Ослик

- Ба! Явление Христа народу. Смотрите! Кто к нам явился – не запылился! Отпускник наш янтарный, папа мой милиционер…

- Упал с неба, как Икар к нам в компот и что удивительно, не разбился и не сгорел.

- Как говорят в народе – отгуляли девки пасху, откатали яйца!

- Морду-то наел-то за отпуск. Не объехать и не перепахать. Весь месяц, наверное, не слезал со сливок, а может быть и с девчонок?

- Странно… один и без конвоя.

- Паша! На свой «винт» ничего не намотал?..

- Как отгулял отпуск?

- Ничего…

- Ничего хорошо или ничего плохо?

Друзья старшины 2 стать Паши Пупкина, по прозвищу Кнехт, искренне и радостно встречают своего отпускника незатейливыми флотскими шуточками прибауточками в кормовом кубрике сторожевого корабля

«Удыгейский пионер».

Корабельный быт отупляет, развлечений никаких кроме просмотра телевизора, да возможности поглядеть в визир пеленгатора на баб на пляже, поэтому послушать свежие новости с «воли» - одна отрада.

Начинаются дружеские рукопожатия и зубоскальство. От старшины веет свежим конским запахом убогих русских дорог и душистой необъятной березовой России. Это про таких на флоте говорят - Когда не над чем смеяться, то… рождается матрос!

- Ну, друг наш ситный, рассказывай… - дружбан Паши, которого все просто зовут Трепангом, начинает послеотпускной «допрос» с пристрастием. - Не посрамил честь моряка? Всех женщин нашего «голодающего» Поволжья удовлетворил, как тебя учили? Не подвел Тихоокеанский флот? Не опустил свой «флаг» перед «неприятельницами»?

- Мужики! Ну что вам сказать за отпуск? – Пупкин с неизменно радостным лицом, как уроженец Одессы, начинает разговор, как его коренная одесситка, крестная тетя Мура.

Ему хочется продолжить свой рассказ на специфической смеси русско-украинско-еврейского мягкого жаргона одесситов, но, увы, до этого циркового номера ему еще далеко.

- Я очень рад вашему вниманию… – с комингса, то есть с корабельного порога, начинает по-своему шутить Кнехт. - Особенно «выниманию». Правда «говорилка» в отпуске смылилась, но не беспокойтесь! Все презервативы использовал, но родной флот не опозорил… - развалившись на своей койке, с добродушным лукавством продолжает свой треп Пупкин. - Хотя зачем нам флотским презервативы? – задает сам себе вопрос Паша и сам же на него отвечает народной мудростью. - Это равнозначно, что целоваться в противогазе…

Пупкин - корабельная «птица-говорун» без юмора, как Фаберже - без яиц. На флоте, в суровой службе развлечений мало, веселый рассказ в кубрике – хорошее дело, поэтому таких морских Теркиных любят. Пашу Пупкина любили. За что? За приколы и розыгрыши, которые он периодически откалывает.

Попав как-то в командировку во Владивосток, и сделав все дела, Паша на перроне ждал электричку, чтобы убыть в стольный поселок Техас, где базировался его сторожевик. От нечего делать он глазел по сторонам на всякого рода предупредительные плакаты.

Видит, как народ с приходящих электричек прыгает с перрона на насыпь и идет по железнодорожным путям коротким путем в центр города. Оценить ситуацию ему хватает пару минут… Он идет к стрелочникам и просит на десять минут красную стоп-куртку. Надевает ее, прикрывая свой гюйс, бескозырку прячет в пакет и эдаким путейцем спрыгивает на насыпь. Делает умное лицо и начинает останавливать нарушителей железнодорожной безопасности.

- Вы знаете, что ходить по путям запрещено? – спрашивает он первого попавшегося мужика.

- Да… - виновато отвечает тот.

Видно, что у мужчины от вопроса глаза вылазят на лоб и в них видно, как он вспоминает плакат, где человек переходит железнодорожные пути перед поездом. В ушах сразу же начинает звучать истошный паровозный гудок, луч локомотивного фонаря, стоп-кран, отрезанные головы на путях. Жуть.

- С вас штраф один рубль! – невозмутимо требует Паша и лезет в карман за квитанциями, на которых стоит треугольная печать гинекологического лазарета номер пять.

Оправдания не принимаются, через полчаса у Пупкина четвертной «штрафов».

- Что интересно, ни один из «оштрафованных» ни спросил, ни документов, ни о правах, а молча отстегивали мзду, чтобы быстрее и короче пройти… - вспоминал прикольщик.

Острослов Пупкин с веселым и озорным взглядом в безлунных глазах и острым языком, что тебе паяльник умел и любил не торопясь, со смаком и паузами для реплик, рассказывать свои различные необыкновенные похождения, которых у него было, как блох у корабельного пса Нактоуза.

Паша любил смешить людей, чтобы они не ковыряли ему от любви харизму лица. Как писал в свое время Сергей Колбасьев - Веселый рассказ в кубрике – великое дело! Он украшает служивую жизнь, дает возможность

«размагнитится» и отвлечься от бзиков начальников и серых служивых будней. Во время своих рассказов Кнехт мечтательно закатывал свои хитрющие очи к подволоку кубрика и романтично чесал свою безволосую грудь. Это счастье в жизни иметь такого интересного рассказчика и радость - собеседников, которые умеют слушать, тем более поддакивать.

- Правда до отпуска был убежден, что только на нашем флоте есть фантастические закидоны и прибамбасы. Ан-нет, жизнь показывает, что нам – флотским еще надо учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил когда-то дедушка Ленин, у «пиджаков, пайол не нюхавших»… Есть еще в российской глубинке заповедные места, где не только конь не валялся, но и кальмар не плавал. Короче - не ту страну назвали Гондурасом...

- Ну, ну… давай… давай! Травани нам какую-нибудь свежую отпускную байку до жвака-галса. Для души и сердца. Побалуй нас разумным, добрым, вечным, а то у нас от скуки все задницы ракушками обросли… - просят флотские архаровцы Пупкина.

Паша, умело, завладев вниманием товарищей, делает артистическую паузу, как Смоктуновский и не спеша, начинает рассказывать.

- Слушайте, крепче держась за штаны, чтобы не вывалится из них. Будучи в отпуске, решил навестить нашего бывшего ракетчика Анатолия Викторовича, который уже на пенсии. Вы его хорошо помните - этого заядлого любителя всякого рода споров и организатора различных соревнований, типа - на дальний сочный плевок или прыжок в сторону от командира. Особенно он любил, если вы помните, организовывать заплывы на дальние дистанции, правда, потом вспоминал, что воду в бассейн надо наливать.

Он живет в удмурдском городке Ижевск, устроился там нештатным помощником директора военкомата, увы, по ритуальным делам. Так вот, - Пупкин незатейливо чешет свой куцый мозжечок и продолжает. - Будучи у родных в Набережных Челнах иду на железнодорожный вокзал в кассу за билетом в Ижевск. Плачу сто сорок восемь новых российских рублей, за которые сейчас за границей дают по морде, запомните эту цифру, и беру билет на местный поезд от Челнов до Ижевска. – Паша делает паузу.

- С дорожным сидором со свежей, вкуснячей водочкой «Тысячелетие Казан утлары» иду на перрон красивого, современного челнинского вокзала. Здесь на «одном путю» спит пассажирский состав из… двух вагонов образца тридцатых годов прошлого столетия. - Алексей медленно цедит чай. - Во главе этого 500-веселого поезда стоит паровозик серии «ОС», двумя словами железный «ослик», который ездит то ли на мазуте, то ли на угле, а на самом деле, наверное, на рыбьем пару. Скажу сразу – это не поезд, а российская сказка в виде холерного барака на колесах, состоящее из потрепанных и изжеванных жизнью и рельсами общих вагонов, которые потом бренчали в пути, как последняя деревенская телега. – Пупкин непроизвольно ежится.

- Такой анахронизм можно было увидеть, наверное, только в старинной кинохронике и то если очень повезет. Холерные вагончики были покрашены ядовито зеленной краской, подножки обгрызены шпалами, деревянные полки протерты многими поколениями пассажиров до дыр от бубликов. Окна, пропитанные ржавой пылью веков, с тоскливой поволокой угрюмо смотрели на невообразимую Россию, вспоминая, что когда-то во времена их юности их мыли и холили. На язык просились слова народной песни: «И с полей доносится... налей!»

Скорость этого пассажирского железнодорожного динозавра была такова, что мух, сидящих с внешней стороны стекол окон, встречным потоком воздуха … не сдувало! Фантастика!

Если учесть, что расстояние до Ижевска было сто с небольшим километров, мы на этом разбитом деревенском тарантасе, как старые босяки брели около пяти часов. Для сравнения - на легковушке от Челнов до Ижевска можно добраться в два раза быстрее. Бренчал поезд в пути, как деревенская телега на меже. Этот мастодонт останавливался около каждого дорожного столба и переезда, будто задирая задние колеса по «малой нужде», кормя встречающие деревни хлебом и почтой. Но самое интересное в этом это не вид поезда, а его содержание – люди… - переведя дыхание, Пупкин продолжил.

- Сижу, от скуки смотрю в окно на необыкновенную тихую и сонную красоту русского некрасовского пейзажа глухого угла природы России. Воистину мы все у себя обгадили, а вот природу – все-таки не можем. По поездному радио кто-то гоняет какую-то музыку. Слышимость, как на стадионе, когда все кричат «Судью на мыло!».

Невольно прислушиваюсь к словам, что льются, как из унитаза из старенького репродуктора вагона. А это, оказывается, звучат матерные песни про тюремную зону, мурку, миньет и иже с ними. Дикая похабщина, которую даже на флоте не услышишь по радиотрансляции «Каштан», выступала на потолке вагона пятнами и, подобно дождевым каплям срывалась вниз, пытаясь попасть в темечко немногим пассажирам.

Вы знаете - я сам не святой. Могу стоя перед строем орать по «латыни» так, что чаек будет сдувать с мачт, а на юте – лопаться плафоны. Но!!! – тут Паша делает очередную артистическую паузу.

- Убежден, что если и нужен мат, так это на войне, где нет времени говорить подчиненным: «Извольте, сударь, пожалуйста, в атаку!..». Или в мирное время, когда какой-нибудь салага лезет своими неизолированными очумелыми ручонками в электрощит под напряжением. Здесь уж не до жиру, быть бы живу. Приходится не то что ругаться, а одним выдохом «…а-а-ать!!!» останавливать несмышленыша в микроне от роковой черты.

Что греха таить, мат на флоте, который тверже алмаза – это самая живая связь между людьми. Но все имеет пределы. В вагоне же «матюгальник» так звездит по составу, так звездит, что стук колес не слышно и шкурка тамбура от стыда заворачивалась в стальную стружку, - продолжает рассказывать Паша, одолевая полуденное сонное состояние и отпускную усталость.

Довольные слушатели, развесив уши, внимательно слушают нашего

«путешественника». В углу кают-компании просыпается корабельный попугай Кеша и начинает оглашено орать «Ельцин - враг народа! Ельцин – враг народа!» Это его штурман, гад, научил.

- Стало интересно, кто это в поезде такой ухарь, что в своей выдумке даже перещеголял нас флотских шалопаев. С любопытством иду по «составу» вдоль коридора, испытывая смущение, словно без приглашения иду в чужую квартиру. Смотрю в соседнем вагоне, в темном однобоком служебном купе проводников с арестантскими нарами и столиком, голым, как задница негра, сгорбившись сидит взлохмаченный молодой чудик-меломан, с лицом, сияющим всеми оттенками яичного желтка.

Парень в помятой МПСовской тужурке и пожеванными вагонной койкой погончиками с похотливым уксусно-цинковым выражением своей харизмы заворожено внемлет кассетному магнитофону «Весна» лежащему на столике и подключенному к общевагонной радиотрансляции.

В переливчатый рокот колес и скрип поношенного тела вагона вкрадывалось назойливое треньканье стаканов в подстаканниках.

Начинается роскошь человеческого общения.

- Вы кто? – спрашиваю «начальника» вагонного бардака.

- А что?

- Я спрашиваю – вы кто?

- Кто? Я?

- Вы…

- Я… Бригадир.

- Чего?

- А что?

- Я спрашиваю – вы бригадир чего?

- Кто… Я?

- Вы… вы!

- Поезда.

- Вы понимаете, что делаете?

- А что?

- Не «а что», а вы?

- Кто? Я?

- Вы… вы…

- А в чем дело-то?

- Как в чем? - начинаю закипать, как дровяной вагонный титан. - В поезде едут пожилые люди, маленькие дети, а вы тут громкоговорящую порнографию развели! Хотите, что бы здесь кто-нибудь от испуга от такой «музыки» родил чебурашек? У вас «крышу» совсем снесло или что-то осталось в голове?

- У кого?

- Не понял?

- А я что? Я ничего. Не виноватый я, это не моя кассета. Мне ее дали послушать… - начинается оправдываться начальник поезда.

- Кто дал? – перебиваю его детский лепет. - Министр путей сообщения? Или бурундук пьяного ежика?

- Меня вообще здесь не было - я состав обходил… - детский лепет продолжался.

- Ты что мне здесь паровозишь? – я уже не выдерживаю и начинаю по настоящему ругаться. - По крыше поезда, что ли бродил, чучмо болотное? – спрашиваю заторможенного проводника. Далее шел двадцатиминутный разговор, что забавно на русском языке, но по принципу – моя твоя не понимает.

- Паша! Ну а чем дело то кончилось? – не выдерживает Трепанг.

- Да, ничем, – отвечает Кнехт. - Этот автомедон, наш возница, мат все-таки выключил, но мне кажется не потому, что это было не прилично, а просто побоялся получить в бубен.

Слушая этого безбашенного бригадира, поймал себя на мысли - не смотря ни на что, мне нравиться ездить на поездах. Люблю путешествовать не в аристократических купейных вагонах, а именно в плацкартных, где всегда можно познакомиться с интересным человеком, поговорить по душам, узнать, как живут люди, услышать много интересного. Главной - умей слушать и тогда тебе откроется простая русская душа.

Монолог попутчика может бесконечно скользить, извиваться и перебрасываться с одной темы на другую, но не утомлять. - Пупкин продолжил. - Ладненько. Еду весело дальше. После разговора с этой железнодорожной трахомой около станции Юськи… каково название! вижу километровый дорожный столб, как вы думаете под каким порядковым номером? Вовек не догадаетесь.

- Паша! Не томи, родной - рожай дальше, иначе придется вызывать нашего доктора-ортопеда.

- Не торопите. Торопливость нужна при ловле блох… - выдает очередную свою сентенцию Кнехт и невозмутимо продолжает. - Под номером… 10 А!!! Что бы это значило, не понял до сих пор. - Пупкин удивленно и очумело пожимает плечами, смотря на своих слушателей своими блудливыми глазами. - Что-что, а Россия названиями своих железнодорожных полустанков может удивить кого хочешь. Чего стоят такие названия станций, как Инза, Лежа… Сколько на просторах великой России полустанков с экзотическими названиями типа - Кокмаж, Угра, Икша, Амзя или, например… Хохотуй! Век бы жил хохоча в хохотуе!

- Дааа, ребята, где только в России не живут…

- Но это не вся история. - Пупкин продолжает. - Проезжая мимо какого-то райцентра, вижу у местного вокзальчика небольшое здание с красочной лирической вывеской детского, подчеркиваю, кафе… «Лобок»!!!

- Не поняли, с каким названием? – все будто аршин проглатывают.

- Дубок? – переспрашивает Трепанг.

- Нет, лобок. Слушаешь, дурень, не тем местом.

- Ло-бок? – не веря своим ушам, переспрашивают архаровцы.

- Да, да! Лобок!

- Врешь же, как зеленая лошадь, – пытается подловить Пупкина другой его друг.

- Сам ты сивый мерин, - реагирует Паша на подколку и продолжает. - Да нет, черти полосатые, именно – Лобок! – здесь наш «путешественник» делает артистическую паузу и продолжает. - Правда, когда всмотрелся – вижу, что две первые буквы «К» и «О» в этой незатейливой рекламе просто завалились на бок, как пьяные бобры.

- В России и не такое бывает, - делает реплику Трепанг.

- Дорожные впечатления продолжались. Посидев в гостях у Викторовича, в ночь с вечера до утра, вспомнив «былое и думы» прожитого, сосранья с радостного бодуна спешу с ним на небольшой уютный, недавно отреставрированный ижевский железнодорожный вокзальчик за билетами домой.

«Колосники» у обоих «горят», в голове одна мысль – где бы достать пивка. Анатолий Викторович, с лицом удмурдской богородицы еле успевает за мной. У обоих головка «бо-бо», во рту «ка-ка», то есть противный вкус, будто накануне облизал медные поручни на нашем корабельном трапе, но первым делом спешим в железнодорожную кассу.

- Билеты до Яр Чаллы есть? – спрашиваю у только что проснувшийся симпатичной молодой кассирше, которая за маленьким зеркальцем наводит штрихи к утреннему макияжу.

- Есть, дорогой! С вас девяносто восемь рублей… - улыбается жрица железных дорог, невозмутимо продолжая работать макияжной кисточкой по молодому лицу, как Поленов над мольбертом.

- Как девяносто восемь? – непроизвольно удивляюсь и, поворачиваясь к Анатолию Викторовичу.

- Только вчера из Челнов ехал за сто сорок восемь… Может, ошиблась спросонья поутру на пятьдесят рублей? – это уже обращаюсь к кассирше.

- Нет, родной, именно девяносто восемь…

- Почему?

- Почему-почему… Сами не знаем, морячок. Давай-давай бери билет, все равно Россию взглядом не объять и умом её не понять.

- М-н-да… Удивительное рядом, но, как пел в свое золотое время Владимир Высоцкий – оно запрещено… «Ослик» тот же, путь прежний. Цена билета… разная. Почему? – этот вопрос Пупкин уже задает своим товарищам.

Ребята, выслушав внимательно очередную байку Паши, начинают чесать свои голозадые затылки, при этом атмосфера кубрика начинает закипать юмором и смехом, как лагун с компотом.

- Да потому, что ты Паша сам бестолковый, как сто японцев вместе взятых, - включается в разговор боцман сторожевика. - Ты посмотри внимательно на глобус Прикамья. Где находится на нем город Ижевск?

- Где-где… Сказал бы, да традиции кубрика не позволяют… - Пупкин нервно дергает плечами. - На Севере.

- Правильно, Миклухо-Маклай ты наш неуемный! А где расположены Набережные Челны относительно Ижевска?

- На юге…

- Это верно подмечено. Сам придумал или кто подсказал? – ерничает мичман над Пупкиным. - Паша! Бестолочь ты наша военно-морская, сто лет не грамотная. Посмотри! Ижевск находится как бы «наверху» – на горке, а твои Челны в низине глобуса. А мы знаем, что любому поезду с горки всегда ехать легче, чем в гору. Под горку самое главное отпустить тормоза – «железяка» сама скатится с небольшой затратой топлива и энергии. А посему и билеты стоят дешевле.

П-п-понял? О-о-ослик ты наш, морской…