Летающая корова

Проснулась, как обычно, рано. Будто выскочила из небытия. Сны, конечно, я видела, но, открыв глаза, моментально забыла их содержание. Посмотрела на электронный календарь и поняла, что семьдесят, с гаком, лет назад, в этот день уже шла война.

Мысленно, в галерее ушедших в иное измерение, дорогих моему сердцу людей, выделяю отца. Благодаря сделанным в разные годы его жизни фотографиям, мы имеем возможность повидаться, когда я открываю альбом.

На снимках, сделанных в конце 40-х годов, у худющего папы осиная талия перетянута ремнем; из ворота гимнастерки штырем торчит тонкая шея, на голове примостилась маленькая такая фуражечка. Лицо осунувшееся, на лбу морщины, щеки впалые, и, конечно, пышные усы под носом, непременный атрибут офицеров всех времен и народов. Можно подумать, что на карточках запечатлен сорокалетний мужчина. А капитану было тогда 26 лет. Куда ему до нынешних "качков", его, тогдашнего, одногодков. Упитанных, гладких, танками идущих по жизни к заветной цели: "бабки", "телки", хата на Канарах и прочие атрибуты крутого мачо --Героя нашего времени. Возможно, одна, без памяти влюбившаяся "телка" родит кому-нибудь из них дочь. И она будет вспоминать своего папу-громилу, с тоской и любовью, разглядывая уже не снимки, а голографические картины. Время течет, все быстро меняется и забывается, если помнить некому.

На фотографиях, начала пятидесятых годов, присланных из Порт-Артура, папа круглолиц, выбрит и одет в цивильный, видимо, модный тогда костюм, с широченными брюками. Обычный тридцатилетний мужчина. Так же он выглядит и в парадной шинели, когда ему было уже сорок лет. Только выйдя на пенсию, он опять отращивает усы. Ежедневно холит их, лелеет, часто перекрашивает, превращая седую растительность, то в отчаянно рыжую, то в беспросветно черную.

В конце 80-х годов, с очередной встречи ветеранов, он принес цветную карточку, где его сфотографировали в темно-изумрудной парадной форме тех времен. Из-под околыша фуражки лихо торчат неуставные молочно-белые кудри. И неизменные усы на постаревшем лице. С черно-белой групповой фотографии 1990 года, все его соратники, расположившиеся на лестнице какого-то НИИ, смотрят прямо в объектив, а бородатый, папа, кому-то улыбаясь, позирует в профиль. Бороду он опустил незадолго до ухода в иной мир.

Всю жизнь однофамилец товарища Жукова верой и правдой служил Отечеству. Где его только не носил служебный долг. В детстве я редко видела дома своего капитана. Зато, когда он приезжал, наступал праздник. Мы ехали в Парк культуры и отдыха, имени Горького, и оттягивались там по полной программе. На аттракционы, имитирующие фигуры высшего пилотажа: "иммельман" и "бочка", шли первыми. Папины награды охлаждали пыл стоявших в очереди любителей острых ощущений. Затем неслись вдоль по Москве-реке на четырехместном прогулочном катере (в начале 60-х годов ХХ века были такие маломерки). Суденышко подпрыгивало и, мгновенно, приземлялось, тогда вверх подбрасывало нас, и мы в унисон кричали водителю: "Поддай жару". Вечером, непременно посещали цирк-шапито. Потом, уставшую, полусонную отец сажал меня на плечи, и мы шли ловить такси. Все это сопровождалось мороженым эскимо, газировкой, свистульками, типа "тещин язык", бумажными мячиками на резинках, и леденцовыми петухами на палочках.

Никогда не нежусь в кровати. А в этот день залежалась, мысленно листая семейный альбом. Скелет мой захрустел костями, суставы и мышцы заохали, поднимая отяжелевшее тело с матраса. Раскочегарившись после душа, собираюсь, как обычно, одновременно, готовить завтрак, обед и ужин, заодно поливая свой мини сад-огород на балконе. Благо, он на кухне находится.

Частенько, ко мне прилетает столоваться Ворона, живущая неподалеку. Но посадки мои не трогает. Если видит, что на кухне кто-то есть, и оставленную ей снедь не берет. Однако в этот памятный день продуктов мне хватило только на бутерброды.

Пока чайник закипал, вошла в Интернет. Астрологи предупредили, что день будет "не подарок" для моего знака зодиака. Лучше из дома не выходить. Отложив посещение Серебряного бора до лучших времен, вернулась на кухню. В холодильнике - "шаром покати!" "Это хорошо", - подумала я, -- «Появилась возможность его отключить. Бедняга давно не оттаивал».

Когда морозилка, наконец, "проплакалась", взяв костыль, пошла на "охоту". Войдя в "Пятерочку", отправилась в круиз по магазину. Ценники порадовали большим выбором дешевых продуктов. Без эксцессов, оплатила товар в кассе и благополучно притащила добычу в свою берлогу. Борьба за существование завершилась успешно. Нигде не споткнулась, ни с кем не поругалась.

Протерев насухо внутренности милого, но "холодного, как айсберг" друга, загрузила его "по самые уши". Решив, наконец, расслабиться, опять села за компьютер.

Электронным динозавром обзавелась в 2006 году. Трепеща от радости, получала его в "Центре по реабилитации инвалидов". Сей благотворительный орган располагается и действует в обычной московской квартире, где с тремя детьми и женой проживает его создатель Александр Филиппов. Списанный, за ненадобностью, электронный хлам, причудливыми скалами громоздится повсюду. Семья как-то приспособилась. Наверное, они все святые люди.

Альтруист, будучи еще и докой, собственноручно приводит в рабочее состояние процессоры и мониторы, допотопных марок. А затем бесплатно раздает инвалидам всей страны. Им только нужно раздобыть в своем социальном центре ходатайство. Что не всегда вызывает энтузиазм в душах чиновников, задействованных в социальной сфере. Мне, например, они заявили, что компьютер есть роскошь, а не ежедневно потребный инвалиду предмет. После краткой беседы с Александром Владимировичем по телефону, ходатайство мне моментально написали и выдали на руки.

Однако, доставив домой электронного динозавра и, приступив к работе на нем, поняла, что монстр так и не ожил. На помощь пришел мой брат, трудно сказать какой -юрдности. Он-то и оживил усопший агрегат.

Надела наушники, и, найдя в Интернете Эллу Фицжеральд, погрузилась "в бочку с музыкальным шампанским". Опять вспомнился папа.

В начале Перестройки ему, в День победы, принесли из военкомата посылку с немецкими продуктами. Вскрыли, а он заплакал.

Любимая певица меня успокоила. Однако поясница заныла от долгого сиденья, и я переместилась на кровать. Включила телевизор.

На экране фашисты расстреливали Ефима Фомина, комиссара Брестской крепости. И, хотя я никогда не была его соратницей по партии, ярость благородная вскипела во мне, как волна. Появилось непреодолимое желание немедленно раскидать глумливых "гадов", в разные стороны, и спасти героя. Случайно, бросив взгляд на трюмо, увидела в его зеркалах отражение окна, луны и моей, слабо освещенной пятидесятилетней, с большим гаком, физиономии, которой давно не занимались косметологи. Неполная луна, телепатически передав мне свой мудрый совет: "Остынь, подруга, тебе не три года", - скрылась за плотной вуалью черного облака.

В длинном послужном списке бывшего кадрового офицера, имеется и такая любопытная запись: с мая 1943 по июль 1944 -- офицер глубокой разведки, разведотдел Центрального фронта. Вообще-то он всю жизнь был связистом. Однажды, в свой день рождения, 7 ноября, повез меня на Парад. Наш "газик" пропустили прямо на Красную площадь. Папа ушел, как позже выяснилось, налаживать связь. Благодаря его работе, голос тогдашнего маршала, объезжавшего стройные квадраты войск, звучал громко и внятно. Машина стояла прямо на Красной площади. Сидя в кабине, я, четырехлетняя девочка, с любопытством разглядывала диковинный дом, бордового цвета, с пирамидками на крыше, почему-то покрытыми еще не выпавшим снегом. Затем появились демонстранты. Они галдели, смеялись, плясали. Кругом было много красного цвета, бумажных и живых цветов, транспарантов и портретов, на которых красовались портреты бородатых мужчин. Водитель-солдат, отвечая на мои вопросы, рассказывал: "Это вожди мирового пролетариата: Маркс, Энгельс, Ленин». А народ ликовал. И я, но молча и за стеклом. Помню, что очень боялась покинуть машину и оказаться в хотя и веселой, но толпе. Пришел папа, принес удивительные леденцовые апельсины и плоские круглые конфеты на палочках. Пробок тогда не было. Домой доехали быстро. А там, нас ожидал уже накрытый белой скатертью, добротный квадратный стол, со множеством всякой вкуснятины, приготовленной мамой, не ушедшей на свою работу по случаю праздника, и любимой моей подругой бабушкой.

В справке №141, выданной войсковой частью №55338, сказано, что папа, в период с 07.07.1954 по 15.10.1954 года находился на войсковых учениях в Тоцких лагерях с применением атомного оружия. Как-то я прочитала его воспоминания об этом периоде жизни.

"Во время взрыва находился в кузове приемной машины радиостанции РАТ в открытом канонире. Запомнил: грохот и сильные толчки. Наблюдал образовавшееся облако. Оно крутилось и вертелось, отливая всеми цветами радуги. Особенно выделялись серый, огненные и фиолетовые цвета. Через два часа мы прибыли в эпицентр, где находились полтора часа. Земля, где когда-то рос лес, была лысая и как бы пухом покрытая. Из двух танков, один перевернулся и был оплавлен. 76-ти миллиметровые орудия были вдавлены в землю. Стояли указки, на которых значилось 0,1-0,2 рентгена. Со мной были Федотов Б.Т., Пеньшин И.Д., Кандаков Г.П., ст. лейтенант ГлушкинИ.М., ст. сержант Моисеев В."

"Господи!", -- вспомнила я тогда создателя, подумав об "эффекте бумеранга", -- "Не дай и нам, живущим во втором тысячелетии, увидеть эту жуть!"

Умирал папа дома. Шла Перестройка. Новые русские, как и хорошо забытые старые (во время гражданской войны), методично и со смаком молотили друг друга на стрелках. Законопослушные овечки, под мурлыканье Лени Голубкова, несли свои трудовые капиталы туда, куда советовал, новоявленный котик Базилио, в птичьем оперении. Короче, все были заняты и устремлены в очередное "светлое будущее". На подмогу к ближнему спешить стало некому. Однако на "скорой помощи" все же приезжали здоровущие медбратья, вкалывали в папину вену иглу, вводили из огромного шприца прозрачную жидкость и, молча, удалялись. Однажды вхожу в комнату, он не дышит, и глаза открыты. Я их закрыла, заплакала навзрыд и пошла за мамой. Тихо ушел наш ветеран. Так и не успев получить удостоверение Участника Тоцких учений. Да, что бы это дало? Поскольку он умер не 1 января 1993 года, а в начале 1992 года, памятник от государства, по нынешнему законодательству, ему не полагается.

Волчья тоска сгребает в охапку, окатывает безысходностью. Хочется завыть, протяжно и громко. На помощь приходит Гипнос. Окропляет меня водой из своего божественного источника, и я проваливаюсь в сновидение, соображая, что нужно сделать репортаж, дабы не забыть уникальное путешествие во времени.

Сначала я почувствовала, что громоздкое ныне тело, легко, как бывало в детстве, приподнялось над кроватью и плавно переместилось к потолку. Затем, пушинкой подплыло к открытой двери балкона и благополучно выпорхнуло на волю. Рукой, я случайно задела крону дерева, и услышала, а главное поняла, о чем начала хрипло каркать квартирующая там приятельница:

- Летают тут всякие коровы! Спать мешают.

Я в долгу не осталась, зычно ответила:

- Карга ты, не благодарная.

И понеслась напропалую, куда глаза глядят, вытворяя в воздухе сальто-мортале. Зловредная птица заорала мне вслед:

- Баба Яга, между прочим, делает пластические операции и торгует Виагрой.

Летать во сне, что плавать наяву. Опорно-двигательная система не докучает, суставы не болят, одышка не мучает. "Хочу быть рыбой или птицей", -- во всеуслышание сообщаю я, зависнув над миром Большой медведицей. Или НЛО? Можно только предполагать, что они там зрят, те, кому не спится. Внезапно, земля начала приближаться, и я отчетливо увидела описанный папой полигон, но взрыв еще не произошел. Моментально трансформируюсь в змеюку Горыновну, должна же у легендарного пресмыкающегося быть одноголовая супруга! Вот, только где он, этот Змей? Наверное, у Бабы Яги околачивается. Преобразившись, иду на снижение.

Мой капитан сидит в открытом кузове машины. Протирает носовым платком стекла бинокля. Напротив, расположились его сослуживцы, и зачаровано наблюдают очевидное, но невероятное зрелище, происходящее у их друга за спиной. Чудо-юдо осторожно берет его огромными когтищами и молниеносно взмывает ввысь, изо всех сил махая перепончатыми крыльями.

"Полундра! Сарынь на кичку!", - победоносно кричу я, и уношу опешившего отца прочь из проклятого места, туда, в свое детство, в наш любимый Парк культуры имени Отдыха.

Проснулась я, как обычно, рано, но на полу. Насмерть, слава богу, не убилась, однако пришлось весь день отлеживаться и втирать в тело обезболивающие мази. Телевизор включать не хотелось.