СидороFF

СидороFF

1.

Сидоров открыл глаза. Остатки сна поднялись к потолку и змейкой улетучились в неопределенную точку в потолке, словно дым в вентиляционное отверстие. Каждое утро Сидоров пытался вспомнить что ему только что снилось. Это было нечто хорошее, доброе, светлое, что-то очень важное, но что именно он забывал и очень этим томился, почти страдал. Сегодня все то же самое - серое утро навалилось на него своей массой и душит своей неизбежностью. Сидоров ненавидел момент пробуждения. Мелкие заботы и большие проблемы обступали его и смотрели, смотрели, смотрели своими немигающими стеклянными глазами. Они требовали от него своего немедленного разрешения. Обычно после этого внутри Сидорова щелкает какой-то тумблер, превращая его в робота. Это очень удобно – не думая и не вдаваясь, автоматически делать то, что привык делать, что умеешь и что нужно, что должно делать.

Сидоров представлял собой сорокадвухлетнего унылого человека мужского рода, с небольшой лысиной на крупном затылке, которой он очень стыдился и прикрывал ее чем ни попадя. Работал он в какой-то среднестатистической конторе, которая что-то покупала, затем что-то продавала. Сидоров никогда и не пытался понять суть ее деятельности. На работе его считали чудаком, но относились к нему дружелюбно. В сущности, он был добрым и безобидным малым. Он никому не мешал, никому не делал зла, его словно и не было вовсе. Однако работу свою он выполнял исправно.

Внешне Сидоров был так же неприметен, как и внутренне. Одевался неброско, но чисто и опрятно. Его оттопыренные уши и усталый взгляд близко посаженных серых глаз придавали его лицу комичное выражение грустного тролля. Какая-то вселенская скорбь, тоска читались во всем его виде. Некоторые над ним посмеивались в открытую. Но ему все это было безразлично. Жизнь ему представлялась каким-то нелепым биоконструктором, безо всякого смысла, без начала и без конца, чем-то вроде черно-белого документального фильма, смонтированного тупым бесталанным мастером, не соображающим зачем, отчего и почему. В этом фильме он играл роль второстепенного статиста на заднем фоне. Изменить ничего уже было нельзя, это Сидоров уже осознал. Да и зачем? В молодые годы Сидорова злили сытые физиономии крупных чиновников, которых он видел в телевизоре. Элита в дорогих пиджаках на авто с мигалками бесила его своей тупой самоуверенностью. При этом, однако, он завидовал им, их роскошной жизни и слегка даже недоумевал, почему он сейчас не с ними, не обсуждает государственные вопросы, не строит проекты, одновременно в уме прикидывая, что еще можно купить на осевший в кармане откат.

Затем злость и зависть его сменились безразличием. Наступила пустота. Вакуум. Телевизор окончательно засрал Сидорову мозги и отучил его думать, а сложная международная обстановка совсем схлопнули реальность в какую-то черную дыру глобальной безысходности. Нет смысла что-то предпринимать. Остается ползти улиткой к своему неизбежному концу. Или черепахой. Ведь ее так и не догнал Ахиллес. Впереди у Сидорова маячила старость, отягощенная неопределенным финансовым положением и только слабая надежда на уже повзрослевших детей мерцала вдали тусклым маяком.

Сидоров потянулся, нечаянно задев лежащую рядом жену, которая заворчала, и, повернувшись снова уснула. С недавнего времени он начал замечать, что утром непричесанная и ненакрашенная жена выглядит привлекательнее, чем днем – с макияжем и прической.

Вероятно, подумал Сидоров, косметика скрывает те миловидные нотки, которые еще читаются в ее лице, за которые он когда-то и полюбил свою жену.

Он смотрел сейчас на нее спящую и беззащитную, на ее немного обиженное выражение лица и вспоминал их первые встречи, беззаботные прогулки в парке под мягким осенним солнцем, брошенную вверх охапку желтых кленовых листьев, улетевших в вечность, ее радостный звонкий смех. Она была счастлива, они были счастливы. Маленькие счастливые человечки, танцующие во вселенной, которая расстелилась у их ног ковровой дорожкой, ведущей в рай. Небо улыбалось им, деревья и птицы завидовали их счастью. Они купались, ныряли, барахтались в море любви - молодые, счастливые и одуревшие от своего счастья, в лучах бесконечного теплого солнца.

Потом все прошло и вот теперь они роботы. Сидоров робот и его жена тоже робот. Делают что необходимо. Тупо, на автопилоте. Механическая трагикомедия жизни.

Так думал Сидоров, пока не вспомнил про зуб. Точнее пока зуб сам не напомнил о себе своей болью. Все мысли тут же исчезли, осталась лишь пульсирующая вибрация нерва и удивление, как можно было думать о чем-то еще.

На 9 назначено к врачу. Надо было вставать. Сидоров быстро оделся, умылся, попил кофе и пошел к врачу. Клиника находилась недалеко от дома, поэтому уже через пять минут он входил в невысокое кирпичное здание, где она располагалась. В коридоре вдоль стен, понуро опустив головы, смирно сидели больные. На лицах больных были глиняные маски. Они сидели тихо, неестественно прямо и не шевелились. Тут Сидоров скорее почувствовал, чем услышал внезапно раздавшуюся сирену тревоги и увидел над дверью кабинета своего стоматолога мигающую лампу, которая почему-то высвечивала его фамилию – «Сидоров», предлагая, вероятно, ему туда войти.

Зайдя в кабинет и прикрыв за собой дверь, он увидел перед собой следующую картину. В большом квадратной формы бассейне, в самом его центре, на огромном надувном матрасе восседала в кресле черепаха Тортила. Однако приглядевшись, Сидоров увидел вместо придурковато хитрой Рины Зеленой из детского фильма про деревянного человека большого мужика, скажем так, в виде черепахи. Голова его была огромной и косматой, из под нависших бровей угрюмо смотрели злые черные глаза. В чертах его лица было что-то собачье, бульдожье. Вместо же веселых и убогих лягушек вокруг мужика-тортила плавали весьма привлекательные русалки. Их серебристые чешуйчатые хвосты играли в свете низко висевшей люстры из большого театра.

Сидоров не был наркоманом, да и пил он немного. И выпитая накануне вечером стопка столичной не могла так сильно расширить его сознание. Он зажмурился и потряс головой. Открыв глаза, он понял, что это не сон и не видение.

На панцире тортила покоились его большие волосатые руки-лапы. На голове непонятно как там закрепленная болталась медицинская шапочка-таблетка с надписью «DOC».

- Так вот ты какой олень северный. Сидоров-кассир, - голос у тортила был низкий и хриплый, почти утробный.

Русалки глумливо захихикали, одна из них развязно подмигнула Сидорову, а тортил внезапно внезапно захохотал, громко и раскатисто, запрокинув голову.

- Я не кассир.

- Заткнись, - спокойно сказал тортил, перестав смеяться, затем сплюнул и зычно рыгнул. Русалки укоризненно замычали.

- Я вставлю тебе платиновую челюсть. Ты только прикинь - платиновые зубы! Все бабы твоими будут! У тебя вообще есть бабы-то, задрот? У меня вот русалки, - русалки замяукали. Тортил, зло цыкнув на них, продолжал.

- Зубы я тебе вставлю. Платиновые. Но перед этим как ты понимаешь я должен выбить тебе твои, - он опять засмеялся.

- Я не согласен, - вяло сказал Сидоров.

Тут его крепко схватили за руки, неведомо откуда появившиеся двое здоровых мужиков в белых халатах. Глаза их горели безумием того дурдома, в котором они служили санитарами.

Они толкнули Сидорова в воду. Последнее что он увидел это увеличенные оптикой воды хвосты русалок. Один из них, как ему показалось, махнул ему на прощание.

Затем все покрылось белыми пузырьками. Стало вдруг очень холодно. Вынырнув, Сидоров увидел перед собой чье-то лицо, искаженного гримасой ужаса. Это лицо яростно выругалось на заморском языке и плюнуло ему в левый глаз. Правым глазом Сидоров успел заметить безбрежный океан повсюду и услышать скрежет и грохот погружающегося в пучину огромного корабля. Вокруг беспорядочно барахтались орущие люди, они били друг друга по головам, пытаясь отвоевать себе место на плавающих обломках кораблекрушения. «Титаник», подумал Сидоров. Тут он увидел, что слева к нему приближается шлюпка. Она была необычно большого размера. В лодке стоял … тортил, только уже не в черепашьем обличье, а в человечьем. Башка, однако, была уже бульдожья. При этом присутствовала большая окладистая борода. Вид у тортила был нелепым, но грозным. Работая одним веслом направо-налево, он умудрялся одновременно и грести и отбиваться от пытающихся залезть в шлюпку тонущих людей.

Подплыв к Сидорову, тортил развернул к нему лодку левым бортом, на котором он увидел ее название: «Mazaj». В самой лодке он разглядел множество зайцев, трусливо прижавшихся друг к другу и дрожащих от холода. Тортил – мазай положил весло на дно лодки спугнув десяток зайчишек со своего места. Три раза перекрестившись и поплевав на руки, он снова взял весло и, пробормотав по-челевечьи что-то вроде: «Инда зубья-то тобе рассупоню, пес шалудивай», размахнувшись ударил им Сидорова по зубам. Кровавая крошка вперемешку с соплями и слезами залила его лицо и он забылся.

2.

Очнулся Сидоров лежащим на прозрачном хрустальном льду, отражающем небо. В принципе этот лед и был небом. Лед=небо. Он лежал на небе вверх тормашками, задом наперед. Кувырком.

Is anybody out there? Откуда-то сверху громко играл Pink Floyd.

«Где я, черт возьми? Ничего себе к врачу сходил. Что это? Северный, южный полюс? Антарктика, Антарктида? А где пингвины, тюлени, белые мишки? Где все?»

Сидоров лежал не в состоянии подняться. И тут он понял насколько мощная радость начинает распирать его изнутри. Дикий животный восторг вдруг охватил все его существо. Не в силах уже сдерживать себя он зарыдал.

- Божеееее, вот он, мой соооон!!, - слова эхом разнеслись над ледяной пустыней. Над горизонтом белело солнце. Огромные голографические фигуры всех, кого знал и видел когда-то в своей жизни Сидоров, неспешно брели вдаль. Они покидали его. Первый поцелуй, драка за гаражом, выпускные экзамены, свадьба, жена, дети, рестораны, встречи, кинофильмы, автомобили, квартиры, стремления, успехи, разочарования, взлеты и падения – все это превратилось в ничто, слилось в точку и исчезло. Сидоров задыхался от счастья.

STOP