Тридцать коротких минут из бесконечно долгой жизни

Она посмотрела на часы. Оставалось примерно минут сорок и придется закругляться- идти в гостиницу за вещами, а потом на поезд. Она грустно вздохнула и еще раз обвела взглядом площадь, по которой гуляла. Рим сегодня радовал солнечной погодой. На небе только пара полупрозрачных облаков, медленно плывущих за горизонт. Жаль покидать эту чудную страну в такой день. Да и в любой другой день тоже. Разве ей хотелось уезжать вчера, когда шел ливень и была гроза? Она медленно двинулась к краю площади и вдруг заметила его.

Он вышел из душного полицейского участка, чтобы пообедать и вдохнуть глоток свежего воздуха. На ходу одевая пальто и отвечая на вопросы коллег, он выскочил на крыльцо и сразу увидел девушку, медленно бредущую мимо. Фотоаппарат в руках и интерес, с которым она разглядывала все вокруг, выдавали в ней туристку. Ее длинные волосы цвета пшеницы раздувал ветер, и она постоянно убирала их с лица рукой. Что-то непонятное заставило его остановиться и наблюдать за ней. Подошел его напарник, предложил вместе пообедать, но он лишь отмахнулся, невнятно объяснив причину отказа. Друг ушел, а он стоял, прислонившись к стене и неотрывно наблюдая за незнакомкой. Она отошла на достаточное расстояние, и он, наконец, решился последовать за ней, боясь потерять ее в толпе гуляющих.

Она заметила, что он за нею наблюдает. Видела, как он пошел за ней. Страха не было и не только по тому, что он полицейский. Он не мог иметь плохих намерений. Он просто не мог быть плохим. Она шла, не оборачиваясь, но старалась держать голову так, чтобы ее преследователь оставался в поле зрения. Площадь закончилась, и она стала спускаться по ступеням лестницы, ведущей на маленькую улочку. Мужчина остановился. Неужели он не пойдет за ней дальше?! Неужели все вот так закончится?!

Он стоял на верху лестницы и смотрел, как она осторожно спускается вниз. Еще пара ступеней и она продолжит путь по улице, смешается с группой китайских туристов и потеряется из вида. Он этого не хотел. Ему нужно разглядеть ее лицо, необходимо услышать ее голос. Он побежал вниз, рискуя сломать ноги. Врезавшись в улыбающегося туриста, быстро извинился и, догнав ее, легонько коснулся рукава пальто.

Она ждала, когда он заговорит, но все равно вздрогнула от прикосновения и от низкого голоса, сказавшего за ее спиной: «Сiao…». Она не знала итальянского, но приветствие поняла. Обернулась. Их глаза встретились: его – черные, как смоль, ее – синие, как небо над Римом сегодня. «Сiao» - ответила она.

Ее голос еле слышно прозвучал в шуме улицы, но это тихое приветствие мурашками побежало по его спине. Он смотрел, как она смущенно улыбается, щурясь от солнца и убирая непослушные пряди с лица. Что-то нужно говорить, но у него в горле пересохло. Несколько минут глупого молчания и он, наконец, выдавил из себя вопрос. Банальный вопрос о знании ею иностранных языков, практически спас его и дал время справиться со ступором.

Вопрос, говорит ли она на английском, не застал ее врасплох, но огорчил, снова напомнив, что она так и не выучила ни одного иностранного языка как следует. Нет, она не знала ни английского, ни итальянского, ни какого либо другого, кроме родного языка. Она так и ответила ему.

Он попытался говорить что-то на своем языке, тщетно надеясь, что она его поймет. Видя, что так еще хуже достигается взаимопонимание, он снова перешел на английский, с надеждой полагаясь на свои скромные познания в нем. Она стала ему отвечать ломаными фразами, но кое-что можно было уже понять. Так он узнал, что она уезжает через полчаса и ей очень нужно торопиться в отель. Полчаса?! Всего полчаса…

Она видела, как изменилось его лицо, когда она сообщила ему о своем скором отъезде. Как в его, ставших еще более темными глазах, мелькнула неприкрытая печаль. Ей и самой невесело с утра, но теперь, от чего-то, грусть стала трудно переносимой. Ну, почему она не может понимать его?! Хотя диалог их с помощью жестов начал налаживаться, ей все же хотелось слушать его красивый голос без помех и не отвлекаться, сосредоточенно пытаясь уловить смысл. Она сказала, что ей жаль, но нужно идти, иначе есть риск опоздать на поезд. Он попросил разрешения проводить ее.

Они шли по узенькой римской улочке, почти не разговаривая, совсем не прикасаясь, не глядя друг на друга, но в душе обоих творилось что-то особенное, до сего дня неведомое и совершенно необъяснимое. Как выразить словами, что незнакомый человек за несколько минут стал вдруг так дорог, что каждая секунда, приближающая расставание с ним, почти физически ощутима? Как рассказать о том, что последние мгновения вашей короткой встречи ты можешь только молчать и тихо улыбаться, когда хочется кричать и плакать?

Она остановилась и рукой показала на вывеску отеля. Он понял, что их совместный путь окончен. Еще пара минут. Она кусала губы и смотрела на проходящих людей, делая вид, будто все это ее мало задевает. Он смотрел на нее и делал вид, что его не волнует, что ее это мало задевает. Время шло. Никто из них не сделал первый шаг. Когда она сказала, что не может больше задерживаться, он вдруг сорвал лист с рядом стоящего мандаринового дерева и протянул ей, сказав что- то типа «на память о Риме». Она взяла ярко-зеленый, терпко-пахнущий лист, прижала его к губам и, порвав пополам, одну часть вернула ему, произнеся: « На память обо мне». Потом развернулась и быстро исчезла в проглотившем ее дверном проеме.

Он стоял еще какое-то время, глядя на обрывок на своей ладони, потом поднял воротник – погода вдруг резко изменилась – и, сутулясь от ветра, зашагал прочь. Во внутреннем кармане его форменного пиджака лежал навсегда покалеченный мандариновый листок, а дома ждала беременная жена.

Она делала вид, что рассматривает пейзажи, проносящиеся за окном поезда, увозившего ее из Рима. На самом деле она мало что вообще сейчас могла видеть и замечать. Все мысли ее целиком были заняты воспоминанием о сегодняшней встрече, а перед глазами стояла картина, виденная ею из окна отеля: посреди тротуара, раздражая прохожих, стоит он. Несколько минут он смотрит на что-то, лежащее в его ладони, потом целует этот неразличимый предмет, кладет его в карман и уходит, не обернувшись. Она смотрела ему в след, пока могла различить в толпе его широкую спину. Затем она взяла чемодан и села в такси, которое отвезло ее на вокзал. Теперь скорый поезд, полный чужих и похожих лиц, гудя проводами, нес ее домой. Домой, где ее встретит жених.

Семидесятилетний старик, завернувшись в шерстяной плед, с сердитым выражением лица, наблюдал, как молодая женщина вытирает пыль с книжных полок. Он, вообще, не любил все эти уборки. После смерти жены в его доме прибирать позволялось лишь внучке, да и то с периодичностью в пару месяцев не чаще. Сегодня настал этот особый день, и он ничего не мог с этим поделать. Девушка переставляла его книги, перекладывала его одежду, и выбрасывала его, как ей казалось, ненужные вещи. Он проверял за ней мусорное ведро, и всегда оказывалось, что там много важного. Вот и сегодня он устроил ревизию. Старая перчатка, кусочек засохшего хлеба, обрывок газеты, сгоревшая лампочка, несколько пуговиц... Стоп! А это что? Книга? Его книга?! Он схватил измусоленный томик стихов русского классика и, сжавшись от страха перед возможной непоправимостью, открыл его на середине. Нет, все хорошо. Он здесь, он цел! Трясущейся рукой он едва коснулся чего-то похожего на коричнево-зеленый мох. На пожелтевшей странице лежал почти истлевший от времени кусочек мандаринового листа. Боясь, движением или дыханием навредить своему сокровищу, старик бережно закрыл книгу и, усевшись в кресло, стал смотреть в окно.

Новый год. Мандарины. Она с детства любила и этот праздник, и эти фрукты. Ей уже перевалило далеко за шестьдесят, а отношение к ним не изменилось. Даже наоборот. Каждый раз, как в доме появлялся терпкий аромат кожуры мандарина, в ее горле начинало щекотать и глаза застилало слезами. Нет, у нее не было аллергии. У нее был секрет. Тайна, которую она никогда и никому уже не откроет. Сегодня канун нового года. Завтра в ее доме будет шумно. Соберутся дети и внуки, накроют стол и не дадут ей ни о чем думать. А сейчас еще тишина и никого нет. Муж уже спит давно, а она зажгла свечи и достала шкатулку с верхней полки шкафа. Здесь она хранила несколько маминых писем, единственную фотографию отца и ее – маленькую часть высохшего листочка. Она вынула с самого дна шкатулки носовой платок и аккуратно развернула его на коленях. Когда-то плотное, налитое соком и отливающее изумрудным блеском на солнце тело листа, сейчас невесомой паутинкой дрожало в ее руках. Казалось, стоит лишь легонько дунуть, и он исчезнет, рассыпавшись на миллионы пылинок. Нет, нет! Этого нельзя допустить! Она, затаив дыхание, завернула останки листа в платок и, закрыв шкатулку, умиротворенно вздохнула. Теперь она спокойна – ее драгоценность в безопасности.

Время шло, а они все сидели, не замечая его хода. Он смотрел в окно, на замирающий к зиме сад. Кресло-качалка под ним яростно протестовала, требуя заслуженного отдыха, день клонился к вечеру, но он ничего не замечал, даже не слышал, как ушла внучка, закончив уборку. Она тоже забыла обо всем: о предстоящем празднике, о внуках, о спящем за стенкой муже. Сейчас они находились за тысячи километров друг от друга, но мысли их сошлись в одном месте. Там он только что сказал ей « Привет» и у них впереди еще целых полчаса.