на  мелодичное звяканье колокольчика над входной дверью. Постояв с  минуту на  правом крыле мозаичного дракона, изрыгающего желтые языки пламени, Валентин различает в  тяжелой тишине еле заметное шуршание, похожее на  энергичное поскребывание мыши в  углу. Валентин, затаив дыхание, вслушивается и  вертит головой, пытаясь выяснить, откуда слышится шорох, как вдруг ясный негромкий голос произносит почти у  него над ухом: “Добрый вечер, господин пастор!”. Валентин подпрыгивает на  месте, из-за чего у  него немедленно отдается эхом недавняя головная боль, и  поворачивается на  голос. Возле лампы, из-за барьера прилавка выглядывает голова с  кудрявой седой шевелюрой по  периметру и  небольшой лысиной на  макушке. На  носу у  головы водружены очки в  массивной оправе с  толстыми стеклами, из-за которых Валентина пронизывающе и  весело изучает мудрый и  слегка брезгливый взгляд, поймав который, хочется встать смирно и  судорожно вспоминать, когда и  зачем в  последнее время приходилось врать и  какие есть на  это оправдания. “Здравствуйте”,  – говорит Валентин, забыв даже удивиться тому, что его знают как пастора,  – “Я просто случайно шел мимо и  зашел посмотреть. Если вы уже закрываетесь, я пойду...”. Не дождавшись ответа, Валентин чувствует слабость в  ногах и  прислоняется спиной к  двери, думая только о  том, как не  упасть в  обморок прямо у  входа и о  том, что чернота в  глазах становится уже невыносимой.

Очнувшись, Валентин, обнаруживает себя сидящим на  неудобном деревянном стуле с  высокой спинкой и  причудливо изогнутыми подлокотниками. Хозяин магазина (или продавец  – по  виду не  скажешь) сидит напротив него на  таком же стуле, сосредоточенно дымя небольшой трубкой, и  пристально рассматривает Валентина. Одежда его выглядит странно: позапрошлого века темный сюртук с  зеленоватым отливом, застегнутый на  все пуговицы, подбородок подпирает высокий воротничок рубашки, туго стянутый шейным платком, довершают картину узкие панталоны  – по-другому не  скажешь  – подобные которым Валентин до  этого видел только на  портретах эпохи лорда Байрона и  революционера Джузеппе Гарибальди. Прическа в  виде игриво завитых кудрей и  пушистых бакенбардов (Валентин едва вспомнил название этой детали на  лице) находится в  полной гармонии с  костюмом их  владельца и в  таком же разительном несоответствии с  тем, как принято выглядеть современному человеку. Мало того  – в  правой руке незнакомца Валентин замечает настоящее гусиное перо, и  кончик его явно испачкан чернилами, словно им только что составляли письмо управителю фамильного имения или отчет о  добытом каучуке председателю Ост-Индийской компании. У Валентина возникает ощущение, что он  присутствует при каком-то костюмированном карнавале или розыгрыше, может быть даже сейчас его снимают скрытой камерой. Он  быстро оглядывается по  сторонам, пытаясь углядеть притаившихся за  шкафом телеоператоров, странный же человек, не говоря ни слова, продолжает спокойно рассматривать своего гостя, словно диковинку, присланную из  заморских колоний. Это не  нравится Валентину. Он  хочет уже извиниться за  свое недомогание, и  откланяться домой, но  человек, не  говоря ни слова, вдруг выпускает из  своей трубки огромное облако, похожее больше на  плотный ком ваты, чем на  табачный дым. Облако секунду висит в  воздухе, затем стремительно разрастается, заполняя всю комнату и  окружая Валентина плотной стеной тумана.

19.00, 20.00

Валентин в  первый момент пугается и  чуть не  падает со  стула, взмахнув руками и  инстинктивно отворачиваясь от  налетающего облака. Дым, однако, не  делает ему ничего плохого, только все окружающее мгновенно теряется в  равномерном сером мареве. Сидевший напротив человек совершенно пропадает в  тумане, вместе с  ним исчезает интерьер магазина, витрины, книжные полки, свет зеленой лампы в  углу и  малейшие проблески уличного освещения. Валентин зачарованно оглядывается, пытаясь увидеть загадочного хозяина лавки и  обнаружить какое-нибудь движение рядом с  собой, но  его взгляд теряется в  мутно-сером нигде, как у  ослепшей в  сумерках птицы. Странно, но  Валентин не  испытывает ни малейшего страха. После первого испуга настроение у  него резко улучшается, и  Валентин довольно озирается вокруг, ожидая, что будет дальше. Кажется, даже самочувствие у  него улучшилось, и  отголоски удушья и  дикой боли в  солнечном сплетении стали совсем призрачны и  далеки. Окружающий дым совсем не  пахнет дымом или табаком, это действительно туман, только очень плотный, так что Валентин едва может различить собственные ладони на  расстоянии вытянутой руки.

Через несколько минут томительной тишины до  Валентина вдруг издалека начинают долетать странные звуки, похожие на  пение лесных птиц. Еще через минуту он  начинает различать шум ветра, шелест листьев вокруг себя и  даже отдаленное бульканье маленького ручейка, словно в  помещении появился декоративный фонтан и  с  ним целый зимний сад с  живым уголком в придачу. Валентин, застыв, слушает эти странные звуки и  не  может даже вспомнить, когда последний раз он  слышал живую природу  – в  прогулке по  лесу или хотя бы в  городском парке. Он  уже очень давно не  был за  городом, и  сейчас ощущение присутствия в  лесной чаще кажется ему совершенным чудом, достойным не  страха, а  восхищения. Откуда-то на  Валентина налетает чуть заметный прохладный ветер, воздух неожиданно наполняется запахом весенней травы и  прелых листьев, и  Валентин с  легким сердцем вдруг решает, что если он  действительно находится в  настоящем лесу, это не  будет для него неожиданностью или чем-то пугающим, а  только замечательным поводом обрадоваться тому, что такие чудеса могут иногда случаться, и  что сейчас это чудо случилось именно с  ним. Сразу после этой мысли туман начинает быстро рассеиваться, словно кто-то разгоняет его широкими взмахами, и  сквозь пасмурные клочья Валентин с  замиранием во  всем, что может в  нем замереть, видит невероятно зеленую листву, мощные изогнутые стволы, яркий солнечный свет, слепящий глаза сквозь густые кроны, травянистый покров с  пятнами прошлогодней листвы, словом, Валентин видит вокруг себя лес, самый настоящий лес, который можно только представить, и  который до  этого момента он  мог встретить только в  своих снах. Стул, на  котором сидит Валентин, стал ровным старым пеньком на  вершине небольшого холма, поросшего тонкими молодыми деревцами и  густым кустарником. Вся книжная лавка вместе с ее  хозяином, и  весь дождливо-снежный мир, где Валентин служил настройщиком пастора в  заштатной церкви, пропали, словно дурной сон, и  он, дрожа от  ощущения чуда, спускается с  холма по  узкой тропинке, старательно наступая на  свежую поросль травы и  задевая плечом нависшие над тропой ветки, чтобы удостовериться, что все окружающее реально и  не  является сновидением или галлюцинацией, привидевшейся ему в  перерывах между приступами странной болезни.

Тропинка ведет Валентина вокруг холма, минуя череду из  ровно обтесанных массивных валунов с  рост человека высотой, расставленных по  периметру словно неподвижная охрана, затем пару раз петляет между деревьями и  решительно ныряет в  глубину леса, в  самую гущу зарослей и  древесных стволов.

Валентин скользит легко и  без усилий, словно плывет в  воздухе, не  касаясь земли. На  мгновение его охватывает страх, что это все-таки сон  – слишком невесомым он  себя чувствует  – но  страх быстро пропадает, и  Валентина охватывает радость и  желание бежать по  тропинке вперед и  вперед, не  останавливаясь и  не  оглядываясь. Он  подпрыгивает и  бросается вприпрыжку, влетев с  разбегу в  зеленую чащу, сквозь которую уходит прочь тропинка. Тонкие ветки хлещут его по  лицу, но  Валентин не  чувствует боли, встречая лес с  радостью и  нетерпением любовника, который может видеться со  своей страстью только раз в  полгода в  окраинной гостинице, полной тараканов и  азиатских гастарбайтеров, подальше от  глаз соседей и  сослуживцев, пока жена и  теща греют вдали на  морском берегу свои дряблые тела, прячась от  солнца под красным зонтиком с  лимонадным логотипом и  слушая томные завывания лучших представителей турецкой эстрады.

Лес промелькнул мимо, словно брызги солнца на  иллюминаторах взлетающего аэробуса, и  тропинка, вдоволь нагулявшись по  чащобам и  кустам, выбегает на  одуванчиковую поляну, плавно уходя дальше вниз, туда, где за  грустными ивами поблескивает гладкая поверхность тихого лесного озера.

Валентин, замедлив шаг, спускается к  воде. Неожиданно у  него появляется чувство, что всюду вокруг него раздается едва слышный шепот, и  чьи-то любящие взгляды сопровождают его. Он  улыбается навстречу неведомым зрителям, и  вот уже близко вода, и  каменный грот со  струйкой дыма, и  красное закатное солнце висит над лесом, и  ручей поет, падая журчащим потоком с  высокого берега и  разбиваясь о  зеркальные воды, и в  воздухе из  блуждающих пылинок собираются мучительно знакомые фигуры, словно давно забытые друзья из  какой-то исчезнувшей прошлой жизни. Они окружают Валентина, и  вот он  уже движется вместе с  ними в  бесшумном танце, и  бородатые сатиры хохочут вместе с  ним и, подбадривая, бьют его по  спине, а  немыслимо красивые наяды, прикрытые только своими волосами, проносятся рядом, на  миг касаясь его бедром, оставляя чуть заметный запах цветов и  ощущение теплого настоящего тела, нисколько не  похожего на  сон или влажные прикосновения холодных водяных призраков.

В наступающем сумраке вечера Валентин отчетливо чувствует запах дыма, и  вот он  оказывается в  просторном каменном гроте, нависшем над озером, и в  глубине грота горит очаг, на  котором шипит и  истекает соком свежая оленина, а  вокруг длинного стола сидят и  танцуют загадочные существа с  желтыми светящимися глазами. Игривые флейты радостно звучат вокруг, хотя здесь не  видно ни одного музыканта, а  время от  времени то там, то сям кто-то заводит куплеты на  непонятном языке, и  после каждого куплета раздается всеобщий смех и  шелест ладоней, словно разные певцы под одобрение публики соревнуются в  искусстве изящно рассмешить гостей. Кто-то дает в  руки Валентину полный кубок, он  бесстрашно запрокидывает голову и  пьет его до  дна и, выпив, застывает, ошеломленный цветочным запахом и  нежным вкусом, которым не  может обладать ни одно вино в  мире, но  тут одна из  наяд хватает его за  руку, и он  несется вместе с  ней в  каком-то странном вальсе, и  смеется вместе со  всеми, когда сатир из  соседнего леса шутит в  песенке над тремя эльфами, заблудившимися в  трех кустах после слишком старательной дегустации разных сортов первого весеннего нектара, а  эльфы в  ответ в  три голоса распевают историю, как один сатир застрял на  всю зиму под упавшим деревом, потому что слишком любил подглядывать за  купающимися наядами.

Наконец, музыка стихает, и  все гости оказываются сидящими вокруг стола, и  кубки снова наполняются, а  потом нежно и  грустно начинает играть флейта, и  теперь пирующие молча слушают пронзительную песню про бесконечную смену времен года, в  которой они обречены вращаться до  самого конца мира, и  про серебряные звезды над невидимым древом, и  про заоблачную родину, которую они смогут увидеть когда-нибудь, когда круг бытия разомкнется и  отпустит своих пленников на  свободу.

Валентин прячет глаза от  сидящих напротив, чувствуя, как к  горлу подступает спазм, и  боль недавнего приступа снова напоминает о  себе. Он  поднимается с  места и  резко поворачивается, желая отойти к  выходу из  пещеры, чтобы никто не  видел его слез, но  вдруг словно что-то щелкает, и  Валентин оказывается стоящим на  улице перед дверью книжного магазина, уткнувшись носом в  витрину, за  которой клубится темнота и  тускло поблескивают стекла книжного шкафа, отражая мигание огней казино, приветливо распахнувшего свои двери через дорогу напротив.

Валентин отпускает ручку двери и  застывает на  месте, усилием воли заставляя себя оставаться спокойным и  не  закричать от  ужаса, что он  снова оказался в  обычном мире, полном только снега, грязи и  человеческих существ, изнывающих от  своей пустоты и  беспомощности. Он  крепко зажмуривается и упирается лбом в деревянную панель на двери, пытаясь снова увидеть вокруг себя лесной мир и  закат над озером, и  грустную песню тоскующего фавна, звучащую в  темной пещере, но  видит только неприличное слово, выцарапанное на  дверной ручке, и  слышит бодрую до  тошноты мелодию, льющуюся на  него словно со всех сторон.

Через несколько минут Валентин успокаивается, и  поднимает голову вверх, мыча невнятные богохульства сквозь стиснутые зубы и  чувствуя, как слезы смешиваются с  дождем у  него на  лице.

21.00

Валентин добирается до  дома пешком, не  желая спускаться в  метро или сесть на  автобус, потому что боится, что не  вынесет присутствия других людей в  одном с  ним помещении, и  его просто вырвет от  соседства очередной парочки, мастурбирующей по  сети с  компьютерными партнерами или при виде какого-нибудь престарелого трансвестита, упорно не  желающего согласиться с  тем, что человек смертен и  продолжающего перешивать свое лицо у  пластических хирургов, чтобы как можно дольше оставаться похожим на  гладкий надувной манекен с  круглой удивленной улыбкой и  резиновым, готовым к  любым жизненным испытаниям, анусом.

По пути Валентин натыкается на  массовую уличную акцию в  честь наступающего праздника любви. Перекрыв широкий проспект, толпа, колыхаясь и  испуская пар от  совместного дыхания, смотрит на  сооруженную поперек улицы сцену, на  которой вскидывает тощие ноги какая-то поп-звезда, демонстрируя зрителям малинового цвета трусы и  посеребренные для большей эротичности застежки на  чулках. Валентин, наклонив голову, быстрым шагом пробирается вдоль стены в  узком коридоре, огороженном металлическими барьерами для таких, как он, случайных прохожих, затыкая уши от  нестерпимого грома в  динамиках, отворачиваясь от  взглядов подпрыгивающих на  месте зрителей и  брезгливо перешагивая влекомый ветром мусор: жестяные банки от  пива и  стимулирующих напитков, пустые пачки безникотиновых сигарет, яркие пластиковые обертки от  стимуляторов и  целые груды скомканных, испачканных в  грязи буклетов торговой марки, спонсирующей этот романтический праздник. Кто-то сильно пьяный пытается остановить его по  пути, схватив за  лацкан куртки и  что-то радостно вопя в  ухо, но  Валентин, не  глядя и  не  останавливаясь, рывком отталкивает его и  идет дальше, не  обращая внимания на  вопли и  ругань, раздающиеся вслед.

Когда Валентин добирается до  дома, дождь превращается в  мелкую крупу, с  тихим шорохом сыплющуюся сверху, уличные экраны и  громкоговорители затухают в  ожидании нового утра, и  только двери многочисленных клубов и  казино продолжают вращаться в  потоке света, впуская и  выпуская людскую массу, жаждущую незаметно утопить несколько часов жизни в  грохочущем и  мерцающем блаженстве психостимуляторов или хотя бы на  миг, пока неизбежный проигрыш еще кажется далеким и  невероятным, ощутить сладость победы над жизнью, чтобы можно было небрежно швырять фишки на  стол, попивать ледяное шампанское и  ловить на  себе завистливые взгляды соседей по  игре, надеющихся, что случай когда-нибудь встанет и на их  сторону.

Валентин поднимается по  грязной лестнице, перешагнув через немытую личность, забывшуюся наркотическими грезами на  площадке между вторым и  третьим этажом. Он  входит в  квартиру, и, захлопнув дверь, долго смотрит на  свое отражение в  мутном, испачканном зеленкой круглом зеркале в  прихожей. С той стороны стекла на  него глядит изможденное лицо с  редкой щетиной на  подбородке, нервным взглядом и  синими тенями вокруг глаз. Валентин опускает глаза, потом снова натыкается на  свой затравленный взгляд и  вдруг лихо усмехается сам себе и  резко повернувшись, выходит из  квартиры. Он  бежит вниз по  лестнице, прыгая через несколько ступенек и  небрежно размахивая своей сумкой, словно сбросил с  себя тяжелый груз и  теперь решительно и  весело скачет навстречу свободе. На выходе из  подъезда Валентин спотыкается и  застывает на  месте, потом, после секундного раздумья, разворачивается, легкими прыжками взбегает на  третий этаж и  без колебаний жмет кнопку звонка соседской квартиры. Когда через несколько минут настороженных расспросов дверь открывается, и  Валентина встречает Ахмед, готовый встретить банду ночных скинхедов, в  семейных трусах и  с  бейсбольной битой наперевес, Валентин широко улыбается и  выдыхает: “Поехали, я вас распишу!”

22.00

Валентин бегает по  пустой церкви, расставляя разноцветные подарочные свечи, купленные в  ближайшем круглосуточном супермаркете, и  развешивая иконы, нелегально избежавшие утилизации. Ахмед пытается помогать ему, застряв в  дверях с  бронзовой купелью размером с  небольшого теленка, которую он  зачем-то героически дотащил на  себе из  подвала на  первый этаж и  там уперся в  непроходимый дверной косяк. Весь свет в  церкви погашен  – для конспирации и  просто чтобы не  портить торжественный момент  – только желтые огни свечей постепенно загораются один за  другим, да в  узкие окна наверху пробивается болезненное галогенное мерцание уличных фонарей и  рекламных установок на  крышах домов. Мария медленно идет по  периметру церкви, аккуратно зажигая свечи. С  передней скамьи за  всем этим приготовлением наблюдают удивленные дети, наспех одетые в  парадные костюмчики  – еще полусонные, но  уже почуявшие, что тут пахнет приключением и  последующим шоколадным тортом, а  может, и  еще чем получше. Пастор, накрытый до  пола зеленой бархатной занавеской, недоуменно шуршит сам с  собой  – звук у  него вырван с  корнем, чтобы не  осквернял глупой болтовней храм божий.

Валентин бросает взгляд на  новый интерьер и, оставшись довольным, взбегает наверх в  служебное помещение, чтобы переодеться. Облачение он  приготовил сразу по  прибытии  – древний куколь с  золотым шитьем, и  теперь, торжественно и  не  спеша, Валентин одевается, пытаясь разглядеть себя в  неровной поверхности зеркала над умывальником.

Через десять минут Валентин спускается вниз и  предстает перед присутствующими. Дети от  удивления вскакивают с  места и, подбежав, окружают Валентина, робко трогая его за  полы одежды. Ахмед и  Мария стоят у  наспех сооруженного алтаря и  наблюдают все происходящее, улыбаясь и  взявшись за  руки, словно настоящие молодожены. Если быть точным, в  основном улыбается Мария, Ахмед же смотрит на  Валентина доброжелательно, но  чуть-чуть настороженно. В машине по  пути в  церковь он  пытался договориться о  цене и  до  сих пор не  может поверить, что Валентин не  возьмет с  них ни гроша.

Валентин уже хочет подойти к  алтарю и  начать обряд, но  останавливается на  месте: “Простите, забыл еще одну важную вещь!”. Он  снова поднимается наверх и  возвращается с  клавиатурой и  маленьким монитором подмышкой, внешним настроечным терминалом наперевес и  коробкой с  набором отверток в  зубах. Отбросив край покрывала, Валентин, откидывает крышку с  разъемов и  несколькими энергичными движениями отвинчивает весь бок у  пастора. Работать в  полном облачении неудобно, но  Валентин не  обращает на  это внимания, решив, что ему не  придется долго возиться. Внутри в  переплетении проводов, тихо жужжат вентиляторы и  задорно подмигивают сигнальные диоды на  зеленых пластинках микросхем. Валентин втыкает клавиатуру и  монитор, несколько секунд смотрит отчет о  состоянии пастора, хихикнув над тревожным сигналом о  поломке звуковой системы, затем тщательно выбирает отвертку и, почти улегшись на  пол, лезет руками в  мерцающее железное чрево. Снизу под пастором из  пола выходит провод, который идет прямиком в  региональный информационный Центр обслуживания клиентов, а  оттуда  – в  недра небоскреба Епархиального управления на  центральном проспекте столицы. Всем служащим церквей категорически запрещено самостоятельно отключать пасторов от  Сети  – только предварительно известив руководство и в  присутствии техников, присланных из  Центра. В  разъем провода встроена сигнализация, секундного выдергивания штекера из  гнезда будет достаточно для профилактического отключения церкви от  обслуживания с  немедленным выездом бригады техников для проверки состояния оборудования. Все эти предосторожности понадобились епископам, чтобы предупредить возможные противоправные действия со  стороны желающих вскрыть защиту пасторов и  воспользоваться немалыми полномочиями, которые даны им государством в  отношении записи актов гражданского состояния, доступа к  ведомственным базам данных и  прочими возможностями распоряжения судьбами прихожан.

Однако на  всякую невинность всегда найдется коварный соблазнитель, и  Валентин спокойно проделывает нехитрый фокус: выдергивает сетевой кабель, замкнув отверткой контакты сигнализации, и  быстро вгоняет на  его место шнур от  настроечного терминала. Теперь ни одна сука в  Центре не  догадается, что пастор отключен от  сети, и  с  ним можно делать все, что захочешь. Если спросить Валентина, то он  больше всего хочет разнести пастора на  мелкие пластмассовые брызги, желательно с  помощью портативного гранатомета, любимого оружия террористов, но  сейчас он  только перезагружает его и во  время загрузки переводит в  настроечный режим. Настроечный режим означает, что пастор не  будет стопориться и  мычать про нарушение юридических норм при попытке проведения незаконных операций, потому что будет думать, что это делается в  процессе технического обслуживания, для которого, собственно, и  существует настроечный режим. Валентин для пробы запрашивает распечатать свидетельство о  рождении на  имя Платонуса Аристотелиса и, удовлетворенно скомкав гербовую бумажку с  лиловой печатью, снова лезет под пастора и  тем же нехитрым макаром втыкает обратно шнур из  Центра. Теперь пастор снова подсоединен к  федеральной сети клиентского обслуживания и  имеет доступ ко всем записям в  государственном реестре актов гражданского состояния. И поскольку пастор находится в  настроечном режиме, а  Центр об этом не  знает (железный болван и  не  подумает проверить свое состояние, он  по-прежнему считает, что подключен к  настроечному терминалу, который имитирует наличие сети обслуживания), то Валентин получает полную власть проводить любые гражданские операции, регистрации и  транзакции, пока в  Центре не  заметят это, не  спохватятся и  не  пришлют для усмирения роту внутреннего спецназа, славящегося отменной школой преследования провинившихся настройщиков и, по  слухам, время от  времени занимающегося физическим устранением тех, кто причинил наибольший вред матери-Церкви.

Валентин поднимается на  ноги, недовольно отряхивая свои одежды: все-таки нужно было подготовить пастора заранее, чтобы не  пачкать пылью парадное облачение. Мария подает ему бумажную салфетку, которой Валентин вытирает вспотевший лоб, второй салфеткой она тем временем ловко собирает сопли у  младшего сына и  одновременно сердитым шепотом приказывает детям сесть на  место.

Валентин возвращается к  алтарю и  жестом показывает новобрачным, чтобы они подошли к  нему:

- Во имя Отца и  Сына и  Святаго Духа...

23.00

Законные муж и  жена, Ахмед и  Мария вместе с  детьми отправляются в  ночной супермаркет, купить конфеты, торт с  шампанским и  отметить дома свою свадьбу. Валентин провожает их  до  дверей, обняв всех на  прощание и  еще раз отказавшись от  двухсот евро, предложенных ему Ахмедом.

- Живите счастливо,  – напутствует он  их,  – Не ссорьтесь.

Кажется, оба готовы расцеловать его. Валентин чувствует, что сейчас тоже растрогается и  заплачет вслед за  Марией и, торопливо пожав руку Ахмеду, захлопывает дверь.

Только что Валентин совершил тяжкое преступление: оформил незаконный брак иммигранта и  местной женщины. Уже давно, из-за наплыва жителей из  менее благополучных или неблагонадежных стран, их  пребывание жестко ограничивают и  запрещают получать им  гражданство. Практически единственным реальным способом добыть заветный паспорт (кроме двадцатилетней службы в  Иностранном Легионе или обладания миллионным состоянием с  безупречным налоговым досье) является брак с  коренным жителем – законному супругу государство не  имеет права отказать в  проживании вместе со  своей половиной. Ни  один заключенный брак не  может быть расторгнут без согласия супругов, потому что это нарушение прав человека. Но и  ни один брак с  иммигрантом без вида на  жительство не  может быть заключен, потому что это нарушение Закона о  Въезде и  Выезде и, как минимум, трех статей Уголовного кодекса. Так государство попыталось закрыть матримониальную лазейку для нежелательных иммигрантов. На этой почве в  обновленной Церкви вовсю процветают различные махинации с  оформлением незаконных браков. Недобросовестные наладчики и  священники орудуют практически в  каждой епархии, невзирая на  то, что Служба безопасности совместно с  соответствующими государственными органами жестоко преследует мошенников, пытающихся заработать на  желании выходцев из  бедных, но  своенравных держав сменить гражданство с  помощью получасовой церемонии у  брачного робота и  получать все тридцать пять видов пособий, положенных коренным гражданам.

Большинство подобных браков действительно являются фиктивными, и  они распадаются сразу же по  истечении пятилетнего испытательного срока, установленного законом для смешанных пар, в  течение которого они должны изображать счастливую совместную жизнь (обязательно проживание в  одном жилище) и  совместное ведение дел (были случаи, когда прокурор доказывал недействительность брака на  основе чеков из  супермаркета: супруги пробивали свои покупки отдельно друг от  друга). Хорошо еще не  требуется доказательств совместной интимной жизни, хотя некоторые сенаторы предлагали разрешить неожиданные полицейские проверки, чтобы выяснять, спят ли подозрительные супруги в  одной кровати.

К несчастью для влюбленных по-настоящему, закон касается и их  тоже. Гражданин страны не  имеет права вступить в  брак с  незаконным иностранцем, пусть даже оба не  могут жить друг без друга, и  несмотря на  любое количество совместно нажитых детей. Хуже того: любой выходец из  неблагополучного мира с  обычным белым удостоверением без вида на  жительство должен в  обязательном порядке профилактически покинуть страну через пять лет проживания, без права вернуться в  течение следующих пяти лет  – чтобы не  завел лишних связей и  не  привыкал жить в  цивилизованном мире. Как раз такая принудительная высылка грозила Ахмеду, и  только законный брак с  Марией, с  которой они жили вместе уже лет семь, отвел угрозу принудительного разделения семьи. Ахмед сам добавил себе два года пребывания в  стране к  положенным пяти, устроившись за  взятку охранником на  почтамте  – там по  статусу государственного служащего полагается прерывание срока высылки не граждан. Но  смена начальства почтамта разрушила идиллию, и  уволенный Ахмед уже получил уведомление о  выезде в  двухмесячный срок и  тихий ужас жены, представляющей свою жизнь в  ближайшие годы: без работы, без мужа, с  тремя малолетними детьми на  руках. Теоретически можно было поехать всем вместе на  родину Ахмеда, но  это было равносильно групповому самоубийству. Его соплеменники уже лет пятьдесят не  занимаются ничем, кроме гражданской войны и  торговли героином, и  участь, которая ждала бы всю семью,  – это выращивание опийного мака, участие в  стычках с  соседними племенами и  скорая смерть: от  шальной пули, от  инфекции, от  голода, от  пыток, от  кинжала в  спину, от  камней истинно верующих и  еще от  нескольких сотен вариантов смертей, которые наперебой старались бы попасться на  пути молодой семьи.

Именно поэтому Ахмед так настойчиво предлагал Валентину взять хотя бы пару сотен евро, и  именно поэтому у  Марии был такой благодарный взгляд. В глубине души она даже немного жалела Валентина: кажется, молодой человек слегка тронулся рассудком, и  наверняка в  ближайшем будущем ему светит удавка церковного спецназа, или тюрьма, или принудительная психлечебница.

Валентин не  заметил ее  жалости, а  если бы заметил, рассмеялся бы в  ответ.

14 февраля, 00.00

Валентин выходит из  церкви, оставив дверь незапертой. Ему больше нет дела до  сохранности казенного имущества, он  даже не  стал гасить свечи вопреки строгой инструкции противопожарной безопасности, решив, что с  ними храм хотя бы немного будет похож на  храм, и  что, возможно, кто-нибудь заглянет сюда в  ближайшие пару часов и  захочет посидеть в  тишине среди дрожащих огней под строгими взглядами святых на  настоящих иконах, вновь появившихся здесь после долгого отсутствия.

Валентин одет в  старый выцветший джинсовый костюм, в  котором когда-то мотался в  составе гуманитарных миссий по  вымирающим африканским деревням и  работал кормом для москитов в  археологических экспедициях в  амазонской сельве. Униформа наладчика вместе с  дисками обновления программы пастора, должностными инструкциями и  прочим хламом заброшена в  дальний угол служебной каморки, и  Валентин больше никогда не  собирается вновь одевать ее  и  возвращаться в  свою прежнюю жизнь.

Сверху, откуда-то из  пропасти между неравномерными изломами крыш и  светящихся вывесок нестройной массой вылетают набухшие от  влаги снежинки, медленно кружась, словно оседающие на  дно стакана чайные хлопья. Время от  времени холодные порывы ветра нарушают порядок их  движения от  небес к  земле, не  позволяя им упасть и  замереть на  месте, и  влекут за  собой вдоль поверхности асфальта вместе с  обертками от  конфет, упаковками от  жвачек, обрывками буклетов и  прочим мусором, оставшимся от  праздничной суеты и  теперь постепенно разлетающимся по  всему городу.

Валентин неслышно шагает по  улице, улыбаясь, как подросток, впервые поцеловавший неприступную одноклассницу. Ни городской пейзаж, ни лица редких встречных прохожих больше не  раздражают его. На огромном фасаде “Холидей Инн” над его головой загорается на  секунду, затем мигает и  гаснет, и  через несколько мгновений снова загорается, уже ярко и  устойчиво, надпись размером в  десять этажей на  фоне розового сердечка: “С днем Любви!”. И ниже  – помельче  – “Влюбленным  – праздничные скидки до  20%!”. Валентин оглядывается и,  улыбнувшись, показывает в  сторону надписи язык и  делает неприличный жест рукой. Словно в  ответ ему вокруг сердечка вспыхивают и  бегут по  кругу огненно-красные буквы: “С  Днем Святого Валентина!”. Валентин хохочет и  отворачивается, беспечно уходя прочь по  светящейся дорожке между враждебно нависшими над ним темными тушами небоскребов.