Безумный Пятачок и черный лесной постмодерн

Люди рождались и умирали, города строились, страны распадались, новые сказки и новые герои приходили к новым отпрыскам человечества и им внушали свои ценности, но неизменным, среди прочего латентного перманентизма, оставался только сказочный лес в еще более сказочной стране, неведомой, далекой и скрытой за неважностью. В этом сказочном лесу вне времени, затерянные в безразмерном сказочном пространстве, ограничивающимся только фантазией и желаниями читателя, жили сказочные герои, все еще находящиеся в плену своих неизменных историй, которые изменить они не в силах, но живущие и в следствии этого претерпевающие изменения. Винни-Пух все так же любил мед, сам не зная почему, теряя голову. В минуты медового экстаза, как теперь любил говорить Винни-Пух, весь мир со всей своей известной неизвестностью сжимался для него до размера донышка горшочка с медом и он старательно до него добирался, как до Самой Главной Истины, обретение которой даровало билет на скорый экспресс прямо в Нирвану, и, как он сам говорил вечерами, каждый раз он ее находит, но тут же забывает, как отжившее свой срок, старое, тут же выбрасывает в ментальные мусорные кучи мыслей и воспоминаний. Теперь Винни-Пух вышел на новый уровень своего духовного развития и значительно пополнил запас жизненных аксиом и непременно выполняющихся космических законов, одинаково равноценных для любой формы существования белковых молекул (хотя нельзя точно утверждать, что обитатели Леса состояли именно из белковых молекул, вообще не ясно из чего они состояли – не было никого, кто мог бы этим вопросом заниматься. Неясные и туманные попытки предпринимал Кролик. О них Винни узнал случайно, когда в очередной раз гостил у него и совершенно случайно заметил вспоротые трупики пчел и куски плоти кого-то, опознать кого не представлялось уже возможным. А потом он увидел безумные, налитые кровью глаза Кролика, который в спешке выталкивал медведя из дому приговаривая что-то вроде «иди, иди, Винни, хватит с тебя, иди домой, не суй свой нос куда не следует». Потом Кролик рассказал Винни, что пытался выяснить из чего же состоят тела обитателей леса, но так и не смог понять этого. При этом доказывал, что опыты свои проводил только на трупиках умерших уже созданий). Для Винни-Пуха весь мир приобрел ясные очертания, теперь он видел его таким, каков он есть, Винни-Пух знал о нем все, что можно знать о бесформенной жиже, мерно помешиваемой такой же бесформенной палкой рукой Великого Архитектора и все, что он знал, устраивало его, а новые вопросы не интересовали. И сам этот Великий Архитектор не представлял для медведя ничего загадочного. Его рука помешивает жижу, жижа обретает новые сгустки (вот сам Винни, вот Пятачок, вот Сова и ослик, а вот и мед – когда Винни представлял мед, фантазии его заканчивались, ибо начинался нестерпимый голод и неудержимая жажда обладать этой желтой массой). В конце концов, Винни пришел к выводу, что мед и есть эта Вселенская Жижа, то есть, это ее проекция в нашу реальность, где, пройдя сквозь преломления пространства и времени, она приобрела вкус, цвет и массу. И именно из-за любви к меду для Винни-Пуха открылась единственная абсолютная истина этого мира, а может быть именно потому, что она должна была для него открыться, он так любил мед. С этим вопросом он долгое время никак не мог разобраться и, в конце концов, просто перестал об этом думать, разом лишившись помехи для беззаботной жизни между трапезами.

Жизнь Пяточка была проста и неинтересна, безнадежно загублена его стремлением понять мир, в котором он живет, но в то же время его бессилием перед ним. Что за лесом? Почему Винни-Пух любит мед? Почему ослик Иа празднует свои Дни Рождения, но никто не знает, сколько ему лет, сам Иа этого не знает. Пяточку вдруг пришла в голову мысль подсчитать Дни Рождения, но он так и не смог это сделать, потому что он не помнил уже сколько раз он приходил к Иа, сколько раз Иа жаловался на убийственную реальность. Весь набитый фатализмом до кромок копыт, он представлял собой почти противоположность Винни-Пуха, ибо если для медведя его правда о вселенной позволяла ни о чем не волноваться и никогда не переживать, то для ослика Иа правда оказалась хуже любой лжи, ведь она не давала возможности жить ему по-настоящему. Окончательно отдалившись от всех, последние несколько лет ослик Иа, как говорят, жил в самой дальней части Леса, где деревья стояли плотно друг к другу, практически лишая возможности продвигаться дальше кого-то крупнее кролика и неясно как смог забраться так далеко большой и неповоротливый ослик, теряющий свой хвост при первой же возможности. Но с фактом никто поспорить не мог – нигде в обжитой части леса Иа не встречался, поэтому словам тех немногих, кто возвращался издали, приходилось верить. Чаще всего они говорили, что видели ослика на берегу реки, смотрящего в белую даль, неподвижным, с неумолимым, всепроникающим, буравящим взглядом, словно видел там огонь и дрожал от холода, но не мог пробить стекла и просто гипнотизировался его светом, при этом уже ощущая тепло и греясь, хотя это было невозможно. На лице его некоторые, как они говорят, замечали улыбку, и это давало надежду, что ослик все-таки счастлив, пусть счастьем безумца, но какая разница. Если задать сразу нескольким обитателям Леса вопрос что такое для них счастье, каждый даст свой ответ, который не только может отличаться от других ответов, но и входить с ними в жесткую конфронтацию. Как, например, на вопрос Пяточка о счастье, заданный им Кролику, тот незамедлительно ответил, что счастье для него, это иметь больше власти, неограниченной, безраздельной, с возможностью все и всех контролировать непременно только для того, чтобы научить всех жить правильно, любить Лес и ненавидеть подонков. На вопрос о том, кто же такие эти подонки, кролик ответил: «как это кто, ясно кто, всем ясно», но стоило только спросить у него конкретных объяснений, Кролик впадал в ярость. Это вынудило Пяточка оставить свои надежды узнать, кого же все-таки имеет в виду интеллектуал Кролик. На этот же вопрос Сова давала такой ответ: «Счастье для меня, несомненно, это когда счастливы все вокруг (и тут могла проскочить мысль о близости ее по духу к Кролику) и когда никто не счастливее другого, когда счастья у всех поровну, но нет никого, кто контролировал бы деление счастья. Потому что помню я еще ту старую и далекую задумку о дележке счастья, ничего хорошего не получилось. Поэтому оно само должно делиться поровну». Стоило ее спросить как же счастье может делиться поровну, она тут же вспоминала о убегающем молоке, деловой встрече или очередном Дне Рождения, которое вот-вот должно состояться, но никакого подарка она еще не приготовила, и поэтому в спешке вынуждена удалиться для серьезных умственных операций по оценке субъекта и выборе объекта дарения. В такие моменты она пару раз вспоминала об ослике и жалела, что его уже давно никто не видел и нет его больше с ними.

Чем же был мир для самого Пяточка, он не знал сам. Он старательно отгонял от себя все вопросы, старался не думать ни о чем, кроме повседневных дел. Но вопросы упрямо лезли к нему в голову, как дождевые черви в землю, и иногда ему казалось, что он не сможет просто вынести того, к чему эти вопросы могут привести, он боялся ответов. Он боялся много, не только ответов. Страх заставил его найти в лесу, у старого крота, и выменять на килограмм табаку, настоящее ружье, которое кроту сейчас не нужно было, как не было нужно и в молодости. Страстью к оружие никто в их семьи не отличался, но вот уже много поколений ружье это передавалось по мужской линии. И крот, у которого только лишь и было, что двадцать семь дочек, решил порвать бесконечный круг обращения ружья в кротиной семье и отдал его Пятачку за, в общем-то, вполне символическую плату. Для социопатичного по натуре Пяточка ружье оказалось презервативом, защищающим его от всех опасностей в мире, группой спецназа за спиной, Господом Богом и верной женой, Пятачок стал тайным адептом культа оружия, который сам и создал же. Верный друг занял свое место на темной стене дома свиньи. Пятачок видел угрозу повсюду. Он был уверен если в наличии явной угрозы во всем, то в фундаментально заложенной в природу вещей скрытой угрозе, которая проявляется в самый неподходящий и трудный момент, уверен был абсолютно точно. По его мнению, если у неприятности была вероятность произойти хотя бы сотая доля процента, это значило только то, что неприятность непременно случится. Через некоторое время, настольными книгами его стали «Законы Мерфи» и «Диверсионные операции и ведение боевых действий в городских условиях». О том, как эта книга к нему попала, он предпочитал не вспоминать и поклялся никогда и никаому об этом не говорить. Пятачок готовился внутренне к чему-то, о природе чего не имел понятия, но был уверен в хищной и подлой сущности ожидаемого, готовился уже давно, он знал что-то, что чувствовал всеми волосками на своем розовом теле, кончиком розового хвоста в виде спирали и слышал ушами, слышал в шуме листьев, в щебетании птиц и разговорах, словно знали все какую-то тайну и скрывали от него.

Пятачок сопротивлялся мыслям, но они его побороли, ворвались в его крепость и обезоружили, зажгли в нем огонь желания обладания Истиной. Пятачок начал готовиться к путешествию и затею свою назвал «поход за край». Идти решил на следующее утро после принятия решения, которое могло изменить его жизнь или прервать, но что не пугало Пяточка так, как продолжение жизни в Лесу. Он решил найти ослика Иа. По тем очень недостоверным сведениям, которые жители Леса получали от немногочисленных сородичей, Иа должен был находиться в нескольких неделях пешего пути, что очень озадачило поросенка. Он не знал, каким может быть путь и что его там могло поджидать. Взятие с собой в путь ружья никак не озадачивало свинью, потому что решение было само собой разумеющимся, а само собой разумеющееся всегда, по его мнению, имело обыкновение находить пути для своей реализации. Остановившись на решении взять с собой в путь немного сухарей и морковь, Пятачок почувствовал свободу от последнего, что держало его. Поэтому уже утром свинья, полная решимости и желания разрушить все страхи, рождаемые неизвестностью, отправилась в путь. В путь к неизвестности, путь к краю, но к краю чего, Пятачок так и не решался сказать ни себе, ни кому–то еще, так как не знал что же он может сказать. Это был путь к той единственной известной величине, в постоянстве которой поросенок не сомневался. Иа он всегда считал очень ценным другом, который своей ядовитой желчной критикой, пусть часто слишком заносчивой и со слишком обильный кусок отхватившей в его картине мира безысходностью, всегда помогал открывать глаза и увидеть, что мир очень сложен, потому что там, где нам он кажется сложным, он на самом деле прост до невозможного неприличия, прост единственной непоколебимой и неизбежной истиной – ты в этом мире ничего не значишь, совсем ничего. Весь этот мир против тебя, мир испытывает, и целью его испытания является вовсе не подготовка к какому-то другому миру, а только лишь удовольствие экспериментатора и глумление его над никчемностью и приземленностью тех созданий, которые все свои унижения, лишения и горести воспринимают как благо и требуют еще. А еще больше, говорил ослик, следует опасаться и ненавидеть тех, кто понимая все уподобляется экспериментатору. Кто проводит свою жизнь за глумлением и постоянным приложением усилий для получения выгоды из своего привилегированного положения и униженного положения других. Когда ослик говорил это поросенку, у Пятачка появилась невытравимое впечатление, что Иа имел в виду кого-то определенного, с запахом и прочими присущими вещественному разумному объекту мира свойствами. И запах этот Пятачок не только почувствовал, но и почти узнал. Но он так и не смог довести свое чувство до точки ответа, а спрашивать разъяснений у самого ослика он не мог и не хотел.

Уже две недели Пятачок блуждал по Лесу, последние пять дней он не встречал ни одного живого существа, с которым можно было бы обсудить последние новости, погоду или попросить чего-нибудь съедобного, чего у поросенка уже катастрофически не хватало. Хотя запас сухарей уменьшился у него только на половину вследствие своего съедения Пятачком, так как он по дороге собирал коренья, ягоды и питался ими, остальная часть сухарей исчезла самым непонятным образом, ночью, когда поросенок мирно спал под кустом сирени и видел сон про маму (которую не помнил, но часто видел во сне и понимал, что это именно она), потом про ослика и про Винни-Пуха. Он проснулся и первое что увидел или, вернее, не увидел, так это свой вещевой мешок. Но Пятачок улыбнулся, когда почувствовал за спиной холодный, гладкий и требующий душ мерзавцев карательный кусок холодного металла, его волшебную палочку, которая по одному только велению пальца может живое еще за мгновение до мановения мысли существо волшебным образом превратить в кровавое месиво. Он улыбнулся, встал, умылся в небольшом и чистом озерце и пошел. Шел долго... И вот уже путь его начал исчисляться днями третьей недели.

Пятачок шел по поляне, где росли цветы, странные, которые никогда еще свинья не видела. И пахли они необычно, запах их нельзя было сравнить ни с чем из того, что когда-то он нюхал или принимал в пищу, хотя за долгие годы свои приходилось ему и нюхать и принимать в пищу очень многое, в том числе и презираемое обществом и законами. Описать это он не мог даже для себя, поэтому ограничимся только упоминанием о безграничной новизне всего на этой поляне для нашей свиньи. И вдруг он увидел то, что хотел увидеть уже очень давно. Иа словно знал, что поросенок должен быть здесь, ослик сидел и смотрел на него в абсолютном молчании в тени березы, с невыразимым внешне чувством полной удовлетворенности не результатом, а ходом дела и неизбежным и недалеким успехом.

- Здравствуй, Пятачок. Рад тебя видеть.

- Привет, Иа. Это очень странно, что я нашел тебя. Ты ждал меня?

- Пятачок, это неважно. Отбрось все свои умозаключения, которые лишние без сомнения. Ты начал свой путь, чтобы найти меня. Ты меня нашел. И, кстати, не зови меня больше по имени. Оно ничего для меня не значит. Вы обозначали им старого, вечно ноющего ослика, вашего друга. Изменилось ли что-то? – не в этом дело. Да и скоро ты поймешь, что ничего не изменяется.

- Но Иа , - здесь Пятачок замялся немного, взглянул на траву по ногами и произнес. - ... как теперь мне тебя называть?

- Это неважно, если тебе удобно, можешь называть меня по-старому. Это было бы вполне логично с твоей точки зрения, ведь нового имени у меня нет.

- Иа, что с тобой случилось? Почему ты вдруг ушел ото всех? Ты был хорошим другом мне, да и, наверное, всем. Мне так нужно с тобой поговорить.

- Ну, конечно же, Пятачок. Ведь не просто поприветствовать старого друга ты пришел. Я скучал по тебе, скучал даже больше, чем по всем остальным. Ты всегда был для меня ближе, чем все остальные, ты просто не мог не придти сюда и не задать мне свои вопросы, который, в общем-то, можно сформулировать только одним предложением. И если ты не против, я сделаю это за тебя. Ты хочешь спросить у меня, что ты чувствуешь?

- Ты прав, Иа, отчасти. Я знаю, что я чувствую. Я чувствую смятение, страх, меня пугает неизвестность. Я чувствую, что все кругом не такое, каким было когда-то и должно быть, все слишком так, как могло бы быть, но каким быть не должно. Иа, я боюсь, сильно, очень. Я не хотел там оставаться, я боялся. Я пришел к тебе, чтобы ты сказал мне то, что знаешь сам.

- Я ушел, чтобы ни с кем не разговаривать, чтобы не лгать каждый раз ни себе, ни кому-то еще. Да и после того, как я узнал Это, мне не было больше смысла оставаться среди вас. Я просто ушел, я совершил самый простой и логичный поступок в моей ситуации, хотя само понятие логики для меня тогда еще обрело совсем другой смысл. Так ты уверен, что хочешь знать то, что знаю я?

- Я пришел за этим.

- А не боишься?

- Боюсь, но, думаю, не того, что ты мне скажешь. Меня пугает больше то, чего я не знаю.

- Я не сомневался, что когда-то ты узнаешь и сам, но случилось так, что мне доводится все рассказать тебе самому. Что же, тогда, Пятачок, разреши мне рассказать тебе все как следует, не спеша, чтобы ты понял все.

Одним утром, когда жизнь моя была такой же, как и все время до этого утра, я решил пройти по лесу как можно дальше. Меня мучило ужасное безразличие, я был смятен этим утром, оно меня убивало, я чувствовал себя совершенно никому не нужным, одиноким и беззащитным, хотя уверен был в том, что до такой степени ничтожен, что сами неприятности не обращают на меня внимание и моя жизнь становится просто длинным, а может и бесконечным заключением. Я не мог больше оставаться на месте, я шел и шел, я шел долго, не останавливался, шел целый день, а когда остановился, то уже не мог даже сказать, в какой стороне мой дом, потому что я часто менял направление. Я лег и уснул. На утро, позавтракав листьями вот этого растения, которое растет здесь в изобилии, я продолжил свой путь. В пути мне почти никто не повстречался, только Винни-Пух на третий день пути. Ты, наверное, понимаешь, какие мысли может нагонять долгое путешествие в одиночку. Я чувствовал удовольствие от своей свободы и ни с кем не хотел делиться ни удовольствием, ни свободой, ни своими чувствами. Поэтому я просто прошел за деревьями, так и не подойдя к Винни и не окликнув его. Он тогда меня не заметил и я был вполне доволен этим, потому что не хотел ничего, что могло меня связать с оставленным там. Так мой путь продолжался еще двадцать дней, пока я не подошел к обрыву. Сначала я его не заметил, но оказалось, что это ровный срез, а ниже – ничего, пустота. Я шел по краю еще, как теперь думаю, несколько дней. Но ничего не было дальше. Только пустота, только ровный срез и ничего больше. Но край был не абсолютно ровным, а немного округлым, как монета, и тогда я пошел обратно, как оказалось, потому что пришел через несколько дней домой. И моего отсутствия многие просто не заметили, никто не был взволнован. «О, ослик, привет, как давно я тебя не видел. Как поживаешь» - самое лучшее, что мне пришлось услышать. Только ты тогда пытался что-то узнать подробнее, но я так и не сказал тебе, а сказал лишь, что стоит очень опасаться тех, кто не только равнодушен, но и корыстно равнодушен. А сказал я это потому, Пятачок, что сперва я вышел к дому Винни-Пуха и решил все-таки уж теперь зайти к нему и поговорить. Разговор наш оказался на удивление долгим и трудным, чего я никак не мог ожидать. И дался он мне не намного легче, чем осмысливание и понимание того, что я увидел в лесу. Винни-Пух сказал, что уже давно знает об этом, он видел этот обрыв, когда однажды слишком далеко забрался в поисках меда, так же он сказал, что я не ошибся, и мы действительно живем в центре, как сказал мне он сам, дна горшочка с медом. Только вот вместо стенок, с которых он так любил соскребать остатки меда, в нашем мире обрыв. Что за ним, он тоже не знал и склонялся к мнению, что там нет ничего или есть тот, кто за нами следит. А возможно и кто-то, кто нас придумал. Неизвестно зачем, неизвестно почему и с неизвестной целью. Но мы есть, в этом сомневаться нельзя. Винни привел железное доказательство – разве может очень сильно любить мед кто-то, кого на самом деле и нет вовсе? Потом он предложил мне просто обо всем забыть и не пытаться все это понять. Хватит с нас того, что мы имеем, а другое пусть и решают другие. Им, наверное, виднее будет. Тогда меня вдруг обуяла ужасная злоба, я сказал, что все должны узнать какой мир на самом деле, что есть край, а что за ним – неизвестно, я сказал еще, что Винни просто слабак, просто толстокожий и безразличный ко всему медведь, которое единственное что заботит, так это чтобы в горшочках был мед и его покупали. Он ответил, что просто я не могу понять, что правда не изменит ничего к лучшему, ведь что будет, если все узнают, что они заперты в лесу, что вокруг ничего нет, что все мы словно рыбы в аквариуме и неизвестно кто за нами наблюдает, или вообще о нас забыл, но пока есть мед, пока есть вода, пока все живы – все хорошо. Тем более что никого не интересует что находится Там. Нужно мыслить практичнее – если наш Мир ненастоящий, то что толку от всего остального настоящего: мед для продажи он обильно разбавлял воском, который так же попадался ему в ульях. Я для придания вкуса добавлял сахарный песок. И никто так и не заметил разницы, его мед все так же покупали, все так же платили и живот медведя все рос и рос. На следующий же день я ушел, потому что не мог оставаться по причинам, о которых уже сказал. Я не хотел лгать, но и не хотел говорить правды. Я действительно не знал, что будет, если обитатели леса узнают правду. Я просто ушел, чтобы остаться наконец-то полностью, наедине, с самими собой и заняться размышлениями. Давай, Пятачок, здесь недалеко, ты сам все увидишь...- сказал Иа и отвел Пяточка к обрыву.

Пятачок был ошарашен сказанным Иа и увиденным собственными глазами, он не мог поверить, что Винни-Пух скрывал от него все это. Ему хотелось скорее бежать, спросить у медведя, почему он так поступил, хотя было ему и так все ясно. Но Сова, Кролик - что с ними? Нет, он должен все им рассказать. Простившись с Иа, Пятачок отправился домой. Через несколько дней спешного пути он уже увидел дом Кролик, эту нору, где частенько застревал Винни-Пух после все еще казавшихся ему оригинальных частых визитов. Пятачок замедлил шаг, он думал: «Что будет, если я расскажу все ему, - думал он, - что сделает Кролик? Начнет искать всему объяснения, начнет разгадывать загадки, искать их, придумывать. А что, если, в конце концов, он ответ найдет. Или что если кто-то захочет ему и всем нам помешать узнать ответ. А хочу ли я узнать ответ (он уже прошел мимо дома Кролика)? Я не знаю... Что, если Винни ошибся, Что, если нас не существует, как не существует и меда, который так нравится Винни, не существует обрыва, нет ослика, нет моркови и сухарей, нет ружья, ничего нет... нет ружья?» Пятачок остановился, снял с плеча ружье, осмотрел его. Впереди был дом Винни-Пуха. Пятачок повесил ружье на плечо и пошел дальше. Он думал о том, почему Винни-Пух ничего не говорил ему, почему он так часто брезгливо уходил от разговора об ослике, почему его интересовал только мед и его проклятые деньги. Почему, почему, почему? Ответы его больше не интересовали, его интересовало только «ПОЧЕМУ?» Он больше не мог думать, он не хотел думать, ему мешала злость на мир, злость на себя, злость на ослика, злость на Винни-Пуха, который теперь ему казался воплощением всех его вопросов, опасений, догадок и страхов, которые можно было решить в одно мгновение.

- Он разбавляет мед воском, - думал Пятачок. – зачем?

Пятачок снял с плеча ружье, зарядил, подошел к двери Винни-Пуха и тихонько постучал. Из-за двери послышался голос: «Кто там?» - спросил медведь хриплым голосом, наверное, потому, что только проснулся. На глазах Пятачка выступили слезы. Он взвел курок, смахнул соленую воду со щек и сказал: «Открывай, Винни, это я, Пятачок».

22 марта 2009

P.S. Выражаю благодарность советским мультипликаторам и сценаристам, всем работникам СОЮЗМУЛЬТФИЛЬМА за создания замечательного образа Винни-Пуха – настоящего философа и, по-моему, одного из лучших мультипликационных героев, и замечательного мультфильма. Прошу все несоответствие доброты мультфильма и агрессивности сего творения списать на несовершенство человечества.