Скумбрия

Скумбрия (эпизод из параллельной реальности)

Неподалеку от Москвы, на N-вском шоссе, посреди тех самых домиков, в которых обыкновенно проживают потусторонние герои романов Юрия Мамлеева, расположился Гуф. Его резиденция включала в себя все ему необходимое для работы и отдыха. Покой, природу, книги, диски с музыкой и т.д. Рано вечером, одеревенев от сна на диване, гуф встал. У дивана стоял столик, на столике лежал томик Хайдеггера (первый том его книги о Ницше). Гуф любил почитать перед сном. Последние строки, которые он прочел перед тем как отправиться погостить к Морфею, были: «…Почему Ницше излагает свою мысль так невразумительно?». В полудреме гуф решил не отвечать на поставленный вопрос сам и поэтому скорее дочитал абзац в поиске ответ. Ответ был таким: «потому что он говорит прямо из того, что подлинно следует знать». «Что подлинно следует знать,- подумал гуф, - это то, что с необходимостью следует из моего созерцания мира вокруг и себя самого. Следовательно, изложение мысли невразумительно – это не небрежность, а совсем наоборот, это незамечание внешних средств ввиду устремленности туда, где все начинается». Пока гуф так думал, раздался стук в дверь. Это пришел Вася. Вася был другом гуфу и принес с собой банку маринованной скумбрии, чтобы сварить вечерний суп на огне.

- Что это у тебя? – спросил Вася.

- Хайдеггер – ответил гуф.

- Я Хайдеггера не люблю, у него слишком запутанная терминология, на мой взгляд. Не понимаю, отчего его связывают с экзистенциалистами. Вот Бердяев верно пишет, что Хайдеггер никакой не экзистениалист

- А кто тогда?

- Я не помню, кто. Почитай сам Бердяева, он тебе скажет, кто.

- Не знаю за экзистенциалистов, я знаю за Хайдеггера, и вот он хорошо пишет о Ницше.

- Че пишет? – спросил Вася и бухнулся на кресло рядом с диваном, на котором сидел гуф.

- Ну, он, например, очень верно пишет, что в случае с Ницше не решено, что на самом деле происходит… - гуф взял книжку, нащупал одну из многочисленных закладок, открыл, стал читать: «или мыслитель должен говорить так, чтобы его понимал всякий, причем без какого-либо усилия со своей стороны, или осмысленное в данном случае стремится к такому выражению, которое предполагает длинный путь последующего обдумывания, на котором случайный человек непременно застрянет и только единицы, быть может, окажутся близкими к цели»

- Ну и чего? – спросил Вася, вертя в руке банку со скумбрией.

- Ну и того, что это очень важное введение в тему языка.

- Согласен, конечно, тема языка нынче актуальна в философии… - промямлил Вася, он хотя и любил философические беседы, но сегодня очень устал и хотел скорее отправиться во двор, развести костер, поставить котелок на треногу, накидать туда картошечки, лучку, петрушки и всего-всего, а затем пустить туда и скумбрию в томате, ох будет варево!

- Конечно, актуальна, она и нас касается. Это же тема непонимания творца, в конце концов.

Друзья сидели друг напротив друга, Вася слушал, гуф продолжал:

- Вот примени эти слова к Достоевскому, например…

- Достоевский - духовный брат Ницше, как пишет Лев Шестов.

-Да, именно поэтому я его и взял. Вот смотри. Ницше писал как будто бы специально запутанно…

Тут вас перебил гуфа:

- Протестую. Не думаю, что специально, скорее он просто не заботился о своем читателя, писал как себе, или писал тем самым философам будущего, которые, как он надеялся, будут читать его.

- Ну конечно, но не в этом дело. Так или иначе, а Ницше писал запутанно. Достоевский же наоборот, стремился к такому общепонятному языку, но по итогу итог-то один – их одинаково плохо понимали.

- Эт да…

- Ну вот. Следственно? Мыслитель (а под мыслителем я сейчас подразумевая вообще того, кто держит мысль) вообще не должен стремиться изложить свою мысль общепонятным языком. Он в каком-то смысле просто должен довериться своей мысли и выговорить её тем способом, какого она себе сама попросит. Вот тот же Достоевский, посмотри, он стремился говорить общепонятным языком, но мысль-то его сама деформировала его язык и создавала новый язык, который случайному человеку не был понятен. А почему? А потому что этому случайному человеку не была понятна его мысль, окутанная в слова! И с другой стороны, этот новый язык точно так же был непонятен и «неслучайному» человеку, например какому-нибудь академическому человеку, профессору философии. От таких профессоров философии одинаково воротило и Ницше, и Достоевского.

Весь пассаж Вася слушал молча, смотря на чашку с недопитым улуном.

- Мне кажется, - сказал Вася, - что ты слишком много места уделяешь мысли, и недостаточно языку. Для тебя язык – это как чистая форма, с которой содержание делает все что хочет. А между тем язык сам по себе ведь мудр, сам тоже есть некое содержание.

- Ну это все твоя философия языка… - сказал гуф.

- Или язык философии.- парировал Вася.

- Или так. Неважно. Тут нет аргументов. Ты, конечно, как всегда сейчас сошлешься на какого-нибудь Хлебникова с его «мудростью языка». Но это все поэзия, размышлизмы, это никуда не годится для серьезной мысли.

- Ну раз Хлебников для тебя не аргумент!… - сказал вас, вскочил и ускакал в кабинет. Вернулся через полминуты, держа в руках книгу. Это был томик Бибихина. Вася грохнул томик на стол, так что даже чашка с дахуном содрогнулась и чуть не упала со столика.

- Вот, раз Хлебников не аргумент тебе, послушай хотя бы Владимира Вениаминовича! –и стал листать книгу.

- Вот! Слушай. – Пробежался глазами по странице. – Вот тут длинный пассаж, где Бибихин пишет, что язык задевает нас больше, чем мы думаем. И вот далее: «принять от него (ну, тое есть от языка) обиду, когда он нас разоблачает, большая удача». То есть видишь как, в языке что-то есть, помимо твоей мысли, которая его деформирует, есть еще в языке мысль самого языка. Тебе не нравится Хлебников, но Хлебников прав, есть мудрость языка. И не мы наделяем язык мудростью, но язык дает нам мудрость. Не мы носители языка, как говорил тот же Бибихин, но язык несет нас! Как река!..

- Ага,- усмехнулся гуф, - и в эту реку не войти дважды!

- Ну конечно! Разве мы с тобой повторим язык Хлебникова, или Достоевского, или Андрея Платонова! Нет! У нас иной язык, и дело не в том, что у нас новые слова, термины, понятия, новые вещи, нет, дело в самой ткани языка.

- наш язык- это мы сами. Ты упрекнул меня в том, что вижу только мысль в языке, но не вижу ум самого языка. Но я могу упрекнуть тебя в обратном: ты восхищен мудростью языка, несущего нас в своем течении, но совсем забываешь про мысль человека, или ежели уж говорить в режиме твоей метафоры «язык-река», то можно сказать так: ты восхищен могучим течением реки-языка, но совсем забываешь том, что плыть в этом течении я могу самостоятельно, причем плыть совсем не так, как плывешь ты или кто-то еще. Т.е. я хочу сказать, то хотя течение у реки-языка одно, но плывем мы все по-разному. И кстати, кто-то может даже плыть против течения!

- Но далеко он не уплывет, в любом случае. Ты верно сказал, что в один язык, как и в одну реку, не войти дважды. И плыть против течения языка, это значит стремиться вернуться назад, в другую языковую эпоху, или в другую языковую картину мира, если угодно! Но нам не вернуться в язык Достоевского, хотя мы не лишены возможности его понимать…

- И не лишены возможности подражать ему! - добавил гуф

- Конечно. Но подражание чужому языку – дело неблагодарное, я думаю. Тем более ежели делаешь это неумело. У каждого времени есть свой язык, и этим языком надобно воспользоваться, потому что именно в своем языке живет современность. И когда мы хотим сказать что-то о ней, мы не можем подражать чужому языку, в котором одновременно – чужая мысль, мудрость, чужая эпоха, чужие проблемы…

- Да, мне это напомнило статейку одного современного автора, он там пишет о русском рэпе, о том, что будто бы рэп это такой новый язык, на котором возможно обсуждать религиозно-философские вопросы…

- Да, я понял, про кого ты. Сумасшедший автор, конечно, но у него там немножко про друге. Он пишет, что рэп это такая площадка, на которой обсуждаются все самые главные вопросы, сталкиваются идеи и т.д. Т.е. это как бы еще не совсем язык, это некое место, где язык генерируется.

- Да, типа того. Мысль, конечно, интересная, но он как-то слишком уж пихает философию в рэп, и делает это так, будто бы он наоборот эксплицирует из рэпа философию.

- Но с другой стороны, быть может, что-то и можно достать из рэпа философского. В конце концов, мы же никогда не знаем, де можно встретить философию.

- Ну да, тоже верно. Ну пусть пишет тогда про философию в рэпе. Главное, чтобы он не начал писать рассказы о реперах!

Друзья продолжили говорить, и постепенно уснули от разговоров. Сначала закумарил гуф, потом и Вася уснул. А трупоскумбрия лежала на столе, закованная в банке, и неморгающе, по-рыбьи тихонько ох…евала посреди томатного соуса. А в домике где-то неподалеку отпиливали от кого-то ногу для вечернего супа.