Дом утекающего времени

Время уходит. Ему не до нас.

И все же оно не любит, когда его тратят впустую. А гнев времени страшен. Ибо все живое в этом мире подвластно ему.

Ступени лестничной клетки шуршали под моими ногами фильтрами из-под сигарет и бетонной крошкой. Пять, шесть, семь… когда доберусь до десятой, можно будет передохнуть на лестничной клетке. В сумерках подъезда четко выделяется окно там, наверху, из широкой рамы которого на ступени подъезда льется тусклый белый свет.

Девять.

Я, вздохнув, сделала пару шагов из стороны в сторону, наслаждаясь тем, что больше не стоит никуда подниматься. Пока. Там, чуть в стороне, меня ждет еще десять ступеней.

Я подошла к окну, касаясь кончиком пальцев потрескавшейся белой краски на раме. Между двумя стеклами туда шаловливый ветерок загнал когда-то осенние листья. В былом желтые, они совсем почернели, истрескавшись так же, как плитки пола под ногами и штукатурка на стенах. Стекло было забрызгано чем-то белым. Когда-то это «что-то» пытались оттереть, и теперь совсем нельзя было разглядеть, что же находится там, по ту сторону стекла.

Я, отступая к лестнице, неосознанно провела ладонью по подоконнику, встряхнув в воздух охапку пыли. Пролетев пару десятков сантиметров, она застыла в воздухе, а я, искривившись, направилась в сторону еще десяти ступеней, ведущих наверх.

Я должна была идти вперед.

Да… это было очень странное место. Я не помню, как оказалась здесь. Помню кафельный пол и испачканные в чем-то стекла подъезда. Железные двери, которые продолжали оставаться закрытыми, сколько бы я не стучалась в них. Почтовые ящики. Застывший на третьем этаже неработающий лифт. Выбитые стекла в нем и веющие могильным холодом трубы канализации, вьющиеся у потолков.

Время словно остановилось. И только я, будто бы неподвластная ему, слонялась по этому застывшему зданию без прав ни остановиться, ни покинуть это место.

…Дверь на выходе была чем-то забита. И как бы я не старалась опустить вниз железную ручку, как бы я не толкала и не пинала дверь, я не смогла сдвинуть ее ни на дюйм. Похоже, мое желание пропасть отсюда было кем-то (или чем-то?) уже предсказано.

Я долго сидела там, у этой закрытой входной двери, судорожно оглядываясь по сторонам. Мне мерещились желтые глаза в черной дыре подвала и медленные размеренные шаги откуда-то сверху. Тело покрывала сеть мурашек, и спина покрывалась липким потом, под мой собственный стон отчаяния наполняя воздух душераздирающим воем страха.

А потом страх куда-то пропал. Сменился усталым унынием. Мне больше не мерещились взгляды, наблюдающие за мною со всех сторон, до меня больше не доносились размеренные шаги отовсюду.

Я поняла, что должна делать что-то.

Чтобы просто не сойти с ума…

Передо мною друг напротив друга стояли четыре двери. Железное покрытие на них словно содрали серной кислотой. В углублениях скопилась пыль.

- Эй, люди… – безнадежно раздался мой голос в полной тишине. – Кто-нибудь меня слышит?..

Я подошла к первой двери и ударила в нее кулаком три раза. На руку посыпалась пыль, и я стряхнула ее другой рукой, замерев. В безумной надежде на то, чтобы услышать тихие шаги по ту сторону двери.

Но нет. Ни звука не раздавалось после моего стука, и только щемящая уши тишина била по голове волной безумия, грозясь в один прекрасный миг полностью свести с ума.

Развернувшись, я подошла ко второй двери и вновь постучала в нее. Тишина.

Третья дверь. То же самое.

Четвертая… я уже ничего не ждала, вместе с этим заколотив в нее что было мочи, словно отрывая на ней всю скопившуюся боль и напряженные в край эмоции.

Ответом мне стало полное безмолвие.

Мой взгляд устремился вдаль. Туда. Наверх. На испачканные в штукатурке, бетонной крошке и мусоре ступени, которым суждено вести меня все выше. Туда… наверх…

Раз. Два. Три. Четыре. Пять… Усталые ноги щемило. Почему-то я даже радовалась этой боли. Если есть боль – значит, я еще жива.

Но…

Новая лестничная клетка. Новый стук в двери. И новая тишина. От которой становится так страшно…

Раз. Два. Три, – ступают ноги по ступеням. – Четыре. Пять. Шесть…

Окно по-прежнему испачкано в какой-то краске. За ним ничего не разглядеть. Только смутно виден почерневший лист, когда-то занесенный сюда ветром.

Раз. Два. Три…

- …Четыре, пять, шесть, - раздался мой голос. – Семь, восемь, девять.

Эхо унесло мои слова вниз, откуда я поднималась уже так давно. Интересно, какой это этаж? Кажется, я сбилась на сорок шестом. Возможно, пятидесятый. Возможно, чуть больше… лестничная площадка передо мной кажется такой знакомой… будто я, словно в лабиринте, прохожу ее не первый десяток раз.

Стук руки по деревянному покрытию отдается молотковым боем в ушах.

- Эй, откройте, - раздается, словно заглючившая кассета, - откройте. Откройте. Ну откройте же! Откройте…

Что будет, если я никого не найду? А что будет, если я дойду до чердака? Что будет, если и там я никого не встречу?

Ноги ломило при каждом шаге. Свет в окне тускнел, становился все более неразличимым, и коридоры вокруг меня наполнялись зловещей темнотой.

- Это сон, - слетело с потрескавшихся губ. – Это сон, Мари… скоро ты проснешься… вместе с…

Вместе с кем я проснусь? У меня есть парень?.. – все воспоминания, казалось, были охвачены легкой дымкой. – А… а родители? У меня есть родители? А… друзья?

Хоть кто-нибудь?

Или я всю свою жизнь провела здесь, в этом подъезде? Или нет и не было никогда никого и ничего, кроме этих закрытых дверей и запачканного света из окна?

Я остановилась на седьмой по счету ступеньке.

- Мари… - раздалось в пустую темноту впереди. – Тебя зовут Мари?

Тишина передо мной усмехнулась легким ветерком, неизвестно, откуда взявшемся здесь, в закрытом помещении. «Тебе не убежать от меня, - словно раздался ее немой ответ, и кончики моих пальцев вновь затрясло от страха. – Ты уже скоро станешь частью этого мертвого застывшего мира…».

- Нет, - вслух ответила я, качнув головой. – Я не стану. Со мною все будет хорошо. Я найду людей…

Только сейчас я заметила, что все предложения, сказанные мною, были вопросительными.

И тут мне вновь стало страшно. Но уже не из-за того, что я боялась немых взглядов со стороны, не из-за того, что я боялась кого-то.

Из-за того, что этого «кого-то» просто не было.

- Помогите!!! – заорала я, сама удивляясь, почему. – Помогите, помогите, кто-нибудь!!!

Из глаз градом катились слезы.

«Но их нет! – возражала мне темнота вдали. – Тут только ты. Больше никого, совсем никого нет!..»

- Нет, неправда!! – закричала я сквозь слезы. – Ты ошибаешься, слышишь?!

«Но с кем же ты разговариваешь? – вновь раздалось свысока насмешливое. – Ты уже разговариваешь сама с собой. Скоро ты совсем обезумеешь».

- Нет! – крикнула я и осеклась.

Я действительно разговаривала с пустотой перед собою.

Ноги подогнулись, и я упала на ступени, хлюпая носом. Я… я больше не могла терпеть этого. Я… я больше… не могла… терпеть этого безумия.

Перепрыгивая через две ступеньки, я спустилась к окну.

Мне надоело.

Я, что есть силы, размахнулась и ударила рукой по стеклу.

Это всего лишь сон. Всего лишь жуткий кошмар, который пытается доконать меня.

После третьего удара первое оконное стекло лопнуло, окатив меня волною стекла. Руку свело совсем не фальшивой болью. Один осколок наполовину вошел под кожу.

Пятидесятый с чем-то, не так ли?

Новый удар. Превозмогая боль. На кафельный пол капала ярко красная кровь.

Это всего лишь сон.

Я выберусь из этого проклятого дома и проснусь.

Второе стекло долго не поддавалось. Я колотила по нему, матерясь на всю высотку отборным русскими матом и орала от невыносимой боли в истекающей кровью руке. Удар, новый удар… белое стекло не поддавалось. И я била сильнее. Еще и еще.

Через пару минут по стеклу поползли трещины. Я била по стеклу, и каждый удар по нему сопровождался волной боли и новым кровавым пятном на чем-то белом. Ну же… еще немного…

Стекло не выдержало. Утробно взвизгнув, оно раскололось, представляя моему взгляду невероятное зрелище.

Передо мною, за окрашенным в белый цвет стеклом, темнела кирпичная кладка.

- Нет… - раздалось исступленное, - нет, нет, нет. Этого просто не может быть!

Тело затрясло от смеха. Я смеялась громко, от души, так сильно, что по щекам катились слезы. Я опустилась на пол, указывая указательным пальцем на кирпичную стену передо мной. И не могла насмеяться. Словно с этим бьющим из легких смехом уходило от меня все то нормальное, что еще только оставалось.

Я точно сошла с ума. Ну же, поздравь меня, темнота за спиною!

«Мои поздравления, Безликая…» - донеслось со спины, и я подавилась своим громким смехом, затравлено оборачиваясь назад.

Там, внизу, на том месте, где еще несколько минут назад я бесполезно пыталась достучаться до живых людей, мигала незнамо откуда появившаяся лампочка. Свет. Тьма. Свет. Тьма. Свет…

И в этом мигающем свете стояла она. Протягивая ко мне свою искалеченную руку, с которой капала на плитки пола кровь.

По телу прошла волна адреналина. Я даже не помню, как вскочила на ноги и понеслась вперед, наверх, не оглядываясь, боясь хотя бы еще один раз встретиться с ее полными безумия глазами и злой улыбкой, от которой так хотелось сбежать, спрятаться…

Это просто не могло быть мною. Я подхватила длинный подол своей юбки и, выдрав из нее клок, обернула кровоточащую руку.

Я никогда не превращусь в это.

Не знаю, сколько я пробежала. Я уже давно потеряла срок времени. Я больше не стучалась в двери. Я знала, что это бесполезно. Я бежала вперед, не думая ни о чем. Но я все равно бежала, откинув на задний план усталость и пессимистичные мысли. Я должна была бежать вперед.

Потому что я просто должна была заставить себя верить в то, что и у этого царства безумия имеется конец.

И все же я остановилась. Остановилась на лестничной площадке, устремив усталый взгляд на четыре двери напротив друг дружки.

Опустилась на холодный кафельный пол, сжавший в клубок. Огляделась по сторонам.

Странно, что я не заметила этого раньше. Ступени, по которым я ступала, были деревянными. Деревянными были и эти площадка с дверьми. По арке одной из них полз с пола к потолку грибок… Все казалось таким стареньким…

Я поднялась на ноги. Подошла к первой попавшейся двери и громко постучала в нее. Ничего не ожидая. Скорее из привычки. Усмехнувшись своим действиям, прислонилась головой к деревянной двери, пытаясь вжаться вспотевшим подбородком в прохладную поверхность…

И застыла.

По другую сторону двери раздались медленные шаги.

Я шарахнулась от двери, судорожно вздохнув. Здоровая рука потянулась ко второй и медленно вытащила из-под кожи тот самый злополучный осколок, который так и остался в моей руке с той жалкой попытки суицида…

Осколок оказался длинным. Больше пятнадцати сантиметров. Глубоко вздохнув, я сжала его в свободной руке.

Не стану убегать. Будь, что будет. Если там окажется… оно, то мы еще посмотрим, кто кого. А если нет… то…

В двери щелкнул замок. Первый оборот. Второй.

Я застыла, как застывает кошка перед тем, как броситься на воробья. Дверь ме-е-едленно открылась.

Передо мною стоял человек… лет восьмидесяти. Лицо его покрыла сеть морщинок, что особо собирались у глаз и приподнятых уголков рта, сложенных в добрую улыбку. На голове его чернела шапка-ушанка – по видимому, чтобы согревать голову – свободная левая рука его приветливо махала мне.

- Да отколь боже нам еще и девицу направил? – качнул головой он, прицокнув. – Ты ж чаго сюда такая молодая-то попала?

Я, немо раскрыв рот, смотрела на него. Дед, продолжая смотреть на меня, вышел в подъезд и, протянув ко мне руку, похлопал ею по моему плечу.

- Пойдем, - тряхнул он меня, приобнимая за плечи и прижав к себе, подталкивая к входной двери. – В дом пойдем. А то нас там Клавдь Пална заждется.

От рук старика веяло теплом. Все еще судорожно сжимая в руках стекляшку, я поддалась и, миновав дверной проем, зашла в квартиру.

Миновав прихожую, мы вошли в зал. Это была в былом уютно обустроенная комната с черным потрескавшимся пианино в углу и столом с тканевой скатертью, на которой стоял старый радиоприемник. По бокам устроились три стула. За один из них стоял, покосившись от старости, шкаф времен советского союза. В нем лежали, как я смогла прочесть с порога, Толстой и Гоголь. Наверху – поблескивающий железным боком в свете лампочки самовар. Чуть сбоку на меня смотрел своим серым квадратным глазом телевизор.

Склонившись к нему, сидела в инвалидном кресле старушка. Прядь ее седых волос, ненароком выпавшая из-под платка, частично скрывала морщинистое бледное лицо. Услышав наши шаги, она обернулась, устремив на нас долгий стеклянный взгляд ослепших глаз.

- Кто идет, Петр Иваныч? – раздался ее сипящий тихий голос. – Аль еще кого Бог к нам пожаловал?

Перт Иванович указал мне на один из стульев, и я привела на него, глубоко вздыхая. Напряженные до предела нервы потихоньку успокаивались.

- Да, Клавдь Пална, - ответил старик, присаживаясь напротив нее и беря в руки ее сморщенную ладонь. – Девочка еще совсем, бедняжка.

Старушка зацокала, качая головой.

- Что за жизнь, что за жизнь, - сказала она. – За что же Бог ее так?..

- Да кто знает?

Старик повернулся ко мне.

- Что же приключилось с тобою, девочка?

- Что?.. – я мотнула головой. – Я не понимаю…

Старик грустно вздохнул.

- Мы вот, с Клавдь Палной, от старости с жизнью расстаемся. По девяносто лет мы с нею прожили на этом свете, пора и честь знать. А ты-то чего так?..

- Я не понимаю тебя, дедушка, - оборвала я его, ухватившись рукою за краешек скатерти. – Где мы? Почему мы здесь? Что это за дом, деда?..

- Это дом времени, тутока моя, - улыбнулся он, присаживаясь поближе ко мне. - На первом этаже младенец новорожденный живет. На пятом – ребенок. На двадцатом человек молодой, - он присмотрелся ко мне и продолжил. – Растет человек, и ввысь поднимается, сюда. Двадцать, сорок, шестьдесят лет… Двадцатый этаж, сороковой, шестидесятый… Человек живет в квартире своей, пока что-то, на смерть похожее, его оттуда не вытолкнет. А вот если вытолкнет… - старик грустно улыбнулся, - тогда пешком идти приходится. Ведь истинная смерть – она только там, - он указал пальцем вверх, - на последнем этаже.

- Как же?.. – губы сложились в улыбку. В душе не было ни грамма страха. Только обреченность. – Значит, как бы умерла я, да? А я совсем ведь ничего не помню…

- Петр Иваныч, ну что, по кружечке последней? – донесся до нас голос старушки. – И девочку уж не забудь, угости.

Петр Иваныч налил мне кружку горячего чая. Только сейчас, присмотревшись, я поняла, с каким трудом достается этому человеку каждое движение. Да, он был так стар…

Старым было все в этом доме. Люди, мебель, стены и пол, что скрипел и прогибался под ногами на добрых пять дюймов. Стены казались фанерными. Словно в мороке, мне казалось, будто я чувствую тихий ветерок, что пробивается сквозь них ко мне, вороша длинные волосы за плечами…

Я сама не заметила, как допила эту чашку горячего чая.

- Ну что? – раздался голос Петра Ивановича. – Пойдемте, девоньки, что ли? Пора нам уже и честь знать. Надо одолеть эту последнюю лестницу побыстрее. А то уже дышится тяжело-то как…

Я взглянула на его лицо: такое морщинистое и доброе – и так мне грустно и тоскливо стало, что слезы потекли из глаз, стекая по подбородку. Я обняла старика, прижавшись щекой к его морщинистой шее, такой теплой и мягкой, и шептала ему что-то. Что? Не знаю. Но тогда мне словно надо было высказаться.

Мы вышли на лестницу втроем: я, Петр Иванович, ведущий коляску, в которой сидела, держа меня за руку, Клавдия Павловна. На лестнице не было специальных приспособлений для инвалидов, поэтому я ухватила коляску за два передних маленьких колеса, тащила ее вперед, обернувшись спиною к ступеням, а Петр Иванович помогал мне сзади, приподнимая коляску на каждой новой ступени.

Так мы потихоньку двигались вперед, стараясь игнорировать противный скрип гнилых деревянных ступеней, покосившихся перил и ужасных сквозняков, что с каждым новым шагом все сильнее били по нам из потрескавшихся стен подъездов. Местами стали встречаться широкие прогалины в стенах, за которыми можно было разглядеть серое-серое небо…

Эти этажи уже не принадлежали живым. Дом рушился.

А мы все ступали и ступали вперед, превозмогая усталость и крошащуюся древесину под ногами. Шагали, шагали, шагали… пока однажды ступени не рухнули под ногами Петра Ивановича. Они были так стары…

Я, вскрикнув, бросилась ему на помощь. Но не успела. Наши руки даже не соприкоснуться друг с другом, когда он упал, улетел в эту тьму под ногами…

Мое неосторожной движение едва не перевернуло коляску. Клавдия Павловна, немощно оглядываясь по сторонам незрячими глазами, попыталась ухватиться за перила в стороне. Но те не выдержали ее веса. Завалившись на пару мгновений, коляска рухнула через ограждение. Вниз. В пропасть. Под мой испуганный вопль.

Я дернулась было за ней, но успела лишь ухватить за поручень опустевшей коляски. Старушка уже падала вниз…

А ступени под ногами уже ревели, и я, в последний момент отпустив коляску, рванула вверх, едва не свалившись вниз вместе с падающей туда деревянной ступенью.

Деревянные доски прогибались, падая, под моими ногами. Кирпичные стены рушились от прикосновения, а ужасающий ветер из широких трещин в здании бил по ушам, сшибал с ног, так и подрывая коснуться рукою перил, которые уже, накренившись, падали вниз…

Я неслась. Неслась вперед, подталкиваемая каким-то животным страхом. Все казалось каким-то ужасным сном. Под ногами уже ничего нельзя было разглядеть – одно пустое ничто. Тьму. Хаос, который разбивал камни, доски, двери и окна позади меня в мелкие щепки и пыль.

Три-четыре-пять-шесть-семь …

Только сейчас я взглянула вперед, оторвав загнанный взгляд от рушащихся ступеней под ногами.

Лестничной площадки больше не было. На десятой ступени стояла лишь одна-единственная белая фанерная дверь, своей чистотой и новизной совсем не вписывающаяся в окружающую обстановку…

Я поняла, что должна была достать до нее.

Я поняла, что эта фанерная дверь была моим спасением.

Ступени уже рушились только под ногами. Они рушились везде. Рушились столь же стремительно, как и стены с потолком. Я уже не успевала добежать до этой белой фанерной двери… Поэтом, собрав в кулак все оставшиеся у меня силы, я прыгнула, устремив руку к поблескивающей ручке.

Достать.

Дотянуться.

Открыть дверь.

Сделать спасительный шаг вперед…

* * *

- …Смотрите, смотрите!! У нее ресницы на глазах двигаются! – раздался веселый детский голос над ухом.

Тихонько замычав, я попыталась открыть глаза.

Потолок был белым. Белым-белым. От этого особенно ярко на нем выделялась кружащаяся там муха.

- Марина, Марина!!! – уже другой голос. – Доча, доченька, ты слышишь меня?!

Руку обхватило что-то теплое. Совсем, как руки Петра Ивановича.

- Хочу вас поздравить, Екатерина Алексеевна, - раздался со стороны третий голос. –Бог внял вашим молитвам, и спустя столь долгое время ваша дочь все-таки пришла в себя.

Перед глазами появилось лицо женщины. Не знаю, видела ли я ее раньше. Она говорила еще что-то, но я так ничего и не смогла разобрать в ее словах. Я так устала… В мыслях все перепуталось, голова трещала, как там, в подъездах… от невыносимой тишины…

* * *

Прошло полгода с тех пор, как я встала на ноги после чудовищной автокатастрофы. Оказывается, у меня есть большая семья из матери, отца и двух младших братьев. А еще у меня действительно есть парень, который называет меня Мари.

Еще спустя два месяца поисков я нашла Петра Ивановича и Клавдию Павловну. Поиски осложнило то, что я не знала их фамилий.

Они были захоронены на городском кладбище в самом уголку, под раскидистой березкой. Их лица были совсем такими же, как и тогда, в моем «сне». А еще у них была фамилия Карамазовы. Наверное, они все-таки были мужем и женой.

Я не стала приносить цветов. Я принесла конфеты с блинами, как бы глупо это не звучало. Тогда к чаю, помнится, совсем ничего не было…

- И все-таки вы, Петр Иванович, ошиблись, - помнится, пробормотала я, раскладывая на его могилке свое скромное угощение. - Вы ошиблись, что там, на самом верху, нас ждала настоящая смерть.

Ведь там, на самом-самом верху, самым дотошным и охочим до жизни людям дается второй шанс.

На жизнь.