Некрасиво

Всё начиналось тогда, когда счастье не было обманом, оно было единственной и абсолютной реальностью. Был папа, была мама. Утром было холодно и, отважно шагая по шумной гальке, я искала палочки и щепочки, вынесенные морем на берег во время ночной бури. Тихое синее утро, наполненное ветром и пониманием.

- Как мы будем прощаться? – вернул меня в реальность знакомый голос.

- Прощаться? Мы не будем.

- Это смешно и по-детски. Мы же должны будем расстаться, раньше или позже. – он грустно усмехнулся. – Я буду жить с Аней, раз в неделю приезжать к тебе.

- Нет, лучше не видеться, если так.

- Оборвать все связи, у каждого будет своя жизнь, ничего не будем знать друг о друге.

Мы устроились на лавочке, перед нами – высокая стена, над нами – беззвездное небо, чёрное, далёкое. Оно сияло безразличием ко всей земле.

- Ты видишь, как я забочусь о тебе, постоянно. - Слова летели отрывками, они не находили себе места. – Я ужасный человек. Возможно, ничего ещё и не получится в моей жизни. Я поплачусь за все свои грехи, и за тебя тоже. – Его слова становились тише и тише. Но… я не знаю, для кого я это хочу… - его мысль вступила в бой с другой, шёпот боролся с криком, желание счастья со стремлением к самобичеванию. - Я просто хочу быть с Аней. Я делаю тебе больно?

Мимо проплывали люди, одинокие и молодые, шумные компании, дряхлые старики. Всё мелькало перед глазами. Я не знала, где я и кто я, одновременно находя этому объяснения из недавно прочитанных статей.

- Перестань смотреть на них, смотри на меня, ты слышишь, что я говорю? – строгий голос, нежные глаза.

- Нет.

Но правде не понадобилось много времени, чтобы одержать верх.

- Да, - сказала я,- но какое это имеет значение?

Всё начиналось, когда мне было 7 лет. Так мягко ступала жизнь в моё податливое сердце.

Я научилась доверию, радости и искренности.

Вяло тянущиеся удары готовили меня к внезапной атаке. Я услышала когда-то уже произнесённые слова.

- Я люблю тебя.

Но к атаке меня уже подготовили: постмодернизм, безбожие, эпоха.

Смелый, бесконечно пронзительный взгляд устремился на меня. Его отчаяние было стремительным, резким, убегающим от болезни. Одно нас объединяло: слабая надежда на что-то в жизни, которая должна была умереть только после нашей смерти. Он добавил:

- Но это не та любовь.

Да, можно сказать, что я его понимала. Можно, ведь я видела эту бесконечную бездну между нами. Я знала, что он чувствует, и довольно часто с ним не соглашалась. Знала, что он иногда не верит в меня; но не чаще, чем в себя. Знала, что всё-таки чувствует ко мне что-то довольно сильное, но не крепкое, готовое всегда уступить место любви гораздо более сильной, уверенной. Сердце жадно хватало все ощущения, и рукам не доставалось ласки. Отчуждённость и ожесточённость на себя росла всё более. Так произошло моё нравственное падение. Я перестала молиться, бросила друзей, семью, перестала чувствовать. Иногда приходила острая боль или жалость к себе: и то, и другое было мне противно. Чувства любви и жалости снизошли до бессилия: я знала, что не принесу никому зла, но в то же время никому не смогу помочь, от нищих у ступенек церкви до самых близких людей. Я знала, что любовь не погибнет, верила в это. Но когда я умру, от неё ничего не останется; я ничего не оставлю от неё.

На следующее утро мне пришлось встать рано. Надевая плащ, смотрю на себя в зеркале и вспоминаю вчерашний вечер.

Он перекрестил меня и поцеловал в лоб.

- Не плачь. Может, ты и не веришь в Бога, но он тебя всё равно любит.

Вижу, как он уходит. Шаги медленные. Ни разу не обернулся.

Человек без веры – не человек. Абсолютное животное, стремящееся к ласке, сытости и покою. Нарушающее покой из эгоистичных стремлений. Отчасти благородных, но не несущих мысли.

В зеркале – мёртвый человек.

На протяжении пары дней я держусь. Решаю, что же всё-таки пошло не так и когда. Как всё это исправить. Закрываю глаза на гормоны и прочие вещи, управляющие мной. Если очень постараться, можно преодолеть одиночество, или хотя бы к нему привыкнуть, что вернее. Побороть равнодушие к такой жизни без врачей и таблеток, тщательно скрываясь, чтобы не навредить близким. Писать об этом, чтобы двигаться дальше и дать волю эгоизму на 20 минут в день. Я выбрала методы средневековья - тогда большое депрессивное расстройство считалось одержимостью дьяволом, и результаты были весьма обнадёживающими - те счастливцы, кто выживал от такого лечения, действительно приходил в себя и обретал радость жизни и утерянную веру.

Методы предельно просты: постоянная молитва, воздержание в еде, истязание со стороны врачевателей. Но в наш век врачи слишком гуманистичны, никто меня не убьёт и даже не покалечит, так что этот пункт остаётся на моей совести, а его исполнение – в моих руках. Постоянная молитва поддерживается беспрестанным умственным и физическим трудом. Минуты отдыха, предназначенные для неторопливого отхода ко сну и размышлений о высоком, заполняются пока ещё мельканием ласковых картинок с той жизнью, от стремления к которой я отказываюсь. Иногда нахлынет болезненная волна удушья или головокружения, принимаемая как данность; затем уйдёт и предоставит меня бездне сна.

Проходит две недели, и наступает мнимое улучшение – почему мнимое, будет понятно после; начать нужно с того, что приходит оно не в результате упорной работы над собой, как предполагалось. Просто жизнь повернулась светлой стороной. Теперь моё время полностью занимают книги, будничные дела и занятия любовью. Мне абсолютно не жалко моего времени; я здесь ненадолго. Но это понимаешь редко, и часто плачешь.

Каждый вечер я молюсь; о его счастье. Это кажется настолько естественным, что ночь накрывает спокойствием, а утро приходит холодным и безразличным. Всё естественно, всё так, как должно быть.

Но и чаще приходит терзающая мысль о своём бессилии; о мучительности природы человека, амбивалентности чувства и мысли. Доказываю это каждый проклятый день. Стремления восходят к свету и чистоте, поступки же выказывают эгоизм и отчаяние; желание счастья другому не может подавить мой банальный эгоизм. Природа человека ужасна. Это люди. Это мы. Принять или не принять это. В любом случае, человек приходит к одному вопросу – во что верить, если люди смертны, порочны и оставлены.

Сегодняшние двадцать минут эгоизма разливаются и выходят из берегов; что ж, это можно понять, объяснить всё просто-просто, очевидно и доказательно. И так всё убить, лишиться чего-то родного, пришедшего из прошлого, тянущего на дно; дело только в том, хочешь ты этого или нет. Просматриваю старые записи.

«Русский человек определяет любовь как страдание - это совершенно верно. однако преобладает над этой любовью чаще эгоизм, благодаря которому человек направляет страдание не на себя, что помогло бы ему осознать свою любовь, принять её и очиститься. чаще люди направляют своё отчаяние на объект своей любви, заставляя и его страдать. таким образом, любовь русского человека, пусть даже самая искренняя - разрушительна; созидательной же может стать лишь благодаря безграничному терпению, принятию, смирению своих лицемерия и эгоизма, принижению самого себя перед лицом этого священного и вечного чувства.»

Что ж, эгоизму было чем питаться всё это время. Важнее то, что эту ересь я писала не в отношении себя, а следовало бы. Мерзость и гнусность.

«Человеческие отношения возможны лишь благодаря безграничному терпению и принятию недостатков друг друга. всё поверхностное кажется лёгким, радостным и вечным. то, что лежит в глубине - самое настоящее и вечное, но достаётся большим трудом. важно учить себя трудиться. то, что сыграет роль в вашей жизни может состоять практически из одних недостатков, точнее, из трудностей, в основном на которые вы обращаете своё внимание. важно и нужно понимать, что это не трудности, не стена, это то, что делает важные вещи такими. но лишь только при одном условии - обоюдности этого понимания.» Что ж, тут дрянь права, но дряни не светит ничего из того, что она приписывает хорошему человеку; дрянь сгноила свою душу.

«глупо ожидать бездумной радости и находить утешение в поверхностном, в том, чего вы не знаете, но построили в своей голове. важно любить всё, что есть вокруг вас, не глупо обращаться в мечтания о том, чего у вас нет, глупее же всего сокрушаться об этом и принимать эти мнимые страдания за смысл собственной жизни, которая идёт, и идёт, и идёт.»

Ты считаешь себя лучше других и отчаиваешься, когда понимаешь, что это не так; не так во всём, абсолютно во всех вещах. Я сержусь на надменные и циничные слова, не замечая, что мои поступки заслуживают этого. И за каждым смешливым словом я вижу нежность и заботу, какой не давали мне даже мать с отцом. В ответ на ревность, всплески чувств, минутное замешательство он принимает всё это с таким терпением, какого у меня нет.

А я – мелкая душа; вместо того, чтобы заниматься делом, как и было оговорено, я растягиваю двадцать минут эгоизма до двух часов отчаяния. Возможно, это моя ошибка, мой просчёт, от которого порушится вся программа; а возможно, эта передышка даст мне остыть и продолжать, обретя новую порцию спокойствия.

«Любовь даётся человеку в дар, а не в наказание, как часто мы говорим, глядя поверхностно, болезненно. Любовь неизменно рождает страдание, то, что живут на земле люди, не видящие этого - неправда, все святые - на небесах. Те живущие, что борются с собой, чтобы почувствовать радость любви - станут святыми. Каждый свят. В каждом живёт Бог. Бог говорит, что любовь - страдание. Бог примиряет. Бог усмиряет страсти. Бог оберегает каждого. Бог дарит спокойствие. Бог поддерживает в нас жизнь.»

Солнце уже почти не выходит; всё длиннее и длиннее ночь. Город – серый поток времени; спустя день, неделю, месяц всё здесь будет по-другому: кого-то уволят, кто-то найдёт новую цель; кто-то разлюбит, кто-то впервые взойдёт по монастырским ступеням; кто-то умрёт, кто-то родится; кого-то убьют, кто-то и сам решит убить. Спустя год ты забудешь имена друзей и знакомых; через двадцать лет из памяти сотрутся и их лица. Ты никогда не узнаешь тайн, которые тебе так и не рассказали; ты будешь покинут всеми, брошен; давай, вспомни – ты ведь знаешь, как всё заканчивается, - так закончится и в этот раз. Ты никогда не узнаешь правды, не узнаешь, почему ты был оставлен; ты не понимаешь, зачем дарить надежду, если не уверен в своих чувствах и не веришь себе; когда-то ты считал таких людей низкими – сейчас они вызывают лишь жалость, щемящую тоску и потерянность. Каждый человек повторяет другого в этих качествах; ты же никогда не замечал в себе этого, - что ж, видимо, ещё не пришло время, когда ты будешь пичкать человека, которого не любишь, лживыми вопросами и ответами, грустным наблюдением за его жизнью; а сам ты будешь страдать от невозможности полюбить. И тогда тот, кто любит больше, отпустит.

Дни однообразны, скучны, тягостны; чтение клонит в сон или в тяжёлую тоску. Прописные истины так приятны; одиночество не тяготит, когда из книги тебе тычут в лицо: «будь одиноким! Тебе никто не нужен! Человек самодостаточен в своём корне!» Да, это так, так, но кораблю, вернувшемуся из далёкого плаванья, нужен якорь; человек же сходит с ума, предоставленный лишь рефлексивной тоске и творчеству, её же выражающему в каждом изгибе, линии, букве, ноте. Уставшему кораблю нужна пристань, уставшему человеку – сочувствие. Вот и всё.

Если вы устали – никогда не просите помощи, её нет. Любая помощь обманчива, люди покидают людей; за мнимым облегчением неминуемо приходит смерть. Всё, что вы можете извлечь из существования другого человека, не вмешиваясь в его жизнь – это ваше вдохновение. Всё, что вы можете принять от него, став частью жизни – это его дар вам.

Не окончив своей мысли, я убежала на встречу с любимым. Холодно. Может быть, я обуза, может быть, нужно было всё прервать в корне, как он предлагал не так давно; я отказалась от этой мысли, в надежде, что если есть хоть капля любви, то она не пропадёт. Сомнения убивают всё, недосказанность, молчание, пустота – река выходит из берегов; пустословие же грешно. Сомнения могут быть побеждены одной улыбкой, означающей, что всё «продумано, выверено, проверено», - но улыбки нет, и не будет.

Пора снова показать врачу, что я нуждаюсь в таблетках. Становится очевидно, что без банального подавления ярких проявлений эмоций я порву все взаимоотношения с людьми. Я с трудом терплю всех, кто говорит со мной, чем-то интересуется у меня, выказывает ложную заинтересованность. А таковы почти все. Это не должно означать, что нет выхода из этой ситуации; не я первая, не и последняя; к тому же когда знаешь, что есть что-то, способное немного сгладить эмоции и свести их до тоски, постоянной, но к которой привыкаешь, и апатии. Конечно, это временно, в качестве передышки; в любом случае, лёгкая апатия – это лучше, чем постоянные суицидальные мысли.

Итак, решено – одной мне не справиться, так что придётся сходить к врачу. Главное – дотянуть до завтра; недаром говорят, что важнее всего в жизни – вовремя лечь спать.

Медленно тянулся месяц. Пью таблетки. Жизнь идёт своим чередом. Кто-то гибнет, кто-то празднует и пьёт. Иногда это происходит параллельно.

Нужно начать с того момента. День рождения любимого. Сумерки. Звонок. Голос в трубку: «Ты уже знаешь?» Рыдания. Все знают, как это – утешать, когда сам не понимаешь, что происходит.

На третий день школьники, и в их числе мы, уходят из школы, ни у кого ничего не спросив. Сидят за серыми столами в кухнях 3х4. За окном снег – первый, мокрый. В ванной комнате – цветы: гвоздики и розы. Из соседних комнат доносится смех – каждый по-своему переживает утрату. Приходит Федя, обнимает меня и смеётся. В этом мы похожи – не можем сдерживать нервный смех. Не могу помочь.

В церкви, на отпевании, смотрю на стоящих напротив меня, держащих свечи, плачущих; вижу мать, брата, ещё какую-то женщину, постоянно заботливо меняющую сгоревшие свечи на новые. Мне становится легче с каждым словом литургии; затем молитва уносит последнюю горечь, мне становится легко и светло. Я чувствую дыхание за своей спиной, чувствую движения руки любимого, когда он крестится; выглянув из-за плеч мужчины, смотрю на укрытое лицо покойной, на её маленькое и хрупкое тело.

«Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный помилуй нас» - завывает ветер и забирается под одежду, лаская людей леденящими пальцами. «Помилуй нас» - поддерживает крепкий мужчина с голубыми глазами.

Попадаем в сомнительного вида заведение и пьём за упокой нашей подруги. Невозможно передать словами то, что получаешь из настоящего общения. Она остаётся самым честным человеком из всех, кого я знаю. В ней не было ни капли лицемерия, а это означало бесконечные проблемы с родителями, в школе, на работе. Но были люди, которые ценили её за её прямоту, знали, что у неё никогда не было злого помысла. Человек редко понимает, что значит – быть живым, а что значит – уйти. Иногда люди уходят, чтобы научить чему-то нас.

Слова не значат ничего, не льются из разгорячённой груди по горлу, но изливаются на бумагу, ставшую спасительницей многих горячих сердец. Как бы то ни было, говорить близким нужно только правду, и говорить в нужное время. В определённый момент нужно понять, что вот он, час, тот самый, который мелькал у тебя перед глазами перед сном, вот он, родимый, вот он, всё ломающий и без фундамента строящий новую пору, когда хочешь-не хочешь, а нужно жить дальше, нужно призывать перемены, хватать их за горло и тянуть к себе. Не сделаешь этого – никто не будет вытаскивать тебя из пучины собственного эгоизма и вины.

Всё прекрасно, когда статично, действие же увлекает и отвлекает от самой своей сути. именно поэтому в воспоминаниях и мечтах всё прекрасно - потому что запоминаем миг, момент, который хотелось бы остановить, как фильм, лечь рядом с главными героями и тихонько созерцать, не действуя.

Главное - научиться спокойному отношению к чему угодно: апатия же не навык, и не полезный, она - состояние, от которого нужно избавиться.

Спокойствие и созидательность в жизни, бегство от крайностей и навязчивых состояний, постоянное дело, труд, пусть и бессмысленный, но оберегающий от мучительных метаний. Счастье - не в человеческом, счастье - природа, ветер, запахи, осязание и слух.