Звезда Симурга

Сауле Сулеймен

Звезда Симурга

Simurg's Star

Тахиру Узденову

* * * * *

- С Рождеством! Всех с Рождеством! – пробежали с криком, по мощенной булыжником, извилистой улочке, неугомонные мальчишки.

Тихо и невесомо летели снежинки за окном. Рим встречал утро декабря. На золотом куполе собора святого Петра спала стая голубей. Продрогший воробушек опустился на резной подоконник, что отделял промерзшее стекло от облупленных кирпичей, давно уже оседающего к земле, дома.

Старик отошел от окна. Деревянные половицы громко скрипнули, прогибаясь под шагами некогда известного на весь Рим, дирижера. От былой славы, как и от былой горделивой осанки, ничего не осталось. Годы сгорбили спину, нищета прорезала изломы морщин на усталом лице, седина покрыла оставшиеся пышными усы и бороду, но ей не суждено было коснуться головы, на которой не осталось волос.

- Тише, тише, не надо так громко, - уговаривал половицы старик. Его пальцы сделали еле заметное, привычное движение, почти рефлекторное, словно нащупывали свое продолжение – тонкую палочку. Палочку, диктовавшую музыку.

– Не надо шуметь. Мы начнем разговор.

Старик остановился в середине комнаты. Там, в самом центре, образовали круг, подобно оркестру, ветхие, потертые, забытые временем предметы: выцветшие фотографии друзей, истрепанные ноты, какие-то письма с высохшими каплями слез на полях и размытыми чернилами; стихи, набросанные торопливым почерком, пытающимся не забыть дорогу мысли, на бумажных салфетках; портреты великих людей и свечи, горящие хрупко, танцующим пламенем в неслышных вибрациях первых утренних лучей зимнего солнца. И, главное – музыкальные инструменты: женственные скрипки с потрескавшимся лаком, изящная и трепетная флейта, грузный контрабас, меднотелый саксофон, солдафоны-барабаны, разочарованная и уставшая гитара…

Предметы. Предметы. Предметы. На кои никто бы и не обратил внимания в повседневности восприятия. Не придал бы значения их ценности или смыслу.

- Я помню, помню, - старик прошел в середину круга и сел на темный стул.

- Помню, друг мой, уважаемый Пифагор, что все на свете подчиняется закону чисел. Ты прав. Я не спорю, - старик набил трубку, обращаясь к портрету великого орфика.

Спустя мгновение завитушка дыма поднялась вверх, и пролетела над кругом «избранных».

– Вот и господин Шуберт, в согласии, кивает головой. Речь не об этом. Ах, если бы числа могли вернуть всех тех, кто покинул меня! К сожалению, они не могут.

Старик выдержал паузу. Было слышно, как тикают часы на каминной полке.

- Однако следует согласиться с господином Эйнштейном. Он прав – возможно! В этом главные помощники – слова! Они складываются в стихи или в песни. Мои друзья оживают в них… н-да…- старик потер озябшие руки.

– А помните, помните, какие мы были молодые? Как горели в желаниях… как боролись… спорили.…Да. Да. В этой комнате подчас собирались десятки людей. Хм… близких мне по духу. И мы, – старик резко соскочил со стула, – мы творили! Мы были соучастны! Рождались картины, полотна, рождалась музыка дождя, слагались стихи.

Дирижер встал и поднял правую руку. Палочка замерла над его головой.

- А любовь? – он обратился к скрипке. Провел пальцами по воздуху, будто начал дирижировать оркестром. – Любовь… - палочка в руке сделала взлет и развернулась в сторону флейты.

В комнате зазвучала музыка. Музыка вернувшихся друзей. Музыка сросшихся гитарных струн, перебитых безжалостным временем; музыка поэм, стертых в памяти; музыка цветов и трав, пробившихся к солнцу.

– Анданте, анданте, друзья мои…

Дирижер говорил для своего невидимого оркестра. Он распрямил плечи, движения рук становились уверенней.

- Она приходила ко мне в темном шелковом платье. А на ее шее переливался лунным светом жемчуг… Она … моя неповторимая… моя муза, - палочка дирижера слегка коснулась черно-белой фотографии молодой женщины. От движения палочки, от порыва, зашелестели ветхие, полустертые ноты.

Музыка стала громче. Картины наполнили всё вокруг. Мелодия лилась, и переливы звуков повторяли полет стремительных белых птиц; удары, бьющихся о песчаный берег, синих волн; движение зеленой травы, стелющейся по влажной земле; весенних грозовых облаков, скользящих под радужной аркой.

- А ещё мы страдали… Скерцо, господа! Да, мы страдали! – дирижер повернулся к маленькой бронзовой статуэтке всадника, раскинувшего руки в попытке обнять небо. Вступили барабаны и литавры.

– Ты помнишь, Давид, как мы страдали!? – дирижер покачал головой в сожалении. – Страдание чистило душу. Лепило нас и твою глину. Оно било, ломало, бросало нас на колени.… И мы вставали. Рождали шедевры. И плакали. Ты плакал над столом, когда горела последняя свеча… Я плакал…

Дирижер откинул голову. Закрыл глаза. Открыл их и продолжил.

– А ты? – обратился старик к портрету аль-Фараби. – Ты, помнишь? Как много мы совершали ошибок. Потом ты рассказывал нам таинства по ночам. Я строчил вслед за тобой какие-то законы строения мира, не успевая, торопясь, а ты успокаивал меня и приговаривал: «Получится, верь…»

- А ты? Ты, друг мой, - дирижер дотронулся палочкой до фото друга, - ты приходил ко мне.

Дирижер вновь поднял палочку.

- Аллегро! Аллегро, маэстро! – обратился он к тому же портрету. – Мы пили вино, курили гаванские сигары и спорили о поэзии. Ты делился со мной всем наболевшим: радостью открытий, переживаниями, неуемными страстями, неудачами, победами. Ты ревновал своих женщин ко мне! – дирижер улыбнулся. – А теперь ты уехал. Конечно, конечно, другие города! Тебя всегда тянуло странствовать по свету. Где ты сейчас?

Взор его обратился к фотографии, на которой смеялись и дурачились друзья.

- Микаэле, Микаэле…ты боялся морозов, но слагал великие стихи! - старик начал обращаться к каждому на фото. - А у тебя, Филипп, была глупая жена. Глупая, как курица. Она не любила тебя, ты знал и все равно писал гениальную музыку. А ты, Энрике, спас мне жизнь. И никогда об этом никому не говорил.

Старик продолжал дирижировать. Музыка лилась, летела, кружила вихри.

- Денис умер молодым. Да, самым молодым среди нас. Хотя, не верно. Он остался молодым. Самым молодым среди нас. А потом еще один. И еще. Ты собрала свою жертву? – он обратился к средневековой иллюстрации на раскрытой странице Библии. На ней была изображена Смерть. Дирижер негромко рассмеялся. – Почему не берешь меня? Я так устал провожать! Устал…

Старик опустил руки. Опустил голову. На мгновение стало тихо.

– А ещё вы смеялись надо мной, - старик смахнул слезу. И вновь поднял руки и голову. – Но я не в обиде. Смеялись над моей наивностью и пафосом. Смейтесь!

Зазвучал туш.

– Смейтесь. Молю вас! Сме-е-е-ей-тесь… только не покидайте меня! Я хочу слышать ваш смех.… Как это было давно. Как это сладко! Каждый из вас, талантлив! Каждый из вас слаб и раним. Каждый из вас показал мне, куда идти и каким быть! Что я без вас? – слезы катились по сухому морщинистому лицу.

- Как я люблю вас, друзья! И скучаю…

Неожиданно музыка смолкла. Её резко прервал стук. В дверь требовательно, без остановки, стучал худенький кулачок девочки подростка.

- Откройте, дядя Ринальдо! Это я, Карминья. Я принесла Вам хлеб и молоко.

- Больно нужно ему! – прокричала толстая соседка, что вешала нескончаемое белье на грязную балконную веревку. – Ему нужно не молоко, детка, а вино. И не хлеб, а табак! Старый пропойца! – грузная кухарка отряхнула огромную простыню и та, белым полотном стала почти незаметной в пелене снега, падающего на мостовую.

- Проходи, проходи, дорогая, – дирижер открыл дверь, принял корзину из рук девочки. – Не слушай ее. Эта женщина устала от жизни и поэтому сердита на весь мир, – он пропустил девочку в комнату, – ты не будешь такой. Ты всегда будешь доброй и милой. Правда?

Карминья улыбнулась, развязала платок и присела на ящик с книгами.

- А что с твоей мамой? – спросил старик.

- Она заболела, и сегодня я принесла Вам завтрак. А почему Вы не топите камин? Холодно, - Карминья поежилась.

- Огонь трещит и мешает моей беседе. Нам нужна тишина.

- Кому? – удивилась Карминья.

- Моим друзьям, - дирижер сделал жест, обводя рукой круг в середине комнаты.

- Это Ваши друзья?

- Да?

- Ради них Вы мерзнете? Они так важны для Вас?

- Как жизнь.

- Почему?

- Не знаю. Оставим это. Устраивайся удобнее и раздели со мной трапезу. А пока ты ешь, я расскажу сказку.

- Сказку? – Карминья рассмеялась. – О чем?

- О ком, - поправил дирижер. - О Симурге.

Легенда о Симурге

* * * * *

В начале времен Создатель оглянулся. Такое случалось с ним редко.

- Хм, - промолвил он летящим облакам, – я придумал небо и землю, я создал животных и птиц. Затем появились, по моей воле, моря, океаны и реки, леса и поля, чтобы был им дом. Наконец, я создал человека. Заметьте, - обратился Бог к легковесным и не раздумывающим облакам, - человека – не как венец творения, а как последнее звено в цепи. А то он позже всё напутает и поставит себя во главу этого смешного понятия «эволюция», которое придумает сам же.

Создатель легко рассмеялся.

- Но чего-то все, же не хватает. Некой загадки.… Да, конечно, много позже человек начнет создавать их: придумает лабиринты, шарады и ребусы. Ему это нужно. Он ведь еще дитя. А дитя, как известно, любит играть. Мне бы хотелось сотворить такое…. Чтобы потом и человеку было сложно угадать, – Бог лукаво улыбнулся и взмахнул рукой.

Так появился Симург. Так появилась невиданной красоты птица. Оперенье ее переливалось, и блеск освещал звездные ночи, крылья затмевали величие Солнца, а сила и мощь сотрясали землю. Одним взмахом Симург пересекал полнеба.

- Ну, что ж! Я доволен! – воскликнул Создатель.

И создал гору Азим, поддерживающую небеса.

И сделал Симурга царем птиц.

И подарил ему гору Азим, для вечной жизни между небом и землей.

- Что буду я делать, о Бог мой?! – спросил Симург Творца.

- Охранять небо и подступы к нему. Это твои владения, – указал Бог на семь сфер.

И Симург приступил к своей задаче. Летели века. Мелькали тысячелетия. Ничто не смущало Симурга. Ибо он знал своё предназначение. Сменялись эпохи, исчезали цивилизации. Симург принимал это, так как понимал, что всему свой черед. Промелькнули времена огнедышаших мудрых драконов, холодных расчетливых змей, времена анархичных дурных обезьян, а затем бешеные табуны диктовали законы. И вот наступила эра Птиц. Они создали свои государства, возвели границы, написали своды правил. Но не было мира и понимания между ними. Как следствие этого наступил голод и разорение. Реки сносили города, пожары уничтожали поля, а ленивые и глупые источили государство. Птиц охватило отчаяние.

Однажды, облетая владения,  дозорный стаи нашел неописуемой  красоты перо. Оброненное Симургом.

- Это перо Наимудрейшего из мудрых! – воскликнули попугаи.

- Это перо прекрасного Идеала! – заявили павлины.

- Это перо обронил настоящий Воин, - утверждали орлы.

- Надо найти и спросить у него совета, как обрести согласие. Мы попросим - пусть станет нашим царем, - решили совы.

Вдруг раздалось сухое карканье в углу.

- Это – перо Симурга, - произнес старый ворон.

- Симурга? – удивились пернатые. – Кто это? И где найти его?

- Я был еще маленький, когда однажды моя мать указала мне вверх, в небеса. Там парил огромный и прекрасный Симург. Он – лучшее творение Великого. Он обладает мощью, способной восстановить все разрушения, он умен и знает тайны бытия, он прекрасен, потому как пьет из родника синих гор. Он щедр и великодушен, ибо охраняет небесные чертоги… - пока ворон закончил фразу, он слегка задремал. Старость, что поделать! Один из птенцов беркута слегка клюнул его в лапу.

– Ох, - проснулся ворон, – простите, отвлекся! Видите, там, высоко в небе горит звезда, - закряхтел ворон, но продолжил свое повествование. – Во-о-о-он, та, что изливает яркий свет… к ней не так просто добраться! Преграды… Опасности… Тяжело… - вздохнул он.

- Мы ничего не боимся! – воскликнули соколы. – Но, что нам с этой звезды?

- Это – звезда Симурга. Всякий раз, когда наступает ночь, он летит к ней. И черпает в ее свете мудрость и силу. Держите свой курс туда, - махнул черным, не седеющим крылом старый ворон в сторону звезды.

Птицы, которым постыли раздоры, решились на поиски мудрого правителя.  Как водится, далеко не все горят желанием совершить непростое путешествие, однако большой, полный решимости отряд отправился в путь. Орлы, соколы, беркуты, журавли и аисты, прочие птицы, большие и малые, старые и молодые – сотни их объединились для достижения общей цели.

Долго летели они. Поднимались выше и выше. И открылись перед ними врата неземных чертогов. Предстали пред ними семь небесных долин.

- Далеко мы забрались, - заметил орел.

- Назад нам нельзя, - прощебетал стриж.

- Надо преодолеть эти долины. Видимо за ними и находится звезда Симурга, - решили все.

Первая долина была полна лесов, изобилующих великолепием жизни. Аромат цветов дурманил, а гибкие лианы не давали возможности продвигаться вперед. Лабиринты высоких зеленых деревьев водили по кругу.

- Останьтесь, останьтесь, - шептали они. – Получите наслаждение открытий, ищите вечную истину. Забудьте о прочей жизни. Есть только одно счастье – поиск. Выбор пути. Пока вы ищите, вы молоды! Время остановилось в наших кронах. Старость никогда не наступит. Есть ли большее наслаждение, чем бродить из года в год по нашим тайным тропам? Вопрос-ответ, ответ-вопрос, – шептали они и за ними начали вторить птицы. – Наслаждение искать, наслаждение находить…- повторялся зачарованный птичий гомон в лесах.

Птицы запутались в кронах.

- Это – Долина Поиска, - произнес журавль. – А кому, как ни журавлю, странствующему вечно, известно, что такое поиск?!

Журавль сбросил с себя оковы лиан и взмахнул крыльями.

– Вот – ещё одно перо Симурга! - радостно воскликнул он и подхватил свою находку. Перо озарило светом птиц, разбивая чары Долины поиска. Перо было красивым, с редким росчерком черной вязи на переливающейся палитре цветов самого пера.

- Летите вперед! – произнес журавль. – А мы, журавли, останемся здесь. Это – наша долина.

- Вперед! Вперед! – кричали птицы.

-Летим дальше, - указал орел путь к следующей долине.

В долину, что отливала свежим маслом красок, где текли реки акварелей, и стелилась трава мягких кисточек, на меловых берегах.

- Что это? – удивились птицы, пораженные обилием цветов, оттенков и красок.

Птицы опустились на траву. Здесь царило Удивление.

- Удивительно! Удивительно! – крякала дикая утка. Она прошлепала по разноцветному берегу, поближе к лазурной воде. Вслед за ней двинулся косяк.

- Интересно. Интересно, - защебетали воробьи. Они, как всегда, стайкой, вспорхнули в сторону от картин, на которых сюжеты были полны движения и жизни.

– Смотрите, это – сокровищница Востока, а это – морские глубины, в них невиданные доселе чудища. А это, это... – в удивление широко распахивали глаза птицы, и взмах крыльев становился чаще и сильнее, - это – вся история мира, заключенная в стеклянный шар. А это – непонятные нам машины. А здесь, – кричали от восторга птицы, - здесь нити поступков, а здесь – дороги из новых открытий. А это родник, водой которого нельзя напиться. Хочется еще и еще удивляться всему и всем.

- А это наши сны! – произнесли другие. - Но как? Как? Реально ли это? Что наши сны находятся рядом с нами?! - кричали птицы и даже не замечали, что сны не только находились рядом, но и окутывали их тончайшей пеленой тумана.

И в этом тумане сладко засыпали птицы.

- Проснитесь…- еле слышно прошептала дикая утка.

Она с трудом подняла голову и во мгле, уже густой и плотной, но всё также мерцающей картинами переливающихся сновидений, заметила перо.

– Я нашла еще одно. Берите его и летите, а мы утки останемся в Долине Удивления.

Утка с трудом дотянулась до пера Симурга и подняла. Мгла начала рассеиваться. Родник перестал бить. Птицы приходили в себя. Но не все. Вокруг родника яблоку некуда было упасть, от уснувших навеки птиц. Второе перо Симурга отливало бирюзой, с золотыми прожилками и крапинками солнечных дождинок.

- Надо лететь, - хрипло прокричал орел.

Он поднял стаю в дорогу. Дорога привела к третьей долине. Та долина была покрыта тростником и папирусом, растущими на берегах полноводной реки. Воды её были темными. По почти черной зеркальной глади, скользили царственные розовые и белые лотосы. Тишина и покой торжествовали в этой долине. Повсюду лежали раскрытые книги, исписанные чьей-то рукой манускрипты, рукописи и ветер переворачивал желтые страницы огромных талмудов. Звучал григорианский хор…

* * * * *

- Дядя, Ринальдо! А что такое григорианский хор? – перебила повествование Карминья.

- А? – растерянно переспросил дирижер. Он с трудом очнулся от сладости своей сказки. – Григорианский? Не важно, дорогая, не важно… - старик махнул рукой и продолжил.

* * * * *

В Долине Познания птицы начали изучать книги. Зрение их испортилось от бесконечного чтения, тела иссушились от многочасовой неподвижности, чувства покинули их. Они писали книги, научные трактаты, создавали лаборатории, крутили модели планет, настраивали микроскопы. Для птиц стало важно лишь одно – познание. И возможность делиться знаниями. Или щеголять ими пред другими. На бесконечных птичьих сборищах, которые они устраивали, дабы подчеркнуть важность своего познания мира. И они не замечали быстроты текущего времени. Пока однажды маленькая сова не наткнулась на новое перо Симурга. Оно было прекрасным, словно сотканным из серебра и лунного света.

- Летите, собратья! А мы, совы, останемся в Долине Познания. Ибо это наша участь. Стряхните с себя неподвижность, вспомните радость полета!

Птицы очнулись. Теперь они стали мудры.

- Вперед! Мы еще не достигли цели!

Вскоре стая добралась до еще одной долины. Она была воистину прекрасна. Драгоценные камни устилали ее тропы. Олени с изумрудными глазами горделиво застыли на алмазных камнях, серебряные ветви изящных ив играли в сапфировых реках с перламутровыми рыбками, золотые пчелы собирали янтарные капли меда с яшмовых цветов, на которых застыли капли бриллиантов росы.

- Как красиво! – воскликнули птицы. На их возглас в ответ заиграла чудесная музыка. Она лилась со всех сторон и заставляла трепетать их сердца.

- Это – Долина Любви… Долина Любви, - звучали арфы. – Останьтесь…

- Вам откроются тайны страсти, - шептали благородные фионитовые ирисы.

- Вы познаете, как сверкают грани чувств в нашей долине, - обещали хризолитовые нарциссы.

- Вы узнаете, как горит золото наслаждения… - заманивали рубиновые розы.

- Хотим! Хотим! – воскликнули птицы и устремились к розам, не замечая острых шипов, что ранили их. Кровь сочилась повсюду.

- О-о-о-о! Я погибаю, но это так прекрасно! – шептала в агонии ласточка, прижимаясь всем своим хрупким тельцем к алой розе.

- Остановитесь! – воскликнул голубь. – Перо Симурга! Еще одно…- он поднялся с ним над Долиной Любви и свет пера, отрезвил их.

А голубь заметил, как на пере остались капельки крови птиц, отдавших свои жизни любви.

- Улетайте, в этой долине останутся голуби и ласточки. Те, кто всегда готов на жертву во имя любви…- на прощание сказал голубь.

- Летим, - приказал орел и птицы, которых стало еще меньше, отправились дальше. К следующей долине.

Долина полная снега, покоя и одиночества. Холодные свет Луны озарил бесконечно пустую землю и острые скалы. Изнуряющие ветра разбили птиц на темные, опавшие силуэты. Каждая из птиц брела в одиночестве по серому льду, среди черных камней. Мысли каждой из них были где-то далеко. Кто-то «улетел» назад к дому, к покинутым семьям и теплым краям, к сытой жизни, и никто не искал призрачную птицу Симург. Кто-то был мыслями глубоко, в хмуром мире вины и обид, где битые стекла и лезвия ножей вонзались в плоть, и кровь стекала потоками в ненасытную землю. Кто-то искал себя в таинственных лабиринтах сознания. Кто-то кружился в шаманской пляске или истязал себя оковами. Иные равнодушно отворачивались в сторону.

- Это – Долина Отрешения, братья, - наконец произнес снегирь. – Надо покинуть ее. Ищите перо Симурга, оно поможет!

Но никто не отозвал на призыв. Тогда снегирь стал искать его сам. И нашел. Абсолютно белое перо. Перо огромной птицы. Свет, исходящий от него заставил всех очнуться.

- Надо покинуть Долину Отрешения. К ней готовы лишь избранные, - сказал орел, оглядывая всех.

- Мы останемся, - ответил снегирь. – А вам надо лететь дальше.

- Ваша судьба…- орел бросил клич, и стая оставшихся птиц поднялась в небо. Они покинули Долину Отрешения. И тех, кто остался в ней навечно.

Птицы летели дальше и даже не знали, что следующая долина будет еще опасней.

Она ждала их.

Долина Уничтожения.

Ее дыхание ворвалось в полет птиц резко, неожиданно, страшно. Будто повинуясь, чьей-то злой воле птицы стали убивать друг друга.

Убивать. Терзать. Мучить.

Птичий гомон, крики, гвалт несся со всех сторон в непроглядной ночи. Перья, кровь, остатки плоти летели вниз. И тот, кто минуту назад издавал вопль победителя, и гордо оглядывал растерзанную жертву, уже через секунды после торжества победы, оказывался, сбит и растерзан. Так продолжалось, пока орел не собрал все свои силы и не крикнул.

- Очнитесь! Вы! – и птичий гомон, повинуясь инстинкту подчинения замер. Наступила тишина.

- Перо! Перо Симурга! – крикнули соколы, протягивая орлу находку. Перо было огненным, его искры осветили тьму. А пламя обожгло ветер, усмирило и заставило спрятаться, притихнуть меж смертельно-опасных скал.

- Кто остается в этой долине? Кто будет стеречь ее смрадное дыхание, дабы оно больше никогда не коснулось никого на этом свете?

- Мы! - сказали грифы. - Несмирение течет в нашей крови. И жажда смерти. Мы есть разрушение. Гибель. Тлен. Никто лучше нас не справится с такой задачей. Мы останемся в этой долине.

- Да будет так! – сказал орел.

Вслед за ним поднялись оставшиеся в живых птицы.

И вот, на заре, после долгой ночи, одной из бесчисленных ночей пути, они достигли последней долины. Но уже не было сил, и не было желаний.

Пред тем, как вступить в долину, птицы стали держать совет:

- Мы многих потеряли на своем пути. Погибли наши братья, о нас забыли наши семьи. А стоит ли того цель? – кричали одни.

- Может быть, нет никакого Симурга? А старый ворон просто выжил из ума? – вторили им другие.

- Еще неизвестно, что это за звезда такая! Звезда Симурга…- проверещали скептики. – А вдруг она убьет нас?

- Те, кто не верит или сомневается, возвращайтесь! – ответил им орел. – А те, кто идет до конца, отправится дальше.

Небольшая стая птиц отделилась от общего собрания и полетела домой.

- Нас осталось ровно тридцать. Мы устали. Наша вера тает. Нет силы и нет надежды. Но мы пролетели огромный путь. Что получили в урок от этих долин? Вспомните! – взял слово беркут.

- Да. Было много всего, - зашумели птицы.

- Оглянитесь на свой путь, и вы поймете его смысл. Всё живое проходит семь долин. Путь очерчен: мы прошли через поиск. Не каждому дано такое.

- Это точно, - рассмеялись птицы. – Не дождевому червяку.

- Поиск привел нас к удивлению. Редкое качество живой души, - продолжил беркут. - Удивление породило познание. Познание – любовь.

- Это так, так! – закивали в согласии птицы.

- От любви мы пришли к отрешению, где каждый был равнодушен к суете и жил основным. Тем, что выбрал себе в удел. Мы пережили и уничтожение. Что ждет нас в этой долине, - беркут поднял крыло и указал им в сторону последней долины, - я не знаю. Но… нам надо стать одним единым целым, плечом к плечу, крылом к крылу, сердцем к сердцу влететь в эту долину. И если нам суждено погибнуть, то мы, хотя бы ощутим радость единства.…Эта долина, какой бы она ни была, станет Долиной нашего единства.

Птицы согласились. Они сплотились. Стали подниматься всё выше и выше. Они слышали дыхание друг друга, удары их сердец стали одним целым. И когда птицы взглянули вниз, то увидели тень своей стаи.

Тень приняла очертания огромной птицы, да и сама стая, слившись опереньем, своими телами и помыслами стала одной прекрасной птицей Симург.

- Это мы! Мы-ы-ы-ы! – раздался один общий крик…

* * * * * *

- Симург – это были они сами? – Карминья задумчиво смотрела, как горят дрова в камине. Как танцуют язычки пламени на изломах поленьев.

- Да. Симург – это они сами и каждая из них в отдельности. Только сами и вместе они стали той легендой, той силой, мощью и разумом, что всё время искали.

- Одно перо и еще семь перьев из долин, будет восемь, - загибала пальчики девочка. - А почему восемь перьев? – Карминья, как все дети любила задавать вопросы.

- Восемь… - дирижер обернулся в сторону портрета Пифагора. Взял в руки мелок и нарисовал на каминной доске восьмерку, как знак математической прогрессии. – Восемь – это число бесконечности… И любви… Это значит, что они бесконечны и любовь их друг к другу тоже должна быть вечной…

- Цели достигли тридцать птиц… Почему тридцать?

- «Почему?» – твой любимый вопрос?! – рассмеялся старик. – Дело в том, что «си» на древнем персидском означает - тридцать, а «мург» - птица. Каждое слово, особенно сказочное, несет в себе еще и тайный смысл, который надо расшифровать.

- Интересно…- девочка задумалась.

- Ка-а-арминья-я-я-я-я! Ах ты, лентяйка такая! И где тебя черти носят! Уже два часа прошло, как ее жду! Ну, я тебе задам! - раздался женский крик с улицы.

- Ой! Мне надо бежать! – Карминья подхватила корзинку и моментально скрылась за дверью.

Дверь хлопнула, топот детских ног, обутых в деревянные башмаки, скоро замер. В тишине почти опустевшей комнаты, где остался одинокий старик Ринальдо, прозвучал стук дирижерской палочки:

- Ну, что ж, друзья мои, продолжим.

2013 год