Брат

1

Жили-были в старинном граде Тула, что старше Москвы три дружных и смышленых брата, эдакие молодцы-удальцы с большими «енками» и очумелыми головами.

Старший умный был детина, средний был и так и сяк, а младший – обычный. Обычных в жизни больше. Назовем его Михаилом. Он с детства был с «пулей» в голове и с романтикой в заднице, поэтому стал простым флотским офицером. Мало этого, после окончания военной бурсы он добровольно изъявил желание служить не где-нибудь в теплых и блатных краях, а на нашем славном и бедовом Тихоокеанском флоте.

Все знали, что если Михаил что решит - то выполнит, то есть выпьет всю чашу дерьма до дна. Его сборы в дальнюю дорогу жизни были недолги. Семья проводила своего романтика, как полагается чин-чинарем. Стала ждать от него добрых вестей, то есть когда он выбьется в люди и станет Адмиралом.

Все хорошо и прекрасно, но через некоторое время с окраинных российских краев приходит страшное известие-беда: Михаил при выполнении очередного служебного задания на эсминце «Безумном» погиб. Что делать?

Матушка, как и положено, в таких трагических случаях, срочно собирает всех своих домочадцев на общий семейный совет и скорбно молвит.

- Сынки! Увы, ваш родной брат умер… - тяжело вздохнув, она продолжила. - Родился он в Туле, поэтому похоронить нашего любимого Мишу надо по-христиански в родной земле на Мыльной горе. Вот вам деньги, быстро собираетесь, поезжайте во Владивосток и привезите его тело домой...

Послушные братья, молча выслушали скорбный наказ матери, быстро собрались и поехали туда «куда Макар телят не гонял». Ехать надо было очень-очень далеко и долго. Над братьями довлело горе, поэтому, как давно повелось на Руси, они свою печаль в восьмидневной дороге заливали… Чем? Правильно - водочкой.

В итоге, когда добрались до печального места у них денег на цинковый гроб, оформление документов и аренду места в железнодорожном почтово-багажном вагоне поезда для перевозки груза «200» обратно через всю страну не хватало. Хоть самим ложись и помирай. Как быть?

Наши ребята, хотя и молодые, но не глупого десятка. Принимают простое, как грабли решение. На последние деньги берут три билета в купейный вагон на ночной поезд «Владивосток-Тула». Тихо, под вечер забирают тело брата из морга военно-морского госпиталя, одевают труп в цивильную одежду, предусмотрительно прихваченную из дома, причесывают и ставят останки на ноги.

Кладут руки братца на свои могучие плечи, кепку на глаза. Спрыскивают всю свою «святую троицу» последней водочкой и как бы выпившей, качающейся, как часовой маятник, дружной компанией садятся в ночной «толстый, жирный поезд пассажирный».

Проводница вагона, эта хранительница вагонного титана и страж вонючего туалета, естественно пытается этих архаровцев в вагон не пустить.

- Своих забот, что ли мало? Вы еще пьяные лезете…

- Нечего красавица… не беспокойся. Проспимся - утром будем, как свежие огурчики...

Так с уговорами парни бочком просачиваются, как радиоактивная пыль в купе своего вагона. Братца своего смертельно уставшего тоже втягивают в вагон, как расплывшийся палтус и аккуратненько кладут на нижнюю полку. Сами располагаются напротив. Отдышались. Сели. Закурили. Загрустили.

Из-под вагона раздается протяжный звук выпускаемого сжатого воздуха из-под тормозов. Скрипят в нетерпении колеса, напрягаются сцепки состава. Вагон словно в дреме дергается. Сначала немножко назад, а потом вперед. Ну, слава богу – поехали.

Ребята начинают обустраиваться. Головку Михаила кладут на подушку, кое-как причесывают и поворачивают к стенке, что бы никто случайно не увидел его похоронно остекленевшие сырые глаза. Тело заботливо прикрывают протертым до шпал клетчатым солдатским одеялом.

Создают обычную дорожную обстановку для поезда - человек устал в дороге, отдыхает от трудов праведных. Вот только верхняя полка над смертельно «уставшим» телом братца Михаила остается пока свободной. Но как говорят в народе: свято место - пусто не бывает. Черт он рядом с нами ходит.

Утром, когда два брата-акробата с большого «бодуна» еле-еле просыпаются – звучит аккуратный, стеснительный стук в железно зеркальную дверь траурного купе.

- Разрешите! - перед парнями предстает во всей своей красе молодой золотопогоный лейтенант советского военно-морского поезда.

Откуда взялся? А бог его знает. Может во Владивостоке опоздал на поезд и бегом только в Хабаровске догнал? По облику летюхи видно, что он, переругавшись с проводницей, еле-еле просочился в поезд. Чувствуется, что он давно уже не видел красивых женщин, и тревожное ожидание встречи с ними в поезде переполняет его выше коленок. В глазах моряка можно было прочитать его мечты о том, как он входит в купе, а там едет одинокая несчастная девушка, которую надо вначале внимательно выслушать, поддакнуть, а потом обласкать и пригреть… Лейтенант предусмотрительно в дорогу прихватил спиртика и кое какую закусь.

- Это пятое купе? - с обаятельной улыбкой флотской дуранды, спрашивает он молодых мужиков. - Здравствуйте! Будем знакомы… Мне до Тулы! А вам?

Ребята начинают понимать, что это видимо хозяин их пустующей верхней полки. Перемигиваются, обрадовано машут головами, приветствуют новичка.

- Здорово, земляк! Конечно, какой может быть разговор. Компанией ехать лучше. Мы вот тоже до Щегловской засеки добираемся, чтоб она вечно засеклась…

Михаил тем временем продолжает безмятежно «спать». Видя это, братья, понимающе между собой значительно переглядываются и быстро просят нового попутчика.

- Командир! Дорогой! Мы тут в вагон-ресторан хотим сходить, позавтракать. Да, и «полечиться» после вчерашнего не мешает. Если наш братан проснется - скажи ему, будь добр, что мы скоро придем. Пусть он не переживает…

- Нет проблем, ребята… - флотский офицер, у которого мозг постоянно отдыхал, утвердительно качает своей головой, да так усердно, что белая фуражка с золотым «крабом» во лбу чуть ли не слетает с его служивой коротко постриженной головы.

После ухода попутчиков лейтенант любопытно выглядывает из купе с обычной мыслью простого пассажира – до поездного скандала еще далеко или нет? Закрывает застревающую на ржавых полозьях входную зеркальную дверь и начинает обстоятельно обустраиваться в тесном купе.

Первым делом служивый, в хорошем расположении духа, напевая вслух знаменитые на флоте строчки «А волны и стонут, и плачут… и бьют о борт корабля», встает на раскладную лесенку и пытается поставить свой чемодан на верхнюю багажную полку. Но при очередном покачивании вагона на кривой стрелке стыка волнистых рельсов, невольно теряет равновесие. Непроизвольно роняет свой чемодан, который с молодецкой удалью с высоты кабрирует железным уголком прямо на голову Михаила. Блямс…

Белая простыня тихо сползает с «задумчивого» лица Михаила, голова с прилипшей мухой на причесанном чернявом чубчике, с хрустом театрально откидывается от стенки купе. Колюче молчаливо застывает с неподвижными зрачками, загадочно уставившись в не застегнутую ширинку флотского офицера. С полки, как порочный адамов плод начинает свисать посиневшая рука. В купе сразу же становится грустно, будто в каюте у старпома.

В горячем мозгу молодого парня мгновенно, в считанные секунды проносятся страшные мысли-вопросы: Что я наделал? Убил? Неужели теперь тюрьма? Конец всей моей карьеры, жизни? Как же теперь - в морях мои дороги? Что теперь будет со мной? А любовница, что уже неделю стоит в сенях не «полюбленная»? Что будет с геранью на балконе? Да и собаку придется отдавать соседям… – продолжает думать молодой парень.

В голове у «убивца» возникают одна картина страшнее другой. Все в свежей поленовской палитре. Струпья холодного пота начинают обжигать лопатки флотского пахаря моря. Сердце, ломая хрупкие ребра, спешит выскочить через горло. Тихо шифером шурша - едет крыша не спеша!

Моряк есть моряк, тем паче военный. Усилием воли он берет себя в руки. Завязывает своего «гвардейца» узлом и начинает думать. Хотя, самое страшное на флоте – это думающий офицер. Сколько он приносит бед и несчастий на флоте - не сосчитать. В мирное время - это смешно, а в военное - наводит панику! Что делать?

Отчаянное решение рождается мгновенно. Лейтенант быстро закрывает купе на металлическую щеколду, открывает грязный «иллюминатор» вагона, подхватывает под окаменевшие микитки «убиенное» им тело попутчика и взваливает его на плечо.

- Двум смертям не бывать, одной не миновать!

Морячок решительно, как хирург на операции, выталкивает тело Михаила на ходу поезда в открытое окно на встречные расплавленные железнодорожные пути. После этого с глубоким чувством исполненного долга удовлетворенно вытирает руки о засаленные оконные шторки и закрывает окно, поправляя бело-голубые МПСовские занавесочки.

Быстро и аккуратно заправляет по-флотски коечку и с душевным облегчением, как ни в чем не бывало, садится за столик у окошка, по стеклу которого ползет ленивая антрацитовая муха. Начинает беззаботно любоваться бескрайней Россией с девственно чистыми пшеничными полями, думая «до чего же прекрасна наша страна!». Ни в какой другой стране он не был, поэтому был убежден, что в СССР дерьмо самое лучшее и вкусное в мире!

Оранжевые солнечные зайчики продолжали играть на стенах купе в догонялки над его бездумной головой. Вдали быстро проносились бескрайние березовые просторы России, покрытые божественным матовым (матом) светом. Бесконечные рельсы ноют, как испорченные скрипки, о чем-то поют телеграфные провода, соединяя разные миры.

За окошком попадались непроходимые топи, овраги, кедры и лиственницы. Запах навоза навевал легкую меланхолию. На переездах у склоненных шлагбаумов стояли одинокие обходчики, с завистью глядящие на мимо них пробегающие составы. Поезд весело прыгал на стрелках, взахлеб стуча своими квадратными колесами по широкой русской колее.

Глядя на ситуацию в купе, семафоры от испуга стали зажигать зеленые огни, чтобы наш поезд быстрее бежал к концу нашего рассказа. Локомотив свистел и шикал, а занавески стали краснеть от действий офицера. Не смотря на это, парень, как и полагается в пути, расстилает газетку, раскладывает на столике в купе свой нехитрый скарб.

Жаренного синего куренка в хлебных крошках с прилипшей влажной бумагой, вареные вкрутую куриные яйца, соль с перцем, помидоры и огурчики. Пузырь разбавленного спирта настоянного на зверобое ставит справа от себя. Начинает, как кот с хорошим флотским аппетитом все это поглощать в свое здоровое военное чрево, запивая всё «огненной водой».

Локомотив, радуясь решению лейтенанта, широко и весело несется к синеющей кромке горизонта, горячо стуча колесами на стыках рельсов. Уже замечено, быстрая езда делает всех счастливыми.

За окном вагона продолжает кружить полдень и нестись бескрайние дремотные просторы заколдованной на веки жуткой таинственной и ветхозаветной России. «И с полей доносится налей...»

Электровоз с оглушительным грохотом мчится по мосту. Мимо вагонов мелькают ржавые мостовые перекрытия. Поезд трубно гудит на всю округу, распугивая голубей-горлиц на телеграфных проводах. За вагоном скачут галопом голодные зайцы в надежде полакомиться объедками, которые выбрасывают пассажиры из окон. В соседнем купе веселые комсомольцы из стройотряда возвращаются со строительства БАМа, под гитару весело поют звонкими голосами:

Поздняя осень, на кладбище старом,

Два старика чей-то гробик несут.

И кого-то, ругая, и кого-то пугая,

Как будто ненужное что-то несут…

Через часик другой, поправив «головки» бутылочным пивком и железнодорожной водочкой, помянув Михаила, братья в хорошем траурном настроении приходят из поездного ресторана в купе. Глядят на полку Михаила, а там... пусто, как у них в кармане.

Постелька аккуратненько, по-флотски заправлена, в купе чистота и военный порядок, аж «Шипром», как во флотском публичном доме, воняет. Их попутчик лейтенант, как ни в чем не бывало, доедает резиновое бедро петуха, со смаком запивая его спиртиком.

Флотский парень продолжает, как бы с «интересом» безмятежно любоваться прекрасными картинами бескрайне красивой русской природы через пыльное окошко купе, по которому ползет уже беременная помойная муха, дрожа от зноя увиденного.

- А г-где б-братец? – протерев обведенные синими кругами глаза и заикаясь от нервного шока, в приподнятом траурном настроении спрашивают ребята у лейтенанта.

- Мужики! Не волнуйтесь! Сейчас вернется! Он просто вышел… покурить, - спокойно говорит лейтенант, будто серпом по коленке машет и непроизвольно осеняет себя крестным знаменем. – Прости нас Господи... Все там будем…

- К-куда вышел?… - парни от удивления ошалевают.

Лейтенант в их глазах на миг подпрыгивает с сидушки полки и повисает в воздухе, как сопля в стакане.

- В тамбур, наверное… - спокойно «подсказывает» флотская мензула, пережевывая очередной кусок курицы и хлебосольно приглашая попутчиков к столу, мол, успокойтесь и подкрепитесь. - Куда же еще?

- Дурик! Какой, в задницу, тамбур? – братцы тоже крестятся. - Он же не курит!

Офицер как бы непонимающе пожимает плечами, поправляет галстук и залпом выпивает очередной стакан огненной жидкости, продолжая свою дорожную трапезу. Одобрительно качается хвост копченого палтуса, пасть которого сверкает ослепительно белыми зубами, как в отполированном волнами черепе.

Сцена достойная страшного пера Достоевского. Мужиков хоть самих вперед ногами из купе в тамбур выноси… «покурить». Чем заканчиваются разборки в купе - опустим, хотя звук разбитой посуды, хай и крик мужиков стоял на весь вагон еще долго, чуть не согнав поезд с путей. Здесь слишком заумные сказали бы:

- Так это же старый анекдот! Такого не могло быть!

Увы, мой дорогой мой чудный читатель! С нами, флотскими и не такое может быть!

2

«Приключения» бренного тела Михаила и наш сюжет на этом по идее должны были закончиться, но, увы, они не заканчиваются. В нашей истории слышится резкий свист локомотива.

По встречным рельсам, ведущим обратно на край земли, куда «ненароком» упало бренное тело, едет, скребя колесами по рельсам уставший товарный железнодорожный состав с хвостом из несколько десятков полувагонов, цистерн и хопров. Длинной вереницей один за другим, как караван судов, тянутся товарные вагоны, поднимая пыль в полосе отчуждения.

Машинисты, периодически прикуривая от встречных семафоров, видят на шпалах не шевелящегося человека. Просыпаются, выжимают сцепление, нажимают тормоза и начинают, как звонари в сельской церкви усиленно «звенеть» во все свои колокола.

- Никак, пьяный? – расставив ноги на тряском полу локомотива, летящего по глухим просторам России, говорит угрястый помощник, недавний выпускник ПТУ, хотя до ближайшего населенного пункта сотни километров и все лесом.

Старший опять дает длинный гудок, стараясь привлечь внимание незнакомца к себе, но «он» признаков жизни не подает. Локомотив продолжает свистеть, шипеть, стучать от возмущения буксами о рельсы, пыхтеть и сопеть.

- Стоп-кран! – истошно хрипит машинист и включает экстренное торможение состава, повисая мешком с дерьмом на реверсе.

Молодого помощника сковывает страх и ужас, сдавливает виски и сбивает дыхание. Ноги становятся чужими и ватными. Локомотив на полном скаку будто спотыкается о рельсы. Сила инерции бросает машинистов на панельную доску чуть, не расколотив их головы. Вагоны от возмущения начинают топать своими колесами во весь опор, выть и скрипеть буферами, как беременное стадо кашалотов, но толку от этого мало.

- Полный назад! - командует машинист.

Какой к едреной бабушке - «Назад!» Поезд - не лом, который поставили и он стоит, как вкопанный. Тормозной путь товарняка, как и у корабля, иногда уходит за выпуклый горизонт. Раздается свист сжатого воздуха.

- Хана мужику... – успевает сказать помощник машиниста и тенью пропадает в машинном отделении электровоза.

Состав продолжает визжать, как раненый зверь и елозить по рельсам, как солитер. Пока эшелон тормозит по морщинистым рельсам, то успевает, протащить тело на передних решетках локомотива по пропитанной мазутом земле на приличное расстояние.

- Приехали, мама наша женщина! – выдавливает из себя старшой.

Встали. Глубокая тишина, как в морге начинает закладывать уши. Появляется помощник с шишаком во лбу и с бешеным взглядом глаз, в которых не отражается ни одна мысль, кроме далекой кромки леса.

- Успокойся... – говорит машинист своему помощнику. – Не впервой ведь...

Машинисты, как ошпаренные кислотой спрыгивают из кабины электровоза на железнодорожный откос и видят ужасную картину из фильма ужасов. Растерзанное ими тело молодого человека на железнодорожных путях запутало рельсы и шпалы. Везде кровь и мясо.

С кустов капают его жидкие мозги. Кошмар-р-р.

- Задавили? - глядя на старшого, в ужасе вопрошает помощник, готовый упасть в обморок.

Ему кажется, что прошла вечность, как они увидели человека на путях, хотя минуло не более трех минут.

- Да, пожалуй... - соглашается машинист.

Что делать? Как нам быть? Опять, уж в который раз, в нашей истории встают ребром проклятые русские вопросы, от которых на Руси свихнулся ни один писатель. На длинном перегоне жизнь сразу становится веселой.

Железнодорожники, как и их предшественники, да, наверное, многие в нашей стране долго не думают, благо, что в этой заповедной сибирской глуши зрителей и свидетелей нет. Быстро принимают неординарное решение. Берут «задавленное» ими тело Михаила под вялые микитки, то есть руки, тащат его подальше от железнодорожного полотна к какой-то ограде из колючей проволоки и ставят оное к одному из железобетонных столбов ограждения.

Отряхивают цивильный костюмчик парня, завязывают шнурки на ширинке и прикрывают затуманенные очи помятой товарняком клетчатой кепочной. Быстро смываются с места происшествия, оставляя за собой только оседающий пух от одуванчиков и вспугнутых сорок на телеграфных проводах.

Безжалостный поезд дает прощальный гудок, быстро скрывается с места и уходит за русский бескрайний горизонт, как глиссер за буйки. Начинается очередной крутой виток Гистерезиса нашей истории.

3

На свежем воздухе многострадальному телу братца Михаила нужно было, как бы «отдохнуть и успокоиться». Ан-нет, ограда оказывается ограждением «особо важного государственного военного объекта», который стойко, ничем не отвлекаясь, как положено Уставом охраняет вооруженный караул.

Часовой рядовой Нахуйдинов, лениво обходя вверенный ему пост, доходя до того места периметра, где скромно «притулился» наш герой, видит невероятную картину. Около бздительно охраняемой им территории, в запретной зоне, куда посторонним проход категорически запрещен, обхватив руками столб ограждения, что тебе Есенин березку, как бы «прячется» ужасного вида подозрительная личность в бандитской кепке скрывающей вражеское лицо. Одним словом - нарушитель. Враг народа!

Риторических вопросов «Как быть и Что делать?» долго сопровождающих нашу историю у него не возникает. Все расписано четко и ясно в Уставе гарнизонной и караульной службы.

- Стой! Хто ыдэш! – выкрикивает часовой ремнем привязанный к карабину.

Возглас представителя великого татарского народа, уроженца деревни Муслюмово, где постоянно льют дожди, звучит так громко, что галки на проводах кувыркаются с изоляторов в траву и примерзают к траве. Караульный вздыхает, на всякий случай монгольским лицом молится на восток и дублирует голосом лай караульной собаки.

Рамиль, простой как хозяйственное мыло служит по простому принципу «Лучше перебздеть, чем недобздеть!», поэтому, видя на своем посту постороннего нарушителя, выплюнув потухший папиросный чибарик, грозно опять вопрошает:

- Стой! Стрэлать буду! – взяв карабин на изготовку, солдатик отважно щелкает затвором.

В ответ тишина, как в холодильнике. Рамиль смел, настойчив и упрям, как сто азиатов вместе взятых. Недаром он потомок Мамая и в его теле течет татарская кровь. Мимо него и муха не проползет.

- Ыдэш? – снова спрашивает распятый на карабине караульный, но в ответ опять молчание.

- Послэдный раз спрашываю. Ыдеш? (гробовое молчание). Якши! – мол, хорошо и дает предупредительный выстрел в воздух, на который «незнакомец» тоже не реагирует. - Ну, тогды болшэ ходыт нэ будыш… экарный бабай!

Дальше Нахуйдинов ставит карабин на колено правой руки, наводит калибр дула ствола на незнакомца, прищуривает свой раскосый скифский

«прицельный», то есть правый глаз, совмещает «воображаемую линию, называемую осью ствола» - прицел с горизонтом квадратного подбородка нарушителя. Потом задерживает дыхание, выбирает, как заправский бельчатник свободный ход курка и плавно нажимает спусковой крючок «спусковым», то есть указательным пальцем.

- Хазер! Получы басырман грынату… - следуют точные выстрелы на поражение.

Незнакомец, как дуршлаг, покрывается дырками от стрельбы. Одна из пуль застревает в зубах. С глубоким чувством выполненного долга перед Родиной и Аллахом Рамиль отряхивается и пытается поговорить с телефоном. Телефон разговаривать с ним не хочет. С пятого раза полевой телефон оживает матом начальника караула и наш чингизхан докладывает.

- Лэйтэнант! Прынымай шайтана…

Начкар, молодой флотский офицер, любитель на службе теребить «муму» где надо и не надо, получив доклад от «бздительного» часового, но из-за плохой слышимости в стареньком полевом телефоне, от своей бестолковости ничего не понимает «что к чему и почему». Как и полагается молодому бездельнику, задницу от своего лоснящегося от служивого пота дерматинового топчана в комнате начальника караула не поднимает. Продолжает лежа увлекательно читать затертую до дыр общественную книжку «Королева Марго» и жадно сосать из банки сгущенное молоко с мухами.

В караулке каждый грамм света на вес золота. Не бритая запутавшаяся блоха в серой подушке начкара, начинает плакать горькими слезами над всем нашим сюжетом. Местные крысы ждут пустую банку из-под сгущенки, чтобы её вылизать до стеклянного блеска. Усатые тараканы на полу, как разбросанный чернослив, дополняют красочную картину временного жилища служивого.

Мухи с потолка стаей атаковывают пепельницу с окурками лениградского «Беломорканала». Дочитав очередную захватывающую главу книги, через некоторое время наш начальник караула - это юное военное дарование, все-таки «включается» и вспоминает о докладе часового.

Не торопясь, загибает уголок на странице захватывающего романа. Не вставая с деревянного топчана и не подымая головы с засаленной подушки, набитой вместо пуха чем-то похожим на битый кирпич садится на телефон, как обезьяна на банан и решает доложить дежурному по караулам о так называемом «нападении» на свой охраняемый стратегический пост.

Берет в руку старую, как лампа Эдисона, протертую до дыр трубку полевого телефона, долго с усердием крутит ручку магнето, как Ленин в Смольном. Наконец услышав голос телефонистки с коммутатора, просит:

- Верунчик! Дай мне дежурного по караулам, - дождавшись, начальствующий мат и слив его с трубки в сторону спокойно сквозь треск помех докладывает.

- Товарищ капитан-лейтенант! Вас беспокоит лейтенант Затравленко! У нас тут маленькая чепушечка…

Дежурный по караулам схватив твердой рукой телефонную трубку за талию, услышав информацию сразу же в трусах вспотевает и начинает докладывать по восходящей начальствующей лестнице вверх, которая ведет вниз. В итоге оперативному дежурному по флоту, старому и заезженному адмиралу в штаб флота сообщение приходит следующего содержания:

- На подступах к такой-то воинской части идет крупный бой с превосходящими силами противника. Есть потери среди нападающих…

Дежурный по флоту докладывает обстановку Командующему флотом, этому светлому гению флотской службы, который тут же вместе со своим верным начальником штаба начинает вдумчиво разрабатывать глобальный план стратегической флотской операции, с применением всех боевых сил флота.

В чистое мирное советское небо поднимаются корабельные вертолеты боевой поддержки и веселая морская авиация флота. На заданные боевые рубежи выходят степенные артиллерийские крейсера, юркие противолодочные корабли и минные заградители. Грозные атомные подводные лодки с баллистическими ракетами на борту занимают свои места в районе боевого стратегического патрулирования.

Развертываются силы быстрого реагирования и спецподразделение

«ДЕЛЬТА-ПЛЮС». Десантные корабли на воздушной подушке принимают на свой борт многочисленную грозную ракетную технику и морскую пехоту. Части береговых ракетно-артиллерийских войск усиленно прочищают шомполами дула своей артиллерии главного калибра. Морские климаксомеры начинают зашкаливать.

Флотская машина, как маховик старой деревенской мельницы, скрепя всеми фибрами своего поношенного организма постепенно начинает набирать тяжелые обороты.

Тем временем, начальник караула - ленивый обалдуй, все-таки удосуживается поднять свою гнойную «корму» от засранного мухами склизкого топчана у себя в карауле и не спеша, прибывает на пост к своему добросовестному Анике-воину, который уже давно ведет «неравный бой с превосходящими силами противника…».

Удивленно видит немножко не дострелянного нарушителя и вызывает санитарную машину из санчасти, после чего спокойно помятое поездом и изрешеченное караульными пулями тело нашего Михаила на «санитарке» отправляет в морг. По пути фельдшер решает на всякий случай завести подстреленного в госпиталь. В этой обители Гиппократа медбрат «на пальцах» пытается объяснить дежурному врачу, много повидавшему на своем веку, в чем суть дела, но тот, не дослушав своего младшего эскулапа, коротко и решительно бросает через плечо:

- На операционный стол! Быстро! Резать! Только резать!!! По самое «не балуй»…

Оперативно готовится хирургический операционный блок. Уборщицы с хлоркой начинают бортовыми щетками мыть операционную. Включаются кварцевые бестеневые лампы и аппараты искусственного мозга, аппендицита, печени и сердца. Достаются из «закромов родины» запасы крови, цинковой желчи, пахучего пота, свежего кала и желудочного сока.

Мичман дядя Вася с подсобного хозяйства госпиталя начинает точить скальпели на жерновах от мельницы и загибать ножницы резьбой наружу. Степенные операционные сестры, в мышиных халатах измазанные в крови пациентов, начинают протирать скальпели, лангеты, ланцеты и пинцеты. В воздухе начинает благоухать запахом свежего медицинского спирта, отдающего эфиром и очередной пьянкой.

Рыжий местный хирургический кот Астролябия со шкодной физиономией и ободранным больными из психотделения хвостом, поудобнее устраивается под никелированным столом в операционной. У него на хитрой рыжей морде написана тихая надежда, что во время срочной операции военные медики больному что-нибудь, да и отрежут, сжалятся над животиной и бросят ему отходы для «утилизации».

Готовится тара для анализов, кровавых бинтов, отходов и простыней. Включаются ненавязчивая военная реанимация и реинкарнация, искусственные сердце, почки и печень начинают давать электронные импульсы, разгоняются, как кровяные центрифуги насосов кислородные автоматы. В электрических биксах начинают варить и стерилизовать бинты и тампоны. Кафельный пол операционный начинает отсвечивать свежим никелем медицинских приборов.

Главный хирург флота, чернявый, как воронье крыло, полковник подходит к привязанному веревками телу нашего Миши, вкалывает анестезию себе в желудок в виде сто граммов медицинского спирта и цинично-заботливо говорит ему:

- Ну, что браток! Будем лечить или как?

После этого большая бригада военных врачей с белыми намордниками, что бы от любви к медицине не покусали больного, с любовью набрасывается на больного и приступает к сложнейшей врачебной операции. Разворачивают ему внутренности, проверяют наличие ребер, сердца, печени и селезенки. Пришивают новую почку и аппендицит.

Их священнодействие длится час, два, три... семь часов, после чего уставший, весь в холодной сыпучей испарине, но с глубоким чувством выполненного долга милосердия Гиппократа, в приемное отделение выходит седовласый полковник медицинской службы и устало, но с глубоким чувством выполненного долга перед советскими Вооруженными Силами изрекает:

- Жить будет! Долго-долго, но... очень плохо!!!