Белый и черный

Автор Константин Ковальков Ковальков.рф

В кронах деревьев раздался шорох и хруст, и какая-то мелочь осыпалась вниз и почти беззвучно поглотилась травой в метре от отца, который как раз завершил свой утренний молитвенный труд. Стоя на коленях, он стал осторожно раскачиваться с одного на другое, затем, перенеся вес на руки, он повернулся в сидячее положение и так, вытянув ноги, он смахнул соринки, налипшие к подряснику, и стал разминать коленные чашечки. В этот момент можно было бы совершенно безболезненно сделать замену их или ампутацию, так они затекли.

Поднявшись на ноги, отец еще немного размял колени и осмотрелся вокруг. Неподалеку в кустах копошился огромный белый медведь. И пока отец прогулялся до реки, что бы окончательно размять свои ноги, медведь пустился догонять его, когда отец уже дошел довольно далеко. Стоя на берегу, он слышал, как приближается с грохотом и хрипом это огромное творение, которое потом, едва не задев подрясника, со всей скорости обрушилось в воду, произведя настоящий шторм. Медведь с удовольствием погружался и выныривал, хрипя и удивляясь.

- Не пойму! – сказал отец, вытирая брызги с лица.

- Чего не поймешь, отец? – ответил звонкий женский голос.

- Хрупкая девушка, а плюхаешься в воду, как медведь. – сказал он с улыбкой.

- Я же медведь! – ответил счастливый голос, и медведь продолжал барахтаться, нырять, хрипеть, досаждая всей природе вокруг невероятным количеством брызг.

Так, мне представляется из ее рассказов, было у них по утрам. Они питались фруктами, отец, и огромный белый медведь. По средам и пятницам медведь ел один, зато на субботу и воскресенье они ходили гулять в джунгли, она говорила о какой-то заводи у подножья горы, где очень любил барахтаться белый медведь, в горной ледяной воде. Однажды они нарвались на волчицу с волчатами, которая, от страха перед медведем, кинулась очертя голову защищать потомство, но по молитве преподобного быстро успокоилась, и вскоре волчата лазили в медвежьей шерсти, как блохи. Они оставили им рыбы и ушли в радости.

Однажды весной к ним пришли туземцы, которые положили перед ними своего раненного товарища. Этого несчастного словно пропустили через мясорубку, он весь кровоточил, был уже без сознания и, по-видимому, потерял много крови. Отец делал молитву не то час, не то несколько часов, так она рассказывала, больной очнулся и лежал, улыбаясь на своих носилках из лиан. У него внутренности наружу, а он улыбается, как улыбается идущий на поправку больной навестившим его в больнице друзьям. Туземцы тогда осыпали медведя благодарностями, а отца похлопали по спине. Но через пару недель тот отмоленный пришел в составе всей своей семьи, с дюжиной детей, и поклонился в ноги уже отцу, видимо, как-то незримо чувствовал в тот день, через кого получает он помощь. Звали его Муги, отец, тогда не смог ему объяснить, что подлинный врач это некто третий.

Однако, вот что было потом. Начался тогда сезон дождей, для них это ничего не меняло, отец также стоял на молитве по нескольку часов к сутки мокрый до нитки. А белый медведь, это же белый медведь. Снова пришли туземцы с раненным товарищем. Снова отец молился долго, и снова щедроты Божии не замедлили.

Льет как из ведра, все мокрые до нитки, у медведя из ноздрей пар двумя струями, а туземцы спорят между собой над очнувшимся соплеменником.

- Что случилось, голубчики? – отец так и медведя называл, и вообще всех, «голубчики».

Туземцы в большинстве своем и в естественной для них логике убеждены были, что медведь не только виновник выздоровления обоих пострадавших туземцев, но, хуже, будто и самые увечья эти причинил тоже он, казнит и милует. Да еще ко всему языковой барьер. Муги на проотцовской позиции, но трудно с ним согласиться, не логично как-то. Нависли все над вторым исцеленным.

- Ну что, голубчик, хорошо? – спрашивает отец.

А видно, что хорошо ему, на нем места живого нет, а он улыбается, как собравший внимание младенец, и дождь ему по лицу хлещет и струится вода по его ранам. Они его спрашивают раз, другой, а он с усилием палец подымает и на отца указывает. Отец с медведем виновато переглянулись и промолчали. Аборигены, твердо усвоили, что медведь казнит, отец милует - обычный материал миссионера.

Осмотрели место последнего нападения. Дождь идет стеной, ничего не понятно, место происшествия ничем не отличается от любых таких же зарослей. Но, хотя все другие следы преступления смыты дождем, какая-то метафизическая память о случившемся тут осталась, и держит в легком напряжении спины собравшихся. В кустах шевелится что-то, все вздрогнули.

- Что там, голубчик?

- Отец, - медведь осторожно приблизился к кустам, вытянул нос, принюхиваясь. – Между прочим, я девушка! – он коснулся лапой той неспокойной ветки, словно это оголенные провода.

Туземцы переглянулись.

- Буа! – громко произнес один, и пожалел.

Перепугавшись, медведь отскочил сразу метра на три, что соответствовало его длине, случайно сшиб другого туземца, издал вопль, исполненный самых недоброжелательных эмоций, и спрятался за отца. Испуганный медведь производит впечатление жуткое, даже хуже чем, к примеру, разгневанный медведь. А еще туземцы поняли, что казнит и милует, по-видимому, один отец.

Поиски не представлялись решением, вытекавшим из обстоятельств, льет дождь, следов никаких, даже опытные охотники в лице туземцев, и довольно незаурядный нюх, каким наделен был медведь, все оказалось бессильно перед лицом сезона. Отец отошел в заросли сотворить молитву, когда вернулся, то ему показали найденные какие-то черные волоски. Право же это походило на алиби, седеющий отец и белый медведь облегченно переглянулись.

Рассказывая об отце, она часто говорила, как был подвижен этот человек, съедавший только несколько бананов утром. В нем была и бодрость, и даже какое-то озорство, и при этом его мудрость и смирение так изменили мою жену, что я теперь хочу быть на нее похож. У них был какой-то день, когда, а медведь не мог обходиться без этого, уж я знаю, они подолгу лежали на траве, монах и медведь глядя в небо, и отец выдерживал подвиг разговоров с моей женой, о чем придется. Не тогда ли он и поседел?

Не знавший уныния, отец и тогда не позволил дожидаться другого кровавого нападения. Они взяли Муги и еще одного туземца по имени Мугиолиму и вчетвером отправились в путь, поливаемые сезоном. Никто не имел представления куда идти. Отец велел медведю идти, покамест, куда угодно, а сам перебирал четками следом. Туземцы что-то пели, текст их песни на половину состоял из слова «муги».

Они с холма наблюдали свой самолет, который доставил на остров три года назад отца и мою жену, когда вернулся медведь, уединявшийся в кустах, и сообщил, что за ними точно кто-то следит. Туземцы захотели осмотреть место, откуда голубчик это заметила, но она не допустила. Пошли далее, смотрели, как плещется медведь в своей любимой заводи, пели «муги-муги» и были в радости. Она показала туземцам свои многочисленные рисунки, выполненные медвежьей лапой тут на камнях. Она рассказывала мне, как, рисуя глиной, преодолевала сначала мучительную неспособность видеть композицию целиком, а только в деталях. Со временем она научилась не только воспринимать картину, но даже смогла узнавать пять цветов. Здесь нужно знать мою жену.

Они были все еще у той заводи. Пока медведь барахтался в воде, туземцы собрали каких-то плодов и приготовили пойманную ими курицу специально для отца. Конечно, все ели и были в восторге. Туземцы внимательно слушали отца, пытаясь понять его жесты, исполненные терпения и любви.

- И там, и там, и везде, - говорил отец.

- И там? – спросил Мугиолиму.

- Там тоже, - согласился отец, - Но больше здесь, - и он похлопал его по груди.

Когда три года тому назад голубчик с отцом оказались на этом острове, потерпев крушение, она была, по ее выражению, несносной. Сначала они обошли остров кругом, и в конце пути нашли туземное поселение, встретившее их миролюбиво. Их накормили, однако наличие человеческих черепов, украшавших поселение, навело на мысль о каннибализме. Отец в любом случае не хотел оставаться в племени, поскольку все случившееся с ним отвечало его молитвам об уединении. Он скоро это понял и ушел в лес. Однако, уцелевшая с ним девушка, никак не хотела отпустить его от себя, и пошла за ним.

Наряд ее был непозволительно скромен, и аппетит ничем не ограничен, с розочкой и пирожным вместо мозгов. Она требовала от отца прокармливать ее, на том основании, что он мужчина. Отец взял уроки рыбной ловли у туземцев и ловил на гарпун для нее прибрежную фауну.

Так не могло продолжаться долго, вместо сосредоточенного молитвенного труда, отец превратился вскоре в слугу самого капризного из всех творений. Он принял это со смирением и радостью, однако, все его попытки сократить общение с ней, ни к чему не привели. Откровенно говоря, моя жена была в ту пору болтлива и чрезвычайно не умна. Отец ловил рыбу ей на восходе солнца, ей не нравилось, как она пропеклась, он взял уроки строительства у туземцев и возвел отличную постройку из пальмовых листьев и лиан, но на кровать для нее пришлось потратить вдвое больше времени. Просыпаясь там каждое утро, она находила приготовленный завтрак, но ее окружала дикая природа, наполняя ужасом воображение. Он отстроил забор кругом ее жилища, и молился о послании ему слепоты и глухоты, ибо моя полуобнаженная жена никогда не замолкала. Господь внял молитвам своего угодника.

- Отец, ребенок плачет! – объявила голубчик медведь.

Вдруг, не дожидаясь благословения, она пробежала над заводью ближе к зарослям, которые приветствовали ее рычанием каких-то животных. Когда она остановилась, вытянув морду наверх, звериный вопль прекратился и отчетливо прозвучал детский плач. Медведь кинулся в заросли, приведя в движение половину всей флоры острова, и все поспешили туда же. Когда мужчины добежали до леса, источник детского плача был уже за передними кустами, и они замерли.

- Помогите, - позвала голубчик, не решаясь пронести младенца через колючки, - Боюсь поцарапать его.

Они ворвались туда и увидели ее, как «Мадонну в гроте», с ребенком полугодовалым. Медведь уселся под дерево, и сорвавшийся поток дождевой воды с потревоженной листвы создал эффект сфумато.

- Отец, его принесла нам горилла, она там.

Под нависшими над ней лианами действительно лежала самка гориллы, которую словно через мясорубку пропустили – авторство не оспоримо, это он.

- Кто он?

- Навалингу! – многозначительно согласились между собой туземцы.

- Отец, ее нужно отмолить, я видела ее глаза!

Вернулись к заводи, костер догорел. Откуда он взялся, да еще в такой компании?

- Ты откуда, голубчик? – спросил отец, обращаясь к младенцу.

Но ребенок продолжал рыдать, пока отец не брался за четки, тогда он замолкал. Нужно было принимать решение, туземцы решительно хотели следовать за убийцей, голубчик медведь призывала идти по следам обезьяны, чтобы вернуть ребенка.

А между тем в поселении туземцев возвысил голос шаман. Он пел Муги, и водил погремушками, и открылось ему, что медведь исхитил двоих туземцев Муги, чтобы обратить их в капли дождя.

- Ранняя Муги, стань гориллой свирепой о детях твоих! Белые бока спустился от истоков небесной реки, чтобы взять сыновей твоих Ранняя Муги, там обратит он в ее потоки сыновей твоих Ранняя Муги! Мугиолиму – Муги, струи небесных вод!

И прочее в таком роде быстро подействовало на племя подобно разорвавшейся бомбе. Решено было снарядить поход, чтобы медведь не успел забрать на небо славных воинов, нужно его поразить прежде окончания сезона дождей. Группа туземцев отправилась возглавляемая Мугиулингу, сыном вождя, славным воином, великолепным стрелком и следопытом. В костер положили куриные перья, чтобы обмануть злого духа, поселившегося в жену Муги, знавшую о святости отца и доброте медведя. Шаман окропил храбрецов продуктами своих обрядов, жены наделили их своими амулетами, мальчики племени просили взять их с собой. Воины скрылись в потоках небесной реки, сопровождаемые трескотней шаманьих погремушек, чтобы вернуться с друзьями или погибнуть.

Тем временем, два туземца Муги и Мугиолиму отправились с отцом по свежему следу убийцы, а медведю с ребенком надлежало идти по следу обезьяны, чтобы вернуть малыша. Однако, голубчик подозревала что малыша возвращать некому, поскольку видела глаза гориллы в последние минуты ее жизни и точно знала, что обезьяна не крала ребенка, следовательно следы ее не приведут в родильный дом. Но благословение получено, надо идти.

Она обошла кругом в зарослях то место, где лежало тело гориллы, чтобы не травмировать детское восприятие и свое. Следы были оставлены животным в промокшем грунте, и потому были достаточно заметны. Ее ужасно мучила несправедливость, лишившая гориллу молитвы отца, которая могла бы спасти животное, которое, она точно это знала, не пожалела жизни за человеческого ребенка.

Ранняя муги - четыре воина, четыре быстрых. Они мчались неслышно через лес, не тревожа листа. И вот их мокрые копья сняли воду с травы, где они затаились. Попугай не услышал, как просвистело копье, но воды небесной реки помешали Мугиулингу прицелиться, и он промахнулся. Белые бока помчался с ревом. Он несет своего ребенка.

- Кто вы, что вам надо? – спросила она, задыхаясь, а в ответ угрожающе надвигался шорох листвы и силуэты туземцев за серой стеной дождя.

Она выбежала к морю и помчалась вдоль песчаного берега. Тогда она увидела мой самолет, уже заглушавшим свои двигатели в какой-нибудь сотне метров от нее. Она вбежала в воду, показывала ребенка. Мы, видя такое необычное преследование, поспешили добраться до берега. Конечно, ей некогда было нас ждать, и она бежала дальше, пока снова не скрылась в лесу. Скоро за ней скрылись ее преследователи. Вскоре в ногу ей угодила стрела, и в ней стала появляться ярость.

И она бежала дальше через эти кусты, ударяясь и падая. Затем, она почувствовала тяжесть во всем теле, остановилась. Перед глазами все поплыло, ноги подкосились. Упав, она смирилась с участью той обезьяны. Она еще была в сознании, когда перед ней выстроились мокрые ноги тех туземцев, с неухоженными ногтями. Двое подняли ее лапу, а третий взял младенца, который приветствовал дикарей в высочайшем регистре.

Пропеллеры самолета еще вращались, когда я, одев спасательный жилет в оранжевых полосках, с обрезом пустился вплавь. На берегу я, не заходя в заросли, бежал какое-то время по пляжу, надеясь услышать что-нибудь за кустами. Пробежав метров триста, я ничего не услышал и все-таки вбежал в джунгли, пытаясь при этом снять жилет, в котором запутался. Еще метров двести я пробирался в глубь острова насквозь мокрый, побеждая заросли и в неравной схватке со своим спасательным жилетом. Тут меня оглушили ударом по голове. А что вы хотели, я менеджер по продаже недвижимости, в своей области лихой казак.

По-видимому, голубчик жена моя пришла в сознание быстрее, чем я. Яда стрелы не хватило, что бы умертвить белого медведя, но самочувствие было так себе. Когда я пришел в себя, то увидел добрейшее лицо отца. Два туземца с виноватыми лицами стояли рядом.

- Ну вот, пришел в себя, голубчик! Какой же он навалингу, он хороший! Развязывайте его, эти веревки снимайте!

Туземцы стали меня развязывать, и я заметил по их глазам, что не особо-то сняты с меня подозрения в навалингу, что бы это не значило. Отец куда-то торопил, мы пошли гуськом. Поразительно было, что два туземца с трудом поспевали за проворным монахом, обо мне, что и говорить. Посмотрел бы я на вас в нашем департаменте, где нет мне равных.

Услышав рев животных и плач ребенка, мы поспешили, я, разумеется, отстал, но вскоре догнал всех на краю леса, где перед нами расстилалась большая равнина. Ребенок, которого недавно еще я видел с самолета, лежал в траве и громко плакал, между ним и медведем стоял довольно крупный тигр. И уж совсем далеко располагались те туземцы, которых тоже я видел сегодня на пляже.

- Навалингу! Навалингу! – заорали вязавшие меня туземцы с пафосом научного открытия. Один из них стал показывать мне на мой жилет в оранжевых полосах и на тигра, и в глазах его было раскаяние.

- Голубчик! – пытался кричать отец, он сильно задыхался.

Мы были слишком далеко, чтобы как-то повлиять на ситуацию. Было совершенно очевидно, что если медведь претендует на обладание ребенком, схватка между ним и тигром неизбежна.

- Откуда здесь белые медведи? – спросил я с любопытством римского плебея, как бы с галерки Колизея.

- То жена твоя! – ответил отец, дрожащим от волнения голосом, прошел несколько шагов на равнину и упал на колени в молитве.

Не знаю, почему эти слова заставили меня оцепенеть, почему мне не потребовались разъяснения, ах, не смешите меня и т.п. У меня в животе что-то очень страшно сжалось. Теперь я вижу, как она пытается пройти к тому ребенку, но видно не вооруженным глазом, что под шкурой белого медведя простая хрупкая женщина, которая боится, и рев ее содержит человеческий крик о помощи.

- Навалингу гуру! Навалингу гуру! – жалобно кричали наши два туземца, пытаясь ее подбодрить.

Я ринулся туда (раздрав на себе жилет). Обреза уже не было со мной, не знаю, что я собирался делать, я три года жил бредовой надеждой, что она жива и теперь сердцем чувствовал ее присутствие. Как минимум будем драться вместе, впрочем, два туземца устремились со мной.

Тигр чувствовал свое превосходство, так что был совершенным хозяином положения и нервничал немного разве что из-за наблюдавших за ними. Пока мы приближались, она попыталась наступать, но тигр ударил ее лапой, характерным для кошки движением, она беспомощно взвыла. Эти шрамы на ее лице останутся всегда.

Мы с туземцами были еще далеко, когда не замедлила молитва угодника Божия. Из лесу с треском веток, с ревом вылетела ядром огромная горилла. Я невольно замедлил шаг, поскольку тоже взывал уже о помощи и только что много всего пообещал. Довольно крупное животное со всей агрессией неслось через равнину с противоположного края поля, так что тигру нужно было повернуться спиной к медведю, чтобы отражать нападение примата. Тут голубчик медведь вдруг вспомнила, что она медведь и как-то по-настоящему проревела, так что тигр истерично обернулся всем корпусом к ней затем снова к обезьяне, бывшей уже близко.

- Отец! – крикнула моя жена, - Спасибо!

Ну а мы что же! Тоже с воплями бросились туда, навалингу гуру!

Тигр отступил перед своими противниками, горилла и медведь не атаковали, они просто отрезали доступ к младенцу. Когда те пляжные туземцы, то есть во главе с Мугиулингу сыном вождя увидели, что горилла на стороне медведя, они тоже помчались, размахивая копьями на тигра. И вот, когда мы все преисполненные ярости крестоносцев приготовились отправить чудовище обратно в тартар, рядом с тигром, откуда ни возьмись, оказался вдруг отец.

- Ну что, голубчик! – сказал он, сразу разоружив полки своей добротой, - Поймали тебя!

И тигр спрятался за него, словно хитрый кот, и даже как-то вроде мурлыкнул, полосатый бандит. Уже трется мордой о подрясник. Горилла же, взяла младенца, который сразу же от этого успокоился. Затем она подошла к медведю, я никогда не думал, что глаза животного могут так много сказать.

- Отец, вы же говорили нельзя молиться о животных! – с радостью возмутилась голубчик жена моя медведь, обнимая гориллу, – Не удержались?

- Как, не молиться! – ответил отец, поглаживая тигра уже ставшего ручным, - Вся тварь ждет спасения человеческого! О здоровье братьев наших меньших можно и помолиться.

Медвежье зрение своеобразно, она не сразу меня узнала, но когда поняла, кто перед ней, то я какое-то время утопал в медвежьей шерсти. Было в этом что-то не честное по отношению ко мне, какая-то магазинная несправедливость.

- Что нам делать, отец! – спросили мы.

- Не знаю, голубчики не знаю, помолиться бы надо, крепко помолиться!

- По чьей молитве Господь отнял у вас глаза и уши?

- А кто говорил: «Тебе, дедуля, не поздоровится!»

- Ну, хватит уже отец! – мучительное раскаяние было в этих словах, - Что же мне теперь до конца дней… - тут она запнулась, - А знаете, вообще… Такое чувство, как будто… - она пошла в лес, а меня отец остановил.

- Помолись лучше, голубчик! – сказал он так, что я тотчас отпраздновал всей душой, - Самое время!

Все мы сидели на краю равнины, все помирились, тут вышло солнце, и первый раз перестал дождь. Около получаса, возможно, хотя если честно понятия не имею, сколько времени прошло. Она вышла из лесу в том месте, где мы из него вышли сегодня с отцом и туземцами. Как Афродита родилась. Какие-то остававшиеся на ней непозволительно скромные одежды, стали еще ущербнее, так что она компенсировала это большими пальмовыми листьями на ноги и какой-то черный квадрат на груди прикрыли ее наготу, сделав неотразимый парад.

- Что ты наделала! – с неподдельной досадой простонал отец, закрывший лицо руками.

- Что, отец, прости, ну совсем нечего одеть было, а тут сумка твоя висела.

- Это же схима!

И то чувство в моем животе, снова оно.

- Схима это что значит? – спросила она покорно.

- Нельзя ее снять, голубчик ты моя! Ты схимница теперь!

- Монахиня значит? – спросила она так же, после паузы.

- Не монахиня, но схимница, в общем, да, ты как я теперь!

- А если сниму?

- Лучше не снимай, - убедительно предостерег отец.

Она еще с полминуты стояла там, на краю леса, глядя то на нас, то под ноги себе. Наконец, у нее вырвались слезы, и она убежала в лес.

- Не вздумай снять ее! Слышишь! Не вздумай!

- Что за схизма такая, отец, что это?

- Ты подожди меня здесь, не пытайся найти ее ближайшие два дня, а не то погубишь ее! И прости меня, голубчик! Но видно промысел о ней такой, три года в шкуре медвежьей и сразу в схиму. – сказав это, он пошел в лес, - Полосатый со мной!

Тигр пошел за ним, он с этих пор всегда ходил с отцом. Не знаю, чем питался этот хищник, но умерли они вместе через много лет на острове, когда тело хозяина еще не остыло, тигр уснул рядом с ним. Такими нашла их преподобная, получив откровение свыше, пойти погрести тело праведника.

Какой бедный, несчастный, пожалейте, обделенный жестокой судьбой менеджер по продаже недвижимости. На другой неделе я обратил пропеллеры на матерую землю, и весь православный мир обошел с моей проблемой. Пробовал нанимать церковных юристов, шел даже на плутовство, пытаясь всеми способами получить благословение владык, сознательно что-нибудь утаивая. Но тут не утаишь, схима, значит ответ отрицательный. А если снимет, просто погибнет. Смиряйся, менеджер, и приглуши пропеллеры, и припомни, что там, на равнине, когда твоей жене угрожал тигр, ты очертя голову принес много обещаний в обмен на ее жизнь.

Своими действиями на материках я сделал известной эту историю, но на острове не благословили разглашать координаты. Однако, позволили написать как бы житие. А кому, как не мне? Менеджер «косноуст». Велели, впрочем, не публиковать это, пока они живы. Прости, любимая, что раньше времени отверз уста.

© 2014