Серые

Сколько я себя помню, стрелки на моих часах всегда верой и правдой нарезали круги по циферблату, надо было только иногда подкручивать колесико завода. Но вот именно сейчас что-то там внутри заклинило, или отвалилось, или стерлось, и привычное тиканье смолкло. Я прикладывал часы к уху, стучал ногтем по стеклу, но проклятые стрелки все равно остались на двенадцати минутах пятого. Самое паршивое было то, что неизвестно, как давно случилось это несчастье, и теперь никак не узнать, сколько мне до конца караула. Можно бы попытаться определить время по солнцу, но, наверное, точнее будет, если сделать это по моему гвоздомету или сухпайку: разобраться, где конкретно находится солнце в сером месиве над головой, абсолютно невозможно. Скорее всего, дело в удачном расположении нашего форта относительно климатических зон – муть над головой не рассеивается ни днем, ни ночью, чему конечно способствует полнейший штиль, хотя, может, и наоборот. Серое небо намертво срослось с разбитыми серыми стенами, серыми плитами под ногами и отчаянно серой водой под мостом.

Надо сказать, что моя серая форма отлично сочетается с окружающей обстановкой. Пожалуй, черные кожаные ботинки выбивались бы из ансамбля, но они давно покрылись пылью и в глаза не бросаются. Единственное, что портит идиллию – флаг синих, висящий смехотворной тряпкой над вражеским фортом на другой стороне. Конечно, наш красный флаг тоже несколько выделяется, но он хотя бы не болтается, а гордо реет, благодаря приставленному к нему мощному вентилятору. Что еще важнее, реет он за спиной, вне поля зрения, и раздражителем не является.

– Есть чем гордиться, – подумал я и застегнул ремешок на шлеме. Надо было сменить место дислокации, а то что-то конечности затекли. Я повесил гвоздомет на плечо, и, волоча за собой ящик с боеприпасами, пополз к краю укрепления. Вообще-то многие считают меня перестраховщиком, потому что я обычно таскаю с собой в караул ящик гвоздей, но, по-моему, гвоздей много не бывает. К тому же не такой уж он и большой, ну и привык я как-то к нему, да и вообще на переднем краю такие вещи не возбраняются.

Я аккуратно высунулся из-за кучи камней, за которой сидел. За мостом все вроде спокойно, форт синих никуда не делся, хотя выглядел не очень внушительно, нашими стараниями. Особенно после того, как пулеметчик Хэви написал пулями неприличное слово над «парадным входом». Конечно, после того как в букву «х» угодили две ракеты, а половина «й» отвалилась вместе с куском бетонной плиты, читается оно уже не так хорошо как раньше, но нам, простым солдатам, все равно очень приятно. Правда Стратег, наш командир, насовал Хэвику хренов за то, что он извел чуть не три сотни патронов на неприличное слово и отобрал у него пулемет на четыре дня, дав взамен саперную лопатку и сигнальную ракетницу на всякий случай.

– Ну ничего, оно того стоило, – размышлял я, подползая на карачках к ДОТу, мир-но торчавшему по соседству. За ним, у дальнего угла, уже сидел разведчик Пионер.

Тут могут возникнуть вопросы, почему он сидел за ДОТом, а не в нем: дело в том, что так уж вышло, что наш форт и форт синих, будь они неладны, изначально принадлежали одной из воюющих сторон. Правда никто не помнит, какой, но, судя по тому, на-сколько все сооружения были квадратные и неудобные, это дело рук наших. Так или иначе, это два рубежа одной линии защиты. В ходе ожесточенных сражений, то ли красные продрались через первую линию защиты, то ли синие неожиданно оказались в тылу у красных и отбросили их на нынешние позиции – уже никто не помнит. В общем, трудно сказать, как, но так уж получилось, что наш форт стоял наоборот. Непреступная стена была сзади, откуда на нас могли напасть конвои с едой, припасами и подписными изданиями «Вестник солдата» и «Бденья караульного», а с той стороны, где зевали обленившиеся синие, грозно ощетинились бойницами и турелями хоз. постройки, казармы, склады и нужник. Так или иначе, передний край был передним ровно настолько же, насколько землянки, в которых мы жили, были пятизвездочными отелями, и наш любимый ДОТ пялился амбразурами на нас же.

Но это вовсе не было трагедией, мы освоились и так, даже несмотря на то, что хоз. постройки со временем превратились в кучи кирпичной крошки, арматурин и разного строительного мусора (только нужник остался цел – на него синие не тратили ракеты и мины – все равно там никто никогда не засядет). Я, к примеру, знаю эти завалы как свои пять пальцев. Знаю, где пригнуться, где проползти, где можно встать в полный рост и ни одна синяя сволочь тебя не увидит, знаю, где простреливается любимая позиция вражеского снайпера, откуда видно «тайный лаз», ведущий под мост и знаю, что там нычка нашего сапера Ахтунга. Кстати, его храбрости мог бы позавидовать сам бог войны: ночью, в кромешной темноте, не включая фонарика, чтоб не поймать пулю или, чего доброго, ракету, рискуя подорваться на собственных растяжках, отважный сапер просачивался туда, чтоб в спокойной обстановке пожрать тушенки и фруктовых леденцов.

Помимо упомянутых ухищрений, на позициях были и другие полезные вещи: комфортабельные окопы, мешки с песком, колючая проволока и три противотанковых ежа. Зачем требовались последние, а тем более, откуда они взялись, никто не знал, но это не помешало им занять заметное место в нашей отлаженной системе обороны. Выше упомянутый ДОТ, как и все остальное, из стратегических соображений использовался не совсем по инструкции – из-за него просто выглядывали. Именно этим, при помощи палки с при-деланным к ней куском зеркала, занимался Пионер.

– Ну, как там синяки? – поинтересовался я, устраиваясь у противоположного угла.

– Держат глухую оборону.

Разведчика прозвали Пионером не зря. Сначала, когда он только прибыл, – просто из-за внешности: вечно румяная холеная рожа, значки отличия на отутюженной форме, начищенные до блеска пуговицы, бляшка ну и, конечно, ботинки в которых можно было увидеть собственную физиономию. Потом, когда он, как и все мы, покрылся пылью и стал равномерно серым, – его стали называть Пионером уже исключительно за личные качества. Ну кто еще мог сказать про синих мудил, что они держат глухую оборону? Даже дохлым рыбам под мостом понятно, что они подпустили в штаны и стесняются теперь высунуться. С другой стороны, никто кроме Пионера не додумался бы приделать зеркало к палке и высовывать его из-за укрытия, вместо, того, чтобы высовывать собственную голову.

– Стратег сказал, что надо выявить огневые позиции противника, - комментировал Пионер.

– Ну и как, выявляются?

– По бойницам маячит кто-то. Дозор вышел, по левому флангу на своей стороне шарит.

– Когда нас сменят?

Пионер собрался что-то ответить, но вдруг зеркало звякнуло и разлетелось вдребезги, палка отлетела в сторону, а через секунду раздался гулкий хлопок со стороны си-них. Ну началось… Раньше Пионер начал бы дергаться, верещать что-нибудь в рацию, докладывать обстановку и заниматься прочей фигней, но, поторчав немного в форте, он, к счастью, стал почти таким же, как все мы. Что-то прошипел сквозь зубы, взялся за стоящий рядом автомат. Я только воздел глаза к серому небу. «Ну вот какого..? Караул, на-верняка, вот-вот должен был закончиться». Серое небо не ответило. Я вздохнул, перекинул ремень гвоздомета через плечо, свободной рукой взялся за ручку ящика и, пригнувшись, пошел к противоположной стороне ДОТа.

– Насухую побежим? – пробухтел я на ходу.

– Давай шашкой.

– Угум.. Я ему поднакидаю, а ты давай к кишке. Как засядешь – поддержишь – по-ползу к мешкам.

– А ящик?

– Ящик при мне, не ссы.

– Я говорю, с ящиком добежишь?

Я только цокнул языком. Я тут с этим ящиком в обнимку гонял, когда он еще… Да какая разница, в общем-то. Зато у него есть дымовая шашка, а у меня вместо неё в сумке банка с тушенкой. К тому же до укрепления из мешков недалеко, открытых мест немного, но придется ползти. До траншеи, в народе – кишки, бежать подольше. И надо именно бежать, чтоб не схлопотать свинца в ягодицу. У Пионера больше шансов добежать, а у меня – доползти. Мы оба это знаем.

– Он в третьей бойнице… Я готов, - услышал я из-за спины.

Пионер всегда готов.

– Погоди.

Я присел на корточки и плечом прижался к ДОТу. Гвоздомет наизготовку, приклад в плечо, палец на крючке.

– Готов.

Пионер дернул чеку и бросил шашку. Щелчок, потом шипенье, как будто спустило колесо. Вот и дымовая завеса для отступления. Вдалеке снова раздался выстрел. Бьет в дым наугад, совсем гад оборзел, видно, патронов много. Я вывалился из-за ДОТа с гвоздометом наперевес, плюхнулся на колено и нажал на спусковой крючок. Одновременно под прикрытием дыма Пионер прямо с места преодолел звуковой барьер и помчался к траншее.

Каждый выстрел из гвоздомета – это как вбивать гвоздь в танк – звук, по крайней мере, такой. Как описать очередь из гвоздомета еще обоих стволов? Могу только сказать, что это прекрасно. На такое расстояние стрелять надо навесом – так что целюсь «по гвоздям». Бью по бойницам, сначала немного в третью, что чуть правее «парадного входа», а потом – в четвертую, крайнюю. Снайпер, как пить дать, перебежал туда. Откуда я знаю? Интуиция? Может. А может, потому что он всегда так делает. Жаль, некому ему об этом сказать. Если я когда-нибудь попаду в засранца, пришлют нового. Он, скорее всего, будет бегать хаотично, что крайне неприятно. Хотя убить взрослого мужика в каске и хотя бы в верхней одежде с такого расстояния из гвоздомета крайне маловероятно. Может, только какого-нибудь енота или там бобра, я не знаю. И то если в глаз попадешь.

Гвозди щелкают о края бойницы, о серые стены, что-то залетает внутрь форта наших синих друзей. Это мой вклад. Надеюсь, хоть стены им внутри поцарапаю. Или кто-нибудь наступит на мой гвоздь и испортит сапог. Нельзя только, чтоб ногу кто-нибудь проткнул. А то отправят в лазарет, рожу разъедать. А на его место пришлют – да-да, все правильно – какого-нибудь нового и непредсказуемого сыкиного сына.

Сзади донеслось хилое пуканье автомата Пионера. Значит он на месте, и уже прикрывает моё отступление. Гвоздомет за плечо, на ходу хватаю боезапас и, согнувшись, ломлюсь к развалинам здания кухни. Их уже почти сравняли с землей, теперь это укрепление для тех, кому не лень долго протирать пузо. Ящик волоком тащу за собой. В пыли и каменном крошеве остается волнообразный след, как будто проползла гигантская змея с одной ногой.

– Пионе-ер! – ору я во всю глотку, – Он сейчас в первую побежииит! Бей в первую!

И почему я думаю, что он меня услышит? Оглядываюсь на бегу: Пионер поливает из своей сикалки четвертую бойницу, в которую стрелял я.

– Огонь на первую бойницу!

Рядом с ухом прожужжало. Я тут же плюхнулся на бетонные плиты, пододвинул поближе ящик; жаль он мне только по колено, а то свернулся бы калачиком и совсем спрятался. Так или иначе, в такие моменты, все понимают на кой черт мне ящик с гвоздя-ми на передней линии.

– Живой? – крякнул Пионер по рации.

– Стреляй давай, – проорал я, – теперь в третью стреляй!

– Говори в рацию, хватит орать.

– Пошел в жопу! – проорал я еще громче. – Огонь на третью бойницу!

Когда слышишь, как пуля прожужжала под ухом – уже поздно волноваться. Она же уже пролетела, уже прожужжала. Уже разрезала воздух в паре сантиметров от твоей башки, значит – не твоя. Но почему-то все равно кажется, что именно это был твой личный кирдык. И он все еще витает в воздухе рядом с тобой, и хочется как-нибудь подтянуть коленки к животу, стать в четыре раза меньше, спрятаться за ящиком с гвоздями и лежать так, пока эта синяя сволочь не ослепнет от старости и не потеряет способность целиться даже при помощи толстых очков и оптического прицела.

Я отогнал от себя упаднические настроения, вцепился в ящик и геройски пополз к развалинам. Откуда-то сверху с нашей стороны ухнул ракетомет. Не переставая ползти, я посмотрел вверх. На стене стоял Сол и совал новую ракету в свою адскую трубу. Конечно, он не попал во вражеского снайпера, и, в общем-то, хорошо, что хотя бы попал во вражеский форт. Но все мы, в том числе и снайпер, знаем, что ракетой вполне можно убить не только енота или бобра. И для этого вовсе не обязательно попадать в глаз. Так что теперь синий снайпер, скорее всего, решит передохнуть. Присядет под бойницу, прислонит винтовку к стене, и, быть может, даже закурит на посту. А я поползу дальше, доберусь до укрепления из мешков и займу там глухую-преглухую оборону. В глухой обороне я спокойно и досижу до конца караула. Как говориться, до следующей встречи.

***

Раньше после караула мы отчитывались лично Стратегу. Это была отдельная отлаженная и бессмысленная процедура.

Сначала мы заходили в «оружейную», вернее в землянку, которая заменяла оружейную, чистили там свое грозное оружие, и оставляли его на хранение. Потом ставили свои росписи в каком-то большом журнале и в отдельной колонке указывали, сколько боеприпасов за время вахты мы извели на всякую ерунду. Отчитываться за отстрелянные гвозди – самое похабное и абсурдное занятие, которое только можно придумать, но таков приказ Стратега. Во имя сохранения дисциплины в наших не самых стройных рядах. Со временем, я научился стучать магазином по чьей-нибудь каске и на звук определять, сколько гвоздей осталось. Еще чуть позже я научился забывать про записи в журнале, все остальные нормальные люди – тоже. Несмотря на это, журнал всё-таки закончился. Я выяснил это, когда однажды после вахты мне срочно понадобились пару листов не жесткой бумаги. Последние страниц двести были исписаны подробными отчетами Пионера.

К счастью, Стратега отпустило, за дисциплину он стал бороться другими способа-ми и про журнал забыл. Так или иначе, другого журнала в форте все равно не нашлось бы.

Далее после посещения «оружейной» надлежало зайти в «казарму», чтобы оправиться. Затем, без лишней волокиты, жертва шла лично на доклад в «штаб» Стратега. Двухкомнатная халупа для караульных на КПП, оборудованная настоящими окном и дверью, была самым полноценным жилым строением в форте, и, конечно, её занимал наш командир. Простая солдатня – то есть, все остальные – прекрасно проводили время в упомянутой «казарме» – большой и довольно глубокой квадратной яме, накрытой сверху остатками строений, оставшихся по ту сторону стены. Чтобы их добыть, Стратег лично раз-работал хитроумную операцию с отвлекающими маневрами, а простая солдатня под плотным вражеским огнем на своем горбу таскала пригодные к повторному применению стройматериалы.

Когда экзекуция у командира заканчивалась, жертва могла одупляться до следующего караула любыми доступными способами: спать, есть, справлять нужду, читать уставные издания, повторно чистить оружие, чистить ботинки, чистить форму, заниматься на спортплощадке. Последней, кстати, могла быть любая территория вне «казармы» и «штаба» кроме выгребной ямы и отхожего места. Спортплощадка была оснащена качественной землей, от которой можно отжиматься, на ней же делать приседания и качать мышцы пресса.

Все это, однако, было в прошлом. Теперь на доклад к Стратегу надо было ходить только в экстренных случаях. Оно и не мудрено. Каждый божий день по несколько раз слушать одну и ту же ересь, про то, что все штатно, только нужно разнообразие в пище и досуге – это само по себе неслабое испытание для психики. Отдушиной мог стать все тот же Пионер. Но ему тоже не нравилась эта занудная бюроктаратия. Поэтому он её хоть и выполнял до последней запятой, но как-то без души, что бросалось в глаза начальству гораздо сильнее среднестатистичекой тупизны подчиненных.

После неприятного инцидента с общей тревогой и обвалившимся входом в «оружейную», оружие на хранение мы тоже перестали сдавать. Кто как, а я заходил туда толь-ко, чтобы почистить гвоздомет, освежить запас гвоздей и оставить ящик. Впрочем, последнее время, ощущение дискомфорта от отсутствия боезапаса достаточного, чтобы положить человек пятьдесят, перевешивало нежелание таскать с собой лишний груз, и ящик я всё-таки оттуда забирал с собой в казарму. Тем более, всегда есть, куда присесть. В условиях повышенной комфортабельности нашего форта, это тоже немаловажно.

Сам рапорт Стратегу заменился стелс-миссией – проскочить незаметно мимо его апартаментов. Хотя, что-то и это стало совсем просто. Уже довольно давно командир был занят общением с рацией. К сожалению, это был монолог: Стратег увещевал Гранит, что-бы тот ответил Холму. Гранит хранил молчание, не сообщал стратегическое положение, не говорил, куда делись конвои с провиантом, не обнадеживал хорошими новостями. Плохими, впрочем, тоже не расстраивал. Командир волновался сильно и за всех нас. Мне было все равно, потому что пока всего хватало. Невкусной, но питательной еды еще было много, ящик был до упора забит гвоздями, и в оружейной были еще. Плохо только то, что мой рапорт Стратег явно никому не передал. Просто потому, что некому. Я просил командование выписать в наше распоряжение кое-какое свежее снаряжение. Да что греха таить, я уже давно грезил о перфораторе «Василек 3М». Последняя выдумка наших мозгорей с большой земли – модернизированный гвоздомет с тремя вращающимися стволами. «Вестник солдата» в красках описал восторги счастливых обладателей «Василька». Небывалая убойная сила, сумасшедшая скорострельность – и, главное, совершенно оглушительный грохот во время стрельбы. Что тут говорить – мечта поэта, да и только. Но – увы – мечта остается мечтой, а журнал, поведавший мне об этом чуде, уже пожелтел, выцвел и начал потихоньку рассыпаться в пыль. И ничего не изменится пока Гранит не выйдет из спячки. Ну и еще после этого неопределенное количество времени.

Проходя мимо штаба, я не только не стал пригибаться, чтоб проскочить под окном и не попасться на глаза Стратегу, но и набрался наглости, заглянуть внутрь. Богатое убранство комнаты по-прежнему состояло из серых стен, украшенных трещинами, идеально заправленной солдатской койки, маленькой солдатской табуретки и тумбочки, стоявших рядом, а так же – покосившегося стола с рацией, за которым восседал командир на стуле с самой настоящей спинкой. Сегодня Стратег был особенно поникшим. За годы службы я научился с легкостью распознавать настроение начальства даже по затылку. Седой ежик торчит как-то неуверенно, плечи опущены, нет твердости в мышцах шеи. Это значит одно – старику взгрустнулось, и нам всем – хана.

Когда командиру грустно, он развлекается тактическими играми с синяками. В по-чете – борзые вылазки на передний край, бестолковая беготня под пулями и стрельба во все стороны. Самое приятное, что целью всего действа будет что-нибудь несуществующее и абсурдное, но зато прекрасно подходящее для рапорта. «Рекогносцировка местности» – отличный вариант. «Разведка боем» – тоже неплохо звучит. Или наше любимое: «пассив-но-агрессивное наступление».

***

– Вот скажи мне, Гвоздь: ты вообще что-нибудь видишь? – Сол лежал на пузе и выглядывал в пролом в стене. Ни черта не видно, но он все равно будет пялиться в темноту, потому что такой приказ. Сол всегда делает, что ему приказывают, он прямой и надежный, как его ракетомет. Покрупнее меня, но не такой буйвол как Хэвик, сильный и выносливый, резкий, как диарея после просроченной тушенки, Сол – идеальный солдат. Машина для запуска ракет в противника – вот кто он. С высоким запасом прочности, не склонный к сантиментам и обсуждению приказов. Именно поэтому Стратег его сует на самые ответственные места. А заодно и меня, потому что мы, видите ли, сработались.

– Я, Сол, не вижу вообще нихрена, – ответил я сонно.

Как ответственно заявил Стратег на инструктаже, у нас самая, что ни на есть, ключевая позиция: мы держим казарму. Не ту казарму, в которой сейчас живет наш личный состав, а ту, которая осталась между нами и синими. Как и все остальное, что было между нами, казарма представляла из себя насквозь дырявое и полуразрушенное взрывами здание. Зато в ней чудесным образом сохранился один лестничный марш и половина второго этажа, где мы и залегли, чтоб контролировать обстановку. Так что нам с Солом доверили почетную и невыполнимую задачу: мы держим центр и прикрываем сапера Ахтунга с Пионером.

– А все потому, Гвоздь, что ты там, по-моему, вообще дрыхнешь.

– Возможно, – честно ответил я.

Мы залегли на расстоянии друг от друга, чтобы нас, если что, не накрыло одной ракетой. Поэтому я не могу ткнуть Сола гвоздометом в бок, чтобы он отвалил.

– А вот, скажи мне Сол, ты вот не спишь, и где там Пионер с Ахтунгом?

– Э-мм. Да вон они… У ежей корячатся. Хотя нет… Вон у… нет…

– Благодарю за службу, боец Сол. Не теряйте бдительность.

Рациями мы старались не пользоваться: плохая примета. Среди солдат есть легенда, что синяки нас прослушивают. Само собой, какого-то приспособления для прослушки у синих никто никогда не видел, пленного по этому поводу не допрашивал, потому что ни разу никто не ловил никаких пленных, да и сокрушительных поражений из-за утечки важной информации по радиоканалам, мы, кажется, не терпели. Хотя последнее – наиболее сомнительный аргумент, потому что никакой важной информации у нас и в помине не было. В общем, подтверждений этой байке не имелось. Опровержений, впрочем, тоже. Так что мы с Солом предпочитали перешептываться. Благо, ночь была тихая и безветренная. Как, собственно, и всегда.

Полный штиль, небо затянуто облаками. Единственный из наших, кто хоть что-то сейчас видит и хоть чуть-чуть понимает, что происходит – это Пионер: ему выдали последний работающий прибор ночного видения. Когда Пионер доведет Ахтунга до моста, прибор ночного видения перейдет к нему. И тогда уже Пионер будет жмурить глазки, чтоб поскорей привыкнуть к темноте, а сапер Ахтунг начнет ставить свои чертовы машинки.

– Со-ол, - позвал я.

– А? – Сол продолжал пялиться в темноту.

– Слушай, а ты сколько уже здесь?

– Ты че, Гвоздь, совсем охренел? Столько же сколько и ты. Минут сорок уже пузо протираем.

– Да нет. Не здесь, в казарме. Вообще в форте.

Сол задумался.

– Когда я пришел, ты ведь уже тут был? - я подкинул наводящий вопрос, чтоб у Сола под каской закрутились шестеренки.

– Ну да. Кажется. А когда ты пришел?

Я уже открыл рот, чтобы сказать, что хрен его знает, как квакнула рация и начала трещать голосом Пионера:

– Подходим к точке Центр. Смотрите внимательно. Как поняли?

На меня словно ящик гвоздей вывалили, я даже вздрогнул. Пионер, только Пионер способен на такое. Но зато никто не расшифрует его послание, даже если подслушает. Тот факт, что как только кто-то начинает базланить по рации, тут же происходит какое-нибудь незапланированное дерьмо, его вообще никак не волнует. Суеверия совершенно чужды засранцу.

– Мы у точки «Центр», – не унимался Пионер, – Как поняли? Идем на «Минус первый этаж».

– Ай, да чтоб тебя! – не выдержал Сол, и схватился за рацию, – Понял тебя отлично! Продолжай движение.

Сол выговаривал слова очень четко и ясно. Он всегда так делал, когда хотел кому-нибудь продемонстрировать, что говорит с ним как с дебилом.

Я подтянул ремешок на каске, пододвинул ящик поближе, так чтоб прикрыть дыр-ку в стене чуть правее от меня и начал нервно поглаживать гвоздомет. Сейчас начнется.

У кого как, а у меня паника живет где-то в желудке, наружу показывается и идет дальше по организму, когда чует запах нехорошего предчувствия. Как результат, к прогулке присоединяются учащенное дыхание, легкое дрожание пальцев и слабость в колен-ках. Наверное, со мной первый раз такое было, когда… не помню когда. Точно могу ска-зать, что потом это надолго прекратилось, и началось опять совсем недавно. Знать бы еще почему. Раньше эта моя сверхсила – чуять неприятности – шла только на пользу: я всегда вовремя покидал места, куда собиралось прилететь что-нибудь свинцовое или взрывоопасное. Но теперь все изменилось. Баланс сил нарушен. Как только меня осеняет, что пора дергать, мозг тут же выстреливает ответный импульс, что каюк наверняка ждет меня там, куда я собрался дернуть, поэтому самое главное для нас мозгом – это остаться на месте и втянуть голову в плечи посильнее. В результате, я постоянно дергаюсь, хреново стреляю и туплю почем зря. На переднем краю с такими удивительными личными качествами долго продержаться не получится.

Чтобы успокоиться, я начал делать глубокие вдохи и выдохи. Сол спросил, не со-брался ли я, часом, рожать и сбил весь настрой, пришлось отвлечься разглядыванием тем-ноты в поисках наших диверсантов.

Хоть я и плохо помнил, что такое точка «Центр», но решил, что было бы логично так называть мост, потому что он ровно посередине между нами и синими. Ну а «Минус первый этаж» - это, стало быть, ров под мостом. Значит, сейчас Пионер с Ахтунгом должны были уже перебраться через реку, и вылезать на той стороне. Значит, сидеть нам тут еще минут двадцать, пока сапер будет расставлять хлопушки-фейерверки. Именно такая дерзкая вылазка, по мнению Стратега, должна была встряхнуть синячьё и спровоцировать их на необдуманные действия вроде поспешного наступления, которое, само собой будет обречено рассыпаться в пыль под шквалом наших пуль, гвоздей, ракет, мин и гранат.

Я видел только одно слабое место в этом плане. Синие не делают необдуманных действий, а мы настолько хреново готовы хоть к какой-либо передряге, что, например, сейчас, если придется вдруг применить оружие, я даже не пойму в кого стрелять и, скорее всего, буду палить одинаково по всем, кого увижу. Справедливость моих слов подтверждает тот факт, что я даже сразу не смог сказать, что слабых мест в плане будет два, а не одно.

Рация снова квакнула.

– Сол, Гвоздь, нас … - рация замолчала, а через секунду вспыхнул прожектор на стене форта Синих. Луч выхватил улепетывающего Пионера и сидящего на корточках Ахтунга. Ахтунг, держа в одной руке мину, наверное, наполовину снаряженную, а в другой - раскрытый рюкзак, вскочил, и побежал враскоряку вслед за Пионером. На глазах у него прибор ночного видения, значит это только – одно: после того, как ему в морду посветили прожектором, он хорошо видит только размытое белое пятно перед глазами и бежит сейчас наугад. Пионер сначала оторвался от него, потом вернулся, схватил за рукав и потащил за собой. Настырный луч прожектора следил за ними и не отставал ни на секунду.

Сол среагировал первым и тут же выстрелил. Ракета угодила в стену, далеко в стороне и гораздо ниже прожектора. Вспышка на секунду осветила синяков. Я увидел минимум пятерых. Со стены начал палить пулеметчик, лупил не по нам – по Пионеру с Ахтунгом. На их счастье, мазал он безбожно.

– Откуда, у них взялся этот сраный прожектор?! – заорал я возмущенно и дрожащим пальцем нажал на спусковой крючок. Гвоздомет радостно застучал, и раскаленный добела светящийся пунктир устремился туда, где я только что увидел фигуры.

Пулеметчик замолчал, зато тут же где-то рыгнул гранатомет. Но это было уже не так страшно. Гранатомечтик у синяков хоть и настоящий мастер закидывать непрошенных гостей всякой дрянью, но разгар вечеринки все-таки проспал: наши вовремя плюхнулись в воду и заползли под мост. Через секунду воздух в том месте, где они только что были, вздулся оранжевыми пузырями взрывов.

Я дал очередь по прожектору и откатился в укрытие.

– Сол! Надо двигать отсюда! – зашипел я, – Сейчас нас прижмут!

– А эти че? Там их оставим что ли?

Я не успел ответить, потому что снова загремел пулемет, и кругом начали щелкать пули. Фонтаны пыли вырывались из пола совсем рядом и, подбирались все ближе ко мне. Мне начало казаться, что казарма сейчас развалится прямо под нами. Это конец – понял я. Даже чертов ящик остался на другой стороне пробоины в стене, за которой я кое-как спрятался.

– Что у вас там? – рявкнула рация голосом Стратега! – Доложить обстановку!

Я дернулся и чуть не встал в полный рост по стойке смирно.

Матерясь и кашляя, Пионер орал по рации, что дела плохи, что их зажали под мостом и нужна срочная эвакуация. Пулеметчик, продолжил лупить исключительно по нам с Солом, а Пионера с Ахтунгом, судя по звукам, охаживали из автоматов, иногда добавляя гранаты для разнообразия. Неожиданно все стихло и стало очень светло: прожектор пере-стал шарить по мосту, и переключился на нашу ключевую позицию. Сол забился в какой-то угол, а я подтянул ноги к животу и вжался в стену. Синие поняли, что мы даже от такого шума не ломанемся с полными штанами в уютные землянки, и перестали расходовать патроны. Сейчас пыль осядет, и начнет работать снайпер.

– Всем держать позицию и не дергаться! – орал Стратег. Я его не видел, но знал, что он сейчас стоит на самом высоком и простреливаемом месте в нашем форте, прямо под красным флагом. В одной руке Стратег держит бинокль, чтобы периодически обозревать театр боевых действий, второй – сжимает до треска рацию и орет в неё так громко, что в общем-то необходимость в этой рации как-то пропадает.

– Мы выступим и оттянем огонь на себя! Группа прикрытия поддерживает! Сначала диверсанты отходят, потом прикрытие! Ждать моей команды! Как поняли?

– Вас понял, - ответил Сол. – Как же хреново быть группой прикрытия, – добавил он в сторону.

– Вас понял, - Пионер откликнулся с промедлением. – Ахтунга зацепило. Повторяю, сапер ранен.

– Как тяжело ранен? Куда?

– В задницу, конечно. Куда ж еще?

***

Трудно знать кого-то «не очень близко», если торчишь с ним в одной землянке всю свою сознательную жизнь, бегаешь с ним вместе под пулями и преломляешь с ним сухпаёк. Трудно, но возможно. Наш инженер Тавот умудрился сохранить почти полное инкогнито, находясь в таком невероятно большом коллективе, как восемь человек нашего гарнизона. Достоверно про него было известно только одно: действующую автоматическую турель он может собрать даже из детского пластмассового конструктора, даже с завязанными за спиной руками.

Обычно от него требовалось следить за тем, чтобы наш флаг продолжал гордо ре-ять – то бишь, за тем, чтобы вентилятор продолжал нагнетать воздух, – то бишь за тем, чтобы генератор продолжал работать; второй важной функцией Тавота было не дать форту рассыпаться под собственным весом. С тем и с другим он превосходно справлялся, не-смотря на полное отсутствие новой техники, инструментов и хоть каких-то материалов. И вот именно его в тот момент мы с Солом хотели увидеть даже больше, чем конвой с тушенкой.

Уже начинало светать. Темно синий кисель, в котором ничего не было видно, медленно, но верно превращался в сплошную серую кашу, в которой ничего не было видно. Я по привычке взглянул на остановившиеся часы. И на кой я их с собой таскаю? Снайпер уже пас нас долго, очень долго. И сможет пасти еще столько же. За все время, что мы «держали» ключевую позицию, он выстрелил только один раз. И чуть не снес Солу пол башки. Пионер с Ахутнгом даже не пытались дергаться – так и сидели под мостом. Вернее Пионер сидел, а Ахтунг, скорее всего, лежал на животе.

После того, как Пионер разбудил лиха, все начали активно трепаться по рации. Хуже уже не будет. Стратег посвятил нас в детали новой операции, которая вызволит нас из старой операции. Оставалось только продолжать лежать в позе эмбриона, ерзать, выгребать мелкие камушки из-под боков и ждать условного сигнала.

– Ну что, мальчишки, начинаем, – наконец расхрабрился Стратег в радио эфире, – Гвоздь, давай!

Я сделал глубокий вдох. Паниковать я уже устал, но роль наживки приятных ощущений не вызывала. Еле шевеля затекшими конечностями, я снял каску, со второй попытки надел её на ствол гвоздомета.

– Давай, Гвоздь, не тяни, – подбадривал Сол, – мне по большому надо.

Еще один вдох, беру гвоздомет покрепче, двумя руками, начинаю медленно выставлять каску из-за укрытия. Даже раньше, чем я успел подумать, как мне всё это не нравится, выстрелил снайпер. Гвоздомет взбрыкнул в руках, каска обиженно звякнула и улетела в неизвестном направлении.

– Вот этот ..! – заорал Хэвик откуда-то снизу, кажется, от самого спуска в ров. Ругань, оканчивавшая фразу, утонула в оглушительном грохоте его шестиствольного пуле-мета. Он, конечно, должен был подобраться поближе, но чтоб, так близко… Я был приятно удивлен. Как и синий снайпер. Со стен вражеского форта ответили огнем. С нашей стороны на другом фланге тоже начали поливать из всего, что стреляло. Сол пустил раке-ту и, в кои-то веке куда-то попал. На стене что-то начало рушится – поднялся столб пыли.

Вот этот момент – ноги в руки и валить! Не знаю, как, но вместо этого, я заставил себя перебежать поближе к ящику с гвоздями, направить гвоздомет в нужную сторону и начать поливать синих смертельными железками.

Синяки сначала просто огрызались по всем подряд, а потом, как и ожидалось, взялись за Хэвика, который потихоньку приближался к мосту. Решив, что он героически прется туда вытаскивать товарищей, синие резко перенесли огонь на него. А потом, что тоже не было сюрпризом, из их форта выскочила группа из трех отважных засранцев, обойти и добить Хэвика, пока его прижимают огнем.

Однако не суждено было их планам сбыться. В суете Тавот пробрался к нам на второй этаж. За спиной у него болталась тренога, а в руках был комплект для сборки автономной турели – два камуфляжных чемодана. Как он её собирал, я не видел, но могу сказать, что не зря он жрал свою тушенку: через пять минут инженер нажал «вкл.» на уже собранной и установленной на треногу турели.

То, что у она у нас вообще есть, не знал даже я, что уж говорить про синяков. Это был настоящий фурор. Со второго этажа казармы турель устроила форменный ураган. Свинец и огонь – вот, что накрыло наших малахольных врагов, вжало их в землю и не давало пошевельнуться. Теперь уже им надо было думать, как вытащить свою тактическую группу трех засранцев назад. Турель безостановочно била по всему не красному, что попадало в поле зрения. Иногда она замолкала и начинал хищно водить спаренными тремя стволами по сторонам в поисках цели. Воздух вокруг неё накалился и дрожал, весь пол был усыпан гильзами. От грохота я начисто оглох и немного потерялся. Страшно было подумать, в какую кашу она меня перемелет, если вдруг перестанет распознавать, где – чужие, где – свои.

Меня дернул за рукав Сол. Когда он подбежал, я, само собой, не заметил. Он без-звучно открывал рот и размахивал руками, потом схватил меня за броник и поволок за собой. «Можно отваливать» – догадался я. Значит Хэвик, Пионер и Ахтунг уже вернулись. А значит, и мы идем домой. Еще одна блестящая операция на нашем счету.

***

Кто бы мог подумать, что это когда-нибудь произойдет. Было ли это скоро? Я не могу сказать. Календаря у нас с роду не было. Дни проходили отчаянно одинаково. Когда Стратег первый раз услышал тишину в эфире, пытаясь связаться с большой землей? Когда пришел последний конвой с провиантом? Когда у меня был последний караул, и когда следующий? Сколько я тут уже торчу? Когда я отдал Тавоту часы отремонтировать, и когда он обещал их вернуть? Когда мы перестали включать вентилятор под флагом?

– Гвоздь! Гво-оздь! Отзовись! – Док заботливо тыкал меня локтем в бок.

– А?

– Я говорю, ты не в курсе, какого хрена нам паек урезали?

– Что? Нет, не в курсе. Есть догадки, но они тебе не понравятся.

Доктор нахмурился. Догадки на этот счет у всех нас одинаковые, но никто не хочет обсуждать, что мы будем делать, когда закончится провиант. Это головная боль Стратега. Вроде как это нас напрямую касается, но этим должен заниматься командир. Мы должны общаться с синими на переднем краю, а Стратег должен найти нам, что есть, чем стрелять и где спать.

Мы сидели в «столовке» и созерцали то, что нам выдали вместо обеда – серая жидкая дрянь наполняла мятые жестяные тарелки только на треть. Легенда гласит, что раньше (я этого не застал) уровень дряни в мятых жестяных тарелках доходил до краев. Когда-то, невероятно давно, будто в другой жизни, но уже на моей памяти, дрянь наполняла посуду наполовину. И вот случилось неизбежное: уровень дряни в очередной раз понизился. Надо сказать, что нам еще повезло, что запасы были рассчитаны на полностью укомплектованный личным составом гарнизон, а не на восьмерых уцелевших калек.

Так или иначе, теперь прием пищи стал таким же условным, как и название помещения, где мы ели. «Столовка» – угол в землянке, в котором стоял стол (большой деревянный ящик) и два стула (деревянные ящики поменьше). Над всем этим убранством на проводе с потолка свисает одинокая лампочка.

Одновременно едят не больше двух человек, остальные – в карауле: трое торчат на стене, другие ползают в пыли и бетонно-кирпичном крошеве на переднем краю. Один, самый удачливый сукин сын, целые сутки занимается хоз. частью. Разводит и выдает серую жижу, иногда – тушенку, следит за генератором, выполняет мелкие поручения Стратега и так далее. В основном, конечно, спит на складе. Мы, по приказу Стратега, постоянно меняемся, так что, периодически, всем удается «сходить на выходной» – денек отсидеться в тишине и относительном покое с безопасной стороны стены.

– Слушай, Док, а сколько ты уже в форте?

– Давно, Гвоздь. Слишком давно…

– Когда ты пришел, Сол уже тут был?

– Сол? Вроде я помню, как их с инженером вместе прислали. Хотя, погоди, Тавот тут раньше меня был.

– А я?

– Ты вообще самый молодой.

–Пионер после меня пришел. Так что, он самый молодой.

– Гмм… давно… я здесь слишком давно. – я допустил ужасную ошибку: настроил Дока на романтический лад.

Медик, мне кажется, самый главный человек в нашем гарнизоне, не считая Стратега, конечно. Кто угодно сможет подставляться под пулями красных, ставить растяжки и мины, ну или, при большом желании, с помощью инструкции даже собрать турель, но вот залатать задницу Ахтунга так, чтобы он потом смог самостоятельно ходить, не смог бы никто кроме Доктора. Кроме того, только он носит очки, что, несомненно, добавляет ему главности. Несмотря на все эти положительные качества, когда он закатывает глаза и начинает говорить занудными непонятными фразами, хочется взять его в охапку и закинуть в форт к синим, как оружие массового поражения. Благо, веса в нем не так много.

Док заложил руки за голову, прислонился спиной к стене и начал что-то мне втирать. Стоило бы с первого дня делать какие-нибудь зарубки на деревянной подпорке рядом с койкой, но как-то меня, как и всех остальных, засосало в беспросветную, не имеющую ни начала, ни конца жизнь форта, и стало не до этих глупостей.

Губы Дока беззвучно шевелились, руки летали в воздухе, как будто он дирижировал оркестром. Наблюдая за этим действом, я вспомнил, как мы помогали держать Ахтун-га, когда Доктор выковыривал у него пулю из задницы и зашивал рану. Надо было дать ему обезболивающее, но стоит ли говорить, что такого ценного препарата в наших аптечках катастрофически не хватало, и на невезучем Сапере решено было сэкономить. «Орет – значит, все нормально, – сказал тогда доктор, – держите крепче». Хэвик предложил вырубить пациента на время операции прицельным ударом между глаз, но решили, что сотрясение не очень поспособствует выздоровлению. Даже сам пациент на какое-то время притих и перестал дергаться.

На месте Ахтунга мог тогда оказаться и я, тем более, что мы с Солом уходили последними. Ну, не считая турель, конечно. Ей мы доверили суицидальную миссию стоять до последнего и не давать синим высунуться. Чтобы ценный агрегат не достался синякам, Тавот заранее её заминировал и самолично подорвал, как только закончились патроны. После этого долго ни с кем из нас не разговаривал и вроде бы старался даже ни на кого не смотреть, и что, самое тревожное, перестал таскать всякий мусор с переднего края, чтобы смастерить что-нибудь полезное в хозяйстве. Ну еще бы: столько сил вложить, чтобы со-брать непонятно из чего такое чудо техники, и в одночасье лишиться его ради таких бездарей как мы.

Не знаю, кто, как, а я прекрасно понимал Тавота. Также как ему расхотелось ковыряться в шестеренках и микросхемах, мне как-то расхотелось выходить в караулы. Да что уж там, мне не просто расхотелось. Каждый раз, готовясь выйти за стену, я должен был с огромным трудом справляться с накатывающим приступом паники: сглатывать подступавший к горлу ком, глубоко дышать, обзывать себя ссыкуном, бить кулаком в стену и прочими способами заниматься самовнушением. Ведь находясь на переднем краю, шансов хватануть свинца у меня в разы больше, чем, например, нормально пообедать за стеной форта. В общем, так же как Тавот лишился ради нас своей любимой автоматической крошилки, я в любой момент мог лишиться какой-нибудь части тела ну или даже вообще всего тела ради… Ради…

– Слушай, а зачем, говоришь, мы тут вообще торчим?

Доктор остановился на полуслове, руки зависли в воздухе.

– Мудак ты, Гвоздь, – медики не любят когда их перебивают, – вот и я думаю, за-чем я тут с тобой торчу?

Доктор обиделся, встал и собрался демонстративно уходить, уже взял автомат и потянулся за каской с красным крестом, лежащей на полу. Я схватил его за рукав.

– Да нет. Не здесь конкретно…

– Гвоздь, тебе чего надо вообще?

– Ну ты вот сейчас всё это говорил, – выкручивался я, – Вот я и подумал, мы тут в форте вообще зачем сидим?

– Зачем?! Зачем, ты спрашиваешь меня? – Док уселся обратно, устроился поудобней, упер руки в колени и приготовился вещать, – Мы вообще-то, чтоб ты знал, держим стратегическую! Нет, я бы даже сказал ключевую позицию!

– И давно мы её держим?

– Давно, Гвоздь. Мы держим её уже слишком давно…

***

Я внимательно смотрел на Стратега и пытался понять, что у него на уме, но лицо его было непроницаемо. Наш командир вообще внешне больше всего напоминал кусок какой-нибудь особо твердой скалы. Скала при этом одета в отутюженную военную форму, на голове носит кепи, а ногах начищенные до блеска армейские ботинки; передвигается широкими уверенными шагами, и хоть ростом пониже некоторых из нас, всегда умудряется смотреть на подчиненных сверху вниз. Но не презрительно, а как-то по-отечески.

Честно говоря, сейчас на его месте я бы испытывал разочарование, жалость и, вероятно, безысходность. Устраивая общее построение, он хотел увидеть, может быть, слег-ка помятых, но бравых и гордых орлов, готовых сражаться и надирать синие задницы. Вместо этого перед ним предстали несколько усталых мужчин, которые, казалось, последние силы потратили на то, чтобы выйти на это построение и, уже чудом, на неожиданно открывшемся втором дыхании, продолжали стоять по стойке смирно, но как только услышали команду «вольно», расплылись, вывалили животы и превратились в бесформенные серые комки из тел, мятой и грязной одежды, оружия, бронежилетов и касок.

Стратег прошелся вдоль строя вперед и назад, затем остановился, широко расставил ноги, как будто хотел упереться понадежнее в землю, чтобы его не снесло отдачей от собственного командного голоса и рявкнул:

– Бойцы! – у меня внутри будто пружина выстрелила, я резко выпрямился, расправил плечи, втянул живот и сделал грудь колесом.

– Не буду скрывать, – продолжал командир, – Мы в крайне затруднительном положении. Я уже не помню, когда штаб последний раз выходил на связь. Стратегическое положение не ясно. Конвоев со снабжением не было уже очень давно, и будут ли они в будущем – неизвестно. Выбить противника с позиций и окончательно его устранить не представляется возможным из-за его численного превосходства. Поэтому, чтобы продолжить выполнять нашу задачу и удержать форт, будет сформирован отряд снабжения, который будет совершать вылазки за пределы форта и добывать провиант. Вопросы?

Я искал глазами линию горизонта на бесконечной равнине, расстилавшейся за спиной Стратега. Искал, куда кому-то из нас предстояло идти. Искал и не находил. Мы будто были в пузыре, где ошметки облаков сползали прямо на землю; если просто взять и пойти вперед, то скоро начнется очень крутой подъем, который постепенно станет отвесным, а потом завернется и неотвратимо превратиться в серое небо.

– Сколько людей пойдет? И кто? – спросил Доктор.

– Пойдут трое. Пионер, как разведчик – обязательно. Остальные – добровольцы. Кроме медика и Хэви. Вы нужны тут.

Пионера ждет хорошая новость. Сейчас он на стене вместе с Ахтунгом, бдит за тем, чтобы никто не отвлек нас торжественного парада.

– Как вчетвером удержать форт? – не унимался Доктор.

– Временно ограничим дозоры на переднем краю. Все дежурим на стене. И не четверо, а пятеро. Я тоже выйду на стену.

Это была новость дня. Раньше Стратег выползал на стену только чтобы «руководить ходом операций», а точнее, – просто наблюдать сверху, как нас надирают.

– Где возьмем транспорт? – это уже Сол.

– Нигде. Транспорта нет. По возможности, группа снабжения реквизирует его в ближайшем населенном пункте.

– А если местные не захотят, чтоб мы у них что-то реквизировали? Они вообще на чьей стороне?

– Последний раз я видел местных, тогда же, когда и вы. Так что я понятия не имею, на чьей они стороне. На моей памяти они меняли стороны раза три. В любом случае, раз-решаю действовать по обстановке.

На этом вопросы кончились. Мне хотелось спросить, что мы будем делать, если синие вылезут из своего форта с обратной стороны, обойдут нас и отрежут группу снабжения – им-то численность позволяет, но я решил промолчать: настроение и так ни к чер-ту.

Стратег подождал, будут ли ещё вопросы, и когда не услышал их, попросил добровольцев сделать шаг вперед. Стоит ли говорить, что Сол тут же вышел из строя. Разве можно упустить шанс подействовать по обстановке? Больше желающих не было. Сол стоял в одиночестве перед строем и косился на меня. Хренов Сол! Я шагнул вперед.

– Хвалю, сынки! Выступаете, как стемнеет! Разо-ойдись!

Не сказать, чтоб ребята были поражены нашим с Солом героизмом, но весь оставшийся день, проходя мимо, похлопывали по плечам, желали хорошей прогулки и делали заказы на доставку. Нам выдали одну двухместную палатку, запакованный концентрат серой дряни в пакетах, по банке тушенки и побольше пустых вещмешков. Как будто это поможет нам отрастить лишние руки и приволочь больше еды. В глубине души все понимали: шансов, что из этого предприятия выйдет что-то путевое, неприлично мало даже для нас. Неизвестно, существуют ли еще населенные пункты, куда мы собрались, неизвестно, что там творится; неизвестно, дойдем ли мы туда; неизвестно, найдем ли транс-порт, ведь если не найдем, то принесем на себе просто до смешного мало, и следующей группе придется опять выходить уже на следующий день; ну и, напоследок, неизвестно сможем ли мы вернуться, ведь что происходит за пределами прямой видимости, никто понятия не имеет уже черт знает сколько времени. Тем не менее, раз Стратег не нашел другого выхода и даже самолично решил ради этого караулить стену, значит предстоящая вылазка самый лучший из хреновых вариантов.

Меня успокаивало то, что если бы мы совершали вылазку, куда обычно, то есть на спорную территорию между фортами, в нас бы стреляли совершенно точно. Но сейчас мы идем в противоположную сторону, и есть некоторая вероятность, что стрелять по нам все-таки не будут. Ящик с гвоздями, правда, все равно хотелось взять, но Пионер с Солом разорались, что все передохнут с голоду, пока мы вернемся, потому что ящик гвоздей, видите ли, будет нас сильно тормозить. За это, я, на первое время, пока не отойдем подальше, отобрал у Пионера рацию. Так, от греха подальше. Только Сол отказался поменять ракетомет на что-нибудь полегче, да еще и уболтал тащить нас с Пионером по нескольку ракет в наших рюкзаках. Ему трдуно было отказать, ведь если начинается заварушка, всегда приятно чувствовать поддержку товарища, вооруженного ракетометом.

Как только начало темнеть, и наша группа снабжения уже собралась выдвигаться, у меня перед носом откуда-то вынырнул инженер. Тавот смотрел на меня снизу вверх и протягивал мои часы. Я прищурился в темноте, приглядываясь к циферблату, поднес их к уху. Тавот покашлял в чумазый кулак.

– Извини, Гвоздь, сдохли твои часы. Зубья барабана срезались, надо менять его, да и пружину заводную - тоже. Но у меня таких деталей нет.

– Эх.. Да ладно, что уж там. Спасибо, что попробовал.

Я надел часы. Двенадцать минут пятого – самое время отправляться.

***

Это, определенно, самая занудная смертельно опасная операция на моей памяти. Мы шли по заросшей грунтовой дороге, уходящей в беспросветную серую даль. Шли, шли и шли. Сначала Пионер выделывался и пытался строить из себя разведчика: оторвался от нас и «разведывал» местность в ста шагах впереди от «основного войска». На такой лысине, как эта равнина, это все равно, что стрелять из гвоздомета только из одного ствола и надеяться, что тебя не услышат. Скоро Пионеру стало скучно одному, он остановился, подождал нас и мы пошли вместе. Мы топали рядом и даже не заботились о том, чтобы соблюдать дистанцию. Если бы коварные враги ждали в засаде – накрыли бы всех одной ракетой. Но почему-то это мало кого заботило. Возможно потому, что кроме нас и хилой, еле живой травки под ногами, живых организмов в округе не наблюдалось.

Ночью мы отошли достаточно далеко, чтобы синяки нас не увидели, разложили палатку и остановились на ночлег. Двое спят внутри, один – снаружи, вместо того, чтобы нести караул. Когда начало светать, отведали серой питательной дряни, собрали манатки и двинулись дальше. Через пару часов пути я отдал Пионеру рацию, и он с упоением доложил Стратегу о том, что птичка вылетела из гнезда, небо чистое, но добычи пока не видно.

Когда вдалеке появилось темное пятнышко прямо по курсу, мы приободрились. Даже немного растянулись по дороге, на случай, если пятнышко будет иметь коварные планы на наш счет. Я даже начал немного волноваться и потребовал Сола держать наготове его долбострел. Чем ближе мы подходили, тем яснее становилось, что это какая-то техника. Серое марево перед глазами не давало ничего толком разглядеть. Я вглядывался в контуры и видел башню танка и главное орудие, направленное чуть выше наших голов. Такие хреновины я встречал только на картинках. На этом пустыре танк раскатал бы нас как пятиклассниц. Разволновался я настолько, что даже показалось, что я видел, как башня немного поворачивается.

При ближайшем рассмотрении, танк оказался безнадежно изуродованным взрывом сгоревшим грузовиком, раскорячившимся посреди дороги. Кузов вывернут наизнанку, остатки кабины стоят на дыбах, колеса торчат в разные стороны, все ржавое и раскуроченное, кое-где уже пробивается травка. Вокруг огрызки брезента, кристаллики разбитых стекол.

– Так, прикройте меня, я осмотрю его, - Пионер на полусогнутых с автоматом наизготовку двинулся к опасному и явно что-то замыслившему грузовику.

– Прикрыть от кого? – поинтересовался я.

– Каким хреном мы тебя прикроем? – добавил Сол, – мы на открытом поле.

– Выживших нет, – Пионер добрался до кабины, заглянул в кузов и, наконец, опустил автомат, – да и вообще тут нихрена нет.

Сол окончательно потерял интерес к происходящему и пошел вперед, сказав Пионеру, чтоб особо не торопился и все внимательно проверил. Я потопал вслед за ним.

– О, гляньте-ка!

Обернувшись, я увидел нашего проворного разведчика уже верхом на трупе грузовика. В руках он держал невесть откуда взявшийся там синий флаг на обломке древка. Полотно сильно выцвело и едва ли можно было сказать, что цвет его синий, но когда-то очень давно, оно было таким, как пить дать. Я подошел поближе. Как-то раньше я никогда не замечал, что флаг наших друзей не просто сплошняком синий. Сейчас это было уже трудновато разглядеть, но посередине совершенно точно красовалась когда-то белая, а сейчас грязно-серая, четырехконечная звезда в круге.

– Что за фигня? Откуда звезда? Она там всегда была? Я что, типа просто не заме-чал? – то, что у Синих синий флаг – одна из немногих вещей, в которой я до этого момента был точно уверен. И вот на тебе.

– Господи, Гвоздь! И ты туда же! Да всем насрать! Пойдем уже, – разорался уходивший вперед Сол.

– Лучше подумайте, откуда у нас в тылу грузовик синих, – резонно заметил Пионер, слезая с грузовика.

– А может это был наш грузовик? Вез трофейное добро, – я судорожно пытался найти другое объяснение помимо того, что мы сидим в окружении. Самообман до добра не доводит. Связи с нашим нет, конвои не приходят – всё говорит о том, что мы в полной заднице, и идем за припасами прямиком в город, который занимают синяки, но верить в это все равно не хочется.

– Хватит там тупить! – продолжал горлопанить Сол.

– Или может это чей-то еще флаг? У них же не было звезды!

– Птичка нашла мертвое сухопутное. Повторяю, птичка нашла мертвое сухопутное!

– Ай, да чтоб вас! Может, я пока пойду, а вы тут пообщаетесь?!

– Небо пока чистое, но появилась возможность осадков. Повторяю, появилось возможность осадков, как поняли меня?

– Из этого грузовика уже трава проросла! Какая вообще разница!? Шевелитесь!

– Не может быть, чтоб я за все это время не заметил звезду… Сол, ты помнишь, чтоб у них на флаге была звезда?

– Что? Звезда? Да мне вообще пофигу!

Сол уже превратился в смутный силуэт. Из-за рюкзака за спиной и ракетомета, висевшего через плечо, он стал похож на здоровенного матерящегося горбуна с двумя голо-вами. Пионер выковырнул древко из флага, и теперь аккуратно складывал выцветшую синюю тряпку, чтобы убрать её в вещмешок и принести в форт. Наверное, хотел создать музей воинской славы. Я тяжело вздохнул и поплелся вслед за Солом.

***

Удивительно, во что может превратиться самый обычный город, если из него уйдут все люди. Нагромождения бесполезных каменных строений великолепно осваиваются местной флорой и, вероятно, фауной (последняя нашему отважному отряду не повстречалась) и превращаются в многоэтажную копию окружающей природы. Я смотрел и удивлялся, как та самая еле живая травка, которую мы лицезрели все время, с тех пор, как вышли из форта, здесь пробивалась через асфальт, немыслимым образом забиралась на балконы и крыши домов, подтачивала у самого основания светофоры и фонарные столбы. Трудно даже вообразить, что в этом безымянном городе дома, дороги, мосты, – все строилось для людей, а не для полувысохших, бледно зеленых ростков, ищущих для себя места понеобычней.

Тишина была такая, что хотелось поковыряться в ушах, чтобы убедиться, что в них не набита вата. Даже звук от наших шагов терялся где-то в трещинах в асфальте, в рыжеватом тонком слое песка, покрывавшего все вокруг. Ночью, пока мы ждали дневного света, чтобы войти на улицы, ни одного шороха или скрипа не донеслось со стороны темнеющих городских силуэтов. Где-то должны были хлопать ставни или двери оставленных домов, кататься перекати-поле на худой конец, ветру полагалось завывать в подворотнях, но, как и всегда, воздух был совершенно неподвижен и тишина не нарушилась ни на секунду.

Пока мы пробирались через застывшую навечно пробку на выезде из города, еще не возможно было понять, есть ли кто-то живой впереди. Но сейчас я уже был точно уверен, что в моем ящике с гвоздями больше жизни, чем в этом месте. Вообще, вид такого количества брошенных машин заставил меня задуматься. Это было стихийное бегство, не эвакуация. В конце пробки перевернутая фура, несколько легковушек врезались в прицеп и больше не сдвинулись с места. Рядом развороченное ограждение – кто-то пытался объехать затор. Чуть дальше фургон с искореженным передком, застрявший во внедорожнике, за ним след из помятых железных тел. Похоже, водитель решил силой расчистить себе дорогу и взять пробку на таран. Ни одной военной машины не видно. Ни нашей, ни синих. Что заставило людей дернуть – непонятно. На фоне всего этого идти дальше как-то не очень хотелось, но Сол заявил, что приказ надо исполнить, а то он всем засунет по ракете в глотку.

Мы шли по железному кладбищу, лавируя между машинами и заглядывая в кабины в поисках ключей в замках зажигания. Реквизировать что-нибудь казалось делом не хитрым. Живой аккумулятор вряд ли удалось бы найти, но можно было найти тачку постарей и попробовать её растолкать. Для этого, правда, надо расчистить дорогу, а это – минимум пол дня времени, и то при условии, что мы сможем каким-то образом отодвинуть перевернутую фуру. Так что вопрос с транспортом решили отложить, тем более, имелись все шансы, что назад мы понесем только собственные изголодавшиеся тушки. Кроме того, в поле зрения появились первые перекошенные хибары, и все усилия надо было срочно бросить на них.

Полосатую черно-белую будку возле железнодорожного переезда обыскивать смысла не было, но вот первую же покосившийся, вросший в землю домик мы решили удостоить нашего внимания. Штурм был проведен по всем тактическим канонам. Пионер постучался в дверь и спросил, есть ли кто дома. После этого Сол пинком выбил не закрытую дверь и я, выставив вперед гвоздомет, совершил решительный рывок в самый центр этого осиного гнезда. Там мне противостояли выпотрошенные шкафы, разбросанные по полу тряпки, разбитые стекла, и угрожающе пустые шкафчики на кухне. Внутри мог быть погреб с какими-то запасами, но его не оказалось. Так же как и каких фруктов или овощей не оказалось в ровном слое густых зарослей, что когда-то был приусадебным участком.

Несколько следующих строений хоть и выглядели немного побогаче, но внутри всё было так же уныло, вывернуто наизнанку и совсем не калорийно, поэтому мы решили не тратить силы попусту и направились в большой город в надежде найти огромную домину, набитую чем-нибудь съедобным и не поддающимся времени и процессам разложения.

В самом городе было заметно, что люди не просто ушли, а предварительно попаниковали, помародерствовали, пограбили и порушили. Аккуратные силы природы старались скрыть следы пребывания человека при помощи все той же обманчиво немощной травки, разросшихся деревьев из парка и вездесущего песка, но к нашему приходу все же не успели. То, что я видел, отдаленно напоминало мне пейзажи нашего форта, а точнее – передний край. Пустые глаза-окна без стекол, ободранные и искалеченные дома, обгоревшие скелеты машин, изувеченные витрины, гремящее и потрескивающее раздавленным стеклом море мусора под ногами. Я задрал голову. Да. Небо тоже такое же – серый пузырь смыкающийся над нами, без начала и без конца. И так же непонятно, движется ли солнце по небу, и есть ли оно вообще. В очередной раз я посмотрел на часы: двенадцать минут пятого. Пожалуй, я нахожусь в единственном месте на планете, где определять время по моим часам кажется вполне себе разумной идеей. В таком месте время – будто раскаленный гвоздь, застрявший в стволе гвоздомета, будто…

– Гвоздь! Гво-оздь! – Сол стоял на полусогнутых и дико озирался, одной рукой он тряс меня, а другой стягивал ракетомет с плеча, – часто залипаешь, соберись!

Я встрепенулся. Руки уже сжимают гвоздомет, а ноги несут к разбитой витрине то ли магазина, то ли бара, оказавшегося поблизости. Все-таки это бар. Сметая столики и стулья, ныряю за стойку, Сол шумно бухается рядом. Там уже сидит Пионер и насилует рацию.

– Повторяю, вероятно, рядом есть другие хищные птицы, другие хищные птицы! Воздушные птицы! Птицы в воздухе! Как слышите меня? Как слышите? Черт, связи нет!

Сол прямо через меня дотянулся до раздражителя и резким, точным движением отобрал у него рацию.

– Заткнись, Пионер! Слушай.

– Надо доложить! – Пионер не хотел униматься и полез через меня к Солу, но я как следует пихнул его в ребра, и на секунду он обмяк и умолк.

Мы сидели на полу в темноте заброшенного бара, прислонившись спинами к стойке, и слушали. Примерно такой звук у нас в форте издавал вентилятор, который поддерживал флаг в нужном развевающемся состоянии. Разница в том, что этот вентилятор был гораздо громче нашего и вместо того, чтобы спокойно стоять на месте, курсировал где-то под сводами серого пузыря.

***

– Если у синяков появится авиация, они нас разорвут, как детей, – причитал Сол.

– Может, это вообще наши… – Пионер, как всегда, был более оптимистичен. – Здесь всё, давай еще мешок.

– Откуда здесь наши? Над нами вообще никто никогда не летал. Плотней набивай: никто не расстроится, если ты их поломаешь.

– Мало ли откуда? Может, припасы в форт теперь по воздуху доставлять будут.

– Может-не может. Ты взрослый мужик, Пионер! Мы все знаем, что это хреново кончится.

– Мы даже не знаем что это. А эти открывал?

– Неизвестно чей летательный аппарат, который может вернуться в любую минуту. Например, когда мы будем на открытом месте, и – копец нам тогда сразу, этого что мало тебе? Че их открывать? Всё испорчено, кроме лапши этой сраной. На ней даже срока годности нет.

– Если-не если, ты же взрослый мужик, Сол, – передразнивал Пионер, – а ты чего молчишь, Гвоздь?

Я стоял у одного из многочисленных стеллажей и, подсвечивая себе фонариком, тихо набивал в вещмешок желтые прямоугольные пакетики, размалеванные иероглифами. Участвовать в беседе совсем не хотелось – думал о своем.

С одной стороны, всё идет хорошо. Мы все живы, задача уже наполовину выполнена – мы набрели на превосходный, совершенно не тронутый продуктовый склад. Тут всего много: вздувшиеся консервы, которые могут взорваться и поцарапать осколками, если подойти к ним слишком близко; овощи и фрукты, которые успели сгнить, разложиться и еще раз сгнить; мясо, в котором сейчас, вероятно, происходит зарождение новых форм жизни; крупы, служившие пятизвездочным инкубатором для вредителей, и еще много чего. Никто не позарился на это богатство, когда оно было еще съедобным – кому нужны даже самые изысканные сорта помидоров, когда можно переть добро из ювелирных? Что уж говорить про жемчужину этой коллекции – желтые прямоугольные пакетики с брикетами лапши быстрого приготовления внутри. Именно она, герметично запакованная, стопроцентно химическая, со временем стала только лучше, и теперь должна была спасти несгибаемый гарнизон нашего форта от голодной смерти.

Но есть и другая сторона. Та, про которую мы старались не говорить. Людей тут нет вообще. Меня это, мягко говоря, настораживало, а вкупе с неизвестным летающим дерьмом над нашими головами – ситуация вырисовывалась довольно зловещая. Нехорошее предчувствие и без того уже давно копошилось у меня в животе, а теперь принялось еще и угнетать меня слабостью в коленках и небольшим тремором в руках. Самое опасное, что мог предположить Сол – это авиация неприятеля, которая прилетела закидать нас погаными бомбами. Про Пионера и говорить нечего. Я же беспокоился только о том, что мы все можем разделить судьбу жителей этого города – то есть кануть в неизвестность. Не знаю, почему, но ничего хуже, на мой взгляд, придумать нельзя.

Тяги разобраться, что здесь происходит, в отличие от нашего ретивого разведчика, у меня как-то не ощущалось – мне хватало и того, что не прошенный гость улетел. Хоте-лось только одного – свалить по-тихому из этого места, как-нибудь поскорее проскочить открытое поле и оказаться в форте.

– Какая разница, кто это? В любом случае, надо двигать отсюда скорее. У нас вроде как приказ есть.

Я затянул вещмешок, закинул за спину и, освещая себе дорогу, пошел к выходу. Луч света выхватил из темноты Пионера, ворошащего полки в поисках чего-нибудь, что все ещё можно съесть, кроме химической лапши. При таком драматичном освещении нашего холеного красномордого разведчика было не узнать – сейчас больше всего он напоминал крысу-переростка, перебирающую лапками помойную кучу в надежде поживиться мусорными вкусняшками. Сол, громыхая железными банками, разбросанными по полу, тоже пробирался к выходу. На шее болтается ракетомет, в руках – по забитой до отказа сумке. Натуральный орангутанг с пушкой после похода за покупками.

– Пионер, слышал? Гвоздь скомандовал, двигать! Пакуем манатки! – Сол уже сто-ял в дверях и превратился на свету в темный силуэт. – Давайте, нам еще тачку надо найти!

***

Второй раз летающий вентилятор мы услышали, когда проблема с транспортом была а решена, а вот проблема с затором на выезде – совсем нет. Где-то в середине этой сплошной большой аварии нас ждал подходящий пикап: с ключом в замке зажигания, и с запасными канистрами, наполненными бензином – в багажнике. Усталый, выцветший бесцветный грузовичок, местами подъеденный ржавчиной, был готов доставить нас в форт. Само собой, после того, как мы его, предварительно растолкав, заведем. Есть только два «но»: неслабая «очередь» на выезд из города и неизвестный летун, невесть откуда опять взявшийся. Застукал нас, пока мы суетимся между сгорбленных железных спин брошенных автомобилей. Момент – хуже не придумаешь.

– Ограждение там впереди! Разобранное!– меня вдруг осенило.

– Далеко. Не успеем, – подал голос, растерявшийся вдруг Сол.

– Он кругами летает. Успеем! Вон оно! Отсюда видно!

– Пионер, давай, не стой! – рявкнул я. – Сол, прикрывай!

Сол схватился за ракетомет и полез на единственную высоту, которую можно было тут занять – крышу автобуса, а мы с Пионером кинулись играть в автомобильные пятнашки. Мы разбивали стекла, снимали ручник, ставили «нейтралку», отталкивали четырехколесную фишку, весившую не меньше тонны, и тут же кидались к следующей.

Гуденье ползало по небу, то приближаясь, то отдаляясь, каждый раз проходя всё большую дугу. Источник звука, однако, держался над облаками, и мы по-прежнему не по-нимали, с чем имеем дело. Сол теребил ракетомет и таращился в небо, стараясь, наверное, взглядом поднять ветер и разогнать серую муть.

Еще один виток. Сейчас пройдет прямо над нами. Нет, совсем рядом, но нет, опять удаляется по широченной дуге. От такой физкультуры силы таяли на глазах. Я начала задыхаться. Вот и аукнулось и недоедание и недосыпание. Упираюсь руками, налегаю всем весом. Сердце выскакивает из груди, в глазах темнеет.

– Со-ол! – заорал я из последних сил. – Подмени! Больше не.. не могу.

Всё это время он будто готовился к прыжку, стоял не шевелясь: ждал пока появится цель. Когда он удостоверился, что звук удаляется – соскочил вниз и принялся помогать Пионеру, который, к слову сказать, работал как заведенный. Я присел на капот нашего пикапа, чтобы прийти в себя, спокойно осмотрелся.

Мы посередине, надо попасть к ограждению, а для этого – пересечь два ряда, занятых машинами, и там еще немного пробраться вперед. Пока мы освободили дорогу толь-ко прямо впереди где-то на один корпус, и немного в соседнем ряду. Тяжеленный джип с трудом оттолкнули назад, несколько легковушек распихали по соседним рядам, так что образовался узкий коридор. Это только половина работы.

Делаю нечеловеческое усилие и иду помогать. Уже плохо соображаю, делаю, что говорят, а точнее – орут Пионер или Сол. Вон ту синюю толкаем влево. В соседнем ряду малолитражку тоже влево – справлюсь один. Теперь назад в крайний, наш ряд, налегаем все вместе на семейный минивэн и катим на освободившееся место. Плечом упираюсь сзади в дверь багажника, из салона на меня таращится выцветший плюшевый слон. Толкаю изо всей силы – медленно, но все же движемся. Слон всё это время издевательски смотрит на меня стеклянными глазами. Неожиданно останавливаемся: уже приехали – уткнулись в дверь джипа, стоящего рядом. На последнем издыхании взвизгивает сигнализация, тут же переходит в вой неведомого умирающего животного и через секунду замолкает. Возвращаемся в крайний ряд. Впереди еще три, нет – четыре машины. Меня рвет прямо на ботинки, не понимаю уже вообще ничего, смотрю, будто со дна колодца. Сол мне что-то кричит, но я не слышу, подхожу к следующей машине и упираюсь в неё плечом сзади – это небольшой шестиместный автобус. Сил толкать нет, я просто уткнулся в неё и стою, последние запасы энергии в моем организме уходят на то, чтобы не падать и продолжать дышать. Краем глаза вижу, как Пионер ныряет в открытое окно по пояс, чтобы снять с передачи, потом снова выпрыгивает наружу и упирается в раму рядом с лобовым стеклом. Не знаю как, но нахожу в себе силы упереться ногами в асфальт и толкать, толкать. За это меня опять рвет. Колодец становится все глубже, и без того неяркие краски совсем побледнели. Автобус, немного двинулся. Я крикнул Пионеру, что сейчас меня вырубит, и не услышал собственного голоса.

Потом я просто сел на асфальт и прислонился спиной к колесу этого проклятого автобуса. В поле зрения мне попал Сол. Почему-то он опять схватился за оружие и отбежал, на противоположную сторону дороги. Он оборачивается и показывает куда-то далеко вверх рукой, беззвучно открывает рот. Потом он вскидывает ракетомет, из дымоотводов вырываются струи дыма, и из ствола вылетает оранжевый комок. С трудом слежу за ним взглядом. Оставляя за собой грязный рваный росчерк на небе, комок стремительно удаляется и превращается яркую точку. Неожиданно на его пути возникает белый треугольник, не спеша плывущий по небу.

В следующий миг комок впился в один из его углов, надулся внутри и тут же лопнул, выплюнув ослепительное пламя и облако горящих осколков. До меня дошло, что это и есть наш летун, когда он уже завалился на один бок, и, описывая круги, стал валиться на землю.

В кои-то веке Сол попал, куда целился. Он отчаянно размахивал руками и, наверное, горлопанил что-то победоносное. Я не заметил, как Пионер оказался рядом с ним. Он показывал в сторону падающего треугольника, тоже что-то орал, но я слышал только звон в ушах. Потом Пионер толкнул Сола, Сол – Пионера, Пионер ударил Сола в лицо, Сол пошатнулся и заехал Пионеру, потом они сцепились, упали и исчезли из виду – скрылись за автомобилями.

В глазах у меня окончательно потемнело. Я попробовал позвать этих двух недоумков на помощь, но язык не слушался. Вроде, у меня получилось жалобно и неслышно помычать себе под нос, перед тем, как свет окончательно погас.

***

Под правым глазом у Сола назревал знатный бланш. Пионер на каждой кочке охал и хватался за левый бок. Я, по рассказам очевидцев, отключился и чуть не захлебнулся в собственной рвоте, но товарищи вовремя закончили избивать друг друга и пришли на помощь: перевернули на бок и сунули в нос тряпку, щедро политую нашатырем. Не считая этого, операция по доставке сухой лапши в форт шла вполне себе гладко. Сол и Пионер вдвоем закончили расчищать дорогу, растолкали и завели пикап, впихнули меня на заднее сиденье. Друг с другом они почти не разговаривали, так как явного победителя в мордобое не обнаружилось, их отношения остались недовыясненными.

Сол был явно массивнее и, к тому же, гораздо опытнее в вопросах применения грубой силы, зато на стороне Пионера было выдающееся здоровье, проворность и невероятная выносливость. Исход дебатов был непредсказуем, а я, не вовремя решив отбросить коньки, не дал их закончить. Уютная обстановка, царившая в угнанном автомобиле, располагала к беседе: тесный салон, ужасный запах, исходивший от моих ботинок и одежды, мерный гул мотора и, конечно, неописуемый пейзаж за окном. Одна бесконечная и предельно скучная декорация ползла за грязными стеклами. Изображала она на редкость депрессивную и однообразную равнину.

– На кой хрен ты стрелял? – говорил Пионер сквозь зубы, уставившись в свое окно.

Сол не отвечал, молча крутил баранку и смотрел только на дорогу. За рулем он не сидел очень давно: машины у нас в форте, само собой, не было. Да и зачем она там?

– Гвоздь, а с тобой-то что было? – спрашивал Сол, глядя на меня в зеркало заднего виденья.

– Не знаю, я, что со мной было. Что-то прихватило.

– А если б я его не свалил, и он бы до нас добрался?

– Чтоб тогда было? – встрял Пионер, – с чего ты взял, что это синие? С чего ты взял, что…

– Пошел ты в жопу, сопляк! У нас задача есть, рисковать нельзя! Ты сколько в фор-те уже, все как ребенок, ей богу! Думаешь, он летает – леденцы развозит? Шмальнул бы в нас ракетой какой-нибудь – и до свидания!

– Ну да, а так – ты в него шмальнул – и до свидания. А если это наши вообще были?

– Наши? Эта херня треугольная, по-твоему, была похожа на наш армейский верто-лет? Или, может, на самолет? Или, может, на. ..

– Да кто знает, че там они придумали за это время, пока мы плесенью обрастали в этом форте сраном!

– Слушайте, – перебил я, – а когда последний раз с нашими связь вообще была?

Сол и Пионер заорали в два голоса: «Гвоздь! Ты уже затрахал биографические справки наводить! Мы че, архив ведем?! ».

– А-а, да идите вы… – я отвернулся к окну и зачем-то положил гвоздомет на колени.

Повисла тишина, атмосфера уюта улетучилась. «Полные говнюки, – думал я, – надо было сидеть в форте, гвозди пересчитывать, и не выеживаться. Пусть бы сами тут корячились со своей секретной миссией. Повелители лапши…».

Я сверился с часами: двенадцать минут пятого. Раньше я смотрел на часы машинально, а теперь, скорее всего для того, чтобы удостовериться, что время по-прежнему стоит на месте. Никто не может ни черта точно вспомнить, потому что все потеряли счет дням, месяцам и, похоже, годам. Так же, как и я. Все заняты рутиной: ежедневными скачками под пулями синяков. В общем, некогда сопли размазывать, надо держать стратегическую позицию.

***

Возвращение в форт было, мягко говоря, не особенно триумфальным. Пионер, са-мо собой сорвал сюрприз и предупредил Стратега по рации, что мы возвращаемся, а потом еще и два раза уточнил время прибытия. Про то, чем закончился инцидент с ракетой и неизвестным летательным аппаратом, Пионер благоразумно умолчал. Наверное, опасался, что Сол бросит руль и крепкой хваткой вцепится ему в глотку.

Всю дорогу наш пикап держался молодцом, но у самого финиша – дал слабину. Из под капота повалил дым, и к КПП мы подъехали исключительно по инерции. Двери авто со скрипом открылись, и мы все ещё трясущимися от вибрации двигателя ногами ступили на бетон родного форта. Пионер морщился от каждого движения, глаз Сола окончательно заплыл, относительно прилично выглядел только я, как бы странно это ни было.

На звук издыхающего двигателя из землянки-казармы вылез заспанный и недовольный Доктор.

– Наконец-то. Мы уже затрахались тут: со стены не слазим. Че за тарантас?

– Доктор! – рявкнул Сол, - ты че, совсем охренел!? Мы тебе жратву добывали, пока ты тут дрых спокойно – чуть не передохли все вообще, а ты еще ноешь че-то!

– Да ладно-ладно, расслабься, воин, – Док быстро стушевался перед озверевшим Солом, – мы тут тоже знаешь ли…

– Бойцы! – Стратег орал на нас, не входя из своей хибары. И как всегда делал это так, что тряслись все стены в радиусе километра. – Бегом все ко мне!

Мы поплелись рапортовать, Доктор с перепугу тоже сначала увязался за нами, но вовремя спохватился и незаметно свинтил по своим важным медицинским делам.

Стратега мы застали сидящим за столом, он щелкал тумблерами на радиостанции и сжимал в руке микрофон. Похоже, это был очередной сеанс связи с нашими. Вернее, сеанс отсутствия связи. Командир отказывался верить, что по какой-то причине нас бросили на произвол судьбы вместе с фортом и стратегически важной позицией, которую наш гарнизон так отчаянно не отдает врагу. Стратег совершенно точно состоял из кевлара, огнеупорного кирпича и пуленепробиваемого армированного стекла, и все это было одето на титановый скелет. Но даже такая прочная конструкция за все это время дала трещину: было видно, что Стратег устал. Вся мощь его голоса ушла на то, чтобы вызвать нас на доклад. На какой-то момент мне даже показалась, что он немного покряхтел, когда вставал перед нами, чтобы выслушивать доклад, и мало того, вроде как даже немного ссутулился. Доложить о результатах задания он приказал уже обычным, чуть ли не тихим голосом.

Пионер тарабанил не останавливаясь и воспроизводил всё с такой точностью, словно в недавнем прошлом был стенографисткой: как мы перлись пешком, нашли сгоревший грузовик, как мы вошли в город, наткнулись на продуктовый склад ну и так далее. Стратег смотрел сквозь нас и думал, видимо, о том, как его достала тишина в эфире, потеря стратегической инициативы, предсказуемость противника и, одновременно, невозможность выбить его с позиций из-за нехватки личного состава, как его достал этот форт, эта неизвестность, как его достало вообще всё. Ему бы один только танк, чтобы въехать в форт к синим через парадный вход и покончить уже с ними. Но вместо этого перед ним стоят три полудурка, которые покалечились, даже не встретив противника, подбили неизвестно чей, то ли вертолет, то ли самолет, угнали настолько убогий пик-ап, что его хватило на дорогу только в один конец, хотя город был забит под завязку брошенными машинами на любой вкус.

Можно было пожалеть Стратега, но Пионер, когда дело касалось рапортов, терял чувство такта. Он рассказал всё: и как Гвоздю стало плохо, и он подставил под удар всю группу из-за плохого физического состояния, и как Сол необоснованно применил оружие, и как сам он, Пионер, применил силу, чтобы остановить бессмысленного и беспощадного Сола. Можно было тихо отвести меня к Доктору, двум моим товарищам-идиотам еще раз подраться в более спокойной обстановке, чтобы никто не мешал, ведь все равно изменить ничего нельзя: Сол не засунет ракету назад в ракетомет, а вместо меня не пришлют нового красномордого и здорового солдафона-штурмовика. Можно было, но – увы. Теперь Стратег трет виски и думает, как он должен отреагировать. Сейчас он взорвется, начнет со всех спускать шкуры и отдавать под трибунал все, что попало в поле зрения. Но ничего не происходит.

– Сколько еды привезли? – спрашивает он, разглядывая фингал под глазом у Сола.

– Все вещмешки под завязку, – ответил Сол.

– Кроме лапши этой, что-нибудь нашли?

– Никак нет, всё остальное… несъедобно. Протухло, в общем.

– Протухло, значит… Ладно, это лучше, чем ничего. Объявляю вам благодарность от имени командования! Сутки на отоспаться вам. Ты, Гвоздь, – сначала к Доктору. Разойдись…

«Разойдись» получилось настолько неубедительное, что мы не сразу поняли, что оно относилось к нам. Когда мы вышли из караулки, говорить не хотелось. Если стухнет Стратег – нам всем хана. Усталый старик вместо железного терминатора во главе гарнизона – это приговор всем нам.

***

Сол и Пионер уже храпели на своих койках, а я, по приказу Стратега, потчевал Доктора рассказом, о том, как я срывал операцию, пытаясь в критический момент склеить ласты. Выслушав мою историю, он нахмурился, пощупал пульс. Потом положил меня на койку, выудил откуда-то небольшую машинку с проводами, оканчивающимися присосками и прилепил их мне на грудь и пузо.

– Надеюсь, еще работает, – пробормотал он и щелкнул включателем.

Машинка зажжула, краем глаза я заметил, что из неё полезла бумажная лента. Я попытался заговорить с Доктором, но он потребовал, чтобы я заткнулся и не мешал. Пришлось разглядывать потолок. Листы железа, служившие крышей в нашей землянке, заметно проржавели. Помнится, мы голыми руками отдирали их от какого-то забора на переднем краю, пока изумленные синяки вяло постревали по нам со своей стены. Назад в форт мы отходили уже прекрываясь ценными трофеями. Пару предназначавшихся нам пуль в них застряло. Сейчас листы железа порыжели, погнулись, а самые слабые места подрали несколько. Когда неподалеку что-то взрывалось, сквозь невидимые в тусклом свете дыры сыпалась земля. Мы вот-вот должны были выбить синих, и тогда уже можно было бы спокойно восстановить разрушенные строения. Нет смысла тратить время на вылизывание временного жилья, так что с благоустройством землянки мы не особенно заморачивались.

Жужжание прекратилось, Доктор дернул бумажную ленту и принялся её разглядывать. Лампочка, издыхающая под потолком, не давала достаточно света даже для того, чтобы увидеть дальнюю стену, не то, что разглядеть, что там накарябала машинка, однако Доктор пыхтел, щурился, поднимал очки на лоб, подносил ленту ближе к глазам, но явно не собирался выходить наружу.

– Мда, Гвоздь. Да у тебя инфаркт был. Живучий ты сукин сын, скажу я тебе.

Доктор принялся отдирать от меня присоски.

– Ай! Какой инфаркт? Откуда у меня инфаркт? Я же…

– Ну откуда-откуда!? Жрешь дрянь всякую, стресс постоянный, нагрузки на сердце. Да и возраст?

– Возраст? Какой еще возраст? Ну и что теперь?

– Да ничего. Отправлять тебя надо в тыл.

– Ну какой тыл? На чем?

– Да я знаю! Че ты мне рассказываешь… Покой нужен, медикаменты, а у меня кроме бинтов нет нихрена.

Доктор бросил повода с присосками на машинку и теперь смотрел в стену и тере-бил бумажку с черными тонкими линиями, образующими острые пики. Медик без медикаментов… Тяжело вздохнув, он полез в одну из сумок с красным крестом, всегда висев-шую у него на поясе, и достал оттуда какую-то бумажку и шариковую ручку.

– Значит так, – начал он, – лечить тебя все равно нечем. Я пишу рапорт командиру, что ты временно непригоден к службе. Отсидишься немного, в себя придешь. Если Стратег, конечно, не засунет эту бумажку тебе… ну или мне. В общем, это всё, что я могу сделать, Гвоздь.

Док сел на мой ящик с гвоздями, изогнулся дугой и начал корябать рапорт. Глядя как он это делает, я решил, что точно не попрусь к Стратегу клянчить лечение в виде халявных выходных.

Мои мысли прервал какой-то посторонний звук. Чтоб меня… Застегиваясь на ходу, я выскочил из землянки. По небу ползло знакомое гудение. Прямо на нас. Как всегда видно было хреново, но, прищурившись, я увидел, что серые тучи местами вздувались, и из них выныривали сначала фрагменты белой обшивки, а потом показался целиком… Тот самый белый треугольник. В горле у меня сразу образовался ком. «Сейчас будет плохо!» - истошно заорало предчувствие.

Сейчас летун подобрался ближе, и я смог разглядеть, что у него пухлое полукруглое дно, а в двух его углах спрятаны две огромные турбины. И подбитым он совсем не выглядел. Не успел я подумать, что, наверное, нас прилетели покарать ковровой бомбардировкой, как из землянки выскочил ошалелый Сол с ракетометом под мышкой.

– Ах ты ж… – Сол хлопнул себя по бедру свободной рукой и ломанулся к стене. Когда Стратег выскочил из «штаба», он уже скрылся в проходе ведущем наверх.

– Вооо-здуууух! – заорал Стратег. – Общая тревога!

Поскольку из ПВО у нас была только взорванная и разобранная Тавотом на запча-сти зинитка, самое разумное было бы спрятаться в бомбоубежище. Но, стоит ли говорить, что бомбоубежище находилось на переднем краю, ровно между нами и синяками.

Стратег быстро сориентировался и, видимо решив, что если один раз эту хреновину подбили, то можно попробовать свалить её снова.

– Все – к бою! – проорал он.

Со стены ему помахал Хэвик, и через миг – Сол, уже добравшийся до верха.

– Ждать команды!

Я бросился в казарму, на входе столкнулся с Пионером, забежал внутрь, схватил гвоздомет и снова ломанулся наружу. Там на крыше нашей землянки уже стоял Стратег и разглядывал летуна в бинокль.

– Опозновательных знаков нет… Чтоб тебя! Идет медленно. И низко. Не похоже, что военный… – бормотал он, – Не стреляяать!

Треугольник все приближался, шум турбин такой, будто над нами летит эскадрилья вертолетов. Размером он, кстати, как раз где-то с четыре грузовых вертолета, поставленных рядом. Вот он уже почти над нами. Я уже вижу линии стыков обшивки, люки на днище. Черт, высоковато для гвоздомета, все равно не добью. Да и никто не добьет. Может, только Сол, но уже поздно. Стратег не дает приказа.

Когда треугольник уже над нами, один из люков открывается, и на голову нам летит что-то квадратное и черное.

Стратег выругался и заорал: «Огонь! Огоонь!».

Слишком поздно, да и бессмысленно стрелять, но я все равно жму на курок, как и все остальные. Со стены устремляется вверх ракета Сола, но в этот раз что-то сверкает на дне треугольника красным огоньком, и её разрывает в небе. А в следующий миг черный квадрат лопается сам по себе, не долетев до земли – в разные стороны разлетаются мелкие клочки, и начинают планировать нам на голову, болтаясь в раскаленном стрельбой возду-хе.

По мере того, как они приближаются, становится понятно, что это какие-то листовки. Стрелять все прекратили, а летун, под нашими обалдевшими взглядами, не меняя курса и скорости, пролетел над синяками, сбросил коробку на них, и потом, загудев турбинами еще оглушительнее, быстро набрал высоту и скрылся в облаках.

Одна из листовок упала мне под ноги. Я нагнулся и взял её в руки. Не бумага, какой-то тонкий пластик что ли. Написана тарабаршина на языке синяков. Переворачиваю.

«Война закончилась 8 лет назад и едва не уничтожила все живое. Победителей в ней нет. Все государства, которые вы знали, более не существуют. Мы – Люди Земли, и мы пришли с миром. Мы восстанавливаем жизнь на планете. Сложите оружие и вступайте в наши ряды. Вы нужны нам. Через 3 дня мы вернемся за теми, кто пожелает стать частью нашего общества». Внизу подпись в виде буквы «V» в кружочке.

– 8 лет, - заорал я во всю глотку, глядя вслед улетевшему треугольнику, - 8 гребаных лет!!

***

Три дня на раздумье. Три дня на раздумье людям, которым по уставу думать вообще не положено. Что хорошего может из этого выйти? Мы устроим собрание с голосованием? Соберем консилиум, чтобы обсудить сложившееся положение? Организуем мозго-вой штурм и выработаем совместное решение? Ну нет. Лучше будем бояться, что нас объявят предателями-дезертирами и станем потихоньку шептаться друг с другом, аккуратно подбирая слова. Конечно же, довольно скоро родим одну или две максимально идиотские легенды. Их приукрасят вымышленными подробностями, которые будут с удовольствием додумываться, даже несмотря на то, что все мы видели одно и то же при чем одновременно. В основе, тем не менее, будет общая мысль, что нас всех разом чуть не прихлопнули и от этого как-то не по себе.

Так или иначе, все это не так важно, так как самое главное, – это ждать, что скажет Стратег.

Он, конечно же, не сильно торопился выступить с речью перед личным составом, так что времени на принятие персонального решения, на которое всем наплевать, у каждого было предостаточно.

Меня больше всего волновало, что я совершенно невероятным образом потерял счет времени, и от меня ускользнули целых 8 лет. Вернее – минимум 8 лет. Я ведь был в форте, когда война еще была в самом разгаре. Значит, 8 лет назад мы потеряли связь с большой землей. А до этого… Черт побери, подумать страшно.

Еще я люто возненавидел своих товарищей за то, что их это совершенно не беспокоило, и за то, что для них самым правдоподобным объяснением происходящего стала уловка коварных врагов. И плевать, что если бы у них был такой хренолет, они бы могли нас просто… просто уничтожить. Уничтожить так, что осталась бы только серенькая пыль на бетоне. Безо всяких уловок. Я уж молчу про то, что вместо коробочки с посланием нам могли зашвырнуть пару фугасок, и стену бы вообще снесло вместе со всеми нами.

Даже Доктор, вроде бы самый умный человек в форте, почесал репу и сказал, что не верит, «что кто-то там берет и вот просто так восстанавливает жизнь на планете, поэтому скорее всего, они хотят взять нас живьем». На вопрос, «Кто они?» Доктор пожал плечами и сказал: «Синяки, кто ж еще».

Все это порядком меня расстроило, и я решил, что, пожалуй, видеть я кого-то хочу не ближе, чем на расстоянии полета гвоздя. На стене, где сейчас, после «усиления» объявленного Стратегом, несли караул вообще все, видеть бы их пришлось гораздо ближе. Так что я решил все же воспользоваться щедрым предложением Доктора «отсидеться и немного восстановиться». Захватив писульку Доктора, я отправился в «штаб», пока Стратег был там.

Трудно выразить словами, как тошно было смотреть на нашу осточертевшую убогую базу, собранную почти целиком из мусора, на вездесущий выщербленный, хватающий за носы ботинок бетон под ногами; на треклятую стену нависающую над головой; на караулку, где сидит наш командир и 8 лет умоляет Гранит выйти уже на связь. Я шагал к КПП и думал, что хуже, чем остаться сидеть здесь, не может быть вообще ничего. А остаться здесь, похоже, можно вообще навсегда. Поэтому, независимо оттого, что скомандует Стратег, отсюда надо убираться.

Подойдя к офису Стратега, я по привычке одернул куртку, застегнул верхнюю пуговицу и уже собрался постучать в дверь, но тут услышал шипенье рации за дверью. Сам не знаю почему, но в последний момент я остановил руку и не слышно приложил костяшки к двери. Приложил костяшки, потом подошел поближе и приложил ухо.

– Гранит, Гранит, Это Холм, как слышите?

В ответ рация равнодушно шипела.

– Гранит, ответьте Холму. Как слышите.

Ответ тот же.

– Гранит – ответьте… Я Холм… Чтоб вас…

И тут произошло невозможное. Когда Стратег начал щелкать переключателем, рация заговорила женским голосом: «… закончилась 8 лет назад и едва не уничтожила все живое. Победителей в ней нет. Все государства, которые вы знали, более не существуют. Мы – Лю…»

Стратег переключил канал и матернул обладательницу голоса из эфира. «Сколько можно, ублюдки паршивые!» – прошипел он злобно; затем снова вернулся на нашу частоту и продолжил долдонить свое заклинание. Но вместо Гранита ему ответил всё тот же женский голос.

– Пожалуйста, ответьте. Это не запись. Я представитель Людей Земли. Как слышите?

Стратег молчал.

– Остановите агрессию, война закончена. Ваши действия бессмысленны. Мы еще раз предлагаем сложить оружие и присоединиться к нам. Ваши противники… бывшие противники уже приняли наше предложение. Пожалуйста, последуйте их примеру, вас ждет мирная жи….

Стратег выключил рацию, еще немного поматерился, грохнул стулом и начал ходить по комнате. «Пожалуй, бумажка Доктора может немного подождать» – решил я и потихоньку ретировался.

***

Все три последних дня мы провели на стене. Ели, спали, не отрываясь от караула. Только справлять нужду, разрешено было спускаться вниз.

Стратег не спешил выступить с публичной речью, так что за это время весь гарнизон отлично промариновался, окончательно убедив себя в том, что всё происходящее – зловещий план синяков.

Все листовки было приказано собрать и закопать за территорией форта, так как там могут быть прослушивающие устройства или даже какие-нибудь долгоиграющие яды. Сол самолично их сгреб в одну кучу, запихал в вещмешок и похоронил где-то далеко за КПП. Ахтунг две ночи спускался вниз и шарил на подступах к стене с обеих сторон, скорее всего – раскладывал взрывпакеты.

Под запрет попали громкие разговоры – всем было предписано, прислушиваться, не приближается ли враг с воздуха, а не трындеть попусту. Рации, которыми и так никто не пользовался, чтоб не навлечь на себя гнев судьбы, Стратег у всех собрал и спрятал у себя в штабе. Само собой, чтоб противник гарантировано не отследил наши секретные переговоры. У меня была шальная мысль, напоследок врубить мою рацию и дать её послушать еще кому-нибудь, а лучше – всем, но я подозревал, что это, наверняка, плохо кончится: по нашим стройным рядам поползли зловещие слова «крот», «шпион» и «крыса», так что, за такие попытки общего просвещения появился не иллюзорный риск получить пулю от своих же.

Откуда вообще могла взяться мысль, что среди нас вражеский агент, было выше моего понимания. За то, что эта дичь прижилась, я про себя постоянно обзывал всех мудаками и истеричками, но виду, конечно, не подавал. Зато оказалось, я понапрасну беспокоился, что у меня начинает рвать башню: на фоне всеобщей паранойи штурмовик Гвоздь, страдающий от постоянных приступов паники, стал королем адекватности. Плохо только, что появилось навязчивое ощущение, что одно неверное движение или необдуманное слово – и меня скинут со стены.

На любой мой аргумент можно было сказать, что всё так и задумано, приманка работает. Хотят, чтоб мы слезли со стены, вышли на передний край, поснимали каски – и тогда с нами можно будет делать что угодно. А тот, кто уговаривает на это повестись – форменный подстрекатель.

В любом случае, рассуждения, доводы и прочая фигня никакого веса не имеют – только приказы. Поэтому, что будет дальше, зависит только от Стратега. И вот, в начале третьего дня, он решил проинструктировать подчиненных, что конкретно надо думать о сложившейся ситуации, и куда бежать, когда так называемые «Люди Земли» снова заявятся.

Так как возможности для общего построения не было, и от усиленного режима отвлекаться было недопустимо, командир разбил нас на две кучки и провел целых две беседы. Так одна кучка могла слушать, а вторая – следить за горизонтом.

– Слушай мою команду, сынки! Держать позиции. На провокации не отвечать. Синяки силой нас добить не могут, хотят, сволочи, хитростью взять. Но мы не пальцем деланы. Если эти… сегодня прилетят – никому не дергаться, ждать команды. Скорее всего, когда поймут, что мы не ведемся полезут в лоб – тут мы им и вставим! Вопросы есть?

Вопросы, само собой, были, но я молчал и кивал вместе со всеми. Не было смысла трепаться про то, что синяки, возможно, сегодня просто свалят отсюда, и про то, что радиостанция, наконец, ожила и приятным женским голосом просит перестать палить во всё, что движется, и предлагает свалить уже из этой дыры.

Если это правда, даже близорукий Доктор заметит, что синие ушли, и тогда уж можно будет мутить воду. А если нет – мы хотя бы будем готовы к бою, когда прилетит белый треугольник, и синие, пользуясь прикрытием с воздуха, придут нас вздуть.

***

Время – удивительная штука. Когда постоянно смотришь на остановившиеся часы в ожидании огромного летающего треугольника – оно тянется невыносимо долго, а вот когда тебя хватают за шкирку и отправляют поиграть в пушечное мясо – мчится вполне себе стремительно.

Например, сейчас, выходя из главных ворот на передний край, я просто физически ощущаю, как секунды хлещут меня по коже, цепляются за складки на форме, закручиваясь в маленькие вихри, путаются в стволах гвоздомета, разбиваются об углы ящика с гвоздями, и потом, справившись с препятствиями, снова стремительно несутся дальше. И это не удивительно, ведь секунды могут быть последними.

Мы шли в полный рост, впервые за многие годы, не прячась и не пригибаясь. Все выглядело по-другому: как будто мы выросли, стали больше, а все остальное осталось прежним. Многолетний слой серой пыли снесло турбинами треугольника, пролетевшего над нами и приземлившегося за фортом синих. Оказалось, что где-то торчит рыжее проржавевшее железо, где-то проступает облупившаяся краска, на обломках чернеют жирные пятна от взрывов, грязно-зеленая плесень взбирается на стены, и та же немощная желтоватая травка, что мы видели в городе, лезет прямо из бетонных плит.

Ровно посередине между нами и синими, на мосту, стоят три человека. Двое из них – долгожданные Люди Земли. Белоснежная обтягивающая униформа, оружия не видно, только пояса с кармашками и маленькими сумками. Рослый широкоплечий мужик с гладко выбритой мордой, и молодая блондинистая девица с волосами, собранными в хвост. Оба как будто с другой планеты. Мы приближаемся к ним, предвкушая настоящую рубку и крепче сжимая оружие, и видим, что они… улыбаются. Стоят и улыбаются. Мало того, есть и третий. Это командир синяков. Такой же, как и мы. Усталый, оплывший, помятый и невыносимо серый, даже голова седая. Только на рукаве синяя, а не красная нашивка. У него на плече болтается автомат, но зато в руках он держит большое белое полотно.

Если не эта белая тряпка, Стратега ничто бы не убедило выйти из форта. Но он, похоже, сломался, когда увидел, что три человека идут в полный рост в нашем направлении и один их них несет белый флаг. Стратег что-то пробормотал и потом приказал не стрелять. «Будут вам переговоры, сукины вы дети. Закончим эту мутотень – прошипел он сквозь зубы, – Гвоздь, Сол, вы со мной!».

Вот так мы стали добровольцами в престижном задании с длинным названием «Забудьте, что запрещено вестись на провокации, идите за мной и, если что, стреляйте в синего, это их командир, я его знаю».

Когда мы уже подошли к переговорщикам, я думал только о том, что Стратег, похоже, почувствовал, что, наконец-то инициатива у него в руках. Для него жизнь снова заиграла новыми красками, время бесконечной возни и бестолковых перестрелок закончилось, и настала пора решительных действий и суровых мер. Другими словами, наш командир тоже слетел с катушек и, похоже, решил каким-то образом закончить это затянувшееся противостояние здесь и сейчас.

Все трое, они пошли навстречу, и вот мы лицом к лицу.

– Мы уходим, – сказал командир синих на нашем языке, но с неслабым акцентом.

– Вы капитулируете? – уточнил Стратег.

В разговор вмешалась девица:

– Какая разница? Государств, за которые вы воевали, больше нет вообще.

Стратег на неё даже не смотрел – только на синего.

– Плевать на государства. Важно, кто победил.

Командир синих положил руку на рукоять автомата, а Стратег – накрыл рукой пистолет в кобуре. «Черт возьми, сейчас начнется» – билось у меня в голове. На стенах у них никого нет. Хотя, это ничего не значит, они могли попрятаться. Эти двое вроде вообще без оружия. От них вообще что угодно ждать можно».

– Идемте с нами, – заговорил бугай в белом, – мы поможем друг другу. У вас будет все необходимое для нормальной жизни.

– Зачем мы вам? – выдавил я из себя.

– Солдат, тишина! – рявкнул Стратег, не оборачиваясь

– Важен каждый человек. В последней войне погибли почти все, – отвечал белый.

– А где гарантии, что вы не заодно?

– Если бы мы были заодно, что бы нам помешало вас… ликвидировать, а не болтать тут, – подал голос командир синих, – это их идея, убеждать вас перестать… противостоять.

– Отставить разговоры, солдат! – заорал Стратег и дернул пистолет из кобуры.

В следующую секунду белый флаг упал на землю, Стратег уже целится в командира Синих, тот – в него, Сол просто кладет руку на гашетку, даже не поднимая ракетомета. Если он выстрелит, нам всем хана. А он выстрелит, если придется, – поэтому Стратег и взял его. Девица лопочет, что нам надо остановиться, что нет нужды в насилии, а мужик выуживает из сумки на поясе какой-то обрубок пистолета. Одна рукоятка с кнопкой наверху. Я стою, не поднимая оружия, только ящик с гвоздями беру в руку.

– Я ухожу, – услышал я собственный голос, – я ухожу с ними.

– Гво-оздь? Ты чего? – обалдел Сол.

– Это трибунал, сынок, – процедил Стратег сквозь зубы, все еще стоя спиной ко мне, – мы вернемся в форт и будем тебя судить. Или я сам прямо здесь тебя застрелю.

Командир синих усмехнулся.

– Зря скалишься! – Стратег держит его на мушке, – так какой ответ? Вы сдаетесь?

– Нет, мы просто уходим. Война кончилась. Хватит, – он опускает автомат и идет назад.

«Сейчас!» – мелькает в голове.

Я толкаю Стратега в спину, и в следующую секунду раздается выстрел. Пуля, вы-пущенная из пистолета моего командира, уходит вверх. «Черт! Черт! Черт!» – стучит в голове. Не знаю, на что надеюсь, я просто бегу вперед, туда, куда приземлился белый треугольник, который заберет меня отсюда. Краем глаза вижу, как Стратег направляет пистолет на меня, а белый мужик давит на кнопку на своей пукалке.

***

– Долго отходит.

– Неудивительно.

– Смотри-смотри, шевелится вроде.

– Эй, вы как?

Я с трудом открываю глаза. Надо мной нависает давешняя девица и какой-то морщинистый тип. Потихоньку вспоминаются «переговоры». Надо мной все белое и чистое, слышится знакомое гудение. «Я внутри белого треугольника, – охренеть».

– Что происходит?

– Вы хотели уйти, и мы вас забрали, – ответила девушка.

– Что с остальными?

– Нам пришлось их оглушить. Ну и вас тоже зацепило. Они в порядке. Мы их оставили на мосту.

– На мосту? Их же…

– Заберут назад ваши товарищи. Все будет в порядке. Воевать там больше не с кем. Мы почти на месте, вы должны это увидеть.

Мне помогли встать. Я только тогда обнаружил, что вместо формы, на мне какой-то белый халат, с нашивкой в виде буквы V в кружке на груди. Такая же на форме девушки и морщинистого мужика. Помещение, где я оказался – это противоположность землянке-казарме. Огромное окно или иллюминатор, не знаю как это назвать, во всю стену. Много света. Непривычно много света, он слепит и лезет в глаза, но это даже приятно. Из-за него плохо получается рассмотреть, что еще есть в комнате. Вижу только, что все белое, аккуратное, с мягкими очертаниями. Вроде бы стол и стул в стороне, сзади койка, еще что-то. Довольно просторно.

Еще пару шагов, и я у окна. Жмурюсь от солнца, чтобы глаза привыкли. Наконец-то чистое небо! Я и не знал, как мне его не хватало.

– Мы летим во-от туда, – комментировала девушка.

Я еще раз зажмурился, передо мной поплыли цветные круги. Открываю глаза и смотрю, куда она указывает. Все так же нечетко, но вдалеке вижу огромный белый купол. Вокруг него несколько шпилей, множество высоченных зданий, странных продолговатых и округлых строений. Все это словно вырастает из зеленого моря, расстилающегося внизу, и образует правильный круг. На подступах такие же зеленые поля усеяны мачтами с вращающимися лопастями наверху.

– Это наш город, – рассказывала девушка, – вот это – центр, там научный сектор, а там – жилой, под нами ветряные фермы. А там – центр распределения. Как вас, кстати, зовут? Я Эльза. Прилетим и я вам все покажу. И вам и вашим бывшим… э-э. Пока мы не будем вас знакомить, но со временем… Ну да ладно. Это все потом. Вам надо скорее восстановиться. У нас много работы. В общем, пока отдыхайте.

Эльза упорхнула и оставила меня на морщинистого мужика. Уже подходя к дверям, она обернулась и спросила: – Вам что-нибудь нужно?

– Часы… Мне нужны новые часы.

8 января 2014

© dmpetelin / Дмитрий Петелин

Опубликовано 08.02.2014 в 16:26
Прочитано 1361 раз(а)