Мразь

Мразь.

Был день, для строителей самый тягостный и неприятный: конец месяца, конец квартала, да еще понедельник, да еще с самого утра моросил холодный осенний дождь, и, временами, налетал пронзительный ветер. В прорабском вагончике, стоявшем особняком от прочих вагончиков, служащих трудовому люду одновременно и для переодевания и для приема пищи, за письменным столом, заваленным документацией, сидели прораб Матюшкин Николай Андреевич, молодой человек тридцати с лишним лет, которого только и можно было увидеть на объекте лишь в авральные дни, и мастер Назар Семенович, опытный строитель предпенсионного возраста. До прихода рабочих в вагончике царила тишина. Слышно только было, как царапает бумагу копеечная шариковая ручка в грубых неуклюжих пальцах мастера, да как барабанят по стеклу, нагоняемые злыми порывами ветра, мелкие капли дождя. Назар Семенович расписывал наряд на смену. Матюшкин, подперев голову рукою, делал вид, что изучает чертежи; у него после вчерашней вечеринки по поводу дня рождения жены его Людки сильно болели виски, затылок был словно чугуном налит, а воспаленные невыспанные глаза сами закрывались от неодолимого желания спать. Прораб мечтал поскорее спровадить людей на работы, заслать гонца в магазин за пол-литрой, затем запереться в вагончике, опохмелиться и сладко уснуть до обеда. «Как там Людка, - думалось Матюшкину сквозь неотвязную дрему и тягостную головную боль, - что она вчера вытворяла при всех, стерва! Приду – убью!.. Черт! Там же Витька, братеник мой, бабник, с ней остался и еще, кажись, кто-то… Черт! Скорей бы домой! Проклятая работа!»

Среди мечтаний и мыслей Матюшкина раздался вдруг хрипловатый, но громкий бас мастера. Прораб даже вздрогнул, в висках его застучало, и он недобро покосился на своего помощника.

- За окном третий день мразь сеется, - забасил Назар Семенович, - и когда она только кончится? Развела грязюки да скользоты, а это нам сейчас ни наруку.

- Наруку, ни наруку, - отозвался зло Матюшкин, - мразь, ни мразь, а леса разбирать надо. Не разберем сегодня леса, - не подпишут нам процентовки, как пить дать. А сегодня – последний срок, сам знаешь. Так что давай, расписывай звено Астапчука на разборку лесов.

- Хм, звено! Там все звено-то два человека!

- Как два? А остальные где?

- Где, где? Кто на больничном, а кто, - мастер сделал жест рукой к горлу, - сам догадайся где.

- Ох, уж мне эти алкаши, мать бы их!.. Ладно, студента им в помощь запиши.

- Это Саньку-то? Он же сопляк, стажер, куда ему в такую скользь на леса?

- Ну тогда сам полезешь, куда! – вспылил Матюшкин. – Семеныч, не зли меня! Выдать ему монтажный пояс и – вперед!

- Может, подождем до обеда с лесами: авось дождь уймется?

- Да, как же, жди, уймется он тебе. Плащи у них есть, пусть одевают и…

- Плащи все у каменщиков.

- Забрать у каменщиков и выдать звену Астапчука!

- А как же каменщики?

- А каменщики обойдутся! Семеныч, что не понятно? Сегодня самое главное – это леса, леса и леса! А на все остальное чихать я хотел с высокой колокольни! Ты что, маленький? Ты ж всю жизнь на стройке, ты лучше меня понимаешь: конец месяца, квартальные сдаем! Сегодня не разберем леса, - завтра не будет процентовок, а если завтра не будет процентовок, то после завтра не будет премии! И не только у нас с тобой, но и у… сам знаешь, у кого. И эти, кого ты сам знаешь, нас с тобой за это по головке не погладят! Так что давай делай, что тебе говорят и не выпендривайся.

Вскоре тишину прорабского вагончика нарушила шумная ватага рабочих. Они толпились у стола напротив мастера и расписывались в журнале выдачи работ.

- Да ни капайте вы, черти, на журнал-то, - бубнил Назар Семенович, - поснимайте каски. Да не напирайте на стол, успеете.

Вместе с другими рабочими «напирал» на стол и совсем еще юный паренек Санька Брылев, прошлым летом он окончил школу, поступил в институт и теперь подрабатывал на стройке подсобником. Но самое главное, что случилось недавно в его жизни, - это его женитьба. Они с женой любили друг друга и вот-вот ожидали первенца.

- Ну что, где я там сегодня, Семеныч? – весело поинтересовался Санька у мастера.

- А ты читай и узнаешь где. Вечно им наряд прочитать лень, а потом спрашивают что? да почему? Да обижаются, - ворчал мастер. – В звене Астапчука ты сегодня на разборке лесов. Возьмешь монтажный пояс, да смотри аккуратно, погода мокрая, леса скользкие…

- Да ладно, Семеныч, где наша ни пропадала, - сказал Санька, выводя в журнале заглавную букву Б с виньетками.

- Хм, ишь накрутил, ядрена корень, - усмехнулся Назар Семенович и добавил строго. – И не ладно, а аккуратно и внимательно, не спеша, на рожон не лезь. Астапчук, отвечаешь за парня головой!

- А на кой мне это надо, - огрызнулся Астапчук, плечистый монтажник лет сорока, - отвечать за него? Дайте лучше кого другого.

- Ну нету, ты понимаешь, нету, никого другого нету…

Когда все разошлись по рабочим местам, Матюшкин послал кого надо за водкой и выпил, наконец, залпом целый стакан долгожданной жидкости. Затем, оставшись один, прораб запер дверь вагончика на ключ, постелил одну телогрейку на скамью, вторую сложил под голову, третьей накрылся и вскоре сладко уснул.

Но не суждено было Матюшкину на этот раз выспаться. Через часа полтора после того, как он увидел первые грезы сначала в дверь, а потом в окно вагончика бесцеремонно застучали, и послышался громкий крик мастера.

- Андреич, беда, Андреич!

Такого голоса у мастера Матюшкин еще никогда не слыхал, даже когда Назар Семенович являлся на работу с черного перепою. Голос его хрипел и сипел одновременно, казалось, что мастер плачет навзрыд. Прорабом овладело волнение. «Что там еще стряслось? – думал он вслух, проворно вскакивая со скамейки и отпирая дрожащими руками дверь. – Черт бы брал всех! Проверка, что ли какая понаехала?»

Войдя в вагончик, Назар Семенович прохрипел.

- Санька с лесов упал. Насмерть.

Матюшкин побледнел, покачнулся, но устоял на ногах, затем бросился бежать к лесам, где собрались уже все рабочие, окружившие что-то плотной стеной своих спин.

- Разойдись! Разойдись, я сказал! Дорогу! – кричал прораб, расталкивая толпу и пробираясь к тому страшному месту, которое собрало эту толпу.

Санька лежал под лесами в луже крови, широко раскинув руки и ноги; верхней части черепа у него не было. Рядом с ним валялись доски и щепки разбитого щита.

- Так, - завопил Матюшкин, - все – по местам! Все – по рабочим местам! Астапчук – ко мне, остальные – по рабочим местам! Разошлись, я сказал и ничего не трогать! Сейчас оградим зону падения и вызовем комиссию. Разойдись!

Рабочие, обсуждая происшедшее, начали нехотя выполнять приказ прораба и вскоре около Саньки остались лишь прораб да дрожащий мелкой дрожью бригадир.

- Почему на нем монтажного пояса нет? – кричал Матюшкин, глядя волком на Астапчука. – Говорили тебе, чтоб он пояс одел? Говорили?!

Бригадир открыл было рот для оправданий, желая сказать, что все пояса, как на зло, забрали те монтажники, которым срочно понадобилось демонтировать старую балку, мешавшую каменщикам ложить кладку. Но прораб строго оборвал его.

- Ну так вот, звеньевой, работу ты уже потерял, но если не хочешь сесть надежно и надолго, слушай меня внимательно: пулей лети в мой вагончик, возьмешь там в сейфе полбутылки водки и дуй обратно. Понял? Давай! А я пока пояс Саньке нацеплю да зону огражу.

Через несколько минут проворный бригадир уже стоял вновь у лесов с початой бутылкой водки в руках. Вслед за ним прибежал и запыхавшийся мастер.

- Зачем это, а? – спросил Назар Семенович Матюшкина, тяжело переводя дыхание. – Ты что задумал это, а?

Вместо ответа Матюшкин спросил у бригадира.

- Принес?

- Принес, - ответил тот с чувством выполненного долга.

- Пей! – скомандовал прораб. – Пей, пей, не таращ зенки, пей, иначе сядешь у меня, как миленький.

Мало что понимая, да и не желая особо ничего понимать, положась всецело на волю начальства, Астапчук начал медленно тянуть большие глотки из принесенной бутылки.

- Ты что ж это, а? Ты что удумал?! – не переставал вопрошать Назар Семенович у прораба, давно разгадав его планы.

- Спокойно, Семеныч, не кипятись, – ответил прораб, - все будет в ажуре… или ты тоже сесть захотел, на старости лет?

- Хорош! – вырвал вдруг Матюшкин бутылку из жадно присосавшихся к ней губ Астапчука. – Хорош, а то Саньке ничего не достанется.

- Саньке? – переспросил удивленно бригадир.

- Саньке, Саньке, - раздраженно подтвердил Матюшкин, - вы же вместе с ним пили. Ну, давай, угощай друга.

Астапчук нехотя, с отвращением, но все же начал исполнять требование прораба. Нагнувшись над трупом, почти не глядя на него, он стал вливать водку в его, запекшийся кровью, полуоткрытый рот.

- Ты что ж это делаешь, а? Мразь ты, мразь! – закричал Назар Семенович и кинулся на прораба с кулаками.

Матюшкин, ловко увернувшись от ударов, сам влепил пощечину мастеру, потом, одумавшись, обхватил мастера руками и зашипел ему в ухо.

- Не глупи, Семеныч, не глупи! Ты же взрослый умный мужик, жизнь прожил, ты же понимаешь: если мы не отмажемся, нас всех пересажают, всех. И меня, и тебя, и этого раздолбая бригадира. Саньке ведь уже все равно, а у тебя внуки. Или ты забыл, что у тебя внуки? Забыл?! Ты что, хочешь внуков своих без дедушки оставить?! А?! Что?!

Назар Семенович затрясся вдруг, и на глазах его выступили слезы.

- Мразь ты, мразь, - повторил он уже тихо сквозь слезы. - Санька ж сроду никогда ничего не пил. Мразь ты…

- Ну вот и славно, вот и умница, - сказал Матюшкин, освобождая обмякшее тело мастера из объятий и похлопывая его по плечу, - вот и молодец. Возьми себя в руки и успокойся. Все будет в ажуре. Присядь, отдохни, а я пока сбегаю комиссию вызову: уже можно.

Ноги у Назара Семеновича ослабели и подкашивались в коленях. Он послушно опустился на сырую холодную землю прямо на том месте, где стоял, глядя неподвижно в одну точку. Когда приехавшее высокое начальство обращалось к нему, он ничего не отвечал и только молча подписывал то, что от него требовали, еле шевелившейся рукой своей.

- Шок у него, шок, - объяснял, полностью протрезвевший к тому времени и полностью владевший ситуацией Матюшкин. – У него уже внуки такие как Санька, сами понимаете. Да и родственник он ему какой-то там, кажется, дальний…

Когда тело Саньки грузили в карету скорой помощи, губы мастера беззвучно прошептали.

- Прости меня, Санька.

И из глаз старика вновь потекли слезы.