Зарегистрируйтесь и войдите на сайт:
Литературный клуб «Я - Писатель» - это сайт, созданный как для начинающих писателей и поэтов, так и для опытных любителей, готовых поделиться своим творчеством со всем миром. Публикуйте произведения, участвуйте в обсуждении работ, делитесь опытом, читайте интересные произведения!

По высшему разряду

Рассказ в жанре Разное
Добавить в избранное

Александр Коломийцев


По высшему разряду


рассказ


- 1 -


У ларька с загадочным названием «Визит» стоял элегантный мужчина средних лет, призывно сигналя рукой приближающейся маршрутке. Анна Фёдоровна заторопилась, подбежала к канареечного цвета фургончику в тот момент, когда мужчина отработанным движением с некоторой небрежностью сдвигал в сторону дверку. Мужчина сделал шаг в сторону, галантно пропуская даму перед собой. Анна Фёдоровна благодарно улыбнулась, на миг замешкалась. В этот миг подбежала стайка зелёной молодёжи, и с жизнерадостными кликами ввалилась в «Газель». Все места оказались заняты. Мужчина развёл руками, Анна Фёдоровна покачала головой.


Подъезжая по шумному проспекту Красной Армии к проезду, ведущему во внутренний двор, образованный четырьмя девятиэтажками, в одной из которых он жил, Геннадий Артемьевич прикидывал оптимальный вариант доставки тяжестей в квартиру. Можно сразу же поставить «Жигули» на парковку, но в этом случае придётся добрых полсотни шагов тащить на себе тяжеленные сумки. Сердце, которое из пламенного мотора давно превратилось в комок дрябловатых мышц, решительно протестовало против подобного испытания. Второй вариант – остановиться у подъезда, перетаскать поклажу, потом отогнать машину – занимал больше времени.

Геннадий Артемьевич возвращался с дачи. Загрузился под завязку. Собрал огурцы, побуревшие помидоры, нарвал ранеток, накопал молодой картошки. Управившись с делами, посидел с соседом на лавочке у калитки. Сосед ночевал на даче, по-свойски приглядывал и за участком Геннадия Артемьевича. Прокалякали почти час. Ночёвщику предстояло скучное одиночество, и дабы хоть мало-мальски сократить его, заводил речь обо всём на свете: погоде, пенсии, урожае, телевидении. Под конец поговорили об охране садовых участков, припоминали выломанные двери, разбитые стёкла, похищенный инвентарь. Поддакивая друг дружке, согласно кивая на сетования собеседника, сошлись в одном, - охрана садовых участков ни к чёрту не годится. Иронизируя над собственными жалобами, сосед предложил, чем тратиться на охрану, купить автомат Калашникова, хотя бы один на двоих, проку было бы значительно больше. Хохотнув, Геннадий Артемьевич принял предложение, и на этом решении распрощались.

Ночной сторож имел надёжную защиту, иначе навряд ли оставался в одиночестве. Вместо автоматического оружия сосед держал чёрного сеттера. По характеру пёс был добродушным и покладистым. По-собачьи улыбаясь, позволял приятелю хозяина гладить себя по загривку, и угощать привезённой из дома косточкой. Добродушный нрав пса был известен лишь узкому кругу знакомых. Вид же верный друг соседа имел страшноватый, и, кроме того, имел привычку лаять гулким, хрипловатым басом. Всё вместе, это, без сомнения, наводило страх и ужас на непрошеных гостей.

Уже простившись со словоохотливым соседом, составив в багажник рюкзачок и сумки, Геннадий Артемьевич вспомнил о строгом наказе жены срезать георгины. Имея в виду наступающие сумерки, Геннадий Артемьевич махнул бы рукой на георгины, и махровые, и обыкновенные, но хорошо помнился урок, преподнесённый в мае любителями дармовой икебаны. Как-то в мае они трудились на даче вдвоём. Жена перед отъездом, муж уже вставил в замок ключ зажигания, собралась срезать тюльпаны. Геннадий Артемьевич, сославшись на приближающуюся темноту, подсевший аккумулятор, да и тюльпаны-то ещё не расцвели по-настоящему, поторопил супругу. Через день супруги обнаружили на клумбе вместо ожидаемого разноцветья, сиротливо торчавшие коротенькие бодылки. Что говорила по этому поводу дражайшая половина, Геннадий Артемьевич, морщась, словно куснул чего-то прекислого, вспоминал до сих пор. Поэтому, крякнув с досады, тяжко вздохнув, словно предстояла невесть какая работа, вернулся в домик, нашёл садовые ножницы, и покорно исполнил волю строгой жены. Затолкав охапку пышных георгин в объёмистый пакет, Геннадий Артемьевич положил цветы на заднее сиденье, включил фары, и тронулся в путь.

Первый вариант показался тяжеловатым для исполнения. А, собственно, зачем ему торопиться? И припозднившийся дачник решил остановиться у подъезда, поочерёдно перетаскать рюкзачок с картошкой, сумки с овощами и ранетками. Потом отогнать на стоянку машину, и забрать цветы.


Анна Фёдоровна переживала вторую молодость, приближалась к поре, про которую в народе говорят: «Баба ягодка опять». Если абстрагироваться от неурядиц, всевозможных завихрений, обычных для современного существования, Анна Фёдоровна имела всё для полноценной жизни. Семья, - без неразрешимых проблем, достаток, складывавшийся из хороших заработков её и мужа, уверенное положение в обществе. При этом Анна Фёдоровна была здоровой, привлекательной женщиной.

Если смотреть глобально, погибла Анна Фёдоровна тривиальнейшим образом. Подобные случаи происходят ежедневно и повсеместно, и мало-помалу превратились в обыденность.

Если рассматривать трагедию применительно к единственной и неповторимой человеческой личности, её гибель – случай вопиющий, дикий, ни с чем не сообразный. Жил человек, жил, находился в расцвете сил, строил планы, растил детей, о собственной смерти подумывал иногда, как о неизбежном, но гипотетическом событии. И вдруг, на скаку, на полуслове, при нелепейших обстоятельствах, возможных лишь на подмостках театра абсурда, свершается это гипотетическое событие.


Четверо недорослей под кейфом от дури отобрали у старикана, выбравшегося из «Жигулей», ключи, с гиканьем потоптались по застигнутому врасплох и опрокинутому наземь пенсионеру. Ввалившись в автомобиль, рванули с места. Двигатель надсадно взвыл, шины жалобно взвизгнули на сухом асфальте. Анна Фёдоровна, ослеплённая дальним светом, оглушённая воем мотора, обмерла от ужаса, растерялась. Минутная растерянность стоила ей жизни. Удар бампера подбросил, швырнул тело. Смерть наступила от удара затылком о бетонный бордюр. Кульбит, совершённый погибающей женщиной, вызвал в салоне дикий хохот.

Резвящиеся придурки наказали себя сами буквально спустя несколько минут. Различал ли что-либо туманный взор водителя, отдавал ли себе отчёт в своих действиях, сказать трудно, но навряд ли. Вырвавшись на проспект, автомобиль по крутой дуге вылетел на встречную полосу, смял левое крыло о тронувшийся от остановки троллейбус. Позднее, последующие несколько минут участникам движения на данном пятачке проспекта припоминались видениями апокалипсиса. Скрежетал металл, скрипели тормоза, сыпались стёкла, кричали от ужаса люди. Злополучные «Жигули» закончили движение у фонарного столба. Из четырёх находившихся в них человек, выжил один пассажир с переломанными костями, обгорелой, изорванной плотью.


- 2 -


Пришла Полина, клюнула в щёку сочными лиловыми губами, прижалась телом, спрятав лицо на груди Бориса Семёновича.

После полубессонной ночи Борис Семёнович третий час в одиночестве слонялся по квартире.

Борис Семёнович Земцов занимал должность заместителя директора-владельца фирмы и имел в ней свой небольшой пай. Фирма специализировалась на всём, что подворачивалось под руку, и с выгодой для себя можно было перепродать. Правда, со специфическими товарами, при обнаружении коих ОМОН всех присутствующих кладёт мордой в грязь, а УК предусматривает большие сроки, не занималась. Земцов ведал контактами с администрацией, прочими государственными учреждениями, компетенцией которых являлось вставлять палки в колёса прибыльному бизнесу, заключением контрактов с поставщиками и клиентами. То есть, ведал светлой стороной функционирования фирмы. Но для поддержки, обеспечения самого существования бизнеса, необходима особая сфера деятельности, где применялись специфические термины, как-то: «крыша», «подмазать-отмазать», «счётчик», «накат-откат», и тому подобное. Вот этой-то сферой и заведовал Виталий, близкий друг Бориса Семёновича. Фактический заместитель главы фирмы по негласным делам занимал скромную должность референта, получая при этом солидную зарплату.

Выполнив формальности по опознанию тела, оглушил себя стаканом водки, обзвонил родственников. После разговоров со свояченицей и тёщей потребность в алкоголе усилилась, и он прикончил остатки водки. Потом уже перешёл на коньяк. Виски хозяин дома не любил, и потому не держал. Сыновья, подхваченные общей сумятицей, выбежали во двор, в безжалостном свете фар жались к отцу, онемело глядели на нечто, прикрытое простыней и бывшее их матерью. Соседка увела мальчишек домой, и те скрылись в своей комнате, затворив дверь. Отец, настороженный тишиной, несколько раз заглядывал в детскую, заставая сыновей в одном положении. Младший закутался с головой в одеяло, старший лежал на кровати одетый, безмолвно глядя в потолок.

Вторая доза притупила чувство реальности, и Борис Семёнович поднял звонком с постели директора. Переварив бессвязную речь подчинённого, директор, без всяких просьб со стороны последнего, позволил не появляться в фирме дня три. Придти потом, после похорон, когда Борис Семёнович успокоится, более-менее войдёт в норму.

Организацию похорон взяли на себя Виталий и соседка по лестничной площадке Виктория Львовна. Оказалось, оба являются доками по части скорбных дел, сопровождающих переход человека в мир иной. Виталий занимался могилой и ритуальным обеспечением. Виктория Львовна – подготовкой тела к захоронению и поминальным обедом. Виталий досконально знал кому, сколько, и в какой валюте платить на кладбище, сколько выставлять бутылок, как вести дела в бюро ритуальных услуг, так чтобы и транспорт, и оркестр были вовремя без всяких накладок. Причём, ведал принятые в таких случаях цены, и, что немаловажно, умел настоять на своём. Виктория Львовна имела контакты с женщинами, специализирующимися на обмывании покойников, и приготовлении поминальных обедов.

Соседка предложила свою помощь с самого утра, когда Борис Семёнович отправив детей к бабушке, поднялся на свой этаж. Выйдя из лифта, столкнулся с соседкой. Невысокая, полная Виктория Львовна была одета в белую блузку и чёрную юбку, шею охватывала чёрная косынка. Женщина взяла тёплой, мягкой ладонью его руку повыше локтя, смотрела снизу вверх влажными глазами. Рыхлое лицо её, без намёка на косметику, плаксиво оплыло. Виктория Львовна долго говорила о постигшем горе, несчастных детях, о том, каким прекрасным человеком была Аннушка, как они дружили. Особой дружбы между своей женой и шестидесятилетней пенсионеркой Борис Семёнович не замечал, но жили они мирно, и по-соседски иногда чаёвничали, обычно по инициативе Виктории Львовны, и одалживались всякой мелочью.

Борис Семёнович предполагал, что разговор ограничится пространными, несколько надоедливыми соболезнованиями. Вежливо внимая бесконечному потоку слов, выбирал момент учтиво закруглиться, но соседка перешла к делу, и предложила помощь. Уточнить детали, касающиеся времени, дня похорон, количества гостей условились вечером или назавтра утром.

- Только ты, Боря, уж пожалуйста, деньги сразу приготовь, - Виктория Львовна придала лицу соответствующее выражение. – Это такой народ, у людей горе, а они выгоду свою ищут. Ну, что поделаешь, время такое.

- Всё понятно, Виктория Львовна, - поспешил успокоить соседку Борис Семёнович. – Вы мне назовите общую сумму, я деньги вам отдам, а вы уж, пожалуйста, сами с ними рассчитывайтесь.

- Как я тебя, Боря, понимаю! – причмокнув губами, воскликнула Виктория Львовна. – От горя голова кругом идёт, а тут с деньгами возись.

Виталий позвонил в половине десятого. Произнёс приличествующие случаю слова, назвал «стариком». Лучший друг заверил, что транспорт будет в необходимом количестве за счёт фирмы, из чего Борис Семёнович понял, что Виталий уже переговорил с директором, наверное, и действует по его просьбе.

- Ты уж извини, старик, за прозу, - продолжал Виталий, - я сейчас еду договариваться на счёт оркестра, гроба, на кладбище. В общем, для высшего разряда потребуются деньги, и немалые.

То, что похороны будут по высшему разряду, было само собой разумеющимся.

Самому Борису Семёновичу требовалось получить справки в милиции, ЗАГСе, снять деньги, забрать тело. После разговора с Виталием, позвонил в Сбербанк. Поскольку в нынешние, чреватые неожиданностями времена, яйца в одной корзине не держат, Борис Семёнович имел рублёвый счёт в Сбербанке, а жена – валютный в Региональном коммерческом. В Сбербанке деньги держать было надёжней, в коммерческом – выгодней. Как и ожидалось, сотрудница банка ответила, что большие суммы надо заказывать заранее. Услышав о причине, потребовавшей такие деньги, ответила: «конечно, конечно», и даже пообещала обслужить вне очереди.

Едва закончились переговоры с банком, на мобильник позвонила Вера, и десять минут рыдающим голосом винила себя в смерти Аннушки. Если бы не зазвала Аннушку смотреть «эту чёртову косметику…», «если бы не принялись обсуждать зимние модели», если бы…, если бы… Борис Семёнович как мог, успокоил подругу жены, - и его вина есть в смерти Аннушки. Если бы после нервного трудового дня слегка не расслабился, а съездил за женой… В общем, жизнь состоит из случайностей, и какая из них относится к роковым и трагическим, нам знать не дано. Самому же пришла в голову мысль, совершенно не нужная, и даже циничная. Если бы Аннушка не мазюкалась всеми увиденными кремами и помадами, а только поглядела, то и не нарвалась бы на четверых отморозков. Пока Вера корила себя, надрывался домашний телефон, но с окончанием разговора, смолк.

Борис Семёнович стоял перед шифоньером, размышляя, выходить ли из дома в обычной одежде, или нужно надеть что-либо особое, соответствующее обстоятельствам. В этот момент пришла Полина.


Простояв безмолвно минуту, свояченица выпустила зятя из объятий. Мельком погляделась в зеркало, заученным движением поправила волосы, прошла в комнату. Борис Семёнович двинулся следом.

Полина, закинув ногу на ногу, села в кресло, расправила складки на брюках, достала сигарету. Борис Семёнович, игнорируя правила хорошего она, не поспешил чиркнуть зажигалкой, горбясь, устроился на диване.

Удлинённое лицо Полины с прямым носом, ресницами, подобным миниатюрным веерам, гладкой, без единой морщинки, кожей, казалось холодным. Младшая сестра всегда была сдержанней, закрытей Анны. Но отсутствие всяких эмоций в такой день заставляло предполагать равнодушие, а не умение себя держать. Объятья в прихожей казались лицемерными, рубашку не омочила ни одна слезинка. Но и безудержные соболезнования и причитания Виктории Львовны представлялись неискренними, показушными.

Тремя-четырьмя затяжками Полина выкурила сигарету до половины, ткнула в пепельницу, посмотрела на зятя прямым, твёрдым взглядом.

- Во-первых, побрейся, причешись. Не гляди, что я такая ухоженная, - по глазам догадалась о мыслях зятя, - всю ночь ревела. Мишель валерьянкой отпаивал. Утром таблеток наглоталась, еле в порядок себя привела. Надо держаться, Боб. Мать, вот, таблетками напоила, кое-как успокоила. Давай, давай, иди в ванную, я кофе приготовлю, поговорим.

На кухню Борис Семёнович пришёл посвежевшим после душа. Быстро глянув на свояченицу, отвёл глаза. Надо было как-то держать себя, но как именно, не знал, любая форма поведения казалась лицемерной. Прошёлся вдоль мойки, плиты, тёр руки, совал ладони в карманы, тут же вынимал их. После кошмарной ночи, водки, коньяка, транквилизаторов голова одурела. Чувств никаких не испытывал, уставший мозг отказывался вырабатывать руководство к действию. Полина, прихлёбывая кофе, курила.

- Не мельтеши, сядь.

Свояченица двинула по столу чашку. Кофе показался неприятно горьким, почти противным. Борис Семёнович встал, открыл холодильник, но хладнокровная родственница предупредила его желание.

- Оставь пока бутылку.

Борис Семёнович послушно сел.

- Правильно сделал, что детей к бабушке отправил. И ей легче, и им. Я своих тоже к ней привезла. О похоронах думал уже?

- Помогут, - ответил зять односложно, выхлебнул половину чашки, обжёг нёбо, подышал открытым ртом. – Виталий похороны организует, соседка поминками займётся, женщину пришлёт, тело обмыть. Я за деньгами собрался идти, за справками.

- Понятно. Виталию можно доверять, сделает по высшему разряду. Я о другом хотела поговорить.

Снаружи раздался глухой удар о стекло. Полина вздрогнула, оторопело обернулась к окну. В лоджии, напротив кухни, закрывая обзор, висели купальные полотенца, стиранные ещё Анной. Борис Семёнович вялым голосом пояснил:

- Мишка голубей приманил. Кормушку устроил, по утрам всякую всячину накладывает. Сегодня не кормил, какой-то бестолковый в лоджию рвётся.

Полина потёрла кончиками пальцев лоб.

- Да, так вот. Голуби эти дурацкие, с мысли сбили. Отпевание в церкви не хочешь устроить?

Борис Семёнович шевельнул губами, пожал плечами.

- В принципе не против. У нас рядом открыли весной церквуху. Но я там ни разу не был, издали видел.

- Церквуха не пойдёт, - категорически возразила Полина. – Мы не бедные люди, не на субсидии живём. В Успенку надо везти. Белые люди в ней и детей венчают, и покойников отпевают. А мы чем хуже?

Борис Семёнович посмотрел исподлобья, воткнул взгляд в чашку. Мысли тяжело ворочались в очумевшей голове. Представилось, как при стечении народа крестится, бухается на колени, прикладывается к лапище волосатого попа. И в разрез с недавно сказанным, вымолвил

- Зачем это? Сроду ни в какого бога не верили. Люди засмеют.

Полина, поджав губы, отпрянула от стола, скрестила на груди руки, посмотрела на зятя, как на неразумное дитя.

- Так и знала, что выскажешься в подобном духе. Смеяться никто не будет, - произнесла раздельно и назидательно. – Вот пальцами, Боб, показывать будут, если без отпевания похороним. Веришь, не веришь, какая разница? Кому до этого дело, кого это трогает? У всех своих проблем хватает. Теперь так принято. Мы, Боб, не бедные люди, чтобы на похоронах экономить. Реноме поддерживать надо.

Борис Семенович нахмурился, дёрнул плечом.

- Надо, так надо. Как скажешь, я уже ответил, в принципе не против. Я в таких вещах не разбираюсь. Жмотом, вроде, никогда не был, так что давай отпевать. Чего взъелась?

- Знаю, знаю, что ты не жмот. Не обижайся, Боб. Я так и думала, что ты про это не вспомнишь, и не подумаешь об этом, поэтому и заехала. Ты на счёт таких дел не в курсе, а я в этом году на двух похоронах была. Кстати, о деньгах не напрягайся. Мы с Мишелем тысчонок пять – семь подкинем, сестра всё-таки. В общем, договариваемся сразу, церковь за наш счёт, иначе мне стыдно будет, - Полина перегнулась через стол, положила узкую холодную ладонь на кулак зятя.

- Кстати, ведь ни я, ни Анна, как я понимаю, не крещённые. Отпевают-то, наверное, только крещённых.

Полина резким движением сложила ладони вместе, переплетя пальцы, обескуражено посмотрела на дотошного Боба.

- Правда, я об этом и не подумала.

Бориса Семёновича уже захватила идея хоронить жену по полному христианскому обряду. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать.

- Впрочем, поп тоже человек, и, как я понимаю, ничто человеческое ему не чуждо. Положить сверху положенной таксы, чтобы лишних вопросов не задавал. Ему, какая разница кого отпевать, крещённую, или не крещённую.

- Погоди, деньги зря швырять тоже не надо. На всех нищих не напасёшься. Крещённым ни печатей на лбу не ставят, ни метрик особых не выдают. Крестики мы с Аннушкой давно носим. Пойдём вместе, потребуется, на библии поклянусь, что мы с сестрой крещённые.

Полина закурила третью сигарету, вторая лежала в кофейном блюдце, как и первая, не докуренная. Дым попал в глаз, прищурившись, помахала раздражённо рукой.

- В общем, так, слушай, чтобы в курсе быть. Нас в детстве, ей шесть было, мне – три, возили в деревню к маминой бабушке, нашей прабабушке. Там и крестили. В городе нельзя было, отец – партийный, могли выйти неприятности. Кто докажет, что не так? Прабабушка умерла давным-давно, спрашивать не у кого. А церковь? Церковь закрыли, - добавила быстро. – Господи! Да кто выяснять станет? Кому это надо? Ты, на всякий случай подтверди, дескать, от жены про эту историю слышал. Согласен?

Борис Семёнович изобразил утвердительную гримасу, в свою очередь предостерёг:

- Мать не забудь предупредить, чтоб казуса в церкви не вышло.

- Скажу, скажу, да она молчать будет. Так, одевайся, одиннадцать уже. Ты вот что, жвачку пожуй. Перегарчиком-то несёт от тебя.


Церковный двор опоясывала сварная металлическая ограда с коваными воротами и калиткой. У калитки стояли плохо одетые люди с постными лицами, искательными взглядами. Всезнающая Полина сунула двоим по горсти мелочи. Борис Семёнович с готовностью полез в карман за кошельком, свояченица дёрнула за рукав.

- На выходе подашь. Хватит с них, сколько надо, я подала. Не видишь разве, профессионалы это.

У паперти Полина остановилась, достала из сумочки чёрную газовую косынку, покрыла голову. Борис Семёнович пригладил растрепавшиеся волосы.

Батюшкой оказался плотный, хорошо пахнувший мужчина с располагающей внешностью. Умное, интеллигентное лицо с несколько впалыми щеками, прорезанными продольными морщинами, и аккуратной бородкой с проседью, скорее подходило авторитетному научному работнику или маститому писателю, но не служителю обветшавшего культа. Предстань священник в цивильной одежде, Борис Семёнович ни за что бы не догадался, что общается с попом.

Выслушав посетителя, батюшка задал каверзный вопрос:

- Крещёна ли супруга ваша, Борис?

Не позволив зятю и рот открыть, в разговор вступила Полина со своей версией. В подтверждение излагаемых событий хотела даже показать золотой нательный крестик, но настоятель снисходительно пресёк поползновения представить вещественное доказательство.

- Теперь-то мы крестики носим, а раньше сами понимаете… - пролепетала мнимая богомолка под изучающим взглядом священника.

- Охотно верю вам, - батюшка коснулся руки Полины, блуждавшей у основания шеи. – Слава Господу нашему, богоборческая власть сгинула и ушла в небытие. Верующие ныне могут безбоязненно следовать установлениям Святой Церкви. Очень правильно поступила когда-то ваша матушка.

В продолжении всей беседы настоятель внимательно смотрел на вдовца. Запавшие глаза, набрякшие подглазья, нездоровая бледность лица, явившиеся следствием полубессонной ночи и употребления алкоголя, говорили ему о безутешном горе. Стоявший перед ним растерянный человек искал утешения. Состояние человека совершенно неожиданно для себя менее суток назад ставшего вдовцом, было ему понятно. Люди есть люди. В суете, погоне за успехом, плотскими радостями ни бога не помнят, ни о душе не задумываются. Но случись несчастье, опрокидывающее их жизнь, ищут утешение в церкви. Это понятно, когда нервы обнажены и душа страждет, кто обовьёт утешением, успокоит, как не Святая Церковь, которая, словно любящая мать, заботится о своих болящих и страдающих чадах.

- Теперь, Борис, ты пребываешь в великой печали, сердце твоё разрывается от тоски и горя. Не скорбеть об усопшей супруге нельзя, но скорбеть надо в меру. Что у человека главнее, душа или тело? Душа, конечно же. Душа бессмертна, умирает только тело. Пойми, супруга твоя жива, она лишь находится в ином месте. Потому скорбеть надобно, как, пусть при долгой, но временной разлуке. Наши страдания, скорбь, плач не приносят усопшим отрады, пойми это. Усопшие нуждаются в молитве о них. Жизнь человеческую допустимо сравнить с жизнью виноградной кисти. Виноград созревает, кисть срывают, отправляют под пресс. Что остается от прекрасной грозди? Сок и выжимки. Выжимки сгнивают, но жизнь виноградной грозди продолжается в благородном вине, получаемом из сока. В вине хранится всё ценное и прекрасное, полученное виноградом, когда его питала лоза, и ласкало солнце своими лучами. Подобно вину, которое не портится, наоборот, становится всё лучше с течением времени, в бессмертной душе человеческой продолжается вечная жизнь и бесконечное развитие в направлении добра. В эти дни душа усопшей супруги твоей пребывает в смятении. И ты, и все близкие должны помочь ей, - настоятель говорил негромко, грея Бориса Семёновича тёплым, увещевающим взглядом. – Помочь может только молитва. Поэтому не думай о себе. Безмерная скорбь это забота о себе, но не о ней. Поэтому возноси молитвы ежечасно. Очень помогают усопшим бдения у тела перед погребением, и щедрая милостыня. Если способен на подвиг ради супруги, проведи перед погребением ночь в молитвах у тела её. Также вели деткам своим подать щедрую милостыню нищим. Милостыня очень помогает усопшим, и у детей от того души покой обретут, и Бог их за это благословит. И помни, только Святая Православная Церковь даст успокоение душе твоей.

Слова, произносимые священником, были записаны во всевозможных наставлениях и служебниках, и излагались в различных интерпретациях множество раз. Но Борису Семёновичу таких слов никто и никогда не говорил. Более того, и тембр голоса и мимика, и участливость взгляда вовсе не походили на профессиональные улыбки гостиничных администраторов, телешоуменов, вообще людей, в чьи служебные обязанности входит услужливость клиентам. Потому душа Бориса Семёновича находилась в томлении. Поп представлялся ему уже не анахронизмом, но душевным целителем. Желая ответно доставить священнику приятное, искренне пообещал после похорон, когда жизнь войдёт в спокойное русло, креститься самому и крестить детей. Земцову пришло на ум, что усопших привозят в церковь накануне отпевания, и что-то делается вокруг них. Он хотел спросить об этом, но не успел даже выяснить правила отпевания.

От входной двери торопливой семенящей походкой к настоятелю приблизился церковнослужитель, одетый в залоснившуюся на локтях и коленях рясу, что-то прошептал на ухо. Выражение лица настоятеля с отечески-участливого сменилось на озабоченное, брови нахмурились. Препоручив просителей дьячку, священник удалился. Это обстоятельство вызвало огорчение у Земцова. Человек абсолютно не верующий, ни сном, ни духом не помышлявший о боге, вере, Борис Семёнович почувствовал к священнику доверительность, побуждавшую искренне говорить с ним, и слушать его. Хотя настоятель не намного превосходил годами, но отеческий тон, наставительность не вызывали неприятия, не раздражали, наоборот, растворяли чувство противоречия, возбуждая желание внимать и следовать отеческой воле. Румяный, тугощёкий, какой-то неопрятный дьячок своим появлением испортил впечатление. Лицо его, на котором отсутствовали следы печали и размышлений, выражало смесь самодовольства и угодливости. Высмеянные молодым юмористом глазёнки в два карата, редкая, неухоженная бородёнка были неприятны.

Почему-то настоятель беседовал в основном с вдовцом, его же подчинённый разговаривал с сестрой усопшей. Свояченица вела переговоры как бы на особицу, лишь однажды спросила.

- Так ты хочешь привезти Аннушку в храм накануне отпевания?

- Да-да, - быстро ответил Земцов. – Пусть пробудет здесь ночь.

Разговор с батюшкой растрогал Бориса Семёновича, находясь под обаянием настоятеля, не вникал в сугубо практические вопросы. Да и беседовала Полина с дьячком не громко, он едва разбирал слова. Встреча происходила в притворе, и, закончив переговоры, свояченица подошла к киоску, находившемуся при входе, в звоннице, разговаривала с женщиной, заведовавшей киоском, что-то писала. Борис Семёнович озирался, переминался с ноги на ногу, робея подойти к аналою, рассмотреть заинтересовавший его иконостас. На глаза попался высокий цилиндрический бочоночек, стоявший у противоположной стены. На бочоночке была прикреплена дощечка с надписью: «Пожертвования на ремонт храма». Он подошёл к нему, и опустил в прорезь розоватую ассигнацию с изображением города архангелов.


В этот день Борис Семёнович успел лишь снять деньги со сберкнижки. Вернувшись из Сбербанка, застал дома тёщу с сыновьями. Старая женщина, убитая неподдельным горем, ткнулась в грудь мужу дочери, отцу внуков, долго плакала. Лицо её сделалось некрасивым. Большой мясистый нос выделялся более обычного, кожа имела вид густой манной каши, покрылась порами, через которые, казалось, вот-вот начнёт сочиться лимфа, кудряшки цвета пшеничной соломы жалко обвисли. Сыновьям Борис Семёнович сказал: «Вот так-то», и они удалились в свою комнату. Старший, шестнадцатилетний Вадим, скрипнул зубами, раздельно произнёс:

- Жаль, что те уроды разбились. Они бы у меня поплатились.

Младший, девятилетний Миша, пошмыгал носом, молча уселся за компьютер. Тёща бесцельно бродила по квартире, надрывая сердце, смотрела плавающими в слезах глазами, причитала: «Где же моя доченька?» Наконец, смолкла. Вызывая жалость поникшей фигурой, устроилась в кухне на табуретке. Звонил Виталий, звонили из фирмы Анны. Переговоры вела Полина. Как-то незаметно, исподволь свояченица заняла главенствующее место в доме, и направляла похороны. Вдовец вначале раздражался непрошенной опёкой, но затем смирился. И подумал, что оно и к лучшему. Вечером, когда улицу закрыла темнота, пришла Виктория Львовна. Долго сидели на кухне, поминали усопшую, обсуждали поминальный обед, и никак не могли определить число гостей. Тёща после переживаний, рюмки водки впала в дремотное состояние, и её уложили на диване в гостиной. Прощаясь, Виктория Львовна несколько раз повторила: «Поминки не юбилей. Как определишь, сколько человек будет? Придёт человек помянуть, разве выгонишь? Подать надо». С этими словам и удалилась.


- 3 -


На следующий день Борис Семёнович взял разрешение на захоронение, сходил в ЗАГС. Все эти действия производились им бездумно, механически. Он разговаривал с милицейскими сотрудниками, служащими ЗАГСа, тут же забывая их лица, слова, произносимые ими. Как ни странно, сердце его не разрывала тоска о жене, о которой говорил священник. Своё апатичное, граничащее с сомнамбулизмом состояние приписывал действию таблеток, которыми его пичкала Полина.

Из морга позвонил Виталий, доставивший туда гроб, и Борис Семёнович отправился за телом. Было бы практичней все необходимые процедуры провести в морге, и везти гроб сразу в церковь, но воспротивилась тёща. По какому-то обряду, перед погребением покойница должна проститься с домом. Лестницы в доме сооружали, не предусматривая подобных обрядов, но пришлось согласиться.


Дома покойницу поджидали две женщины. Одна, пожилая, с оплывшей фигурой и свистящим дыханием, приглашённая Викторией Львовной, и вторая, сухонькая, востроносенькая с бескровными губками, принесшая из церкви специальное облачение.

К удивлению, неприятному удивлению, Бориса Семёновича в квартире присутствовал двоюродный брат Анны – Леонард. В семье с незапамятных времён за Леонардом закрепилось имя Лёнчик. В свои тридцать пять Лёнчик выглядел на сорок с хвостиком. Более всего старили залысины у висков, поредевшая шевелюра у лба и припухлости под глазами. Овальное лицо его имело правильные формы. Очертания губ, подбородка свидетельствовали об энергичном характере, но кожа успела приобрести некоторую дряблость. Где-то году в девяностом, юный Лёнчик занялся продажей гвоздик, но, в отличие от злого электрогения, высот на этом поприще не достиг. Оставив цветочки, Лёнчик устремился в свободное плаванье по бурным волнам лихого российского бизнеса, рассчитывая набрать ягодок. Но, не обладая надёжными лоциями, зато, имея склонность к авантюрным курсам, и в плаванье не достиг надёжных успехов. Мало того, периодически оказывался в долгах, причём в таких, кои в наше сумбурное время угрожали самому бытию незадачливого бизнесмена. Из долгов Лёнчика, обычно не без помощи мужей, выручали двоюродные сёстры. Однажды доморощенный авантюрист заложил настолько крутой вираж, что его пришлось «отмазывать». Занимался этой процедурой лучший друг двоюродного зятя. Словом, в семье Лёнчик занимал прочное место паршивой овцы. Но в этом положении Лёнчик, к негодованию двоюродных зятьёв, не видел ничего оскорбительного или унизительного для себя, даже наоборот. Хотя Леонард никогда не обнаруживал поэтических наклонностей, его окружал некий байронический ореол. К слову сказать, память Лёнчика была нашпигована отрывочными двустишиями любовной тематики, кои он не без успеха использовал при улещивании прекрасных дам. Именно из-за байронического флёра зятья особенно недолюбливали своего двоюродного шурина. Как-то Анна, нисколько не надеясь на успех, так, для очистки совести, попросила мужа пристроить непутёвого брата в свою фирму. Супруг наотрез отказался от подобной чести, присовокупив, что лучше он станет выплачивать Лёнчику пожизненный пенсион, чем ежеминутно дрожать в ожидании сюрпризов. Жена не настаивала на своей просьбе, прекрасно сознавая, что добровольно связываться с таким сокровищем, как Леонард никто не станет. Принадлежал Лёнчик к разновидности единственных сыновей. Мать разошлась с отцом ребёнка, когда сыну едва исполнилось пять лет. Отец Лёнчика занимал хорошую должность на большом заводе, выполнявшем оборонные заказы, и, кроме обязательных двадцати пяти процентов, добавлял весомую сумму на содержание сына. Сам в воспитании отпрыска участия не принимал, даже виделся с ним изредка и урывками. Мать в единственном дитяти души не чаяла.

Сейчас Лёнчик находился на плаву, раскатывал в тёмно-синей «тойоте». Но, не смотря на то, что был за рулём, успел хорошо принять. Впрочем, как неприязненно подумал Борис Семёнович, балбесу всё сходило с рук. Сам он, находясь даже в лёгком подпитии, которое и подпитием-то назвать трудно, за руль не садился.


Полина, посетившая до обеда церковь, пообщалась со служителями, богомолками. Уединившись с зятем на кухне, поведала о таинствах, уже слышанных им от священника.

- Над покойниками всю ночь читают псалтырь, - объясняла свояченица, глядя на зятя напряжённым взглядом. – Обычно нанимают дьячка, псаломщика. Ну, или кого-нибудь из верующих. Их там, оказывается, порядочно толчётся. Кто действительно верующие до фанатизма, некоторые, как я полагаю, рублик, другой сшибить норовят. Но, понимаешь, - Полина округлила глаза и заговорила проникновенным тоном, понижая голос и растягивая шипящие. – Лучше, чтобы это делали не посторонние люди, а родственники. Понимаешь, душа Аннушки сейчас мучается. А, если допустим, мы с тобой всю ночь помолимся за неё, ей станет легче, покойней. Да и нам самим будет не так тяжело. Ты как?

Борис Семёнович слушал свояченицу и недоумевал. Если бы подобные речи завела пришедшая обмыть тело богомолка, он бы воспринял их как должное. Но Полина! Современная деловая женщина несёт подобную чушь! Было чему удивляться. Разглагольствуй Полина на эту тему при посторонних, тоже было бы понятно – положение обязывает. Распинаться о том, во что не веришь, это по-нашему, к этому мы привыкли. Но ведь они сейчас вдвоём, знают друг друга как облупленных. К чему лицемерничать до такой степени? Скажи прямо – надо создать впечатление. Он ни за что не признает Полину истинно верующей. Неужто смерть сестры так подействовала на неё, и всколыхнула тёмное подсознание, тысячелетие питаемое суевериями? На память ни к месту пришёл гоголевский «Вий». Борис Семёнович едва не улыбнулся, представив, как гроб с телом жены гоняется за ним по ночной церкви. Усилием воли он удержал готовые искривиться в усмешке губы. С другой стороны грехов перед Анной у него хватает, и, если проведёт ночь у её тела, морально смоет с себя эти грехи, и совесть не будет донимать его. Не это ли и имел в виду священник, уверяя, что ночные бдения благотворны не только для усопших, но и для их родственников? Борис Семёнович словно бы даже обрадовался возможности очиститься от грехов, и поспешно согласился. Полина уже торопила его.

- Ну, что молчишь?

- Я согласен, конечно. Только я ведь ни псалмов, ни молитв не знаю.

- Ты об этом и думал? Какой ты, однако! Там дадут, наверное, тексты. В общем, договорились. Остаёмся на ночь в церкви.

Тело обмыли, обрядили.

Анна выглядела незнакомой, даже чужой. Во время трагедии был разбит затылок, лицо не пострадало, но на нём явственно обозначилась печать смерти, уродуя привлекательные черты. Виски казались вдавленными, кожа пожелтела. Сама Анна уменьшилась в размерах, словно съёжившись от ужаса при наезде, так и не распрямилась. Впервые, после вчерашнего вечера у Земцова заныло сердце. Ему невысказанно стало жаль жену. Голову покойницы обвивала широкая белая лента с крестами и надписями. Борис Семёнович машинально прочитал: «… Боже Святый Крепкий, Святый…», остальные слова были скрыты. Поверх тела лежали пелены с изображением крестов, в сложенные на груди руки покойницы была вложена иконка. Сели по обе стороны гроба, боясь задержать взгляд на мёртвом лице. С тёщей случился припадок. Словно сомнамбула поднялась со стула, припала к телу дочери, зарыдала.

С большими предосторожностями гроб вынесли из дома, погрузили в фургончик.

В храм, сопровождать тело, поехали все. Борис Семёнович опасался, что байронический тип, находившийся в подпитии, выкинет в церкви что-нибудь несуразное, неприличное, поставит всех в неловкое положение. Но для Лёнчика подобное состояние являлось привычным. Гроб поставили на указанное место в северном приделе, и Лёнчик трижды, довольно ловко перекрестился на иконостас.

Детям было тягостно сидеть молча, без движений. Борис Семёнович сам, не выдержав, дважды выходил из церкви покурить. В восемь домочадцев отправили домой. Тёща пыталась остаться, но дочь уговорила мать уехать. Лёнчик, узнав о предстоящих бдениях, нырнул в «тойоту», и, вернувшись, насильно затолкал зятю во внутренний карман плоскую серебряную фляжку. По-своему, безалаберный двоюродный братец был добрым человеком.


Проводив друзей и домочадцев, вернулись к гробу. У тела находились двое – дьячок и женщина, приходившая обряжать покойницу. Дьячок бросал на вдовца заискивающие взгляды, богомолка выглядела раздражённой, даже озлобленной, морщилась, поджимала бескровные губы. Дьячок принёс слегка помятые, со следами нечистых пальцев, листы с крупно отпечатанными текстами псалмов и молитв, читаемых над усопшими. Протянув листы, смущаясь, принялся объяснять, какие места надобно читать трижды, когда совершать крестные знамения, когда класть поклоны. Все действия, сопровождавшие молитвы, указывались в сносках и скобках, но служитель надоедливо растолковывал их, некоторые места даже дважды. Богомолка тоже не уходила, всё так же с поджатыми губами без нужды поправляла пелены на теле, оборки на гробе. Земцов наконец догадался, что своим рвением они отбили у дьячка и богомолки дополнительный заработок, на который те твёрдо рассчитывали. Выдав обоим по сотенной, хотя богомолке уже было уплачено, смиренно попросил помянуть усопшую. Получив мзду, те мелко перекрестились, поклонились гробу и удалились.

До полуночи вдовец и свояченица, сменяя друг друга довольно бодро читали псалтирь. Потрескивали свечи, половицы. С улицы сквозь затворенные двери проникали приглушённые шумы улицы: шуршание шин, рокот двигателей, людской говор. Днём этих шумов слышно не было. В двенадцать Полина расстелила на скамье салфетку, достала из пакета снедь: бутерброды, термос с кофе. Борис Семёнович вспомнил про Лёнчикову фляжку. Решаясь на бодрствование у гроба, Земцов выпустил из виду одно немаловажное обстоятельство. По прошествии времени хотелось курить, кофе и коньяк сделали это желание нестерпимо жгучим, а перекур сопрягался с определёнными трудностями. По истечении второго часа ночи у него слипались глаза, строки расплывались, путались.

- Сядь, подремли, - рядом стояла Полина. Как она оказалась здесь, он даже не заметил.

Дремота на скамье без спинки превратилась в пытку.

Мучительно ворочая тяжёлые мысли, Борис Семёнович думал, что вот за это его самоистязание, Анна должна простить ему грехи, свойственные женатому мужчине. Земцова отнюдь нельзя было назвать бабником, ловеласом, вообще, отнести к разряду мужчин особого нрава, не пропускающих ни одной юбки. И всё же грехопадения случались. Несколько грехопадений произошло в командировках. Борис Семёнович не стремился вкусить запретный плод, но так уж получалось. Неведомо как, укоренилось неписанное правило, после трудов праведных и не очень, когда высокие договаривающиеся стороны приходят к соглашению, непременно нужно «оттянуться» в питейном заведении, иной раз к «расслабухе» приглашались «девочки». «Девочки» нисколько не влияли на отношение Бориса Семёновича к жене, как не могло повлиять ресторанное застолье. Клубничка, она и есть клубничка, десерт после трапезы. Случались интрижки и дома, но всегда бывали мимолётны, служили разнообразием, отдушиной в выматывающей нервы повседневности. Как Борис Семёнович предполагал, интрижки, очевидно, случались и у Анны, женщины привлекательной, сексапильной, знающей толк в женском шарме. К гипотетическим изменам жены Борис Семёнович относился философски – глаз не видит, сердце не болит. И вот теперь, когда Аннушка лежит в гробу, никто из предполагаемый мужчин, разнообразивших с ней нудную жизнь, не придёт посидеть у тела. Так же и ни одна из его «девочек» не придёт к его гробу, когда настанет его срок. А вот он, обманывавший и обманываемый, сидит, читает маловразумительные тексты, якобы приносящее пользу мыкающейся в это время душе. Стало быть, верно, что брак есть таинство, свершаемое на небесах. Причём, делает всё это он, человек не верующий, никогда доселе не переступавший порога церкви. Но какая-то сила подвигла же его на этот поступок. Неужели, всё это он делает лишь потому, что ныне так принято. Принято развлекаться с «девочками», потом идти в церковь, произносить абракадабру, креститься, ставить свечи. Эта мысль показалась Борису Семёновичу неприятной, он опять стал думать, что, не смотря ни на что, они с Анной муж и жена. От этой мысли на душе потеплело, он ещё несколько раз извлекал из кармана фляжку.

На смену мысли о таинственном единении жены и мужа пришла иная мысль, обдавшая смертным холодом, от которой сердце ёкнуло и онемело в ужасе. Как всякий человек, Земцов знал, что когда-нибудь жизнь его закончится, и он умрёт, как любое живое существо. Это знание жило как бы отдельно, вовне, не касаясь и не затрагивая настоящую жизнь. Знание о конечности земного существования нисколько не волновало Бориса Семёновича. И вот сейчас, в ночи, эта мысль рельефно и контрастно обозначилась в затуманенном усталостью мозгу. Всякая дрёма слетела с Бориса Семёновича. Он со всей возможной ясностью осознал, что это «когда-нибудь» вполне возможно наступит довольно скоро, и он как Анна ляжет в гроб. Его, пусть не очень ловкое, далеко не атлетического сложения, но всё равно до безумия любимое тело, окостенеет, превратится в неодушевлённый предмет. Из тела, которое ещё в полной мере не насладилось жизнью, эта жизнь уйдёт. Тело засыпят землёй, и в нём, его беззащитном теле, поселятся отвратительные, мерзкие черви и сожрут его. Мысль эта была ужасна. Краем сознания он понимал, мысль эта ночная, при дневном свете такие мысли в голову не приходят. Всё равно, Земцову стало нестерпимо жаль себя, словно смерть уже сидела рядом, и обдавала его смрадом и холодом. Вздрагивающей рукой Борис Семёнович достал фляжку.

Утренний свет, проникший сквозь стрельчатые окна, озарил пару, сидевшую на лавке, подпирая друг друга плечами. Свечи догорали, листы с текстами валялись на полу. Борис Семёнович вздрогнул, проснулся, и, не вполне сознавая время и место, резко встал на ноги. Полина, лишённая опоры, мешком повалилась на лавку. Борис Семёнович нагнулся, собрал рассыпанные листы, невольно застонал. Тело ломило, одеревеневшие мышцы плохо слушались. Заменив свечи, возобновили чтение, сходив по очереди умыться в сторожку.

Первой в церкви появилась давешняя богомолка. Трижды, с поклонами, перекрестилась на иконостас, подошла к иконе Спасителя, висевшей справа от царских врат, повторила ритуал, но теперь с коленопреклонением и целованием. И уже после подошла к ним, спросила о прошедшей ночи, озаботилась, не надо ли чего.

- Я непременно и немедленно должна принять душ, иначе помру, - объявила Полина и вышла из церкви.

- Звонила домой, - сообщила вернувшись. – Сейчас Мишель привезёт маму и Вадима с Мишей. Они посидят у гроба. Мы наведаемся домой, вернёмся к отпеванию.


В квартире царствовала Виктория Львовна. Волосы её были убраны под косынку, лоб покрывали бисеринки пота. Работала мясорубка, жарились блины, что-то булькало в огромной эмалированной кастрюле. Кроме соседки и приглашённой ею женщины, на кухне трудилась Вера. О том, что она всё-таки трудилась, можно было судить по переднику и запятнанной мукой косынке. Когда Борис Семёнович заглянул на кухню, Вера покуривала в форточку, и рассказывала что-то смешное. В любовной связи с лучшей подругой жены Земцов никогда не состоял, но чисто внешне их отношения носили довольно игривый характер. Согнав с лица улыбку, приобняв хозяина дома за плечи, Вера вывела его из кухни в гостиную и накормила котлетами. Борис Семёнович принял душ, и, чувствуя себя лишним в собственной квартире, прилёг отдохнуть.


Скамьи от гроба убрали. В руках усопшей иконку сменил крест. Люди подходили, попав в непривычную обстановку, озирались, рассматривали иконостас, царские врата, паникадило, в котором стилизованные электрические светильники подменяли настоящие восковые свечи. Всего собралось человек двадцать пять. Стояли молча, изредка перешёптывались, бочком выбирались покурить. Борис Семенович стоял ближе к изголовью, рядом с детьми, тёщей, Полиной. Свояченица накупила свечей. Раздала в протянутые руки. К родственникам пробралась Вера, сунула в ладонь бумажный кулёчек. Борис Семёнович машинально взял бумажную воронку, посмотрел недоуменно.

- Свечу в него вставь, - пояснила Вера. – Воском заляпаешься.

Появился брюхатый, обильнобрадатый диакон, облачённый в стихарь с орарем. Не обращая внимания на любопытные взоры, положил на аналой толстую книгу в тёмном переплёте. Откуда-то вынырнула старушонка, похожая на серенькую юркую мышку. Тихонькая мышка оказалась чем-то озлобленной, мелкими шажками пробежала вокруг гроба, довольно бесцеремонно, неожиданно крепкими ручками-лапками отстраняя от него скорбящих.

- Место священнику заступаете! Расступитесь!

Из алтаря деловой походкой вышел священник, одетый в парчовую, тканную золотом ризу, с наброшенной на шею епитрахилью, концы которой едва не волочились по полу, и большим восьмиконечным наперсным крестом. Лицо его было сосредоточенным, взгляд целеустремлённым. Тяжёлая, богатая одежда, неудобная в повседневности, маска, скрывавшая естественные черты лица, говорили о важности, необычности предстоящего действа. Борис Семёнович засмотрелся на священника и запоздал с крестным знамением. В службе священнику помогал диакон: перевёртывал листы в книге, возжигал кадильницу, подавал чашу с освящённой водой.

«Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится…», - выводил полнозвучный баритон. Мысли Бориса Семёновича расползались. Усилием воли он пытался отрешиться от земного, сосредоточиться на песнопениях и речитативе священника. На минуту-другую ему это удавалось, он с вниманием слушал службу, но как только контроль ослабевал, мысли возвращались на землю. Заботила до чрезвычайности, как о чём-то жизненно значимом, мысль о поминках. Оттеснённый от забот об обеде, он выдал Виктории Львовне затребованную сумму, и думать, не думал об обеде. Теперь перед отпеванием спохватился, забеспокоился. Придёт уйма народа, где рассаживать, чем кормить. Полина успокаивала, практично рассудив, что не очень близким можно скоренько подать по стакану, обязательному блину и бутерброду. Родственники и близкие друзья сядут за стол во вторую очередь. И еды готовится вдосталь, ему с мальчишками на неделю хватит доедать. Слушая службу, Борис Семёнович опять забеспокоился. Он понимал, что Полина права, и всё же подобный, в две очереди обед представлялся ему не очень приличным.

Богослужение тянулось и тянулось. Борис Семёнович потихоньку оглядывался, рассматривал присутствующих, отмечая, что некоторые дамы в траурных одеждах выглядят весьма и весьма элегантно. Это наблюдение наводило на мысль, не является ли церковная служба, похороны своеобразной тусовкой. Злобная мышка-старушка не кто иная, как церковный шоумен, соответственно месту действия подсказывающий участникам, где встать, когда креститься, когда молиться. Вот закончится служба, зрители поаплодируют, а то и крикнут «Браво!» главному актёру, и, обсуждая представленной действо, устремятся на «халявный фуршет».

Распространяя ладанный дымок, священник обошёл гроб, приблизился к иконостасу, вернулся к аналою.

Служба продолжалась. «Как житеская сладость…», «его же успокоити, Господу помолимся», «Христу помолимся дати ему во веку успокоение», « … да простит Господь яже содеяла…» До сознания Бориса Семёновича доходили лишь обрывки творимой службы. Впечатлительный Миша, с детской непосредственностью впитывавший происходящее, сомлел, кто-то из женщин повёл мальчика на воздух. Свистящий шёпот сопроводил: «Служба не кончилась, подались! Безбожники!»

Наконец раздалось: «Вечная твоя память, достоблаженные и приснопамятные…» Прощальное приветствие сопроводилось едва сдерживаемыми вздохами облегчения. Появилась богомолка с подносом, предлагая подать, кто, сколько сможет на ремонт храма. Мышка-старушка юрко сновала меж скорбящими, отбирала недогоревшие свечи. Полина, раздражённая усталостью от ночных бдений, долгим стоянием во время службы, прошипела:

- Почему это?

Старушка так же раздражённо объяснила:

- На канун поставим, зажжём по покойнице.

Полина оттолкнула старушечью лапку, забрала свечи у матери, мужа, зятя, детей.

- Мы их дома у портрета зажжём, - и процедила сквозь зубы, обращаясь к зятю: - Вот скупердяи! – и всплеснула руками: - Ах ты, Господи! Про земельку-то я забыла! – сунув свечные огарки мужу, оставила родственников, торопливо подошла к священнику, направлявшемуся к алтарю. Тот что-то негромко сказал, с недовольной гримасой, и указал на дьячка.

Гроб под руководством Мишеля вталкивали в автобус, Борис Семенович торопливо курил. Подошла Полина. Показала полиэтиленовый мешочек с серой массой, похожей на золу.

- Странно. Все говорят, как гроб крышкой закрывать, тело освящённой землёй посыпают. Да я сама видела. Поп недоволен чем-то.

- Так ты взяла?

- Да. Дьячок насыпал. Господи, и здесь без платы лишний раз не пошевелятся. А куда денешься? Кто-нибудь обязательно скажет – денег пожалели. – Набожность осыпалась со свояченицы, уступая место деловитости. – Представь, у этих прохиндеев нужных шурупов не оказалось. Гвоздями крышку прибивать будут. Высший разряд называется!


На гроб с глухим стуком и шуршанием упали комочки глины, брошенной горстями. Могильщики споро закидали могилу, насыпали аккуратный холмик, установили временный крест. На холмик легли венки, цветы. Первыми ушли оркестранты. Для этих происходящее действительно являлось очередным представлением. Отойдя на десяток шагов от могилы, громко заговорили о своём, с шага перешли на рысь.

Стоя у раскрытого гроба, прощаясь, Борис Семёнович расчувствовался. Начал с банальностей – «дорогая жена», «спи спокойно», «детей выращу», «никогда не забуду». Потом даже глаза взмокрели. Целовал холодный лоб, хватал закоченевшие руки, выбил из них крест. Вера подхватила под локоть, отвела от гроба. Виталий сунул капроновый стаканчик.


- 4 -


Произносили слово родственники, друзья, дошла очередь до сослуживцев. Директор фирмы, в которой трудилась Анна Фёдоровна, присутствовал на отпевании, приехав в церковь к концу службы, и на похоронах. Высказал соболезнования, и уехал, сославшись на обилие неотложных дел. Лёнчик всё же принудил помянуть покойницу.

С рюмкой в руке поднялся Олег Ефимцев, мужчина тридцати четырёх лет, одетый в чёрную тройку. Волевое лицо с массивным подбородком несколько портили глаза навыкат. Облик преуспевающего, умеющего себя подать человека, довершали длинно остриженные, хорошо ухоженные волосы.

- Я хочу сказать о нашей Анне Фёдоровне вот что, - говорил Ефимцев ровным голосом, со скорбными нотками, не громко, но и не тихо. – Что Анна Фёдоровна была прекрасным работником, по-настоящему болеющим за дела фирмы, уже говорилось, и я целиком и полностью присоединяюсь к подобной характеристике. Я хочу сказать об иной стороне личности Анны Фёдоровны. Мне, как человеку стороннему, это бросалось в глаза. Анна Федоровна была верной, любящей женой. Создала крепкую семью. Сколько раз мне приходилось слышать от неё доброе слово в адрес своего мужа. По долгу службы Борису Семёновичу частенько приходилось выезжать в командировки. В такие дни Анна Фёдоровна бывала сама не своя. «Как там мой Борис? Да не случилось ли чего? Да как он устроился?» Вот слова, которые мы постоянно слышали от Анны Фёдоровны во время отсутствия мужа. Скажу по честному, Борису Семёновичу я по доброму завидовал. Я человек пока холостой, и мне бы очень хотелось встретить женщину, которая стала бы для меня такой же верной, любящей, заботливой женой, какой была Анна Фёдоровна для своего мужа.


Дамы курили на кухне. Застолье затягивалось. Всякое прощальное слово сопровождалось обязательным поминанием, организм требовал передышки. Пользуясь правами слабого пола, дамы вышли «попудрить носики», и задержались на кухне. Виктория Львовна с помощницей подсели к общему столу, никто не мешал доверительной беседе. Надя сидела за столом с чашкой кофе, Вера курила в форточку, Валентина с сигаретой в руке расхаживала по свободному пространству от двери к окну, стряхивала пепел в раковину.

- Да, наша дорогая покойница умела пожить, - молвила Вера в пространство, ни к кому не обращаясь, стряхнула пепел в розетку, поглядела в окно на оранжевые полотенца.

- Да уж дурой никак не назовёшь. Что говорить, все мы хотим от жизни взять всё, что можно, - философски отметила Валентина, приблизилась к окну, взяла из рук Веры розетку, загасила окурок.

- Ты о чём это, подруга? – Надежда смотрела, прищурившись, ожидая продолжения. Подобные заявления всего лишь пролог, затравка.

- Не хотелось бы плохо вспоминать о покойниках, - Вера посмотрела в потолок, выпустила вверх струю дыма.

Желание сдёрнуть покровы со святая святых читалось на лице лучшей подруги покойной.

- Ну, вы, дамы, дымите, как паровозы. Всю кухню Борису прокурите, - пробормотала некурящая Надя.

- Ничего, проветрит. Стол надо было с умом ставить, выход в лоджию не загораживать, - парировала Валентина, и продолжала философствование: - Кто знает, что хорошо, что плохо? Кто сказал, что пользоваться благами жизни плохо? Нас такими бог создал, пусть он и отвечает,- повернувшись к Вере, добавила с ехидцей: - Колись, подруга!

Какая лучшая подруга не любит позлословить за спиной милого дружочка. Веру раздражили обычные для поминального обеда похвалы в адрес покойницы. После нескольких тостов они представлялись ей чрезмерными, выходящими за рамки разумного. Подруги знали друг о друге всю подноготную. Анька – святая добродетель, а она – грешница, чувство справедливости требовало рассказать всю правду-матку. За столом она бы и намёка на тень не бросила на дорогую Аннушку, но здесь, в интимном кругу, душа не выдержала.

- Олежека видели?

-Это тот, из её фирмы? Аполлон в чёрном, всё восторгался супружескими добродетелями Анны Фёдоровны? – переспросила Надежда, и потупила заблестевшие глаза.

- Да-да-да. – скороговоркой подтвердила Вера. – Вот этот самый Олежек, не кто иной, как любовник нашей дорогой покойницы, верной супруги и заботливой матери.

- Фи-и! – насмешливо протянула Валентина. – Любовник, так любовник. Что с того?

- А кто он? Он же лет на десять моложе Анны, - быстро спросила Надежда, оглядываясь на дверь. – Сюда иди. Кричишь на весь дом, услышат.

Вера подсела к столу, Валентина перестала изображать челнок, устроилась рядом.

Склонив над столом головы, дамы зашептались.

- Менеджер он, что ли. Они с зимы встречаются, встречались вернее, раз в неделю. Анька в полном восторге была, аж глаза закатывала, когда рассказывала.

- Молодец баба, - похвалила Валентина. – Хороший экземпляр заарканила.

- А Борис что?

- Борис ни сном, ни духом. Они днём встречались, на его квартире. У неё это называлось – съездить в банк. Ну, а он – менеджер, с клиентами работал.

- И никто не догадывался? – Надежда округлила глаза и сложила губки колечком.

- Кто их знает? Ну, Анька с кем попало не сходилась, выбирала. Олег, видно, помалкивал. Некоторые любят расписывать собственные подвиги.

- Это уж точно! – фыркнула Валентина. – Сучка не схочет, кобель не вскочит. Соскочит и хвастает, какой он неотразимый, - закинув руки за голову, Валентина потянулась.

- Ладно, подруги, пора к столу возвращаться, - Вера подытожила секретничанье, и первой вышла из кухни.


Илья Владимирович встал, принял задумчивый вид, грел в ладонях рюмку с водкой, и – о боже! – не знал, о чём ещё можно говорить. Все мыслимые похвалы были произнесены: и профессионализм высочайшего класса, и коммуникабельность, отзывчивость и щедрость, и душевная, и материальная, заботливость и доброта, и даже необыкновенные душевные качества, раскрывшиеся в материнской опеке над молодыми неопытными сотрудницами, и такие же необыкновенные качества, касавшиеся семейной жизни, словом всё было упомянуто и разобрано. На ум пришёл случай, когда Анна Фёдоровна песочила куколку Галочку, что-то напутавшую с подсчётами. Анна Фёдоровна с покрасневшим, ожесточившимся, принявшим неприятное, даже отталкивающее выражение, лицом, принародно называла дрожавшую, едва не плакавшую Галочку дурёхой, неумехой. По лицу Анны Фёдоровны было видно, что из уст её готовы вырваться слова отвратительные, оскорбительные, и лишь усилием воли она удерживается от площадной брани. Как выяснилось позже, калькулятор у Галочки был действительно неисправен, и за это бедолага получила внеочередную головомойку. Дурёха никак не могла сложить три трёхзначных числа, всякий раз получая отличный от прежних сложений результат. Анна Фёдоровна, сочась злобой, посоветовала складывать числа столбиком на бумажке, добавив, что успела произвести сложение в уме. Устный счёт Анны Фёдоровны оказался верным, что добавило позора на склонённую девичью головку. Этот случай припомнился Илье Владимировичу, и он принялся расписывать необыкновенные математические способности покойницы. Находясь под действием алкоголя, Илья Владимирович никак не мог поставить в своём панегирике точку, и дошёл до десятичных логарифмов, которые Анна Фёдоровна брала опять же в уме. Сообщив эту новость, с ужасом подумал – что он несёт? – на кой ляд Анне Фёдоровне потребовалось решать десятичные или какие-либо иные логарифмы. Ужаснувшись, наконец, закруглился.

Путаное выступление Ильи Владимировича завершило прощальные речи. Скорбящие разделились на группки по привязанностям и интересам. Человек пять – шесть покинули поминки, жаждущие отправились курить, кто на лестничную площадку, кто в лоджию, сдвинув в сторону стулья у двери.


Волоокая Ирина уединилась в дальнем закутке лоджии, против кухни, где стояли шкафчики со всевозможной домашней утварью. Открыв окно, подставила лицо освежающему ветерку, закурила. Дым втягивался внутрь, девушка встала сбоку от оконного проёма. Подошёл Юра, стандартный юноша тридцати лет. Длинные волосы, расчёсанные на прямой пробор, двумя тёмно-каштановыми крыльями свешивались на лоб, касались концами тугих щёк. Взгляд уверенно и победительно обнимал женскую фигуру. Тридцатилетнему юноше наскучили заупокойные речи, организм жаждал эротических игр. Ирина тягуче посмотрела на приблизившегося самца. У Юрия ёкнуло сердце. Туманность взора притягивала, сочные губы обещали, округлые формы прельщали. На пухленькую пышку Ирина не походила, но и острые углы в её фигуре отсутствовали. В фирме Юра работал три месяца, Ирину приметил сразу, а с недавних пор её обольстительны формы заставляли просыпаться по ночам. Очень Юре хотелось узнать, как это ухоженное, взлелеянное в фитнес-клубе тело будет выглядеть на его тахте наяву, а не в сновидениях. Туманный взор встретился с его взглядом. Задрожали руки от желания ощутить в ладонях женскую плоть. Обольстительному телу самому желалось испытать пружины на его тахте. От любопытных взглядов из кухни прикрывало висевшее на верёвке бельё, но у дверей толпились люди, и Юрий подавил желание.

Выпустив струю дыма в тёмное заоконное пространство, Юра облокотился на подоконник, пробормотал:

- Довольно утомительно выслушивать речи на поминках.

- Да уж. Как я тебя понимаю! – собеседница отозвалась приглушённым хихиканьем.

- Между нами говоря, - продолжал Юра, сопроводив слова ироничным хмыканьем, - Анна Фёдоровна была очен-но стервозной бабой. Как она ту куколку, как её, Галочка, доставала. Ведь на ровном месте до слёз доводила. Несчастная девчушка даже уволилась, не выдержала.

Ирина издала короткий смешок.

- Как вы, мужчины, наивны! На ровном месте! Галочка глазки Олежеку строила. Тот, видно, воспылал и пошлёпал куколку по попке, а наша мегера увидала.

- Ну, пошлёпал и пошлёпал. Вот невидаль! Мегере-то какое дело, кто кого по каким частям тела шлёпает?

- Ну, Юрик, ну, Юрик! Да ты что, ничего не знаешь?

- А что я должен знать?

- Да мегера с Олежеком трахалась напропалую.

- Надо же! – Юра покрутил головой, ухмыльнулся, стряхнул пепел. – Ты-то откуда знаешь?

- Догадалась. Да мне-то, в общем, дела нет до того с кем она трахалась. Олежка мне безразличен. Случайно вышло. Мне её подпись срочно понадобилась, а она в банк укатила и с концами. Я на мобильник, у неё батарейка села. В банк позвонила, те удивились, говорят, уж час как отбыла. Минут через сорок сама является. Уж молчала бы, а то раскудахкалась: «У нас пробки прямо как в Москве». Пробки и у нас бывают, но не такие же, чтобы по полтора часа стоять. Потом уж, само собой как-то примечать стала. Как мегера на полдня в банк укатит, так и Олежека нет. То без машины шагу не ступит, куда там! А тут – «Да зачем машину попусту гонять? Я на «газельке» съезжу».

Что обольстительная Ирина случайно, без всякого подспудного интереса выведала сердечные секреты своей начальницы, Юра не поверил, но перечить девушке не стал. На её счёт у него имелись совсем иные планы, с которыми ирония не совмещалась.

- Надо же! Ловко Олег пристроился. А я всё голову ломал, как это у него всё так складно получается. Посмотришь, цветёт и пахнет, одни хиханьки да хаханьки. А получает больше всех из нашей братии. Облом ему вышел. Да бог с ним, с Олегом, устроится, - Юра повернул голову, вглядываясь в лицо девушки. – Может, уйдём? Положенное отбыли. Кофе заварим, винца путнего по дороге купим, посидим.

Ирина усмехнулась.

- Предлагаешь романтический вечер? Свечи будут?

- Обязательно, - выдохнул истомившийся тридцатилетний юноша.

- Тогда я не против. Побудь здесь минут десять. Я соберусь, подожду внизу.


Борис Семёнович покурил, постоял у раскрытого окна, вдыхая прохладу. Навалилась усталость, опустошённость. Он чувствовал, что не в силах более произнести ни слова. Борис Семёнович чувствовал расположение к гостям, говорившим столько доброго, хотя и не очень верил в искренность их прочувствованных речей. В то же время ему хотелось, чтобы гости поскорей разошлись, и в квартире установилась тишина. Одновременно ему было муторно, беспокойно оставаться в этой тишине наедине с осиротевшими детьми, расклеившейся тёщей. Алевтина Витальевна периодически принималась рыдать у него на плече, уверять ушедшую дочь, что никому не отдаст Борю. Борису Семёновичу это было неприятно. Он не знал, куда деть себя, вернулся к столу. Застолье основательно поредело. На освободившееся место подсел Мишель.

Мишель, Михаил Валентинович, подвизался в строительном бизнесе. Мишелем прозвала его жена, имевшая склонность переделывать русские имена на иностранный лад. Дела его до некоторых пор шли не шатко, ни валко. На плаву держался уверенно, но покупать жене бриллиантовые колье позволить себе не мог. Года два назад положение в строительстве жилья резко изменилось в лучшую сторону. Жильё, фирма, в которой работал Михаил Валентинович, строила в микрорайоне, имевшем среди горожан оригинальное прозвание «Сосновка». Про Сосновку в городе говорили, что это наша, местная Рублёвка. Говорили по-разному. Одни – с гордостью, превосходством, частенько переходящим в самодовольство, другие упоминали о Сосновке с чёрной завистью, иные вспоминали про «местную Рублёвку» с затаённой ненавистью, было и некоторое число горожан, относившихся к хоромам «белых людей» совершенно равнодушно. Цены квартир на «Рублёвке» начинались с семизначных чисел. Строительный бум круто завернул вверх кривую доходов созидателей жилплощади. Правда, повышение доходов коснулось не всех. Михаил Валентинович принадлежал к числу созидателей, которых коснулось. Он тоже посещал стройплощадки, даже надев каску, поднимался на верхотуру. В круг его ведения входили более важные, вернее, более прибыльные дела, чем заливка бетона, разнарядка рабочих, расчёты конструкций и прочая мелочёвка. Михаил Валентинович руководил финансовыми потоками. И вот уже с год, или около того, Полина к месту, и не к месту любила повторять, что они «не бедные люди».

Воздушные замки, мифические квартиры фирма не создавала. И квартиры, и замки существовали в действительности. Существовали, но не для всех.

Месяцев шесть-семь назад, Анна Фёдоровна, как предполагал Борис Семёнович, с подачи сестры повела речь о том, что пора свою, хотя и трёхкомнатную, но убогую квартиру, обыкновенную «трёшку», сменить на современную, просторную, выстроенную по европейским стандартам. Вопрос висел в воздухе, к нему не раз возвращались, но окончательного решения так и не приняли. Цена квартиры, в которую имел смысл переезжать, обозначалась восьмизначным числом, и непрерывно росла. Главный довод Анны Фёдоровны заключался в том, что рост цен обгоняет рост доходов, и чем дольше тянуть с решением, тем больше придётся выкладывать лишних денег. Без банковского кредита никак не обойтись, и это обстоятельство удерживало Бориса Семёновича. Мишель, совмещая приятное с полезным – как не порадеть дорогим родственникам, - тем более, за каждого залучённого для фирмы клиента имел законный процент, настаивал, теребил при каждой встрече. Очередная евровысотка сдавалась после Нового года, и супруги склонялись к положительному решению. Теперь же решение вопроса опять повисало в воздухе.

Мишель налил в фужеры сухой «Изабеллы».

- Давай!

Выпили не чокаясь. Борис Семёнович отпил треть бокала, вяло жевал пластик сервелата.

- Ты меня извини, Боря, - негромко говорил Мишель, - вроде бы сейчас и не к месту заводить такие разговоры, но мы когда с тобой в следующий раз встретимся. Хотелось бы решить вопрос однозначно.

Борис Семёнович дожевал колбасу, показавшуюся ему безвкусной, съел маринованную маслину.

- Да я даже не знаю, нужна ли мне теперь квартира.

Мишель с аппетитом скушал тартинку с красной икрой, заговорил убедительно, по-прежнему негромко, только для собеседника.

- Через месяц можно опоздать. Мы ведь не ежемесячно дома сдаём, и учти, в каждом новом доме цены выше прежних. Что ты кредитов боишься? У всех долги, все в долг живут, и ссуды, и кредиты берут. Эту квартиру продашь, миллион выручишь. Или в аренду сдай. У тебя сын подрастает, оглянуться не успеешь, отдельная жилплощадь понадобится, там и другой на очереди. Да и сам ты мужик в расцвете. Неужто всю оставшуюся жизнь вдовцом собираешься прожить. Я, конечно, извиняюсь, но жизнь, есть жизнь. Надо трезво смотреть на вещи. В общем, через неделю жду положительный ответ, - Мишель отхлебнул из бокала, посмаковал вино, и для убедительности выдал последний аккорд: - Вы ведь с Анной откладывали деньги.

- Она в РКБ валютный счёт держала.

- Вот видишь. Сразу не получишь, но ведь получишь. А пока под те деньги возьми ссуду в своей фирме.

- Аничкины деньги и мне принадлежат! Я – мать!

В первое мгновение Мишель опешил. Оказывается, убитая горем тёща давно прислушивалась к их по-родственному конфиденциальному разговору.

- Разумеется, разумеется, Алевтина Витальевна. Боря разберётся, всё по закону поделит.

- Я своего адвоката найму, - с неожиданным упрямством и непонятной злинкой в голосе предупредила Алевтина Витальевна, выпячивая подбородок и раздувая ноздри. – Знаю я вас, бизнесменов, вмиг старуху облапошите. Вот так-то, дорогие зятьки, чтоб без моего ведома Аничкины деньги и не думали трогать. Мне, пенсионерке, где деньги взять? У меня тоже проблем невпроворот. И трубы менять надо, железные совсем сгнили, и мойку в кухне, и смеситель, и плитку в ванной. И вообще, ремонт в квартире делать пора.

«Тебе, дорогая тёща, грехи пора замаливать, да место на кладбище присматривать, а не трубы менять», - зло подумал Михаил Валентинович, и принялся вслух успокаивать дорогую тёщу.

- А как же стиральный автомат? – теперь уже жалостливо, даже с подобострастием продолжала Алевтина Витальевна. – автомат Анечка на Новый год обещала подарить. Мне, старухе, ох, как тяжело со стиркой управляться. С автоматом красота, заложила бельишко, и лежи, полёживай. Уж не знаю, на пару с Полинкой хотела подарить, или одна, но обещала, - Алевтина Витальевна хлюпнула носом и искательно посмотрела на зятя-вдовца.

Оказывается, тёща-то не зря про дочернюю заботливость разглагольствовала, и не к месту про стиральный автомат вспоминала, подумалось Борису Семёновичу.

- Если Анечка обещала, значит, будет у вас стиральный автомат, - со вздохом произнёс зять, и веско добавил: - Для меня её воля свята.

- Так вот, как бы подгадать, - продолжала тёща, - чтобы и трубы менять, и автомат ставить за одним разом. Так-то дешевле выйдет. Где ж мне старухе таких деньжищ напастись.

Зятья переглянулись.

Гости допивали последние рюмки. Женщины уносили на кухню грязную посуду. Душа усопшей успокоилась, скорбящие возвращались к земным делам.


2012 год.

Рейтинг: нет
(голосов: 0)
Опубликовано 20.02.2014 в 01:01
Прочитано 581 раз(а)

Нам вас не хватает :(

Зарегистрируйтесь и вы сможете общаться и оставлять комментарии на сайте!