семь раз за тридцать дней. Часть вторая.

- Потеплее, – подсказал Жуков.

- Не могу! – недоумевала на его странное предложение Лена.

- Принципы? Религиозные убеждения. – Угадал ее тайну Жуков.

- Платье снять не могу,- даже не услышала его шуточку Лена и с ужасом посмотрела ему в глаза.

Жуков замолчал, пристально глядя на нее, страх увидел, но отнес его на счет стеснения

– они были первый раз, вот так, различаясь только на мужчину и женщину.

- Давайте я вам помогу, – вкрадчиво, но уверенно предложил он.

Этот его заманивающий голос, убедил и успокоил ее немного; и она решилась. Надо

было решаться.

Сглотнула от волнения, медленно посмотрела на него, но даже не в лицо, и решилась:

- Да. – И тут же опять поняла, что ответила слишком прямо и спряталась за вежливость,- если Вам не трудно.

Ему не трудно, и он уже рядом – номер маленький.

Лена, собрав последнюю волю в обреченное вставание, повернулась к нему спиной, опустила голову и затихла. Все. Надеялась только на него.

Между ними – о-очень близко, спина о-очень голая, тонкая шея беззащитна.

«Не хватай ее, Жуков, подожди-и!» - последний момент поймал он себя за руки.

Подумал – у-у-у: так близко в таком виде встала ты напрасно, осталась ты Лена, без пирожного. Ему действительно стало жарко, и он снял пиджак, не глядя, пристроил его на стуле. Осторожно дотронулся до ее платья с молний; сначала он потянул тихонько, чтобы ни повредить тонкую ткань, затем дернул посильнее, но все было бесполезно.

Стоя было высоко, и он присел позади нее, получилось на кровать - молния остановилась на самом узком месте, сидя это лучше видно. Но сидя, было очень уж близко, так близко, что молнию уже не было видно, а только напряжение на коже, острые локти и тонкие руки.

Он еще пробовал сдвинуть молнию, но уже дотрагивался до ее прохладной кожи, и дотрагивался, и уже совсем не случайно - она не реагировала никак, не излучала никаких эмоций; и это ее белье прямо перед глазами, и ее тонкий запах, и он уже прекратил эти бесполезные попытки, отслонился и прямо спросил - она понимает, чем это кончиться?

- Да,- неожиданно сказала она.

Да.

Да. Отчаянная надежда захватила его.

Нужно очень быстро. Первое что подумал Жуков, и уже ненавидел это платье, разорвать его совсем.

Он боялся, что она передумает. Уговаривать он ее не мог, только ее собственное

желание годилось здесь. Да и не хотелось кончить, не начав, ждал он долго.

Молния стояла на своем. Он на своем. Молния цеплялась. Он терял терпение, молния не сдавалась, он уже встал, и готов был вырвать из платья целый кусок с этой молнией, по ходу расстегивал рубашку, и уже взялся ее рвать и дернул, но вдруг молния раз - и разъехалась, внезапно открыв ему всю спину.

Это было так неожиданно…

Жуков помедлил, дышал ей в затылок, она оказалась ниже, чем он думал, не удержался

и прислонился к этой распавшейся молнии – его просто притянуло.

Лена перестала даже дышать, внутри все свело – он будет это так? она сама

нерешительно потянула платье с плеч, как будто с платьем могла стряхнуть и его и свой

страх ожидания, и он быстро ей помог, снимать платье и белье снизу. Но ровно до этого

места - взявшись за него…, Лена схватила его руку сверху, защищаясь - он тут же

подхватил ее и под живот так, что приподнял ее ..а….на секунду, и невесомо укладывал,

не отрываясь… даже не дышал, а тихо рычал и очень, очень теплый…Лена… сделала усилие.. чтобы выдохнуть …, он мгновенно сбросил уже платье на пол и сбрасывал рубашку.

Безнадежно голая, никем такая не виданная с пяти лет, расправляя под собой

полотенце, оцепенело смотрела ему в спину - он раздевался. Привстал - она даже рот

открыла, никогда этого не видела и опустила глаза, ой.

Такое ее поведение – скованное, но покорное, было необычно - но он не стал, не стал

думать об этом. Неважно. Она уже сказала – да, и он должен быстро захватить ее,

выполнить как техническую задачу.

Получить ее себе, а все потом, потом. Ему было не до разговоров и уговоров, даже не

до удовольствий, не сейчас; он быстро, резко раздевался. Он, не хотел, из-за мелочи или

собственной нелепости потерять внезапную эту возможность и весь превратился в сильные и точные движения. Только еще поворачиваясь, моментально оценил расстояние, одним движением, двигая ее немного по ходу, быстро, даже резко подвинулся сам.

Практически с поворота.

Лена не успела и моргнуть, как вытянулась от боли, пронзительной и острой. В глазах

потемнело.

Вырваться захотела она. И не смогла – оказалось, он крепко вцепился в нее; она выворачивалась в стороны, но он поджал ее локтями, не оставив ни миллиметра для движения, он прижимал ее даже головой.

Закричать!- но стиснула зубы, и крик остался внутри, извивалась под ним и

в отчаянии, от боли слегка куснула его за ухо, но он и не заметил, он еще и стонал при

этом, как будто это ему, а не ей было больно, и вцепилась уже сильнее, даже хрустнул хрящик. Он не заметил все равно.

И уже плача, сжала зубы, что есть сил и почувствовала, что крови уже

много теплая, сладкая на языке; отпустила скорей и отслонялась – кровь вырвалась на

нее потоком. Но он прекратил.

Но не отпускал. Дышал прерывисто и терся больным ухом об нее. И даже заревел, как

дикий, сытый медведь, и лапами своими дикими пытался оторвать с нее кожу еще и прикусил ее и так сильно сжал ее ногами…

Этот было так жестоко; и Лене стало горько и плохо, и больно. И вся в крови.

Она плакала.

Он едва перевел дух, он не мог отдышаться, он разом потерял, наверное, десять килограмм веса, приподнялся, увидел, сколько крови: подушка, простыни, его Лена; и потянулся потрогать рану – Лена оторвала ему ухо? он и не заметил; она тут же рванулась и выкрутилась, отвернулась на живот, спрятала лицо, ти-хо застонала, болезненно выгнув спину, приподнявшись, вся сжатая, беззвучно плакала.

Ей больно, понял он, ей очень больно,- отброшенный, ошалело соображал, - она не испугалась, она не от испуга, она от боли рвалась, – он на секунду растерялся от своей дикости.

Он так не хотел!

Он хотел ее нежно.

Он только посмотрел ей туда и все, его понесло; да еще и сам Жуков сбился от неожиданности ее девичества, и пока разбирался, хватая и прижимая ее рвущуюся, все кончилось. Да так, как никогда, как извержение вулкана, и он опять потерялся, да так, что утратилась горизонталь, и он уже держался за нее. Все произошло молниеносно Он не мог отдышаться.

Он не знал, за что хвататься, не знал как оправдаться теперь.

Чуть приподнял ее под плечи – так, чтобы она легла на его руке, а не судорожно опиралась на свои локти. Она отчужденно и холодно отодвинулась. Он похолодел внутри: только не это, Лена, только не уходи, ему стало даже страшно.

- Лена, Лена, - завертелся, искал, как вернуть ее себе; повернул на спину и удерживал руки, не давая ей перевернуться обратно - глаза закрыты, даже сжаты, и задыхалась, она немного задыхалась от беззвучного плача.

Он лизнул ее, один глаз, другой, веки дрожали, он осторожно слизывал слезы из уголков - она приоткрыла глаза, возмущенные, но не отстраненные, не чужие – он виновато склонился и лег вдоль нее.

Лена гневно изогнула брови, очень красиво, так как он уже знал. Но смотрела, но отвечала взглядом.

Он искал, что еще, чтобы успокоить ее, и нашел последнее, что мог, успокаивая ее; выравнивая ей дыхание, закрыл ей рот своим, как только можно медленно, сам медленно задышал.

Он даже не понял сразу, что просто целует ее. В этом нельзя было узнать - простых поцелуев. Лена чуть отвлеклась от слез, и они осторожно стали посматривать друг на друга, они медленно понимали вместе с ней: вот что это такое – целоваться. Но Лена еще всхлипывала, ей было больно, видел он, он сам чувствовал эту ее боль.

Он любил ее. Он хотел растворить эту ее боль собою, своей кожей, всем, что есть его тело. Он обнимал ее. Он хотел показать ей, как любит ее. Нежно. Как увидел ее, и кровь его стала другого цвета и состава, блестящая и упругая как ртуть, как видел ее и умирал от счастья, не видел ее и тоже умирал от счастья.

Он видел ее всегда, каждую минуту, как будто она была внутри, у самого позвоночника сзади солнечного сплетения и, чтобы видеть ее, ему не надо открывать глаза.

А если коснуться ее, как он хотел ее коснуться…как он хотел бы сказать все это ей,

но это он не умел. Только наклонясь, уперся лбом ей в висок, и виновато и серьезно, тихо, почти выдохнул:

- Я сам не знаю, почему так держал тебя. Не понимаю.- И добавил неуверенно,- ты бы мне сказала…

Нет.

« Ты бы мне сказала». Так это она виновата? Изумленно уставилась на него:

- Как бы я могла это сказать, если мы были с тобой на Вы? Написать заявление и сдать в отдел кадров?

- Я бы сделал все иначе,- быстро возразил он, останавливая ее негодование, стараясь мягче, как умел.- Я бы так не измучил тебя, я бы…- и растерялся виновато.

- Ты бы ушел. – Уверенно подсказывает ему Лена.

Да, действительно, он ушел бы. Но он должен был бы уйти:

- Такой шаг тебе и нельзя делать, не подумав, как следует.

Он ее упрекает? – Лена медленно смотрит на него:

- Я думала. Я долго думала и выбирала тебя. Для меня это серьезный шаг,- Лена уже сердится: он что - думает, она решила так развлечься, скрашивая неудачный вечер?

Жуков серьезен – еще бы: он уже не отдаст ее никому, а она поторопилась, передумает еще десять раз, он просто умрет от горя:

- Это серьезный шаг и для меня, можно было мне сказать, дать и мне подумать, я бы мог подождать…- все- таки стараясь мягче, как только он умел.

Лена просто опешила: он мог бы подождать? Так это она все затеяла? Ему-то оказывается все это не очень то и нужно, и он мог бы подождать и подумать – нужна ли она ему вообще? И даже ее молчание после этих его слов, выглядело умышленным обманом – И защищаясь, уже не сдерживалась:

- Я ждать больше не могла – меня замуж опять отдавали, за другого. В этот раз меня никто слушать не стал бы, отдали и все. Думай потом, не думай, ничего уже не изменишь, жди хоть всю жизнь потом. Ты меня просто спас от несчастной жизни.

Жуков слушал, и не понимал, даже приподнялся, опираясь на локти:

- Я тебя спас? Так я спасатель! Что ж этот твой другой тебя не спас? – так же изумленно и гневно теперь и он смотрел на нее.

- Другой бы меня не спас. Другого бы мой отец уничтожил.- просто объяснила Лена.

Жуков сел на край кровати.

- Так это мне честь такая выпала защитить тебя и твоего застенчивого другого от грозного отца! Буквально спасти Вашу любовь. Так у меня высокая миссия. – Зло ерничал он. Замолчал. И глухо, уже не глядя на нее, сказал самому себе:

- Поэтому она выбрала меня,- и замолчал, как онемел.

- Ну не так.- Растерялась от такого неожиданного оборота Лена и окончательно запуталась в словах,- Просто у меня не было другого выхода, у меня не было времени. И не было никого, кроме тебя…

Эти слова были еще хуже. Жуков не шелохнулся, даже не изменил выражение глаз, но переменился неузнаваемо, сжался, и как будто кожа натянулась на нем - как терпя резкую, внезапную боль, такую сильную, что даже Лене рядом она была ощутима физически.

Но она так не хотела!

Она только минуту назад стала понимать, что он не так и виноват; и она даже поняла, что он ее любит, и сама хотела сказать, что тоже любит его, но она, молча, смотрела, как он уже одевается, повернувшись к ней выразительной спиной, злящейся каждой мышцей, резко кричащей ей - что она ему не нужна, не нужна! И понимала, что она не может сказать ему этого; не может, потому, что выглядеть от этого будет только жалкой. Да он и не услышит, пока он не успокоиться, он ничего не услышит.

Лена поймала себя на том, что, но она не растерялась, и не сердиться и не обижается на такое его поведение; она думает не о себе, а о нем. У него это не просто упрямство, догадалась она, это что-то другое, как застарелая боль. И эта его боль неожиданно вернуло ей самообладание и здравый смысл.

Жуков уже надел брюки и, взявшись за ремень, увидел подсохшую кровь на запястье и вспомнил про ухо, и сообразил, что лицо у него тоже в крови и сначала надо умыться. Взял рубашку и, ушел отмываться, злой, даже не взглянув, хотя бы сердито.

Он закрыл дверь, и Жуков из зеркала тут же накинулся на него – Дурак. Какой ты, Жуков, дурак. Говорил я тебе, не про тебя птица. И не то ты в ней угадал! У нее просто были проблемы, и она выбрала тебя, потому, что ты постарше, поопытнее, и никаких обязательств, встала, отряхнулась и пошла, и начальник в кармане, а ты дурак, поверил ее веселым глазкам. Подыхай теперь, раз такой дурак.

Жуков закрыл глаза, не желая больше слушать этого чужого злого мужика, наклонился, открыл кран и опустил лицо в ладони с холодной водой, догадываясь, что, наверное, он плачет.

Да нет!

Лена зашла, не скрипнув дверью, но он услышал.

Завернутая в полотенце, на котором лежала, встала близко и положила ладони на край раковины, чтобы он точно ее видел. Узенькая ладонь, тонкие пальчики.

- Что тебе еще? – высказал ей хмуро и устало, поднявшись неровно, в несколько движений, опираясь обеими руками, на нее не глядя, и увидел маленькое круглое красное пятнышко на полотенце.

Лене по покрасневшим глазам и хрипловатому голосу, показалось бы, что он плачет.

- Вот здесь, за ухом, еще осталось,- едва коснулась она, он отдернулся от ее руки.

- Тут маленькая ранка, а крови как из сонной артерии.- Как будто не заметила Лена.

- Не надо меня благодарить своей заботой. Мы благородные герои действуем бескорыстно,- хромающим, сиплым голосом отгонял он ее.

Лена улыбнулась:

- Хватить смешить меня.

- Да, действительно, смешить тебя будет другой, я то – спасатель.

- Какой другой? Где ты взял этого другого?- Лена внимательно рассматривая его ушко, спокойно взяла ватный диск с полочки.

- Я взял?!

- Ты взял. У меня никакого другого нет. И не было никогда. Вода холодная,- попробовала; переключила и ждала теплой, подставив ладонь под быструю струю;

они оба смотрели, как вода сбегает между ее пальцами, и они белеют от холода и кожа у нее становиться «гусиная» на руках, на плечах, и на ногах заметил Жуков. И опять увидел это маленькое пятнышко на белом полотенце.

Дождались теплой воды, и Лена осторожненько стала отмывать само ушко и короткие волосы вокруг, другой рукой нежно придерживая его за затылок, не давая ему отслоняться. Жуков молча сопел, показывая ей себя твердым и независимым. Да!-

твердым и независимым!

- Присядь, что ли, я не достаю,- сказала обычно, даже слегка недовольно его недогадливостью; и просто посмотрела ему в глаза.- Присядь.

Жуков посмотрел в ответ так встревожено, как будто присесть, это было уступить и

покориться ей навсегда; но сесть было действительно надо – просто так было ей удобнее, и он покорно сел на край ванны. Лена тихонько оттирала вокруг ранки. Жуков поморщился, зашипел и потянулся рукой.

- Не трогай,- тоже морщась от его боли, остановила его руку, едва тронув,- я тебе заклею, не трогай,- успокаивая его, погладила рядом с ранкой.

Жуков недоверчиво и сердито, но внимательно смотрел – Лена чуть улыбнулась ему и на секунду исчезла - Жуков успел встревожиться и заскучать – вернулась, сразу надулся сердито; принесла сумочку, тонкими пальчиками быстро достала и сосредоточенно отрезала прозрачный пластырь, посматривая, то на ранку, примеряя размер, то на него – ровно и тепло.

-Потерпи,- легонько тронула его по щеке, и не торопясь, аккуратненько, даже высунув розовенький кончик языка от старания, обработала около разорванного края, заклеивала и поправляла, поглаживая ушко и за ушком касаясь, прислонилась и ногами, закрепившись об его ноги для надежности.

«Это было, это было уже, уже было»,- Жуков бессильно закрыл глаза: так близко она уже стояла, и обнять он ее не мог. Он опять так же сильно, даже сильнее, хотел обнять ее, она стояла в десяти сантиметрах от него, даже касалась; и белых рубашек на них уже не было – а обнять ее он опять не мог, он не мог преодолеть свое упрямство.

- Вот так хорошо,- полюбовалась своей работой Лена, погладив еще раз ушко, и стала умываться сама, повернувшись к нему этим маленьким пятнышком.

Семь раз за тридцать дней

- Никакого другого, Саш. – Положила ему руки на плечи и запросто сказала она.- Я боялась, что нам не хватит времени, боялась, что меня отнимут от тебя. Я так долго ждала тебя и так правильно тебя выбрала…

- Ты видела меня шесть раз и всего за тридцать дней, и уже точно знаешь, что правильно выбрала? – от нетерпения он даже перебил ее

- Семь. Семь раз за тридцать дней.- И посмотрела внимательно на него – да, упрямец он, конечно, еще тот, убедить его будет не просто.

-Я трудный и скучный. Ты плохо меня знаешь, – тут же подтвердил он.

- Мне нравится, мне нравится, что ты такой трудный и скучный.- Тут же возражала Лена.- Такой умный и серьезный, такой сдержанный и молчаливый, такой внимательный, такой хороший. Такой ласковый. - И вздохнула на секунду отведя глаза,- Мне нужен именно такой. Да ты любой мне нужен, любой.

- Семь раз немного и тридцать дней не много,– буркнул Жуков капризно.

- Много! Много! И какие семь раз! Один ярче другого. Только семь раз, а я узнала о тебе больше, чем бы мы учились десять лет в одном классе.

Лене холодно в ванне и пол холодный, но она чуть наклонила голову и опять нежно и терпеливо посмотрела на упорно смотрящего в пол серьезного Жукова:

- Немного.

- Много, очень много. Каждый день из этих тридцати был длинным, как год. И ты занимал каждый из этих дней, с утра до вечера. Я и сама не сразу это поняла, и каждый день думала, что это пройдет. Но все эти семь раз, когда я видела тебя, понимала – не проходит.

Лена ищет его глаза:

- С того дня, как ты первый раз посмотрел на меня такими злыми глазами, - Лена нашла его взгляд и старается его удержать,- мне кажется, ты всегда был в моей жизни, просто встретила я тебя только в тот день. И вчера я подумала: это уже не пройдет никогда. Будешь ты со мной, не будешь, это не пройдет никогда. Поэтому я и выбрала тебя. Вот. Вот что такое эти семь раз.

- Семь раз ты подумала так, еще семь раз подумаешь по-другому, ты еще десять раз все передумаешь. – и отвел глаза.

Как же он все - таки недоверчив, Лена переступает голыми ногами на холодном полу, опускает голову и руки, отчаявшись убедить его, горько и серьезно уже говорит, больше сама для себя:

- Я уже передумала все. Все передумала. Если бы ты знал, как это все для меня дома, ты бы понял, что два раза думать здесь нельзя.

Развернулась тихо и пошла из ванны. Как же все-таки он не доверчив, он боится ее, как воплощенного обмана и предательства.

Ты ошиблась, детка

Жуков поднял голову на такой ее печальный голос и трудные слова, увидел грустную, уходящую от него спинку и быстро вышел за нею, уже озабоченно:

- Да откуда ты знаешь, что это я, это именно я? – подумав наконец-то и о ней, остановил и прикоснулся к своей любимой спинке, и потянул ее к себе за любимый животик. А-у, Лена мяукнула, ободравшись о ремень и Жуков скинул брюки, мгновенно укладывая, пряча под одеяло, замерзла Лена, кожа прохладная.

Лена обрадована: он внимательно ждет ответа. Даже напряженно.

Долго думает Лена, трудно сказать такие слова, а других тут и не скажешь, своим молчанием он требует весомых доказательств.

- Я знаю, это – ты. Не бойся, я точно это знаю.- Старается отговориться, Лена еще стесняется сказать таких спрятанных слов.

- Скажи почему. – Укладывает себе на руки, и владеюще смотрит на нее, как на

маленького ребенка: не бойся, скажи, мне это очень нужно, мне мало этих слов, мне нужно еще.

Лена думает в ответ. Ей тепло под его тяжелыми руками и она постепенно согревается. Разворачивается и как ребенок, всем животом прижимается к нему, обняв ногами его спину и все близко: и любимая крепкая шея, и теплая плотная кожа и этот его запах, тот который она уже знала, тот и который еще нет и уже легче сказать таких спрятанных слов. Что-то есть такое в его глазах, в его руках, что твердо держат ее, такое основательное и такое открытое, что она решается. Трудно подбирает слова.

- Я хочу жить только с тобой. С таким, вот какой ты - трудный и скучный. Вот как придется, так и жить.- И еще осторожнее,- я думаю, что я твоя часть,- и робко замирает, заглядывая ему в глаза. они беззащитны, и решается рассказать все свои тайны до конца:

- Ты такой единственный. Для меня ты один. Я это знаю еще и потому что – только твои дети могут быть моими детьми. Я хочу жить только с тобой.

От этих слов все в животе у Жукова сжалось: он должен ей сказать. Ему плохо, но он должен ей сказать:

- Даже если тебе придется жить только со мной, даже если без детей. Если у нас не будет детей, - неуверенно пытается он. И не выдержав, уже снова хмуриться,- Тогда тебе понадобятся другие, и ты уйдешь.

Лена обижена им: она решилась на такие сокровенные слова, а он не слышит! Он упрямо не верит ей - и Лена нахохлилась и говорит уже решительно:

- Мне других не надо. Я хочу только твоих детей, других я не хочу. И никуда я не уйду. И хватит, не мучай меня, я спать хочу. – Сердито и красиво изгибает брови и прячется в одеяло: прямо не разговор о любви, а допрос. Остается поставить ее в угол за несерьезность.

- Ты ошиблась, детка, – очень тихо, почти про себя. Трется щекой об ее голову, медленно, грустно, раздумывая, терзаясь, не решаясь говорить дальше.

Он такой несчастный – она видит это из своего укрытия в одеяле. Она хочет его поцеловать - может быть, это его успокоит? Но она стесняется, и решиться на это не может.

Но все равно хочет его успокоить, высовывается и ласково уговаривает его, даже немножко гладит его:

- Нет, я не ошиблась. Не бойся, ничего не бойся, я не ошиблась, я останусь с тобой, все

будет хорошо.

И уже скрываясь от его упорных глаз, прислоняется закрытыми глазами и губами к его шее (как мечтала) и тихо дышит:

Прислоняется губами к его шее и отдыхает. Жуков вдруг успокаивается.

Он чувствует пульс в середине живота, под кожей, но не может различить – чей это, его или ее, неважно, их пульс. Только ее нежнейшая кожа и только тихое частое дыхание, и спинка, такая худенькая, что кажется, он может сомкнуть плечи за ней, так как будто его собственная граница за этой хрупкой спинкой. И она не близко-близко, а внутри.

Он никогда больше не будет один. Он это как то знал, не словами, не мыслями, а полным кругом внутри, в который непонятным образом ровно сложилось все в нем, ровно сошлись все острые осколки его больных страхов и так перестали существовать, исчезли.

Посильнее ее прижал и так еще слушал ее дыхание. И Лена понимает, что лежит она совсем не безопасно и враг не дремлет буквально у самой ее нарушенной границы.

Точно Лена, точно, зверски хочется есть, не отрывая глаз от нее, дотянулся до часов – быстро увидел: скоро девять, успели.

- Скоро девять? Успели? – догадывается Лена.

Жуков даже покачал головой – ну надо же, то же самое, даже теми же словами.

- Успели. Я тебя не убил, ты меня не сгрызла, идем тигренок, шерстку отмывать,- потянулся, увидев, что край волос у Лены в крови.

- Нет! Нет. Я полежу еще. – Спряталась, накрываясь, аккуратненько поворачиваясь, чуть наморщивая носик. Жуков опять раскаялся в своем варварстве. Даже покачал головой, чуть пошатываясь, придерживая себя, идет мыться.

Отмывает себя, не веря еще тому, что все это реальность.

Своим молчанием она заставила его стать вероломным нарушителем всех границ.

Но и единственным ее владельцем – теперь он ее отдать не может – это только его собственность.

Ужин.

Лежит с открытыми глазами. Смотрит на него, обрадовалась, что он вернулся и он берет и ее отмывать – она не желает быть голой, не дается, он изловчился, завернул ее в одеяло – холодно, и несет в ванную, выслушивая тысячу умных слов.

Она еле стоит. Он ее моет сам. Она не дает трогать ее, где не положено, вертится. Хорошо, сама, сама. Придерживает все-таки за спинку. Вытер всю.

Завернул опять в одеяло, посадил в кресло. Она сидит, вытирает мокрые концы волос, но упрямо спорит с ним. Он одевается - забрать ужин.

Ужин принесли – он не дал зайти в номер, забрал все сам, расплатился и заказал завтрак.

Лена, тоже голодная, села, завернутая в одеяло, почти к нему на руки и они стали делить еду. Лена хотела то это, то то, и в конце концов ели друг у друга и из всех тарелок. Она рассказывала, как смешно летела в самолете, и по прилету уже думала, что потерялась ее сумка с новым платьем, и еще что-то веселое, точно так, как он себе это представлял, только в жизни это оказалось еще лучше. Он слушал ее и даже смеялся. Он давно уже не смеялся. Лена его рассмешила. И почти все у него съела. Вот хитрая белка. Теперь отмытая, сытая, довольная ползет лечь.

И тут же присматривается, как теперь лечь: все в крови! Просто место происшествия!

- Не туда, ты, Лена, полотенце положила,- с гордостью выговаривает ей Жуков, с этой свое иронией в глубине глаз,- Сегодня мой день.

- Белье надо у горничной поменять.- Оглянулась взъерошенно она, день-то – ее!

- И что мы скажем горничной? Мы – вампиры! Жалко, пролилось немного. – Возразил он, недоумевая на ее наивное предложение.

Лена сначала улыбнулась на выдохе, улыбнулась еще и рассмеялась уже легко, даже безмятежно, как можно смеяться только после слез, как солнце после дождя.

Жуков улыбнулся сначала, а потом, рассмеявшись за ней и сам не мог остановиться. Лена звонко, Жуков глухо, счастливые, как после боя, в котором одним только чудом им удалось уцелеть. Взглянул на нее и понял: прощен, прощен, за все; и благодарно поцеловал ее в висок: люблю тебя, Лена, и вставал из-за стола:

- Я белье постельное из своего номера принесу, вместо этого. - Жуков собирается выйти в свой номер.- Это домой заберем.

Лена слушает, кивает, сосредоточенно возиться с испачканной подушкой.

Жуков вернулся и ласково смотрит на нее, как она, собираясь заснуть, трет лапкой глазки, как котенок, выворачиваясь, выгибает спинку, поджав лапки, пристраивается спать у него под боком. Он умиляется от такой уморительной картинки:

- Не спи, не спи, - играет и слегка покусывает ее за шею, за спинку, Он хочет еще хотя бы поговорить. Она хихикает, ей щекотно:

- Я вчера уже не спала, не могла никак уснуть … И позавчера….

Теперь она уже ровно дышит у него в руках, вся спрятанная в одеяло.

Ты бы ушел – сказала она.

А вот сейчас он думает и понимает – не ушел бы. И даже начни она сопротивляться, он не ушел бы. А теперь он вообще никуда не уйдет – это теперь только его территория.

Званый ужин.

Она огляделась в зале. Она была здесь лучше всех.

Она сидела, выставляя свои красивые ноги в великолепных туфлях повиднее, все время ими играя; откинула длинные волосы точно отработанным жестом; отвечала на чей-то комплимент сложно и красиво складывая губы в улыбке и отводя глаза загадочно и многозначительно; легко постукивала красивыми длинными пальцами по бокалу и изгибала спину то так, то эдак; и опять перебирала своими неотразимыми ногами.

Она всегда была лучше всех. Редко, редко появлялись такие же. Но их можно было не считать.

Компания небольшая, но солидная, руководство фирмы, и за столом все внимание ей. Но она ждет Жукова с подружкой. Очень, очень интересно, кого же он выбрал после нее? Правда ли такая интересная, как сказал Сережа?

Жуков похорошел, возраст ему к лицу; а мужчинка он очень, очень. И за время, какое прошло, как она его мужчинкой не знает, он хуже стать не мог. Даже вздохнула.

Ей оставалось до отъезда две недели, конечно за две недели ничего не произойдет.

Его случайных связей она не боялась, он берег себя очень внимательно – здесь ничего не будет. Важно, чтобы не было той самой, ради которой ему будет на все наплевать. Только это могло быть для нее опасно. А оно на то похоже, как сказал Сережа, так она называла мужа.

Особой угрозы нет, две недели срок малый, но она уже так много сил потратила на этого «Сережу» - что рисковать не хотела. Она должна выйти за него замуж!

Она посмотрела на Сережу – что-то он к ней охладел, восторженно каждую секунду больше не смотрит, а все больше по сторонам, оживленно разговаривает, то справа, то слева, но не с ней. Не надо бы так, так это ей не подходит.

- Что-то не идет новый генеральный директор, - привлекла сама его внимание, когда часть гостей вышла из-за стола и образовалась пауза. Она курила и стряхивала пепел, посмотрела на него.

Она курила и делала это очень красиво, это была ее козырная карта: случайный взгляд, скользнувший по ней в этот момент, уже не был случайным и останавливался на ней надолго.

- Да, задерживается. - Сергей Борисович только мельком взглянул на нее. За столом все мужское внимание принадлежало ей и в атмосфере встречи возникло ненужное напряжение: такое ее примитивное преобладание над другими женщинами было не к месту и не ко времени, сегодня деловая встреча, Людмила должна бы это понимать.

- Увела красавица Иванова нашего генерального директора.- Захотел он ее осадить.

- Да кому он нужен, - ехидно и томно закатила глаза Милашка.

Он посмотрел на нее, и ему стало скучно. Манерно, сладко до противного сказала она это.

Милашка продолжала язвить, ровным счетом ничего не замечая:

- Не понимаю зачем ты назначил его директором. Просто не представляю себе, как он будет поддерживать общественные связи! Этот зануда никогда не сможет сделать это так красиво, как ты!

Ее примитивная, даже грубая лесть только разозлила его. Он не поддержал разговора – он не хотел слышать ее ответов. Он знал все, что она скажет.

Он знал и все, точно продуманные выражения ее красивого лица, только сейчас они казались ему отвратительными гримасами, и даже ее глаза, всегда очаровательные, большие и круглые казались теперь ему совиными и выпученными, а улыбка – кривой усмешкой. Он не видел больше ее красоты.

Он устал от нее.

Изо дня в день, одни и те же жесты и слова, одни и те же эмоции. Ничего нового, никакой импровизации.

Ему надоела ее неразборчивость и хищная мелкая жадность, ее ограниченность, абсолютная душевная нищета, полное отсутствие способности к сочувствию, даже простого желания выслушать, не отвлекаясь. Она смотрела, и глаза ее были пустые, как фотография на паспорт. А ее женственность, от которой он был без ума, теперь казалась ему глупостью и пустым жеманством, никакой прелести он больше в этом не видел.

Даже ее восхитительные ноги уже не восхищали его. Ее молодость, красота, даже сексуальная притягательность не могли больше компенсировать такого убожества, не так уж он оказался молод

Он осматривал зал – на нее смотрели. И за столом, наверное, все завидовали ему – такая красавица. Только он знал, как на самом деле она невыносимо надоела ему. Если бы ему сказали, хотя бы это два года назад, он не поверил бы никому, даже самому себе.

Он так легко разрушил все в своей жизни из-за нее, и теперь не понимал почему. Смотрел на нее и не понимал – почему?

Ему не хватало жены. Только лишившись ее, он понял это. Без нее он заметно измельчал.

За эти годы здесь, он заметил в себе то, что было в нем когда-то, а потом спряталось.

Он стал замечать в себе суетливость, от которой казалось, избавился навсегда; осторожную от неуверенности уклончивость принять решение и желание переложить это на другого, тайный страх перед вышестоящими – всего этого не было в нем уже давно. Казалось, это исчезло навсегда.

Окрыленный такими успешными, и казалось безвозвратными переменами в себе и своим окрепшим величием – он воспарил! И сидел, сейчас ненавидя эту женщину рядом – а когда то, завидовал сам себе.

Все острее он чувствовал свою вину перед женой, оставленную им в такое трудное для нее время, когда умирала ее мать. Две огромные одновременные потери совершенно разбили ее, и она, никогда не болевшая, полгода пролежала в больнице. А он и не пришел ни разу к ней.

Только сейчас он понял, как много она для него значила, и каким прекрасным балансиром была ему всегда. Он понял, как зависел от нее. Она слушала его всегда внимательно, всегда разбиралась вместе с ним даже в мельчайших деталях и помогала принимать решение – чего он так никогда не любил. Он чувствовал ее участие, даже если она молчала.

Он понял все про Милашку, и понял, почему Жуков злился днем.После того, как он увидел Жукова вместе с Ивановой, там у себя в офисе, – такой великолепной парой, он вдруг что-то понял о Милашке.

Он увидел, по контрасту с Ивановой, какая Милашка пластмассовая красавица, с этой своей манерной походкой и всегда одинаковыми пластмассовыми глазами.

А Иванова-то – красавица настоящая.

Он понял всю тщетность своих попыток сегодня пригласить Жукова на один ужин с Милашкой. Жуков не придет и не позволит быть здесь своей Ивановой. Он будет ее оберегать от жадной милашкиной зависти. Ждать их бесполезно.

Все возвращались за стол, и он не напоминал больше, что главных гостей собственно и нет; и на все вопросы, относительно них, отвечал уклончиво, сразу переводя разговоры на другую тему.

Тайное знакомство.

Лена спала. Жуков опять поправил одеяло: пусть отдохнет пока, моя маленькая малышка.

Тихонько поцеловал. Накрыл осторожненько, еще раз посмотрел – дышит ровно, спит.

Но в комнате прохладно, ему уже холодно, и он, боясь ее разбудить, осторожно стал заползать к ней. Одеяло маленькое, он ложиться близко. Здесь тепло. Она такая тепленькая. Зашевелилась. Все, все, спи. Спи счастье мое. Ложиться на бок, подперев голову рукой. Свет из окна освещает комнату. Он видит ее лицо хорошо.

«Детка, ты не сказала мне, а я не сказал тебе». Детка улыбается во сне. Как она хороша.

Тихонько убрал у нее волосы со лба. У нее юное лицо, тонкая длинная шейка, которая нравиться ему особенно, и насколько он успел разглядеть за всеми этим волнениями такое же тонкое и упругое тело, той самой, любимой его красоты. У нее была бархатная кожа, абсолютно бархатная, как масло. Трогать ее было – уже удовольствие. Она оказалась меньше ростом, чем он думал, она так удобно ему подходила. Он такую не видел никогда; что бы все, все было так, как он и хотел.

Она дышала тихо-тихо, почти неуловимо.

Она завозилась, ей, наверное, было тяжело или жарко, он немного отпустил ее, она повернулась и продолжала тихо-тихо дышать, спала. Он прикрыл глаза, посматривал на нее, и пытался угадать, чего она могла бы ожидать от него, выбирая именно его.

Она, наверное, много успела всего себе на представлять, Жуков улыбнулся. Его голый вид не разочарует ее, он это знал. «Но она ничего и не поймет, она вообще ничего не понимает», догадался он. Это было так хорошо, так правильно. Это такое счастье – быть для нее единственным, одним, да еще и выбранным ею осознанно. Сбылась самая тайная, самая скрытая его мечта.

Он не верил, он еще не верил, что это все случилось с ним. Он ее встретил, она его дождалась.

Он хотел всю ее спрятать, спрятать внутри себя, ежеминутно быть одним единственным обладателем всех прав на нее, владеть ею абсолютно.

Она так легко доверяла ему, так решительно легко доверяла ему. Она точно не была, не простой, не бездумной. Неужели он и, правда, достоин доверия такой редкой птицы?

Что такое мужчина, пока его не признает женщина?

Это придало ему таких сил, он готов был растерзать ее сейчас же! Все- таки не следует ничего делать без ее разрешения… «По своей юности, напора и натиска она может и не оценит, точно не оценит, а еще хуже будет всю жизнь думать, что я ее опять изнасиловал» - улыбнувшись, подумал он.

Всю жизнь.

А вдруг она откажется жить с ним, без детей, и проживет не с ним, а с кем-то? С кем?

От этой чудовищной мысли он вздрогнул всем телом. Она ответно вздрогнула, испуганно заморгала глазами. Он откинулся на спину, ему стало и жарко и холодно одновременно. Он сдернул с себя одеяло, это невозможно даже думать на одну секунду.

Да она его, только его собственная собственность - на два тона ниже и на два злее ответил он потенциальным противникам. « Она моя, и она об этом тоже знает, не зря же она так решительно выбрала именно меня. Да. Все».

Она затревожилась, приподнялась, внимательно и посмотрела на него. Он притворился, что дремлет, не желая показать вспышку ярости, у него просто закипала кровь от ревности, от своего бессилия, изменить что-либо. Да он не отдаст ее никому! Поздно, это уже его личная собственность.

Ей показалось, что он спит, и она легла.

Но не засыпала, встревоженная им, полежала тихо и привстала на локоть, все-таки прикрываясь на всякий случай одеялом, ей захотелось спокойно рассмотреть его, пока он спит и голый.

Он чуть приоткрыл глаза, в полумраке она не увидит - ему тоже очень хотелось видеть ее лицо - как она его изучает, осторожно рассматривает.

Она, что бы лучше было видно, вытягивала его любимую шейку, но

видно было не очень, она потянулась еще, даже приоткрыла рот, так было интересно ей,

но и страшно случайно прикоснуться к нему: вдруг он проснется и увидит, каким

неприличным делом она занимается.

Жуков не шевелился; дышал ровно и тихо, только бы не мешать ей - ему нравилась ее любопытство, она как белка, подумал он, любопытная белка. Одеяло немного сползло и приоткрыло ее грудь, он ее еще толком не видел, она все время тщательно ее прикрывала, и ему стало тоже очень интересно. Это было таким удовольствием для обоих, тихо лежать и тайно рассматривать друг друга.

Но ей не видно!

Она еще приподнялась, упираясь уже на всю руку. Слегка наклонилась над ним. И ему тоже стало видно гораздо лучше и ближе. Опять они замерли, тихо дышали, боясь друг друга потревожить, это было очень, очень приятно.

Ой, она отпряла и спряталась под одеяло. Он знал - почему, улыбнулся про себя, но не шевелился, ему было очень интересно, что она будет делать дальше.

Она накрыла его одеялом.

«Может она подумала, что я замерз» - он опять улыбнулся про себя.

Под одеялом она оказалась близко-близко к нему, теперь она касалась его всем телом. Это ей нравилось.

Тихонечко и осторожно стала рассматривать его лицо, решалась поцеловать его, и уже совсем собралась, приподнялась, потянулась к нему - но смутилась в последний момент и уткнулась лицом в подушку, огорченная неудачей.

Это было так мило, и ее робкое желание и тихое огорчение, и то, что он ей нравился.

Надо было начинать все сначала, только нежно, как он хотел, Жуков медленно открывал глаза.

Все сначала.

Он глубоко вздохнул, показывая, что «просыпается» и повернулся к ней;

- Давай начнем все сначала,

- Когда?- Лена вся сжалась от ужаса и спряталась под одеяло, как черепашка. Жукову только и остались ее, почти плачущие глаза. И еще в край одеяла вцепились испуганные пальчики, она держала его как белка, двумя руками у самого носа. Глаза и эти пальчики, это все, что она доверяла ему. Что ж, лучше, чем она выгнала бы его совсем. Дикость сотворенного Жукову стала очевидной.

Он осторожно, как бы у новорожденного трогал эти пальчики один, другой… Он же на самом деле мечтал ее потрогать, погладить; когда он лежал там, один, дома ему бы хватило и просто Лены рядом и этих ее встревоженных глаз и этих маленьких пальчиков, он и это считал счастьем – там, один, в темноте.

Лена зашевелилась, Жуков встревожился, Лена потянула ногами под одеялом, вытянулась всем телом, легла на живот, поджав под себя локти, и с минутку его внимательно рассматривала. Жуков растерянно ждал приговора. Лена коварно изогнула бровь, он вопрошающе поднял обе и почувствовал, как озорница засовывает ему ступню между лодыжками.

Ой, это было просто неприлично, хорошие девочки так не делают, - Жуков осуждающе поджал губы, удерживая подняться из глубины глаз улыбку, и крепко зажал ее ногу. Лена срочно принялась спасать свою лапку, но только глубже увязла – Жуков умудрился заполучить ногу до колена, крепко заплетя ее двумя своими, посмеиваясь уже открыто. Лена не сдавалась, как и положено храброй белке, но долгая борьба привела только к полной потере ног в ногах у Жукова.

«Сопротивление с ним вообще бесполезно»,- вспомнила она и решила передохнуть, а Жуков и не устал, и ждал ее в состоянии активной обороны.

Ей было приятна его осторожность и настойчивость, она снова так безмятежно улыбнулась ему. Он тут же слегка прилег на нее, Лена заверещала, панически отталкивая его руки – он понял, она боится его рук.

- Нет, нет,- сразу пошел на попятную и даже отодвинулся, обозначая степень ее безопасности. Лежал и и ждал, поджимая ее ногами, и следил за ее глазами.

Когда в них кроме испуга появилось, любопытство и ожидание, он немного развернул ее к себе и плотно прижался, ниже и уже не животом… снова не торопился и убрал руки. Они коротко схватывались взглядами.

Соприкасаться вот так тонко и горячо было ей интересно. Оставшись без рук, он емного только придавливал ее животом и ногами. Он чувствовал, что это ей нравилось. Как уж ему это нравилось – он не мог и думать, надо было потерпеть еще. Она должна была понятно показать ему разрешение.

Пульс ее становился сильнее, бился у нее в животе, дыхание тоже стало в животе. Она уже искала способа показать ему это разрешение. Он помог ей: закрыл глаза и близко положил свою голову, теперь ей поцеловать его не трудно. Это легкое ее касание или тепло выдоха? Приоткрыл глаза, проверил – да. И сразу схватил это касание, только касание тихо-тихо, только-только…

- Лена,- прервал он эту дышащую тишину тревожным шепотом,- А вдруг у тебя там еще

не все? Вдруг осталось еще? Может проверить.- Серьезно и озабоченно спрашивал он.

Лена тоже об этом читала и встревожилась:

- Не все?

- Не все!

- Осталось? А как проверить?

- Так же, наверное,- сомневаясь, не очень уверенно сказал он.

Лена сощурилась недоверчиво.

- Я знаю, как надо,- шепотом призналась она, оторвавшись от него.

Жуков даже испугался: как?

Лена стеснялась сказать вслух. Она потянулась и прислонилась губами к его раненному уху и горячим шепотом, от которого кожа его пошла мелкой дрожью, рассказывала ему как надо. О-о! Жуков наслаждался и восхищался, самый простой способ, а такая экзотика, что-то невероятное, так бы слушал и слушал! Он понял, с Леной не соскучишься никогда, говори, Лена, говори, - и отпустил ее ноги подальше, чтобы случайно не обмануть глупого котенка.

- Понятно?- серьезно спросила она.

Что? Жуков очнулся от сладостного упоения и с восторгом посмотрел на Лену.

- Понятно? – не понимая его радости, переспросила она.

Он решил подумать, прежде, чем согласиться: дело серьезное, как бы опять чего не случилось. С сомнением потрогал свое ухо, с опаской посмотрел на нее.

- Уговорила!- выдохнул решительно.

- Ну ты жук!- возмущенная Лена, приподнималась, чтобы уйти.- Я собиралась, готовилась, все напрасно…

Уже не сдерживаясь, он схватил ее, и смеясь вместе, Лена звонко, Жуков глухо, не сразу Лена сообразила, что дело-то сделано. Жуков невинно смотрел на нее.

Лена не смеялась и Жуков смитренно отодвинулся, все, Лена, будет по твоему, сел у нее в ногах, прикрывая неугодное ей.

Лена отходила от возмущения, посматривала на него, устраивалась. Спокойно легла на спину, посмотрела на него выразительно и - согнула колени. Жуков оценил ее смелость. Приподнимая их еще, уперлась на пальцы. Жуков оценил ее грациозность. Совсем не напрасно ты готовилась, Лена. Совсем не напрасно. Жуков замер смотреть, как это было красиво…оживился.

Лена, остерегающе посмотрев,умерила его пыл, он снова прикрылся, нейтрализовав тем самым руки, обдумывал поставленную Леной задачу: руками ее нетрогать. Лена изгибала спинку вправо и влево, укладываясь надежнее, приподнималась еще выше на пальцах, закрепила высоту, опираясь попкой на пятки, и Жуков решил больше не смотреть, а то результат будет тот же, что и в прошлый раз, только теперь ей хватит времени отгрызть ему голову.

Приготовился и аккуратно завис над нею – задача была не из легких. Вопрошающе посмотрел, Лена быстенько спрятала свои руки себе под спинку.

Ну, ладно; Жуков осматривался, примеряясь.

Они завозились. Не больно? Внимательно следил за еле заметными подрагиваниями век, за невидящими, дрожащими глазами... Вскинула их на него – как, все?

Все но…рмально, Лена, проверяя еще ее глаза. Выдохнули. Но не двигался, это могло быть опасно.

Лена настороженно следила за ним и вдруг, как от страха, сжала все мышцы внутри, взглянула на него сначала удивленно-испугано, а потом с любопытством, как будто играя с ним. Жуков даже хищно и выжидающе уже смотрел на нее. Лена спокойно, даже весело повторила, попробовала посильнее. Видя, как Жуков сладко закатил глазки, повторяла и повторяла, весело играя, ей самой ей стало интересно. Наигравшись, посмотрела на зависшего над ней Жукова и тихонько отвлекла его от сосредоточенного сухого дыхания:

- Ну, там все?

- Сейчас уже все,- сказал рассеянно, забыв про какое все, она говорит, - а можешь быстрее?

Лена подобралась и закрепилась еще чуть повыше, и Жуков чуть подвинулся. И Жуков, чуть, очень осторожно, почти незаметно, все-таки двигаясь сам, тоже сосредоточился... и теперь все, Лена. Он обрушено упал на нее. Еще секунды дышал, и увидел, что придавил ее всей тяжестью – он немного забылся; отпустил ее из-под себя. Посмотрел, проверяя – как она, жива? Она жива и посмотрела, сворачиваясь калачиком на бочок – испуганно,

изумленно; прильнула к нему, прячась, прикрыла глазки.

- Когда ты этому научилась? – Спросил, скрывая подозрительность.

- Сейчас.

Но чувствовала, даже не видя, не успокаивающееся его ревнивое недоверие. Посмотрела.

Убью, подумал Жуков, и наверное, свирепо посмотрел. Лена развернулась на живот и приподнялась, опираясь локтями в одной точке, под грудью, вытянула ноги хвостом ласточки – Жуков даже приподнялся, любуясь как это красиво. Лена устыдила его:

- хватит сопеть Я десять лет занималась классическим танцем, , и сейчас только поняла, где эти мышцы, которые подбирают все внутрь.

Вот оно что - Жуков покрепче прижал, подминая под себя, на всякий случай, такую драгоценную добычу: да, Лена, с тобой не соскучишься.

Назови меня нежно по имени.

Уже светло. Она спит, измученная, даже прикрывается лапкой от него – Жуков тихонько убирает ее руку от лица – спит. А он не спит, то прижмет ее тихонько, то подвинет, то обнимет – она откроет глаза, улыбнется и дальше спит – вот соня. Он ее измучил уже. Он не может уснуть рядом с ней, он на нее еще не насмотрелся.

Смотрит и смотрит на нее. Примеряет трудные слова, которые он точно скажет ей еще до вечера. Вздыхает и снова поправлял одеяло, понимая, что мешает, ничего поделать с собой не мог, и снова подвинул, снова обнял, снова потискал – она как кошка, как бы он ее не трогал, спала, счастливая во сне. Он не хочет своими словами потревожить ее счастье. Он не хочет ее потерять…Ночью это утро казалось так далеко… Но уже завтрак. Лена открывает глаза, сразу улыбаясь ему.

- Вставай, вставай, - ласкается он с ней. Она улыбается ему и ласкается тоже, чует запах еды – голодная.

Она ест, внимательно рассматривая все на тарелке.

Он рассматривает ее. она все делает интересно, все замечает и всему дает забавную оценку. Он смеется. Она умненькая. И такая смешливая. За ней можно смотреть целый день. Но у них нет целого дня, у них осталась пара часов. А он бы здесь остался на всю жизнь.

Но у них нет целого дня, у них осталась пара часов. А он бы здесь остался на всю жизнь.

Он уже поел, пока она просыпалась и умывалась, искала ручку в сумке, подписать договор, она его так и не прочла, зачем сказала она, ты же читал, нашла, все из нее высыпав, и он с интересом изучал ее вещи первой необходимости – сумка не может быть легкой, столько всего и даже тяжелые ключи:

- Столько дисконтных карт, они же тяжелые, почему ты не держишь их в машине, я держу их в бардачке. Зачем ты носишь тяжелые ключи от дома с собой? – щекотит ее за спинку, мешает ей есть.

- А ты нет?- извивается и хихикает.

- Я храню их под ковриком, - и пытается засунуть руку «под коврик». Ленка весело отбивается:

- Под каким ковриком, нет у меня никакого коврика…- и выкручивается, и выкручивается..

- У меня есть… я тебе покажу, маленький такой коврик, а под ним ключик,- и не удерживается, опять ее слегка прихватывает сзади за шейку.

Он видит, что у нее на спинке покраснело, от его вчерашних игр даже маленький синячок, и еще один…

- Я тут тебя немножко укусил… Она улыбается.

Пока Жуков уходил в свой номер собрать вещи и заплатить за постельное белье, исчезнувшее без всяких объяснений неизвестно куда, Лена загрустила немножко.

Он молчал, и Лена не знала, что они будут делать, когда прилетят домой и получат багаж, он ничего не говорил о будущем. Она легла на живот, спрятала лицо в подушку и грустила.

Жуков вернулся и никак не мог поймать ее взгляд, он соскальзывал вниз и в сторону и Жуков терялся. Складывал постельное белье в свой чемодан и думал, что показался ей мрачным и ничего ей не понравилось? Оставалось совсем немного времени, и он искал, как это исправить. Сел у ее ног и гладил узкие пятки и тоненькие пальчики, Лена только тихо лежала, вытянувшись вся, спрятав лицо. Две грусти на двоих – это слишком много.

Жуков наклонился и тоже горестно спрятал лицо в ладошках ее ног и тихонечко гладил ее нежные лапки. Лена приподняла голову и обернулась на него, Жуков скорее поймал ее глаза и «заскулил» своими, не оставляй меня, Лена.

Лена приподняла голову, посмотрела на него; Жуков в ответ умолял глазами: не оставляй меня, Лена.

Села к нему поближе и, слегка наклонив голову, как он любил, ласково заглянула ему в глаза, молча, ожидая его слов, хоть каких-нибудь.

В словах проку нет, знал Жуков, и молчал, виновато и безнадежно.

А потом он посмотрел ей туда. Это было близко, он не мог удержать себя. Он никогда этого не делал.

Он сглотнул. От напряжения у него пересохло во рту.

Только дотронулся до нее, как она тут же попыталась защититься руками; он взял их одной своей, не отводил от нее глаз, и Лена легла, застеснявшись его такого откровенного взгляда.

Она сжалась, но лежала смирно, только непроизвольно поджимала живот. Он погладил ее пальцы в своей руке, умоляюще посмотрел - она смотрела напряженно, но не пыталась освободиться; он погладил ее, отпустил ее руки, далеко отвел колено и смотрел уже не мигая. Видел, не мог оторваться и пошевелиться.

В животе у него заболело, как в юности.

Потянулся и уже в последний миг учуял ее тонкий запах, едва уловимый, слабый и сладкий. Лучше этого запаха ничего на свете не было. Он откликался на него, он узнавал его сейчас как собственную радость. Он как будто знал его всегда. И, совершенно уже завороженный, стал дотягиваться до чего-то волшебного там, внутри. И вдруг с яркой радостью ощутил свой вкус, спрятавшийся глубоко в чисто отмытой им Лене.

Он пробовал, осваивал и изучал свои владения. Он был ласков.

Сами закрылись глаза, и она стала ему еще ближе, чем была, ближе, как если бы была им самим.

Лена выгнулась и упруго растянулась. И сама потянула его к себе. Он хотел поймать ее чудесную силу, помня, как это уже было.

Но опять все было по-другому. Все сокращалось быстрыми упругими толчками. Лена не управляла этим, она ему удивлялась, прижимаясь растерянно и гибко. Ей нравилось, и он видел это, он держал ее почти на весу. Она не знала, что может быть так хорошо.

Он обожал ее. У него не было уже таких чувств, чтобы, все, что было в нем - вместилось в него. За пределом его возможностей было так ее обожать. Это было больше, чем могло бы быть, чем он мог представить. Нереальное наслаждение вдвоем, неизвестное ему никогда раньше: она словно стала для него прозрачна.

- Саша, - сказала она, поднимая голову и открывая глаза; взглянула на него, как будто увидела его заново.

Она первый раз назвала его по имени. Он исправился. Легла ему на руки и терлась лицом о его лицо и шею. Глубоко и прерывисто дышала.

Жуков был так рад ее счастью, неровным, то ли гладящим, то ли цепляющимся за него движениям слабых рук, открытости, с которой она доверяла ему свою растерянность; такому явному ее желанию остаться здесь навсегда. Он тоже бы хотел этого.

Она стала уже привычно пристраиваться у него на груди, чтобы окончательно успокоиться, но вспомнила:

- Сколько времени?

Надо было идти. Обоих качало.

Оделись кое-как, зацепились за чемоданы и побрели, спотыкаясь и держась друг за друга, возвращаясь на землю, но теперь уже вдвоем.

В такси он прижал ее к себе и смотрел в окно.

Это не случайно, что они так долго ждали друг друга. Прижал ее покрепче, незаметно поцеловал в висок: она его собственность, и только его.

Там, за облаками.

Самолет начал руление и взлет, Лена почирикала, показывая ему в окно что-то на земле, становящееся все мельче и мельче, и стала засыпать, а он посматривал за ней и смотрел в окно.

Она спала безмятежно, и может от этого, и он захотел быть свободным. Свободным от этого обидного ограничения его здорового и крепкого тела. Пусть длиться ее безмятежность и у него, у него есть тоже право на счастье. Все что случилось, было так невозможно, но она дремала рядом, и все это было правдой – это все давало какие-то нереальные надежды.

Плыли внизу белые облака, а здесь над облаками так ярко светило солнце, что надеется на счастье было ему гораздо легче. Здесь над этими облаками, с Леной, ему было гораздо легче. Как будто другая жизнь.

«Это ты моя другая жизнь, Лена»,- и незаметно поцеловал ее в висок.

Ленка была такая жизнь, такая веселая, любопытная. Никаких терзаний старых обид, никаких больных сомнений в себе. Может быть, этой ее веселости хватит и на него? Может быть, она поживет с ним и у нее все получиться, и у них все будет, и будет у них хотя бы один ребенок. Ну, хотя бы один. Когда они вместе все у них хорошо получается, это он уже заметил. Может получиться и это? Ведь Лена такая умница, она все понимает с первого слова и за что она не берется, все у нее получается. Может она справится и с этим?

И тогда все, всем несчастьям конец. Он так умоляюще взглянул на нее, так замечал об этом, как будто одним своим желанием мог что-то изменить.

Так жгуче грустно стало ему, так захотелось, что бы и он мог он сейчас дышать свободно, и думать как он завтра мог бы сразу жениться на ней, спасти ее от гнева строгих родителей, которого она похоже очень боялась.

А что если родители смогут ее переубедить или заставить? Как она поступит? Он прикрыл глаза. «Она меня не бросит, она меня не бросит - шифровал он пространство, отвечая сам себе, - она любит меня»

Он все равно не отдаст ее никому, как бы там ни было. Сначала его надо застрелить.

Он укрыл ее получше, и думал.

Как она вернется к в дом к родителям? В качестве кого – обманутой дочери? Она не должна к ним возвращаться.

А он что – что, поедет один домой? Зачем? Нет у него больше никакой другой жизни. Вот она сидит его жизнь, он посмотрел на нее с болью - она должна знать все сейчас, решил он.

Он уже говорил ей, он пытался ей сказать – с детьми у них будет проблема. Но она его не слышала. Сейчас он должен рассказать ей все как следует.

Он хотел завести этот разговор уже здесь – очень тихо можно поговорить, но Лена спала, он пытался ее незаметно побеспокоить, разбудить, но она спала, и он решил, что лучше подождать – спросонья она ничего и не поймет, можно все испортить, даже напугать ее.

А вот прямо по прилету они сядут где-нибудь, и он все ей скажет. И даже если это будет шок для нее, в любом случае, они должны поехать к нему и поговорить. До вечера еще есть время. Он твердо решил оставаться вместе с ней, никуда ее не отпускать и обязательно сегодня с ней пойти к ее строгим родителям и все уладить. Он заберет ее с собой или останется с ней, но не расстанется с ней.

Всех будили, самолет уже приземлился, в салоне зашевелились, собирали вещи, кто-то уже встал. Лена просыпалась, безмятежно улыбалась ему.

Жуков внимательно посмотрел на нее:

- Нам нужно поговорить с тобой, Лена. Сейчас сядем где нибудь и поговорим, не будем откладывать. Прежде чем ты решишь все относительно меня, ты должна обо мне все знать. – И отвел глаза в сторону.

Лена легко-удивленно смотрит на него – какие секреты? Что знать?

Жена.

Милашка пряталась за колонной и озиралась по сторонам.

Объявили прибытие рейса. Она выискивала его, жадно вглядываясь в неспешный поток прибывающих.

Вот он.

А вот и она. Совсем девочка рядом с ним.

Как заботлив, как заботлив. Она прелесть - быстро оценила Милашка. Сомнений в их отношениях нет – они близки, очень близки - он держит ее за шею, а не за руку. Даже на секунду стало жалко обоих. Ну, ничего малышка, жизнь суровая штука, придется потерпеть.

«Иди уже Жуков за чемоданами. Малышку твою домой отправлю, поскучайте пару недель, пока я уеду, а там уже как нибудь помиритесь, а не помиритесь, другую найдешь, ты парень хоть куда, тебе любая по силам».

Багаж задерживался. Лена едва стояла на ногах, Жуков поискал места в кафе, для разговора, заказал, они должны не торопясь поговорить, посидел с ней ожидая багажа, почему то нервничал, дождался и, уходя, всего то на пять минут, дотронулся до ее лица – как бы поцеловал.

Целоваться он не любит, - вспомнила Милашка,- ты еще узнаешь детка, что целоваться он не любит; он любит только исполнять свои желанья, а потом отмоется бережно и чисто, спрячет себя любимого в чистые трусы, укроется своим одеялом, отвернется и спокойно, молча, один уснет. И все, детка. Он хоть парень мощный, во всех отношениях, но чудес от него не жди.

Отойдя от нее, обернулся тревожно; Милашка сощурилась – вот у него интуиция! Но девочка спокойно улыбнулась ему, и он ушел, она осталась одна всего минут на пять.

- 10 минут есть у меня,- шепчет себе Милашка и скользит неслышно. Подсела к Ней.

Лена слабо подняла голову, легко улыбнулась, удивилась, но вежливо опустила глаза, снова погружаясь в ожидание.

- Вы Лена, - сказала эта, подсевшая к ней.

Лена вскинула голову, собираясь и сосредоточиваясь. Внимательно посмотрела на говорящую. Несчастный вид, измученный взгляд, голос бедной, заплаканной женщины.

- Я и минуты не задержу Вас. Жуков мой муж. Он не сказал Вам. Он никогда не говорит, и потом все звонят, звонят, и даже домой. Это так мне больно... И знаете, я бы так не страдала, но у нас двое маленьких детей, и они так привязаны к нему, и я привязана. Мы неплохо живем и он нас не оставит никогда, только вот эти его сексуальные развлечения, … но любит он только меня, он просто нуждается в разнообразии. Он сначала будет Вам звонить постоянно, а потом бросит, я только прошу вас, как мать, вы домой нам, тогда не звоните, дети все время спрашивают – кто это, мама. Неудобно, не знаешь что сказать. Простите меня, простите… Я не знаю, зачем пришла встречать его, он велел ждать его дома…

Женщина как то сама собой исчезла.

Лена окаменела: вот что он хотел ей сказать. Вот какие секреты. Вот что она должна была знать.

Она встала и на полном автомате, обходя все препятствия, стала уходить из зала, ища только какого нибудь выхода отсюда.

Милашка из-за колонны, смотрела как Лена быстро уходит:

«Я – молодец, трогательно так получилось, нисколько не фальшиво; я молодец: все правильно рассчитала, она видеть его больше не захочет»

Милашка довольна собой, приосанила фигурку развеселила лицо, уже достала ключи от машины, можно уезжать, надо подождать немного, чтобы с ней не столкнуться на выходе:

«Жуков в чем дело не поймет, а поскольку девушка она деликатная, воспитания хорошего, упрекать и переспрашивать не будет, к себе его не подпустит, так что все хорошо, можно расслабиться. Будешь знать, Жуков, как меня не замечать! - и уже идет к выходу очень довольная собой. И сейчас уйдет.

Но Жуков не дождавшись багажа, насторожился вдруг, решил вернуться и издалека увидел, что ее нет на месте, может она пересела? Ее нигде не было. Отошла? Нет, он велел ей не уходить. Он внимательно и быстро оглядывал зал, ему было тревожно.

И вдруг он увидел уже почти у выхода Милашку, он тут же заподозрил ее в Ленкином исчезновении, рванул за ней, схватил ее за руку, развернул и посмотрел ненавистно. Милашка мгновенно сориентировалась:

- А что, что, ну сказала я ей. Чтобы ты девочке голову не морочил, я рассказала ей в с е про тебя, что бы ты не обманул девочку, как меня, она надеяться на тебя будет, только время потратит, я не могу такое терпеть,- сбивчиво, пытаясь высвободиться, Жуков крепко держал ее за руку.

От его глаз ей стало страшно. Жуков в ярости схватил ее за воротник пальто, встряхнул ее пару раз, оттолкнул, почти отбросил, она случайно стукнулась о стену сзади, не сказав ни слова, стремительно ушел.

Милашка сначала вроде ничего, поправляла пальто, а потом стала расползаться по стене и отключилась.

Жуков был уже далеко, он отчаянно пытался найти Лену.

Милашкины секреты.

Милашка тогда была одна.

Она заприметила его сразу. Он вошел с товарищем, тоже хорошеньким, они сели почти за столик почти у выхода, и она тут же прошлась мимо них, поигрывая своими ногами, и улыбнулась, как будто случайно, как будто оттого, что не смогла не улыбнуться – они такие парни!

Уже на следующий день Жуков заплатил за нее в кафе, и они стали видеться. Он заезжал за ней на работу, сколько-то ждал, развалясь на диванчике, вызывая восторг у всех девочек в отделе, и вез ее ужинать, а потом интересно сидеть в каком-нибудь заведении допоздна, а потом к нему.

А потом всегда отвозил домой - он никогда не пил и всегда был за рулем. И всегда предохранялся.

Она присмотрелась к нему: отец у него генерал, влиятельный в их городе, Жуков и сам такой же, в последнем ряду стоять не будет. Сам он хорош и весело ей с ним живется. Да и не двадцать лет ей уже. Она отставила остальных своих поклонников и дарителей и собралась за него замуж. Спрашивать стала, почему это он каждый раз домой ее отвозит, ей и у него остаться даже очень неплохо.

Он не сразу ответил на эти вопросы, он сначала их как будто не слышал и все так же возил ее домой. А потом очень красиво преподнес ей розу и кольцо, она всем потом его показывала, гордясь таким красивым его предложением – конечно, а какое еще можно сделать такой, как она красавице!

Свадьбой она выбрала веселую вечеринку в баре и назавтра отъезд на моря.

Жених отправился сообщить это новость своему великому отцу.

Милашка с неприятным нетерпением поджидала его; она не замечала никогда, что нравиться его отцу, как бы она не улыбалась ему. Конечно, она не сказала это никому, и делала приятный вид при встрече с ним. Но поджидала жениха в этот вечер в плохом настроении.

Так оно и вышло, Сашенька позвонил, отложил встречу назавтра. Завтра приехал злой.

- Что такое, Сашенька? – спросила она его. Сашенька сказал, все нормально. Ну, нормально и нормально, может у него неприятности на работе? Ей это зачем?

Отца не было ни в загсе, ни в баре, где они так здорово зажигали. Он просто испортил жениху настроение – ну что это за отец? Мог бы ни минутку и зайти, единственный сын жениться все-таки.

И если бы на этом все! Они еще и года не прожили, а Сашенька велел ей найти квартиру, похоже, отец их просто выгнал из их дома! Она конечно, как чувствовала, ничего там особо не устраивала. Но все равно было очень неприятно. Хорошо хоть на этом общение с отцом кончился. Больше на горизонте он не появлялся, и не надо было мучительно сидеть у него в гостях. Только Сашеньке, похоже, это не нравилось. Он как будто загрустил, никуда не хотел идти и превращался в скучного домоседа. В новой их съемной квартире было неуютно, вечера были отвратительные, он молчал.

Но через месяц или два стало еще хуже: опять, похоже, у них там что-то случилось, и Жуков совершенно порвал с отцом – он уволился из армии.

Вот как он умудрился с отцом окончательно поссориться? Вот зачем? - светлые перспективы в раз кончились - генералом он не станет! Нашел какую-то другую, обыкновенную работу и работал там от рассвета до заката. Денег меньше не стало, но работал он гораздо больше. Он приходил поздно, никуда ее уже не вел, и вообще – это все ей зачем? Милашка выходила замуж за будущего генерала, а не за какого-то там специалиста-инженера!

Да и все чаще донимал ее о ребенке – теперь все устроилось, чего еще ждать?

А что устроилось-то? Скучная жизнь среди тряпок и кастрюль? Она, конечно, понимала, что ребенок это обязательная часть семейной жизни, но вот так вот без светлых перспектив, без всякого пафоса, когда впереди одна работа и никакого праздника?

Зануда. Материнские обязанности превратят их и так не веселую жизнь в беспросветный ад, неужели он это не понимает? Что такое ребенок - целый день сидеть дома одной, а вечером только скучный муж? Нет, это было не для нее, она еще к этому не готова! Этого допускать было - нельзя. Милашка на вопросы молодого мужа о ребеночке, отвечала: ко-не-чно! Но сама об этом и не думала. Тщательно не думала.

Тут на беду лиса бежала, хвостиком махнула, и из шкафа выпали эти проклятые таблетки: он все-таки поймал ее, и всего ее лишил – и себя и денег.

Еще пару месяцев приходил ночевать в соседней комнате, а потом она увидела, что в ванной исчезли все его тюбики и бритва - он ушел совсем.

Но пока она не стала этого разглашать, брошенная жена – не самый лучший имидж; а он ничего не скажет, он молчун, каких свет не видел.

Вот не сказать уж так, чтобы она совсем о нем не жалела. Мужчина он интересный. Это да.

Да и жалеть Милашке ни о чем не пристало – не смотрит она назад, только вперед! Молодой невеселый муж теперь не объект. Он прошлое. Она девчонка молодец и тут же успела зацепиться за другого, в десять раз лучше, перспективнее.

Ее новый избранник – мужчина взрослый, респектабельный, шикарный! У него отличные перспективы – в будущем он возглавит крупный филиал и за хорошей границей, он сам рассказал ей это и каждый вечер на курсах язык учит. И она на эти курсы записалась, и всегда она с ним рядом сидит. И мечтает - раз и в дамки.

Милашка девушка для мужчин роковая, мимо не пройдешь, она это знает. А уж если заприметила тебя сама – все бросишь и за ней пойдешь, ничего не сможешь сделать.

Сергей Борисович, новый ее избранник, в этом смысле ничем от других не отличился, все бросил и за Милашкой пошел. Совсем немного времени понадобилось Милашке, и мечта стала ближе. Конечно, это еще их тайна.

Да не такая уж и тайна, он ни какой нибудь скучный домосед. С ним она и в ресторане, и в поездках! О такой жизни она всегда мечтала. Она замужем, а он женат? Но это временно, знает Милашка, если она выбрала его, ему не устоять.

Видите, как у Милашки все складно выходит всегда! А-а! Вот так! Уметь надо!

Ну как не убереглась она и залетела, до того как развелась…«От мужа», – сразу решит Сергей Борисович, Сережа, как она его называла. Он осторожный мужчина, конфликты ему ни к чему. Да-а, незадача.

Аккуратно расспросив нового избранника - как бы он, как бы вот? Она однозначно поняла, что в неоднозначной ситуации он ее не примет. К тому же еще и в отпуск уехал на месяц с женой.

Что же ей бедняжке делать? Как она докажет, что Жуков-то ее год уже как бросил? На развод ему наплевать, не ей же самой разводом заниматься!

Вот как неаккуратные беременности могут отменить такие близкие мечты о прекрасной жизни!

Что ей делать? Она делает аборт. Никто, конечно, об этом ничего не знает. Она, конечно, ничего никому не сказала. Неужели! Да и что говорить, аборт - мелочь, с кем не бывает.

Но! Неудачно. Такое случается. Один из тысячи раз бывает с плохим концом. (Конечно, она, дура гламурная, выбирает самых модных докторов; а надо выбирать хороших.) Ладно, хоть жива осталась. Клиника-то коммерческая, а реанимация, одна на всех. Там ее бедняжку и выходили.

Но о детях думать больше нечем. Это ее несколько печалит – но что печалиться о пролитом молоке? А скрыть все это – по этой части она молодец: уничтожает все документы, решает все вопросы. Молодец! Дорога к счастью снова открыта.

Уже возвращается СуперБосс, а она ждать не стала, тоже взяла отпуск - укатила в отпуск. Надо привести себя в порядок.

По приезде появилась не сразу и неохотно. СуперБосс рад ей, как же, скучал, ждал, а она такая загорелая красавица! Только теперь уж другая игра: походи за мной, любимый! Я ведь вообще девушка серьезная, одна только безудержная страсть к тебе сбила меня с правильного пути! А сейчас другое дело: о достоинстве своем женском вспомнила, уважения к себе требую! И поэтому руками меня лишний раз не трогайте, душу мне не тревожьте! Вот у меня из-за Вас и с мужем все плохо. Одна я теперь осталась!

СуперБосс находясь в сильных сомнениях, принимая во внимание, что без нее ему не спиться никак, а сон это важно для активно стареющего мужчины, покупает букет алых роз и: « Не подумать ли им о серьезных отношениях?» - предлагает он ей.

Ну это – совсем другое дело! Вот об этом она подумать согласна.

Но опять эта противная лиса на беду бежит: СуперБосс спрашивает красавицу Милашку: что, же у вас деток-то не было, детки это так хорошо, как же жениться если без детей.

О детях задумался старый крокодил. В его-то возрасте. И детей у него трое.

Ага. Замуж не возьмет без перспективы деторождения. Совершенно четко обозначил, что он ждет от их брака. Призадумалась Милашка опять. Еще полгода назад она бы и сама ему это предложила, а сейчас не знаешь, что и сказать.

Надо спрятать подальше этот неудачный аборт. Проблема.

Но Милашка - реально молодец, она изобретает остроумный выход: надо очень убедительно убедить Жукова в его полной и окончательной несостоятельности к рождению детей и все! Вот тогда она, Милашка, абсолютно не причем! Здорово придумала! Молодец!

- Все рекомендуют только эту клинику – лучшие результаты.- компетентно заявляет она обалдевшему Жукову. Клиника действительно – известная, Жуков соглашается.

И в клинике была очень убедительна: потребовала в компенсацию за причиненный вред ее здоровью, выполнить все ее условия и анализы мужа фальсифицировать! Ни много ни мало!

Все сделано, как положено и анализы и обследование. Результат готов. (Только что он заменен один на другой, но мы уже знаем, милашке это - сущая ерунда! Она молодец!).

Так все хорошо сделано – а он не верит! Дотошный какой, все спрашивает у врача – нет ли тут ошибки?

Проверим еще раз, предлагает врач, он должен Милашке по самые уши, он будет делать все, что она скажет, иначе его клинике конец – она подаст в суд!

Проверь еще раз! – предлагает Жукову и сама Милашка, ей нужен убедительный результат. (Да с Милашкой хоть сто раз проверяй).

Результат тот же. Клиника солидная, не доверять трудно.

Милашка, артистка первоклассная, так трагически говорит Жукову:

- Вот дорогой - мне, разумеется, без детей жизнь не мила, и выбирая дети или любимый муж – я выбираю дети, и оттого вынуждена покинуть тебя вся в слезах – так говорит она ему.

Разворачивается и очень, очень довольная собой, прямо от него направляется к СуперБоссу и говорит ему такую же трагическую речь, только с другими словами и показывает совершенно натуральные анализы и его и ее, хоть запрос в клинику делай. Она тут не причем. Муж ее обманывал, время ее потратил зря!

СуперБосс выслушал, согласился, но анализы-то после ее ухода, посмотрел. И по самому Жукову, а он только что назначен начальником отдела технических экспертиз, и работает непосредственно под его началом, СуперБоссу заметно, что есть перемена в нем – еще сдержаннее, еще суше. Похудел.

И он соглашается, она жертва.

Все ей удалось: она почти жена старого крокодила! Скоро его развод будет закончен и уж тогда на законных основаниях. Молодец Милашка! И жизнь стала богаче, и куда веселее, и скоро уезжать. Ее план сорваться не должен. Еще немного, а потом делайте что хотите.

Она, Милашка, вообще не злая. Она жестокая. Но не злая. У каждого свои цели и задачи. Если ты не мешаешь ей – живи. Мешаешь – в расход. Все просто. Вижу цель – не вижу преград. А что? Только так большие дела делаются!

Время идет, Милашка собирается, она в нетерпении, она вся уже в дороге.

Только с разводом крокодил тянет: то жена болеет, то адвокат в отпуске, то он закрутился на работе, забыл ему позвонить.

И еще незадача, что ты будешь делать! Муж, за неимением хорошей замены оставлен еще на один срок, еще придется сидеть в этой дыре, да и добавил этим ей работы – присматривать за Жуковым: его возможные дети раскроют ее обман – и всему конец. Она не раз уже шикарно путешествовала и мир посмотрела. Как прекрасна может быть жизнь! Как весела!

Но не надо паники! Новый контракт ее крокодила в России не долгий, заканчивается уже скоро. Она уговорила его, конечно, с детьми подождать, пока совсем не переедут «в хорошее для ребеночка место; куда торопиться, она еще так молода». Уже скоро. Все будет хорошо. Тем более, что Жуков совсем отчаялся и ведет себя тихо, женщин, похоже, возненавидел навсегда. Так что все будет хорошо.

Ну, правда, ведь - Милашка - молодец!

Самое главное, не попадаться ей на пути.

Резко вниз.

« Хорошо, родителей дома нет. Не увидят меня. Не будут спрашивать. Хоть какое-то облегчение» - Лена не смогла бы сейчас притвориться обычной. С трудом открыла дверь. Кое-как разделась.

Она вспомнила, что они отмечают юбилей отцовского сослуживца, поэтому ее и не встречали.

Добраться до кровати.

Тише, тише, не дыши, не думай, закрой глаза. Лучше заплачь.

С такой высоты - еще летит, еще не упала, еще не больно. Еще не понимает, еще только слышит слова, и нервная система автоматически притормаживает скорость катастрофы.

Он чей-то. Он чужой.

Она для него только игра, второй план.

Как глупо. Как глупо. Как самонадеянно, не узнать ничего точно, полагаться только на свои догадки и его пустые слова.

Он ведь говорил – ты ошиблась. Он и не разделял ее безмятежной радости от этой по существу детской игры. Он ничего не обещал, он не строил никаких планов.

И он ее обманывал.

Да, он решил ей все рассказать, но когда у него уже не было другого выхода и это ничего не уже меняло.

Как глупо.

Почему она ошиблась? Остатки мыслей еще пытались ее оправдать. Он был всегда искренен. И в своем гневе и в своих извинениях. Он был всегда открыт. Он был близок. Он был одинок. Как странно, думала она, он был совершенно ее и ничей больше.

Как не похоже на развлечение все его слова и как он их говорил. Неужели это игра? Но какая сложная. Неужели можно было так точно рассчитать результат такой непредсказуемой игры – потратить столько сил, так искренне злиться самому, так злобно ее кусать и ранить, и так нежно смотреть и потом просто развлечься разок. Да еще практически на рабочем месте.

Неужели это вот так вот и бывает? Неужели это и есть - обычная интрижка женатого мужчины? Одна из многих?

Но для таких постоянных развлечений - он не тот человек – сопротивлялась мысль.

Человек, действия которого описала эта женщина – как минимум должен быть легкий на подъем, говорливый, открытый, общительный и обязательно лживый. Именно такой поступил бы так.

Если такой мог притвориться тяжеловесным суровым Жуковым и сыграть с ней в такую хитрую игру, то это великий тактик и великий актер.

А вдруг он не играл, просто он всегда так делает?

Или все-таки сыграл, ловко обманул и рад? Но он не похож на обманщика! Но много ли она видела женатых мужчин? Может быть, поэтому она ошиблась?

А вот жена его похожа, очень похожа на его жену, она на обманщицу не похожа.

Она запутывалась.

Катастрофа неумолимо приближалась. Мысли отдалялись, становилось все хуже.

Лена накрылась с головой, и так и лежала сжавшись, пока правда не догнала сознание и уже не щадя разбило ее горькой отчаянной болью.

Тоска.

Жуков не включал свет. Все лежал и лежал, первый раз он столько мог не вставать.

Он звонил и звонил ей; один раз она ответила, запретила искать ее, искать ее нельзя - сказала она; это самое ужасное, что он может для нее сделать, - сказала она.

- Я сама справлюсь, только не надо меня искать,- повторила она еще раз. - Не хорошо, что ты не сказал сам, я видеть тебя не могу,- спокойно, и не давая паузы, отключилась.

Он позвонил еще раз, телефон был включен, но не отвечал, еще раз не отвечал, не отвечал, не отвечал…

Зачем Милашка пришла, она опять все разрушила.

Жуков тяжело перевернулся и стал расстегивать рубашку, ему стало жарко, в домике было тепло. И тихо. Очень тихо. Он оглох от этой тишины.

Он лежал на спине и казался себе таким тяжелым, таким прижатым к земле, что не мог бы встать сейчас. Он сейчас Милашку ненавидел. Он давно уже проводил ее из своей жизни навсегда. Что ей еще нужно?

Ревность он исключал, она не любила его никогда, она вообще никого не любила.

Как же он вообще женился на ней? Сейчас он отчетливо понял, что она была похожа на его мать. Не лицом, не внешностью, а этой смесью женственности и жестокости, завораживающей артистичности и ледяным, абсолютным эгоизмом – вплоть до искреннего удивления, что есть другие люди кроме нее. Он тогда не разглядел этого под ее ласковыми манерами и красивой внешностью.

Он понял, почему отец был непримиримо против Милашки – он уже раз бежал от такого чудовища. Он то - сразу ее узнал, совершенно другая внешность скрыться ей не помогла.

Почему же он, Жуков выбрал именно ее? Может потому, что хотел всю жизнь вернуть любовь своей матери?

Он даже слова этого стал бояться – матери.

Он кое-как сел и взялся за рубашку; снял и бросил ее в угол.

Он всегда внутри себя винил отца в том, что мать бросила его. Отец его не отпустил к матери, и мать отвыкла и его разлюбила. Уже не такими словами, но по сути тоже самое он думал до сих пор.

Сейчас он понял, что нельзя отвыкнуть, нельзя разлюбить…

Отец на самом деле спасал его, прикрывая собой, как мог, как умел, не считаясь с тем, что будет думать о нем сын. Всегда выбирая между собой и сыном, он выбирал сына. Он знал, что Саша его винит, и сам стал считать себя виноватым, что ребенок остался без матери, потому что он выбрал плохую мать.

«Надо обязательно сказать отцу, что он не виноват, что я это понял, просто есть такие люди, которые не любят никого, и это нельзя изменить» - захотелось прямо сейчас увидеть отца и сказать это, освободить его от этого долгого чувства вины.

Почему только сейчас он это все понял? Потому что так больно? Так нестерпимо быть одному? Так невыносимо было ему сейчас думать, что у него не будет Женщины – этой, которую он, наконец, нашел, не будет их детей, они не будут жить в одной комнате каждый день, никогда, она не будет с ним так безмятежно счастлива как вчера. Никогда не дотронется он до ее живота. Вот что. До ее живота.

Он прикоснулся к родному телу. Она - его родное тело, и все старые страхи, растворились. Вот в чем дело. У него теперь есть Лена – совершенно вся ему родная. И он ей родной, он это знал.

И понял, что или не помнит, или правда никогда, не было ничего такого в его жизни. Может быть, мать не брала его на руки, когда он родился? Может он забыл? Надо спросить отца. И снова защемило у него сердце.

Если бы у него были бы дети, он всегда бы держал их на руках, пока они вдоволь не насиделись – такие довольные и счастливые, как Ленка вчера, не зная, что это такое, когда тебя не любят. Это так важно, чувствовать, жить и чувствовать, что тебя любят.

Он теперь только понял, как отец его любит и, как трудно ему выражать свою любовь. Он не может ни обнять его, не поцеловать, ни сказать ласковых слов. Отец не может даже поделится с ним своей собственной болью прямыми словами.

Он тоже любит отца.

И он уже был готов идти к отцу и прекратить эту глупое противостояние.

- Папа, мне так плохо,- сказал бы он и заплакал.

Но отец не выносил его слез и помочь ничем не мог. Да и не один он дома, у него есть семья.

Он встал, постоял, пошел было, но остановился и бессильно прислонился к двери. В утренних сумерках оглядывал свой дом. Ни малейших признаков жизни, никакой еды, ничего не валяется на полу, никаких запахов и звуков.

Давно уже привезли кровать, а матрас так и стоит, не распечатан. Да и пусть стоит.

Ему без нее ничего не нужно.

Ложь.

Светло. Уже день.

Лена открыла глаза, как будто проснулась, но не вставала. Никуда не смотрела, ничего не видела перед собой. А мысли как будто и не спали.

Сейчас ее убивало, не то, что он женат. А то, что он ей лгал. Его ложь отменяла их любовь. Она делала ее игрушечной, изначально пустой.Его ложь отменяла и ее любовь. Делала ее не нужной и не действительной.

Его ложь – то, что она в нее поверила, отменяло всю ее жизнь, все, что она собирала годами и во что верила, и что считала своими убеждениями; все, из чего состояла ее личность. Эта ложь превратила всю ее жизнь в глупую детскую игру.

И то, что она женщина. Она чувствовала себя второстепенной, жалкой, смешной.

Все рухнуло в один миг. Белого, ранее неизвестного ей белого цвета отсутствия стал весь мир. Пространство как будто чуть сжалось и исчезло. И она сама и эта ее любовь - все было неправдой. Она лежала и не могла встать.

И она, наверное, умерла бы, если бы вдруг не страстное желание прижиматься к нему, неуправляемое, такое же сильное, как она сама и такое же отдельное от нее.

Раньше это болело в животе, теперь все, все ее клетки и все семьдесят процентов ее жидкости – стали неуправляемыми. Ее не разрывало на части, нет, никаких безумных терзаний не было. Просто эта неуправляемая сила стала в сто раз сильнее, она прижимала ее, как будто он сам прижимал ее всем своим весом и еще тяжелее. Это было ей трудно. Эта его шея, эти его руки…

Она с ужасом догадывалась – только он сам может избавить ее от этого. Достаточно было дотронуться до его руки и уже стало бы легче.

Но она этого делать не будет. Она больше его не увидит!

Она не коснется его больше, и все ее тело начинало плакать.

Это было так трудно: одновременно и его подлость, и его притягательность.

Она для него игрушка, он для нее - все.

Кто-то поднимался по лестнице – Лена скорее закрыла глаза. Мама. Осторожно открыла дверь, смотрит – Лена спит. Она не откроет глаза – она не может сейчас говорить. Мама потрогала губами ее лоб, потрогала ее за руки. Из всех сил Лена держалась – не заплакать. Мама вздохнула, постояла еще минуту и ушла.

Слезы тут же хлынули, и она долго плакала, не издавая ни одного звука. Потом долго лежала, стало уже темнеть. Темнеет рано, самые темные дни в году.

Она встала с трудом. Она была разбита. Измучена. Уничтожена. Унижена. Обманута.

Она не видела никакой жизни впереди. Самое плохое, что могло случиться с ней – случилось. Она побрела в ванную и долго стояла то под горячей, то под холодной водой. Становилось немного легче. Она уже могла открыть глаза.

Жизнь продолжается. Ничего не поделаешь, надо жить. Надо идти вниз, показаться.

Отец.

Собирались ужинать.

Отец видел, что Ленка вернулась другая, притихшая и незаметная, и не знал, как ее спросить.

Она нарезала хлеб, он подошел, и уже было подобрал нужные слова, как заметил сзади на шее, почти уже на спине маленький синячок и даже ссадинки, чуть ниже и еще ниже, были еще такие же.

Он тут же догадался обо всем. Как будто обжегся.

- Привет, папа, – ровно звучит ее голос. Спокойна. Значит, с этими синячками она согласна. Сказать он ничего не мог. И даже отвел глаза, чтоб она их не увидела. Молча сел есть.

- Что с Ленкой, почему она не веселая – осторожно спросил он жену утром. Ленка еще спала.

- Ты тоже заметил?- тревожно оглянулась на него, и, отвернувшись к плите, продолжала молчать, глубоко погруженная в терзания, усиленные сейчас еще и отцом.

- Вроде все нормально, - наконец отвечала, продолжая кухонные хлопоты, как будто продолжала разговор с самой собой, только вслух, - а поела плохо, но что меня особенно пугает – все делает без всякого сопротивления. Не возражает, не отказывается, что ни скажи, посмотрит на тебя, и пойдет сделает. А вчера, перед сном, вдруг получила смс-ку и мгновенно переменилась, съела яблочный пирог и конфет три штуки. Я говорю ей, не ешь так много на ночь, поправишься, а она – я в папу, я не поправляюсь. Она, слава богу, и правда в папу, но все таки три конфеты это много, и яблочный пирог на ночь ни к чему. И, кажется, что она ночью плакала. –

Вера замолчала, сложила на груди руки, и уже подтверждая догадку отца, вздохнула:

- Раньше я всегда видела, что она думает, все было на поверхности. А сейчас вся в себе, я даже не чувствую ее боли. Разорвала Ленка эту нашу с нею связь, разорвала…- горестно договаривала мать, убирая посуду со стола.

Сомнений у отца не осталось. Это случилось.

«Не дотянула до свадьбы. Надо было отдать ее еще летом, как и собирались. Не надо было откладывать на зиму. Вот кого она приведет теперь? Неужели он лучше, чем этот, которого мы ей нашли? Не может быть. Поэтому теперь и плачет, что ушла без спросу. Так ей и надо» - Отец, молча, встает и уходит. Он бешено ревнует.

По моему мнению, Ленку не мама держала так крепко.

Отец. Именно отец.

Она родилась тогда, когда в его жизни схлынула первая волна борьбы за место под солнцем. Он уже укрепился, спокойно осматривался, больше стало свободного времени. Но был и определенный эмоциональный голод – ему было 37 лет, он задумался тогда о своей жизни, требовалась другая глубина отношений, новые источники радости.

Лена родилась, точно похожая на него, такая хорошенькая, сразу веселая. Он полюбил ее сразу. Она была первым ребенком на его руках. Она была им самим, только гораздо лучше. Она открыла ему целый мир, и он открывал этот мир вместе с ней. Он раньше не знал, сколько может быть прелести в простом разговоре, или разглядывании картинок в книжках и долгих тихих вечерах.

Он с такой любовью выбирал ей подарки.

Он всегда неосознанно в огромном количестве выдавал ей ту мужскую энергию,

которая необходима каждой девочке, девушке, женщине - чтобы жить в покое. Поклонники ей нужны были только для флирта, игры, мнения в глазах подружек. Она

не зависела от внешних источников этой энергии, поэтому и легко пренебрегала всеми

ухаживаниями.

А на случайные связи (да и не случайные), у нее был наложен крепкий внутренний

запрет – до того, как. Как это официально будет разрешено.

Да и для девушек это никогда не бывает невыносимо трудно – у девушек в 20 лет

уровень тестостерона невысокий, и они скорее нуждаются во внимании, обожании,

ухаживаниях, комплиментах и похвалах.

Да и внимательный взгляд за Ленкой всегда достаточно пристальный.

А оставляя ее в одиночестве, в другом городе – отец наложил на нее, как обет

безбрачия – чувство долга: он ее спас, и теперь ему она должна хранить верность, до тех

пор пока сам он не отдаст ее, по своему выбору. И она преданно хранила эту верность.

И хранила бы всегда, если бы не Жуков.

Что такого было в Жукове, что она так смело шагнула за флажки? Не оглядываясь, не останавливаясь, рискуя все потерять, разрывая все связи с родителями, с домом, с чувством долга и с любовью отца – непроницаемой защитой от любой боли и тревоги.

Не зная о нем толком ничего, она даже не знала тогда его фамилии! Просто учуяла его, поймала и узнала его энергию, как единственную родную самой себе?

Или его энергия пробудила в ней самый мощный из всех инстинктов - инстинкт продолжения рода? Или у любви такая сила? Или это и есть любовь – все эти энергии и инстинкты?

Как она смогла так безошибочно и мгновенно ее почувствовать? Такая тихая и осторожная девочка, в отношении незнакомых людей точно осторожная, почему так смело и остро захотела напасть на него? А может быть, он этого хотел?

А может быть, он ее искал, а она его ждала, и эта их встреча их не случайность, просто приберегалась она именно до того дня?

Может быть, и правда есть пути, которые не видны глазу, и он действительно ее судьба, важно только не пройти мимо, узнать друг друга.

А, знаете, это тоже труд – узнать друг друга; и потом узнавать, узнавать.

Свидание.

Жуков встал, оделся и пошел из дома прочь. Оставаться на одном месте он больше не мог, разлука с Леной была не выносима.

Не искать, только не искать ее – приказала она. С таким же успехом она могла приказать ему не дышать – разве он мог бы это исполнить?

Мир был пуст, и ничего в нем не было для него, кроме нее. Не было никакого другого места, кроме того, где была она.

Он ехал в тишине, была глубокая ночь, накрапывал дождь, щетки решительно смахивали капли с лобового стекла.

Он остановился около ее дома. Наплевать, что сейчас откуда нибудь прибежит охрана.

Все окна в доме были темны.

И только на втором этаже в одном окне он увидел - свет в комнате, в той, которая в глубине дома, окна которой выходят на другую сторону.

- Это Лена не спит,- неожиданно сказал он сам себе. Ее имя, сказанное вслух, наполнило

жизнью пространство вокруг, и он обрел свою обычную решительность. Он коротко набрал ей сообщение:

- Выйди сейчас ко мне, дай мне сказать,- отправил сообщение, включил свет в салоне, чтобы она могла его разглядеть из окна, и сам пристально смотрел в это еле освещенное окно.

Не было никакого движения, и вдруг тень, он отчетливо увидел тень между источником света и окном. Она подошла к окну, встала, стараясь быть не заметной, а ему казалось, что он даже видит ее лицо. чтобы дать ей какой-то знак, он включил габаритный свет.

Она так наплакалась, так обессилела, что смотрела на него, чувствуя облегчение этому мучению внутри. Она хорошо его видела. Она конечно не выйдет. Но как хорошо, что он здесь.

Он не выходил из машины, не надо было звуком никого разбудить и прекратить их тайное, друг от друга, свидание.

Она успокоилась, присела на окно, положила руки на колени, и так смотрела на него, как он прилег на руль и смотрит на нее. Время потекло размеренно, наполнено и сладко.

Она придумала себе, что он ее не видит, и поэтому она может спокойно сидеть так и смотреть на него, дать перерыв этому чудовищному напряжению внутри.

Он же видел ее хорошо. Он поглощал ее всю собою, он ее забирал в себя; она уже так плотно была у него внутри, что он не боялся уже ее потерять; он убеждался - она действительно не ошиблась, она его часть.

А она постепенно перестала ощущать боль и мучение, все вытиснилось его теплом, так

как будто он касался ее. Ей становилось спокойно и ровно, как и вчера, под его рукой.

Она уже не терзалась, не болела. Она очень хотела к нему, но, конечно бы никогда не пошла.

Так они могли бы сидеть целую вечность.

Но уже зажигаются окна, открывая все вокруг. Появились соседние дома. Сейчас будут просыпаться.

Надо прекращать встречу - она встала, прячась за шторкой, все еще стараясь быть невидимой, хотела насмотреться на него, на прощание. Жуков замер, прошла минута и она исчезла в глубине комнаты. Свет погас.

Она уже засыпает, знал он.

Она и на самом деле теперь, наконец, смогла спокойно уснуть.

Он тоже вернулся в свой домик, повесил куртку на вешалку, и мысленно добавил рядом

ее пальто. Увидел ее чемодан. Долго смотрел на него, думая может ли он его открыть, и

что бы она сказала на это. Подвинул его к стене, из своего чемодана забрал вчерашнее

белье из гостиницы и прилег на свой одинокий диванчик, свернувшись калачиком

вокруг этих простыней – море его крови и одно маленькое пятнышко - ее.

Открытие.

- Давая тебе галстук, я не рассчитывала на такую скорость, - говорю я, отводя от себя всякую виновность, – ты позаботилась, чтоб романтика не стала трудным бытом во всех отношениях?

Меня то и не было всего неделю, а сколько всего случилось! А Лена смотрит и не понимает, приходиться разъяснять:

А Лена смотрит и не понимает, приходится разъяснить:

- Ты-то у него не первая, надо заботиться о своем здоровье.

- Нет, не позаботилась. Он сказал, не беспокойся.

- Заботливый.

- Нет, ничего я не позаботилась. Быстро очень, - спрятала глаза.

- Ну, хорошо. Все ты проверила – не оставила ли эта короткая встреча каких не нужно следов у тебя?

- Да оставила,- оживилась она,- он покусал меня за шею, он мне сам сказал и папа кажется, заметил.

Легко так сказала. Наивно очень для ее лет.

- Лена! Это не те следы. Надо сделать тест на беременность, глупая ты белка. Ты сделала?

- Нет. Он сказал – не надо.

- Что же он не сказал к этому еще, что он женат? Лена, надо проверять сразу!

Вот тебе и сама, сама…Может родители и правы, что не отпускали ее так долго?

Перед Ленкой ворох тестов на беременность. Она беременна. Тесты всех видов единогласны.

Она смотрит на свой живот, как будто можно что-то увидеть; потом прикрывает его подушкой, чтобы никто не увидел; потом садиться поудобнее для малыша, потом соображает, что он очень еще маленький и только потом догадывается - у нее будет ребенок….

Настоящий маленький ребенок!

Она ошеломлена, против реальности - рада. Она не знает, как теперь все устроиться, но радость все пребывает и пребывает в ней.

День становиться светлый и появляется и завтра и послезавтра, и тысяча дней впереди…

Вот как, оказывается, это бывает. Она думала это такое торжественное событие, как полет на луну. А это так просто. Хочется кому нибудь рассказать.

Она берет своего старого любимого медведя и тихонько, чтоб не услышали, говорит ему:

- Мишка, у нас с тобой будет малыш, - улыбается мишке, обнимает его и мишка обнимает ее, он тоже рад.

Действительно, ребенок у нее будет с этим мишкой.У Александра Михайловича свои дети.

Как она устроиться одна с малышом – она отложит думать на завтра. Она сейчас хочет помечтать о малыше. Но его отец занял все пространство внутри нее и постоянно отвлекает.

Она валялась на кровати, она терлась об подушку, не зная, что с этим делать, мыслей было не так много, как ощущений - она не могла даже всех их улавливать – так их было много! Малыш - теперь он с ней – навсегда, она с ним навсегда! Она – не одна! Это невероятно! Это все сразу!

Как ей хотелось, как ей хотелось – уехать к нему, рассказать – как теперь тепло у нее внутри, как ей все непонятно, потереться об него - тем более, что он появлялся под окном каждый час, то проедет, то постоит; ей и так уже никак, а это уже совсем!

Когда немного успокоилась, и смогла думать, думать она стала опять о нем. Все - таки, она думала – как странно он женат. Не все данные сходились в этой задаче, она размышляла и размышляла об этом.

А он звонил и звонил. Звонки его, конечно, оставались без ответа – но он такой хитрец, отправлял ей сообщения, смешил ее, говорил, что делает сейчас.

Она не собиралась ему отвечать, но и не могла занести его в черный список.

Он не оставлял ее одну - он нравился ей больше и больше. Она плакала каждый час.И слезы были и горькими и сладкими. Она была и счастлива и несчастна.

На него она решилась заранее и была готова - она не сомневалась в их отношениях.Но она не знала, что так быстро получиться у нее с малышом. А тут так случилось – и отношений никаких и малыш. И снова она плакала.

Ее никто не тревожил, отец был на работе, мама все время была дома, но к ней не

поднималась.

Лена потихоньку меняла мечты на реальность, и пригорюнивалась.

Теперь она думала о родителях.

Взрослый разговор.

Был уже вечер, но они не тревожили ее, но по всем приметам – по намеренному стуку кастрюльками, по хлопанью дверьми, которые обычно всегда открыты, по слушающей тишине на кухне – родители напряженно ожидают ее внизу. Она должна им сказать. Они не заслужили такого жестокого ее поведения – не говорить им.

Она старалась найти слова, чтобы успокоить их; важно обязательно сказать им, - думала она, что она виновата, она понимает, как она виновата перед ними: как глупо и своевольно она распорядилась их доверием и любовью.

Они, втроем, очень близкие люди; родители всегда жили одной с ней жизнью. Она любила их, они любили ее. Они доверяли ей, она доверяла им.

Лена совершенно перестала плакать, умылась и в зеркале увидела себя и честно посмотрела себе в глаза – она их предала.

Конечно, она этого не хотела. Но что это меняет? Ее глупость теперь будет всем дорого стоить.

«Да» - она заставляла себя это принять – «Это именно глупость и больше ничего. Эта моя ошибка - это просто моя глупость».

И она представляла, что это будет для родителей. Она сама это еле пережила. Теперь заставит и их мучиться вместе с нею. Она совсем не хотела этого.

Она решила, что не будет показывать им своей боли и мучений – она не заслужила их сочувствия, да и они не заслужили таких страданий.

Она застелила кровать, обозначая конец времени, когда она будет валяться и плакать, как маленькая, глупая девочка.

Открыла дверь и спускалась из своих комнат вниз.

На лестнице и в коридоре было темно, свет только из двери зала, где родители сидят на диване и смотрят в телевизор, изредка выразительно поглядывая друг на друга. Они ждут ее. Ждут, молча, предчувствуя неладное.

Лена зашла в зал, не осмеливаясь посмотреть, села между ними, на край дивана. Родители молчали, не мешая ей собраться с силами. Она молчала тоже, горестно глядя в пол, выключила телевизор, вздохнула и начала:

- Мама, ты зря потратила на меня время, я оказалась настоящая бестолочь.

Да еще вдобавок крайне самонадеянная. Ты правильно говорила – я живу в облаках.

Тебя папа, я предала, ты напрасно верил в меня, ты напрасно меня защищал, я оказалась этого недостойна. Я оказалась недостойна вашего доверия. И я бы сейчас провалилась сквозь землю, так мне стыдно перед Вами.

Но у меня будет малыш. Малышу я рада.

Папы у малыша не будет.

Прощать меня не нужно, я слишком виновата. У меня будет работа, у нас с малышом хватит денег, я не буду вам обузой. Отец этого ребенка прав – я не умею ценить вашу любовь ко мне. Я не знаю, что еще сказать.- Заканчивает и опускает голову.

Молчание.

- Это точно? – мама еще надеется, что все обойдется.

Ленка высыпала на стол полоски тестов, стараясь прятать лицо от родителей.

- Ты ошиблась, дочка? – это папа.

- Нет, папа. Не ошиблась. Я опоздала. Он уже сложил свою жизнь.

- Он обманул тебя.

- Я сама обманулась.

- Это и называется, обманул.

- Он военный?

- Нет.

Молчание.

- Как отец он – что? – это мама.

- Как отец он хорош, мама.

- Сколько ему лет? – это папа.

- Я думаю 35.

«Она даже не знает, сколько ему лет. Ну что тут сказать. Сами избаловали. Сами виноваты». Мама вздыхает.

Отец же думал совершенно иначе. Гнев овладевал им. «Это и называется, обманул, детка. Он уже не мальчик, знал, что делал. Он еще и хорош! Он еще и прав!» Отец резко встает и резко уходит.

Бессонные ночи детей приносят бессонные ночи родителям.

Отец и мать лежат, молча, спиной друг к другу: спят.

Обычно еле тихое тиканье часов слышно им сейчас боем курантов.

Вера, так зовут мать, чувствует, как Иванов весь взрывается внутри, внутри у него сейчас ядерный реактор. Вера понимает, что отец винит ее во всем, и понимает, что Ленку совсем не жалеет – она хорошо его знала, эту его безжалостность и отторжение, когда он слышит только самого себя.

Он не любил проигрывать, не любил отступаться от намеченных целей. Никогда не уступал территорий, которые уже обозначил, как свои. У него хватало на защиту и сил и ума, но он этого не любил. Ленка, конечно, была его землей, которую сейчас осквернили и оскорбили этим его самого. Сама же Ленка была для него предателем, перебежчиком, подлой изменницей.

Сейчас в его душе бушуют демоны - ярость и гнев, и нечем это остановить нельзя и нужно ждать, когда немного улягутся страсти. Сейчас ему не нужно не сочувствие, ни участие; он слеп и глух к доводам разума. Сейчас нужно только время.

Она вздохнула, поправила подушку.

Вера понимала и Ленку. Кроме тяжелых мук отставленной любви, кроме раздумий о своем новом положении, именно ее ошибка сейчас особенно ее удручала. Она не хотела сознаться сама себе, в том, что где-то она просчиталась и сошлась с женатым.

Ленка была во всем похожа на отца, конечно, она не точно его копиейя, она и девочка и безжалостной она никогда не была, но проигрывать, отступать также не любила, как отец. Стремясь к результату, она всегда сначала продумывала действие и только, потом делала шаг, внимательно следя за реакцией окружающего мира – совсем как отец. И если случалась ошибка – горько переживала ее. И даже не результат огорчал, а именно сама ошибка в рассуждениях.

А здесь тебе и ошибка и результат – и не знаешь, что хуже. Вера тяжело вздохнула.

Вряд ли Лена сделала это, повинуясь только чувству, хотя конечно, без чувства она бы никогда не пошла на это.

Вера была уверенна – Ленка думала не один день, она прежде все взвесила и подытожила свои мысли – принимала специальное решение. И тем горше ей бедной сейчас было.

Не пошла бы она с женатым – какие бы страсти не захватили ее, не пошла бы.

Значит, он обманул ее. Значит не так уж она и виновата. Но сейчас и она не будет слушать ее, ей тоже надо остыть.

Сейчас нужно время, и опять вздохнула и поправила подушку.

Отец неистовствовал.

Он всегда гордился Леной, он носил ее как корону. И как она поступила, как опозорила его! Все, все узнают про ее падение, ее жалкое падение, про его позор. Он будет смешон, с этой сбежавшей от него принцессой.

Ему захотелось ее ударить, наотмашь, по лицу; он уже чувствовал, что сердце бьется слишком сильно, все сжалось у него внутри, лег на спину, постарался спокойнее дышать.

- Коля, как ты себя чувствуешь? – затревожилась жена.

Он отвернулся и не отвечал. Он не мог бы сейчас сказать ей ни слова.

Как она просмотрела Ленку? Что все эти годы делала, почему ничего не рассказала ей? Ей 25 лет, а она умудрилась случайно залететь. Было время научить ее! О чем Вера думала, все играли в какие-то игры. Доигрались. Лена беременна от женатого мужика!

Ярость новой волной накатила на него новой волной, как только он думал о физическом воплощении этой измены – он смотреть на этого ребенка не будет, не будет! Он не пустит его на порог!

Кто еще этот мужик? Как можно было его просмотреть? Откуда он? Как он поведет себя, что станет о ней говорить – как глупо она ему отдалась?

Попадись он ему сейчас – он пристрелил бы его. Наплевать, что придется отвечать. Пристрелил бы.

От переполнявшей его злости он не мог уже находиться на одном месте. Он встал и вышел, сначала из комнаты, а потом оделся и вышел из дома.

Он стоял под навесом, смотрел на белые пятна снега, не ощущал холода.

Он чувствовал боль. Она променяла его, их с матерью, на подлого никчемного мужика, который ею всего лишь разнообразил свою жизнь, устроил себе приключение и она для него всего лишь очередной трофей, глупая нетрудная добыча, жалкая и смешная …Он ненавидел его. И теперь его ребенок будет бегать у них по дому, заглядывать им в глаза? Не будет этого! – и он даже стукнул кулаком по перилле.

Он зашел в дом, раздевался, увидел на кухне свет и услышал шум закипавшего чайника. Жена сидела за столом, разглаживала салфетку рукой, глаз не подняла, молчала.

Он сел напротив, на нее не смотрел.

- От ребенка избавимся. Не велика потеря. Будут еще у нее правильные дети, а этого я не приму.

Жена, молча, наливала ему горячего чаю.

Села.

Встала, налила чаю себе.

Заговорила, произнося каждое слово отдельно:

- Я бы и сама на этом настаивала, будь это не первый ребенок. Я очень боюсь, Коля, как бы это жизнь ей не сломало. Мы не только на этого ребенка покушаемся, мы на весь ее инстинкт материнства нарушить можем.- Вера видела, что Иванов слышит ее, но и видела, что он с ней не согласен. Она продолжила мягче, - и не дай бог других детей не будет, как мы с тобой жить будем? Как уйдем и оставим ее одну в этой жизни? Как подумаю об этом и позор уже не страшен, и наплевать, что виновата и отца нет...

- Прекрати! – резко оборвал он ее,- Сама понимаешь, что будет все хорошо, меня разжалобить хочешь, Ленкиному очередному капризу потакаешь. Сама обо всем подумай и согласишься со мной, - решительно отодвинул чай.

- Да я согласна с тобой, только для нее это будет трагедия, как она придет в себя? А если пойдет ее жизнь в другую сторону? Неизвестно, как потом ее жизнь сложится? – как можно ровнее и мягче говорила Вера, она надеялась, что сможет хотя бы расположить его к раздумьям.

- А так и сложиться. Выйдет замуж за этого московского, и никто ничего не узнает, а вреда для здоровья ей не будет, ты сама мне это сказала. Выйдет замуж и пусть заводит себе, сколько хочешь детей, никто возражать не будет. А вот как сложиться ее жизнь одной с ребенком, вот это точно неизвестно. - Поднялся и вышел, не глядя, не прощая ее.

Вера подвинула себе его чашку и пила из нее и понимала, что на самом деле, она была согласна с мужем – одной с ребенком, это не шутки.

Нужно с Леной поговорить, убедить ее, правильно ее настроить.

Старые друзья.

Иванов, закончив кое-как утренние дела, поехал к Мише Жукову.Ему надо с кем-то поговорить. О таком он стал бы говорить только с ним. Сорок лет их дружбы не оставили между ними никаких секретов. И Жукову это близко. Жуков с сыном был тоже в больших проблемах, делился с Ивановым, тема детей была понятна ему.

Иванов ехал и думал о вчерашних словах жены и боролся с собой. Она в том была права, что жизнь длинная и неизвестно как повернет. Останется Ленка одна – сломается ее жизнь. Что будет думать она о нем, как будет его вспоминать?

Жуков в своем кабинете разговаривал с кем-то, увидел вошедшего без стука Иванова, сразу разглядел его настроение, человека отослал.

- Пойдем.

Вышли на территорию и пошли вдоль длинного забора по узкой дорожке.Жуков знает, что Иванов вообще не разговорчивый, сам редко, что скажет, все надо из него вытягивать:

- Вера?

Иванов молчит.

- Дети?

Еле заметно Иванов передергивает бровями.

- Борис? Маша? Лена?

На Лене Иванов взрывается:

- Какой-то женатый … Ленку мою одну оставил с ребенком. Ты знаешь, как мы берегли ее. И замуж я ее не отдал, свадьбу отменил, мать чуть с ума не сошла, потому что не тот, видишь ли Жених. А этот – тот. И ребенок его – тот, другого не надо, и она оставит его, и говорить тут нечего. Уперлась. И ладно другие, какие мужики бы у нее были – нет! Один единственный. … .Чужой мужик. Куда они все смотрели. Дуры.

Холодно, Иванов поежился:

- Не могу тебе сказать, что со мною. Вся жизнь, вся жизнь зря.- И жестко уже взметнул брови, готовый вернуть себе свою жизнь,- от ребенка надо избавиться. Доигрались в дочки-матери. Так мать еще смеет говорить, что надо оставить Ленку в покое, подумать, первого ребенка не лишать. Что тут думать. Думать надо было раньше!

Они опять идут молча. Жуков слышит и понимает все слова Иванова. Иванов разбит.

Жукову больно, как больно самому Иванову. Но он уже знает, что такое эта боль, и что не надо торопиться поссориться с ребенком, путь к примирению может оказаться слишком долгим; иногда лучше наплевать и на позор и на собственные обиды, только бы быть вместе:

- Может и правда отложить немного решение, подумать. Дети это так хорошо. Может, не горячиться, подождать. Подожди, дочку не пугай.

- Откладывать здесь как раз нельзя, чем раньше, тем лучше. Здоровье надо ей сберечь, - коротко объясняет Иванов, и опять замолкает.

Надо же, думает Жуков, то, что у Иванова лишнее, у него так не хватает. У его сына детей то совсем не будет. Может она родит, и мы с Сашкой заберем, уже как то отчаянно думает он. Не чужой все- таки. Столько лет они с Ивановым, он уже ему как брат.

Иванов тяжело вздыхает, отчаяние его не кончается:

- Позор, Миша! Какой позор! На весь округ! Что другое, ладно. Но Ленка! Найду гада, убью!

Не видел Жуков Николая таким никогда раньше.

- И что это за мужик такой, что пошла она, за ним закрыв глаза, что такого уж хорошего нашла в нем, чего в других нет? – все шел и все ругался Иванов.

Жуков слушал и слушал его, шел рядом и принимал его боль; иногда выговориться, это все, что нам надо, знал он. И ему очень было жалко маленькую Лену и ее малыша. Вот у них с Сашкой малыша не будет… Лена чудесная девочка, скромная, спокойная, умненькая, у нее такие веселые глазки. Почему вот его Сашке такая не досталась, Сашка ведь такой хороший парень…

- Она еще смеет говорить, что отец хорош! - продолжает негодовать Иванов,- Хорош, …, лучше нету,…, не ошиблась она видите ли, - просто так сложилось!

- Коль, сейчас такие времена, ну родила и родила, ну и что, сейчас этим никого не удивишь. Сейчас уже хороший брак редкость – все воспитывают чужих детей.

- Да только эти дети в браке появляются с законными мамой и папой. А не так – принесла она нам в клювике, не дочка, а аист!

- И что в законном браке лучше? Не всегда, Коля. Сашка мой так нахлебался в законном браке, что даже сам развестись не мог, сил не было. Так что законный брак не всегда лучше.

- Законный брак Миша, всегда лучше. Просто ты отец мальчика, для мальчика оно не так важно. Для девочки это совсем другое дело. Пусть он потом распадется даже, она была замужем – это совсем другое дело, чем вот так, как …

- Знаешь что Николай, – останавливает его Жуков, он не хочет слышать плохого про Лену, - Если дело для тебя только в законном браке – давай-ка мы их с тобой поженим. Спрашивать их уже не будем – все нервы измотали, не могут сами устроить свою жизнь, пусть живут, как мы их устроим. Возьмем моего Сашку, а то, что детей у него вроде не будет – у твоей будет зато; и все, никто ничего не узнает, все в положенный срок. Как будто, так и было. А там может, и сойдутся потом, привыкнут. Как бы хорошо! – говорил он, и сам не смея об этом мечтать: Леночка такая хорошая девочка – как бы хорошо.

Он даже стал уговаривать Иванова:

- Сашка парень домовитый, не думай он не такой бабник каким, кажется, он серьезный. Спокойный, хорошо зарабатывает, Лена твоя, если останется с ним, голодать не будет. Я отдам им свой участок, помнишь, мы брали еще тогда, лет десять назад. И у Сашки будет целое футбольное поле, будет, где малышу побегать.

«Не знаю – молча, думает Иванов.- Неважно, что будет потом, сойдутся, разойдутся. Сейчас у ребенка будет отец, а у Ленки – муж. Это хоть какая-то возможность ей сохранить этого ребенка. К тому же Сашка парень надежный, не разговорчивый. Ну, не заладилось у него в прошлой личной жизни, но и Ленка успела дров наломать – так что он в теперешней ситуации – ее единственное спасение». И его совесть была бы чиста. Не такой уж он зверь, как думает жена, что бы Ленку совсем не жалеть.

- Надо подумать, - предусмотрительно уклончиво говорит Иванов, давая Жукову спросить Сашу, и если что отказаться, без осложнения отношений.

- Я сейчас к нему и поеду, я понимаю тебе время дорого. Да и хватит уже ссориться нам, надоело мне новости о нем от людей слышать, пусть сам мне все скажет.

Иванов одобряюще смотрит и кивает Жукову, действительно ссора затянулась.

- Вот возьму сейчас и поеду, - еще раз, уже самому себе сказал Жуков и решительно посмотрел на Иванова.

© 123456781 / Антонина Конь

Опубликовано 05.12.2013 в 18:39
Прочитано 547 раз(а)