Письма в небо

Её уже постаревшие, морщинистые пальцы, коснулись окна. Женщина давно не чувствовала жизнь. Жизнь для нее не имела никакого смысла. Он потерялся, когда рука коснулась телефонной трубки. С того момента ее руки перестали дотрагиваться до стёкол, до предметов, до людей. Перестали чувствовать прохладу неодушевлённого. Вся жизнь превратилась в один единственный день-сурка, который был бесконечно бесконечным и невозможно было поставить на пузу или отмотать, чтобы его закончить в один момент.

В тот момент Таня ощущала себя той самой мухой, которая безнадёжно старалась, вот именно сейчас, в этот момент, выползти из двойного, заклеенного на зиму скотчем, окна. Женщина коснулась ногтём мухи через прозрачное, но та ничего не почувствовала, а только рухнула на бумажный пол своей тюрьмы. Её никто бы не стал выпускать. А ведь она даже не провинилась. Это же случайность. Каждый может ошибиться, попасть в ловушку, как эта муха, например. Но, если человеку ещё можно протянуть руку, то мухе никто не сможет помочь. Именно поэтому Татьяна чувствовала себя мухой. Ей никто не может помочь. Даже, если бы хотел, всё равно не смог.

Муха своими маленькими, волосатыми лапками хваталась за спасение и гибель свою, в виде человеческого пальца. Огромного пальца. Фасеточный глаз удваивал, утраивал, умножал обзор насекомой. Ей было страшно. Она хотела выползти из этого пустого аквариума без рыб, без жизни. Это, как заключение без права на обжалование приговора. Это, как смерть в одиночестве. Это, как боль без поддержки…

Татьяна знала, что за этим стеклом – женщина. Маленькая, уродливая, мохнатая женщина. У неё, как и у любой представительницы прекрасного пола свои проблемы, своя судьба и свои дети. Она точно была беременная. Только беременная женщина может так отчаянно бороться за свою жизнь. Только мать будущего ребёнка может не побояться огромного, размноженного человеческого пальца. Мужчина бы, в такой ситуации залёг в спячку, или смирился с ситуацией. Молодая самка тут же умерла бы от страха, что ей всю жизнь придётся биться о стекло. А сильная женщина – борется до конца. Эта муха была сильной.

«Может и я сильная…» - подумала Таня. Она протянула пальцем по стеклу и спустила его до конца, оставив жирный след на холодном прозрачном полотне. Женщина не могла отвести глаз от запертой мухи, и помочь ей она тоже не хотела. Для этого нужна была сила. Сил у Тани больше не было.

Уже пять месяцев она вообще не выходила из дома. Она просто не могла перешагнуть порог квартиры. Квартиры, которую они когда-то давно купили вместе с мужем. Муж умер. Просто не вернулся из командировки. Точнее не смог выйти из международного зала аэропорта. Не выпустили. Не выпустил едкий запах гари, и смерть. Не та смерть, которая ходит в чёрном балахоне и с косой, а та, которая одним ударом сильного взрыва разрывает на части. Уже не возвращает назад.

Таня тысячу раз прокручивала перед глазами картину его плена. Она знала, что каждый раз возвращаясь из командировки он шел через длинный рукав выводящий из бизнес-класса, потом он забирал багаж в котором были подарки. Вещи он брал с собой редко. Потом он возвращался в здание аэропорта, брал с собой кофе и ехал домой. Она была уверенна, что так произошло и в этот раз. Он бы вышел, если бы не кофе, если бы не дым, если бы не террористы. Как будто слайды мелькали перед глазами.

Таня чувствовала как он вдыхал едкий запах гари, слышала разрывающий перепонки взрыв и глаза слезились от газа. Ей казалось, что она даже видела глазами мужа лица убийц, но все было не так.

Когда не стало мужа, не стало и Татьяны. Она просто не смогла больше так жить, да и по-другому не сумела бы. На следующий день, когда обгоревшее тело Андрея закопали в красном деревянном гробу, Таня перестала существовать.

Она не помнила ничего кроме того самого страшного телефонного звонка. Как будто голос с того света мужчина сказал, что ее муж в списке покойных. Таня слушала голос, потом гудки, потом тишину не отходя от телефонной трубки. Она замерла на несколько месяцев вперед, тогда показалось что навсегда.

В этот же день сын привез обгоревшее тело отца в гробу и поставил гроб посреди комнаты. Таня смотрела и не могла понять кто рядом с ней. Она молчала и слушала тишину, даже слова сына превращались в беззвучное соединение слов. Как будто вместе с мужем Таня слышала тот грохот от разрыва бомбы и уши заложило так, что слух пропал.

В 8.23 крышку гроба поправили и два крепких парня вынесли коробку обтянутую красным полотном из квартиры. Таня брела вслед за людьми и не видела никого, кроме точки в которую она уставилась - в затылок высокого мужчины несущего гроб.

Таня все время стояла, она не чувствовала прикосновения людей, не слышала их соболезнования и не видела их слез. Она даже не думала о том, что эти слезы могут быть. Сама она не заплакала ни разу. Чувствовала, как по левой руке пробежал холодок и остановился, где-то в районе локтя, а потом потеряла сознание, именно в этот момент на крышку гроба упала первая лопата земли. Кто-то поддержал и она снова уставилась на гроб. Потом холмик, крест, люди, земля на руках, в волосах. Чувствовала влагу на ладонях, много людей, чужие люди, она их не знает. Память подводит и все мутно, мутно, мутно…

А дальше уже ничего не помнила… просто легла на диван и стала ждать, когда и за ней придёт эта смерть. Та самая, которая забрала от нее самого дорогого человека на свете. Не важно, как будет выглядеть эта смерть: седая и с горбом на спине, рыжая и косоглазая, бледная и морщинистая, главное, что она будет её.

Она придет, но не одна, а вместе с жизнью, они сядут напротив и начнут с ней разговаривать. Спросит про детство, лет после 7. Потом они обсудят отрочество и юность. Возможно, после 17 грехов станет больше, и жизнь станет останавливаться, ставить запятые в воздухе, чтобы напомнить какие-то важные моменты. Жизнь и смерть будут спорить, обсуждать, возможно их мнения разойдутся и тогда слово возьмет Таня. Она станет рассказывать, почему поступила так, а не иначе. Жизнь помнит все, а смерть ничего не забывает.

Так они будут сидеть и смотреть друг на друга до утра, пока не начнет просыпаться красное солнце. Его лучи пробегут по Таниным ногам, затронут ноги Жизни, и только смерть откажется участвовать в рассвете. Она выслушает Жизнь до конца и коснувшись рукой Тани позовет с собой. Но женщина не растроется, она ничего не возьмет с собой, только в последний раз посмотрит уставшими глазами на Жизнь и уйдет. Возможно она больше никогда не увидит тот самый красный рассвет, который повторяется из раза в раз по утрам, но каждый раз все думают, что он разный.

Но так не происходило и сколько бы она не ждала прихода своих святых отцов, которые отпустят ей грехи, никто не приходил. Таня закрывала глаза и продолжала ждать.

За пять месяцев она сама, из ещё молодой и красивой женщины средних лет, превратилась в бабку. Чёрные круги вокруг глаз, морщинистые руки, жёлтые от налёта зубы, потухшие голубые глаза, которые, когда-то были блестящими; потрескавшиеся губы, выпадающие клоками поседевшие, цвета грязной бумаги, длинные волосы, и, память, которая навсегда въелась в черепную коробку и закрылась на амбарный замок. Этой женщины больше не было. Не существовало.

Вот так выглядит тот, кто не хочет больше знать как выглядит жизнь. И как бы не хотела уйти вслед за мужем Таня, ей бы не хватило сил и духу включить газ в кухне или приложить к виски револьвер. И если револьвера у нее никогда не было, то газ, казалось бы найти проще не куда, но и на это она бы не пошла. Испугалась бы потери себя. Оставалось только ждать.

Таня приподняла затуманенный взгляд и уже ничего не смогла увидеть. Была ночь. Темнота заполнила комнату и превратила все в огромную черную коробку с видом изнутри.

После смерти мужа она ни разу не легла в их общую кровать. Ни разу не заснула ночью. Ни разу не заснула без него. Это было бы предательство, спать без человека, с которым прожила двадцать пять лет. Двадцать пять – это тот отрезок их жизни, когда было всё. Именно в эти годы они оба жили. Чувствовали много. Плакали, смеялись…любили. Она не могла засыпать без него. Она даже не знала, как это делается. Это, как маленькому ребёнку подарить ботинки на шнуровке. Он просто не будет знать, что делать. Как, он, такой маленький, сам завяжет узелок? Вот так и эта женщина не знала, как можно спать без мужа. Как можно жить без него? Как?

Каждый день, просыпаясь, и открывая глаза, которые не хочется открывать, она думала о нём. Думала о том, как можно жить без этого человека, которого, она иногда ненавидела, но без которого, уж точно не смогла бы прожить дальше. Вот сейчас, она не могла просыпаться, до этого засыпая с трудом. Что будет дальше?

Задавать вопрос - «что будет дальше?», было бы бессмысленно. Всё равно на него никто и никогда не сможет ответить. Кто-то придумал, что человек всё должен делать сам, чтобы что-то было. Вот и сейчас ей нужно было самой смочь жить. Но, почему когда чего-то очень сильно не хочешь, все говорят, что – надо. Кому надо? Ей – нет! Тогда кому? Ради кого жить?

Женщина откинула голову назад и уперлась затылком в холодную стену. В этом доме уже пять месяцев было холодно. Батареи тёплые, а дома холодно. Холодно от того, что нет души, которая греет стены. Хозяйке не хотелось что-то греть. Греть надо для кого-то, считала она. А для себя – это эгоизм.

Татьяна закрыла глаза, и, казалось бы, сейчас должна была политься слеза, но она не полилась. За то время, что она жила одна, было выплакано всё. Запас слёз был исчерпан. Ведь существует и у эмоций лимит. Раньше, когда она жила не одна в этой квартире, то уставала только под вечер, после работы. Сильнее уставала, когда сын был маленький. Но сейчас она понимала, всё что было раньше – ерунда, от этого не устают. Устают от одиночества, от боли в области сердца и солнечного сплетения, от молчания устают. А то, что чувствовала она раньше, была не усталость. Сейчас Татьяна могла это даже признать, когда раньше бы стала оспаривать.

С закрытыми глазами дышалось, как-то намного легче. Можно было представить, что ты уже не в собственной квартире, а где-то далеко от этого мира, и тогда начинала теплиться надежда, что где-то рядом ОН.

Уже пять месяцев Таня не боялась смерти. Она даже готова была принять её, позвать. Но никто не приходил. Хотя она и прочла библию, в которой говорится, что нет – ни рая, ни ада. Сейчас ей всё равно хотелось верить, что есть хоть какое-то пристанище у Создателя, где они встретятся с мужем, и проживут те годы, которые не смогут прожить на земле.

В последнее время Таня забыла, что такое говорить. Забыла, как звучит её голос. В бывшем, хороший преподаватель риторики университета, сейчас не желала слушать и говорить ей тоже не хотелось. Хотелось ловить тишину ушами. Жить среди тишины. Умереть в тишине. Но ей постоянно кто-то мешал.

Часто приезжал сын. Иногда с ним приезжала Маша. Маша была его невеста, они даже собирались пожениться, но, когда умер Андрей, отец и муж, то свадьбу отложили до истечения срока годности отношений. Никто не знал, когда настанет день истечения срока, ну или, когда мать придёт в себя. Но Таня считала, что всё хорошо, стоит только немного подождать. Она и сама не знала, когда сможет засыпать без боли в лёгких. Просыпаться без ломоты в костях. Когда сможет нормально есть. Просто есть, чтобы не худеть, ну, или хотя бы оставаться в одном весе. Кожа уже стала обтягивать кости, которые могли в любой момент её проткнуть.

Таня резко открыла глаза и повернула голову в сторону стекла. Муха билась головой о зелёный мигающий фонарик от компьютера, который отсвечивал в окне.

«Спи, мушка», - подумала Таня, но вслух ничего не произнесла. Язык, как плоский морской камень растёкся по нижней челюсти и не шевелился. Даже если бы она сейчас захотела что-то сказать, то вряд ли её рот открылся.

Муха билась из последних сил, как будто видя в этом огоньке спасение. Но спасение, явно, было не в этом. Спасти её могли только чьи-нибудь человеческие руки, которые одним движением сорвут плотный скотч со щелок высоких окон, и повернут ручку. Тогда муха сможет вылететь и помчаться до первой стены. Ведь она снова окажется в тюрьме, только побольше. Квартира для неё станет замком с высокими башнями. В таких запирают принцесс в сказках, но муха не принцесса. Муха – это переносчик болезней.

Таня чувствовала себя Богом. Ведь только она могла сейчас решать – казнить или помиловать. Только эта женщина могла выпустить её в мир, чуть-чуть побольше, чем эти два стекла. С одной стороны стекла – чёрная зима, с другой – чёрный человек. Всё чёрное. И маленькая, чёрная беременная муха мечтала о крохотном пятнышке света. Хоть какого-нибудь, но чтобы света.

«Как ты сюда попала? – спросила у себя Таня. – Ты же скоро уснёшь. Скоро. Вот зима уже холодная. Ты уснёшь, точно уснёшь. А я нет. – Женщина говорила со своими мыслями, и, ей так хотелось, чтобы эта муха её услышала. – А я не усну, даже если захочу. Хочу спать, но не могу, как будто спички в глаза вставили. Как бы я хотела уснуть до весны. Как бы я хотела…». Тощая постаревшая женщина сидела на широком подоконнике высокого окна и мыслями старалась передать, что чувствует, какому-то насекомому. С людьми она пока не готова была разговаривать.

В углу комнаты стоял маленький нетбук, который и не давал спокойно засыпать этой борющейся за жизнь мушке. Он постоянно мигал зелёным огоньком и разъедал своим светом соседний угол. Таня раньше этого не замечала. Впервые за долгое время она что-то заметила. До этой самой минуты в мире могло произойти всё что угодно, ей было совершенно всё равно, а сейчас она заметила.

Татьяна наклонила голову к правому плечу и почувствовала, как что-то внутри шеи тянет и приятной болью растягивается. Хрящи внутри мгновенно щёлкнули и приятная боль превратилась в ноющее стягивающее ощущение. Тоже самое она повторила и с наклоном ко второму плечу. Внутри всё также хрустело, как будто ломались сухие ветки в лесу, когда готовишь костёр на розжиг. Болело всё тело. Таня давно не думала о своём теле. Только сейчас, этой зимней ночью она, как будто открыла глаза и вспомнила, что жизнь-то идёт. Сама идёт, для этого Тани даже ничего не приходится предпринимать.

Женщина посмотрела за окно и увидела снег. Всё это время она даже не замечала, что на улице зима. Когда не стало мужа, было жаркое лето. По утрам пели птицы, ночью сверчки. Дышалось легко. А теперь она даже не знала, как там дышится, за окном. Она даже не проветривала комнаты. Зачем? В них же и так холодно.

«Какое сегодня число? – подумала она. – День какой? Месяц? Конец зимы или начало? А был Новый год?». Женщина подтянула колени к подбородку и уткнулась носом в ноги. Для того, чтобы увидеть темноту не надо было закрывать глаза, было и так слишком темно, чтобы что-то видеть.

«Почему ты мне не снишься? – продолжала спрашивать себя Таня. Но сейчас она не пыталась узнать, что-то точное и важное для жизни. Сейчас ей хотелось, чтобы отвечал только он, а все молчали. Мир молчал, а муж говорил. – Я же не знаю как теперь… Как теперь? Тебя не вернёшь, а мне некуда идти? Знала бы куда – давно пошла. Рай – Ад? Куда? Что там есть?» В голове что-то загудело, и она приложила ко лбу холодную сухую ладонь, но гул не утихал.

Таня резко спрыгнула с подоконника и встала на обе ноги. В ушах зазвенело, а в глазах и без того тёмных от расширенных зрачков, стало ещё темнее. Она резко нащупала край подоконника и заземлилась, как будто внутри неё было высокое напряжение. Нагнув подбородок к груди, и закрыв глаза, Татьяна стала ждать, когда пройдёт это внезапное головокружение. Оно проходило, но на его место стала надвигаться к самому горлу тошнота. Таня зажала шею, охватив её ладонью, и попыталась остановить рвотный рефлекс. Она начала быстро-быстро сглатывать тёплую слюну, чтобы не вырвать водой из крана, которую она пила с утра. Утро у неё начиналось в два часа дня, а- то и позже. Но сегодня в два. В четырнадцать часов и три минуты третьего.

Золотые круги в глазах медленно удалялись назад, за глазные яблоки. Всё что подкатывало к горлу, стало опускаться обратно, к желудку. Таня выпрямилась и осмотрела тёмную комнату. В ней ничего не было, только ночь, которая заменяла сейчас всё. Когда появлялся свет, то комната снова становилась полной, с насыщенными красками, живой. Но в это время женщина спала. Она просыпалась именно тогда, когда в комнате было пусто. Темно, значит – пусто.

Только в углу продолжал мигать зелёный огонёк. Татьяна медленно, еле передвигая ступни, и опираясь на стену, стала двигаться к столу. Маленький чёрный рабочий компьютер мужа жил такой же жизнью, как и Таня. Он жил – сам по себе. Без присмотра, без как таковой надобности. Сейчас он был уже ни для кого не нужен. Всё что хранится на жёстком диске этого маленького робота, была память мужа. Ведь именно там были: все лекции, все семинары, все тренинги, все дипломные работы и курсовые студентов. Вся его жизнь была в одном квадрате с микросхемами. Таня даже не знала, как этот чёрный квадрат работает. Почему он ещё не сгорел в этом углу? Но компьютер – это не цветы. Он не требует ухода и даже общения, он требует пользования. Как китайцы, которые всегда в движении, так и этот нетбук работал всегда.

Женщина подставила длинный указательный палец к зелёному квадратику с одной из сторон компьютера. Огонёк тут же погас. В комнате стало совсем темно. Теперь ничто не мешало мухе заснуть, она уже не билась о стекло. Устала. Таня убрала палец, и огонёк снова разлетелся зелёным светом по комнате. Женщине вдруг показалось, что сила света усилилась, но это только показалось. Она опять поставила палец, и стало темно. Теперь ей не составляло труда контролировать свет в этой комнате. Она была не одна, рядом был зелёный огонёк от компьютера. Уже не одиноко.

Палец грело тёплой электроникой. Таня медленно вытащила из-под рабочего стола стул на колёсиках, и обойдя его, села. Она всё ещё не решалась открыть крышку нетбука, ей было страшно. Это как ящик Пандоры, в котором хранились все тайны мира, а в этом электронном ящике были тайны её мужа. Она никогда не знала о его делах, о его личной жизни. Каждый человек имеет право на что-то интимное, на пару часов свободного времени. Кто-то ковыряет в носу, кто-то, танцует перед зеркалом кривя лицо в гримасах, кто-то читает стихи Евтушенко, а кто-то просто молчит и старается ни о чём не думать. Таня не знала, что делает муж в эти свободные минуты. Он никогда не говорил с ней об этом. Да, и она не рассказывала о своих свободных часах. А у неё их было не так много.

Женщина приподняла правую руку и положила её поверх компьютера. Он был горячим. Она провела по нему, как будто стирая пыль. Вспомнив, что это единственная живая после него вещь, она резко отдёрнула руку к груди. Глаза увлажнились, но не заплакали. Таня прижала горячую от уставшего компьютера руку к сердцу и почувствовала, как то бьётся с усиленной скоростью, как от энергетиков, или трёх литров чёрного бразильского кофе. Но это был страх.

От каждого человека в жизни что-то должно оставаться. Кто-то оставляет детей, кто-то дом, дерево, а кто-то не выключенный компьютер. Пять месяцев он простоял в углу этой холодной комнаты с включенным блоком питания, и, беспрерывно заряжался. Таня убрала руку от сердца и снова прикоснулась к горячей крышке. Также медленно, как и первую руку, она поднесла вторую и накрыла коробочку Пандоры ладонями.

Руки грелись, как от тёплого костра. Таня долго смотрела на обгрызанные ногти, а потом одним движением открыла нетбук, нажала на кнопку у экрана, и моторчик внутри закрутился. Она убрала ладони, оставив только кончики пальцев на столе, а остальная часть кисти свисала.

На подсвеченном экране стала появляться мигающая заставка. Таня уставилась в квадрат компьютера, как будто ожидая чего-то очень и очень важного, но компьютер только и сделал, что запросил пароль.

«Пароль? – удивилась Таня. – От кого он скрывал свой компьютер? Что там такого важного?». Она не могла сразу понять, что от неё хочет эта машина.

«Какой пароль ты от меня хочешь? – спрашивала она сама себя. – От куда я могу знать, что было у человека… - она вдруг замерла от собственной мысли. - …что было в голове у человека, с которым я прожила двадцать пять лет?» - Её всю передёрнуло от этой мысли. Ведь на самом деле она даже предположить не могла, какие цифры или буквы её мужчина мог поставить на пароль.

Она провела кончиками пальцев по краю стола из стороны в сторону, и остановилась на том же месте. Таня даже представить не могла, что вводить в окно с паролем. Что для него было важным, что он никогда не смог бы забыть? Она подняла руки и поднесла длинные уже некрасивые пальцы к кнопкам с алфавитными буквами двух языков.

Когда-то давно, когда, они только познакомились, Андрей сказал, что самым главным днём в его жизни будет - дата свадьбы. Что этот день нужно будет каждый год отмечать розы- даме и коньяком – ему. Дата свадьбы была назначена после года трепетных встречаний на лавке у подъезда. 27 марта они расписались в ЗАГСЕ. Шикарной свадьбы не было, даже платье невесты было не белым, а кремового цвета, его одолжили у старшей сестры Андрея. Посидели близкими родственниками в столовой и вечером они стали жить вместе. С того самого дня они всегда спали вместе.

Розы- даме и коньяк- ему, получался не всегда. То не было денег, то коньяка, то роз, то снова денег на розы. В общем, не всегда было хорошо. Но, подснежники 27 марта он находил. Таня никому, никогда не рассказывала, но это были самые любимые цветы.

- Любимые цветы те, которые дарит любимый мужчина! – говорила она подругам. А сама каждую годовщину ждала подснежников.

После семи лет совместной жизни Таня впервые заплакала от обиды. Это была первая годовщина без цветов, подарков и даже поцелуя в щёку. Он забыл. Просто взял, и забыл.

- Но, ты же обещал… - хныкая в углу дивана в квартире его родителей, шептала она.

- Ну, прости, прости, я так заработался… - он прижимал к себе её худые коленки и целовал их, чтобы она простила. Но жена молчала.

На пятнадцатый год их союза Таня подала на развод. Она пришла в ЗАГС и, оформив заявление, одним росчерком ручки поставила свою роспись.

- Хватит! – сказала она себе, убеждаясь, что и в самом деле «хватит».

В то время в их профессорской семье стали появляться деньги. Андрея приглашать на семинары и симпозиумы заграницу. Жену естественно он не брал: «Зачем со своим самоваром?» - рассуждал он. А потом любовница за любовницей менялись, как стельки в зимней обуви – быстро появлялись и исчезали навсегда. Он не любил задерживать бесполезный груз надолго. Интрижка и не больше, до романа никогда не дорастало.

- Главное, чтобы жена не узнала! – смеялся он, подвыпив коньячку.

Но она знала всё. Сначала молчала – семья, ребёнок, любовь какая-никакая. А потом плюнула и на семью и на ребёнка и подала на развод. Заявление пропылилось в ЗАГСЕ три месяца, пока Андрей не пришёл и не порвал его.

- Я люблю тебя, дура! – кричал он, подхватывая все её аргументы. – Все изменяют. Все! Понимаешь? Ну, да – было! Но тебя же люблю. Не любил бы – бросил давно! Дура ты, дура… - он хватал вещи и куда-нибудь уезжал, но ненадолго. Возвращаясь, привозил с собой цветы и грильяжные конфеты и думал, что жена простит. Таня прощала. Принимала ненавистный ей грильяж, запихивала необрезанные розы в ледяную воду, и, прощала.

Она его ненавидела. Ещё два года после тех измен, она отказывалась спать с ним не предохраняясь, а потом прошло. Остыло. Она не знала, был ли кто-то ещё, но ей хотелось верить, что нет. Ей так хотелось, чтобы больше ни одна женщина не помешала ей быть единственной. Но сомнения разрушали всё. Каждый скандал, начавшийся немытой посудой плавно перетекал во всех припомнятых любовниц.

- Да, что тебе не живётся спокойно! - кричал Андрей и, закуривая очередную сигарету уходил на балкон.

- Да, потому, что ты мне всю жизнь испортил своими шлюхами! Лучше б я тебя тогда выгнала! – кричала Таня в порыве гнева.

С годами у Татьяны сложилась своя примета – Если муж подарил на годовщину – розы, жди беды, подснежники – весь год будет счастливым. В год его смерти он подарил – большой фикус в горшке. Таня не была суеверной, но в это невозможно было не поверить. Она долго ругала его за глупый подарок.

Но сейчас, когда человека нет, она бы вернула все те сказанные ему слова, которые могли хоть как-то его задеть, или обидеть. Понимаешь, что любишь, когда теряешь.

«27. 03.1985» - Таня набрала цифры и стала ждать, не нажимая кнопку «принять». Она тупо уставилась в бледный экран и наблюдала, как он медленно тухнет, а потом и вовсе становится тёмным. Женщина тут же схватилась за мышку и водила её по столу, пока экран снова не стал светиться.

Таня резко нажала «принять», и пароль стал идентифицироваться. Компьютер жалостно подал звук из маленьких колонок, и перед женщиной открылось поле зелёного цвета. Это был «рабочий стол». В отличие, от того, как муж наводил порядок дома, Татьяна могла предположить, что и в компьютере у этого человека не всё в порядке. Но она ошибалась. На небольшом зелёном экранчике не было ничего лишнего. Вверху экрана красовался голубой значок – «мой компьютер». Далее шла папка с таблицами, в которых Таня ничего не понимала. За папкой, вниз, три печатных документа, первый был диплом его выпускника, которым он постоянно хвалился, второй план лекций к семинарам, третий файл был пустым. Таня тут же навела курсором мышки на документ, и удалила его. Послышался звук заживавшейся бумаги в принтере. И корзина на компьютерном столе тут же стала полной. Ей хватило всего-то одного документа.

И всё. Пусто. Больше ничего. Всё было чисто. Таня провела внутренней стороной ладони по пыльному экрану и оставила след от пальцев. Она тут же натянула на ладонь рукав свитера и протёрла весь подсвеченный компьютерный стол. Теперь он был чистым. Впервые за пять месяцев, а то, может и больше. Она же не знала, как давно её муж не протирал компьютер, хотя ему он уделял гораздо больше времени, чем жене. По крайней мере в последнее время.

Таня поудобнее села на стуле и стала водить стрелкой мыши по зелёному полю заставки. «Интересно, почему поле? – подумала она. – Он же мог поставить мою фотографию, ну, или, фотографию сына? Почему поле?».

Она сидела, и, не отрывая глаз, рассматривала зелень в поле. Единственное, что Таня знала про зелёный цвет, так это то, что он предпочтителен для тех, кто страдает клаустрофобией. Но она никогда не замечала за мужем боязнь чего-то, тем более замкнутого пространства. Он, всегда говорил: «Я за тебя любому голову оторву!». Но, так говорят, многие. Деваться не куда было, она, как и все сентиментальные и влюблённые женщины – верила. Может это и к лучшему - верить, когда говорят. С недоверием куча проблем.

Татьяна резко остановила хаотично летающую стрелку в поле, как пчела, ищущая свой цветок. И двойным щелчком нажала на ярлык «мой компьютер». Тут же развернулся белый лист с двумя дисками «С» и «D».

Таня плохо разбиралась в компьютерах, но, когда, это эволюционная машина пришла к ним в дом, ей пришлось начинать её осваивать. В первые три недели она училась включать и выключать эту машину. Через месяц, она уже сама смогла создавать файлы, правда, пока не могла их заполнять текстом, картинками и таблицами. А просто, по всему экрану разбрасывала пустые папки и файлы. Про два диска в компьютере она знала, знала, что они существуют и всё. Дальше пока не лезла. Но, сейчас, когда перед ней открылась эта картинка, она тут же клацнула на диск «С». Он просто был первый в списке.

Диск «С» состоял из установочных папок со странными названиями. Таня не знала зачем эти названия, и папки зачем. Она нажала на красный спасительный крестик в углу листа с папками и закрыла.

На диске «D» информации было больше. Гораздо больше. Видимо, именно сюда Андрей сбрасывал весь мусор. Так обычно делают все мужчины, которые не любят убираться. Они скидывают всё ненужное, или нужное, но не сегодня, в один шкаф. И ждут. Ждут, когда придут их – жены, подруги, любовницы, мамы, и, разберут весь хлам по полкам.

В этом плоском виртуальном шкафу, не хватало только наложить кучу посреди белого листа и множества жёлтых папок и бело-синих файлов для чтения. Таня не могла начать открывать их до того момента, пока не наведёт порядок. Её педантичность всегда была на грани безумия. Даже теперь, находясь в тяжёлой депрессии, она всё равно продолжала быть чистюлей. Быть может, это был первый шаг к выздоровлению?

Женщина раскладывала всё по новым, только что созданным папкам, под новыми названиями. И по очереди стала разгребать всё, что ей казалось нужным, и не совсем. Курсовые и дипломные студентов летели в корзину для мусора, как ненужное. Даже не смотря на то, что эти дети мучились, чтобы их не завалили на сессии. А эта безжалостная женщина, посчитала всё – ненужным. Это не нужно мёртвым. Когда мы умираем, мы не забираем с собой – ни книги, ни тетради, ни дипломы. Важно, то, что ты сделал сам, что бы запомнили. И уж тогда, память останется – навсегда. Андрею уже не нужны были эти бесконечные листы с умными мыслями, выраженными в заумных сложноподчинённых предложениях. Ему ничего не надо было. Как и всем людям, которых когда-нибудь закопают в красном гробу.

Именно поэтому Таня одним нажатием клавиши расправлялась с работами других людей. Она уничтожала их труд. Который, возможно писался днями, ночами и ещё раз днями. Людей, которых, возможно любил её муж. Он любил своих студентов. Для него они были, как – спасение от старости. С ними он мог разговаривать часами, забывая, что в свои далеко за сорок, он даже мыслит по-другому. Но ему хочется, туда, обратно, к тому возрасту, когда всё кажется таким лёгким и простым. Когда хочется покорить мир.

Когда последний диплом был удалён с локального диска, тот, старый мир её мужа, просеялся через ситечко, как мука. Как будто память об этом человеке трясли, выбивая пыль и грязь, как со старого ковра. Но, кому теперь нужны вот эти – «Мировоззренческие предпосылки аддиктивного поведения», «Трансактный анализ в психологии», «Влияние семьи на становление личности», «Проявление половых различий в интеллекте», и всё в таком же аспекте. Кому? Тане это никогда не было интересно. Со своим разумом и телом она была в гармоничных отношениях, а лезть в чужой мозг, и копаться там, как в картонной коробке, со старыми, отжившими свой век вещами, она не желала. Этим занимался всю жизнь её муж. Он даже временами ставил опыты и на ней, на что она обижалась, чувствуя себя подопытной мышью. Андрей посвятил себя психологии, а Таня риторике и литературе. Она - хорошо говорила, а он хорошо молчал. Она учила, а он изучал. И так бы продолжалось вечно, если бы не смерть, которая вместе с собой забирает, не только жизнь, но и память. Она стала забывать, как он выглядит.

За пять месяцев забыть, как выглядит мужчина, с которым она жила чуть больше двадцати пяти лет – это непростительно. Это - предательство. Но, Таня это делала не по своей воле. В последние несколько недель она забыла, как выглядит сама, а что ещё говорить о тех, кто рядом. С того момента, как Его не стало, в доме были завешаны все зеркала, чтобы ничего не позволяло этой женщине увидеть себя. Она не хотела. Она была собственным напоминанием о прошлой жизни. После того, как Андрея похоронили, всё стало прошлым. Даже она: прошлая жена, прошлая мать, прошлая женщина. Всё в прошедшем времени.

Наведя порядок в виртуальном доме своего мужа, Таня стала по очереди открывать папки, которые она назвала – «полка 1», «полка 2», «вешалка», «комод», «пакет»… и так, по мере важности информации. Самой маленькой стала папка «кулёк». Как кулёчик для семечек на рынке, там и эта папка с какими-то Его записями. Возможно очень важными для него записями.

В главной, самой большой папке собрались одинаковые файлы. Так, по крайней мере, показалось Тани. Все эти листочки с загнутыми углами назывались – «Не забудь1», «Не забудь2», «не забудь345», причём, что это был не 345 файл. Это просто нужно было запомнить.

Татьяна быстро заморгала, и отвела взгляд в сторону. Глаза устали, и стали резать, как тонким листом бумаги по зрачкам. По стене стали проплывать белые, ярко-белые полосы в золотой оправе. Женщина поднесла к лицу ладони и от краёв глаз провела к внутренним уголкам. Потёрла, не применяя большой силы и убрала ладони. Стало легче, хотя с непривычки глаза продолжали болеть. Спать ещё не хотелось. Процесс изучения той части Его жизни, которую она не знала, затянул, как будто в болото под ряску и жёлтые кувшинки.

Она открыла «Не забудь1»:

«Лезть в чужую душу без спроса не только опасно, но и неэтично. А если она, чужая душа, погружается во мрак потери собственного «Я», если она сама в ужасе от него, своего «Я», спасается знаменитым фроммовским бегством от свободы в невроз, в болезнь, в инфантилизм, в никуда… и ты, психолог, это видишь, понимаешь, и…».

«Меня часто несправедливо упрекали в недооценке зла, потенциально заложенного в человеке. Хотелось бы подчеркнуть, что я далек от подобного сентиментального оптимизма. Тот, кто обладает длительным опытом практикующего психоаналитика, едва ли может быть склонен к недооценке деструктивных сил в человеке».

«Профессиональный долг требует от психолога действия, практическая этика определяет глубину воздействия на Другого человека, а профессия диктует принятие ограничений на собственные действия».

Ни одного источника, ни одного автора, казалось, что Андрей это написал сам. Но Таня знала, что её муж был слаб на такие размышления. Хотя, может она просто напросто его не знала. Или не хотела знать. Что он хотел сказать, в первую очередь себе, в этих трёх закавыченных абзацах? Что именно он боялся забыть? То, что человеческая душа – потёмки? Так – это знают даже те, кто не читал Фрейда, Юнга и Фромма. Для этого не нужно было ходить пять лет в университет, писать курсовые, диплом, диссертацию, докторскую. Достаточно, просто немного задуматься – а зачем тебе лезть в чужую душу, когда ты ничего про неё не знаешь?

Боялся, что человеческое зло выльется, как молоко из разбитого глиняного кувшина? Вряд ли. Ему наоборот, даже нравилось, когда на его заранее продуманные провокации, реагировали. Он приходил в неистовый восторг, и, потирая рука об руку, продолжал это невыносимое для собеседника общение. Для Андрея не существовало кнопки – стоп. Всё было разрешено. Всё.

Он ограничивал себя в действиях? Хм, быть такого не могло. Таня не верила, что её муж мог отказаться от внезапно пришедшей в его седую голову новой мысли, которая выведет его пациента, студента, или, обвиняемого на чистую воду. Он любил работать в колонии для несовершеннолетних. Это была полная свобода действий. Иногда, он спрашивал сам себя: «Где лучше остановиться?». Но финишной прямой никогда не видел.

Таня, закрыла файл и замерла. Она никогда не думала о том, что её муж может кому-то навредить, или, спасти жизнь. Как? Он же не герой! Просто она не знала, что в этом родном, но всё равно чужом человеке жили две стороны. У каждого живущего рядом есть разные «Я», и то, что Фрейд когда-то назвал всего три, значит, он не видел дальше своего носа. Человек может быть совершенно разным, и это зависит не от погоды, лунных суток, настроения, времени года, а от самой этой личности. Получается, прожив с человеком двадцать пять лет, Таня ничего о нём не знала?

Она, конечно же, прекрасно помнила, что он ел только по расписанию. Пил только дорогой коньяк, иногда пиво. Спал только на животе. Когда уставали глаза, потирал переносицу до красноты. Скручивал пальцы до хруста. К студентам обращался только на «вы». Любил лето за городом. Чай с лимоном. Красную помаду на женских губах, которые ещё и очерчены бледным лицом. На поезда покупал только нижние полки. В самолётах не летал у иллюминатора, всегда менялся, садясь у прохода. Терпеть не мог сладкие запахи, особенно мёда и пыльцы, они его раздражали. Но, кроме того, что он сам говорил о себе, Таня больше ничего не знала. Она не знала, что он чувствовал, когда брился. О чём думал, когда курил. Как сильно переживал, когда она подала заявление на развод. Собственная жена, самая близкая женщина не знала того, кто подарил ей - сына, дом и дерево.

Она скрестила руки на груди и потёрла плечи. Вдруг ей стало холодно, как будто из окна подул ветерок. Таня осмотрела комнату и увидела, что она уже не пустая, что в неё входит жизнь, с первым светом. Женщина поморщилась, будто чувствуя в себе задатки вампира, и зажмурила глаза. Ей не хотелось встречаться сегодня с утром, и тем более с днём. Ни сегодня, ни завтра, так же как и вчера, и пять месяцев назад после того теракта, который забрал её мужа.

Открыв глаза, она тут же стала закрывать все документы и складывать их обратно по своим шкафам, нажимая на белые крестики в красном квадрате. А потом и вовсе выключить нетбук, и захлопнуть его крышку.

Та муха в окне уже не жужжала. Она либо умерла, либо, просто, заснула. Таня встала со стула и, выпрямив спину, скривила все мышцы лица от усталости в позвоночнике. Отстранив плечи назад, она дождалась, когда тянущая боль прекратиться, и ушла в другую комнату, где спала. Спала одна. Без него.

* * *

Когда женщина открыла глаза, то увидела широкий чёрный потолок без просветов. Это было одеяло, которое укрывало её с головой. Таня слегка приоткрыла краешек, чтобы убедиться, что в комнате одна. Света уже не было.

«Одна» - сказала про себя она.

В комнате было всё также холодно, всё также темно, и всё также одиноко. Это было уже самое привычное состояние для хозяйки квартиры. Откинув одеяло, Таня резко подняла спину и села на край дивана поставив ступни на пол. Ей казалось, этим можно быстрее согреться. Но всё было не так. По полу бегал сквозняк, который тянулся от самой входной двери, точнее из щелки под ней. Пальчики ног тут же стало покалывать от зимнего уличного ветерка.

Встав в полный рост, она на ощупь ногами нашла тапки, стоящие под диваном. Всегда там стоящие. Одела и пошла в сторону кухни. Раньше, она бы испугалась идти по темноте, даже не смотря на свой возраст и жизненный опыт, она всё равно продолжала бояться ночи. Но в последнее время, ей было совершенно всё равно, какое время суток, главное, чтобы ничего не видеть.

В кухне пахло плохо. Запах шёл от мусорного ведра. Андрей всегда повторял, что вечером мусор не выносят – примета плохая. Да, она никогда и не занималась этим. Выносить мусор была обязанность мужа, а потом и сына. От старого, грязного запаха, она поняла, что сын давно не приезжал. Когда он навещал её, то обязательно выносил мусор, а тут уже вонь стала доходить до её заложенного носа у входа в кухню. Значит очень давно не заезжал.

«Забыл» - подумала Таня, но не придала этой мысли значения. Она давно уже не придавала значения мыслям. Ну, подумала,.. подумаешь…не сказала же. А когда оставалась наедине с собой, то мысли въедались в каждую её клеточку, и пожирали, колко отбивая ритм на сердечных мышцах. А сейчас, ей стало всё равно, приезжал Никита или нет, и, даже когда он приедет, ей тоже было безразлично.

Она подошла к большому белому холодильнику и открыла дверцу на себя. Где-то у основания шлёпнула резины и открылось. Света в холодильнике не было, как и еды. Но еда ей была не нужна, она вообще уже стала забывать, что есть нужно не только ради удовольствия, а ещё ради того, чтобы просто - жить. Но сейчас, больше всего она хотела открыть холодильник и найти в нём что-нибудь холодное, желательно жидкое, чтобы выпить.

Даже в темноте она смогла разглядеть двухлитровую стеклянную банку с водой. Таня точно её туда не ставила, это она помнила. Также, как и тот мобильный телефон, который лежал за этой банкой.

«Что делает телефон в холодильнике? - удивилась она, но, даже подумать не могла, что его она положила сама. – Мой. – Взяв в руки небольшую электронную раскладушку, она убедилась, что это её телефон. – Интересно, когда ты успел…».

Таня нажала на кнопку «разблокировать», но предмет даже не подал признаков жизни. Он был разряжен. Женщина уже успела забыть, что хотела пить. Она хлопнула дверцей холодильника и пошла в комнату, где ночью умирала муха, и, где обычно висел шнур от подзарядного устройства к телефону, блок питания, которого всегда был воткнут в розетку. Она мелкими, но быстрыми шажками добралась до комнаты и воткнула батарею в телефон. Экран тут же стал подсвечиваться, и после заставки указывающей на марку телефона, появился её маленький рабочий столик, чайный электронный столик. Тумбочка.

Татьяна стала щёлкать на все кнопки без разбора, лишь бы эта игрушка, хоть что-нибудь ей сказала. Но он молчал. Тогда она, облокотившись спиной на стену, сползла до самого пола, и села, всё также продолжая держать телефон в руке. Он молчал. Поднеся крышку к губам, она стала ждать. Чего ждать, пока она не знала.

Ожидание оправдалось, и, через несколько минут, в её телефон стали приходить сообщения, одно за другим: «Мам, перезвони», «С тобой всё хорошо?», «Мама, я переживаю», «Я сейчас в Самаре, но когда приеду, позвоню». Это были сообщения от Никиты. Тане захотелось улыбнуться. Всё это время сын не забывал о ней, а слал сообщения не дожидавшись ответа. Он волновался. Но, как телефон мог оказаться в холодильнике, она пока не могла вспомнить.

Матери не хотелось сейчас разговаривать с сыном. Теперь она знала, что он жив-здоров, знала, что он помнит о ней. Но разговаривать с ним не хотелось. Значит, он должен приехать и вынести мусор, который может уйти сам, если его не вынести. Таня закрыла крышку, и отложила телефон на пол, рядом с собой. Привстав, опираясь всё на ту же стену, она почувствовала слабость. Как будто, кто-то незаметно, ударил по голове, тяжёлым, и она по сценарию ударившего, должна упасть без сознания. Но на этот раз удар был не настолько сильным, чтобы упасть. Она успела удержаться на ногах, ухватившись влажной ладонью за стену. В голове кружила белая моль, надоедливо впиваясь в глаза.

«Пить!» - вспомнила женщина и снова направилась за той самой банкой с водой в холодильнике. Внутри всё пересохло, начиная от кончика языка и, казалось, до самого желудка, который начинал бурлить, когда в него заливалась вода. Хотя бы вода. На большее он уже и не надеялся.

Вернувшись в комнату с заряжающейся техникой, она сразу же подошла к компьютеру. Тот самый зелёный огонёк не унимался, и продолжал разрывать темноту ярким светом. Тут же открыла крышку, и нажала кнопку «пуск». Нетбук загудел, и стал поочерёдно показывать заставки производителей, пароль, и, то самое зелёное поле.

Она знала, куда хочет последовать дальше. Это, как в лабиринте искать выход, которого нет. Так и по компьютерным файлам, как по комнатам-откровений.

Таня вошла в комнату «Не забудь2»:

«Разные люди в разное время могут качественно по-разному реагировать на одинаковые воздействия. На банальную грубость в свой адрес один человек ответит грубостью, другой — смолчит, а третий будет стараться успокоить грубияна».

Но Андрей всегда был сдержанным человеком. Все эмоции он выплёскивал дома, с сигаретой на балконе. Но между тем, ему было далеко до праведника, и, когда кто-то бил его по одной щеке, он никогда не подставлял вторую. «Это не дело! – говорил он. – Настоящий мужчина так не поступает. Мне не нужны драки, но и терпеть я тоже не буду». Он никогда не рассказывал о проблемах жене, всегда отнекивался. Для него очень важно было – спокойствие. А, когда спокойна жена, тогда счастлив и он.

«Человек всегда осознанно или неосознанно защищается от попыток раскрыть его особенности и «слабые места».

Слабые места? Но какие у него могли быть слабые места? Таня не понимала. Знала, что муж боялся змей, но с этим страхом он всегда боролся. Андрей пытался смеясь над внутренней проблемой, избавится от фобии. Ведь это была именно фобия. Он патологически боялся, что под его ногами может проползти змея, и тогда будет всё равно – ядовитая она или нет. Он всегда говорил: «Увижу змею, тут же коньки отброшу». Именно по этой причине он никогда не ходил в лес за ягодами и грибами, никогда не ездил с друзьями на шашлычки. Ему было страшно. Когда его начинали убеждать в том, что змей в наших лесах нет. Он тут же хмурился, делался крайне серьёзным и злым. В итоге, всё равно оставался дома.

И он прекрасно знал от куда идёт его проблема. Как психолог, он считал, что пока ты не разберёшься в своём внутреннем мире, ты никогда не сможешь помочь другому. Это было его личное правило. Змей он стал бояться с самого детства, лет с девяти. Они с отцом пошли в террариум, посмотреть на этих тварей. И вместе с ними ходила строгая, толстая женщина и рассказывала про каждую змеюку. Так получилось, что в один из своих крутых разворотов, эта самая экскурсовод случайно задела аквариум с игуаной и, началось. Тут же упало дерево, стоявшее рядом с аквариумом и разбило следующую прозрачную коробку, но уже со змеёй. Игуана побежала куда-то за высокие шкафы и спряталась там, а змея резко исчезла. Таня слышала эту историю только один раз, муж не любил об этом говорить. При каждом воспоминание о том дне, он становился бледным и испуганным. Когда он рассказывал, то вместе со словами можно было почувствовать и эмоции той минуты, в которой всё произошло: «Отец тогда сразу кинулся спасать других детей, поменьше. Оттаскивая в сторону. А я стоял испуганный посреди зала и смотрел, как все начали носиться. Вдруг внизу, у самых ног, я услышал журчание, как будто водичка потекла ручейком у ног. Я опустил голову – передо мной свернувшись клубочком лежала змея. Та самая, которая успела отползти. Она была трёхцветная – чёрный, коричневый и тонкие полоски жёлтого. Со временем, я узнал, что это был арлекиновый аспид. Опасная змея. В тот момент я думал, моё сердце не выдержит. Я не мог даже пошевелиться, даже произнести хоть какой-нибудь звук. Я просто стоял, пока отец не подошёл ко мне. Я даже не помню, как эту тварь убрали. Но помню точно, что после того, как её унесли – упал в обморок».

Но это не было его слабостью, так ведь. Ведь слабость определяется другим. А был ли он слаб? Таня сидела перед экраном и вчитывалась в каждую букву напечатанную им.

«Вы можете быть очень слабым человеком и обладать хрупкой болезненной психикой, но если вы будете сознательно работать над собой, это будет для вас менее опасно, нежели если вы будете сильным и уверенным существом, прекратившим работу над собой».

Ещё один вопрос всплыл перед этой женщиной: был ли её муж слабым человеком, раз он так много рассуждает об этом? Нет, он был не из слабых, - об этом Таня знала. Его бесконечная уверенность в собственных силах, напоминала приближенность к Богу. Казалось, что он где-то на одном пьедестале со всевышним. Но так ли это было? А может, это была всего лишь на всего – маска, за которую он так качественно скрывал свои эмоции и чувства. Что он чувствовал? Как он работал над собой, и, работал ли?

«Защищенный человек сумел обуздать в себе глубинную агрессивность, и потому в отношениях с людьми он не склонен делать резкие движения и наносить необдуманные удары, неизбежно вызывающие ответные действия».

Он был таким – защищённым. А рядом с защищённым человеком чувствуешь себя спокойно. Он никогда не был резок с людьми. Никогда. Или, может Таня просто этого не видела? Он мог предать, и он это делал, но как жена, которая живёт за-мужем, женщине приходилось терпеть, прощать, жить дальше. О, как же она сейчас хотела бы просто заснуть рядом с ним. Чтобы он закинул на неё свою волосатую тяжёлую ногу, прижался животом к её попе, правой рукой зажал груди и так уснул. Так они засыпали впервые их совместные годы жизни. А потом, просто отворачивались друг от друга и кто-то храпел, а кто-то тихо посапывал. Но, она всегда знала, что рядом лежит тот, кто защитит её.

Возможно, мужчинам бывает намного страшнее, чем женщинам, и, они бы с радостью не бегали за мошенниками, не били бандитов, не ругались с обидчиками, а просто, тихо шли дальше. Но, природа, а может общество придумало так, что мужчина – защитник, а женщина- хранительница очага. Но, есть же мужчины, которые с радостью поменялись местами с женщинами, и наоборот. Есть и такое. Но, каждая представительница прекрасного пола, какой бы вес у неё не был, как сильно бы она не била, и как бы громко не кричала, ей, всегда будет хотеться, чтобы кто-нибудь проявил заботу и защитил её. Просто стукнул тапкам таракана на полу, и всё. Но, приятно же.

С Андреем Таня была женщиной. Пусть не всегда улыбающейся, или бесконечно счастливой, но защищённой. Несмотря на все их ссоры и скандалы, он её любил. Он никогда не посмел бы назвать их отношения, их долгие отношения – привычкой. Язык бы не повернулся.

Как же она по нему соскучилась. Как же его не хватает. Начинаешь понимать, как тебе дорог человек, только тогда, когда не возможно с ним поругаться. А ссоры и обиды это первый признак духовной близости. Ты можешь ненавидеть человека, но тебе будет всё равно, что он скажет, как посмотрит. Но, как только дело доходит до близкого, самого родного человека, то тут всё переворачивается вверх на голову. Ты будешь до последнего выносить ему мозг, по частям, лучше на носилках, без санитаров, естественно. Но, между тем будешь скучать без этих ссор, без этих прожигающих взглядов и едких слов бьющих прямо в центр.

Она открывала файл за файлом, пытаясь узнать что-то ещё новое о своём муже, но сейчас для неё было ново всё. От того, как он думал, до того, что он говорил. А говорил он мало, но всегда по делу. Но в разговорах никогда не стеснялся и не скрывал правды. Она не резала ему глаза. Зачем врать, если от правды всегда легче. И вот, вся эта правда сейчас выливалась на женщину прожившую с этим человеком двадцать пять лет, но, как оказывается почти ничего о нём не знающая.

«А может он тоже ничего обо мне не знал? – спрашивала себя Таня. – Но, нет, я была открыта перед ним вся…а может зря…может именно по этому он изменял мне когда-то. А может и ещё изменял, только я не знаю. Я закрывала глаза на всё это, а может, не стоило». В голове женщины творился бардак. По её внутренней гостиной валялись грязные мысли, помятые воспоминания, ненужные высказывания. Что нужно было этому мужчине? Этого даже не могла предположить его жена.

«Господи! – прошептала про себя Таня, прислонив к губам пальцы, - я же тебя совсем не знала…кто ты?».

В папках были небольшие текстовые документы, в документах были, какие-то Его мысли о том, что рядом, кто рядом. Но ни одного упоминания о жене. Почему? Он не хотел о ней говорить? Боялся? Её было слишком много, чтобы о ней ещё и писать? По-че-му? Таня не могла ответить на этот вопрос, да и спросить уже не у кого было. Ей стало так обидно. Одиночество в этот раз ударило двойной волной, как будто, она всю жизнь прожила сама с собой. Будто рядом не было ни опоры, ни защиты, она была одинока. Но, почему же тогда ей казалось, что её любят, что любит она. Почему?

В куче собственных папок она нашла Его. Она называлась «моя семья». Женщине тут же захотелось посмотреть какие фотографии с ней любил её муж. Папка состояла из фотографий. Они были разных лет. Андрей любил старые фотографии, но Таня и об этом не знала. Она стала перелистовать картинку за картинкой, всматриваясь в каждую. Было много фотографий Никиты, свекрови Марии Савельевны, сестры Иры, их собаки-бульдога Ёрика, и ни одной фотографии с ней.

К горлу подступил ком, как обычно об этом говорят. Но сейчас этот самый ком в горле Татьяны больше напоминал копательную часть лопаты, которую она невольно проглотила увидев все эти фотографии. Мать, сын, сестра, собака…в папке «моя семья» не было ни одной фотографии с ней. С законной женой. Ни-од-ной! С каждым щелчком по правой кнопки мышки, эта самая лопата в горле застревала всё сильнее и сильнее. Неужели она, его жена, не была его семьёй? Неужели она не удостоилась чести побывать хотя бы на одной фотографии с ним? По всему телу женщины пробежала не мелкая дрожь, а какой-то оползень. Её внутренний склон не смог выдержать подобного давления и позволил всей этой горной грязи сползти вниз, куда-то под ту саму лопату, которая застряла в горле. Татьяна стала задыхаться.

Женщина спрыгнула со стула и согнулась пополам, чтобы хоть как-то продохнуть, но в её изгибе воздух застревал, где-то между сердцем и лёгкими. Она выпрямилась и постаралась глубже вдохнуть. Голова закружилась и женщина сползла по стене, за которую успела схватиться, вниз, на пол. Она припала щекой к холодному полу и стала ждать, когда отпустит боль. Эта была не моральная боль, такую боль она уже давно не чувствовала, это была физическая. Та физическая боль, которая вытесняет всё живое внутри человека, который хочет чувствовать, но пока не может. Слишком тяжело.

Сердце колотилось. Внутренний регулятор, удерживаемый пружиной, вращался вместе со шпинделем на сосудах и отбрасывался в стороны центробежной силой так, что расстояние смещения было пропорционально скорости. Таня, как будто заново училась дышать. Вдох-выдох-вдох-выдох. И так до того момента, пока кровь не умерит свой пыл и не даст сердцу биться в живом режиме. Чтобы дышать. Только тогда женщина позволила себе привстать на колени.

Всё тело болело. Ей казалось, что её били, но всё это было не от физических нагрузок, или, наоборот, без них. А от того, что всё её тело сопротивлялось с внутренним желанием жить. Тело отказывало, а разум говорил – надо.

«Как же так… - шептала про себя Татьяна. – Может и эти двадцать пять лет совместной жизни были ошибкой? Я прожила всю эту жизнь просто так…без смысла… А как же вся эта мишура со свадьбой, с роддомом, с похоронами, в конце-то концов! Это, что так надо мной решили подшутить там, где, кто-там – Великий разум, Вселенная, Бог! Да, хоть кто! Но почему я? Я всё своё существование на этой земле старалась сделать благородным и честным, как-там в библии прописано. Не врала, не убивала, не воровала, не создавала себе кумиров, любила отца и мать, не прелюбодействовала, не ябедничала, и старалась не завидовать! Я всё это делала! И ко мне вот так судьба повернулась…боком… Я была счастлива…всю жизнь с ним я прожила счастливой, но сейчас он меня сломал. Сейчас, когда Андрея нет в живых, он просто взял и уничтожил меня всего одной папкой, да ещё и с каким названием – «моя семья». Лучше бы я с тобой тогда развелась, когда ты стал гулять с этими шлюшками малолетними. Лучше бы развелась. Неужели только те кому до 30 имеют право на любовь? Почему ты выбирал кто помоложе? Завёл бы какую-нибудь крысу сорокалетнюю, я бы слова не сказала, а то бегала ссанка двадцати трёхлетняя за тобой. Как кошка на сметану кидалась».

За всё то время, что Таня молчала, не думала, не жила, она только сейчас почувствовала свободу. Пусть свободу мысли, но это и есть первый шаг к возвращению. Сейчас ей сложно было совладать с мыслями. Столько времени держать их взаперти, а теперь выпустить из под заключения, это был рискованный шаг. Ведь, мысли тоже живые, и хотят существовать, плодиться. Вот и сейчас, Таня не могла остановить этот сильнейший напор высвободившихся мыслей.

Её голова заполнялась буквами, словами, фразами. Целыми абзацами. Текстами. Можно было начинать писать книгу. Сидя на коленях, она старалась собрать всё в одну небольшую кучку, но сделать это одной было не по силам. Танины мысли, словно жили от неё какой-то своей, параллельной жизнью. У них был шторм, а у Тани в сердце был штиль. Штиль-шторм – она разрывалась на две части. Андрей бы назвал это – социальной ролью, раздвоением личности, а ей было плевать на значения слов. Ей хотелось слышать правду. Тани сейчас нужна была поддержка со стороны, как никогда. Такой сильной нагрузки, на её уже беспомощный мозг, никогда не было. И ей очень хотелось верить, что, когда всё закончиться, то больше не повториться. Главное, чтобы закончилось.

Собрав все силы в кулак, но всё с теми же беснующимися мыслями в голове, Таня приподнялась с колен. Ей хотелось до конца пролистать эти папки. Ей хотелось знать, что в них.

Сев на стул и прижавшись к спинке, она снова взялась за мышку, стрелка которой мигала на экране. Заметив ещё не удалённую научную работу какого-то студента, женщина остановилась. Она замерла.

«Евгений Пронин. – Стала читать Таня. – Автор: Евгений Пронин. Так…тема… «Социальные сети, как способ самолечения». Как некорректно звучит. – Таня открыла работу полностью»

Она стала двигать колёсико на мышке вниз, чтобы перейти к введению: «Социальные сети в интернете – это интерактивный многопользовательский контент которого наполняется самими участниками сети. Сайт представляет собой автоматизированную социальную среду, позволяющую общаться группе пользователей, объединенных общим интересом».

«Сеть… - подумала Татьяна. Она никогда не была зарегистрирована ни на одном из сайтов. Знала, что муж есть, но сама не шла на это - «Зачем? Чтобы меня искали бывшие любови?» - смеялась она. – Общие интересы… - именно это словосочетание зацепило её глаза. Зрачки, как будто зацепились за неотполированную, всё ещё с занозами доску. Это задело. – Возможно, у кого-то есть общие интересы… а у меня с ними нет общих интересов. Никто не поймёт меня. Андрей бы понял, а люди не поймут».

Она знала, точно знала. Что понимал её все эти двадцать пять лет только муж, или как уже выяснилось, делал вид. Хотя вряд ли. Сколько он всего выслушал, насоветовал и пережил, то он, безусловно, слышал, что она говорит, но слушал ли? Таня продолжила листать работу студента Пронина.

Первая глава, как это и заведено, почти у всех студентов, он рассказывал об истории создания социальных сетей. Вот, якобы, кто-то создал, придумал, дали ему денег – молодец. Потом, шла неинтересная часть для Тани о каких-то людях из-за границы. Курсивом было выделено, как нужно регистрироваться в сетях. Далее шёл долгий рассказ о переписках. О том, что это самый оперативный способ общения в современном обществе. А потом шло самое интересное, по крайней мере, так показалось жене профессора. Во второй главе студент писал о том, как на примере нескольких его знакомых, наблюдая за ними он вывел собственную маленькую, но всё же собственную теорию, что человек не просто становится зависимым от интернета, но и существует множество разных фактов, которые свидетельствуют о том, что социальные сети – выбивают из повседневного ритма, расслабляют, поднимают настроения, убивают, вселяют надежду, и, даже исцеляют.

«Социальная сеть может излечить?» – Тане даже захотелось улыбнуться. Это была скептическая улыбка, которая не обозначала ни одну эмоцию. Она просто не верила. Как можно верить в то, чего не видела?

«Один мой знакомый, буквально жил в интернете. Он просыпался и тут же бежал к компьютеру. У него там была «ферма», «завод по производству шерсти», некормленые гуси. На лекциях он мог часами рассказывать, как же сложно сделать из обычного огорода целую фазенду. Я часто спрашивал его: «Ты хорошо себя чувствуешь?», и я задавал именно этот вопрос не потому, что сомневался в его психическом состоянии, я просто знал, что есть компьютерная зависимость, и, что это плохо для молодого ума. Но моему знакомому было уже двадцать три года.

После того, как он приходил с учёбы, то тут же садился перед монитором и прочитывал все сообщения, которые успевали прийти ему, пока он был занят. Его угнетало неведение. Он боялся, что не успеет ответить на какое-нибудь важное сообщение. Когда я говорил: «Ну, не напишет же тебе президент», он ехидно улыбался и отвечал: «Вот, увидишь, скоро все будут жить в социалке».

Иногда мне казалось, что он болен, но проходило время и, на экранах первой страницы одного из сайта появлялись заоблачные цифры - тысячи, миллионы. И это всё были люди, которые регистрировались, и создавали свои странички в интернете. Пока, я не мог понять для чего. Но, как только окунулся в эту, возможно даже проблему с головой, то понял – людям нужна воля. Люди хотят говорить свободно, хотят, чтобы о них знали, быстро общаться, возможно, даже, любить. Ведь написать пару нежных слов и отправить смайлик, улыбочку, это, во всяком случае, проще, чем несколько недель бегать за девушкой. Да, и для девушек стало проще привлекать к себе внимание. Выложил фотоальбом и вот – все начинают его комментировать.

У людей куча комплексов неполноценности. Огромное желание ни к чему не обязывающему общению. К быстрому обмену эмоциями. Поиск людей «для души», даже за несколько тысяч километров друг от друга. Людям НАДО общаться.

Но, вернёмся к моему знакомому. После того, как он несколько лет буквально «прожил» в социальной сети, настал тот день, когда он буквально пропал из социума. Нормального, живого социума. В тот день его страницу заблокировали, и вернуть её назад он не знал как. Даже представить себе не мог. «Там же все фотографии, все девушки, все сообщения, вся память…» - говорил он, хватаясь за голову. Несколько дней он ходил сам не свой. Он не желал общаться, не мог смотреть на тех, с кем в сети общается на «ты», и часто. Он был подавлен.

Страницу, он, конечно вернул. Но то состояние, которое переживал в то, как он сам называл «потерянное» время, он вспоминает со страхом в глазах.

Апатия.

Страх.

Агрессия.

Замкнутость.

И это была малая часть симптомов его болезни. Это был первый случай в моей практике, когда человек впал в начальную стадию депрессивного состояния из-за какого-то незначительного «сайта», который для него был значим».

«Это не исследование» - Таня не принимала подобный язык в научных работах. Ты пишешь научную работу, - вот и пиши. А эта свободная форма, только для переписки с одногруппниками. Бред! Но она продолжила читать.

«Одна моя знакомая, говорила, что ей много не нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливой. Достаточно просто пообщаться с любимым человеком. Однажды я спросил у неё: «И как часто вы видитесь?», «Никогда» - ответила она. Я, тогда задумался, но дальше разговор не стал продолжать. Всё было понятно, двое сидят в сети и любят друг друга. Зачем видится если и так хорошо?

Но, я никак не мог понять, - а как же общение с голосом, тактильные ощущения, взгляды, запахи, чувства переполняющие, сердце, бьющееся не по врачебным стандартам. Куда это всё пропало? На что я услышал ответ: «Зачем мне это? Я от него детей не хочу». Видимо, люди стали намного практичнее в 21 веке, и перед тем как создать семью, они общаются месяцами в социальных сетях. Но, а если, вот так пообщавшись с человеком несколько недель, месяцев, лет, ты вдруг поймёшь, что хочешь встретиться. Но встретившись, узнаешь, что этот человек не чистит зубы на ночь, или не стирает носки по несколько дней подряд. Что тогда? Всё – переписка вся пошла к чёрту! «Бред», посчитал я, но это не единичный случай».

Таня задумчиво смотрела в мигающий экран. Она уже не обращала внимание на стиль автора, совершенно не научный. Ей было всё равно, кто он и зачем это писал. Но ей нравилось, точнее заинтересовало.

«Так, значит, если я буду сидеть часами в интернете, то смогу влюбиться? Хм, нет, такого быть не может. Молодёжь всё всегда преувеличивает. С мужем мы встречались год, и что из этого вышло? Вышло, что я его совсем не знаю. А они, не видя человека стараются что-то решить. Решить что-то важное. Создание семьи – это не игрушки. Совсем. К этому надо быть готовым».

Совершенно, возможно, что всё приходит с опытом. И чем опытнее, тем старше. Не важно, сколько человеку лет, главное, какой у него опыт. Эта совершенно разбитая о свою жизнь женщина, сидела у горячего от усталости компьютера, и понимала. Только сейчас, когда её руки стали скукоженными от прожитых лет, а в голове появились образы и мысли не те, которые она держала там, в 18 лет. Может и те мысли, но с опытом они трансформировались вот в эти, которые сейчас роем метались по её голове. И только посмотрев на себя ту, в молодости, она могла сказать – «Дурой была». А, ведь та самая «дура», даже не обидное слово в адрес молодых и неопытных, а простое определение их образа жизни. Тот образ жизни был глупым. Наивным. Сейчас бы она всё сделала по-другому. Даже, замуж вряд ли вышла.

«Вообще бы не вышла замуж! – думала она и со злостью прикусывала нижнюю, и без того потрескавшуюся губу. – Да, лучше бы я для себя сына родила и не страдала. Не мучилась. Неужели, Андрей, думал, что проблемы только у него? А я?.. – голос в её голове оборвался. – Он меня жалел? – продолжил голос. – Любил, наверное… Ведь, он меня понимал. А я его – нет!».

Женщина пролистала колёсиком мышки на следующий лист.

«Что может поднять настроение обычному, среднестатистическому человеку, человеку из толпы? Да, всё что угодно! Это же элементарно – солнышко посветило зимой, позвонил любимый человек, отменили занятия в университете, диктор новостей сделал нелепую ошибку в прямом эфире, что-нибудь вкусное на обед. Миллион причин поднять испорченное настроение. Но, сегодня, когда жизнь бежит впереди нас, то появляется ещё одна причина поднять настроение.

Будучи, не дилетантом в современном обществе, и знающим, как включается компьютер, то и я с частой периодичностью посещаю подобные сайты общения. Но, в социальных сетях, можно даже не общаться, если нет желания. Лично, я ищу старые записи классической музыки для своей бабушки.

Моя бабушка в юности окончила музыкальную консерваторию, и сейчас, когда руки с трудом дотягиваются до виолончели, она очень переживает. Очень – это даже мягко сказано. Именно, поэтому я и занялся поиском музыки для неё. Сам, я не любитель Бахов и Моцартов, но, если это нравится бабушке, то мне не жалко. И, я бы мог, пойти в музыкальный магазин, накупить кучу дисков, чтобы старушка получала удовольствие не выходя из дома. Но это деньги. А чем хорош интернет? Да, тем, что в этой бесконечной сети огромное количество бесплатных сайтов. Вот я и пошёл на поиск.

За месяц, проживший перед монитором, я собрал такую коллекцию бабушке, что слушает теперь не только она, но и все её подруги. Весь подъезд был счастлив «приходу» Шостаковича в их жизнь. Для стариков теперь важно – всё.

Но, в один из дней, я наткнулся на запись одной музыкальной группы, тех лет, когда моя бабушка была ещё совсем молодой. Моя бабушка – молодая. Звучит, удивительно, но и это было. А что меня больше всего заинтересовало, так это то, что её девичья фамилия фигурировала в составе группы. Естественно, меня это завлекло на сайт, и я стал скачивать музыку, трек за треком. Это, тогда она называлась – композицией, а теперь просто – трек. Но, то, что я услышал, композицией назвать было сложно. Это то, что сейчас, наше поколение назовёт – тяжёлый рок. «Тяжёлый рок на виолончели?» - подумал я. И не ошибся.

В те самые годы, рассказала бабушка, они с одногруппниками создали свою альтернативную, чуть ли не анархическую группу, которая называлась «Катарсис». Мне только оставалось удивляться - моя бабуля, революционерка в музыке. Ей бы, в «Машину времени» или «Аквариум», а она всю жизнь преподавателем проработала. Услышав те самые мелодии с крепкой выдержкой, бабушка расплакалась. И, это были не слёзы горя, печали, отчаяния, а слёзы – радости. Такой свою бабушку я никогда не видел, и вряд ли бы это произошло, если бы сеть не вошла в мою жизнь, и, как следствие, в жизнь моей бабушки.

К сожалению, я так и не узнал, кто выкладывал эти «композиции» в интернет. Возможно, такой же любопытный внук, или внучка. Но, по всей видимости, кто-то искал эти записи, кто-то их находил, и кто-то их отдавал. Это был самый лучший подарок для моей бабушки, она даже на время перестала слушать Шостаковича, а слушала себя. И широко улыбалась».

«Счастье? – подумала Татьяна. – Оно так близко? Сколько же лет этому парнишке, что он так хорошо понимает суть счастья? Почему я не ценила таких мелочей в молодости? Молодость… - женщина провела по лицу, со лба до подбородка тёплой и влажной ладонью и замерла, прижав пальцы к губам. – Бабушка рада, что вернулась в те её шальные-послевоенные… А чему буду радоваться я, когда стану совсем старой? Мне 46 лет… я ещё… да, что ещё…я уже…».

Ведь, всё настолько легко и просто, главное чего-то захотеть, или, наоборот не хотеть. Ведь всё находит нас само. Как-то подкрадывается из-за угла какой-нибудь сталинки и отслеживает нас по пути домой. Проводя до подъезда, проследит, чтобы в окне загорелся свет, и, проникнет через щели окон и дверей в комнаты. Во все без исключения. Это будет оно самое - нежданное. Не всегда радостное-неожиданное, но всегда случайное.

«Этому парню не понять, как трудно, тяжело, больно терять близких людей. Не смотря на то, что я для мужа не была «семьёй», я была близкой. Я была ближе, чем кто-либо мог к нему подойти. Я могла зайти в самое сердце. Ещё со дня нашего знакомства я была в его сердце».

Татьяна пролистнула следующую страницу и продолжила читать.

«Мой друг детства был и остаётся для меня другом. Я, знаю, что никогда не смогу, как раньше прийти к нему и попросить о помощи, посоветоваться, просто помолчать. Этому человеку самому сейчас нужна помощь. Он болен. Неизлечимо.

Когда я вижу, как, ещё совсем дети обсуждают какую-нибудь игру-стрелялку про роботов, я расстраиваюсь. Мой друг был и уже, наверное, навсегда останется кибер-зависимым человеком. Когда только-только появились компьютеры и все стали узнавать, что можно загружать игру с диска и играть. Всем стало безумно интересно.

Первую игру, которую купил мой друг, была построена на развитии логического мышления. Эту шараду он прошёл за неделю, сказав: «Для меня нет ничего невозможного!». Потом популярность на игры росла, а мой друг обкладывался дисками, как фантиками от конфет. Он мог неделями, а то и месяцами не выходить из дома. Футбол во дворе резко заменился на – футбол на профессиональном поле с лучшими игроками мира. Изучения чердака в нашем доме, сменилось на нарисованную Анжелину Джоли с оружием в кобуре. Вечерние песни под гитару и разговоры «ни о чём», заменились общением в чатах. Со временем, мы его друзья, забыли, как он выглядит.

Быть может, в чём-то есть и наша вина, что мы не сумели вытащить этого человека из этой виртуальной жизни. Ведь это не выход, это, даже не вход, это неизбежное диградирование. Развлечение без настоящих ощущений. Без слов – «Теперь будет, что детям рассказать». А потом, он ушёл в сеть, в игры, в свой мир с головой. А его мама говорила: «Зато, как вы по подъездам не сидит, пиво не пьёт». Да, лучше бы пил. Все пробуют пить и курить в подростковом возрасте. Все. А он не пробовал. Он просто жил на своей планете, со своими героями.

А потом его не стало. Нет, он был. В реальности его можно даже было встретить, но он уже не разговаривал. Он кричал. В его мирах нужно было – убивать, стрелять, прыгать, бегать. Его забрали вместе с его миров в клинику для душевно больных. Но он не болел душой, он болел головой, которая теперь уже не вернётся».

«Нет! Такого не бывает! – думала Таня, вдавливаясь в спинку стула. – Когда на планете и так хватает – убийств, войн, случайных, так сказать случаев, ещё и компьютеры, которые –убивают! Как? Да, не было их и не надо!.. Но не было бы их, всё бы было по-другому…Земля по-другому крутилась… это же – цивилизация…чёрт её подери».

С каждым новым поколением меняется жизнь, и, как известно, становится в дальнейшем, то, что было раньше, в любом случае было – лучше. А сейчас, молодёжь всё равно плохая. Плоха, и точка на этом. Не оспорить. А, может, просто она другая. Со своими проблемами и мыслями, а то, что мысли того, прошедшего поколения им не интересны, это ещё не значит, что это плохо. Это нормально!

Но, с новым изобретением погибают люди. Дети. Так, что перестать заниматься наукой? Нет, это не выход. Быть может, это всего на всего естественный отбор, а не смерти от новшеств. А может мы сами допускаем подобное своим равнодушием и безразличием? Дети живут в компьютере – это хорошо. Пьют в подъезде – плохо. Всё плохо в меру, так же, как и хорошо. Во всём есть свой, именно глазомер, который отслеживает границу – хорошо и плохо. Как у Маяковского, когда сын пришёл к отцу с философским вопросом, - «что такое хорошо и что такое плохо»? Так, почему же родители винят во всём - время, нравы, природу, нанотехнологии, и, ещё никто не посмел обвинить во всём себя.

Таня знала о своих упущениях в сыне. Боролась с его привычкой курить. Но парень был не приклонен. Его аргумент разбивал тут же все доводы матери: «Отец курит, и я буду!», когда же она говорила: «А если папа прыгнет с крыши, ты тоже прыгнешь?», он думал, потом внимательно осматривал мать и говорил: «Я за отцом, хоть на край света, что мне стоит прыгнуть с крыши!». С этой проблемой табака и сыном Таня так и не смогла справиться. Никита курил до сих пор. Но, никогда не делал этого в присутствии матери.

Как мать эта женщина состоялась. Со своими минусами, но и со своими плюсами. Идеальных людей нет, да и родителей не выбирают, зато детей можно, по крайней мере, воспитать. Таня старалась. У Никиты всегда всё было. Это касалось не только того, что ему покупалось, давалось даром и откладывалось на сберегательную книжку, но и любовь. Бесконечная любовь.

Но, что бы она когда-нибудь позволила своему сыну сойти с ума от компьютерных игр. Это нужно было ещё постараться. «Это, как надо наплевать на ребёнка, чтобы не видеть его неделями?» - подумала женщина и пролистнула на следующую страницу текста.

«У моей бабушки была соседка. Я никогда не любил её. От неё плохо пахло. И это было не от того, что она была стара и не могла за собой ухаживать. Это было больше от её лени. А, как известно, ленивый человек – бесполезный человек. Быть, может тогда я думал не правильно и был не прав, но так считал я раньше. Так вот, когда она приходила к бабушке, а я в это время гостил у неё дома, то с приходом соседки, я старался куда-нибудь, и подольше пропасть, лишь бы не чувствовать этот запах старых людей. Но эта женщина не была старой. Она была ровесницей моей матери, то есть, по подсчётам, её дети были моими ровесниками.

Детей своих, а их у неё было трое, она сдала в детский дом, посчитав, что одна их не поднимет, а жить как-то надо. Но и после этого на работу она так и не устроилась. Лень. Дети росли где-то, а бабушкина соседка перебивалась от мужа к мужу. Её осуждали все, кроме моей бабушки. Бабушка никого и никогда не судила. «Не моё это дело» - говорила она. А я осуждал. Даже я осуждал. Ведь, как можно бросить детей и жить, как ни в чём не бывало?

Но, однажды, когда уже были во всю развиты социальные сети, и даже она знала об их существовании, то, она спросила: «А, правда, что можно найти человека по интернету?», «Правда» - ответил я. Тогда она записала мне имена и фамилии своих детей и попросила найти.

Уходя, она ещё раз попросила меня поискать их. Я даже не придал значения её словам, но человек без большого желания, два раза не повторяет. И бабушка велела не поворачиваться к людям спиной. Никогда.

Придя домой, я тут же сел за компьютер и стал искать её детей по социальным сетям. И не поверите, нашёл. Нашёл, правда, одну старшую дочь, но и это был прогресс. Мы стали переписываться. Она рассказала, как она ненавидит мать и что слышать о ней она не хочет. Что человек, который бросил просто так, а это так и было, больше не достоин того, чтобы называться родителем. Но, мне почему-то так стало жалко эту бабушкину соседку, что я уговорил девочку встретиться с матерью.

Я даже привёз её до места назначения. Говорили они не много. Всё было быстро. Когда дочка вышла, а за ней плелась её биологическая мать, я понял, что больше они никогда не увидятся. Так оно и произошло. Больше эта девушка никогда не приезжала к родной матери, теперь уже называя матерью, свою приёмную. Но, у бабушкиной соседки осталась надежда. Надежда на то, что когда-нибудь девочка, которую она бросила, вернётся к ней и назовёт - мамой. У неё теперь была цель – ждать. Не важно, что этого никогда бы не произошло, но она ждала. У неё теперь даже появилась новая тема для разговоров – дочь. Но больше ничего не изменилось в этом человеке. Она даже пахла так же, как и раньше. Плохо».

«Почему он стал рассматривать социальные сети, а вышел на совсем другие проблемы? На жизнь вышел. А пишет про интернет. Интернет же безжизненный. Он не живой. Что можно найти в этом компьютере? Андрей, говорил, что всё. Там есть всё. Нет. Там много чего нет. Там нет души, там нет сердца, там нет памяти, там нет…Андрея» - Так размышляла Таня. Она никогда даже и не думала, что в этом сундучке с десятичной и двоичной системой исчисления заложена жизнь. Она пока не могла разделить реальность и виртуальность. Она не была человеком 21 века, она родилась в другом, и не могла привыкнуть к новому. Ей было сложно.

«Моя двоюродная сестра за одну неделю потеряла сразу всё. Ночью её отвезли и сказали, что у неё выкидыш. Через два дня от неё ушёл муж. На работе уволили не объясняя причину. На ней висел кредит, который она не могла выплатить. А в последний день, в воскресенье, когда ей казалось, что жизнь закончена, позвонила её мама и сказала, что умер отец. Что не стало ещё одного важного для неё человека. И вот именно в этот день она сдалась.

Мы тогда жили друг от друга очень далеко, чтобы общаться. Об этом она написала мне потом в одной из социальных сетей. Но в тот день она закрылась в квартире и ушла в себя. Моя сестра всегда была сильным человеком, у которой была цель. Но сильные люди, они же не кричат, не плачут, не просят помощи, они берут и ломаются. Просто, как сухие ветки ломаются. Так и она. Села одна в квартире, и сломалась.

Почти три месяца она не выходила из дома. Ни друзья, ни родственники достучаться, и тем более дозвониться до неё не могли. На похороны отца она не поехала. Её жизнь превратилась в ночной образ жизни. Только ночью она могла жить. Все спят, а она живёт. За все те месяцы, которые она провела сама с собой, она поняла одну вещь, пока ты не захочешь жить, тебя никто не отговорит от смерти. Будучи всегда оригинальным человеком, она даже умереть хотела нестандартно, и именно в тот день она вышла в интернет. К людям. Кому-то может показаться смешно, что я сейчас сказал, что она вышла к людям, но так оно и было.

Когда она зашла в интернет и в поисковике набрала «как покончить с жизнью», поисковик выдал ей 5 миллионов ответов. Для неё, даже для неё, это было слишком много. Она стала искать, хотя бы что-нибудь, чтобы побыстрее. Чтобы уже перестать мучатся. Чтобы то, что жило в её сердце, вырвалось наружу, или успокоилось. Но, остановилось она на одной социальной сети, в которой была создана группа для обсуждения «Решил умереть?». Простое с виду название, но, сколько там было людей. Именно таких как она.

Она тут же зарегистрировалась в этой сети и просидела до утра, общаясь с людьми, которые когда-то решили умереть, а решившись, так и не сделали. Они просто стали помогать другим пережить, делясь с кем-то своей бедой, становится легче. Жить становится легче. Или просто жить. Хочется жить.

Около семи месяцев проходил её реабилитационный период. Как у наркоманов период окна, когда они не употребляют наркотики, так и моя сестра в это время не хотела умереть. Со временем она стала выходить из дома под любым поводом. Именно в то время она начала курить. Есть повод выйти за пачкой сигарет. Вышел, а когда вернулся, что-то лежит на столе.

А уже через год она устроилась на работу. Когда я её спросил, что для тебя сейчас важно, она отвечает: «Мама, мой мужчина и интернет, - в них жизнь». Похоже на сумасшествие, но было бы страшнее, если бы интернет её не спас».

Таня пролистала до последней истории. Читать дальше не стала, выводы и рецензии ей были не интересны. Ей хватило и этого. Ей стало страшно.

«Эти исследования больше похожи на глупые письма в девчачий журнал. Глупости. Какой-то интернет может вывести из глубокой депрессии. Врач не может, а интернет тем более!».

Женщина тут же закрыла все «окна» висевшие на экране и выключила нетбук. Она старалась сама от себя скрыть тот факт, что последняя история схожа с её теперешней жизнью. Единственное отличие, что Таня бы никогда не стала заканчивать жизнь самоубийством, ей было бы страшно. Она боялась вида крови. Да, ей было больно, да тяжело, да страшно, но она бы не ушла просто так. Ей очень хотелось, чтобы смерть за ней пришли сама. Но она не приходила.

Татьяна, держась за спину рукой, чтобы хоть как-то притупить боль в уставшем теле, встала. Она выдернула шнур от компьютера из розетки. Дошла до зала, где всё в том же положении лежал раскрытый плед. Укуталась с головой, и заснула. Она чувствовала приближение утра.

* * *

Утро закончилось также быстро, как и началось. Зима никогда не тянет время, она его сосёт. Она высасывает день из пальца. Зимой хочется спать, и именно поэтому это время года такое короткое, чтобы стало тихо. Чтобы все рассосались по своим комнатам и уснули до весны, как медведи. Именно, поэтому наш организм так хочет тепла по вечерам. Чтобы сесть у телевизора, или у радиоприёмника включить что-нибудь доброе, не громкое, укутаться в плед, или любимого человека, запить с этим человеком всю любовь чаем, или чем-нибудь любимым, но обязательно горячим и уснуть, или смотреть, как спят рядом, сопя и подергивая носом.

Таня проснулась около пяти вечера. За входной дверью, соседи щёлкали замками, возвращаясь с работы. Шторы двигались у пола, чувствуя холодный воздух, и как босые ноги человека, подбирали под себя. Женщина, повернувшись на бок, услышала, как в животе, что-то упало. Это была пустота. Пустота падала в животе громким рёвом. Живот просил хоть что-нибудь в него упасть, хотя бы стакан горячей воды, а Тани так не хотелось, чтобы в неё хоть что-то проникало. Это противоречие разрывало её. Делало беспомощным перед желанием. Сейчас она не понимала, кто командует в этой живой борьбе – она или её организм.

Опустив холодные и без того ноги на ледяной пол, она вздрогнула. Сейчас ей чудилось, что дуло из всех щелей в этой квартире. Даже пластик на окнах не помогает при депрессиях. Она, закутавшись в плед, побрела в кухню. Щёлкнула чайник на кнопку, и села у окна на стул.

Татьяна любила писателей за то, что они могут выразить запахи, чувства, эмоции приложив к этому всего на всего несколько слов и метафор. Она так не могла. В этот момент она захотела говорить словами великих. Но в этой ситуации было два выхода – либо выучить наизусть, то, что хочешь сказать, либо самой стать великой. В великие она не стремилась, не считала себя талантливой, а запомнить все, что хотела сказать не смогла бы.

В комнате пахло пустотой. Всё дышало пустотой в этой квартире. Таня этого не замечала. После того, как она открыла маленький нетбук и вместе с ним открыла мысли покойного мужа, она стала оживать. Это, как одуванчик, который на ночь засыпает. Она проспала столько времени, что даже не замечала тех мелочей в своём доме, которых бы раньше не упустила. Холодильник давно не работал, а из-под него, на полу растеклась огромная лужа уже попахивающей воды. Шторы оборвались с карнизов и висели на оставшихся двух-трёх скрепках для них предназначенных. Чай в заварнике давно покрылся бледно-зеленоватой, окружённой белой пушистой плесенью. Воды в нём не было, но плесень продолжала плодиться по стенкам. Крошки от хлеба были не только на столе, но и по всему полу. Жутко воняло от мусорного ведра. Таня даже не решалась открыть дверцу под раковиной, чтобы не вышел весь запах. Как же давно она не была в этом мире. Все эти пять месяцев она существовала где-то в себе, внутри. Как мидия, которая закрылась в свою клиновидно-овальную раковину и не хотела открываться до того дня, когда вся вода Мирового океана не очиститься, проходя через неё. Щёлкнул закипевший чайник.

Женщина, таща за собой плед, подошла к шкафу с посудой, вытащила на ощупь первую попавшуюся чашку. Поставила перед собой и стала ждать. Больше не ждать, а думать, что делать дальше. Это было состояние отупения, когда ты не можешь понять, как тебе поступить. У каждого человека наступает такой период, только у всех в разных ситуациях – кто-то сильно устал, кто-то пьян, кто-то болен, а кто-то, вот так, как Таня вышел из ракушки, из своего мира.

Потрясся головой, она налила в кружку только что вскипевшую застоявшуюся воду в чайнике. Взяла чашку и вернулась на стул у окна. С высоты пятого этажа были видны люди. Они были такие разные, в своих одеждах и со своими походками. Като-то спешил, а кто-то наоборот преспокойно шёл в неизвестном направлении, как казалось со стороны. На детской площадке с горками и качелями, горел один фонарь. Этого света хватало на то, чтобы осветить всю площадку и стоянку для машин. Хотя и машин почти не было. Стояли две российского автопрома заметённые по самые стёкла снегом. Было холодно.

Делая нежеланные глотки кипятка, женщина чувствовала, как вода растекается по горлу, доходит до солнечного сплетения, и оседает в желудке, который тут же принимая этот дар, начинает работать. Как будто заводится танк, и едет, едет куда-то. Но не спешит. За пять месяцев желудок так отвык от полноценной еды, что теперь бережно относится к каждому её потреблению пищи, чтобы не прогадать и не остаться голодным. Складывал всё про запас.

Она как будто вышла из заточения своей беды. Нет, беда ещё была, она никуда не уйдёт, точнее, уже не придёт. А, вот, то, что сейчас выходило из её сердца, было, что-то такое уже незначительное. Всё самое важное ушло из дома за секунды, при том самом взрыве, при том самом звонке из МЧС, при том, одно слове. Слово «НЕТ». Его больше нет. И мир тут же карточным домиком покатился вниз. Но, и карты же куда-то падают, они не пропадают. Вот и Таня сейчас упала не в пропасть, а на пол, где рассыпаны чёрно-красные масти. Плакать она уже не смогла бы, даже если захотела, ей бы пришлось выдавливать из себя сухие эмоции, от которых болит всё тело, сипнет горло. Но плакать больше не смогла бы.

Глубоко вдохнув воздух одиночества, женщина опустила глаза в пол. Улица ей не нужна была сейчас. Ей стало неинтересно всё, начиная от самого дорого – сына, и заканчивая самым обыкновенным – снегом за окном. Раньше она любила снег, а теперь безразлично отворачивалась от окна.

Вода в кружке была ей противна, но впервые за долгое время, она сама поняла, что нужно как-то жить. Хотя бы попробовать. Это не выход - просто лежать. Но, одной, из такой беды ей не выйти. Это, как маленького ребёнка, только что научившегося ходить, у которого отняли родителей, опору, за которую он может держаться в случае чего, и впереди стоящего человека, который всегда подхватит, просто выпустили в свободный поход на три шага. У ребёнка начинается паника. Так и у Тани началась внутренняя истерика, что она не справится с этой жизнью, которая будет без мужа. Это нужно всё строить заново. Всё.

«Быть, может, те истории из работы студента были правильные, и та девушка нашла себе опору в интернете. Она спаслась письмами от кого-то. От чужих людей. Она выжила. Она вышла из ада, который подарила ей жизнь, как проклятое кольцо с каким-нибудь зловещим камнем. Но выжила же…».

Таня неподвижно сидела на стуле, только правая рука то поднималась, поднося к губам кружку с уже остывшей водой, то убирала её обратно к ногам. Она никак не могла привести мысли в полный порядок, как раньше. Как же она жила раньше с полным порядком в голове? Он же был. А пропав один раз, уже не возвращается.

Она давно забыла, что такое часы, и как определять время по своим собственным биологическим ритмам. Раньше Татьяна без будильника просыпалась в шесть часов утра, собиралась, и уезжала на работу. Она точно знала, что в двенадцать дня ей захочется есть. Что после трёх часов поклонит в сон, и главное продержаться промежуток между тремя часами и шестью, тогда всё будет хорошо, тогда сможет продержаться до двенадцати ночи, и только после любимого сериала, уснуть.

Сейчас же, когда, время смешалось в одну кашу-малашную смесь, женщина не знала когда просыпается, когда засыпает. Ей, в принципе было всё равно. В её голове, как будто часы поперхнулись и резко встали. Всё. Хватит. А она продолжала, как-то идти по незапланированному ходу стрелок бегающим взад-вперёд. Хоть катастрофа произойди, хоть смыло бы всю землю взорвавшимся вулканическим месивом, она бы даже не обратила внимание. А сейчас, что-то внутри заёкало. Задёргалось.

«Три точки, три тире, три точки. – Протянула в голове Таня. Это был её личный сигнал бедствия. – Спасите наши души».

Поставив пустую чашку на подоконник, женщина встала со стула, оставив на нем плед. Край которого тут же угодил в лужу под холодильником, и намок. Она вышла из кухни и пошла в комнату с компьютером. Села поудобнее, открыла крышку нетбука, и стала нервно дожидаться загрузки. Потом, зашла в «мой компьютер», нашла ту самую папку с работой студента и пролистала до страницы «регистрация в социальных сетях». Свернула тут же все окна.

Компьютер не был подключён к интернету, она это знала. В этом она разбиралась. Муж всегда говорил: «когда нет шнура в гнезде, значит интернета нет». Тогда ей было всё равно, чего в каком гнезде нет, а сейчас ей срочно нужно было найти тот самый шнур.

Она сползла со стула и полезла под стол. Там было темно. Пыльно. Пальцами она стала ощупывать каждый проводок на полу. Тот, что от интернета должен был быть толстым, с прозрачным основанием, а вторым концом отходить в подъезд, к какой-то коробке. «Оптоволокно» - называл этот шнур Андрей.

Нащупав провод, Таня тут же воткнуто то самое прозрачное основание в нетбук. Муж всегда платил за интернет на год вперёд, поэтому она была уверенна, что он должен подключиться. Из маленьких внутренних колонок донёсся мгновенный звук гудка. Женщина выползла из-под стола и разместилась на мягком стуле. Сейчас она хотела пробовать. Неважно что, главное чтобы помогло.

Следуя инструкции в научной работе, Таня стала соединять себя с виртуальным пространством своего компьютера. Она шаг за шагом загружала страницу за страницей. Добавляя имена, фамилии и даты. Она повторила пробную версию и зарегистрировалась сама. Нажав кнопку «сохранить», вошла на голое пространство своей страницы. Там не было ничего, кроме: Татьяна Штурмова, 46 лет.

Сейчас ей открывался мир чего-то нового. Обычно, когда что-то происходит в первый раз, ты начинаешь пугаться, нервничать, переживать, много думать. А тут раз – и всё. И теперь можно жить дома, а общаться со всем миром. С кем захочешь. Больше всего на свете, сейчас, да и вообще, ей хотелось поговорить с мужем. Она прекрасно понимала, что этого никогда уже не произойдёт. И никакие гадалки, бабки-знахарки не помогут. Но, говорят же, когда очень сильно захотеть увидеть человека, нужно очень много о нём думать, представлять его, представлять ситуацию вашей встречи. Но, Андрея не воскресить, а значит и не встретить, и не поговорить. Ей так хотелось верить, что можно. Так сильно она зажимала сухие кулачки, что белели костяшки на пальцах.

Женщина, сидела за этим самым столом, за которым, когда-то сидел муж. Работала за его компьютером. В его интернете. Дома интернет был только его. И хотела, чтобы он был рядом. Она просто хотела ещё раз, заново понять, что творилось все эти двадцать пять лет совместной жизни, в его душе? Что он чувствовал? О чём думал? Кого по-настоящему любил? Даже, если не её, ей всё равно надо было это знать. Ей надо было с ним поговорить. В последний раз.

Татьяна открыла синей подсветкой слова «Мои сообщения» и зашла в эту часть уже своей электронной жизни.

«Мои сообщения? – подумала она и улыбнулась. – У меня нет сообщений. Мне не кому писать, да никто и не ответит? Как же я хочу тебя прочитать! – взмолилась в мыслях женщина. – Мне не надо слышать, видеть…просто, прочитать…я знать тебя хочу. Всего».

Она нажала на кнопку «Написать сообщение» и, отодвинув от себя мышку, с которой работала, принялась за клавиатуру. Все эти буквы и цифры для Тани были чем-то чужим. Она не могла быстро печатать, но она могла быстро писать от руки. А это новое чудо-техники заставляло тыкать в клавиши.

«Здравствуй» - написала она и тут же стёрла десятью щелчками клавишей «back space». Слова, как будто и не было на экране. Теперь она могла создавать и уничтожать. Сама. Никто не залезет в её письменный стол в этой виртуальной жизни и не прочитает. Прочитает только тот, кому на самом деле будет адресовано это послание.

Она писала, сбиваясь об английскую раскладку на клавиатуре. Путалась в фразах. Забывала слова. И сквозь слёзы печатала буквы.

«Здравствуй. Я, как всегда не знаю с чего начать. Ты всегда говорил, что начинают с самого начала. А я не могу. Я не могу начать писать тебе с самого начала. Начало было двадцать шесть лет назад, когда я тебя встретила.

Наверное, сейчас смешно начинать вспоминать всё то, что я чувствовала к тебе в тот самый осенний день, когда познакомились. Или, все эти двадцать пять лет нашего замужества. Я, не знаю. Не знаю, что писать, что говорить. Я вообще в последнее время не говорю. Пять месяцев длиться моё последнее время. Мне так тяжело.

Ты мне всегда говорил, что человеку даётся столько препятствий на пути, сколько он сможет преодолеть, но сейчас мне кажется, что эта преграда – лишняя. Я не могу так больше. Знаешь, я пишу тебе сейчас, а в голове такой беспорядок. Мысли какие-то чужие. Путаются постоянно. О тебе часто думаю.

Двадцать пять лет вместе – это не срок, это всего лишь маленький отрезок времени. Мы и живём-то, по дням можно пересчитать. А ты и того меньше прожил. Ты, даже не попрощался со мной. Не снился мне. А говорят, что близкие снятся. А ты не снишься. Не хочешь?

Я плачу. Много плачу. Я столько не плакала за всю свою жизнь. Мне иногда кажется, что слёз больше нет, а их много, они вытекают из меня порциями. Как в столовой порция еды, так и у меня порция слёз.

Всё равно, моё письмо уйдёт в никуда. Знаю, что пишу неразборчивым слогом, но сейчас мой литературный язык, куда-то пропал. Канул в лету. Да, чёрт его подери, мне всё равно каким языком с тобой разговаривать. Мне просто нужно, чтобы ты услышал. Просто прочитал.

Я не знаю, кто там охраняет врата Ада и Рая, да и вообще где ты, не знаю. Не знаю, куда уходят люди после смерти. Но, знаю одно, что очень хочу к тебе. Чтобы ты обнимал, засыпал вместе. Я же и спать одна не могу. Сплю в зале. Там так холодно. Ты ушёл не доделав наши окна в зале. А мне холодно.

Мне плохо. Без тебя плохо. Я никогда тебе не говорила, но без тебя это не жизнь, а чистилище. Я знаю, что такое ад – это жить без тебя. Говорят, что нужно жить, а я не знаю, кому это нужно. Мне-нет! Я скучаю…»

Таня очень долго писала письмо. Не зная, что в него добавить, что убрать. Написав, то, что думается, что творится сейчас в голове. Отправила. Начиналось утро. Раннее. Её сосед по площадке уходил около семи утра на работу. Только что у одних из соседей хлопнула дверь. Это был он, предположила Таня. Выйдя со своей страницы, женщина просидела перед экраном пока не начало расцветать. Только потом вышла из сети и выключила компьютер.

Войдя в зал и не обнаружив пледа, она всё равно рухнула на диван. И обессилив от собственных эмоций, тут же уснула. Как и все последние месяцы, сны ей не снились. А так хотелось, чтобы приснился муж, но он не приходил. Тани было страшно, что она никогда не сможет увидеть картинки с закрытыми глазами. Она их так любила в своей нормальной, спокойной жизни без слёз. А теперь всё не так, всё изменилось. Хотя, если бы ей приснился сон, она не обрадовалась бы. Она бы снова заплакала.

Но, во сне она могла почувствовать себя спокойной. Только почувствовать. Однажды, ещё в детстве ей приснился сон, что она больна, и поэтому ей надо как можно больше спать. И, будучи послушной девочкой, она спала. Так и проспала до обеда. А это был всего лишь сон. Сон, который заставил её поверить в него. Быть может и сейчас, когда ей так плохо, может приснится Андрей, и она снова станет счастливой? На немного, совсем на чуть-чуть, но она поверит в сон, поверит, что он рядом.

Она не могла его отпустить. Плакала и собирала все вопросы в одну кучу. «Почему его забрали?» - спрашивала она у самой себя, потому, что больше не к кому было обратиться. Таня никогда не была верующей, она просто знала, что есть кто-то, кто руководит жизненными процессами на земле, кто пишет свою личную Конституцию, где-то за пределами галактики. Но, чтобы ходить в церковь, или молиться Богу, то этого она никогда не делала. Когда становилось совсем тяжело, предпочитала общаться с живыми, не обращаясь к душам. А сейчас была безвыходная ситуация, в которой не верить не то, что было нельзя, а не хотелось. Хотелось, чтобы он где-то был. Совсем неважно где, она бы вытащила его из любого ада, но она не могла с ним связаться.

Зачем придумали мобильные телефоны, если по ним нельзя связаться с любимыми? Почему нельзя позвонить, умершим? Почему покойники не пишут смс сообщения? Все эти вопросы разрывали её на части. На миллион ненужных частей, по которым она даже не хотела себя собирать. Тани казалось, что если она сейчас отпустит от себя мужа, то из её мыслей уничтожится его образ. Что исчезнет разрез его глаз, его чёрный цвет, слегка поседевшие волосы. Что вместе с внешностью она начнёт забывать, как от него пахло, как он говорил, как прикусывал нижнюю губу, как курил, упиваясь едким, режущим глаза дымом. Казалось, раз, и его уже не станет. Был, и нет. А она-то останется. А как жить без памяти о нём, она понятия не имела? Она никогда даже представить не могла, что будет жить одна, а теперь его нужно зачем-то отпустить. А как отпустить человека, если ты его бесконечной любовью любишь? Что всей этой любви хватит даже там, где он сейчас находится. Жизни мало для этой любви. Она бесконечная. Нет, это не та любовь, о которой пишут, поют, рассказывают. Их любовь была спокойная, нежная, заботливая, жалостная. Но любовь.

* * *

Проснулась Таня под вечер, как и всегда. За окном было темно, а в комнате так холодно, что она, свернувшись калачиком, прижималась к стенке дивана. Мурашки бегали по всему телу. Она сжимала мышцы, а тело щекотало от холода. Женщина не двигалась. Она боялась, что станет ещё холоднее.

В последние три месяца страх был единственным острым чувством для неё. Больше не чувствовалось ничего, только страх. Таня боялась не мёртвых, во что в принципе она не верила, а боялась живых. Боялась, что кто-то из знакомых может прийти и попроситься в гости. А зачем они ей, эти гости? Ей и без них плохо, да и с ними ничего не изменится. С каждым шорохом за дверью, она представляла, что это идут к ней и тут же пряталась в дальнюю комнату с компьютером, чтобы не слышать, что кто-то идёт. Так было спокойнее. Не знаешь ничего, и спишь спокойно. Хотя со сном были проблемы.

Но, за все эти пять месяцев к Тани приходил только её сын. Сначала каждый день, а потом раз в неделю привозил еды и выносил мусор. Однажды он приезжал с невестой, но только один раз. Ещё один раз приезжала её коллега из университета, но тогда Татьяна не могла разговаривать вообще. Она просто лежала и смотрела в потолок. Это был как раз тот период её депрессии, когда ей хотелось умереть мгновенно, лёжа на этом самом диване. И всё. Больше никто не приезжал. Точно, кто-то звонил. Приносили какие-то ненужные, а может просто не важные соболезнования. Много звонков Таня просто пропускала, делая вид, что не слышит. А некоторые звонки просто сбрасывала.

Как много людей, которые, как волки в овечьей шкуре набиваются в друзья. Такие друзья, исчезающие из жизни с первым «пасом», даже не знакомые, так…прохожие. А те друзья, которые «нужные», и «важные», уходят раньше, чем понимаешь, что это был «тот самый» человек.

Пошевелив пальцами на ногах, её стало колотить, как после жуткого похмелья. Зуб не попадал на зуб, а голова раскалывалась. Женщина встала с дивана и подошла к зашторенному окну. Из-под низа дуло зимним, морозным ветром. Таня тут же отошла от того места. Она чувствовала себя ледником, который, вроде бы и тает, но очень плохо. Всё равно холодно.

Повернувшись спиной к окну, направилась к выходу. Выйдя, свернула вправо, и пошла до самой дальней комнаты. Раньше она называлась – кабинетом. Теперь просто пустой комнатой с компьютером и видом на парк.

Присев на стул, включила компьютер. Но он отказался включаться. У Тани задрожали пальцы, и она тут же стала нажимать на все кнопки клавиатуры. Но ничего не помогало. «Неужели сломался?» – думала женщина, но тут же обрывала себя на этой мысли, чтобы не сглазить. Она боялась говорить под руку, потому, что всегда сбывалось, и не в лучшую сторону. Татьяна начала проверять все ли провода воткнуты в гнёзда, но одного не обнаружила. Тут же упав на колени, на пол, начала искать этот провод. Это было подзарядное. Включив в обе стороны, к розетке и компьютеру, женщина глубоко выдохнула.

Нетбук стал медленно загружаться. Он растягивал удовольствие ожидания. Его ждали. А эгоцентрики упиваются, когда их ждут. Вот и этот компьютер был эгоцентричным. Именно поэтому тянул время этой женщины. Женщины, которая только прошлой ночью обнаружила, как выйти в интернет. Да, что интернет, она и мышкой управляла неуверенно. Как будто неопытный водитель выехал на МКАД и не попал в пробку, а пристроившись за широким «Лэнд-крузером», стал думать, что делать дальше. И объехать страшно, и тянуться в хвосте не хочется. В, общем, страшно быть неопытным. Так и Таня со своим незнанием сейчас ждала, когда появится заставка зелёного поля.

Муж ей всегда говорил: «Учись, вдруг пригодится». На, что она отмахивалась и отвечала: «Ты, если что поможешь». А теперь помочь было не кому. Надо было за всё отвечать самой и всему учиться снова. Как будто ходить учишься, неловко хватаясь за все выступы рядом. Только бы не упасть. Да и подхватить не кому.

Перед глазами Татьяны всплыла ожидаемая картинка, и она тут же, по запланированной схеме, стала нажимать на кнопки. Она включила интернет и вошла на первую страницу поисковой системы. Электронную почту проверять она не стала. Это её совершенно не интересовало. Почта была сделана только для того, чтобы зарегистрироваться на сайте общения, для неё этот сайт больше для переписки. Переписки с самой собой. Как казалось ей.

Таня ввела адрес сайта и набрала в открывшейся перед ней странице – логин и пароль. Не, то чтобы она ждала писем. Она знала, что их не будет. Просто, ей снова и снова хотелось писать мужу. Просто. В никуда. Писать. Вытряхивать весь сор из головы на бумагу. Веря в то, что когда она выпишет все мысли, что-то обязательно изменится. Что-то обязательно должно произойти.

Быть может, она смогла бы его отпустить. Вряд ли, но всё может быть. Хотя, сейчас Тани верилось с трудом, что она не будет думать об Андрее постоянно, что она не будет его вспоминать, говорить с ним в мыслях, и не получать ответа.

Страница загрузилась, и взгляд уставшей женщины тут же упал на плоскую кнопку с надписью «Мои сообщения - 3». Таня вздернула брови вверх от неожиданности. Кто мог ей написать на страничку, никто даже не знает о её существовании? Она тут же, подняв стрелку на экране вверх, нажала для получения ответов.

Открыв первое сообщение, Татьяна стала читать: «Эта информация прибыла сегодня утром прямо от Microsoft и от Norton. Пожалуйста, перешлите эту информацию всем, кого Вы знаете, у кого есть доступ к Интернету. Вы можете получить безопасное с виду сообщение — электронную почту под названием…».

«Да, уж… - подумала Таня, рассматривая письмо от неизвестного пользователя интернета. – Мне и посылать-то не кому…да, если и пошлю, то ничего не изменится. Совершенно ничего. Зачем мне это письмо? Кто его прислал?».

Нажав на имя отсылающего, она ничего не увидела, кроме пустого места для фотографии. Она тут же вернулась одним щелчком назад. Второе. Два других сообщения, были подобного содержания. Таня закрыла их и нажала кнопку «Написать сообщение», перед ней открылся белый лист.

Женщина тут же начала печатать, всё то, что было собрано в голове. И слова, как бисер со старой, растрёпанной фенички, стал сыпаться на виртуальную бумагу и сплетаться в новый браслет под названием «текст».

«Здравствуй. Не думаю, что ты прочитал первое моё письмо, но всё равно пишу второе. Глупо, я знаю, что глупо думать, что ты можешь меня услышать. Так глупо я ещё никогда не поступала. Но это от безысходности. После того, как ты ушёл, мне кажется, всё потеряло смысл. Это, знаешь, как… Тебе, как человеку рационального мышления мне сложно объяснить. Но, ты представь, если бы ты захотел есть, к примеру - суп, а тарелка в нашем доме была бы одна. И-то, которую я бы по неосторожности разбила. Чтобы ты делал? Я, знаю. Ты бы ответил – ты бы стал есть из кастрюли. Верно. Вот и мне сейчас приходится есть из кастрюли. Непонятно как, и непонятно когда всё это закончится. Но с тарелками проще. Тарелку можно купить, а тебя нет. Ты же не вернёшься.

А мне трудно. Ты бы, сказал: «И это пройдёт», только почему-то этот период «прохождения» затянулся на слишком долго. Мне уже порой кажется, что это никогда не закончиться. Но, наверное, прав был тот мудрец, который подарил кольцо царю Соломону с такой простой, но такой правдивой фразой - «Это пройдёт». Возможно, и мне надо написать себе на видном месте, чтобы знать, что всё проходит. Хотя я не верю, что ты можешь пройти. Ты уже никогда не пройдёшь, и память о тебе тоже.

Интересно, что было бы с тобой, если бы ты, когда-нибудь вот так же, как и я сейчас, потерял меня. Что? Чтобы с тобой произошло? Чтобы ты делал? Что говорил? Как бы жил дальше? Мне трудно… но я переживу. Правда. Не вижу пока смысла в этом «переживу», но я справлюсь.

Помнишь, когда мы были молодыми, ты рассказывал мне сказки. Помнишь? Я помню… ты придумывал их сам. И откуда у тебя такая сумасшедшая фантазия, я бы никогда не смогла бы столько выдумать. Я даже Никите столько не рассказывала, сколько ты мне. Хотя Никита знал, всё те сказки, которые я успела запомнить за тобой. Самое смешное было, когда он мне их пересказывал. Я так смеялась.

Хотя сказки ты придумывал всегда. Всегда. Особенно когда ты ездил по командировкам или конференциям, и заводил какую-нибудь молоденькую барышню. О, какой ты был сказочник. Андрей, а тебе стыдно тогда не было? Мне, интересно, ты не краснел, когда говорил, что пахнет от тебя бабушкой, которая летела рядом в самолёте. Царапины на спине – кот поцарапал. Скажи мне, как кот мог сделать такие царапины? И, ты еще, наверное, думал, что я верю?! Мне просто ничего не оставалось делать, как делать вид, что верю. Я не смогла бы от тебя уйти.

Как хорошо, что сейчас я могу говорить, и ты ни в чём меня не упрекнёшь. Не развернёшься, не хлопнешь дверью, не уйдёшь курить на балкон, а просто будешь слушать мой высыпающейся хлам из головы.

Мама всегда говорила, что мужчине никогда нельзя говорить, что ты без него не можешь. Благодаря этой фразе мужчина чувствует себя королём. А королём он должен быть только тогда, когда есть за что похвалить. Мама была не права. Впервые в жизни могу признать, что мама ошибалась. Хотя она была мудрая женщина. Ты бы сейчас стал спорить, но к лучшему, что ты не рядом. Вот! Видишь, я нашла один аргумент, который уже начинает тебя отпускать. Но, я пока не готова к этому.

Я, никогда тебе не говорила, но без тебя я бы не смогла, да и не могу. Это, как будто безрукого попросили открыть шпроты. Возможно, есть какой-то вариант развития действий, и даже возможно, что можно открыть, но я не вижу выхода. Вообще не вижу.

Боюсь, что без тебя этот мир становится таким пустым, таким ненужным мне. Я, что ли беспомощной стала. Даже не верится, что дожив до сорока шести лет, я чувствую себя слабой. Что я сама не могу ничего сделать. Что мне нужен кто-то, кто поддержит. А тебя нет. Ведь именно ты, тот самый «кто-то», без которого я не могу».

Поставив точку, Таня перечитала письмо. Это была только верхняя пыль из её грязной головы. Пыль, которая засоряет поры, которые тоже хотят дышать. Но, чтобы добраться до топкой грязи, завязшей в сознании по самые уши, её надо было копать экскаватором, или хотя бы начать с железной лопаты.

Идя спать, женщина думала о том, что завтра она снова сможет отправить мужу письмо. Как в армию, на войну, а получалось, что на тот свет. Свет, в который она не верила. Ей не хотелось сразу разоблачать свои эмоции, слова, мысли, чувства. Все должно было быть поэтапно, как несколько тысячный пазл складываться в одну картину, которую потом можно будет заставить деревянной рамкой и повесить на стену.

Ей хотелось, чтобы Андрей жил в её сердце каждый день, но обращалась она к нему только один раз, когда мысль готова выплеснуться под тяжёлым напором, как газировка из взболтанной банки. Чтобы в тот момент, когда она пишет письма, он сидел где-нибудь рядом, у правого плеча и руководил движением её пальцев, которые нерешительно печатают слова. А из этих слов получается полный текст её переживаний и тех эмоций, которые она не отдала ему во время жизни. Сейчас она понимала, что все сказанные слова нужны только живым людям. Мёртвым говорить слишком поздно. Но, всё что она не досказала ему раньше, сейчас хотелось написать в письмах. Письма, у которых не было адреса.

Лёжа на спине, Таня смотрела в белый потолок, и почти не моргая ловила себя на мысли, что она слышит саму себя. Всё, что она говорит внутри, она слышит. Хотелось бы закричать от огромного количества собственных эмоций, но открыть рот она пока не могла. Не была готова к громкому разговору с самой собой. Не смотря на то, что в голове рой пчёл-мыслей не давал её сердцу биться в нужном ритме, она старалась жить. Пробовала. А вдруг получится?

Каждый раз, когда заканчивался день, Таня могла открыть глаза. Порой она могла лежать, не открывая их вовсе, чувствуя через просвечивающиеся веки уличный свет. Но дождавшись, когда заблестит фонарь перед домом, она тут же оживала. Жить ночью ей даже начинала нравиться. Темнота – расслабляла, да и видеть она не могла себя в темноте. А то, в кого эта женщина внешне превратилась за пять месяцев, ей было не интересно. Точнее, она не хотела себя видеть в таком ничтожном виде. Когда, оставшиеся, не успевшие выпасть волосы торчат в разные стороны. Они даже были не мыты, кажется несколько недель. Это было не столь важным занятием. Кому это надо, мыть голову? Только тем, кто живёт, а она же не жила. Именно, поэтому давно забыла, как блестят её светлые локоны на солнце, и какие они на ощупь, когда мокрые.

Татьяна не хотела видеть, какие сейчас стали её глаза. Не хотела видеть эти уставшие, выплаканные и чёрные по кругу щёлки. В то время, когда она не вставала с дивана и лежала, тупо уставившись в потолок. Тогда она и потеряла часть своего зрения. Из – 4 на правом глазу, стало -8. Второй глаз болезнью был не тронут. Но, для того, чтобы увидеть хоть что-то правой частью своего лица, ей приходилось всматриваться с прищуром.

Но, ей некуда было деться от вида своих рук и тела. Это всё было на виду, стоило только опустить глаза. Ладони напоминали уже даже не сорока шести летнюю женщину, а старуху, которая всю жизнь проковырялась в чёрствой земле. Обглоданные ногти. Ветвистые, синие вены. Торчащие косточки у основания пальцев, и тонкое-тонкое запястье, как у ребёнка.

Тело давно из здорового и плотного превратилось в доску для глажки белья, - без формы и без жизнеспособности. Грудь маленькими выпуклыми квашенными яблоками свисала и сливалась с грудной клеткой. Живот приклеился к спине, и косточки торчащие в стороны тёрлись о старые поношенные штаны, которые она не снимала и не стирала. От неё давно уже пахло сыростью. Запах тухлых яиц был разнесён ею по всему дому, как бактерии размножающиеся прикосновением. Вонь проточных труб чувствовалась на расстоянии. Но ей было всё равно. Тани казалось, что всё дело в мусорном ведре.

* * *

Приоткрыв глаза, женщина почувствовала тяжесть ресниц, они тянулись вниз, спеша закрыться. Им не хотелось видеть каждодневный показ чёрных слайдов с неменяющимися картинками. Это было скучно. Закрыв веки ладонями, женщина потёрла подушечками мизинцев у переносицы. Убирая руки, пыталась поднять чувствительную кожицу на глазах. Расширенные зрачки тут же стали распределять фигуры в комнате. Привыкающие к открытой темноте её светлые глаза, уставали от яркости ночи. Эта ночь была слишком яркой для сна. Повернувшись на бок, она аккуратно, чтобы не повредить ни одну замлевшую мышцу в теле, сползла на пол. И только оттуда, смогла встать на ноги.

В комнате с компьютером мигал всё тот же зелёный огонёк, освещающий противоположную от него стену. Свет красиво растекался по бледно-жёлтым обоям и сливался с белым потолком и коричневым паркетом. На мгновение погасал, а потом снова, резким морганием возвращался вспышкой света на место.

Таня подняла крышку нетбука и пока он загружался, сама подошла к окну. Эту квартиру, когда-то выбирал её муж. Только из-за того, что вид его кабинета будет выходить на парк, он согласился её купить. Что это будет его кабинет, Андрей решил давно, еще, когда Никита был маленький и занимал именно эту комнату под свою детскую. Глава семьи никогда не сопротивлялся против этого, не требовал сына переезжать, что было бы смешно. Но дождавшись, когда Никите исполнится восемнадцать, и тот решит снимать свою собственную квартиру, тут же переехал в «свой» кабинет.

Это была его мечта – иметь своё место в доме. Как же он радовался и как блестели его глаза, когда вынеся из комнаты диван сына в прихожую, он говорил: «Теперь там будет пусто». Он любил, когда много свободного места. Когда есть куда пройтись. По этой комнате можно было пройтись.

Татьяна рассматривала узоры из снега и морозного ветра. Подойдя поближе, она прикоснулась пальцами к стеклу и почувствовала жуткий, как током бьющий, холод. Она тут же убрала ладонь. Муха в двойном стекле уже, наверное, замёрзла. Но признаков жизни она уже точно не проявляла, а валялась с поднятыми лапками вверх. Вместе с этой двукрылой, ушла и надежда на тепло. Теперь уж точно будет много снега и вьюга. Обязательно будет вьюга, где-нибудь в феврале.

«Холодно. – Шептала мыслями в голове одинокая женщина. – Раньше я была свободной. А теперь одинокая. Теперь я понимаю, что одинокие – это те люди, которые всё ещё любят, но уже никогда не смогут вернуть этого человека. Которые просто хотят успокоиться. Это одиночество. Одиночество в любви».

Повернувшись к столу, Таня села на стул и стала загружать интернет уже во включённом компьютере. Зашла на свою страничку и на плашке «Мои сообщения», светилось - одно. Первая мысль, пробежавшая в голове женщины – «Письмо от производителей». Ну, так она обозначила вчерашние ночные письма. Ночные, не потому, что пришли ночью, а потому что она читает их только в тёмное время суток. Но, зайдя в сообщения, тут же обомлела и оторопела от…больше от страха, чем от неожиданности.

«Я бы умер. Если бы тебя не стало, я бы умер. Смешно писать об этом сейчас, но я бы не смог без тебя. Нет, безусловно, у меня бы были какие-нибудь бесконечные женщины. Но без тебя бы я не смог.

Здравствуй.

Как жаль, что ты не можешь меня отпустить. Больно не только тебе, но и я чувствую эту всеобъемлющую боль в сердце, в теле. По позвоночнику, как током проходит эта разъедающая боль. Как солью на рану сыпет. Как кровь из вены берут тупой иглой. Мне больно, Танюша.

Я не знаю, как и кто придумал жить друг без друга, но это самое тяжёлое испытание в жизни. Ты правильно говоришь, что каждому человеку дается только та ноша, которую он сможет вынести. Но жить вдали от друг друга, самое тяжёлое. Мне плохо. Плохо от того, что мы даже не в разных городах, и не на разных континентах, что можно было вынести. А то, что мы в разных мирах. Миры…планеты…вселенные…звучит, как-то нереально, наигранно, придумано. Но сейчас так оно и есть. Ты там, где мы привыкли жить, а я здесь…куда приходят все, кто был там, где были мы раньше.

Я помню каждую сказку, которую рассказывал тебе на ночь. Это, как сборник Шахиризады, которая не спала ночами. Я, бы мог написать книгу…жаль, что не ценил время. Ведь это именно то, что мы не умеем ценить при жизни. А это, оказывается важным. Важно даже не то, сколько мы сделали, а как мы сделали. Вот я никак не сделал. Я просто жил.

Раньше думал, что просто жить – это и есть суть всех земных тайн. Не тут-то было, у каждого свой путь. Он же на ладошки нарисован извилистыми дорожками. О таких глупых вещах тебе рассказываю, аж самому смешно. Но, оказывается, то, что раньше было смешным, здесь приобретает смысл. Оказывается, смысл был во всём. И когда я, говорил: «За что ты, Господи мне даёшь это?», я ошибался, правильнее надо было говорить: «Для чего ты даёшь мне всё это, Господи?». Всё делается ради чего-то.

Я от тебя не ушёл. Правда. То, что тебе кажется, что я не рядом – это всё бред. Настоящий бред. Я всегда буду рядом с тобой. Всё, что ты пишешь мне, я читаю. Всё что говоришь, слушаю. Как смотришь на меня, вижу. Я знаю про тебя всё. Я люблю тебя».

Это был он! Это был её – Андрей! Как? Как с того света стали приходить письма? С того света? От куда пришло это письмо? Как? Неужели, она сходит с ума? Неужели, кто-то мог вот так подшутить над ней? Зачем? Вопросы путались среди роя мыслей и цепляясь за острые края воспоминаний, оставляли ранки, как от тонких порезов бумагой. И еле-еле в голове начинала просачиваться свежая кровь и падать в слёзные железы глаз и вырабатывать воду.

Она не выдержала, и, не моргая, старалась не выпускать накопившуюся влагу по периметру нижних ресниц. Это было так трудно, а слёзы были такими скользкими, что, не дожидаясь движения её глаз, потекли по переносице и до самых губ. Кровь и слёзы солёные, по всей видимости, они сделаны из одного материала, только цвет меняют. И так, очень страшно, когда взрослая женщина плачет, а если бы она плакала красными слезами, было бы ещё невыносимее смотреть на неё.

Как страшно сходить с ума…сходить с ума тогда, когда уже стала возвращаться к жизни. Когда только стала чувствовать запахи, вкусы и боль в пояснице, вдруг начинаешь читать письма от человека, который уже не живёт на этой земле. Он живёт внутри неё. Как такое возможно, Таня не могла понять. Ведь, это может произойти только с человеком теряющим рассудок. Но, она знала, муж когда-то рассказывал, что, когда ты чувствуешь себя сумасшедшим – это не сумасшествие. Душевнобольной не понимает, где грань между реальным и нереальным. А она же понимала. Значит, не сошла ещё с ума.

«Нет! Нет! Нет!» - кричала она в своей голове. Быстро спрыгнув со стула, женщина не чувствуя боли в теле подошла к окну. За окном была ночь, зима, снег, много снега, мёртвая муха в окне. Всё это она понимала. Видела. Помнила. Но, как такое может произойти в реальной жизни, она же не экстрасенс какой-то, не провидица, и не созывательница духов. Она обычная женщина, с обычными бытовыми способностями. Она не умеет колдовать, она даже молитв не знает, чтобы поговорить с Богом. А что говорить, о духах умерших… Нет, она не могла в это поверить. Это было не-воз-мож-но!

Вернувшись за рабочий стол, женщина ещё раз перечитала письмо. Именно так, прерывисто, муж разговаривал с ней. Он разговаривал так со всеми. Он даже лекции читал в такой, своей манере перепрыгивать с темы на тему, не умея заканчивать ни одну. Но его было интересно слушать. Он был необычен именно этим.

Но, как мог, человек, которого она сама лично провожала в закрытом гробу в землю, написать письмо? Это сумасшествие, или чья-та злая, очень злая шутка. Таня нажала на имя отправителя и проследовала за программой этой социальной сети и оказалась на странице своего собственного мужа.

«Штурмов Андрей, 49 лет. Профессор экспериментальной психологии. Автор многочисленных публикаций по психологии». – Этих двух строчек хватило женщине, чтобы понять: «Это мой муж». Но как?

Татьяна закрыла рот ладонью правой руки, чтобы не позволить себе закричать. Это был бы крик сходящий с ума женщины, которая не может сама, своими силами определить, что это не так. Она написала – Он ответил. Но, ведь написано было в никуда, а из ниоткуда письма не приходят. Этого не возможно даже потому, что мёртвые не возвращаются. Так в Библии написано. Таня читала эту книгу, но не верила. А теперь, даже верить не во что было, он вернулся.

Опустив ладонь от губ, испуганная женщина вытерла мокрое лицо, которое щипало от горячей соли, стекающей по щекам. Она потёрла глаза рукавом старой, грязной кофты и нажала на слово «ответить», рядом с сообщением от умершего мужа.

«Ты меня напугал. Сильно. Я не знаю, кто написал это сообщение, но ты меня пугаешь. Зачем? Если я сошла с ума, то пусть это будет быстро, чтобы никто не мучился. Чтобы мгновенно. Не больно. А, если это не сумасшествие, то, пожалуйста, не мучай меня.

Мои сообщения шли мужу, которого я люблю, и никогда не смогу разлюбить. А кто ты? Ты даже пишешь, как он, его словами. Не заставляй меня страдать. Это невыносимо. От этих страданий хочется схватить верёвку и мыло, и исчезнуть. Но не могу. Что-то внутри шевелится, и от этого, я понимаю, что не могу уйти просто так. Это же жизнь…только она сама может решить, когда нам уходить. Сама я не решусь на такой шаг. У меня есть сын, которого я очень люблю. И он меня. Возможно, стоит жить ради него. Хотя, нужны ли мы своим взрослым детям?

Если я, хоть как-то задела твои эмоции, то не пиши мне. Не говори, что ты мой муж. Не смей врать. Он мне не врал, и ты не ври. Пожалуйста».

Татьяна тут же отправила письмо, и, откинув затекшую спину на спинку стула, закрыв лицо руками, заплакала. Такие слёзы называют – слезами отчаяния. Слезами боли. Это было не очищение, не спасение, а боль, выцарапавшая на лице новые морщины. Человек стареет, когда становится одиноким и несчастным.

Не притрагиваясь к компьютеру, она побрела от него, как от прокажённого, к себе в спальню, где было всё также холодно. Всё также дуло из окна. От холодного страха, её трясло, и, не попадая зубом на зуб, женщина стала рыться в шкафу с бельём, в поисках одеяла. Она уже забыла, куда дела плед, которым укрывалась до этого.

Укутавшись потеплее, Таня смотрела в темноту и чувствовала, как в пятках колотится сердце. С удвоенной, а то и утроенной силой. Как после энергетика, или нескольких кружек кофе. В глазах будто спички стояли и не давали закрыться не только им, но и всему сознанию, которое не могло прийти в себя после письма. Но, письмо было такое доброе…такое его…что не поверить было нельзя, а верить было не возможно.

Татьяна резко дёрнулась. За окном громко завыла собака. Ночью собаки воют на беду, людей не трогают. Значит, у кого-то должно что-то произойти. Сдёрнув одеяло в сторону, Таня подошла к окну, и слегка отодвинув штору, для одного глаза, стала рассматривать воющую собаку. Это была дворняга. Старая, никому не нужная собачка. Ей было одиноко, вот она и старалась хоть как-то привлечь к себе внимание. Сейчас было одиноко не только дворняге, но и этой следящей за ней женщине. Тани захотелось завыть. Почему собака может привлечь внимание воем, а женщина с пятого этажа - нет? Её сразу сочтут сумасшедшей, а она всего лишь на всего – одинокая.

Женщине не хотелось спать. Слишком громко билось её сердце. Оставив в шторах один просвет, для утра, она пошла мелкими шажками на кухню. Зайдя в комнату, она не смогла сдержаться от гримасы отвращения. Так больше нельзя было. Она, не включая свет, вытащила из ведра пакет с вонью и, завязав узел, подошла к окну. В другой раз бы, она никогда такого не сделала. Но ей было страшно выходить за дверь квартиры, и она, открыв окно, спустила пакет с пятого этажа, вниз. Он, как отчаянный самоубийца слетел, и с грохотом разбитой стеклянной бутылки от томатного соуса рухнул на заснеженный асфальт, и разлетелся по сторонам. Досмотрев мгновенную смерть своего мусора, женщина закрыла дверцу окна. Смерть всегда выглядит одинаково некрасиво, что у пакета с мусором, что у человека с частями тела.

Под ногами валялся тот самый плед, который она уже заменила другим одеялом. Он был мокрый. Весь в растаявшей воде из холодильника. Пахло плохо. Женщина, наклонившись к ногам, вытянула из-под себя мохнатый и сырой плед, и откинула в сторону. Он был не нужен.

Ручка от холодильника была вся заляпана жирными руками. Но, не обращая внимания на это, женщина дёрнула на себя. В темноте разглядывая еду, она наощупь подтянула к себе большую пластиковую банку с йогуртом, и двумя пальцами потянув за блестящую крышку, открыла. Содержимое банки было не совсем свежим, но это было уже не так важно. Таня просто хотела есть. Странно, но за последние несколько недель, это было первое её осознанное желание к еде. Её хотелось.

Не доставая ложек, она пила уже не жидкий йогурт, и закусывала его чёрствым хлебом, больше похожим на сухарь, который она грызла задними зубами. Это было невкусно. Это было, даже противно. Но, сейчас женщине было всё равно, что есть. Голод не утолился, даже после этого месива, которое тяжёлым грузом, упало на дно желудка. Хотелось ещё. Она без разбора хватала неиспорченные остатки еды и глотала их, не успевая пережёвывать. Иногда, куски застревали в горле, тогда она запивала всё холодной водой из банки стоящей, как раз перед ней.

Почувствовав, что её живот распух, и больше не то, что не хочет, а не может потреблять пищу кусками. Она остановилась. Захлопнула холодильник. Обтёрла грязные жирные руки о кофту и вернулась в зал.

Из маленькой щелочки в шторах виднелся рассвет. Красный, как в сказках бывает. Но эта красота не интересовала женщину сейчас, ей просто хотелось упасть на спину и заснуть. Она устала. Чем меньше человек двигается, тем быстрее он устаёт. Именно поэтому, сейчас Тани так сильно захотелось приложить голову к подушке.

Уснула она быстро. Всё дело было в свете. Чем его больше, тем быстрее организм реагировал на него и выключал внутри себя все рубильники. Приучив себя ко сну после рассвета, она жила только ночью. Как вампир из фильмов, которые раньше казались ей такими смешными.

Это был не сон. Это было резкое вздрагивание каждый час, как будто она может куда-то опоздать. Раньше такое бывало только перед собеседованиями на работу, а теперь вернулось. И эти моменты, которые щекочут подкорку мозга, в ожидании будильника были её спасением. Ведь это были эмоции жизни. Той жизни, из которой она выпала на несколько месяцев. А сейчас снова возвращалась.

Её это ни сколько не пугало. Ведь, возвращаться туда, от куда пришла не страшно. Страшнее не смочь вернуться. А если бы она не вернулась, то застряла между жизнью и смертью, а это уже – болезнь. Ведь именно болезнь находится между двумя мирами. А, может болезнь – это спасение?

* * *

Когда свет совсем исчез из комнаты, и, даже не проникал через щёлку в шторах, Таня отодвинула одеяло. Было всё также холодно. Даже пальцы на руках сгибались как в кожаных перчатках. Но, женщина проснулась сразу. Сразу открыла глаза и сразу встала с постели. У неё была цель на сегодняшний вечер - ей нужно было понять, кто на самом деле пишет эти письма, кому пишет она?

Компьютер работал. Стоило только подвигать мышкой, и он тут же бы открыл зелёное поле на экране. Что и сделал, когда подошла Таня. Но, она не могла решиться нажать кнопку «подключить», чтобы войти в интернет. Ей было страшно, что её обманули, а ещё страшнее было бы то, если бы это и в самом деле писал её муж. Руки дрожали, как у алкоголика во время похмелья и не спешили нажимать ни на одну клавишу.

Дождавшись, когда мысли окрепнут и станут одним упругим шаром, она нажала левую кнопку мышки, тут же оказавшись на своей странице сайта. Не было неожиданностью, когда в левой части экрана она увидела - «Мои сообщения-1». Это было нормально. Значит, кто-то ответил. Либо обманщик, либо муж. И то и другое было страшно. Она решила, что страх нужно перебороть и выбить клин клином, нажать на сообщение.

«Не бойся, я же говорил, что всегда буду рядом. Сказал, значит сделаю. Потому, что люблю. Люблю так, как никого никогда не любил. Самое странное, что чувства, которые были при первой нашей с тобой встречи, не исчезли. Притупились, но ни куда не пропали.

Ты боишься, что сойдёшь с ума? Но этого не будет. Я тебе не дам. Говоришь, что не можешь без меня, но без меня и не будет. Я рядом. Ты перестала со мной спать. Уходишь. Это плохо. Мне же тоже одиноко без тебя. В доме холодно. И это виноват не я, а ты. Ты, которая не сохранила тепло. Ведь, всё дело в женском уюте. Нет уюта - нет тепла. Ты мерзнешь, потому, что не можешь согреться без меня. Но, я рядом.

Помнишь, когда, ты родила Никитку, мы с тобой устроили ужин при свечах? А потом чуть не сгорели. Помнишь? Ты тушила шторы ногами, а я поливал их красным вином. Чёрт побери, мы всю бутылку вылили на пол, а тогда сложно было и с вином и со шторами. Но это был наш с тобой праздник.

Ты ругалась тогда за то, что я принёс эти свечи. А мне было так неловко, и обидно, что я накричал на тебя. Прости, я не хотел. Ты же знаешь, что иногда, я мог быть не сдержанным, но только при тебе. Никто больше и никогда меня таким не видел. Ты знала обо мне всё. Знала, когда я могу хлопнуть дверью, когда буду кричать, или когда буду сдержанным. Знала же?

А знаешь, за что я тебя полюбил? Не знаешь… за умные глаза…смешно тебе, а когда я их увидел, то чуть со стыда не сгорел. Помнишь, ты тогда сидела на Набережной уток кормила, а мы с друзьями гуляли. Когда я тебя увидел, то сердце стало колотиться. Это, как электрокардиография, которую слышишь в ушах. Помнишь, что я тогда сделал? Я был смешон. А ты смеялась. Увидев твои глаза, умные глаза, мне было так стыдно. Ещё не одна женщина не позволяла так смотреть на меня. А ты могла. Ты всегда могла смотреть пристально, и тебе не было стыдно. Бесстыжая. Я любил тебя.

А потом бегал за тобой как дурак, телефоны обрывал, да на асфальте мелом писал. Помнишь? Я тогда был на шестом небе от счастья. На седьмом я оказался, когда ты стала моей женой. Хотя и боялся туда идти, ну, в брак. Да и слово-то какое – брак. По мне так лучше – союз. Но это тоже не очень красиво. А ты мастерица слова была, Достоевским увлекалась, Блока цитировала. А сама ничего не создавала. Из тебя бы вышел хороший писатель. Это я ещё понял тогда, когда ты переделывала все мои статьи по психологии в журналы. Никогда не забуду: «Ты пишешь, как курица лапой, бессвязно и бессмысленно». Да, я был такой, но у меня же была ты. И ты делала за меня всю чёрную работу, мне только оставалось писать, как курица лапой.

Самое приятное было, когда на всех конференциях мои коллеги говорили, что у меня отличный стиль письма, легкий, ну и ещё какой-нибудь…а я-то знал, что только тебе надо говорить за это спасибо. Но никогда не говорил. Не считал нужным. А надо было.

Твоя мама и правда, часто была не права. Особенно в те моменты, когда твердила, что нельзя говорить мужчине о своей привязанности. Надо. Мне надо было говорить. Так я чувствовал себя в безопасности. Ты становилась ещё ближе. Почему ты мне не говорила? Почему я тебе не говорил? Вот, видишь, в этом-то и вся проблема, что люди молчат, боясь что-то сказать. А говорить обязательно надо. Надо! Без слов умирает всё. Даже твой каланхоэ на подоконнике умер, как только ты перестала с ним говорить. Ты плакала, когда не стало цветка, теперь ты плачешь, потому, что я умер. Жаль, что мы боимся говорить в глаза самое важное.

Но, знаешь, в наш век придумали много всего интересного, даже эти социальные сети. Не можешь признаться – напиши. Также легче. Так ты не видишь глаз слышащего и не видишь его реакцию. Так спокойнее. Только зачем упрощать себе жизнь? Ведь, на самом деле, вся жизнь – это то, что мы запомнили, а не то, когда мы успели скрыться. Нужно уметь ценить чувства. А мы не умеем.

Я всегда восхищался твоим терпением. Ты столько всего терпела. И я был тебе благодарен. Но не сумел сказать, ну не умею я говорить красиво. Это же не порок. Не дал бог мне умение строить фразу правильно, но за это не судят. Судят за убийство, за воровство, за предательство, а за неумение строить фразу правильно, не судят. По крайней мере, не должны. А теперь, когда хочется сказать: «спасибо, что терпела», душа на изнанку выворачивается. Это некрасиво. Не красиво всё то, что выворачивается. И душа тоже не красивая. Никто же не знает из чего она состоит, и как быстро изнашивается.

Спасибо».

Слёзы уже было не остановить. Это был точно он. Точно. Его манеру писать она бы узнала из тысячи, из миллиона, из всех пишущих во вселенной. Он не умел писать. Он писал кусками, как будто разбрасывался тортом во все стороны. И это её раздражало, но она никогда не подавала виду. Муж был талантливый психолог, а не писатель. Писателя ему заменяла она. И даже не требовала за это благодарности. Это были мелочи. Это был он.

Глаза уже не могли терпеть этих слёз, они чесались, тёрлись о руки, щипали. Да, и сама Таня больше не могла плакать. Хватит. Это было невыносимо больно. Сейчас женщина была уверенна, что пишет все эти письма муж. Только он мог знать такие подробности их жизни. Именно его, и её жизни. Никто не мог так глубоко копать в ней, как он. Как будто широкой лопатой для снега, он зачерпывал в неё и вытаскивал все эмоции наружу. Но, сам говорил, что всё вывернутое - некрасиво.

Татьяна не могла ждать, ей хотелось писать и получать ответы, быстрее и быстрее. Она хотела узнать его ещё лучше, знать всё то, что не могла знать при жизни. Ей надо было ещё совсем немного побыть с ним радом. Совсем чуть-чуть.

«Я никогда не забуду тот день, когда впервые тебя возненавидела, и всю ту твою романтическую сторону. Как ты мог вообще додуматься поставить эти свечи на стол? Ты бы ещё, пороховую дорожку до двери просыпал. Именно в тот день, ты смог меня обидеть. Мне было так больно, казалось, что это самое обидно. Но это было не самым страшным. Самым страшным был тот момент, когда ты собрал вещи и исчез. Ушёл из дома. Я думала, ты больше не вернёшься. Правда, так думала, думала, что мы с Никитой так и останемся жить одни. Я даже уже настроилась на это. Но, потом ты открыл дверь. Так тихо-тихо, чтобы никого не разбудить. Наверное, думал, что я сплю. Только спать с мыслью, что тебя не будет, я не могла. Видишь, я и сейчас не могу спать с этой мыслью. Не могу пока спать без тебя.

О, да, как я могу забыть тот твой «кульбит» на той лодке, на которой вы отдыхали с твоими дружками. Ты тогда упал в воду и чуть не утонул. Благо, твой этот, Фёдор – дружок, смог ухватить за шкирку. А представь, если бы тебя не смогли спасти? Мы бы не встретились, не поженились, я бы не родила тебе сына, а потом бы ты не умер, потому, что умер бы раньше. Нет, так не должно было быть. Должно быть, так как сейчас. Наверное, судьба нам подарила с тобой этот отрезок времени, чтобы мы смогли насладиться. Хочется сказать, что если бы я начала жизнь заново, я бы относилась к тебе трепетней, но я бы соврала, сказав такое. Поэтому не буду врать. А за умные глаза – «спасибо».

А твои записки с мыслями мне никогда не надоедали. Это было, как развлечение. Думаешь, я таких студентов не встречала, которые пишут, как курица лапой? Они толпами стекаются в аудитории, и не выгонишь же. Вот именно тогда и приходится их учить чему-то интересному, как мне кажется, а для них – новому. Так и тебя. Только ты никогда не хотел этому учиться, думал, что я всё за тебя исправлю, а я не сопротивлялась. А зачем? Чтобы поспорить-поругаться, глупости. Ругаться мы могли из-за каждой мелочи, но это никогда ничего не стоило. Ведь, правильно говорят, - «Не трать дорогих слов на дешёвых людей». Так и я скажу, что нельзя тратить отрицательных эмоций на любимых людей.

Знаешь, а ты не прав, когда говоришь, что я тебя понимала. Ничего подобного. Я просто всё принимала, но никогда не понимала твоей логики. Это же вообще уму не было постижимо. Как можно понять человека, который живёт в своем мире? Копается в людях, как в песочнице ребёнок, с особой тщательностью разрывая ямки, и, либо засыпая их обратно, либо оставляя разрытыми. Ты, как маньяк собирал эмоции с лиц, обычно незнакомых тебе людей, знакомые и так уже приелись. Ты был не постижим. И после этого ты можешь говорить, что я тебя понимала? Ты ненормальный! Да, и я далеко не ушла, раз жила с таким человеком, как ты, Андрюша. Было бы хотя бы на пару лет побольше времени, и знала бы я о том, что могу тебя потерять, я бы спешила жить. Я бы спешила любить. Это же так важно. Уже не для тебя, важнее мне было бы знать, что я любила так, что уже никогда никто не сможет это повторить.

Знаешь, у меня в голове, сейчас столько мыслей, столько сомнений, что их хватило бы на толпу безэмоциональных людей. Они бы питались моей энергией. Ведь, таких людей очень много. Ну, не мне тебе об этом рассказывать. Ты сам говорил, что твои коллеги не умеют чувствовать жизнь. Что они как-то предвзято ко всему относятся. Стараются завалить студента на экзамене. Только зачем? Зачем кого-то мучать, если ты сам всего не знаешь, ты не можешь считать себя богом, когда сидишь и держишь зачётную книжку в руках. Не столько важно знать, сколько уметь применить. Ты никогда не использовал жёстких методов борьбы со студентами. Ты был к ним милостив. Тебя любили.

Помню, ты однажды приехал из Праги. Была ночь. Я проснулась, когда услышала, как ты ковыряешь ключом в замочной скважине. Не снимая верхней одежды, ты забежал в комнату и стал так эмоционально рассказывать о том, что эта конференция была пустой тратой денег и времени. Что таких тупых людей, как вся эта толпа ты никогда не видел. Что для них не было важно поделиться информацией, или завести новых знакомых в области психологии, поделиться мнением, а важным было для них, напиться и лечь спать. Как можно побывать в Праге и не полюбоваться Староместской площадью? Как? Это же центр Старого города. А твоим коллегам было всё равно. Они, по твоим словам, вообще были бездушными. Ну, куда им до тебя (сейчас мне захотелось улыбнуться, но пока боюсь, вдруг не удержу улыбку).

Если честно, я до сих пор не могу понять, как такое может быть, что ты мне пишешь. Кто тебе даёт такую возможность, где ты есть, и можно ли тебя найти? От туда, где ты, можно сбежать? Я, сейчас, как ребёнок не понимаю, где выход. И это даже не топографический кретинизм, это что-то другое. Это всё намного сложнее.

Но, что может быть сложнее, чем ориентироваться на местности? Да, для тебя это была не проблема, а вот я всегда боялась потеряться. И, вот, кажется, потерялась. Ты всегда смеялся над моим этим недостатком. Да, я считаю, что это мой недостаток. Можешь признать свою победу. А теперь я боюсь выйти на улицу и потеряться в пустом для меня городе. Зачем мне город, в котором нет тебя. Мне, кажется, если я ступлю за порог, то тут же забуду дорогу назад, и больше не смогу вернуться к нашим с тобой вещам. Я всё храню. Только пока не могу разобрать твои вещи. Сложно. Руки, как будто ломят, когда касаюсь твоих рубашек.

Помоги мне».

Отправив сообщение, Таня сидела и пристально смотрела в экран. Ей хотелось тут же, получить ответ, но, почему-то казалось, что больше, чем на одно письмо в день, он не способен. И не только потому, что не хочет, а потому, что не может. Это же он - там, а она- здесь. Хотя она готова была писать каждый час, именно столько у женщины уходило времени, чтобы написать послание мужу. Она думала о том, что написать, как написать. И тыкала пальцами в клавиши, но не получалось пока печатать быстрее, чем хотелось. Буквы сливались в одну чёрно-белую палитру.

Теперь она была уверенна, что он рядом, что он где-то за спиной, просто оборачиваясь назад, она теряет его из виду. Он отходит на шаг в сторону. Но, Таня верила писавшему ей письма человеку, или духу. Она не знала, как это называть. Сейчас она верила мужу.

Выключив маленькую светящуюся коробочку, женщина погрузилась в полную темноту. Это было привычно, и теперь даже, не так страшно. Была глубокая ночь. Небо за окном было густым и холодным, как кисель из чёрной смородины в холодильнике. Неприятная слизистая жидкость разлилась над парком. Было совсем тихо. Никаких собак, никаких людей. Одна тишина.

Татьяна встала со стула, и на секунду загородила зелёный живительный огонёк освещающий комнату, но тут же отошла, и стало светло. Выходя замуж, она думала, что всегда будет за-мужем, а теперь, когда стены рухнули, она думала, как быть без мужа, без опоры.

С того дня, когда Андрея не стало, Таня ни разу не заходила в их общую спальню. Это, как перешагнуть через огненную преграду, или пройти через медные трубы. Тяжело. Именно, по этому, она спала в другой комнате. Она считала, что, комната принадлежащая только им двоим, не потерпит отсутствия на второй половине кровати. Ведь человеку можно простить всё, кроме его отсутствия. Но, сейчас нужно было решиться. Нужно было войти и перебрать вещи. Просто побыть там. Переступить порог.

Подойдя к плотно закрытой коричневой двери напротив, как раз той комнаты, где был компьютер, Таня замерла. Она просто физически не могла поднять руку и дотронуться до ручки, чтобы её повернуть. Пальцы, как замороженные не шевелились, не сжимались. Женщина смотрела прямо перед собой в коричневое дерево, и глубоко дышала. Она чувствовала, как сердце вырывается из под прозрачной кожи. Как шевелятся мышцы на скулах, и как под коленками образуется пространство, давая возможность им прогнуться.

«Досчитаю до трёх и войду. – Пронеслось в голове. – Вот, сейчас, надо. Уже надо…как же страшно. Чего я боюсь? Пустой комнаты? Да, знаю, все комнаты в этой квартире пустые, но это самая пустая. Она самая ненадёжная. – Срываясь на выдохе, Татьяна дышала ртом. – Просто войти. Не бойся…войди».

Она резко, на одном дыхании, подняла руку, нажала на ручку двери, и, открыла. Окна комнаты выходили во двор. Вся кровать была засвечена фонарным белым светом. В зеркале на высоком шкафу отражалось окно. На полу валялись вещи и таблетки. В тот день, когда Тани сказали о смерти мужа, на пол летело всё. Перед похоронами она не успела убраться, а потом больше не заходила.

Присев на колени, женщина стала собирать рассыпанные капсулы из коробочки от успокоительного в ладонь. Это единственное, что она могла пить в тот день. Но и таблеток было мало, чтобы убить ту тревогу, которая была жарким летом. После этого самого дня, все дни смешались в одну палитру без красок. Просто, как от бумажного календаря на стене, отлетали листки и падали на пол. Так и Танина жизнь стала похожей на белые листы с чёрными числами. И это, казалось таким бесконечным процессом, что она не стала уже обращать внимание на эту жизнь.

Собрав таблетки, она ссыпала их из ладони в коробку, и положила под кровать, не в силах дотянуться до прикроватной тумбочки. Сложив голову на край постели, Таня стала вспоминать те дни, которые запомнились ей в этой спальне.

Никите было уже семь лет, когда они переехали в этот ещё совсем новый дом. Они были первые жильцы этой трёшки на пятом этаже, почти в центре города. Тогда это было счастье. Самое настоящее, которое может быть у молодой семьи. Своя собственная трёхкомнатная квартира – это была мечта многих, а досталась им. Помогали покупать её всем миром. Родители, родственники, сами заработали. И вот, через три года усиленной работы они жили отдельно от родителей Андрея.

Только, после того, как Таня перевезла последнюю коробку с вещами от свекрови, она глубоко выдохнула и улыбнулась. Теперь она хозяйка, и готовить она будет так, как сама захочет, а не так: «А мой Андрюша не любит крупный лук в поджарке для борща». Теперь Андрюше надо было привыкать и к крупному луку, и к домашним заданиям с сыном, и с выходными у родителей, но хотя бы не каждый день.

Семья Штурмовых не могла нарадоваться. Именно благодаря виду на парк была куплена квартира.

- Там, когда-нибудь будет мой кабинет! – гордо говорил Андрей, затаскивая детскую кроватку в комнату сына.

Только эта, их общая спальня видела все ссоры, которые были между супругами. В их семье было запрещено ругаться при детях. Все примирения, видела эта комната. Самые страстные и самые горячие сцены их жизни. Только здесь, они могли закрыться от внешнего мира, и быть одни. Один – это не значит одинокий, это значит, что есть ещё кто-то, кто присоединиться к этому одному.

Ни Таня, ни Андрей никогда не верили в словосочетания «вторая половина». Они всегда считали, что они цельные, а рядом с ними такой же цельный человек. Полноценный. Без изъянов и со всеми рёбрами. Всё что писалось в мудрых книгах, они запросто могли оспорить и объяснить научно. Именно поэтому, и верили только друг другу. В семье должно быть согласие и взаимопонимание, только тогда это будет полноценная семья. Так было и у них.

Сейчас, лёжа одной головой на кровати, Таня вспоминала его. Она улыбнулась. С ним была - семья, без него-псевдо семья. Вроде бы и были, но уже нет. Уже не вместе, а по раздельности, как две половины яблока. И только сейчас, Таня смогла усомниться в своем неверие в две половины.

Приклонив голову, женщина закрыла глаза и заснула. Она даже ни разу не пошевелилась, пока спала сидя на полу. Как будто, кто-то очень хотел, чтобы она заснула именно так.

* * *

Разбудил её продолжительный стук в дверь кулаком. Женщина дёрнулась и тут же замедлила движение шеи. Как шея, так и голова болели, не двигались. Она, держась за голову, чтобы ту не покачнуло в сторону, встала и мелкими шажками направилась к входной двери.

Она была уверена, что это был Никита. Это мог быть только сын. Она даже не стала смотреть в глазок, а тут же распахнула дверь перед пришедшим.

- Мамочка. – Протянул высокий темноволосый парень в светлой кожаной дублёнке. – Как ты? – начал он с порога. – Что с шеей? – он сразу заметил, как мать держится за голову.

Женщина не могла ему ответить. Она не хотела разговаривать. Нет, она понимала, что это сын, что он пришёл к ней, но, сейчас просто была не готова говорить с любимым человеком. И он это знал. Талант копаться в людях, как в песке, перешёл ему от отца. Он понимал прекрасно, что мать была бы и рада сказать что-нибудь очень важное, но пока была не готова. Он её не торопил. Всё, что он хотел сказать, или услышать, говорил он.

- Я только из командировки приехал. Представляешь, там всё снегом замело, выехать не могли. Так всей делегацией расчищали. Представляешь, вышли мужики в костюмах и галстуках, и давай чистить снег. Так смешно было. – Молодой мужчина старался улыбаться, но сам знал, что еле сдерживается от слёз. Ему было тяжело видеть мать в таком состоянии. – Я тебе покушать принёс.

Затаскивая пакеты на кухню, он старался незаметно осмотреть комнату, чтобы помочь матери жить в ней дальше.

- О, ты мусор вынесла. Молодец! – Подбадривал Никита. – Мне меньше работы, - рассмеялся он.

Мать продолжала стоять в дверях и рассматривать суетящегося сына. Он, как клоун метался из стороны в сторону стараясь побыстрее всё сделать, и не то, чтобы уйти, а просто оставить её. Ему было нелегко находиться с больной матерью наедине. Тем более, она постоянно молчала.

- Наверное, сильно воняло. – Продолжал он, - раз ты мусор вынесла, да? Ну, и правильно. А мы с Машей собираемся купить домой стиральную машинку, новую. Представляешь, старая совсем разваливается, и трёх лет не прошло. Ужас, какие производители пошли.

Собирая на ходу мокрый плед, разбросанные баночки и пакеты, он старался держаться сильным. Чтобы не сорваться на слёзы. Мужчины тоже плачут, тем более, когда видят, как плохо тем, кого они безгранично любят. И знают, что помочь они пока ничем не могут.

- Мам, может, переоденешься? – Никита подошёл к входу, где всё ещё стояла мать и закрыл поплотнее дверь. Он видел, как плохо выглядит человек, который совсем ещё недавно носила туфли на высоком каблуке и не выходила из дома без косметики на лице. А хуже всего, что он чувствовал, как от матери пахнет. Это было невыносимо.

Женщина, широко открыв глаза, следила за каждым движением сына. Даже, когда он подошёл и предложил переодеться, она никак не смогла отреагировать. Его голос, как будто доносился из туннеля. Она медленно стала махать головой в знак согласия, не понимая с чем соглашается. Просто «да».

Скинув с себя дорогую дублёнку, сын, прижавшись к матери с правой стороны повёл её в спальню. Он знал, что мама не ходит в комнату, и, увидев распахнутую дверь очень удивился.

- Ты ходишь в спальню? – спросил он. Она ответила одним кивком головы. – Молодец!

Подойдя к шкафу, он стал искать хоть что-нибудь, во что можно было переодеть маму. Но, Таня оттолкнула плечом сына и, вытянув рубашку мужа, дала понять, что она оденет её.

- Да, мамочка, конечно. Давай, иди в ванную, а я пока пакеты с едой разложу, хорошо? – убеждал сын, направляя её в сторону ванной комнаты. Он проводил её, и, не закрывая до конца двери, пошёл на кухню.

Оказавшись в ванной, Таня растерялась. Она так давно не была здесь, в этой комнате с белыми стенами. Что даже отшатнулась от крана, когда из него полилась вода. Но, потом снова приблизилась и проверила её по температуре.

Душ разрывал воздух тонкими струями почти горячей воды. Таня понимала, что сейчас ей надо снять одежду, встать в белую, скользкую ванную, и просто наслаждаться. Но, она как кошка, боялась прикоснуться к мокрому. Слыша за дверью, как шуршат пакеты, и хлопает холодильник, женщина понимала, что сын от неё не отстанет.

Пересилив себя, она стянула через голову кофту с узким горлом, и не опуская вниз глаз, спустила штаны. Бросила грязную одежду под ванную, и, держась за нее, переступила белые края. Вода сильным напором ударила в распущенные светлые волосы. Таня испугавшись, поморщилась лицом, и, схватив душевой шланг, стала сама им управлять. Ей не нравилось это ощущение от воды. Она, как тонкие ужики сползала с сухого тела и превращала его в мокрое. Женщине было противно.

В мыльнице, она нашла обмылок и стала натираться им до тех пор, пока он окончательно не стёрся. Она мылила тело, голову, лицо. Потом всю пену смывала напором воды и, пряча глаза от струй, нагибала голову вниз, как старая измученная кошка болеющая лишаем. И без воды не может, и с водой ей плохо.

Выскочив из душившей её ванны, она тут же обтёрлась махровым тяжёлым полотенцем. Таня стала растирать всё тело до красноты. Накинула рубашку мужа, застегнувшись на все пуговки, и вышла к сыну. Никита что-то крутил в холодильнике крестообразной отвёрткой.

- С лёгким паром! – бодро сказал он, увидев входящую мать. – Я, тут у отца не мог найти отвёртку, так вот эту взял. И куда он только их подевал? Я тут решил твой холодильник починить, а то сломался, смотрю, течёт. Я, тут убрал. – Показал он, что лужи уже нет.

Женщина медленно то опускала глаза, то поднимала. Она видела, что сын чем-то занимается, что-то при этом ей говорит. Но ей было совершенно всё равно на его дела. Они ей казались такими незначительными. Ну, сломался холодильник, ну и что, мир же не рухнул. Мир рухнул пять месяцев назад.

Закончив подкручивать, сын подошёл к матери, которая присела рядом на стул, и отслеживала каждое движение Никиты. Он старался держаться, очень старался, но и мужские нервы бывают на пределе. Присев на корточки, он смотрел на мать снизу, и еле шептал:

- Мам, ты похудела. Ты не ешь, наверное? - женщина молчала, и даже не смотрела на него, не обращала никакого внимания. Ну, сын, ну сидит. Пусть сидит. Даже пусть разговаривает, она же так отвыкла от человеческой речи. – Мам? Ты меня слышишь?

Таня резко отвела взгляд от холодильника и испуганно посмотрела на Никиту. «Да» - махнула она головой.

- Хорошо. – Прошептал он. – Мам, переезжай к нам с Машей, тебе будет у нас полегче. Мы и кушать приготовим, и следить за тобой будем. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Мам, поехали?

До Тани, как сильным ударом в висок дошёл смысл слов сына, и она тут же замотала головой в знак отказа. Нет, она ни в коем случае не хотела уезжать из этой квартиры. В этих стенах она прожила столько лет. Здесь было всё, здесь была жизнь. Она никогда не согласилась. Здесь письма…от него. Как она уедет, и не будет читать все эти письма? Нет, конечно же, нет. Другого ответа и не могло последовать от неё.

- Мам, у нас тебе будет хорошо. Правда. – Уверял Никита, и звал к себе. Но Таня была против, она безостановочно махала головой и просила в мыслях перестать говорить. Он перестал уговаривать. И только после этого, Таня остановилась махать головой.

Молодой мужчина встал в полный рост и, повернувшись спиной к матери, а к окну лицом, о чём-то задумался. Он стирал с лица слёзы, и прятал от женщины, которую любил, которую боялся потерять. Когда, мы боимся потерять кого-то, то становимся от человека намного дальше, чем следовало бы. Мы отдаляемся.

- Я тогда, поеду. – Сказал громче Никита, и, поцеловав мать в мокрые волосы, стал собираться. – Там еды купил, посмотри. Поешь обязательно. Тебе надо. Я приеду, на следующей неделе, не могу чаще приезжать. Работаю. А ты, пожалуйста, выздоровей. Ты нам здесь нужна.

Таня встала со стула и подошла к двери, когда сын уже обувался. Она проследила, чтобы он завязал шарф, застегнулся на все пуговицы, и только после этого смогла его выпустить. Но всё это время она молчала, как немая, с умными глазами.

Захлопнув за сыном дверь, Таня закрылась на все замки. Но, вместе с уходом Никиты, в квартиру влетел запах улицы и подъезда. Она так давно не чувствовала такого свежего запаха. Даже подъезд пах свежо. По-зимнему как-то. По телу пробежал морозец. От мокрых волос запахло мылом.

Сын убрался, и привёз еды. Он всегда так делал после того, как отец умер. Он не оставлял мать одну. Даже сейчас, когда она отказалась с ним ехать, в его душе что-то сильно защемилось тесками. Что-то жизненно важное. Что-то такое, что нельзя трогать смертным людям. Это трогать разрешено только родителям.

Татьяна не задерживаясь у дверей, тут же направилась в комнату, в которую давно не решалась войти. Всё было точно также, как и тогда, когда его не стало. Гладко застеленная пастель, чистое зеркало, взбитые подушки. Яркий свет из не зашторенного окна бил по глазам. Это как выйти из темноты на яркий свет карманного фонарика. И зрачки тут же сужаются, и все рецепторы оголяются, как провода на бомбе замедленного действия. Давно она не была в таком свете вся.

Женщина медленно, как бы подкрадываясь, подошла к зеркалу во весь рост, и, увидев себя, отшатнулась от отражения. Оно было ужасно. Именно так никогда не должна выглядеть женщина, считала она раньше. А теперь превратилась в ведьму на двух тощих ногах, с редкими полуседыми волосами, и, с морщинистым лицом, как мочёное яблоко.

Это была она. На самом деле это была та самая женщина, которая стояла по ту сторону зеркала и рассматривала себя. Она подходила ближе, трогала морщинистое лицо, поднимала рубашку и рассматривала тощее тело. Это была та самая, та самая, которая ни когда такой не была. Она себе не нравилась в отражении. Ей было противно. Как будто она увидела, что-то омерзительное в зеркале.

Таня плюхнулась всем телом на постель и теперь стала рассматривать свой собственный потолок, который она рассматривала все те годы, которые спала на этой большой двуспальной кровати. Но потолок ни чем не отличался от других, он был ровный и белый. А ещё он был привычный.

«Мягко… - начала говорить она про себя, путаясь всё в том же улье мыслей. – Наша кровать с тобой мягче, чем диван в зале. От зала болит спина. А здесь у меня ничего не болело. Я хочу вернуться к тебе, в постель…верни меня».

Так давно она не чувствовала саму себя. Она забыла, как выглядит, именно выглядит физическая боль. Как кричат, как плачут, как искренне смеются. Всё это было таким далёким. Таким забытым.

Татьяна приоткрыла рот и напрягла мышцы горла. Она готовилась закричать. Но, вместо полноценного крика, получился птичий хрип. Это даже на голос было не похоже. Совсем не похоже. Кричат громко, с силой, и с глубоким вдохом воздуха в грудь, или в живот. Кричат с эмоциями в глазах, и с напряжёнными венами на шее. Она не кричала, а так, издавала предсмертные потуги. Не выходило ни с первого раза, ни со второго, ни даже с третьего.

Сползая с постели, она спиной скатывалась со скользкого покрывала, как с ледяной горки в детстве. Рухнув на пол, она, не вставая на ноги, на коленях поползла в комнату, к компьютеру. У неё сильно болела спина. В радикулит и любовь не веришь до того момента, пока не случается первый приступ. Это был первый её приступ болей в спине. Она даже не знала, что с такой болезнью делать. Поэтому, не разгибаясь ползла на коленях.

Ещё не успев сесть на стул, Таня нажала на кнопку «вкл», и только после этого, придерживая спину, заползла на стул с ногами. Было ещё так светло читать его письма, но и заснуть она не могла. То время, когда надо было спать, она уже проспала. Оставалось только рискнуть, и проверить сообщения. Они были. Это было обещанное, долгожданное сообщение от него.

«Если бы меня не существовало, я бы не писал. Но, это же не значит, что я обязательно должен где-то жить, чтобы общаться с тобой. Нет, совершенно не обязательно. Да, и для того, чтобы видеть тебя, мне не нужно быть с тобою рядом. В этой жизни возможно всё.

Ты, когда улыбаешься, меняешься. Ты становишься, светлее, что ли. Ты становишься той, к которой я привык. В которую влюбился и пролюбил всю жизнь. Это, как панацея от всех болезней. Улыбайся, пожалуйста - ты меня лечишь.

Мне иногда кажется, что я прожил зря. Говорят же, что есть цель, вот у меня этой цели не было. У меня, как-то всё по накатанной – работа, семья, ну, и на что времени оставалось. Хотя я любил свою работу, как будто и не работу вовсе, а как хобби, что ли. Я просто с ума сходил от изучения людей. Любил тебя и Никитоса, в вас была вся моя поддержка. А остальное, было, как-то опосредованным, не таким важным. А потом меня не стало. И где смысл жизни? Был ли он? Если был, то я так его и не заметил! Хотя умные книги говорили, что копаться в смыслах не нужно вовсе, всё приходит с возрастом. А может я прожил мало, не столько сколько нужно, чтобы узнать смысл своей жизни? А может, есть, какой-то определённый возраст – 50, 60, 97? Не знаю. Но, раз я так и не успел понять этот смысл, значит, не дожил до того возраста.

Тебе бывало когда-нибудь так грустно, что хотелось лечь и умереть? Было ли у тебя такое? А у меня было. После такого моего периода, затяжного периода, ты захотела развестись. Я был не прав. Тем, чем я лечил свою скуку, обычно лечат самолюбие. Вот и моё самолюбие тогда резко возросло, с появлением молодых девушек в моей жизни. А потом резко упало, с появлением заявления о разводе в ЗАГСЕ. Я, долго не мог поверить, что ты, правда, можешь от меня уйти. Ты – от меня? Глупости. Но, ты бы это, безусловно, сделала. Я смог так задеть тебя, как женщину, что ты могла уйти куда угодно, к кому угодно, только бы не быть рядом со мной. Я был идиотом. Именно, именно им.

Прости, что ты плакала тогда. Что мог позволить плакать женщине, которая всегда была рядом. Это предательство. Я бы не простил. С годами, и с изучением людей, я понял, что мужчины вообще слабее. Это, я могу тебе сейчас признаться, в другой раз бы никому не рассказал. Но, так и есть, я был слабым. А ты держалась неприступной. Я, даже не могу понять, как ты простила…возможно ли такое? В восточных странах разрешены гаремы, очень удобный вариант, даже врать никому не надо. Но, мы же не в восточной стране, а в полуевропейской живём. И выбрал я в жёны тебя, а не кого-то.

А, знаешь, не при тебе сказано, но все эти молодые девочки – так, ерунда. На них очень много сил надо, и, денег. А, как я мог тратить деньги на кого-то, у меня же были вы? Хорошо, что я во время опомнился. Вернулся к нормальной семейной жизни. Ведь жизнь без семьи – это, даже страшнее, чем атомная война. Ты всегда одинок, и ни один человек не сможет сделать тебя таким счастливым, как мысль о том, что тебя ждут дома. И ждут не котята голодные, а любимые жена и сын, и ещё обед, прилагающийся к ним. Но, это я щучу. Ты же, знаешь.

Ты, знаешь, не обижайся на то, что я не умел говорить «прости», это приходит, видимо с тем же возрастом, что и осмысление жизни. Слишком поздно. Но, я всегда чувствовал себя виноватым, что смог предать. Но, и всегда благодарным, что ты простила. Это, как подвиг, что ли. Говорю же, я бы так не смог. Я слабый. Как же всё это сложно признавать при жизни. А, сейчас, так хорошо, спокойно. Это всё жизненные предрассудки, принципы, и ещё куча ненужных слов по этому поводу. Надо учиться признавать, как победу, так и поражение. Вот, я был проигравшим, растоптанным. А ты – королева. Хотя, если бы ты ушла от меня. Я бы, понял. Я бы простил. Но, это было бы самым большим для меня наказанием. Спасибо, что не ушла.

Помнишь, когда мы в первый раз накопили денег столько, что нам хватило на три путёвки в Сочи. Мне, кажется, это был самый лучший отдых в нашей жизни. И ни одна Анталия, или Паттайа не сравнятся с тем отдыхом на окраине курортного города. Я тогда отравился фруктами, ты обгорела, а за Никитой присматривали бабульки из Нижнего Новгорода.

Вообще, когда я был маленький, ну ещё пареньком, мне казалось, что женщина должна была быть во всём идеальной. Волосы, ногти, фигура, кожа, как у моей мамы. Но, когда я смотрел на тебя такую красную, не в состоянии встать, я улыбался. Улыбался, потому, что мне не нужна была идеальная, мне нужна была именно такая жена. С растяжками на животе, постоянно не выспавшаяся, со сломанным ногтём на мизинце, или ободранным случайно лаком. Чтобы слегка грязные волосы, или уставшие глаза от работы. Но, всегда спешащая все эти свои дефекты устранить. Женщина должна уметь устранять, а не приобретать.

Но ты у меня была золото! Через три месяца после рождения мне сына, вышла на работу. Как же ты любила свою работу. Не могла жить без того, чтобы кого-нибудь чему-нибудь не научить. Гордо носила статус – «преподавателя». А я не любил вот этих твоих посиделок ночных за контрольными и курсовыми, не любил. Мне надо было, чтобы ты засыпала раньше меня, чтобы я чувствовал себя рыцарем, который охраняет твой сон. Вроде бы детские мысли, но мы же никогда не вырастаем, мы остаёмся просто высокорослыми детьми с придуманными проблемами. А, в жизни всё так легко и просто. Стоит только чего-то захотеть. Как же тебе удавалось работать, вставать по ночам к Никитосу, и при этом ещё печь мне овсяное печенье к завтраку. Ты супермен мой.

Я никогда не восхищался тобой вот так, чтобы часто. А надо было! Ты же гордилась мной, и постоянно повторяла: «Ты у меня самый лучший». Не знаю, думала ты так, или нет, но ты внушала в меня уверенность, как в ребёнка. Ты всегда говорила, что я ребёнок. Наверное, мужчины навсегда остаются детьми, только с годами к нам приходит осознание того, что рядом кто-то есть. Знаешь, а я долго не мог понять ценности наших отношений. Вроде бы вместе, и, хорошо, были бы порознь, тоже не плохо. Каждый делает всё что хочет. Но, в один день, я точно помню, тот день. Именно в тот день начинаешь понимать, почему тебе дороги те, с кем ты рядом.

Уже была весна. Мокро было, помню, что ноги всегда были мокрые. Я тогда много работал, нужны были деньги. Кому они нужны были в таком количестве? Но, правильно говорят, чем больше денег, тем больше потребностей. Так, вот, в тот день, в выходной, кажется, вы уехали с Никитой кататься на лодках. Какие лодки в конце марта, я понять так и смог. Зачем они вообще? Но, это была твоя затея, ваше развлечение с сыном, вы вечно, что-нибудь глупое придумывали. И в тот день, когда я включил новости, передали, что лодка с отдыхающими перевернулась и погиб ребёнок, ушёл под лёд и утонул. У меня, как будто на мгновение сердце вырвали, а потом снова вернули на место.

В ту секунду я умер в первый раз. Эта смерть показалась мне чем-то очень страшным. Я тут же стал звонить в этот парк, и расспрашивать кто и где погиб. Но все молчали, они не имели права разглашать информацию. Как будто я не имел права знать. А вдруг это были вы? Что тогда? Но, в тот день, не знаю по какой случайности, но вы не поехали кататься. Это было, как перерождение. Я понял в тот день, что никто и никогда мне не будет так дорог, как вы с сыном. Что только за вас я готов умереть. И я бы умер. Только, поздно.

Ты навсегда останешься самым дорогим человеком».

Татьяна, прочитав письмо. Нажала кнопку «ответить» и стала писать то, что скопилось в ней за то время, когда она читала. Как будто смешали водку с колой и заправили чем-нибудь кислым, для вкуса. Это был только его букет слов и предложений, который он дарил. Безвкусно подобранный букет, но всё, что дарит любимый мужчина, то и есть самое приятное. Эти слова были самые сладкие для её слуха и прочтения. Самые громкие фразы и самые нужные знаки препинания посреди мысли. Так думал он. А сейчас она, жена с двадцатипятилетним стажем, любила в своем муже всё. Каждую точку, поставленную им, ей хотелось обнять, и не отпускать до тех пор, пока тепло между ними не растратиться, или не сольётся в единый обогреватель душ.

«Здравствуй, мой дорогой человек.

Сегодня я в тебе. Я одела твою рубашку и теперь трусь телом об тебя, о то, что ты раньше носил. Я в той самой бежевой безвкусной рубашке, которую ты любил. Говорят, что женщина одевает своего мужчину. Я так не могла тебя одевать. Это был твой выбор. Эта рубашка и вправду была твоей ошибкой, страшной ошибкой. Но, в ней, я чувствую себя с тобой. Также близко. Мне, всегда шло всё бежевое, а тебе нет. Поэтому, ты мне подходил. А я не была бежевой.

Я могла простить тебе всё. Но, когда вопрос становился, - «А смогу ли я с этим жить?». Только тогда, я думала о тебе холодным сознанием. Говорят же, что мы смотрим на всё через розовые очки, когда любим. Я смотрела через красные. Именно они гиперболизировали мою любовь к тебе. Поэтому и прощала. Что, удивительно, но прощала так, что порой даже забывала о том, что простила, пока ты не напоминал в какой-нибудь глупой беседе об этом. Ты, и правда, был, как ребёнок. Порой, сравнивая тебя с Никитой, сын оказывался иногда посерьёзнее отца. Удивительно, что эволюция сделала с мужчиной. Ни-че-го! Это я не от злости, а от иронии к тебе.

Ты, был ребёнком, который не успел наиграться. Тебе бы всегда в мячик погонять с ребятами. А ребятам-то уже за сорок было, и они уже давно были не ребята. Ты всё также любил свои гоночки-стрелялочки! Лучше бы ты научился гвозди ровно вбивать в стенку. А то всегда приходилось перебивать, но ты никогда об этом не знал.

Помню, как вы с вашим Алексеем Степановичем, да с Юрием Семёновичем, ну с ребятами, в шахматы резались на деньги. Вы бы ещё на раздевание играли. Надо было тебе купить паровозик с рельсами, чтобы игрался. Хотя, не сомневаюсь, что ты и этому был бы рад. Смешной такой.

Но, чем старше становятся мужчины, я тебе скажу, тем больше становятся их игрушки. Машинки твои, куклы Барби, стрелялки на охоте. Иногда, думала, а что меня держит с этим ребёнком? А потом понимала, что это и держит. Не могу бросить детей на произвол судьбы.

Меня кто-то всегда оберегал, не знаю ангелы это, бог, или так, случайность. Но, когда в тот день, мы с Никитой пошли кататься на лодках, всё было занято, и мы не расстроившись пошли кормить уток хлебом. Ты, себе даже представить не можешь, что было со мной, когда я увидела, как тот мальчик проваливается под воду, и уходит под тонкую кромку льда. Я бы и сама прыгнула спасать, но была слишком далеко. А мать прыгнула, но не успела, мальчик не выплыл. Знаешь, если бы такое случилось с Никитой, я бы точно этого не пережила. Я бы пошла под воду вместе с ним. Не смогла бы простить себя, что не удержала. Но, что-то нас спасло в тот день.

А, я помню, как мы поехали в Сочи. Это было самое ужасное, что можно было придумать. Ни душа, ни вкусной пресной воды, ни зонтиков от солнца, всё было плохо. Я, не знаю, как тебе удавалось сдерживаться и не наводить панику, но в то лето я бы больше не вернулась. Никогда. Я вообще не люблю, когда слишком жарко, это ты у нас папуас из Африканского племени, а я нет. Я люблю всё в меру. Поэтому, то лето было хорошим только для тебя. Хотя, что может быть хорошего, когда ты отравился фруктами. И нашёл же чем отравиться?

Я, кстати, с тобой согласна, когда ты называешь меня «золотом», да, согласна. Но, в этом-то не только моя заслуга. Только ты смог подобрать красивую оправу моему кусочку золота, чтобы хорошо сохранилось. Я-то сама себя не ценила никогда. Если бы не ты, и не твоя поддержка, мало что изменилось. Вообще, мне кажется человеку одному всегда плохо. Знать, что тебе некуда идти, или что нет никого, с кем можно помолчать, это трагедия. Это, как падение в пропасть без страховки, поддержки и незнания, что ждёт тебя там, внизу. Надо быть обязательно с тем, кому ты нужен, но никак не одному. А если нет такого человека? То, ждать…

А, работать я пошла, потому, что больше не могла сидеть дома. Это же не выносимо девять месяцев держаться, чтобы не крикнуть, когда нет настроения. А держаться надо, беречься надо. А потом, твоя мама и без меня нормально справлялась с пелёнками и кормами для Никиты. А нам нужны были деньги. Нам всегда нужны были деньги. Хотя больше нам нужна была работа. Ведь ты не смог бы уйти со своего места психолога? Знаю, что не смог бы, так и я, не смогла бы отказаться от поста преподавателя риторики. А как бы мои студенты смогли без меня? Это была бы катастрофа. Хотя, сейчас же, как-то обходятся. И я могу без них.

Наверное, это мы сами люди, придумываем себе зависимости, когда говорим, что «не можем». Каждый всё может, только не очень хочет. Достаточно, один раз что-то не сделать, и эта зависимость постепенно идёт на спад. А потом и вовсе уходит в небытие. Но, сложность состоит в том, когда мы любим то, от чего зависимы. Тут уже сложнее. Вот, я любила своих студентов, и думала, что они не смогут без меня. Но, им хорошо. Да, и мне сейчас уже всё равно, что происходит за дверью нашей квартиры.

А, ты, знаешь, я всегда следила за собой, а сейчас перестала. Мне кажется, что я никогда не стану той, которой была. Не буду больше носить туфли на каблуках, строгие костюмы, и высокие причёски. Наверное, этого больше не будет. Не будет, потому что не хочется. Для тебя же всё делалось. Даже не для тех к кому ты меня ревновал, а для тебя. Сегодня я увидела себя в зеркало. Если ты меня видел такой, то, пожалуйста, не смотри, мне стыдно. Похоже, что это один из тех шагов к выздоровлению, когда понимаешь, что надо что-то менять. Но, пока не для кого.

Приезжал Никита. Он стал таким взрослым мужчиной. Мне не верится. Кажется, так мало времени прошло, а он уже взрослый такой. Как будто только вчера качала на руках, а сегодня уже взрослый. Я пока не могу с ним поговорить, мне трудно. У меня даже кричать не получается. Пока молчу, но и это должно же пройти.

Наверное, когда я вернусь в свою жизнь без тебя, я снова смогу говорить и краситься. Даже улыбаться, наверное, снова смогу. Но, ты, даже представить не можешь, как это страшно возвращаться в жизнь. На меня снова будут смотреть люди, о чём-то со мной говорить, расспрашивать будут. А я не знаю, что им отвечать. Кажется, я, и слова уже не помню. Да, что слова, я голос свой забыла. Мне, наверное, надо потренироваться. Как спортсмены тренируются перед соревнованиями, так и мне надо тренироваться перед разговором. Я не знаю, что мне надо такого услышать, чтобы начать говорить. Но, я очень хочу это услышать.

Ты всегда в моём сердце».

Он был не только в сердце, он был весь растворён в ней, как шипучая таблетка аспирина в воде. Ей так не хватало этого аспирина, а ему воды. Но, окажись Андрей сейчас рядом, он бы утонул в той нежности, которая хранилась в его жене. Как жаль, что люди не умеют дарить нежность тогда, когда она действительно нужна. А только обещают, как обещают осадки во время засухи.

Потерять не так страшно. Страшнее потом жить без этой ценной вещи, которую потерял. Без человека рядом, трудно. Татьяна знала, что сможет прожить без своего мужа, но пока не хотела верить в это, так же, как и то, что она когда-нибудь сможет заговорить. Ведь, она не была немой, или глухой. Она всё слышала и могла произнести звуки, но не слова. Вокруг всё было, как в тумане. Как в прошлом, ведь, когда люди вспоминают своё прошлое, оно как будто, в тумане. Именно так было сейчас в жизни Тани.

Женщине ужасно захотелось спать. Глаза сами по себе скрещивая ресницы, закрывались. Ей, почему-то показалось, что сон пришёл от избытка уличного света. Но, это была её порция энергии, которую она на сегодня уже потратила. Тани не хотелось идти в кровать, ей хотелось дождаться сообщения от мужа. Но, его всё не было и не было. Закрыв все программы, женщина выключила компьютер. Экран погас, но тот зелёный огонёк, который по ночам спасал от темноты, сейчас при ярком свете, казался таким беспомощным, и жалким. Его света почти не было видно.

Закрывая глаза, лёжа на мягкой подушке в спальне, она мечтала только о том, что когда проснётся, от него придёт письмо. Она сможет его открыть, прочитать и ответить. А подушка затягивала в себя весь внешний мир, всё то, чем сейчас жила сонная хозяйка этой спальни. А тёплое, нетронутое ещё никем одеяло, накрывало её с головой, как океан накрывает рифы. Несравнимое чувство спокойствия дневного сна и тишины.

Даже за окном, никто не посмел нарушить её сон, как будто знали, что нельзя будить больную. Именно больную. Таня находилась на границы двух миров, где в состоянии болезни боролась за жизнь. Она цеплялась за неё, как скалолазы цепляются за страховку. Иногда срываются, но болтаясь на тросе, спешат зацепиться за выступ и стать ближе к высоте. А она упала слишком глубоко, чтобы сейчас с лёгкостью выкарабкаться, это было сложно. С её болезнью, ей нужно было время.

* * *

Проснувшись, Таня резко открыла глаза. Было слишком темно, чтобы разглядеть, где она находится. Женщина чувствовала, что ей тепло и комфортно, что в комнате приятно пахнет мылом. Но пока она даже представить не могла, что с ней и как она здесь оказалась. Вытаскивая по очереди руки, стала ощупывать покрывало, покрытое поверх одеяла. Оно было гладкое и приятное на ощупь.

Когда глаза привыкли к темноте, она осмотрела спальню, и только тогда поняла, где находится. Татьяна вздрогнула от удивления. Она стала по кусочкам складывать мозаику из цветного стекла в своей голове. Только тогда, когда все кусочки соединились вместе, она смогла вспомнить, как прошло утро, и как она смогла лечь в эту постель.

В этой постели она спала с ним. И сегодня, засыпая, она засыпала с ним. Андрей же говорил, что всегда рядом, значит и сейчас он мог лежать здесь, в этой кровати. Таня перевернулась на бок и провела рукой по гладкому покрывалу, со стороны, где обычно спал муж. Заправленная сторона – вот, что она увидела сквозь темноту. Только фонарь пытался пробраться в спальню и упасть не ярким светом на нежно-розовое покрывало.

«Как жаль, что я тебя не чувствую… - говорила она сама с собой. – Если бы я только могла ощутить твоё тепло. Потрогать тебя. Тогда бы я смогла улыбнуться. Правда. – Она старалась обманом вернуть мужа. Но, кого она обманывала? Себя? Как глупо… - Я видела сон. Он был. Только не помню. Какой-то расплывчатый сон, как на луже разводы от бензина. Какая-та глупая фаза сна попалась, что даже не дала запомнить картинку сновидения».

Но, сейчас у женщины была только одна цель – побыстрее добраться до своей странички в социальных сетях. Он точно написал. Точно. И, откинув тёплое одело, она встала на пол босыми ногами. В спальне всегда не сильно грели батареи, но почему-то именно здесь было как-то значительно теплее, чем в других комнатах. Может потому, что это была общая комната? Только его и её. Здесь кто-то жил, а остальные квадраты квартиры были не так важны, как эта спальня.

На носочках, голыми пальчиками касаясь холодного пола, женщина пробежала через коридор и оказалась у, небольшого электронного переговорника с потусторонним миром, или рядом с миром её мужа. Рядом с этим прибором она чувствовала себя медиумом общающимся с мёртвыми. Может, это и было опасно, но ей так не хотелось отпускать его от себя, что верить в общение с ним, она была готова.

Не успев загрузить до конца «магический шар» её мира, она стала быстро двигать маленькой мышкой по столу, чтобы ускорить процесс. Но, это был не выход. Хотя, этой женщине и было всё равно, что мышка не поможет ей в этом. Когда песочные часы у стрелки совсем пропали, Таня нажала на значок интернета и тут же оказалась на своей странице.

«Ты никогда не изменишься. Ты, навсегда останешься невыносимым скептиком. Тебе категорически всё не нравится. Когда-нибудь ты была довольна всем? Ну, чтобы всё вокруг тебя устраивало? Ты, исключительно выбираешь людей для общения, убирая не нужных. Но, по какому принципу ты их отсеиваешь, я не знаю. А ты знала, и знаешь, наверное.

Когда ты перестала общаться с женой Фёдора, моего одногруппника, мне стало жутко интересно, что могло произойти между вами. Но ты молчала, как чекист. Расскажи? Ведь, что-то же могло оттолкнуть тебя от этой прелестной женщины. Она же была сама скромность. В ней даже изъянов никаких не было, кроме неровной чёлки. При чём всю жизнь. И, заметь, это ты меня всегда в этом убеждала. А я бы сам не заметил. Мне всё равно какая у человека чёлка.

Почему ты не разговариваешь с нашим сыном, он же ни в чём не виноват. Он тебя так любит. В нём заложена вся та любовь, которую я не успел подарить тебе. Никита единственный человек, за которого тебе надо держаться, он как спасательный круг. Спасись за него.

Ты врёшь, что не можешь разговаривать. Врёшь. Ты можешь всё. Ты – человек, который учил студентов произносить такие красивые речи, стоя у кафедры. Ты вырастила таких политиков и журналистов, что тебе просто стыдно говорить, что ты не можешь разговаривать. Как? Ты должна! Ты можешь сейчас повторять мне много раз, что никому не должна, но ты должна мне. Именно должна. Ты должна всем тем, кто благодаря тебе, стал так красиво говорить на трибунах и с телеэкранов. Ты ради них должна. Танюша, ты можешь всё!

Ты же знаешь, как Никите сейчас тяжело. Не стало меня. Он теряет с каждым днём всё больше и больше тебя. Сорвалась свадьба. Куча работы. У него всё, как в стиральной машинке с прозрачным барабаном крутиться. Ты должна его понять. Ты ему нужна.

А красота. Куда делать твоя красота? Я прощался не со старой бабкой, а с ещё молодой женщиной, которой не составит труда завести ещё любовника. А ты, совсем раскисла. Смотрись чаще в зеркала, там есть часть меня. Там моя рубашка. Ты в ней. Ты красивая во мне.

Я не любил эту историю, она приводила меня в бешенство, но сейчас могу вспомнить с улыбкой. Помнишь, как мы отдыхали за городом у моего двоюродного брата. Этого брата я видел только в детстве, и-то мы не особо друг друга выносили тогда, а что говорить о том, когда пришло время мериться доходами и достижениями. Так, вот, когда мы приехали к ним, и нам открыла дверь его жена, я даже не стал сравнивать вас. Ты была королевой. Что и привлекло моего брата к тебе.

Он целый вечер не сводил с тебя глаз. Всё крутился, как шмель вокруг одуванчика. А я не любил, когда на тебя так смотрят. Да, знал, что ты нравишься, но чтобы так нагло. Это уж было слишком. Я уже представлял, как подойду к нему, и, схватив за жидкие волосы, ударю лицом прямо о стол, на котором стояли закуски. Но я же – психолог, должен держать себя в руках. Но, помимо того, что я психолог, я ещё и мужчина, у которого такая жена, жена на которую пялятся. Сколько же мне внутренних сил понадобилось, чтобы промолчать, но брат, видимо не сильно стеснялся своих мыслей. Он тогда подошёл и спросил: «А твоя жена тебе изменяет, да?». Да, как у него вообще наглости хватило такое спрашивать. Я ответил тактично и сдержанно: «Мы с женой живём в согласии и мире». Он лишь усмехнулся и ушёл дальше по своим делам. Как же мне хотелось его убить в ту секунду. Да, как он вообще мог подумать о таком. Или у него были на это причины? Я бы убил тебя, если бы узнал, что ты изменяешь, как Отелло, свою благоверную.

С тех пор я больше никогда не видел своего брата. Знаешь, а не так важно общение с родственниками, мы ведь их не выбираем. Важнее общение с людьми по духу, друзьями, которые проходят тщательный отбор. Как, выяснилось у нас с тобой ни так и много друзей. Твоя Верка – сумасшедшая, Лёша с Олесей и Стёпа. А больше и нет. А остальные, как-то забились по своим норам и пропали. А зачем нам нужны были люди, которые не ценят нашего общения. Правильно, ведь я говорю?

Лёша и Олеся нам всегда помогали. Помнишь, как они нас вытаскивали из кювета, когда мы перевернулись на нашей новенькой десятке? Я, тогда очень испугался за тебя. Хорошо, что Никита остался с родителями. Нас тогда спасали друзья. Именно, Лёшка меня тогда вернул к жизни, когда я чуть не потерял тебя из-за гулянок. Он был единственным, кто говорил, что я дурак. Остальные поддерживали. Я точно могу сказать, что только друг будет говорить правду. И он говорил.

А, Олеся. Помнишь, как она сидела с тобой, когда у тебя была ветрянка. Я тогда в командировке был. Никиту к бабушке отправили, чтобы не заболел. А она ещё с первым ребёнком переболела, а с остальными двумя было уже не так страшно. Вот это друзья.

Друг Стёпка, который бил меня, когда я запил. О, как же мне тогда плохо было. Но, вытрезвители, милиция и Стёпа со своими сильными кулаками, отбивают моментально охоту пить. Но, курить так и не отучили. Хотя, это же не привычка, это часть жизни. От этой вредности я бы уже не смог никогда отучиться. Сигарета заменяла мне соску, которую у меня отобрали после моего первого дня рождения.

А вот Верка твоя, вообще алкоголичкой была. Как ты её терпела? Но, почему-то ты всегда её защищала. Почему? Что она сделала такого, что позволяло тебе терпеть её. Ведь она была неуправляемой. Женщина, которая три раза была замужем и три раза кричала, что все её мужья нехорошие люди, как-то странно выглядит на фоне благополучных семей.

Но, все эти люди были с нами на протяжении большей части нашей жизни. И их присутствие намного важнее, чем значимость моего брата в нашей семье. Две разные вещи дружить и быть родственниками. Иногда лучше, пусть смешиваются флюиды дружбы, чем кровь от родителей, перетекающая в нас.

Я знаю, у тебя всё получится».

«От куда, ты, можешь знать, что всё получится, когда сам не пробовал! – кричала внутри себя Татьяна. Её сердце разрывало от желания всё ему высказать. В лицо. Но, не могла. – Ты, думаешь, раз ушёл от меня, значит можешь сидеть там, у себя, где ты находишься и убеждать меня по своей чёртовой психологии. Я – хочу жить! Единственное, чего я сейчас хочу, но, внутри, что-то борется, кричит, не даёт мне успокоиться. И, как ты мне скажи – жить? Ты не учил. Ты не давал инструкцию по применению без тебя!».

Не останавливая потока мыслей, она стала отвечать на письмо.

«И ты думаешь, что все эти твои «Ты должна» помогут? Да, чёрта с два! Мне сейчас другое надо, не морали и не наставления. Мне нужно, как-то выкарабкаться, хотя бы из этого затуманенного сознания, которое не даёт хотя бы немного стать собой. А я очень хочу вернуться в то тело, в котором была, в те мысли, которые не путались. Хочу, понимаешь.

Андрюша, это сложнее, чем кажется со стороны. Это надо пережить, но я же никогда с таким не сталкивалась, и меня никто не учил жить без тебя. Представь, мне придётся просыпаться и засыпать одной. Завтракать и ужинать тоже без тебя, обедали мы всегда в разных местах. Мне надо будет быть красивой для других. А я же была только для тебя.

А твой братец, это вообще…гавно (прости, за грубость). Но, он не раз пытался со мной переспать. Он идиот. У меня вообще много слов было припасено для него, но только для него. Ты об этом не должен был знать. Я же должна была хоть какие-то проблемы решать сама, не всё же на тебя сваливать.

И, да, я всегда недовольна была и буду тем, что меня раздражало. У нас, мне порой кажется, вообще было мало общего. Ты любил лето, а я зиму, ты котлеты, а я яблоки. Вообще, нелогичные люди мы с тобой были. И, знаешь, что больше всего раздражает, что мы по-разному относимся к изменам. Ты - готов был меня убить, если бы узнал, а от меня требовал прощения. А, если бы я тебе сказала, что в тот момент готова была тебя убить? Нет, вы же мужчины, существа гордые, вам гулять можно, а нам – дома сиди, женщина. Как же меня это всё раздражало. А больше всего, больше всего, то, что ты мог предположить, что я и в самом деле могла тебе изменить. С кем? С твоим братцем-дебилом или с профессором Орловым – один шаг в могиле? Да, с тобой просто никто не мог сравниться! Я, знаешь, даже порой завидовала твоим любовницам, которые были на десятки лет меня моложе. Ведь, они могли быть с тобой такими, какой я была в молодости, когда ещё ни одна морщина не поселилась на моём лице. А тебе же всё равно, какие морщины жили на тебе, ты - мужчина. Вам, мужчинам вообще очень много позволено! Я бы, на месте создателя, отменила большинство ваших привилегий.

И после того, как вам мужчинам столько всего разрешили, ты, в частности ты, можешь говорить мне, что делать. Да, ты ни разу не пробовал рожать, воспитывать детей, готовить это овсяное печенье рано утром, чтобы всем было хорошо. Ты не пробовал вот так, начать жизнь заново. Не пробовал? И я не могу!

Прости… просто всё это так накипело. Закипела, как чайник. Устала.

Я, правда, пока не могу говорить с Никитой, хотя сама понимаю, что надо. Ведь он меня так любит, так ждёт моих слов. Я бы и сама хотела бы услышать свой голос, но не могу. Его надо где-то настраивать, как радиоприёмник, который сбился с волны. Но, я смогу, правда, смогу. Спасибо, что веришь.

Я не помню, как мы тебя хоронили. Не помню, хоть убей. Всё, как в тумане. Но, кажется, были все те, кого ты любил, или не были. Не помню, Андрей. А Вера? Я, знаю, ты бы не хотел, чтобы она приходила, но ты ей нравился. Ну, в смысле, ты был лучшим из кандидатов на мою руку. Смешно звучит, да? Но, благодаря Вере, я вышла за тебя замуж. Именно поэтому, я всё это время и поддерживала её, дружила с ней. Она, правда, хорошая. Она искренняя. Её нельзя сравнить со всеми теми двуличными бабами, как например эта Оля твоего Феди. Я её ненавидела. Знаю, что так нельзя говорить, но я её и правда всем сердцем ненавидела.

Мне противны женщины, которые изменяют своим мужьям. Не хочешь жить с человеком - уйди. Не мучай никого. Но, нет же, она твоему Феди ещё и рассказывала о своих мужиках. А он дурачок. Хотя, я его понимаю, он как я, только мужчина. Я тебе прощала все твои измены, а он своей Оле. Вы бы с ней сошлись. Может, у тебя и с ней что-то было, раз ты так её защищаешь? А?

Она вообще долго ко мне в подруги набивалась, но я была против. Не люблю я людей, которые предают близких, да ещё и себе врут в три короба. Зачем? Чтобы от кого-то скрыть свои проблемы? Да, лучше ты поделись бедой, чем прячь её от людей, которые смогут поддержать. И я бы поддержала, если бы не её двуличность.

Ну, не любила я её и всё. И не надо говорить, что я всех людей сортирую. Я, может, и правильно делаю, это ты пачками людей собирал. И, думал, что всем ты так нужен. А, когда не стало тебя, так на похороны только самые-самые и пришли. Из тех, кто называл тебя другом, никто не появился. Ты бы, не скромничал, ты сам людей под микроскоп рассматривал, перед тем, как с ним провести время. Ты же щепетильный был до ужаса. Дотошный.

Я обязательно должна заняться собой. Обязательно. Вот, ещё немного поживу в этом мире слёз и выйду. Обязательно.

Только ты меня поддержи, чтобы не сорвалась».

Как электрическим зарядом пробило по всем мышцам Таниного тела. Этот крик души был, как выстрел из пистолета, опустошив всю обойму. Поставив точку, женщина глубоко выдохнула и замерла. Ей стало легче. Легче от того, что она смогла сказать мужу всё то, что болело на сердце. И, пусть это была всего лишь малая часть её слов, малая часть эмоций, но сейчас было легко. Легко как будто сбросила десяток килограммов со спины, которая и так ломилась от боли.

Расцветало. Зимнее солнце перекатывалось на восточную сторону и зажигалось красными лучами. Это был первый рассвет за пять месяцев. Раньше, когда муж был жив, Таня вставала пораньше, чтобы посмотреть, как шевелиться солнце в облаках. Как оно загорается неземным светом и восходит всё выше и выше. Это был её маленький фетиш, а теперь было больно глазам наблюдать за ярким светом лучей.

Выключив нетбук, она прошла в спальню и рухнула на центр постели. В эту комнату свет проникал не сразу, а только после обеда. Таня закрыла глаза и застыла, вслушиваясь в тишину. Это был какой-то особенный звук. Уже не звук одиночества, а просто – тишины. Такую тишину она любила слушать в детстве.

Когда Таня была ещё совсем маленькая, и родители, уходя на работу, закрывали её одну, потому, что оставить ребёнка было не с кем. Девочка садилась посреди комнаты, и вот также слушая звуки, вслушиваясь в них, ловила каждое мгновение. Она не любила, когда бывает шумно. Поэтому в дальнейшем все шумные вечеринки заканчивались для неё слишком рано. А в детстве этот звук был самым громким. Звук, когда тихо.

И вот теперь, она лежала звёздочкой на своей кровати, раскидывая светлые волосы по подушкам и слушая тишину, она оживала. Как будто что-то побежало по телу, как тонкой и длинной змеёй проползло под кожей. Эта была жизнь, которая вселялась в это туловище.

Нет, она всё ещё жила в том затуманенном мире, но это уже был не тот мир, где был Он. Андрея в её новом мире уже не было. Этот мир, пришёл вместе с новым рассветом. В голове щёлкнул выключатель. Тане ужасно захотелось просыпаться каждый день с мыслью о рассвете. Чтобы глаза загорались вместе с первым светом. Ей захотелось выйти из тьмы и того затворнического мира, где она пробыла пять месяцев.

* * *

Женщина открыла глаза, и вместе с глазами приоткрыла рот. Повторив попытку, что-то сказать, она снова потерпела неудачу. Она хрипло прошипела внутренним голосом. Даже внутри, её организм ничего не хотел говорить. Организм молчал, как будто держа где-то в глубине затворника. Женщина не нашла сил на вторую попытку и закрыла рот, сомкнув губы.

Таня привстала на локти, опиревшись в мягкую постель. Почувствовав резкую боль в спине, она тут же упала на матрасы, и замерла. Когда боль утихла, женщина с кривой гримасой попыталась перекатиться на бок, чтобы, оттуда уже скатиться на пол. Как неваляшка, она, сдерживая нестерпимую боль в кулаках, спускалась на пол, пытаясь встать на ноги. Как же сильно болела её спина. Весь позвоночник, как будто был раздроблен молотком.

Поддерживая нижнюю часть поясницы, Таня с корточек поднялась в полный рост. Её сто шестьдесят семь сантиметров понемногу вдавливались в пол, вместе с позвоночником. Было настолько больно, что женщина сгорбилась. Это превращало её в настоящую бабку, которая всю жизнь таскала на спине мешки с картошкой.

Увидев отражение в зеркале, как раз висевшего напротив неё, женщина взмолилась в душе. Ей показалось, что она может остаться такой навсегда. Нет, этого она совсем не хотела. Мелкими шагами, она направилась в кухню. В холодильнике всегда лежали лекарства на всякий случай. И это был тот самый «всякий» случай. Найдя только мазь для прогревания, Таня тут же намазала спину.

Эта ужасная боль, даже не столько расстраивала её, сколько возвращала к жизни, значит, она ещё может по-настоящему чувствовать. Она по-настоящему болеет. И это даёт надежду на исцеление. Таня знала, что скоро она получит письмо от мужа, в котором будут новые указания и новые слова поддержки, которые ей так нужны. Она их будит ждать.

Она не отслеживала приход писем по часам, но где-то внутри чувствовала, что открыв свою страницу в интернете, она получит письмо от него. И, тут же поспешит ответить. Ведь он тоже будет ждать, ему тоже нужны эти письма. Именно так, по письмам, она заново узнавала своего мужа. Она могла кричать на него по средствам слов на бумаге, но она хотела не этого. Она хотела, чтобы он её услышал, чтобы они стали ближе. Ведь, все люди, абсолютно все, думают, что крик самый лучший способ донести информацию. Но, это же не так. Достаточно, просто прошептать, и всё станет понятно. Шёпот – лучший передатчик слов.

По мягкой коже спины стал растекаться тёплой волной крем. Он начинал с покалывания, и переходил к жжению, пока не стало гореть всё, что было намазано.

«Господи, что же я наделала – шептала Таня в голове. – Надо было почитать инструкцию. Как же горячо. Нет, водой нельзя, это ж как красный перец. Надо дуть. Но, как смогу подуть на спину, если я даже сесть не могу, что уже говорить о повернуться. Почему же всё так горит? Ааа….Надо что-то придумать».

Таня стала выбрасывать всё из шкафов, в поисках вентилятора. Она вытряхивала мешки, пакеты и коробки, пока не добралась до нужного. Схватив небольшой советский кондиционер, она поставила его на стул в спальне, а сама легла на живот, чтобы воздух долетал до её горячей спины.

В комнате уже не было так холодно, как казалось ещё несколько часов назад. Сейчас всё её тело горело от крема, намазанного без инструкции. Прикрыв только голые ноги тёплым одеялом, Таня стала ждать, чтобы эта перечная горечь побыстрее прошла. В голове, как по пешеходным переходам пробегали пугливые мысли и прятались в кустах, как надоедливые милиционеры. Хозяйке головы оставалось только следить за тем, чтобы её сознание не нарушило правила собственного существования.

«Проходит… и кожа не горит почти, и спина не болит. Но стоит только встать. Только встать. Встану и пойду, он, наверное, уже написал. Интересно, в какое время ему разрешают писать? А может он сам придумывает время? А есть ли у них вообще там, время? Надо только не заснуть, а то опять ночь. Не хочу больше ночи. Ночью холодно. А утром теплее. Зима, но теплее. Солнце же есть, значит теплее. Спина уже не болит».

С закрытыми глазами, сон приходит быстрее. Он, как безысходность, которая настигает из-за спины. Ты можешь выпить много кофе и энергетиков, но, когда закрываются глаза, сон бьёт по голове обухом. Держаться сейчас не было смысла. Таня знала, что вместе со сном пройдёт ощущение подожжённой кожи.

Учёные утверждают, что сны приходят только на седьмом часу отдыха, и картинки мелькают всего лишь несколько минут. Но, Тани не снились сны, сколько бы она не спала, как бы она не засыпала, и, о чём бы она не думала перед расслаблением сознания. А она любила сны. И чтобы цветные. Чтобы снилось то, чего в жизни не бывает – сказки, полёты, сбыча мечт. Но, после стресса перенесённого в день гибели мужа, она вообще перестала что либо видеть. Как же болели её глаза, и как же теперь пугалась смотреть одним правым глазом, который видел квартиру мутно, как в воде без маски.

Проснулась женщина от того, что всё её тело обдувалось, и было холодно. Она натянула одеяло, с головой, но заснуть больше не смогла. Как будто с воздухом вентилятора, она приняла холодный, просто ледяной душ. Пальчики на ногах немели от сна и морозца пробегающего по всему телу.

Дотянувшись до розетки, Татьяна резким движением выдернула шнур, и моторчик на приборе медленно стал затихать. Монотонное жужжание остановилось вместе с красным пропеллером вентилятора. В комнате снова стало тихо, и теплее, что ли. По крайней мере, в это хотелось верить.

Сжимая и разжимая пальчики на конечностях, Таня пыталась разогреть тело. Она пока не знала, сколько времени, но было ещё светло. Значит, она ещё не успела уйти в ночь. Ей казалось, что уйдя в ночь, затуманенная болезнь не отступит никогда, и всё пойдёт по замкнутому кругу. Но, сейчас, когда за окном ещё не успело стемнеть до конца, а через синие облака проглядывался дневной свет, женщина где-то глубоко в подсознании, обрадовалась.

Чтобы не упустить момент своей маленькой, но всё же активности, Татьяна, пробираясь через холод, откинула одеяло. Переворачиваясь на спину, всё ещё поддерживала её, которая так и не избавилась от ноющей, разъедающей боли. Но, стало легче. Крем был, как живительная мазь, но не воскресающая. Как Феникс из пепла, она ещё пока не могла возродиться с этой тянущей болью вниз.

Закусив нижнюю губу, женщина встала на ноги и медленно стала разгибать тело, чтобы выпрямиться. Получилось с первой же попытки. Повернувшись к зеркалу, она увидела себя прямой. Та сгорбившаяся бабка куда-то стала исчезать. Таня подошла совсем близко к шкафу, и стала рассматривать себя уже из близи. Она не боясь, касалась бледной кожи лицо, проводила пальцами по тонким, высохшим волосам, заглядывала в голубые глазные яблоки. Где-то внутри этой уставшей и больной женщины, можно было найти ту, которая когда-то жила в этом доме. В этом теле.

По пуговичке расстегнув рубашку мужа, она откинула её на кровать. Теперь она была голая. Теперь она была даже без его присутствия на своей коже. Каждый её миллиметрик тела был сейчас не защищён. К любой момент могло, что-то зачесаться, удариться, скрутить мышцу, а его бы не было на ней. Она была одна. Возможно, это и было маленькой свободой. Возможностью почувствовать себя не одинокой, а просто одной. Ведь и она кому-то нужна.

Да, она потеряла самое дорогое, но жизнь продолжается, и ей хотелось продолжать жить. Хотелось. Той женщине с голубыми глазами хотелось жить. Так же просыпаться с рассветом, засыпать после полуночи, допроверяя контрольные работы своих студентов. Есть по расписанию. Принимать утренний тёплый душ. Готовить овсяное печенье на завтрак. Той женщине, которая когда-то жила хотелось стать прежней, но та женщина, которая сейчас заняла место в этом теле, не хотелось ничего. Как будто методом борьбы они взаимоисключали друг друга.

«Обвис живот. Старая, какая-та стала. Волосы выпали. Глаза поблекли. Наверное, все больные люди такие. Такие некрасивые. Такие несчастные. Морщины…кошмар…запустила себя…как будто из дурдома сбежала. Хотя, что удивляться, живу, как в дурдоме. С ума, что ли сойти. Нет…это будет лишним. Надо приходить в себя. Как-то же люди живут. Живут. И я буду жить. Вот, пора уже начинать. Всем бывает больно. И у меня пройдёт».

Женщина смотрела на себя, и еле касаясь рукой лица, закрывала пальцами неровности кожи. Это на несколько секунд спасало её от собственного уродства. Так выглядеть женщине было непозволительно, даже больной. Даже, потерявшей мужа. Надо было жить. И чем быстрее она начала бы, тем скорее стала себя узнавать в зеркале.

Вернувшись в защитную одежду мужа, Таня отвернулась от зеркала и от себя. Она знала, что письмо уже пришло. Должно было прийти, поэтому поспешила прочитать.

«Меня всегда пугали твои слёзы. Это страшно, когда женщина, которую любишь, плачет. Я, даже до сих пор не знаю, как этот поток слёз можно остановить. Вам, женщинам надо, чтобы мы вас целовали, обнимали, говорили, что всё будет хорошо. Но, не смотря на свою двадцати трёхлетнюю практику в психологии, с тобой я этого делать не научился. Когда плакала ты, я плакал вместе с тобой, где-то на поверхности сердца. Ты, думаешь, мужчины не плачут? Зря… я плакал, когда мы с тобой потеряли нашу дочь. Когда из роддома позвонила твоя мама и сказала, что у нас не будет ребёнка. Это страшное слово «выкидыш», как и слово «подкидыш».

Я тогда пропалакал всю ночь. Просто для нас с тобой это было так важно. Второй ребёнок, это что-то долгожданное, продуманное, и очень-очень желанное. Первый – это пробный, хотя за Никиту я бы всех порвал на куски. Я сидел, закрывшись в ванной, с включенной водой и плакал. Я, теперь понимаю, почему, когда ты заходила в ванную расстроенная, включала воду. Не для того, чтобы тебя никто не слышал, а для того, чтобы ты сама себя не слышала. Это так больно, понимать, что умер человек. Человек, который ещё даже не родился, но был самым дорогим и важным. Заранее.

Её должны были звать Полиной. Но, мы не успели написать это имя в свидетельстве о рождении, мы написали его на памятнике её могилки. Она такая маленькая, такая беззащитная, такая вся наша. Умерла. Ты, прости, что я это вспомнил, просто, это тот момент, когда мне было очень и очень больно. Я даже представить не могу, как было тебе плохо. Я же не носил эту девочку в себе, я не чувствовал, как она шевелится под кожей, а потом не слышал этих страшных слов. Слов, которые, как острые осиновые колы впиваются в сердце, чтобы убить мгновенно. Но, они не убивают, а только причиняют нестерпимую боль, как сердцу, так и всему телу. И, когда вспоминаешь об этой боли, она тут же начинает беспощадно растекаться по крови перцовой настойкой, и жжёт. Сжигает все внутренние органы.

Ты больше никогда не заводила тему о детях. Ты не смогла бы больше пережить такую боль, как сейчас не можешь пережить меня. Две полных обоймы выпущенных в одно сердце, это слишком много. Как с расстояния в секунду сразу семь патронов в одно маленькое женское тело не щадя впивались по одной. А сейчас этот револьвер упал, где-то у твоей ноги, больше никогда не выстрелит. Он будет лежать там до тех пор, пока ты сама не поднимешь его и не выстрелишь в весок. Но ты этого не сделаешь, ты сильнее, какого-то бездушного оружия.

Мы и в самом деле были слишком разные с тобой, чтобы жить вместе. Слишком. Но, противоположности притягивает с неимоверной сильной. Как плюс и минус, как заряженные ионом частицы. Но, мы же не магниты, мы люди. Так почему эта теория отражается на нас. А, может в жизни всё намного проще, чем кажется? И чем мы не серьёзнее относимся к себе, тем спокойнее нам живётся.

Ты любила всё то, что меня категорически раздражало. Я бы, выбросил все твои аудиокассеты из старых коробок из под электрических чайников. Танюша, двадцать первый век на дворе, а ты всё аудиокассеты слушаешь. Ты бы ещё бобинный магнитофон притащила домой. Я, удивлялся твой смекалке. Ты такая смекалистая, что просто ужас. Помнишь, как ты принесла того старого кота Ваську, так ты его назвала, которому жить оставалось от силы неделю. Но ты убеждала, что вылечишь его. Он прожил неделю.

Помнишь, как ты пошла на митинг со студентами? Боролись за повышения стипендий. Вот, тебе это надо было, тебе в то время зарплату не платили, а ты пошла за стипендию бороться. А потом ещё и в милицию загремела, за несанкционированную сходку. Я, удивлялся тебе. До сих пор удивляюсь.

Меня притягивало твоё нестандартное мышление. Тебя же в твоём маленьком теле было две. Одна – строгая, деловая женщина, преподаватель в университете, а вторая- сумасшедшая тётка с горящими глазами. А середины в тебе не было. Вот, и представь, как нелегко мне приходилось с тобой. Я не знал, какая из двух со мной проснётся. Но, я тебя любил, такой, какая ты есть.

Я бы никогда не позволил бы себе изменить с Олей. Я, конечно предатель, но не до такой крайности, чтобы спать с жёнами своих друзей. Нет, этого я даже себе бы не простил. Такое не прощают. С Олей, у нас ничего бы и не могло получиться, в принципе, да по большому счёту. Она была слишком простой. А я люблю людей сложных, которых хочется убить и в тот же момент, не хочется от себя отпускать. Как ты. Иногда, мне казалось, что я мог сесть в тюрьму за убийство собственной жены. Это, звучит устрашающе, но, иногда я так думал. Даже представлял, но это всё моя больная фантазия.

Я, знаешь, не смог бы прожить без тебя и секунды. Ты, как важный газ была. Не всегда кислород, но всегда важная. Ты, как, ключи от дома, всегда должна была быть рядом. Без них, я бы не попал в уют и тепло. Без них остался бы голодным и не согретым. Без них, я бы не узнал, что такое счастье, когда ждут. Без них, я бы оказался на улице.

Ты, всегда была рядом».

Боясь потерять нить его мыслей, переплетающуюся со своим клубком ниток, женщина одним щелчком нажала на новое сообщение. Это был уже больше, чем ритуал обычной переписки. Это было, как привычка. Как сигарета утром для курильщика. Как молоко младенцу при каждом кормлении. Как солнце для утра. На планете бы случился конец света, если бы погасло солнце, и наступила вечная тьма. Если бы утром, курящий человек не нашёл на балконе хотя бы одну сигарету, чтобы проснуться. Если бы матери всей земли с рождения стали кормить детей не молоком, а мясом, к примеру. Всё бы перевернулось вверх тормашками. И этой неизвестной новизны все бы стали бояться. Ждать чего-то. Люди всегда ждут чего-то, когда ничего не должно произойти. Сами придумали-сами испугались-сами всё, в итоге, решили.

«Я всегда буду рядом. Даже, если все люди на свете перестанут существовать. Ты, помнишь, рассказывал, что наши души реинкарнируются в другие тела. Может быть, я стану мышкой, или комаром в другом своём приходе на землю. Представляешь, если я стану комаром. Я найду тебя из тысячи, из миллиона людей, если ты будешь человеком. Я укушу тебя так больно, что ты даже вскрикнешь от неожиданности. Но, всё это я сделаю не для того, чтобы ты страдал, а для того, чтобы иметь от тебя детей. Ведь у меня будут всего какие-то сутки, на то, чтобы сделать из твоей крови таких же чудесных детей, как и ты. Я тебя обязательно найду.

Ты, знаешь, наверное, меня кто-то за что-то наказал, раз я так сильно страдаю. Наверное, я не так жила, как надо было. Не праведница я. А, может, стоит задуматься об этом. Может надо просто научиться верить. Но я верила. Тебе верила всем сердцем. А всевышний всё равно наказывал за что-то. Ты не можешь представить, как это страшно, когда из тебя достают мёртвого человека. Как по ногам течёт кровь и не останавливается. Я даже представить никогда не могла, что во мне столько крови. Она, как вода хлестала по коленкам. А потом Полины не стало. Это был первый раз, когда мне сказали о смерти. Смерть всегда ходит рядом, она же нас и охраняет. Ей виднее, когда нам будет пора.

Нет, смерть не страшна для тех, кто уходит. Для них открывается, что-то новое. Смерть страшная для тех, кто остаётся. Все мы эгоисты. Все. Мы не можем отпустить человека от себя, потому, что думаем в первую очередь о том, как МЫ будем жить без него, а не как он без НАС. А тот, ушедший, вполне сносно сможет обходиться. Это нам тут остаётся дожидаться своего позывного в длинной очереди, где все равны.

Ведь, на самом деле, когда мы умрём, мы все превратимся в одно – в прах. А, так какая разница сейчас делить людей на классы и сословия. Всё равно же в одной очереди стоим. И, самое смешное, что никто не может пропустить того момента, когда уже будет пора. Нельзя отсрочить время. Взять в кредит ещё пару дней. Мы в этот раз ничего не решаем, да, за нас и так уже всё решено. Я, так давно, не падала с головой в такие мысли. Философские, назвал бы ты их, а они просто жизненные. А может, твоя философия и есть моя жизнь. Тут даже с бутылкой водки не разобраться.

Только за что лишать жизни маленького человечка, у которого даже темечко не до конца заросло? Но, по всей видимости, наша Полина стояла одна из первых в очереди. А смерть родилась раньше неё. Смерть детей – это даже больнее сломанных рук и ног. Это знаешь как, отрезать от себя кусок мяса наживую и бросить уличным собакам. Тебе так больно и так страшно, что ты даже не понимаешь, что с тобой происходит. Я, где-то прочитала, что дети до шести лет не понимают, что такое смерть и им трудно объяснить, куда ушли их родственники и любимые. А на том свете им хорошо. Их там любят. Я бы тоже любила. Я бы всем своим сердцем любила нашу дочь. Ты, даже не представляешь, сколько во мне вот той самой не выплеснутой любви к дочери. Не представляешь…

Ты смеёшься надо мной, говоришь, что я была сумасшедшей. Но, кто если не я? Как я могла позволить обидеть детей, которых я учу. Это же тоже были мои дети. Я их пять лет учила чуть ли не заново открывать рот, а ты хотел, чтобы я их бросила в такой сложный период. И, вообще, милиция не имела никакого права меня забирать.

А что тебе было плохо, когда ты спал с двумя разными женщинами? О, у тебя был секс втроём, как и мечтает большинство мужчин. Я, смогла остаться для тебя загадкой до конца дней. Ты мог проснуться с деловой женщиной, или с сумасшедшей. А моё настроение полностью зависело от твоего поведения. Был ласковым – была и я домашней. Был ты злым, - я становилась строгой. Это же всё элементарно. Как говорится, как ты к человеку, так и он к тебе. А вообще, я была обычной, даже элементарной, просто тебе стоило присмотреться получше. Протереть свое внутреннее пенсне до блеска. Мы так и прожили с тобой, не до конца изучив друг друга. Я не знаю, хорошо ли это, плохо ли. Но, я чувствую какую-то внутреннюю незавершённость. Как будто, недосказанность была, хотя и делились всем с тобой. А то, что не говорили, это было личное. Мы не знали личного друг друга. Хотя, порой мне казалось, что я растворяюсь в тебе, как сахар в кипятке, и тем самым просто живу тобой. Твоими интересами и твоими мыслями. На практике оказалось всё не так.

На самом деле, ты был для меня той входной дверью в квартиру, которая не подпускала ко мне врагов. Которая, не давала задуть ветрам в щелочки. Ты был слишком утеплённой дверью, чтобы мне бояться, что она сломается. Что её выломают. И что она когда-нибудь прогниёт. Но, я не думала, что, мне стоит бояться, что мою входную дверь снесут. Просто снимут с петель и зароют в земле. Не сумела всё предусмотреть.

Я бываю слабой».

За окном загорались фонари и просвечивали комнату напротив. Как будто рентгеновский луч изучал спальню. Таня, закрыла компьютер и вышла в прихожую. Повернувшись к выходу, она посмотрела на входную дверь. Она была на месте. Но, ведь так просто взять и снять её с петель, унести куда-нибудь. Он был дверью, она ключом. Отличное сравнение для двух людей проживших вместе двадцать пять лет.

Татьяна на ощупь рукой коснулась выключателя на стене, и включила свет в ванной комнате. Войдя, она вспомнила, как плакала здесь, вот именно здесь, сидя на кафельном холодном синем полу. Всегда включала воду, чтобы не слышать себя, и плакала. Потом умывалась, стирала остатки обиды, недовольства или горя, и возвращалась к людям, которые не могли понять, что она делала там, за дверью. А за этой дверью происходила исповедь самой себе. Это, как храм слёз, в который можно были прийти, и выплакаться. Оказывается, к алтарю печали приходила она не одна. Здесь плакал и муж. Он же был таким сильным мужчиной, не позволяющий себе слабости. А тут, плакал. Сильные мужчины тоже плачут, когда очень больно. Когда не хватает сил терпеть страх от потери внутри себя. Когда, обязательно нужно вылить её в кружку, как горячий чай из ладошек.

Открыв сильным напором кран над раковиной с горячей водой, Таня закрыла за собой дверь, и сев на тот самый пол, заплакала. Она чувствовала каждую слезинку выливающеюся из её уставших глаз. Она опрокинула голову назад, так что волосы стали свисать в ванную. Солёные тонкие струйки медленно скатывались по шелушившимся щекам. Мокрые ниточки останавливались к впадин под носом и подбородке, но потом снова продолжали путь вниз, пока не падали на шею.

Пар заполнял комнату. Он падал даже на кафель, по которому, проведя рукой, оставался след. Зеркало над раковиной полностью запотело. Лицо женщины покрылось испариной. Вместе со слезами пар сливался, и лицо можно было пропитывать губкой, чтобы подсохло. Это слёзы были чем-то большим, чем обычно бывают женские влажные глаза. Это было спасение души. Таня не знала, где находится душа, но именно сейчас она спасалась в этих слезах.

Наверное, существует много разных видов слёз: кто-то плачет от грусти, кто-то от радости, кто-то от беды, кто-то от отчаяния, кто-то от скуки, кто-то от неуверенности, кто-то от обиды, кто-то от глупости, а кто-то во имя спасения. Именно во имя. Плакать во имя спасения своей собственной жизни. И не для кого-то плакать, а только для себя. Сидеть с самой с собой наедине, и плакать. И не бояться, что кто-то может увидеть эти слёзы, или услышать всхлипы и хрипение доносившееся из той самой души. Это даже не стыдно. Это надо, для того, чтобы избавиться. От прошлого надо уходить не оборачиваясь, когда есть будущее, в которое хочется смотреть.

От слёз, начала болеть голова. Дышать к ванной уже было нечем, кроме как горячим воздухом и водой. Таня не знала, сколько просидела в таком положении, но спина уже затекла и заныла прежней, вчерашней болью. Женщина, карабкаясь по краю ванной, встала и, склонив голову над раковиной, закрутила кран. Стало тихо, только остатки не успевшей уйти воды, стекали по трубам быстрыми оборотами.

Подняв глаза к такому же затуманенному, как и её сознание, стеклу, женщина оторвала руку от опоры и написала: «Я тебя слышу…». С того дня, когда в ванной появилось это зеркало, вся семья писала на нём записки, для следующего вошедшего. Это была только их традиция. И вот сейчас, когда она осталась одна, и ей не кому писать на стекле, кроме как себе, Таня просто писала, что думала. А она не могла не думать, этого было делать нельзя. Если бы она ещё и перестала думать, то превратилась в овощ, который просто так валяется посреди квартиры и ждёт, когда истечёт срок годности.

Выйдя из комнаты, Таня вдохнула холодный воздух. Ей впервые за долгое время стало так жарко, что даже рубашка мужа доставляла неудобства. Кожа на лице была распарена и шелушившиеся щёки превратились в жирные, скользкие выемки на скулах. Пар из ванной сильным напором ударил в соседнюю стену и остался каплями на обоях. По ногам женщинам стекала невысохшая вода.

Ей так захотелось есть, что ноги сами повели в кухню. Раньше бы Татьяна никогда не позволила себе поужинать позже семи часов вечера, а тут, когда на часах в прихожей она увидела половину первого ночи, то даже не остановилась. Но всё же есть кусками, как она делала это пару дней назад, женщине не хотелось. Она вытащила кусок окорока, который привёз сын. Нагрела чайник. И включив свет, принялась за бутерброды. Она не могла остановиться, как будто в неё падал целый кусок хлеба и окорока и мгновенно переваривался. Желудок испуганно гудел. От неожиданности, он стал производить звуки даже громче, чем позволяла себе хозяйка этого тела.

И только тогда, когда где-то под рёбрами закололо, Таня остановилась. Она откинулось спиной на стену, и почти не дыша, сказала себе: «Хватит». Так давно не чувствовать наполненность в животе. И для этой полноты ей хватило всего три бутерброда и чашки чая. Раньше она ела намного больше. Это, сейчас, когда её организм забыл, что такое витамины и полноценные приёмы пищи, она насытилась одними бутербродами. От еды даже голова закружилась, и захотелось спать. Как будто живот натянулся и не хватившую ему кожу взял с глаз, заставляя их закрыться.

Не убирая со стола, Таня встала и, не забыв выключить свет, вышла из кухни. По тёмной прихожей, она направлялась в спальню. Ей так хотелось заснуть там, где ещё остался запах её мужа. Как бы рядом с ним.

Медленно подойдя к кровати со стороны, где спал муж, Таня погладила покрывало. Она не хотела рушить ту идеальную гладкость, которая была на месте, где спал Андрей. Она была в его рубашке, значит в нём. Она была на его месте, значит с ним. В этом доме им было хорошо. Таня перелегла на свою сторону кровати и закрыла глаза.

«Пусть меня простит тот, кто так сильно наказывает за желание быть счастливой. Я не умела по-другому. Я любила, люблю и буду любить. Зачем людей наказывают за их любовь, а потом называют любовь самым светлым чувством? Любовь рушит всё на своём пути. Все преграды. Любовь разрушительна и предательски жестока. Любовь не самое светлое чувство, любовь, как война. За неё надо бороться, биться, грызть зубами, колотить кулаками. Любовь не всегда делает нас счастливыми. Любовь, чаще делает несчастными. Так почему, когда человек обретает эту любовь, у него тут же отнимают её, как игрушку у маленького ребёнка. Безжалостно. А ты остаёшься плакать и кричать в подушку, чтобы никто не услышал.

А нужна ли она, эта любовь? Может её придумали именно для того, чтобы проверять на дурака. Кто ошибётся, тот и дурак. Но, ошибаются все. Нет такого человека, который бы не обжигался на любви. Нет. Только выходят все из этого чувства по-разному. Кто-то, говорит, что её не существует, называя мифом. А кто-то, наоборот, твердит, что она была, есть и будет. Только не решаются войти в одну реку дважды. И дуют на эту воду, как на огонь».

Сон пришёл сам, не дожидаясь приглашения. Но, не привёл с собой сновидения, которые бы очень рада была видеть женщина. Хотя бы его запах, взгляд, прикосновение, вид со спины. Ей хотелось, чтобы приснился он. Чтобы она смогла его почувствовать, а узнать, она его узнает из тысячи.

Сон, по всей видимости, придумали те, кто знал, что именно там забываются все проблемы. Для отдыха хватило бы и пары часиков, а вот для того, чтобы хоть на немного позабыть о проблемах, мало было бы и суток сна. Хотя столько бы она не смогла проспать. За время, что она была недоступна для внешнего мира и для себя самой, она столько проспала. Столько пролежала, не двигаясь в одном положении тела, что сейчас сутки отдыха для неё были большой роскошью. Перед тем, как лечь в кровать, Таня завела будильник на восемь утра. В это время в декабре, как раз встаёт солнце. Она хотела это увидеть. Она хотела при этом присутствовать.

* * *

Таня открыла глаза раньше, чем прозвенел будильник. Слишком сильно ждала она этого звука, который раньше казался ей неприятным. Сейчас мелодия казалась спасительной, как буйок в море.

За секунду до звонка планета проснулась для Татьяны. Она осторожно, придерживая спину рукой, встала с постели. Первым делом, подошла к окну. Это было пробуждение города от сна. Она просыпалась с городом. У подъезда махали мётлами дворники и били лопатами по обледеневшему асфальту. Таня всегда считала дворников самыми честными. Ей казалось, что нет профессии, работы более безопасней, чем эта. Вокруг всех крутятся – деньги, взятки, обман, предательство, покушения, угрозы. А дворник как мёл метлой, так и будет мести.

Скинув рубашку мужа на пол, женщина пошла умываться. Включив оба крана, она стала набирать воду, разбавляя её пеной. Как же ей захотелось просто полежать в тёплой, мягкой, пенной воде, которая забирает всё тело и не растворяет его, а обволакивает, как мыльный пузырь. Она перешагнула бортик ванной, и легла, так, что почти вся оказалась в пушистых пузырьках. Так мягко сразу стало. Тепло. Почему она раньше не спасалась от холода в ванной? Почему совсем забыла о том, что есть вода?

Брызги падали на лицо. Они как будто шептали о чем-то важном. О том, наверное, что она очищает. Не зря, утверждают, что вода имеет живительные свойства. Возможно, именно поэтому, вторым, что сделала эта женщина, то это спаслась от сна водой. Спина принимала форму ванной и делала мягче острую боль.

Завернувшись в мохнатое полотенце, она вышла из комнаты и прошла к компьютеру. Ещё совсем сырая, она, стараясь не замочить клавиатуру, нажала на кнопку «включения». Экран загорелся и стал загружаться. К появлению разноцветных квадратиков Таня уже привыкла. Это было уже не новым. Ей, казалось, что она так давно знакома с компьютерами, что все эти картинки, можно пропустить мимо глаз. Набрала пароль, и, зелёное поле открылось перед глазами. Далее, как по инструкции, несколько щелчков и она на своей страничке.

«Когда мы умрём по-настоящему, то мы обязательно поселимся вместе. У нас будет небольшой домик у реки. В реке будет много рыбы, и я каждое утро к твоим печеньям буду приносить рыбу. Ты будешь жарить её для меня. На сковороде будет шипеть масло, рыба будет подпрыгивать, обжигаясь. А я буду ждать. Ты будешь в малиновом фартуке и с забранными назад волосами.

У нас будет собака. Большая. Знаю, что ты не любишь собак, но она у нас будет. Около дома ты будешь разводить цветы в клумбах. У тебя будут розы, жёлтые розы, как ты любишь. А ещё птички. Я построю большой скворечник, и там разведу много разных птиц. Это очень красиво.

На выходные к нам будут приезжать Никита с Машей, и привозить своих детей, наших с тобой внуков, и мы будем так счастливы. Мы будем угощать их рыбой и печеньем. У нас будут даже широкие качели, чтобы летним вечером качаться. Как ты хотела, помнишь? У нас будет всё так, как мы мечтали. И, у нас бы это всё было, если бы совсем немного подождали. Совсем немного.

Когда мы умрём вместе, то обязательно будем жить в таком доме. У нас всегда будет прохладно, как ты любишь. Будет солнце, но утреннее. В доме будет пахнуть деревом, свежим, как будто только что его срезали, и сейчас отправят на производство карандашей или бумаги. В нашем с тобой маленьком огороде, будет расти малина. Астры…в августе, у нас будут астры, как у Цветаевой – «Август – астры, август - звёзды…». У нас всегда будут астры, потому, что всегда будет август. Всегда утро. Всегда пахнуть деревом. Всегда с тобой. Так страшно, от того, что ты не рядом. Как будто сидишь в тёмной комнате и слушаешь тишину. Спасает то, что ты рядом. Вот здесь, в самом сердце. В моих мыслях.

Сейчас вспомнил, как мы с тобой встретились в ЗАГСе. Ты сказала, что до свадьбы видеть меня не хочешь. И не видела. А мне так интересно было, какая ты в кремовом. Ты – королева. Именно так выглядят королевы из сказок. Нет, даже не принцесса.

Платье было длинным, не пышным, как у всех. С цветами была в руках, не знаю, как называются цветы, но они тебе очень подходили. К лицу, к наряду, к голубым глазам. Если бы тогда подошла и просто взяла меня за руку, я бы заплакал от счастья. Я не сентиментальный, но вся эта музыка, цветы, родственники, сама понимаешь, накладывает отпечаток. Ты улыбалась. Тогда я запомнил именно ту улыбку, когда ты по-настоящему счастлива. И, когда случалось увидеть ещё такое на твоём лице, я знал, что именно в те моменты ты была счастлива.

Не знаю, от чего там говорят, от сердца, от души, от мозга, но я бы никому тебя никогда не отдал. Я бы бился до последнего, но никто бы не получил тебя. Или со мной, или ни с кем. Знаю, я эгоист. Но, ты бы сделала тоже самое, так ведь? Ты ведь и прощала только потому, что любила, как сумасшедшая.

Знаешь, я часто слышал, как говорят, что любовь с годами угасает, проходит. Остаётся только привычка. Может быть, они и правы. Может, все, что я чувствовал к тебе, это и была привычка, но какая-та особо вредная привычка, от которой отказаться уже нельзя. Даже курить, наверное, проще было бы бросить, чем отпустить тебя. И куда бы ты пошла? Хотя, прости… ты бы всегда нашла с кем быть. Ты бы не осталась одна. Такие женщины, как ты, либо живут в парах, либо ходят сами по себе. Нет, ты не кошка городская, ты ирбис. Ты всегда была приспособлена к суровым условиям, опасна и одинока. Не со всеми. Тебе всегда необходимо было свое собственное место. Чтобы несколько часов у тебя было для себя.

Так смешно было, когда ты в первый раз напилась пьяная. Это было редким и даже эксклюзивным случаем. Ты, всегда держащая строгую форму поведения. Всегда подававшая себя в выгодном свете, вдруг пришла пьяная. У вас в университете была встреча выпускников. И вот вы все, люди со званиями и громкими именами, решили отметить десятилетие после выпуска. Никита уже тогда ходил в школу. Для него это было чем-то диким. Вообще сын видел тебя настоящую, только когда вы были наедине. Как только был кто-то третий, ты тут же куда-то исчезала и надевала маску жёсткой женщины. Ты жесткая? Да, никогда не поверю. Если бы только все эти люди знали, какая ты слабая. Как часто приходилось хватать тебя под руку, чтобы ты не сорвалась.

Люди, вообще мало чего понимают толпами. Им надо объяснять всё в индивидуальном порядке. Вот те, кто тебя знал по-настоящему, были счастливые люди. А остальные, так, ничего интересного бы не привнесли в твою жизнь. Я бы тебя закрыл от этих людей. Захлопнул бы перед их носом широкую плотную дверь.

Я, всегда чувствовал себя лишним, когда ты оставалась сама с собой. Когда ты была одна, ты не замечала никого. Все люди вокруг тут же исчезали. Ты могла включить музыку, что-нибудь из «Машины времени» или «Браво» и танцевала. Ты, как танцующая в темноте, помнишь такой фильм. Только ты видела, что делаешь. Ты летала. Ах, как ты красиво танцуешь. Не зря, в юности бальные танцы вошли в твою жизнь. Благодаря им ты могла блистать.

Помнишь, ты учила танцевать вальс? Я тогда оттоптал тебе все ноги. На твоём лице не дрогнул ни один мускул. Ты держалась до последнего. Ни крика, ни упрёка, всё, как делает, настоящий преподаватель. С сильной выдержкой, как вино, спрятанный в каком-нибудь старом, имеющем ценность шато. Ты – вино. Если бы ты была вином, то ты была бы домашним вишнёвым крепким напитком. Терпкой. Когда ты скользила бы по прозрачному бокалу, то оставляла густой след по краям. Ты бы пилась медленно, и с наслаждением. Ты была бы бесконечной. Я не успел тебя допить.

Ты крепкая».

Таня закрыла глаза и вспомнила его лицо. Оно всегда было серьёзным, как на фотографию в паспорте. Глубокая морщина на лбу, закрывалась спадающими волосами. Волосы у него были густые, она иногда даже завидовала, что не могла иметь такой роскошной шевелюры. Таких толстых волосков, которые разлетались на ветру. Он выглядел, как Дон-Жуан на выданье. Круглые глаза, и слегка тонкий и островатый разрез глаз, какой-то предок с востока у него точно был. Тонкие губы, растянутые от щеки к щеке. Всегда белые зубы, не как у голливудских звёзд, но всё же. Впалые щёки и всегда, всегда эта щетина на подбородке. Она никогда не добривалась до конца.

Точный фоторобот стоял перед глазами женщины, которая вспомнив его – улыбнулась. От неожиданности, Таня резко открыла глаза и снова улыбнулась. Она точно почувствовала, как кожа на лице стала растягиваться и собирать на щеках складки. Губы разомкнулись и показали краешки зубов. За ушами зашевелилось. Она улыбалась. Она вспомнила, как делается то самое движение губ, которое она раньше использовала чаще. Она улыбнулась искренне, как тогда в ЗАГСе. Как любил Андрей.

Отпустив мышку в свободный поход по столу, Татьяна широкими шагами, прошла в спальню. Она и рада бы была сейчас бежать, но спина, и эта нудная боль, сдавливала возможность в движениях.

Подойдя к зеркалу, снова попыталась пошевелить скулами, чтобы раздвинуть губы до появления ямочек. Это была уже не та улыбка. Совсем не та, которая была в день свадьбы. Которую так любил её муж. Но, всё же она уже улыбалась. Она приходила в себя, возвращалась в своё тело, которое желало побыстрее вернуть её. Как потерявшийся щенок в большом городе, она не могла найти дорогу к своему телу. И истошно скулила, и просилась найтись, и дёргала прохожих за края штанин. Но, людям всегда безразлично. А тем, кто всё-таки обращает внимания, сложно объяснить, что произошло. Очень трудно найти человека, который бы тебя понимал. А тем более, хотел решать твои проблемы. Ведь, потеряться, это тоже проблема. И, именно, поэтому никто не может найти щенка, который вернётся в это тело.

Зеркало отражало её внешность, но почему нет такого прибора, который отражал бы, что твориться внутри. Тогда бы было намного проще жить, чем есть на самом деле. Подошёл к человеку, заглянул в его внутренний мир, и всё, и стало понятно – нужен или нет. Благодаря такому прибору, столько бы браков сохранилось, столько бы преступлений можно было предотвратить, была бы возможность разорвать цепочку случайных связей. Но! С другой стороны, не было бы – интриги. Не было бы возможности изучать человека, строить планы на жизнь и на него. Мечтать. Пропала бы такая способность, как мечтать. А без мечт, мир рухнул бы к ногам, и заснул. Тогда бы люди не проживали друг с другом бесконечное количество лет, и не умирали с мыслью, что так и не успели друг друга узнать. Столько противоречий сопровождаются новыми идеями.

Но, если всё-таки, если бы была такая возможность заглянуть сейчас в душу к Татьяне, то можно было увидеть не самую красивую картину. Хотя эту внутреннюю картину оценили, где-нибудь в 12 веке, на севере Франции. Вокруг её бы внутреннего мира собрались люди в чёрном, и прямо не разуваясь, стали приносить в жертву, какого-нибудь агнеца, который не виноват, что у этой женщины всё так плохо. Внутри всё было на самом деле очень плохо. Готика.

В большой пустой комнате, вместо стен были яркие витражи. Но, со временем та нужная яркость ушла в небытие, и стекло стало тускнеть, бледнеть, и теперь его цвет стал грязно-чёрного цвета. Не, того самого насыщенного черного, который любили художники, а именно грязно-чёрного. Асфальтового. Из рисунков на окнах остались только паутинистые, ляпистые, размытые лица. Как будто был гранёный стакан с изображением родного человека, а потом, неаккуратным движением руки упал на пол. Разбился. И, когда попробовали собрать в витраж, то получился этот нелепый рисунок.

В этой пустой комнате, по центру стоит стул. Белый табурет. На полу толстый слой пыли. Из резанных витражей, кое-где просвечивает луч света через грязь на стёклах. С высоких окон стекают капли. Они солёные. И, они, доползая медленными потёками до пола, мгновенно исчезают. Тают. А пыль всё прибавляется и прибавляется… Скатывается в клубки похожие на «перекати поле» и летает из угла в угол. И всегда холодно.

И вот, только эта улыбка, позволила через витраж просочиться тонкому-тонкому лучику и проложить линию из солнечного света. А чтобы заполнить всю эту комнату светом, нужно не раз улыбаться, да и только улыбаться, это слишком мало. Нужно суметь проснуться от сна беды, и начать жить заново. Именно, заново. Когда каждый шаг делается в первый раз. Когда начинаешь радоваться улыбки прохожих. Когда жизнь в радость. Когда находится новый смысл, ради которого и хочется жить.

Таня выдохнула весь воздух из лёгких, и задержала момент бездыханности на несколько секунд. Вот так чувствует себя рыба, когда её выбрасывает на берег моря. Она задыхается, потому, что не привыкла к такому образу существования. Так и Таня, которая не привыкла к жизни без своего кислорода. Как рыба на берегу мёртвого моря. Мёртвого, потому, что очень много соли вокруг. Много соли от слёз.

Женщина отошла к кровати и села на пол, откинув спину на бок кровати. Сырое полотенце упало под неё. Она училась заново жить без своего кислорода. Уже безмужняя. Уже одинокая. Но, только в одиночестве понимаешь, как сильно ты когда- то любил.

«Надо что-то сделать. Что-то старое. Вернуться к прошлому. Насовсем, на немного. Чтобы вспомнить, как было хорошо. Запомнить этот момент и повторить уже в новой жизни. Что мы любили вместе? Гулять…Спать до обеда по выходным…Сына…Завтракать… Мы любили завтракать. Печенье. Овсяное. Любимое им. Я не очень. Да, надо приготовить. Хотя бы немного».

Татьяна, хватаясь руками за кровать и скользкое покрывало, встала на ноги. Накинув старый, но до боли в сердце любимый халат, как на автопилоте побрела в кухню. Вытаскивая из всех шкафов кастрюли и тарелки, стала составлять их строем на столе.

Просыпая муку на пол, измазываясь содой и разрыхлителем, женщина вспоминала несложный рецепт лакомства. Замешивая тесто, разогревая духовку, она по шагам изучала свои возможности. Она снова двигалась, снова что-то делала. В голове всплывал рецепт чистым белым листом с прописным неровным подчерком.

«150 граммов, 2 ложки, сода гасится. Да, да, помню. Конечно, помню. Я столько лет готовила одно и тоже, почти каждый день, что это должно просто засесть в голове, как молитва. Ставлю. Грею. Жду. Жду…сколько…да….недолго. Печенье. Пахнет уже. Андрюша, ты помнишь этот запах. Помнишь, да? Я давно не готовила…Давно не ела печенье. Да, вообще, нормально давно не ела».

За тонкой стеклянной стеной между печеньями в духовке и женщиной на кухне, готовилась еда, которую любили все. Но, это время, время, которое тянется. За пять месяцев, которые тянулись для неё, она ни разу не посмотрела на часы. Как будто их и не существовало. Как будто это бесполезное изобретение. Да, и какая разница сколько было времени. Темно, значит ночь. Светло, значит день. А, то, что сутки делятся на несколько частей, её вообще не волновало. Не знаешь, крепче спишь. Хотя и спала она всё это время плохо.

Схватившись за чистую ручку на холодильнике, Таня вспомнила сына. Только он мог протереть её от жира. Да, это был Никита. Достав пачку кефира, она с удовольствием стала делать большие глотки. Живот тут же заполнялся и начинал булькать.

Печенье стало вырываться из духовки сильным запахом. Схватив кухонную перчатку, и в это время успевая ставить на место кефир и хлопать дверцей холодильника, Таня подбежала к плите. Тут же, открыв дверцу, стала доставать противень. Румяные, коричневые печеньки кружками лежали на горячем полотне, и с первым соединением в воздухом, начинали остывать.

Перевернув противень, лакомство посыпались на стол. Ещё не совсем крепкие, они стали сдавливаться по сторонам. Когда упала последняя печенька на стол, Таня откинула горячее полотно в сторону на плиту, и выключила газ. Тут же скидывая приготовленное в большую тарелку. Печенье было готово.

Не убирая со столов, чего раньше себе не позволяла. Таня не позволяла разводить грязь в кухне не только себе, но и мужу с сыном. Поэтому посуда всегда должна была быть вымыта, иначе все знали, что мама будет зла. Женщина схватила тарелку и быстро, мелкими шагами пошла ко включенному компьютеру.

«А я испекла тебе печенье. Как ты любишь, овсяное. Оно ещё горячее. Ты бы сейчас обязательно съел, знаю, хотя уже и не завтрак. Когда я готовила, то чувствовала твоё присутствие. Я чувствую тебя везде. Ты рядом, ты здесь. Спасибо тебе. Теперь я знаю, что не одинока до конца, что кто-то следит за мной, и любит.

Знаешь, когда мы оба умрём, и поселимся в том самом доме на берегу реки, то мы сразу отбросим твои гастрономические издевательства. Мы не будем есть рыбу и печенье по утрам. Либо – рабу, либо-печенье. Вместе это есть нельзя. Хотя, ты бы ел всё. Ещё бы и кетчупом всё полил. Как ты любил кетчуп, как истинный американец. Ты был тем самым дядюшкой Бенсом, который всё ел с томатной пастой.

У нас обязательно будет свой дом. Небольшой, но очень уютный. В него всегда будет хотеться вернуться. Пусть, я даже согласна, у нас будет собака. Большая. Только все обязанности за нее ты возьмёшь на себя, договорились? Помню, когда ты привёл этого бездомного Шарика, который погрыз всю мебель в зале. Нет, я не говорю, что это была самая большая потеря в моей жизни, но, когда ты отказался убирать за ней лужу в прихожей, то тогда ты сам напросился. Мне жалко было эту собаку, но, простите моя прихожая, это не место для того, чтобы там писали. В тот же день мы и попрощались с твоей собакой. И я не жестокая, а справедливая. Не потерплю, чтобы из меня делали домработницу.

Хотя, знаешь, я теперь скучаю по тем временам, когда мы ругались, не сильно, но поссориться могли. Женщине нужно, чтобы с ней спорили. Обязательно. Иначе, она будет чувствовать себя обделённой в общении, что ли. В споре женщина оживает, она как Дионея, цветок, поедающий мух. Ей обязательно нужно победить в споре, или красиво проиграть, чтобы аргументов не осталось. Женщину нужно убедить, иначе мужчина становится слабым в её глазах.

У нас в саду будут жёлтые розы. Я их любила. Я их люблю. Жёлтые розы не для разлуки, вовсе нет. Жёлтый цвет – это, как начало нового дня. Солнце по утрам. Начало каждодневной жизни. Я люблю розы и жёлтый цвет. Я люблю жёлтые розы.

Ты помнишь моё платье, да? Мы его у твоей сестры взяли, и я попробовала перешить, чтобы на фотографиях не так похоже было. Думаю, что получилось. Я не люблю всё пышное, мы давно уже не живём в 18 веке. Поэтому, вся эта роскошь с обручами под юбкой была бы похожа на пошлость. Да, и смотрелась бы я в пышном платье, как будто в парашюте запуталась. Я же всегда была дистрофичная. Ты так меня называл. Помню, ты однажды Раневскую процитировал: «Есть люди, в которых живёт Бог, а есть люди в которых живёт дьявол, а есть люди, в которых живут только глисты». И это ты имел в виду меня. Ну, спасибо тебе и на этом.

А платье своё я помню до мельчайших подробностей, до каждого его недостатка. Когда перешивала подол, то все пальцы исколола. Мне уже и замуж не хотелось. А девчонки смеялись, говорили, что я глупая буду, если тебя упущу. Видишь, вроде не глупая. Замуж-то вышла. А, если бы не вышла, что было бы тогда? Ну, одна бы не осталась точно. Это точно! У меня был ещё велосипедист Гена. Помнишь, как ты меня к нему ревновал? А там и ревновать не к чему было, так запасной аэродром, на всякий случай. Это теперь я понимаю, что звучит жестоко, но тогда же я была молодая, и мне нужно было думать о своём будущем. Я детей хотела. Замужем побывать. В конце концов, платье белое одеть, а потом три дня отстирывать подол, который затоптали гости. Вот, кстати в Гене, только и жили эти самые глисты. Я ещё была промежуточной между Богом и Дьяволом. Он даже за рулём велосипеда сидел с трудом.

А, знаешь, вышла бы за Гену не прогадала. Сейчас он депутат государственной думы, вот как. А-то вышла за психолога, и дослужилась с ним до профессора. Да, в сорок лет, не каждый получает профессора. Спасибо тебе за то, что всегда поддерживал. Что, когда уже опускались руки, ты говорил: «Всё в наших руках, их нельзя опускать, а то рассыпится». И приходилось хватать себя в руки и идти дальше. И я шла. И ты шёл. Мы, вроде бы шли и рядом, но как-то по две разные стороны дороги. Кто-то должен был упасть по правую сторону кювета, а кто-то по левую. Но, всегда у нас было одно направление. У всех людей в жизни одно направление. И ни к чему хорошему оно не приводит.

Ты, только не подумай, это всё я шучу, про Гену. Он мне никогда не нравился. Но, как говорят – кто-то в паре любит, а кто-то позволяет себя любить. Я тебя любила. Не знаю, что ты чувствовал ко мне, но, мне кажется, ты не мог бы позволить просто тебя любить. Если бы ты не любил, ты бы ушёл. Ты, знал, что такие браки «не по любви» неизбежно должны сгореть, как салют. Летит со свистом, огромной силой, а потом «бах» возгорается, несколько секунд и тает. А потом медленно-медленно подает вниз и всё. Всё, на этом заканчивается любовь. Может, это и есть страсть? Хотя, страсть, она же ещё быстрее, чем жизнь салюта. Страсть – это спичка. Чирк, и потухла при первом появлении северного ветра. Умерла. У страсти короткая линия жизни на руке. Не доходит даже до середины.

С годами, наверное, есть привычка, но это слово, какое-то дурацкое для определения его к долгой любви. Привычка – это, что-то муторное, мучащее, угрожающее здоровью, но чертовски приятное. А если приятно, то не имеет значения как долго в этом состоянии можно прожить. Ты- моя привычка.

А я сегодня улыбалась. Вспомнила тебя и улыбнулась. Это так необычно чувствовать тебя на своих щеках. Как будто ты своими мягкими большими ладошками прикоснулся к лицу и попросил улыбнуться, помог. И я это сделала. Сама. В моей жизни есть два мужчины, ради которых я готова искренне улыбаться - ты и наш сын. Спасибо тебе за сына. За дерево под окном. И за дом, тоже спасибо. Спасибо, что, когда сейчас я закрываю глаза, то вижу твоё лицо в подробностях, как через лупу. Так забавно не видеть тебя, вот уже пять месяцев, но всё равно помнить. Фотографии не передают такого изображения, которое остаётся в памяти. Память – это всё. Главное её не потерять. Потеряешь память – жизнь закончена. Та жизнь, которая была в той потерянной памяти, и снова надо начинать всё с нуля. Вроде и прошёл уже бог знает сколько километров, а снова заново. Страшно ведь.

Мне всегда интересно было, за что ты меня полюбил? Не за умные же глаза, и не за улыбку, а за что-то же ты смог меня полюбить? Как вообще любят мужчины? Почему именно я? И, если я вино, то кто тогда ты? Ты тогда моя пластиковая пробка, которую сложно откупорить, но благодаря ей, вино дольше сохраняется, и пробка не сохнет, как раньше, когда только придумали закупоривать вина. Или ты был штопором, с помощью которого я выплеснулась наружу? Не знаю. Ты, никогда не умел говорить таких качественно выдержанных слов. Ты чаще молчал. Чаще слушал. Твоя профессия состояла из «слушать» и «изучать». Быть с тобой – это испытание на прочность. Сложно общаться с человеком, который всегда слушает. Женщине не так важно быть услышанной, сколько просто говорить. Ведь, не всегда важно, что происходит на улице, или в общественном транспорте. А ты слушал всё. Наверное, ставил на мне какие-нибудь опыты. Проверял на прочность сознания.

Почему ты меня терпел? Почему, многие разводятся, а мы не развелись? Кто сильнее любил кого? Для кого вообще нужен был этот брак? У меня столько вопросов, и вроде бы, они не такие важные, но такие дотошные. Так засели в моей голове, что не дают ни о чём думать больше, как об этом. И, ведь только ты, можешь на них ответить.

А ещё, ты не умел танцевать. Я очень терпеливый преподаватель, но, как же в сердцах порой хочется треснуть чем-нибудь тяжёлым. Я ещё две недели ходила в носках по дому, чтобы ты не видел, какие синие у меня были пальчики. Чтобы тебя не смущать, да и не обидеть. Ведь обидев тебя, я бы сама себя чувствовала не в своей тарелке. А ели мы всегда из одной тарелки, и если бы я сменила её, то перестала бы наедаться.

Я уже улыбаюсь».

Доев последнюю, уже остывшую печеньку, Таня посмотрела в тарелку. Пусто. Так незаметно. Так необычно, и с аппетитом, она и забыла, когда такое было. Она сидела перед экраном миниатюрного компьютера, и улыбалась. От сердца, от глаз. Именно от глаз идёт настоящая улыбка. Ведь, можно даже не шевелить губами, а просто улыбнуться глазами, и всё сразу станет понятно. Это самая настоящая улыбка, которая идёт от глаз.

Остановив работу нетбука, женщина, не вставая со стула, уставилась в сторону окна, где был парк. Перед глазами, за стеклом кружился снег. Иней совсем уже сошёл с окон. Становилось теплее. Снег падал только в теплую погоду. Значит, было тепло.

Таня встала, и подошла поближе. С высоты пятого этажа, было видно, как снежинки сплетающиеся в воздушные комки, как конфеты «Рафаэлло» слетаются с неба. Из облаков. И, потом одним хаосным потоком летят вниз. Кажется, что в замедленном действии, но на самом-то деле всё происходит так быстро, что даже не успеваешь проследить судьбу каждого комочка. Они падают на уже давно белую землю и остаются там, или тают, или сливаются с общей массой точно таких же комочков, только упавших ещё в прошлый раз. При прошлом снегопаде.

От ног людей, оставались глубокие следы, прямо в снегу. Как будто на белом кремовом торте, поковырялись пальцем, чтобы потом его облизать. И много-много таких пальцев залезло в сладкий крем. А кондитер с неохотой снова зашпаклевывает провалившееся места тем же лакомством. Город был кремовым. Взбитый белок лежал на крышах домов, на деревьях, на людях, на машинах. Всё было белым. С этой стороны дома всегда было чисто, по сказочному. Как у братьев Гримм, когда Гензель и Гретель попали в пряничный домик колдуньи. Вот, именно такой сказочной королевой сейчас себя чувствовала Таня. Она закована в темницу и ждёт, когда за ней придёт сказочный принц. Но, никто из сказочников, почему-то никогда не придумывал такой ход события - принцесса в темнице, принца по пути к ней убивает злой волшебник, и его возлюбленная так и остаётся до конца своих дней в чёрной башне. В сказках всегда всё заканчивается хорошо. Не смотря ни на что. На то они и сказки…

Ей так захотелось туда, на улицу, где снег, что даже голова закружилась. Но, как выйти из дома? Как переступить через порог квартиры? Страх при мысли об улице сжимал лёгкие и захватывал сердце. Так страшно, что даже в голове не могла уложиться эта мысль. Как она выйдет, ведь там снег? Там люди? Они увидят её. И, страшно было не от того, что кто-то посмотрит, а от того, что она всех увидит. Совсем незнакомые люди будут проходить мимо, и она будет на них смотреть. Она на них.

«Нет. Не смогу. Как я выйду с таким лицом? Нет, нет, нет. Это же надо приводить себя в порядок. А как? Зачем?».

С первыми мыслями, будоражащими её сознание, женщина тут же начала теряться в словах. Она теперь даже себе не могла объяснить, что она хочет передать, сказать. Её несколько минутный страх больше был приближен к паническому состоянию. Как в первые толчки землетрясения. Когда трясётся земля, на глазах разбиваются любимые чашки, и в сознании проявляется отчётливый образ того, что скоро затрясёт и тебя. Татьяне было настолько страшно, что схватившись за спинку стула, она села. В ушах, как в там-там бьют папуасы, так и у Тани билось сердце. Перед глазами проносились точки-снежки и летели дальше этажами ниже. Нет, она пока не может выйти. Не могла.

«Зачем мне на улицу? У меня всё есть. Еду Никита купил. А зачем ещё на улицу? Дышать воздухом? Дома и так холодно, чтобы ещё и воздух попадал в квартиру. Нет. Мне не зачем идти туда. Там холодно».

Обрывая себя на полу мысли, женщина тряслась мелкой дрожью. Верхние зубы бились о нижние, и создавалось впечатление, что за тонкими сухими губами расстелен резиновый батут. Таня крепко сдавила скулы и заставляла себя сдерживать эмоции. Всё крепче и крепче. Резкая боль, как острым шилом уколола в бок, внизу спины. Она схватилась правой рукой за то самое место, и замерла, чтобы продышаться. Боль не разрешала дышать. Одним сильным вздохом, через покалывание, она снова продохнула Выдох был медленный и затяжной, чтобы лёгкие смогли набраться сил для следующего захвата воздуха в скорлупу лёгких.

Вечерело. С каждым закрыванием ресниц. Для того, чтобы совершить ими новый взмах, Таня видела, как вечер накидывает тёмно-синий плед на её окно. Ей захотелось встать и снова подойти к стеклу, но сознание и желания говорили на разных языках в тот момент. Если желание встать говорило на родном русском без акцента, то сознание было непреклонно и кичилось знанием иврита. Они друг друга не понимали. И сама Татьяна понимала, что, если она подойдёт и увидит ещё этот сладкий белок на деревьях и домах, ей захочется туда, к нему. А сознание боялось, что она уже не сможет вернуться обратно. Последнее слово было за тем, кто как бы властвовал над этим человеком, и этот кто-то был на стороне сознания.

Когда Никита был маленький, случалось, что они всей семьёй на выходные ехали на лыжах в лес. Мальчик всегда канючил и просил не мучать его и отпустить к друзьям. Но, родители оказывались тиранами и не слышали слов сына. Таня, вспомнила, как выглядит лес зимой. Высоченные старые сосны. Деревья, которые не успели заснуть и теперь маяться от тяжести снега на ветках, а их клонит в сон. Заезженные лыжниками дорожки в две полосы. И всё белое. Всё совершенно белое, как в рекламе про стиральный порошок, не хватает только голубых или красных гранул для эффектности.

А вокруг – зима! Настоящая! С красными щеками, и шарфами до глаз. С шапками до шарфа, с обветренными губами, с мокрым носом, с глазами блестящими. Это, казалось было так недавно. Будто десятка лет и не было. Будто она жила, жила, а потом резко жизнь оборвалась, и она из неё выпала, как монетка из дырявого кармана. Только монетку уже не возможно найти в огромном городе, также, как и душевное спокойствие ушедшее и не обещающее вернуться.

И вот едешь ты по тонким полосам на лыжах, и разглядываешь - гнездо упавшее с веток и оставивших какую-то несчастную птицу без крова, или разрытую нору.

- Это медведь… - говорил строго отец, чтобы сыну было страшнее, и с этим страхом интересно.

Какие могли быть медведи, когда там даже барсучка встретить было невозможно. Но напугать обязательно нужно было. Чтобы, когда приходили какие-нибудь гости, Никита хвастался, что видел место, где похозяйничал медведь. И все говорили: «Ооо» - в знак того, что отец был прав. Для сына Андрей всегда был самым авторитетным человеком. Рядом с отцом можно было не бояться ни за что. И всегда хотелось быть, как он. Это была цель – стать, как отец.

Таню умиляли разговоры Никиты про мужа, это были всегда тихие, но очень важные слова. Андрей, когда слышал, как отзывается о нём сын, тут же становился слишком серьёзным. Он не хотел, чтобы Никита знал, что он знает о его цели. Хотя это придавало ему силу идти дальше.

Каждый родитель в первую очередь хочет, чтобы им гордились. Точно такого же хотят и дети. И, когда это происходит, большой огласке никогда не придаётся. Это слишком интимно, чтобы об этом говорить вне дома. Да, горжусь, но это только моё личное дело с моим «родителем» - «ребёнком». Как только с этих слов снимается гриф «совершенно секретно», то тут же жизнь превращается в театр. И игра актёров требует не просто доработки, а качественной профилактической работы. А иногда вспоминается Станиславский с коронным выкриком.

Возвращаясь домой после несколько часового катания по снегу, хотелось чаю. Горячего, и чтобы пахло по всему дому. Щёки от мороза в тепле начинали оттаивать и покалывать, как будто в рот набрали лимонада и держат в раздутых щеках. Пальчики на ногах уже не чувствовались, именно по этому, тут же одевались тёплые шерстяные носки. Эти поездки в лес, всегда были праздником. Пусть не для всех, но они все трое любили то время. Хотя Никита с тех пор, как переехал от родителей больше никогда не становился на лыжи и не брал палки в руки. Это был его одиночный каприз.

Таня улыбалась, всматриваясь в синее от вечера окно. Экран компьютера давно уже вошёл в спящий режим. Боль в спине притихла и разрешила свободно дышать. Женщина, как заколдованная рассматривала вечер. Вечер был её любимым временем суток. В это время она возвращалась с работы, и они все ужинали. Ужин всегда должен был проходить ровно в семь. Не раньше и не позже. В их семье был закон – в семь ты должен быть дома, с вымытыми руками и сидеть за столом. Пятнадцать минут, но ты обязан провести в кругу самых близких. С годами это стало традицией. А в этой семье традиции никогда не нарушались.

Никогда нельзя жить прошлым – это убивает будущее. Всё, что было в жизни Татьяниной семьи до того, как она осталась почти одна, это было прошлое. Его ни в коем случае нельзя забывать, но и жить только им страшно. Ей, как никому другому, сейчас надо было пробивать дырку в картонной коробке жизни и пролезать в будущее, где может не лучше, но там будет в любом случае по-другому.

Встав со стула, она тут же отвернулась от окна не желая видеть заснеженной улицы, и по полумраку пошла в кухню. Щёлкнув выключатель, тут же зажмурилась. Свет сильно ударил по глазам. Как будто полоснув листом бумаги, резко сузил зрачки. От мгновенной боли Таня опустила голову вниз, что волосы закрыли стеной от света.

Привыкнув глаза стали снова возвращаться в мир, когда ярко. Женщина включила чайник и присев на корточки, принялась разглядывать прозрачный корпус прибора. Вода пускала пузыри со дна, и поднимала их к верху, пока и вовсе не закипела. Широкой струёй пар вылетел над чайником и ударил прямо в дно шкафа, оставив после себя маленькие капли влажности. Кнопка щёлкнула, и погас оранжевый огонёк сверху. Женщина, разогнув колени, подошла к прибору и налила воды в чистую кружку, кинула в него пакетик с чаем, коробка с которым стояла как раз рядом. Тут же запахло крепким ароматом Цейлона, как бы сказали в рекламе. Но, сейчас все ненужные рекламы и пустые слова были далеки. Хотя она уже могла абсолютно спокойно смотреть на мир. Он всё ещё её пугал, но это был какой-то другой страх. Страх потеряться.

Если раньше, для неё страшно было остаться одной, то теперь потеряться в мире, в котором миллиарды людей, но никто о тебе не знает, или не хочет. Самое неприятное то, что и в самом деле, волна равнодушия с каждым новым днём растёт и растёт, как на дрожжах. Возможно, в какой-то момент она докоснётся неба и затопит всех своей сумасшедшей силой. И умирающие люди этого даже не заметят, они и к этой волне будут равнодушны.

И вот если сейчас, Таня потеряет последние силы, то её затопчет безразличие. И, даже когда она будет идти по улице, чтобы посмотреть кому-нибудь в глаза, она не увидит этих глаз, они будут спрятаны под густыми серыми чёлками, под серыми очками, и под серыми линзами. К этим людям уже не может относиться такое словосочетание, как – «глаза зеркало души». Эти люди уже просто слепы, с серой пеленой на поблекших глазах. У них нет души, а значит, нет и глаз.

Прижав пакетик с чаем к стенке кружки, Таня выжала последние капли заварки. Этих капель хватило, чтобы заполнить кружку до краёв. Чай дымился кипятком. Она взялась за круглую ручку на кружке и пронесла до кухонного стола, заставленного не убранной утварью, ещё с приготовки печенья. Сейчас Тане не хотелось пить, есть, но какая-та внутренняя сила, возвращала ненужную старую привычку - от нечего деланья пить горячий чай на ночь. Это означало, что Таня снова к чему-то возвращалась, или привыкала заново.

Горячая вода с привкусом Индии по глотку согревала горло женщины. Как будто лекарство от страшного сна. Сон, в котором хочется бежать, но заторможенный мозг не может разогнать до нужной скорости, и приходится хвататься за первое, что попадается на глаза, и ползти. В каждом таком сне, когда убегаешь, ты чувствуешь, что кто-то за тобой гонится. И этот кто-то оказывается обычным дневным страхом. Как выглядит страх, никто не знает, но все знают, какое он приносит с собой ощущение ничтожности.

После полученных писем от мужа, она стала оживать. Это, как по утрам одуванчик, который распускается, едва покажется солнце. Так и эта женщина, которая не знала, как сделать так, чтобы выглянуло солнце, но солнце пришло само. Говорят, же, что всё делается только к лучшему, и что если кто-то завёл в тебя лабиринт проблем, кто-то и поможет тебе из них выйти. Видимо, кто-то очень хотел, чтобы Таня пришла в себя. И первые шаги на пути к восстановлению уже были сделаны. Сделаны ей самой. Но, благодаря мужу.

Сделав последний глоток остывшего чая, Таня встала. За окном была ночь. Так быстро бежало время, что она даже не успевала проследить, как передвигаются стрелки часов. Сейчас время стало для неё неопределяемым. Но, для того, чтобы прийти в себя, нужно собрать себя и ввести в ритм. Именно поэтому, от дневной усталости и от быстро пролетевшего дня, Таня пошла спать. По крайней мере, в это ей хотелось верить.

Спрятавшись под тёплым одеялом с головой, женщина закрыла глаза. Сон приходит, когда заканчиваются мысли. Что-то представлять перед глазами она не могла. С яркими золотыми кругами на обратной стороне века, она и ушла в глубокий сон. Но, будильник всё-таки отключать не стала. Завтра же будет новый рассвет. А с новым рассветом приходит новый день и новая жизнь.

* * *

Утро было солнечным. Ярким лучом, пробежав по глазам спящей женщины, оно её разбудило. Медленно открывая ресницы, Таня начала быстро моргать, как бы отгоняя сон. Чтобы побыстрее ушло это чувство сладкой расслабленности, которая ей надоела за осень.

«Мороз и солнце, день чудесный…» - вдруг, как ссылка в новом окне в интернете вспомнились слова великого. Женщина улыбнулась. Теперь она старалась каждый раз улыбаться, чтобы не забыть, как это делается. Это, как завязывать шнурки. Если каждый день не тренироваться, то вскоре забудешь, и что такое шнурки и что такое узел.

Раскинув руки над головой, Татьяна потянулась в стороны, в позвоночнике, что-то громко щёлкнуло. Будто щёлкнули два пальца во время исполнения ирландского танца Хайланд флинг. Она тут же замерла. Вместе со щелчком вернулась и резкая боль внизу спины. Тане оставалось только ждать, когда боль утихнет. Это не заставило себя ждать. Не смотря на уже не удивляющий недуг, утро удалось.

На новый день, она успела составить программу. Душ-завтрак-вакцина от одиночества. Вакциной были письма. И уже после первых двух намеченных дел, она тут же пошла читать послание от Андрея. Казалось бы, совсем недавно ей не хотелось жить, да она и не жила по большому счёту. Но с появлением его-нового в её виртуальном мире, она стала расцветать. Возвращаться в тело, в мысли, в привычные дела. Сейчас муж для неё значил гораздо больше, чем, когда был жив. Мы, люди, ведь не ценим, что у нас есть. Только потеряв, начинаем осознанно понимать, что это было самое лучшее. То, что ушло из рук нельзя было выпускать. А мы выпустили.

И даже загадочность появления всех писем, не удивляла её. Она вполне нормально реагировала, когда на экране её страницы появлялась надпись «Мои сообщения -1». Это был муж. Возможно глупое сообщение, мусорное, спам. Такие письма она удаляла сразу. Но, одно от мужа, она точно знала, что будет.

Если бы люди знали, всё что они придумывают, о чём мечтают, всё сбывается. Только стоит сделать одну вещь – забыть о желании. И, тогда жизнь, как будто укушенная начинает делать всё, чтобы это самое задуманное было у тебя. Ведь, правильно говорят, что игнорирование худшее из наказаний. Вот, и жизнь не совсем устраивает, когда забывают о намеченном.

Сейчас Таня узнавала мужа по новой прочитанной строчке. И, вроде бы, все, что он ей писал, было совершенно обыденной вещью. Она всё это знала, видела, понимала, но когда муж был жив, не предавала большого значения. Может именно поэтому, после его смерти, ей показалось, что она совсем-совсем его не знает. Не знает: о чём думал, чего хотел. А сейчас стал раскрываться. И читая письмо за письмом от него, она убеждалась, что принимала мужа именно таким, какой он был. Он был настоящий. Без всех этих пластиковых замашек современных людей. Он не боялся говорить правду в глаза, не боялся врать. В нем всё было правдивое, как в книгах Льва Толстого, которые он так любил.

Каждую вещь, каждую мелочь, которую любил Андрей, Таня знала досконально. Но, всегда забывала. Как это обычно и происходит. Ведь, люди не могут помнить всё. И, как он мог забыть дату рождения тёщи, так и она могла забыть какой галстук у него счастливый. Он был суеверный, это она помнила всегда.

«Я твой «виноделие». Почему так глупо назвался, ну, просто виноделом быть не могу. Я тебя не делал, но за все наши с тобой годы, у нас происходили какие-то особенные процессы. И назвать я их могу только «виноделием». Я твоё виноделие. Ты, бы ругалась за такие словечки. Ну, мол, не правильно, да и с ошибками. Когда пишешь от души, забываешь о том, как надо писать. У нас с тобой были какие-то, особенные процессы. Я тебя не просто изучал всю жизнь, а сделал из тебя самый главный объект исследования.

За все годы мы с тобой не только брали виноград и отделяли его от плодоножек, но и отбрасывали очень много ненужных нам людей и проблем, которые сваливались. Получали не только сусло, но и огоньки в глазах при виде друг друга. И вот это сусло бродило, проходило малолактическую ферментацию, выдерживалось в холодных тёмных подвалах, только в горизонтальном виде. Где-то дорабатывалось при скандалах, где-то фильтровалось, но именно из таких процессов и вышли креплёные отношения. Такие как у нас с тобой.

Не обижайся за опыты. Ты просто была оригинальным экспонатом. Ты могла быть до того разной, что даже я, который многих повидал, удивлялся собственной жене. И после этого ты не можешь говорить о своей нормальности. Ты была не нормальная.

И всё что в тебе было ненормального я любил с удвоенной силой, это когда на грани с ненавистью. Ты кричишь, а я готов тебя задушить, но не могу, поэтому обнимаю. Ты молчишь уже второй день, а мне хочется взорвать этот дом, чтобы ты обратила на меня внимание, а иду на кухню и готовлю ужин. И, это нормально? В каждой семье есть такое. Только не в каждой семье живёт профессор психологии. И не у каждого такого профессора есть такая жена, как ты.

Спрашиваешь, почему полюбил? А, теперь представь, если бы я спросил тебя, когда настанет конец света, что бы ты ответила? Вот, и я говорю «не знаю». Конечно это не глаза и не губы, и даже не грудь второго размера. Это что-то большее. Где-то в голове. Ты же тоже это почувствовала, когда влюбилась в меня. А ты не сразу в меня влюбилась. Ты чего-то ждала. И, твой этот Гена - глист в скафандре, никогда не был для меня соперником. У меня не было вообще преград. И не потому, что у тебя не было поклонников, а потому, что я их не замечал. Как, говорил Юлий Цезарь: «Пришёл, увидел, победил». Я следовал только такому принципу. По другому нельзя. Тем более с тобой.

Ты была не всегда вполне нормальной. Если бы все твои знакомые доценты и профессора, а тем более студенты видели, какая ты бываешь дома, когда устала, хочешь есть, спать, а дел по горло. То, они бы, наверное, первым делом вызвали санитаров. Мне этого тоже хотелось…часто. Но, я знал, что это пройдёт. Это усталость. Я, когда уставал, то закрывался в комнате и молчал. Мне проще промолчать, чем высказать. Хотя, не смотря на твою активную разговорчивость, ты могла и послушать.

Я, помню, как только ты меня спасла из той депрессии. Это принято называть так. Когда меня уволили из университета за взятки. Да, не брал я эти деньги! Я брал другие. Ну, студентам надо как-то сессию сдать, вот я им и помогал. Я никогда лично не намекал, не говорил о деньгах, они сами додумывались. Умные, видать дети. Но, эти деньги так и не принесли мне ничего хорошего. Меня отстранили от преподавательской деятельности. Только ты могла меня спасти. Ты сидела со мной сутками и отпаивала чаем с травами, разговаривала со мной, слушала меня. Я тебе благодарен за то время, которое ты тратила на мои крики, выговоры самому себе, за упрёки. Ты никогда меня не упрекнула.

И только благодаря тебе, я стал заниматься исследованиями. Может, поэтому ты и превратилась в моего главного испытуемого? Я не знаю. Но, только ты, и ты, помогла мне справиться с бедой. Университет был для меня всем. А потом дело замяли, и через пять лет вернули на прежнее место. Даже дослужился до профессора, хотя и нельзя было. Но это всё ты. Твоими убеждениями, я убедил сам себя, что могу всё. И, смог.

Знаешь, если бы я с тобой развёлся, то ничего бы не изменилось. Я бы всё равно от тебя не ушёл. Я бы сидел под нашими окнами, под дверьми, и просил вернуться. Мне, по сути, этот штамп в паспорте ничего и не дал. Это для тебя всё делалось, чтобы тебе спокойнее. А я хотел, чтобы тебе было спокойно. Для меня было всё равно. Ведь, главное, не то что там написано в документе, а то, что в голове. Если бы я хотел уйти от тебя, я бы собрал вещи и ушёл. Но я не желал этого. Не было ни одного дня, когда я хотел собрать вещи и уехать. Были дни, когда было желание тебя убить, но, чтобы уйти, нет, не было.

Помнишь, когда мы поругались с тобой на зимних праздниках, что мы говорили друг другу? Это была самая страшная ссора в моей жизни. Мне казалось, что каждое твое слово било дротиком в центр сердца. Никита был у бабушек, а ты била посуду в кухне. Это был первый и последний раз, когда ты кричала на меня, и выла от боли и страха меня потерять. И была виновата ты. Ты дала повод для ревности. Ты хотела отомстить за всех моих случайных женщин. Но, кому ты, что хотела доказать, когда не пришла ночевать домой, когда осталась у этого вашего профессора по лингвистике? Кому?

Только себе, что не смогла бы изменить. И я тебе благодарен за это. За то, что ни разу не предала. Были же варианты, но не смогла. Спасибо. Но, именно после этого случая, после этой ссоры, мне хотелось, чтобы тебя не было рядом. Я собрал вещи, наобум скидывал первое попавшееся в шкафу, и, хлопая дверьми, носился из стороны в сторону. Я бегал по квартире не потому, что мне хотелось, а для того, чтобы тебе стало ещё страшнее.

Ты плакала. Кричала. Билась в истерике. В порыве гнева навзрыд орала, что если я уйду, то больше не увижу сына, тебя не увижу. А мне было всё равно. В тот момент, мне хотелось сделать тебе так больно, чтобы было нестерпимо страшно от такой боли. Но, кому я хотел что-то доказать? Да, никому эти доказательства даже не нужны были.

Я ушёл из дома и, кинув на заднее сидение сумку с вещами, завёл машину, и поехал. Я не знал, куда мне деваться. К кому ехать? Но, возвращаться не хотел. Даже тогда, когда мне хотелось, чтобы ты боялась, я и думать не мог о том, что разведусь с тобой. Нет.

Ревность – это страшно. Тем более, когда она вызвана специально. Но, я слишком сильно был твой, чтобы смочь вот так уйти. Я не знаю, кому нужен был наш брак, но без тебя я бы не смог. Правда, не смог. Нет, безусловно, была бы какая-нибудь другая женщина, которую, я тоже бы безмерно любил и ценил, но это была бы не ты. Говорят же, что браки совершаются на небесах. Но, порой мне казалось, что браки-то совершаются, только на земле эти люди не находят друг друга.

Я ехал по улицам, сворачивая во дворы. Мне было плохо. Я кричал. Бил кулаками в руль. Машина дёргалась от нервного вождения. Мне хотелось врезаться куда-нибудь, съехать в кювет с огромной скоростью. Но, я знал, что это будет ещё больнее, чем есть сейчас. Ты не должна была это терпеть. И к утру я вернулся. Пьяный, но гордый. А ты сидела у окна в зале, и, обняв колени, плакала. Ты проплакала всю ночь.

Мне тебя было так жалко. Так хотелось обнять, прижать к себе, такую маленькую и худую. Целовать в опухшие глаза, но я не смог переступить через гордость. Гордость – это такое ничтожное создание, которое нужно искоренять из себя, ещё в детстве. Жаль, что этому нас не учат. Нельзя быть гордым с любимыми. Нужно уметь прощать, ты же прощала.

Ты была моей всегда, даже когда тебя не было рядом. Всю жизнь. Ты как необратимый катаклизм. Пришла и заняла своё почётное место. И никто бы и никогда не смог тебя свергнуть с трона и отнять звание моей жены, даже если бы мы развелись.

Ты была незаменима».

Таня помнила в подробностях тот день, когда мир без него стал пустым и ненужным. Что, обвиняя себя в глупом женском пороке, как – вызвать ревность. Она понимала, что, даже если он не прав, она будет просить прощения. Наступая на горло гордости тонким каблуком, и топча её, смешивая с асфальтной пылью, только бы он вернулся.

После того, когда Таня подала на развод, она так и не смирилась с мыслью о том, что ей больно. Что это предательство, и как бы с ним не приходилось жить, оно разъедает изнутри, как щёлочь. И, с каждым днём сильнее и сильнее. В их университет тогда перевели нового профессора из Калининграда. Он был просто незаменим, один из лучших специалистов по лингвистике. Он был не женат. Ещё в сорок пять лет разведясь с женой, он больше не женился. К тому времени, как он стал ухаживать за Татьяной, ему было пятьдесят семь. Он был высокий, красивый, но занудный до ужаса. В каждом человеке есть своя дырочка, которую, как в яблоке прогрызает червь. Вот так и в нём было слишком много этой дырочки. Одна, но какая.

Тане так сильно хотелось, чтобы муж понял, как больно ей было, и она, чтобы потешить собственное самолюбие попробовала закрутить роман с этим профессором - Григорием Алексеевичем Орловым. Она не смогла с ним спать, только по той причине, что перед глазами стоял муж. Когда уже не молодой жених хотел её поцеловать, ей тут же становилось противно, и, придумывая оправдание, она быстрее хотела уйти. Тане нравились ухаживания потенциального любовника, но она понимала, что ничего с ним быть не может. Она любит другого, и с Григорием Алексеевичем ей будет просто противно. Так ничего и не вышло.

Но, задумывался этот роман не для того, чтобы просто с кем-то переспать, а для того, чтобы об этом узнал муж. И он узнал. Узнал и ушёл. Но перед этим он кричал, бил всё, что попадалось под руку, даже замахнулся на жену, но не вышло, рука ударилась о косяк двери, прежде чем он опустил руку. Но, если бы не дверь, Таня бы отлетела в сторону.

Это была одна из тех ночей в её жизни, когда хотелось уничтожать себя по частям, чтобы разлагалась. Когда он хлопнул дверью, и на лестничной площадке слышно было, как он уходит. Таня упала на пол, и, уткнувшись лицом в пол зарыдала. Она плакала до тех пор, пока он не вернулся. Шаталась по квартире и пыталась ему дозвониться, но ничего не выходило, он не отвечал, он был временно не доступен. Он был временно.

Ей казалось, что он может сейчас сделать всё что угодно. Но он вернулся. Открыл незапертую дверь, и, остановившись у входа в зал, посмотрел одним глазом, и прошёл в спальню. Они не разговаривали почти месяц. Это было самое сложное испытание молчанием. Тогда она даже представит не могла, что наступит момент, что она замолчит на пять месяцев. И это будет не из-за очередной ссоры, а из-за его ухода. Навсегда. И тут уже не вернёшь ни взглядом, ни звонком, ни просьбой.

Таня ненавидела вспоминать тот день, то время. Но, ни один фрагмент из жизни просто так нельзя вырезать. Это, как при монтаже фильма, нельзя упустить кадр с точным тайм-кодом, иначе зритель не поймёт от куда что взялось. Так и в жизни нельзя не вспоминать плохое, иначе не будет понятно от куда взялось хорошее. Ведь за чёрной полосой идёт белая.

Пододвинув клавиатуру, Таня опустила глаза на чёрно-белые клавиши. Такие же двуцветные, как и жизнь. Женщина всегда любила всё цветное. И только поняв жизнь, можно называть её чёрно-белой. Только те, кто знает ради чего, кого, мы живём, те и правят миром. А, обычно те, кто стоят выше по статусу и званию, определённо несчастные люди. И именно у таких людей всё чёрно-белое. Каждый день, как по слайду из диафильма, вырезается кадр и вставляется в нужный день недели, календарный день, в год.

Хотя Таня и прожила жизнь, в которой было очень и очень много, она продолжала верить, что вокруг всё цветное. И, это было не столько её мнение, сколько простая вера, которая не позволяла превратиться в серого человека. Ей необходимы были фломастеры, которыми она снова сможет разукрасить сутки. Как в детской раскраске зарисовать эскизы картинки. Ей обязательно нужны были цветные фломастеры.

«Я не хочу вспоминать то время. Тот день. Знаешь, тогда мне казалось, что умереть – это не перестать дышать, и даже не остановить сердце. Умереть – это, когда замирает всё внутри от страха потерять. И что, казалось бы, я потеряла? Тебя? Возможно… Это было бы не самым страшным. Но, как только я представляла себе, что ты больше никогда не будешь моим мужем, вот это и была моя смерть.

Я не смогла бы тебе изменить, даже с такой сильной раной на сердце. Когда невыносимо хочется кричать. Хочется бить посуду, и ненавидеть, ненавидеть тебя каждой клеточкой тела. Как врага. Как убийцу. Как предателя. Не смогла бы я переспать с другим мужчиной. Я бы себе этого не простила. Мне всё равно было бы на твоё мнение, простил-не простил. Но, я бы с этим жить не смогла. Хотя, наверное, смогла бы…лукавлю… другие же могут. Но, как представлю, что чужой мужчина будет трогать меня, так отвращение не только в сердце, но и на лице.

Ты, когда хлопнул дверью и ушёл, я упала лицом в пол и плакала потому, что не могла больше сдерживать эту боль. Так больно. Так страшно. Я рыдала. Ненавидела тебя и рыдала. И, вот скажи, почему бы мне просто не сесть и ждать тебя, нет, для меня это слишком просто. Почему у меня нет такой функции в организме, когда при желании можно отключать все чувства, все эмоции. Почему человечество ещё не изобрело управление собой?

Я не спала всю ночь. Не спала пока ты не пришёл. А если бы не пришёл, то я бы не дожила до следующего вечера. Мне кажется, у меня бы случился нервный срыв, или разрыв сердца. Мгновенный. Если бы ты только знал, чего мне стоило пережить эту ночь. Я хваталась за телефонную трубку, набирала тебя, и твоих друзей. Но, ты не отвечал, а друзья не знали где искать тебя. Твои друзья никогда не знали где ты. Даже, когда ты был у них. Это, наверное, и есть – мужская дружба. Безжалостные эгоисты. Только и думаете, как прикрыть друг другу спины. А я? Думаешь, мне было всё так легко и просто. Это, как опуститься в Ад и прошагать по головам своих родственников, падая в кипящую чашу грехов и цепляясь за кости своих страхов. Я не знаю, как там, в Аду, но та ночь для меня была страшнее всего. Тогда мне казалось, что больше ничего не сможет со мной произойти такого, что выбьет меня из жизни. Произошло. Ты ушёл навсегда.

Мне вообще иногда казалось, что лучше бы я была одна. Когда на тебя свалили все эти твои взятки, я думала, что тебя посадят. Как же трудно жить с человеком, который потерял всё, чем жил. Наверное, я бы тебя ждала и из тюрьмы, и из ссылок, если бы они были. Но жить с тобой все те пять лет, мне было невыносимо. Я, просто не могла тебя не поддерживать. Это было бы предательство. Убийства наших отношений. Я не убийца. Именно поэтому и держалась вместе с тобой до конца. Хваталась за любую возможность подработать, устроить нашу жизнь, найти занятие тебе. Да, именно в то время ты и начал исследовать людей, как хомячков. Я была, по всей видимости, главным хомячком. Я даже не сильно расстраиваюсь, что все эксперименты по узнаванию людей, все тесты, я проходила первая. Мне было спокойнее, когда ты был чем-то занят.

По этому, я и правила твои тексты научных статей. Именно для того, чтобы ты чувствовал себя нужным. Тебе это было необходимо. Это, как у памятника «Медный всадник» отобрать Петра I, что тогда получится. Да, ничего, просто – конь. Вот так забери у тебя психологию, ты бы был простым Андреем Штурмовым. И всё. А каждый человек должен заниматься тем, что любит. Ты любил свои исследования. Своих студентов.

Даже упрекать тебя было не за что. Никто из нас не застрахован от этой жизни, от её поворотов и обрывов, которые прячутся в одуванчиковом поле. А потом, раз, и упал. Кто бы тебя ещё поддержал? Я не готова была тебя бросить, потому, что знала прекрасно, что это может случиться и со мной. Это могло случиться с каждым. И ты бы меня поддержал. Ты поддержал, когда твоя мать кричала, что Никита не твой ребёнок, а тут и подавно бы поддержал. Честно, я не любила твою мать. Наверное, потому, что у нас с ней сразу не сложились отношения. Когда я в первый раз пришла к тебе в гости, помнишь, что она сказала? А я помню…и мне было очень и очень обидно. Я никогда даже подумать не могла, что она меня не полюбит. Что во мне было не так? Наверное, то, что я не была похожа на твою Ниночку. Боже, ещё эта Нина. Всё.

Твоя Нина, бывшая Нина, была чем-то невыносимым. Как она бегала до свадьбы, уговаривала меня не выходить за тебя замуж. Как она угрожала мне, когда я ждала Никиту. Как вообще женщины могут опуститься до таких мелочей, из-за мужчин? Неужели у неё не было собственного достоинства? Знаешь, если бы тогда, ещё до свадьбы, мне сказали, что я тебе не нужна, я бы просто ушла. Уступила бы тебя другой. Но, ты меня любил. И я тебя. Мы чувствовали, что ли, друг друга. Это нельзя было разрывать. Вообще нельзя разрушать то, что уже построилось.

Да, признаюсь, что не сразу в тебя влюбилась. Просто, я тогда никому не могла верить. Мама учила жить по-другому. Когда отец ушёл от нас, и стал жить на соседней улице с маминой подругой, то я с возрастом стала понимать сама, что всё в жизни не так легко, как кажется в детстве. Всё очень и очень сложно, но можно всё упростить. Я пыталась упрощать. И не любила. Никого. Но, когда появился ты, то…ты мне понравился. Не более того. У меня главное было – образование, работа. А семья, где-то там…далеко…но ты это далеко стал приближать своим присутствием в моей жизни. И уже совсем скоро стал настолько близок, что я не могла представить свою жизнь без тебя. Я тебя люблю.

А сегодня солнце было красивое утром. А без тебя утро всегда было не ярким. Но, солнце не может быть тусклым, оно же светит. Значит, ты рядом».

Воспоминания, как старый опытный мясник врезались своим острым топориком в свиную тушку с рёбрами; и, размахнувшись, впивался в кости и бил, бил, бил, пока куски мяса сами не стали отрываться и падать на землю, перед его ногами. Кости ломались и слышен был хруст. А мёртвой свинье было уже всё равно. Так и воспоминания сейчас разлетались по голове и больно ломались о немереную силу того, кто стоял выше прошлого Тани.

В каждом новом письме всплывала та мыль, которая давно уже забылась, простилась, и не должна была вылезать наружу. По всей видимости, правильно говорят, что нельзя ворошить прошлое. И чем глубже Таня копала, тем больше мусора высыпалось из пылесосного мешка с пылью, который состоял из её жизни. Жизнь и воспоминания, которые хочется просто забыть. И не вспоминать. Но это всё он. Всё Андрей давал повод вернуться в те времена, когда было плохо, когда тяжело было. Времена, которые и вспоминать не стоило бы. Но без них не будет будущего. Любое настоящее сопровождается прошлым и только после этого переходит в будущее, другое настоящее, которое будет скоро, но не сейчас.

У каждого человека, прожившего какое-то свое время, есть право говорить, что он человек с опытом. И этот опыт он получил в результате правильных и не правильных решений. И чем больше неправильных решений, тем больше опыта.

У каждого в жизни есть те моменты их неправильных действий, которые хочется забыть и больше никогда к ним не возвращаться. Просто пережить эти дни со словами «время лечит», и забыть.

Но, когда человек забывает свои неправильные решения, он лишается того колоссального опыта, на котором ему бы следовало поучиться. Или просто больше не наступать на те же вилы, грабли, мины, и всего, что больно бьёт. Вот именно это и произошло в Таниной жизни. Она просто захотела выбросить из себя ту часть своей жизни, которая и была самой нужной. Которая учила справляться с самым сложным. С самым невыносимым, как казалось на тот самый момент, когда это невыносимое было. Но, именно тогда, когда становится ещё хуже, человек просто не знает, как из этого выйти. Как спастись. Как выкарабкаться. А возможно нужно просто собрать всё то, забытое, старое и суметь попробовать научиться жить на том опыте. На том неправильном опыте.

Таня смотрела в экран и глаза слезились. Он в каждом своем письме писал то, что она так долго забывала. Всё, что она прятала по своим собственным сундукам и просила никого и никогда их не открывать. А он открывал. Причём, делал это с такой радостью, с такими словами, что хотелось снова плакать. Она же женщина. А все женщины, когда чувствуют приближение опасности, боли, или ещё чего пострашнее, всегда начинают плакать. Она плакала.

«Зачем ты так больно? – спрашивала она себя, но обращалась к мужу. – Почему ты просто не можешь сделать так, чтобы мне стало легко? Почему ты снова заставляешь меня плакать, но всё время повторяешь, что любишь? Почему? Я же не делаю тебе так больно? Не мучаю тебя! Мне нужно просто слово, фраза, предложение, абзац, чёрт побери. Просто скажи, что всё будет хорошо. Почему ты заставляешь меня так мучатся? Мне же больно! Ты хочешь увидеть, как я плачу! Так смотри!» – Таня разрывалась криком внутри себя, но пока слёзы скатывались по бледным щекам, она ничего не могла сказать. Она молчала.

Внутри этого человека разрывались два противоречия. Два разных человека. Одна женщина жила полноценной жизнью, и мыслила, как будто её организм не впадал во временную смерть. А другая женщина, просто переносила в своём теле первую. А этому телу вообще было всё равно, что происходит и в мире и в ней самой.

«Надо жить! – повторяла она внутри себя. – Если я не вернусь туда, где люди, я просто умру. Просто сгнию в одиночестве. Меня забудут. А потом, когда найдут разлагающийся труп, то похоронят. Но, никто даже не всплакнёт. Не прикоснётся, даже из простого уважения к моей прожитой жизни, носовым платком к глазам. Так нельзя. Это же напрасно прожитая. Бесполезная. Я так не хочу. Не буду. Я выйду из этого состояния. Я хочу». – Она боролась с собой. Со своими нерешёнными вопросами.

- Почему ты меня мучаешь? – крикнула она хриплым голосом в монитор компьютера.

От страха, Таня тут же прижала правую ладонь к губам и застыла от неожиданности. Она сказала слово. Фразу. Вопрос. Задала вопрос. Так долго молчать, а сейчас нарушить эту могильную тишину криком. Этот крик был нужен.

Татьяна чувствовала, как по ладошке стекают горячие слёзы, и, перекатываясь по косточкам пальцев, падают на грудь. Она сейчас остро чувствовала, как больно бывает тем, кто молчит. А потом неожиданно кричит. Просто потому, что хочется. Этот крик вырывался из неё очень давно, но что-то не давало выйти. А теперь дало. Она могла говорить. Она сказала.

Её собственный голос напугал. Женщина так давно не говорила, а слушала себя только внутри, что теперь ей стало страшно, и весело одновременно. Это, как после страшной аварии перестать ходить, а потом снова встать и пойти. Это страшно. Это даёт надежду на жизнь. Никогда ещё не были так близко две грани – страх и радость. Теперь можно было кричать, говорить. Сколько угодно. И, что было самым главным – она этого хотела.

Татьяна прислонилась к спинке стула и расслабила затекшую спину. Глубоко вдохнув кислород в лёгкие через рот. Это был, как огромный глоток после минутного удушения. Это, как спасательный катер в океане. Это, как кувшин воды в пустыне. Сейчас голос стал для неё спасением. Она даже никогда не могла поверить в то, что почти полугодовое молчание может оказаться таким страшным. А один хриплый крик спасти от внутренней смерти. Смерть, которая разлагает всё внутри.

- Я могу говорить… - прошептала Таня. – Я снова могу говорить.

В горле першило и хотелось кашлять. Женщина стала глотать слюну, чтобы убить кашель. Но, этот проверенный способ не помог, и откуда-то из глубины пошёл отхаркивающийся мокрый хриплый сип. Схватив в ладно горло, Таня стала сдавливать шею, чтобы сделать кашель тише. Но ей так и не удавалось. Как будто прочищая старые трубы чистящим средством, Татьяна прочищала гортань кашлем. Из труб течёт ржавая вода, а из Тани текла застойная слизь.

Когда кашель закончился. И в квартире стало совсем тихо. Таня сделала попытку сказать:

- Я могу говорить.

Тонкий голосок этой хрупкой женщины дал знать, что он выстроил тональность звуков, и сейчас настроен на разговор. Со всеми. Даже с самой собой.

Сейчас её жизнь стала больше похожа на первые шаги неопытного малыша – первый шаг, первое слово. Дальше по сценарию жизни, должен был следовать первый самостоятельный удар, когда родители дают сделать шаг в настоящее. Но, эта женщина перенесла уже столько ударов, что не готова была ещё раз падать. У этого ребёнка и так уже были разбиты все локти и колени, сбит подбородок и руки. Сейчас этому взрослому человеку, хотелось одного – стать как раньше, той прежней Татьяной Штурмовой. И она уже была готова к тому, чтобы начать жизнь. Страшно было лишь от того, что пока она не готова была увидеть людей. Нет, возможно, увидеть её, согласились бы многие, но она не хотела.

Достаточно было просто переступить порог и оказаться среди толпы. Толпы, которой она была бы не нужна. Но, это уже шаг. А сделав первый шаг, можно сказать, что ты уже прошёл полпути. Но, как сделать первый шаг, когда ты даже не можешь начать самостоятельно ходить по жизни? Татьяне казалось, что впереди широкая шести полосная дорога, которую нужно перейти без светофоров и пешеходных переходов. А она ужасно боялась переходить дорогу в неположенном месте.

Встав со стула, она стала ходить по комнате взад, и вперёд. Это, как перекатывание чёток для успокоения, из пальца в палец, так и её поход по небольшой комнатке, успокаивал её.

- Для того, чтобы что-то начать, нужно что-то делать. Для того, чтобы не разучиться говорить, нужно говорить. Много говорить. Вслух. Говорить с самой собой – это сумасшествие. Я буду говорить с тобой. – Это было, как предупреждение собственному мужу, которого она хотела слышать, но не могла. – Возможно, если ты меня услышишь, ты тоже сможешь начать со мной разговаривать, раз письма пишешь. Думаешь, я сошла с ума? Вовсе нет. Я просто не хочу больше терять то, что так неожиданно вернулось.

Говорят, что человеку при рождении даётся очень много талантов и возможностей, только кто-то теряет свои таланты, как мелочь из кармана, не подбирая по пути. Кто-то пропускает возможности, отмахиваясь рукой и говоря: «Всё ещё будет». А кто-то цепляется за любой крючок, чтобы было. Вот и сейчас, когда Таня осознанно понимала, что такое потерять возможность говорить, она ни на секунду не задумывалась о том, что от этой возможности, которая внезапно вернулась, можно отмахнуться. Нет, от такой возможности снова вернуть себя, она просто не имела право отказываться.

- Если я когда-нибудь снова замолчу, то это будет навсегда. Я просто возьму и снова спрячусь в ракушку, как улитка. В свой домик. Но тогда меня не сможет услышать Никита? Сын не сможет услышать голос матери. Это же первое, что он услышал когда-то, и что теперь, я его этого смогу лишить. Нет, я не могу. Я же могу говорить. Меня не можешь услышать Ты. Андрей…

Таня неустанно ходила по комнате и просто разговаривала с мужем. Это было единственное спасение из мира, в котором все молчат. Мира, в котором всегда тихо, даже когда ветер обдувает лиственные деревья, они не шумят. Нет, в таком мире жить нельзя. Нормальному человеку жить нельзя. Она уже была нормальной. Считала себя нормальной. Нормальной, значит, такой как всё. Да, ей было и в самом деле всё равно, была она, такой как все, или какой-то особенной. Но, как и большинство людей, которые всю жизнь её окружали, она сейчас могла говорить. Пусть пока сама с собой, но она была готова и к другим разговорам. Ей нужно было высказаться.

Для того, чтобы передать человеку информацию не обязательно говорить, можно просто – подмигнуть, написать, промычать, кивнуть головой. Но, главное всё равно остаётся в словах. Для двух людей важно разговаривать. Даже для одного важно говорить. Так и для Тани сейчас важно было просто слушать свой голос.

Закрывая глаза в эту ночь, Татьяна хотела проснуться побыстрее, чтобы снова услышать себя. Слушать, как красиво звучит голос, и пусть это было не так, и голос её был ужасен и искажён фильтрами в ушах, и звучал намного писклявее, чем ей слышалось. Но, теперь она знала, что есть смысл просыпаться. В ней загорелись два скромных огонька, которые хотели говорить, и читать. Говорить с ним, и читать его.

* * *

Утром, Таня не спешила к компьютеру. Ей хотелось насладиться тем самым временем, которое дано ей просто так. Именно для того, чтобы просто жить. И прочувствовать эту жизнь надо было изнутри. Где-то за лёгкими, перед важным вдохом.

Она смотрела на часы, преследуя минутную стрелку глазами, как киллер, который должен убить не задумываясь. Хотя время подумать у неё было. И его было много. Сейчас она могла жить и следить за стрелками часов. А ещё совсем недавно она была мертва. Именно мертва. Просто легла и умерла, а теперь воскресла как Лазарь из Вифании. Просто встала и пошла. Человек, который пережил смерть, начинает узнавать цену жизни. У неё нет цены и смысла нет. У жизни есть то, что мы сами туда привносим. Как будто при рождении нам дали пустую обычную картонную коробку, и попросили заполнять. И как только заполнится эта коробка, обклеится наклейками, обмажется масляными красками, засыпется лентами и подарками, яркими моментами и нужными-не нужными людьми, добрыми и злыми поступками, то тогда коробка закроется, и придётся нести её до того, кто дал указания на её заполнение, чтобы показать результат. Кто-то успевает заполнить эту коробку быстро, кто-то собирает по частям, и всё делает медленно. Но у каждого свой срок на то чтобы насобирать в коробку вещей, дел, поступков, людей, эмоций, чувств. И, пусть говорят: «Почему он так рано ушёл?», «Почему ему на жизни столько лет отписано?». А может потому, что кто-то живёт медленно, а кто-то хочет всё успеть? Может быть, сроки своего ухода из жизни мы прописываем сами?

Открыв крышку нетбука, Таня уже по привычке зашла на сайт, где связывалась только с ним. Где жизнь через интернет теперь была не только с этим миром, но и с тем, который она никогда не видела.

«Ты снова начинаешь жить. Пока под моим наблюдением. Это, как новое реалити-шоу «Жизнь». Я не смеюсь, не издеваюсь, я просто хочу, чтобы ты вернулась. Ты пока не можешь быть здесь, где я. Я не хочу, чтобы ты вот так уходила не попрощавшись. Да, я тоже не прощался, но, когда уезжал в ту командировку, то мы в последний раз сказали друг другу «Пока». Ты поцеловала меня в волосы, и я улетел. Не знаю, правду говорят про женскую интуицию, но ты просила не уезжать. Просила остаться, ну её эту Прагу. Но, я не привык слушать такие глупые высказывания, хотя и был суеверный. Это только теперь понимаю, что нужно слушать тех, кого очень сильно любишь. Не всегда показывать, то слушаешь, но всегда слушать. Хотя бы прислушиваться.

Я когда сел в самолёт, то подумал: «Как здорово будет в Праге на семинаре, сколько новых людей, интересных лекций». Но, потом мне стало грустно. Я подумал о том, как бы здорово было, если бы ты была рядом. Просто полетела со мной. Но ты осталась дома, и слава всем святым. Ты должна была быть дома.

У меня были чудесные три дня в Чехии. Я вообще люблю эту страну. Она старая и брусчатая. Как Красная Площадь. Улыбнись. В гостях хорошо, а дома всё равно лучше. Дома можно лечь на свой старенький, но родной диван, накрыться пледом, выпить пива и посмотреть глупую передачу. Отвлечься. Я хотел домой. Позвонил тебе тогда, и сказал, что приеду через несколько дней, что мне хорошо, и что пока не хочу это «хорошо» отпускать от себя. Ты улыбалась в трубку. Я знаю, как ты улыбаешься молча. Ты шевелишь губами и приоткрываешь рот. Тогда ты улыбалась.

Я просто хотел сделать тебе сюрприз и приехать раньше. Не получилось… Сюрприз не вышел. Тебе позвонили и сказали, что меня нет. Самое страшное было потом. Прости меня, что я не смог уйти и сказать тебе «прощай». Просто, если бы я сказал такие слова, то я бы не смог улететь. Но, ведь у каждого есть судьба, и я в это верю. Да, я фаталист от части, я верю в судьбу. Значит это было написано, где-то по среди ладони. Где-то на одной из многочисленных линий. Прости, что не смог узнать эту линию. Не предугадал.

Для меня всегда только ты была всем. Безусловно, ты надоедала мне, и я тебе тоже, не спорь с этим. Мы раздражали друг друга. Бесили. Злили. Порой даже ненавидели. Но из этих частей и состоит весь пазл нашей совместной жизни. Если бы вышло так, что мы только и делали, что любили друг друга, то мы бы сошли с ума. Преждевременно сошли с ума. Нельзя только любить, в любви можно задохнуться. А нам с тобой просто необходимо было дышать. У нас был свой собственный запах кислорода.

Мне очень жаль, что я смог сделать так, что ты снова начала плакать. Но это надо. Это, как массаж для сердца умирающему от сердечного приступа. Тебе это надо. Ты, избавляешься от всего, что было в твоей жизни после меня. И, сейчас, когда ты живёшь без меня, но я всегда рядом – ты должна суметь просто пережить. Время не лечит, всё врут! Надо просто отпустить. Знаю, что не просто, но надо. И чем быстрее, ты начнёшь избавляться от ровно вырезанных кусочков картинки, тем быстрее ты соберёшь эту картину, и, повесив её в глубине сердца, освободишься, но не забудешь. Нельзя всё так просто забывать. Нужно помнить любую мелочь. Из мелочей собирается всё самое интересное, что в дальнейшем биографы назовут – жизнью.

Я, помню, когда ты впервые пришла к нам в гости. Да, моя мама тебя никогда не жаловала. Но, знаешь, однажды она сказала, что ты была лучшим дополнением к её сыну. Грубовато, но такова уж была моя мама. Спасибо тебе, что смогла с ней ужиться. Даже после того, когда она при первом знакомстве сказала: «Не на долго задержишься. Андрюше есть на ком жениться». Да, уж, мама бывала непредсказуемой. Но, родителей не выбирают.

А Нина… да, я её любил в школе. Любил до потери пульса, как говорят. Но, знаешь, вот именно такая любовь с годами и перерастает во что-то рутинное. После того, как мы закончили школу, я стал частично понимать, что я не хочу женится на Нине. Но, пока я не встретил ту девушку на которой захочу жениться, можно проводить время и с Ниной.

Просто мама была на столько впечатлительной, что, когда я стал встречаться с Ниной, она сразу же решила, что это моя судьба. Смешно, да, мама решила, что это моя судьба? А то, что нужно поинтересоваться у меня чего я хочу, она даже и не думала. А Нина была ребёнком. Мы все были тогда детьми, как наш Никитос, когда решил жить с Машей. Но это выбор каждого. Нина хотела, чтобы я был с ней, но этого не хотел я, я хотел быть с тобой, мама хотела, чтобы я был с Ниной, и всё так запутано. Это даже не треугольник, а параллелепипед какой-то.

Как представлю, что смог бы прожить без тебя, так сразу чёрное покрывало перед глазами. Так страшно становится. Везде темнота. А ты была ярким лучиком. Ты была моей женой. Человеком, ради которого стоит жить. И я тебя любил, люблю, и буду любить».

И он был прав. В каждом своём написанном слове, он передавал именно те мысли и замыслы, которые нужны были Тане. Почти каждая женщина, прожившая с мужем двадцать пять лет, думает, что такого просто невозможно услышать снова. Это можно было послушать в те годы, когда будущий муж ухаживал и ещё дарил цветы, но не сейчас. Но только с годами приходят такие слова. Слова, которые нужно носить где-то под сердцем, где хранится всё самое засекреченное.

- Если бы ты знал, как мне хочется сейчас с тобой поговорить. Просто сесть и поговорить. Посмотреть в твои чёрные глазища и разговаривать с ними. Чтобы вся комната была в твоих глазах. Но, чтобы не чёрная, а чтобы такая же нежная. Андрюша…как же ты мне нужен! Как же – Ты – Мне – нужен! – она шептала, но старалась перейти на полный голос, чтобы громче и громче. Чтобы слышно было не только ей и ему, но и стенам в этой квартире.

«Ты думаешь, этот твой массаж для сердца поможет? Думаешь, я просто так возьму, и стану жить без тебя? Я же снова живу под твоим наблюдением – хомячок, которого ты изучаешь. Интересно, так будет всегда? Ты даже после смерти будешь надо мной проводить опыты? Тебе это надо? Тебе что, там, на небе, не чем заняться? А на небо ли, попадают после смерти? Столько вопросов, которые можно тебе задать и получить ответы. Ведь миллионы учёных пытаются узнать, что происходит после смерти. А узнаю, только я одна. Наверное, это мне всё за то, что ты столько лет изучал меня, а теперь я изучаю тебя. Столько всего интересного.

Самое обидное, что мне казалось, что я тебя не знаю. Что зря я прожила с тобой двадцать пять лет. Оказывается не зря. Теперь я понимаю, что знала тебя. Пусть не всего, но знала. Я же не могла позволить знать тебя всего, это было бы не честно. Так нельзя. Нельзя требовать от любимого человека знать его полностью, это, как будто совершается какое-то изнасилование в законном браке. А ты меня знал всю. Ты меня втихаря, пока я не замечаю, насиловал.

И, да, я снова плачу. Но, знаешь, плачут же от того, что теряют человека, которого не хотят отпускать. Значит, это эгоизм? Я же не хочу тебя отпускать, именно поэтому и общаюсь с тобой. Ты не хочешь уходить, ведь так? Если бы хотел, то ты бы уже ушёл! Ну, скажи. Я ведь права? Знаю, что права! Значит, мне не зачем плакать? Но, наверное, это от обиды. Обидно, что ты просто взял и ушёл. Так же не честно! Андрюша, мне столько всего хочется тебе сказать! Столько всего! И, пусть я эгоистка, и пусть я пока не могу тебя отпустить. Мне вообще кажется, что я не смогу тебя отпустить. Как? Это, как на краю глубокой пропасти, взять и столкнуть тебя одним выдохом в твою сторону. Считаешь это честно?

Когда я тебя провожала в аэропорту, то ничего я не чувствовала. Женщины великие обманщицы, когда говорят, что чувствуют что-то, что интуиция. Просто они хотят оставить человека рядом. Не эгоизм ли? Да, что вообще можно чувствовать? Я никогда не верила этим экстрасенсам, которые твердили о том, что скоро конец света. Какой конец света? На дворе 21 век, а вы про конец света. Мы быстрее умрём от какой-нибудь радиации из Чернобыля или опытов учёных, чем от конца света. Это же надо понапридумывать. И все сидят по своим норам, как мыши и верят в Армагеддон. Такой бред!

Единственное, что я хотела в тот день, чтобы ты никуда не уезжал. Чтобы ты был рядом. Мне не хотелось везти тебя в аэропорт. Мне было лень. Может все кто утверждают о своём предчувствии, просто не знают, что такое «лень»? А я одна такая мудрая знаю? Но, это всё такие глупости.

Когда мы ехали в машине, ты что-то рассказывал о своём талантливом ученике. Который проводит исследования над людьми. Что он, якобы много читает, следит, отслеживает и исследует. Может это ты, в молодости? Не этот ли мальчик писал о «социальных сетях», которые меня и привели к тебе? Скажи, где бы мы ещё встретились, живой и неживой человек в интернете? Сказка! Но, эта сказка, какая та через-чур правдивая. Я же с тобой общаюсь. Интересно, много людей знает о том, что можно общаться с умершими по письмам?

Я тогда перед регистрацией поцеловала тебя в волосы. Они пахли лимоном. Шампунем твоим цитрусовым. Ты пошёл сдавать багаж. Помахал мне у входа и исчез за стеклянной дверью. Ушёл. Если бы я только знала, что навсегда уйдёшь, так я бы бежала за тобой до самой Праги. Я бы сбивала ноги, падала, отталкивала охрану, но бежала к тебе. Я бы тебя забрала. Если бы все люди на земле знали при каких условиях могут потерять дорогого им человека, так они никогда не позволили им исчезнуть. Снова, эгоизм…

Ты тогда улетел. Я проводила глазами твой самолёт и улыбнулась. Светило ярко солнце. Лето жарило. Я села в машину и уехала. Я так делала очень часто. Часто провожала тебя в аэропорт и наблюдала, когда взлетал твой лайнер. Потом садилась за руль, и возвращалась обратно домой. Не кололо у меня в тот день сердце, не падало в пятки, не колотилось, как сумасшедшее. Оно просто билось, как каждый день. Ежедневное биение сердца не нарушало ритма.

А потом ты позвонил и сказал, что приедешь позже. «Ну, хорошо» - подумала я. И всё. Больше я ничего не думала. Да, наверное, я улыбалась. И ты знаешь, когда я улыбаюсь, плачу, злюсь. Ты знал каждое мое настроение в подробностях, даже по телефону.

Мне, безумно нравятся эти глупые рассказы о том, что: «Я чувствовала что-то…», «Я видела это во сне…», «Это мне привиделось…». Бред! Как можно увидеть, что ты теряешь любимого, и продолжать после такого сна спать? Да, у меня бы сразу началась бессонница. Я бы жить не смогла с такими снами, с такими предчувствиями. Наверное, я какая-та нечувствительная, раз не сумела предугадать. Не настоящая я женщина. Может, твоя мама была права? Может, тебе и правда надо было на Нине жениться… Нет! Нет, и ещё раз нет! Я бы не смогла позволить тебе сломать жизнь.

Я тебе не рассказывала никогда, но видела я её, твою Нину, как-то. У неё дочка в нашем университете учится. Хорошая девочка. Интересная. А Нина сильно изменилась. Она стала грубой и неприятной. Хотя, может это она была только со мной так. Может же человек любить на протяжении всей жизни? Может, и она тебя до сих пор любит. Может же быть такое? Она дважды была замужем. Двое детей. Сама она потеряла зрение на нервной почве. Мало общается с людьми. Замкнутая. Хотя, она никогда и не была общительной. Но, всегда была красивой. В красоте, признаюсь, я ей уступала. Но, об этом я признаюсь только тебе.

Хотя мне кажется, что женщина красивая становится только после двадцати пяти лет. Только после этого возраста начинаешь меняться. Становишься женщиной, что ли. Хотя Нина была всегда красивой. А сейчас нет…каждому своё время, наверное.

Я не помню, кто был на твоих похоронах. Помню, что самые близкие, а кто именно не помню. Всё делали Никита и Маша. Я не могла жить, не то, что организовывать похороны. Смешно звучит – «организовать похороны». Это, как организовать свадьбу, юбилей, выпускной в школе. Как можно организовывать смерть? Зачем вообще нужно прощаться вот так, со всеми, когда ты лежишь уже бездыханный? Не проще уйти не слышно, тем более, когда твои близкие люди на грани сумасшедшего срыва?

Наверное, спасибо Маше. Она очень помогла. Я, не знаю, что у них будет с Никитой, и вообще, смогут они сохранить отношения, как мы с тобой, но одно я знаю точно – я очень хочу, чтобы наш с тобой сын был счастлив. Наверное, каждая мать хочет, чтобы её ребёнок был самым счастливым, но я этого хочу с какой-то удвоенной силой. Нет, даже утроенной. Чтобы рядом с Никитой хочу, была именно такая женщина, ради которой ему захочется жить. Это важно. Очень. Люди должны жить не только ради себя. У них должен быть рядом «кто-то». И этот «кто-то» должен быть самым нужным. У меня был ты. У Никиты пока есть Маша.

Мне кажется, он ещё у нас такой ребёнок. Что он даже представить себе не может, как это жить с кем-то, любить кого-то, верить кому-то. Но, потом вспоминаю, что мы были с тобой ещё моложе, и улыбнуться хочется. Такие глупые и молодые. Но, если сейчас я смотрю на человека, как на объект исследования, то раньше для меня всё было таким простым. Всё было легко и просто…Дети…

Когда мне сказали, что тебя нет. Что в аэропорту произошёл теракт, я не поверила. Ей-богу не поверила. Ведь я всегда считала, что это может произойти с кем угодно, только не с нами. Как мы сможем подорваться на гексогене, на бомбе какой-нибудь?! Этого не должно было произойти с тобой. Это, какая-та несправедливость. Но, если таких как ты было 89 человек. И каждый родственник погибшего, считал, что такое не могло произойти с его родным человеком. Наверное, мы слишком уверенно каждый день ходим по острию лезвия. И даже не задумываемся о том, что можем просто оступиться и…на две части…на всегда.

Тебя хоронили с закрытой крышкой. Не дали даже посмотреть. Нельзя. Ты был не таким, как обычно. Ты был…на две части. А мне всё равно было, и есть, как ты выглядишь. Я тебя не за это любила. Я очень сильно любила, и буду любить. Мы когда с тобой встретимся, ну там, на небе, то обязательно поговорим о нас.

Мы будем вместе».

Так трудно отпустить человека от своих мыслей. Можно высвободить свою руку из его руки, можно отвернуться и уйти, можно даже не говорить об этом человеке. Но никто и никогда не заставит тебя не думать о нём. Ты будешь обманывать, что-то придумывать на ходу, но обязательно вспоминать. А когда этот человек тебе ещё дорог на столько, что жизнь без него превращается в стопку ненужных чёрно-белых слайдов для диафильма. А эти слайды уже давно никому не нужны, у всех есть DVD. Тогда ты раскидываешь картинки по жизни, как по столу, и думаешь, думаешь. Кто-то же наделил нас возможностью думать, и сделал, видимо это не зря. А для чего-то.

Выключив компьютер, женщина встала со стула и подошла к окну. В последнее время это был единственный глазок в мир. Окно в пространство живых. Там было светло, ходили люди, возможно пахло морозным утром. А может днём. В декабре зима меняет запахи, всё больше и больше клоня людей в сон. Как летом в поле маков, так зимой в городе со снегом. Засыпаешь без причины.

Таня смотрела вдаль и видела пейзаж, который за последние десять лет стал совершенно другим. Раньше, вдали были видны высокие деревья заповедной зоны. Постоянно гуляли мамы с колясками и с животными. А теперь вокруг стояли высотки и нагло рассматривали чужие окна. Окна в окне. Это безумно красиво ночью, но безобразно скучно днём. Как будто кто-то норовит подсмотреть за тобой. Когда деревья заповедника стали вырубать, они с другими жильцами соседних домов, выходили с плакатами и боролись. Но правды так и не добились. Через несколько лет, вокруг их девятиэтажки красовались ещё четыре дома, и только небольшой кусочек парка остался под окнами.

Таня смотрела сверху вниз, и ей хотелось к людям. Очень. Ей казалось, что в тех, кто сейчас пробегает по парку, и живёт жизнь. Может она и была права. Ведь, только те, кто хоть к чему-то стремится, в тех и есть эта жизнь. Она как дрожжи засыпается в каждого человека, и заливается тёплой водой. А потом остаётся бродить. И пока человек учится, работает, общается, ест, видит, дышит, кричит, плачет, смеётся, любит, боится потерять или найти, ходит, понимает, тогда его дрожжи внутри него поднимаются всё выше и выше. Но, как только человек обрывается и уходит в себя, то вся сыпучая набухшая смесь тут же падает и прилипает ко дну кастрюли. И эту кастрюлю можно выбрасывать на помойку, вместе со всем прилипшим. Как ничтожна жизнь без собственно-придуманного смысла.

Таня рассматривала каждого живого человека. И, кажется, она была совсем такой же, как и они, те под окнами, но в ней чего-то всё-таки не хватало. Может, в её дрожжи забыли добавить тёплой воды, или поставить в тёплое место? Она и сама не знала, но ей хотелось в жизнь. Снова туда, где забываются мысли, потому, что их много и они разные. Обо всём.

Хлопая ресницами, женщина закрывала на мгновение день от себя. Она ставила невидимую стену между собой и светом за окном, который шёл неведомо откуда. Она как будто проверяла себя на прочность между светом и тенью, которая разделяла её от совершенно новой жизни, но с оттенком старого никогда не забывающегося прошлого. Без прошлого не было бы и будущего.

Совсем скоро должен был наступить Новый год. Раньше этот праздник казался самым сказочным. Сумасшедшее количество рекламы по телевизору с поздравлениями, звонки друзей и знакомых, подарки под ёлкой, которая пахнет ёлкой, а не пластмассой. Вокруг рассыпаны мандарины и мишура. Ждёшь эту заветную одну минуту, как чуда. Пьёшь шампанское с привкусом сожжённой бумаги, и радуешься. Тебе доставляет удовольствие, всё то, что происходит вокруг. И не важно, как холодно за окном, как жарко в доме. Неважно даже, что соседи всю ночь кричат и поют песни, ведь ты сегодня именно такой же сосед. Такой же шумный сосед. Это и есть новый год. А сейчас Татьяна даже и представить не могла, что в её жизнь войдёт не просто какой-то праздник, а сам новый год. Самый праздничный из праздничных. А в её голове сейчас не могла всплыть ни одна картинка, которая показывает праздник с ёлкой, с бенгальскими огнями и мандаринами. Этот праздник она пока не видела. Он просто проскальзывал между числами декабря и января. А она в эти дни всё так же продолжала существовать сама с собой.

В ушах резко раздался звонок, и хозяйка вздрогнула. Она не понимала, что это, поэтому всё ещё не отходила от окна. Но сильным напором чьей-то руки, звонок не прекращал работать. Таня медленно повернулась к выходу из комнаты, и только тогда осознала, что это звонят в её дверь. Между рёбер прошмыгнул холодок.

Подойдя к глазку входной двери, она стала присматриваться одним плохо видящим глазом. За дверью расплывался силуэт. Но, даже в мутной фигуре она смогла узнать сына. Это был Никита. Таня тут же стала расщёлкивать все замки. Потом медленно приоткрыла дверь, и, уже ближе разглядев сына, бросилась ему на шею. Она обвила руками его плечи, и стоя одной ногой на пороге дома, а второй свисая в подъезде на коврике, не могла оторваться от молодого человека.

- Мам, всё хорошо? – с неожиданной хрипотцой в голосе спросил широкоплечий, высокий парень.

-Угу… - протянула женщина, и прижалась ещё сильнее к холодной дублёнке сына. Ворс на воротнике щекотал её лицо, а от парня пахло улицей.

Стараясь не спугнуть объятья, Никита медленно переступил порог квартиры, и вместе с собой ввёл мать. По его щекам текли слёзы. Еле заметные, но такие горячие, что скатывались до выемки над губой, и чувствовалось, что они солёные. Его любимая женщина смогла хоть что-то сказать, она ему промычала через нос, но это уже слово. Это уже разговор. Он её понимал. Он покрепче прижал к себе мать и поцеловал в светлые редкие волосы. Они были чистыми. От матери пахло свежим. Она была переодета. В квартире пахло едой.

- Мам, ты готовила? – спросил Никита, и, вытирая одной рукой слёзы, чтобы не напугать прижавшуюся к нему женщину, второй рукой он продолжал держать её около себя.

- Угу. – Снова протянула Татьяна.

От какого-то небольшого прилива счастья в лёгкие, она не могла говорить. Как будто артерию, в которую поступает кислород, перекрыли. Женщина сделала один глубокий вдох, и замерла, слушая своё сердце. Оно колотилось, набирая обороты, всё сильнее и сильнее. Как двигатель, сердце живёт до того момента, пока не износится. Но, оно никогда не станет вечным. Никогда не будет работать по нашим правилам. Сердце само знает, как и когда ударить, чтобы было как можно громче слышно. Сейчас Татьяна слышала каждый удар молоточков о стенки окровавленного кулачка под левой грудью.

- Мам? Всё хорошо, да? – Никита взяв мать за плечи попытался заглянуть ей в глаза. Они были голубые, как и прежде. С широкими зрачками, потому, что в прихожей не был включён свет. Но, эти глаза были настолько умными, настолько всё слышащими, и понимающими, что по щеке парня покатилась слеза.

Высокий, сильный парень стоял и плакал. Это была его слабость. Слабость за то, что он так сильно любит. Когда любишь, плачешь не только от горя и печали, но ещё и от счастья. Того счастья, которое приносят только такие глаза. Глаза, которые могут слышать.

- Да… - прошептала Таня и подняла влажные глаза на сына. – Всё хорошо.

Сын крепко прижал её к своей широкой груди и, гладя волосы, беззвучно, но надрывно плакал. Он не сдерживая ни эмоций, ни слёз, просто позволял себе быть таким. Слабым, как в детстве, когда мама перевязывала ему ободранные коленки бинтом, и плакала вместе с ним за его боль. Когда-то родители переживают за нас, а потом настаёт такой день, что мы начинаем думать, как сделать так, чтобы родитель был счастлив. Чтобы он никогда не смог плакать, а только улыбался. И из-за этого мы плачем вместе.

- Какая же ты молодец. – Шептал он над её головой. – Ты можешь, да. Ты сильная. Папа бы тобой гордился.

- Я знаю, сынок… - прошептала Таня, и отошла от сына на шаг назад. – Ты раздевайся. Проходи. Я печенье сделала. – С полуулыбкой пригласила она его в собственный дом.

Пока сын снимал верхнюю одежду, женщина, как и раньше, по привычке побежала ставить чайник. Когда в их дом приходили гости, она всегда спешила первым делом напоить их чаем.

- Может ты голодный? – спросила она, выглядывая из кухни в прихожую.

- Нет, мам, я только недавно покушал.

Зайдя в кухню, Никита осторожно, чтобы не спугнуть вот эту живость матери, присел за стол, и стал ждать её ту, которая прожила с ним всю жизнь. Ту женщину, которая с детства запихивала насильно кашу, и поила молоком. Ту женщину, которая плакала над каждой его неудачей и радовалась каждой победе, как своей. Он вспоминал мать, которая, ни смотря ни на что принимала своего ребёнка, и ждала. Даже когда в четырнадцать лет его забрали в милицию за поджог чужого гаража. Тогда даже отец, единственный человек на кого ровнялся сын, отвернулся и сказал, что мужчина сам должен выкручиваться из ситуации. Только мать, бегала по всем кабинетам и просила его отдать. И только благодаря ей, он смог стать настоящим человеком. Человеком, которым можно гордиться.

Он наблюдал, как эта маленькая, хрупкая женщина суетилась у стола и расставляла то печенье, то варенье, то сгущёнку, как он и любил в детстве. Значит она помнила. Родители это единственные люди, которые помнят, что ты любил в детстве, и даже, когда ты уже перестаёшь это любить, они всё равно готовят тебе именно это. А не съесть, это уже неуважение.

Татьяна села напротив и стала наблюдать, как её любимый и единственный сын берёт ею приготовленное овсяное печенье, макает в сгущёнку и запивает всё горячим чаем с лимоном. Как в детстве. Иногда, возвращаясь в детство, начинаешь понимать, что остаться в нём тебе никто не даст.

- Как ты себя чувствуешь? – он смотрел пристально в её голубые глаза и ждал, что они заблестят, но они всё ещё оставались всё теми же тусклыми и неживыми.

- Не плохо. Только спина болит. Очень.

- Может мазь какую-нибудь? – с волнением в голосе спрашивал Никита.

- Нет. Само пройдёт. Вылечусь. – Отмахнулась она рукой. – Ты кушай, кушай.

- Мам… - он со страхом стал спрашивать. – Как у тебя это получилось? – Никита боялся, что мать снова сможет замкнуться в себе, но то, что он сейчас видел, его удивляло. Человек, который пять месяцев вообще ни с кем не разговаривал, вдруг ожил.

- Это всё папа… - прошептала Таня, и опустила глаза в стол. – Если бы не он я бы не вышла из всего этого кошмара.

- Как? – он не верил. Не понимал. Пока не мог даже представить, что она говорит адекватные вещи.

- Не спрашивай. – Она знала, что он не поверит. – Мы просто общаемся.

Никита отставил от себя глубокую высокую белую кружку в сторону и стал пристально, ещё пристальней смотреть на мать. Он пытался понять, что она сейчас в своём уме. Что она может всё взвесить и сказать именно то, что хочет сказать.

- Мам… - стал он осторожно спрашивать.

- Нет, Никит, всё, правда, хорошо. Ты только не пугайся. Не надо. Я сама ушла в это состояние, и сама выйду. – Таня подняла голову и снова посмотрела своими умными взрослыми глазами, которые дали понять, что она и в своём уме, и в своей памяти.

Он не мог не верить той женщине, которая дала ему веру, которая научила его доверять. А ему достаточно было и этого. Никита смотрел в глаза, и ему приходилось верить, он хотел этого. Он верил.

- Я боюсь за тебя. – Поднося кружку к губам, шептал он. Пар поднимался над его тёмными глазами, и получалась дымка. Смог от чая.

- Не бойся, сынок. Самое страшное я смогла пережить. Я смогла понять, что у меня есть ты. Что мне есть ради чего жить. Теперь я хочу жить. – Она на секунду остановилась, а потом продолжила, опустив глаза в пол.- Я очень сильно любила твоего отца. Любовь, она, наверное, проверяется годами и испытаниями. Я пережила и годы, и испытания, и этого мне теперь достаточно, чтобы понять, как сильно он мне был дорог. Как я смогла привязаться к этому, когда-то для меня чужому человеку. Наверное, если бы он сейчас был с нами, я бы этого не ценила. Но, оставив нас, он стал ещё ближе, ещё дороже. Говорят же, что всё в жизни нам даётся для чего-то. Вот, и потеряв Андрея, я поняла, что он был самым любимым, самым дорогим. С человеком нужно прожить жизнь, чтобы в это поверить. Жаль, что мы не сможем состариться вместе… очень жаль. – Таня медленно подняла ресницы и посмотрела на сына, который точным зеркальным отражением напоминал её мужа в молодости. – Если бы мы только знали, что любовь это всё то, что мы носим в себе до последних дней. Это и воспоминания, и радость и боль. Это всё и понимается под этим словом. Любовь, значит – ценить кого-то. А ценим мы всё только после того, когда безвозвратно теряем. Я больше никого и никогда не хочу терять. Никого. Даже себя. Потерять себя это страшно. Страшно жить в состоянии неведенья. Не ведать ни себя, ни окружающий мир. Даже не понимать ничего. А сейчас я понимаю. Сейчас я знаю, все, что я храню в сердце и есть то, что я кому-то когда-то должна была отдать, или ещё отдам. Сейчас бы отдала Андрею всё. Всё что у меня есть. Как жаль, что это не приходит к нам тогда, когда мы имеем. Потеряв всё, это уже не нужно. Ни понимание, ни слова, ни чувства. Ничего уже не нужно. Остаётся только заново всё собирать, как бисер, который высыпался в ворсистый ковёр. – Таня взялась за переносицу, чтобы не заплакать, и опустила голову вниз. Растрёпанные волосы спрятали её от сына.

- Мамочка… - Никита отставил чашку с чаем и тут же привстал, чтобы сесть на колени перед матерью. – Ты же должна жить. Должна. Папу не вернёшь. Мы его любили. Очень любили. Вспомни, сколько людей пришло на похороны, все его друзья, студенты. Я бы сам ушёл вместо него…

- Не говори так! – оборвала его Таня, и, заправив нитки-волосы за уши, посмотрела на маленького мальчика, которого так охраняла всю жизнь, как коршун своих птенцов. – Родители не имеют права переживать своих детей.

- Прости. – Он склонил голову на колени матери и потерся волосами. – Я за тебя так переживаю. Ты же у меня одна дорогая осталась. Важная самая.

Таня смотрела в стену напротив и гладила на ощупь густые волосы сына. Они были мягкие. Такие волосы были только у Андрея. Всё-таки женщина должна рожать от того, кого любит, чтобы воспоминания существовали подольше. Чтобы гладить вот такие волосы и любить их всем сердцем.

- Как Маша? – опомнилась мать.

- Маша? – Никита поднял голову и наивными детскими глазами посмотрел на маму. – Хорошо. Переживает за тебя, тоже. Спрашивает как ты.

- Почему не приезжает? – в её глазах появилась строгость, но она так и не посмотрела на сына.

- Ты же сама не хотела, чтобы она приезжала. – тихо-тихо ответил сын.

- Я? – удивилась женщина. Опустив голову, она не могла поверить, что он говорит правду.

- Да. Ты не помнишь? Когда папу похоронили, мы приезжали к тебе. Ты сказала, что не хочешь никого видеть. Что Маша надолго не задержится, что мне есть на ком жениться. Ты говорила, что папу никто не пришел хоронить, кто его любил. А пришли все. Пришли его друзья, родственники, соседи, студенты, даже женщина какая-та, Нина, кажется. Ты кричала и плакала только. – Он сам не мог поверить, что всего этого его мать не помнит.

- Я была не в себе. – Прошептала она, касаясь пальцами губ. – Я не могла этого говорить. Я не помню. – Она и в самом деле ничего не помнила. Она наговорила девушке своего сына, то, что когда-то услышала от собственной свекрови. Как? Как она могла такое сказать? Она не помнит похорон, ей казалось, что и правда никто не пришёл. Никто не пришёл попрощаться. В каком же она состоянии была тогда, что она не может теперь даже восстановить картину происходящего в тот день. Что же с ней тогда творилось – помутнение разума, временно умерла память. Что?

- Мам, мы понимаем, что это стресс. Что тебе тяжело было. Мы, правда, всё понимаем. – Голос Никиты был таким робким, он как будто оправдывал мать, он её ни в чём не винил.

- Пусть Маша придёт. Я хочу видеть Машу. – Прошептала Татьяна и закрыла глаза. Ей было так стыдно. Она остро чувствовала этот стыд. Это были те самые слова, за которые она недолюбливала свекровь. Именно из-за этого у них испортились отношения. А она никогда не хотела, чтобы их отношения с невесткой испортились, не успев начаться. – Хочу, чтобы Маша пришла.

- Хорошо, мам, я попрошу её прийти. – Прошептал Никита, и поцеловал руку матери.

Они ещё долго сидели в положении сидящей матери и сына склонившего голову на колени самому родному человеку. Никита был счастлив от того, что его мама возвращается. Что теперь можно слышать её голос, можно разговаривать с ней, можно попросить у неё совета. Это была единственная женщина, у которой он просил советы. Даже Маша, его будущая жена не удостоилась привилегии знать о нём всё.

Тани же хотелось понять – почему? Почему она ничего не помнит, почему она говорила именно эти слова, ведь она врала? Почему она врала? Как вообще она могла обидеть эту милую девушку Машу, которая никогда даже слова против неё и её мужа не говорила. Она просто любила их сына. Как же ей хотелось извиниться. У людей редко возникает желание попросить прощения, но сейчас Таня хотела сделать именно это. Ей нужно было это прощение. И это был ещё один шаг к восстановлению себя.

После того, как она закрыла входную дверь за сыном, она прислонилась спиной к стене и сползла до пола. Сейчас, осознание того, что она и в самом деле понемногу сходила с ума, напугало её до дрожи в пальцах. Мелкой дрожью пробивало всё тело.

- Я могла сойти с ума. Просто взять и лишится возможности думать, видеть, слышать… Как же это всё страшно. Как же не должно быть такого. Я могла стать овощем, холодцом, жижей…Господи…ты меня спас. Андрей, ты меня спас. Своим умением копать большим экскаваторным ковшом в головах людей, ты смог зацепить какой-то нерв у меня в сознании, который и не дал мне уйти в себя. Я не могла бы просто взять и уйти… Нет…не смогла бы…Это была бы мгновенная смерть, как воздух в вену. Ты, наверное, знал, когда нужно бросить спасательный круг, чтобы поймать меня. Как же я могла всё это не заметить. Я спала. Крепко спала, и не слышала. А может это и есть смерть?

Таня обхватила голову руками, зажав между локтей, и заплакала. Слёзы не стекали по лицу, а сразу падали на серый кафель, разбрызгиваясь в стороны. Как же было легко терять слёзы, которые дарили свободу. Они как будто выскребались из лёгких, как ненужные вещи с чердака старых домов. Сейчас находясь в здоровом уме, который разделяет всё «до» и «после», она могла просто плакать, как делала это раньше, до дня её смерти на время.

Начиналась новая жизнь. И для того, чтобы полноценно занять своё место под огромным солнцем, где помещаются все, нужно было просто стать сильнее. Ведь люди каждый день выходя из собственных домов, просто становятся чуть-чуть сильнее, чем есть на самом деле. Именно поэтому и живут. И ей хотелось жить.

Дни теперь становились длиннее, а ночи спокойнее. Таня могла засыпать без слёз и без ноющей боли в спине. Хотя вставая с кровати, всё ещё держалась за спину. Каждое утро она пекла печенье. Традиция должна была существовать не только для всех, но и для неё одной.

* * *

«Ты не всесильная, чтобы знать всё про всех. Да, и я рассказать всего не могу. Просто не могу. Ты знаешь то, что нужно знать. Ведь каждому воздаётся по его вере. Ты веришь в меня, и я у тебя есть. Кто-то верит в молекулу водорода, и она у него есть. Главное верить.

Знаешь, а любовь она не такая простая по составу, как думается. Это даже по серьёзнее борща будет, в котором замешивается всё. В любовь добавляются какие-то особенные приправы, что-то подсыпается с востока, что-то с запада, что-то с неба. Наверное, ты права, существует любовь, которая длится всю жизнь. Может и Нина меня любила. Но это всё от того, что она не была со мной. Ведь всё проверяется совместным бытом. Пожили бы мы с ней, и любовь бы сразу улетела, как пар от кофе, и запах бы пропал.

А у каждого же человека любовь разная. У кого-то она стеклянная, у кого-то пластмассовая, у кого-то она пахнет матэ по утрам, у кого-то свинцом и бумагой. Все совершенно по-разному её чувствуют. Двух одинаковых любовей не бывает. Даже мы с тобой совершенно по-разному смотрели друг на друга. Любили и были любимы совершенно не одинаково. И это было хорошо. Мы знали, что в случае чего у каждого свои обезболивающие таблетки от этой самой любви. Но мы же смогли пронести эту любовь на руках, иногда сдавливая её горло, иногда отпуская на все четыре стороны. А Нина… да, на кой она мне нужна была, даже со своей красотой. Не в красоте счастье. Как говорила моя бабушка: «С лица воду не пить». Хотя, я, как и любой полноценный мужчина, хотел, чтобы рядом была такая женщина, чтобы все завидовали. И завидовали ведь. Но, в семье люди преображаются. Они становятся частью друг друга. А самая высшая точка наслаждения, когда, эти два человека ещё и думают одинаково.

Ты говоришь, что остаться без любимого человека и пытаться его вернуть – это эгоизм. Ты не права. Это вовсе не эгоизм, это страх остаться одной. Мы же собирались всю жизнь прожить вместе, а тут меня не стало, и ты совсем потерялась, и в себе, и в окружающих. Не бойся. Даже, если ты будешь идти на тонких шпильках и случайно зацепишься о бордюр, я подхвачу тебя. Ты не упадёшь, я успею подхватить.

Я же не могу тебя пока оставить одну. Когда ты сможешь обходится без меня, то я уйду, обещаю тебе. Закончатся письма, и я уйду. Ты уже почти собралась с силами на последний рывок, чтобы добежать не до финиша, а до старта, чтобы начать что-то совершенно новое. Чтобы листать книгу с чистыми листами и заполнять листы своими буквами и «препинаками», ты же безумно любила писать. Начни писать. Вернись в преподавательство, тебя там ждут.

Как бы уверенно мы не ходили по жизни, мы всегда чего-то боимся. И чаще не за себя, а за самых дорогих. Иногда страшно от того, что делая шаг на этом острие лезвия, мы не замечаем, как от куда-то с севера дует лёгкий морозный ветерок и нас - больше нет. На две части… навсегда. Быть может, есть какой-то другой путь не по лезвию, а по шиферу, или по брусчатке. Чтобы не больно уходить. Хотя с лезвием мгновеннее.

Я всегда был из тех людей, которые верили в то, что жизнь дана одна, и её мы проживаем как хотим, только под чьим-то присмотром. Я не знаю, кто за мной присматривал, но видимо отвлёкся в ненужный момент. У каждого же есть право на ошибку, а у тех, кто за нами следит этого права нет. Вот так и получается, что отдыхать нашим создателям-спасителям нельзя. А может, всё предрешено? Я не знаю… у каждого свой какой-то особенный путь. Я прошёл свой путь достойно. У меня осталась прекрасная жена, и замечательный сын. Жаль только то, что я не смогу побыть рядом с детьми нашего Никиты. Нашими с тобой внуками. Представляешь, нас бы называли «дедушка» и «бабушка». Смешно, правда?

Я очень хочу, чтобы вы там, оставшиеся были счастливы. Вы именно для этого и остались на земле. Когда мы ещё там побываем. Ведь дальше будет что-то другое, новое, но совсем не то, что было в прошлый раз. Ты уже не будешь Таней Штурмовой, а я Андреем Штурмовым и у нас не появится Никита. Всё будет совсем по-другому. Может, мы станем какими-нибудь австрийскими учёными, которые придумают эликсир молодости, а может, разработаем в Китае терминатора невысокого, чтобы китайцы не боялись. Но, представляешь, мы и знать не будем, даже догадываться, что когда-то в прошлой жизни мы были вместе. И это самое обидное, что люди забывают своё прошлое.

Очень, очень тебя прошу, когда мы встретимся в следующей жизни, давай снова поженимся?».

Это было первое, что Таня сделала, когда проснулась рано утром. Она прочитала письмо от мужа. Это раннее послание вместо чая или кофе, бодрило её на весь день. Грань сумасшествия отходила всё дальше и дальше от Тани, всё яснее и яснее, она видела перспективу своей жизни. Ей нужно было действовать. Не сидеть и ждать, а действовать. Ведь вот так каждый день просыпаться, видеть солнце, бродить по квартире, под вечер задвигать шторы, и засыпать, был не выход. Вяло тянущиеся цепочка бесполезных событий, могла ползти до конца дней, которые каждый вечер сокращались ровно на сутки.

Раньше Татьяна терпеть не могла, просто не выносила, когда жизнь тянется. Ей нужно было всё, и сразу. А теперь, когда она стала прикована к собственной квартире, как Прометей к горе. И у обоих кто-то, что-то вырывал живого из тела. Душу наружу выворачивал, и от боли всё разрывалось на две части. Но, в отличии от античного героя Таня могла прекратить это разрывание на части. Она могла просто сказать сама себе «стоп», и пойти дальше. Дальше жить.

Над этими письмами от мужа она сидела по несколько часов. Будто выжидая какого-то хода. Какого-то мгновения, которое заставит остановиться, чтобы начать всё снова и заново. И, вот, кажется благодаря собственному мужу она вышла из того глубокого состояния, которое её убивало, теперь она видела смысл в том, что всю жизнь переписываться с умершим, но любимым, она не сможет. Он в любом случае хочет, чтобы у его жены была собственная жизнь, со своими интересами. Надо просто начать жизнь без него.

- Как без тебя быть, когда не хочется без тебя, а с тобой не получается? – прошептала Таня разговаривая с экраном нетбука. – Сам уйдёшь, или мне придётся просить? Но, как я смогу с тобой расстаться, как? Через себя переступить и отпустить. Но, это последняя возможность общаться, быть с тобой. А исчезнет она, исчезнешь и ты. И сколько мне ещё жить без тебя? Я как представлю, что снова жить одной, мне холодно становится. Без слов твоих холодно, без глаз, без губ, улыбки, привычек, ухмылок, без тебя просто.

Таня резко дёрнулась, как и вчера, услышав звонок в дверь. Это была Маша. Таня точно была в этом уверенна. Это была девочка, которая должна была ещё совсем недавно стать женой её сына. Ей обязательно надо было извинится перед ней. Таня была просто обязана попросить прощения. Просто за то, что она так и не смогла вспомнить то, что говорила, что могла такое сказать.

- Маша?! – не проверяя в глазок, кто пришёл, Таня распахнула дверь и впустила в квартиру холодный декабрь.

На коврике у двери, стояла невысокая стройная девочка с большими голубыми глазами, и виновато, поджав губы, смотрела на будущею свекровь.

- Здравствуйте. – Прошептала девушка.

- Машенька, проходи. – Пригласила хозяйка и стала помогать ей, тут же не закрывая дверь, стягивать шубу. – Замёрзла, наверно?

- Да, там холодно, по-зимнему как-то, - улыбнулась девочка. Она стояла посреди прихожей и ждала дальнейших указаний.

- Ты проходи, проходи, - стала провожать её на кухню Таня. – Чай, кофе? – она как пчёлка у цветка, крутилась около девочки, стараясь угодить, или просто наладить отношения.

- Да, нет, я на работу…давайте чаю. – Маше было ужасно некомфортно чувствовать себя рядом с тем человеком, который был против свадьбы с ней. Но, в силу характера, а Маша характером сильным не обладала от природы, она просто согласилась на разговор. – Мне Никита сказал, что вы хотите со мной поговорить. – пропищала она, испуганным голоском.

- Да, Машенька, хочу. Ты присаживайся, присаживайся. – Указала она на стул у окна. А сама стала заваривать чай. – Ты с сахаром? – повернулась она к девочке.

- Угу, - помахала Маша головой в знак согласия, и её светлые вьющиеся волосы разлетелись по плечам. Уличный румянец не сходил с её щечек, и благодаря ему она выглядела ещё моложе, чем была на самом деле, куклой с румянами.

Руки у Татьяны тряслись, и она, разливая чай на стол, и ставя кружки, тут же вытирала полотенцем висевшем на плече. Таня села напротив и прижав ладони к своей чашке с чаем, стала их греть. Хотя трясло её совсем не от холода, а от жуткого волнения.

- Машенька, - протянула Таня не поднимая глаз, а рассматривая, как по верху кружки плавают листья чая. – Я хотела извинится перед тобой. Не знаю, простишь ты меня или нет, но то, что я тебе наговорила, я сделала это не нарочно. Я не хотела всё это говорить. Хочешь верь, хочешь не верь, но я и в самом деле не помню всего. Я не помню ничего, после того, как мне сказали, что Андрея больше нет. Я жить перестала. Не помню… - Таня запустила в волосы ладонь и вцепилась в корни волос так, что казалось, стоит ей убрать пальцы, и на ней останется клок волос. – Я не хотела тебе всего этого говорить, не хотела. Как же больно я тебе сделала. Как же больно. – Она корила себя и в сердцах ненавидела.

- Прекратите. – Маша испугалась и даже не успев дотронуться до чашки с чаем, тут же её отставила. Она протянула руку, чтобы коснуться волос женщины, но тут же одёрнулась от страха. Она не знала, что можно ожидать от Тани, что она сделает, что скажет. В этот момент она пожалела, что рядом не было Никиты, она просила его поехать с ней, но у него была работа.

- Нет, нет, Машенька, я, правда, перед тобой виновата. Сорвалось. Что-то в подсознании живёт, как бы сказал Андрюша. – Через слёзы говорила она. Глаза медленно опухали и становились красными. Нос стал слабым и мокрым, приходилось постоянно делать глубокий вдох, чтобы ничего не потекло. – Так говорила моя свекровь когда-то, я не знаю, почему у меня так вышло, почему я это сказала. Может быть это страх, или защита. НЕ-ЗНА-Ю! Знаю только одно, что я виновата перед тобой за эти слова. У Никиты кроме тебя никого нет, правда. – Таня склонила голову над чаем, и в тёмно-коричневую лужицу кипятка упало пара капель солёной воды.

- Татьяна Владимировна, я не держу зла на вас, я прекрасно понимаю, что это было тяжело…потерять любимого мужчину очень тяжело. Я даже представить не могу, чтобы со мной было, если бы Никиты не стало. Я бы просто, наверное, легла и умерла. Вы в тот момент ничего не могли контролировать. Вам было тяжело…морально. Я понимаю. Не извиняйтесь, ради бога. Я всё простила. – Девушка подвинулась вместе со стулом ближе к Тани и зажала её холодную ладонь между своих тёплых ладошек. Это было прощение, а может быть примирение. Но, эта девушка даже и не думала держать зла на Таню. Она прекрасно понимала, что потерять дорого человека это нелегко, хотя сама никого и не теряла, но она верила. А себе говорила, что знает.

Эти две женщины были на тонкой волне друг с другом. У них был одинаковый вкус на мужчин. Они любили одних и тех же мужчин. И ни одна из них не готова была бы потерять этого мужчину, потому, что безумно любила.

Вытирая слёзы рукавом кофты, Таня стала приходить в себя. Ей нельзя было раскисать ещё больше. Она и так уже напугала эту милую девочку.

- Как свадьба. Думаете? – вдруг спросила Таня и, выпустив руку из ладоней Маши, взяла кружку с чаем и поднесла к губам, остужая его своим воздухом.

- Мы… - Маша резко оборвала голос и стала откашливаться, как будто что-то мешало ей сказать, понижая тембр. – Мы, хотим, чтобы эта свадьба нужна была всем. Мы хотим, чтобы вы тоже на ней были. – На щеках молодой девушки появился лёгкий румянец от смущения.

- Вы меня ждёте? – улыбнулась Таня.

- Да… - всё также робко говорила девушка.

- Я, вот, скоро уже. Немного осталось. – Прошептала женщина и вытерла последние слёзы с лица свободной рукой, а во второй продолжала держать кружку с чаем. – Я постараюсь, честно… - сбивалась Таня.

- Вы не спешите. Мы готовы подождать ещё. – Маша водила указательным пальцем по краю кружки и смотрела на дно. Они и вправду готовы были подождать с этой свадьбой, они и так слишком долго ждали. И все прекрасно понимали, что эта трагедия, что это нужно пережить, что одним днём спокойствие не приходит, но, как же всё-таки они хотели создать свою семью. Именно по этому, в глазах Маши можно было прочитать беспокойство.

- Нет, нет, нет, хватит вам уже ждать. Вот пройдут праздники и надо. Свадьба нужна, обязательно. Чтобы было, что детям предъявить, - попыталась пошутить Таня. – И так была где-то далеко от вас всё это время, а вы боялись. Нет…пора уже выходить… выходить пора… - шептала, сбиваясь на паузы Татьяна.

Маша только сидела и улыбалась. Она ничего не могла сказать, боялась. Видя Таню после похорон, она стала её бояться, хотя и понимала, что нужно принимать её такой, какая она есть, это же мать её любимого человека. Её в любом случае придётся называть «мамой», и обращаться на «вы».

- Ты только береги моего мальчика, - продолжила Таня, - он же у меня такой ещё…маленький. – Она смахнула с лица слезу и проглотила подкатившуюся слюну к горлу.

- Ничего себе маленький, 120 килограммов. – улыбнулась Маша.

- Хм, - у Тани искренне получилось ответить девушке улыбкой, - для меня он всегда будет маленьким. Как и твой ребёнок когда-нибудь. Я бы очень хотела, чтобы у вас был ребёнок.

Маша опустила глаза и ничего не ответила, лишь посмотрела на ручные часы.

- Мне пора уже, Татьяна Владимировна, рада была вас повидать, выздоравливайте. Мы будем вас ждать в полном порядке. – Улыбнулась девушка и поспешила собираться. – Вы извините, что я ненадолго, просто работы очень много.

- Эх, эта работа… - выдохнула Таня. – Это же не самое главное. Важно быть всегда с теми кого любишь. – провожая Машу, тихо говорила Таня.

И она была права. Теперь-то она понимала, что такое жизнь, и с чем её подавать. Теперь, с возрастом, она понимала, что самое ценное, а что второстепенное в этой жизни. И если бы у неё была возможность вернуть всё назад, то она обязательно больше времени стала проводить семье. Семья – это, когда хочется вернуться домой.

Закрыв дверь за Машей, Таня впустила в комнату запах зимы. Такой необычный запах, как в детстве, или в ранней молодости, когда зима была самым сказочным временем года. А теперь всё изменилось. Теперь все времена года стали одинаковыми. Не имело значение, что там за окном – снег, дождь или солнце, всё одинаково. Но, как не крути всё равно, ещё с детства у нас в сердцах остаётся запах, по которому мы точно определяем какое время года в мире. Тут не надо никаких календарей с датами и числами. Всё предельно ясно – так пахнет…

Вернувшись в комнату с компьютером, Таня подвигала мышкой, чтобы вывести его из сонного режима. Экран тут же загорелся. Присев на стул, и откинув спину назад, она принялась отвечать мужу:

«Я совершила самую большую глупость в своей жизни. Одну из самых больших глупостей. Я обидела девочку, которую не имела права обижать. Но, она меня простила. Маша смогла меня простить. Знаешь, я ей сказала то, что твоя мама говорила мне. Как же мне противно теперь находится с самой собой в одной комнате. Даже не из-за слов, а из-за того, что как-то это вырвалось. Наверное, это от того, что я так долго терпела, и сказала это ради того, чтобы оградить сына от потери. Я боялась его потерять. Я не знаю, почему я это сказала. А самое страшное, что я этого просто не помню. Как будто в тот момент меня выключили, перезагрузили, а потом снова включили в безопасном режиме работать. И я всё забыла, что было, даже вспомнить не могу.

Никита сказал, что на твоих похоронах было очень много людей. Этого я тоже не помню. Это и есть, наверное, состояние убитой горем. Мне было плохо тогда, как будто при страшной лихорадке заставить работать человека. Вот именно так я себя и чувствовала – отвратительно. И между тем, я ничего не помню – ни людей, ни их слов, ни их глаз. Как в тумане всё. Нина была… Я уже и не сомневаюсь, что она тебя любила. Знаешь, я даже не ревную. Ни сколечко. И не потому, что, сейчас ты никому уже не достанешься, а потому, что ты был достоин этой любви. Каждый достоин чтобы его любили, и это же не значит, что ты обязательно должен был отвечать на все эти любови. Ты мог быть только благодарен за их тепло и нежность.

Какая к чёрту ревность! Теперь я понимаю, что ревность – это страшно. Нельзя ей удержать, остановить. Она только больше портит отношения, если они пошатываются, как молочный зуб. И ревность, как ниточка обвивает этот резец, завязывает петлю. Второй конец нити пускает кому-нибудь в руку, или закрепляется за дверь, и…резко вырывается. Иногда с кровью. Это не так больно, но всегда неприятно, что какая-та ниточка вырвала зуб.

Как можно ревновать за то, что тебя кто-то ещё любит? Да, пусть любит на здоровье! Это всё какая-та эгоистическая зависть гложет и разъедает, как лак для ногтей ацетоном. И не надо много ацетона, чтобы вся краска сползла. Не обязательно. Хватит и пары капель для того, чтобы всё снять. Так и этот жуткий эгоизм.

А Маша хорошая девочка. Я не знаю, какие у них отношения с Никитой, но ко мне она отнеслась, как к близкому человеку, несмотря на мою затуманенную глупость. Она понимает меня. Ну, или хотя бы делает вид, что понимает, что не особо важно, когда разделяется. Ведь нам всем нужен вид того, что к нам хорошо относятся, как происходит на самом деле, не имеет особого значения.

Они хотят свадьбу. Давно хотят. Ещё ты должен был на ней погулять, но не получилось. Теперь ждут, когда я стану прежней. Но, прежней-то я всё равно не стану, уже не выйдет. Как-то жизнь меня покидала из стороны в сторону, как в барабане стиральной машины, так теперь не особо и хочется возвращаться туда, от куда пришла. Но, на свадьбе я буду одна. Без тебя, это точно. Обидно. Обидно то, что ты так ждал этого дня, но пропустишь. Но, я-то знаю, что ты всегда будешь рядом, чтобы не произошло с нами. Чтобы с нами не случилось.

Страшно, что у нашего с тобой внука или внучки не будет такого замечательного дедушки. Но, я обязательно буду рассказывать, какой ты был хороший человек. Но все фотографии и рассказы не заменят одного твоего участия во взрослении этого малыша. Это же так сказочно растить поколение, которое принадлежит твоему сыну. Как матрёшки складываемся душа в душу.

А я всё-таки решусь. Я должна снова начать жить. Я вернусь на работу. Займусь собой. Напишу книгу. Выйду на улицу…Нет! Сначала я выйду на улицу, а потом всё остальное. Зато теперь я знаю, что такое счастье. Счастье – это, когда все рядом. Все живы и здоровы. И пусть тебя сейчас нет, зато ты глубже, ты всегда со мной, под сердцем. И в памяти. А в памяти – навсегда.

Я не хочу, чтобы ты вот так взял и ушёл. Но, если ты совсем не покинешь меня, то я точно сойду с ума. Это же пытка переписываться с человеком, которого никогда не увидишь. Ждать письма от тебя заходя в интернет, отправлять ответ. Жить рядом с тобой через сеть и не смочь прийти. Мурашки по телу. Хотя мне уже не страшно стать сумасшедшей, я столько пережила, что слёзные рецепторы теперь существуют своей собственной жизнью, а то что я выплакала за последнее время, этим можно затопить какой-нибудь средненький городишка с численностью под сто тысяч человек. Может, я и преувеличиваю, но так кажется мне. А я живу своей собственной верой, я верю в тебя.

Если в следующей жизни так случится, что мы станем недосягаемы друг для друга, то я всё равно что-нибудь придумаю, чтобы найти тебя. Я проколю щёку так, чтобы в ней осталась дырка, а в следующей жизни это будет моим родимым пятном. И смотря в зеркало, я буду каждый день видеть это пятно и знать, что у меня есть цель найти кого-то. А этот кто-то будешь ты. Правда, пока понятия не имею, как я смогу об этом вспомнить. Но, когда сильно любишь, то вспомнишь и не такое. Для меня не будет существовать преград. Никаких.

Знаешь, а я поняла, зачем я тебе писала. Я бы просто сама не выкарабкалась, а ты спас. Ты вытащил меня из этой ямы, в которую я целенаправленно летела, расправив руки. Просто кто-то выходит из этой ямы сам, а кому-то нужна помощь. У меня был ты. И есть. И останешься. Спасибо тебе.

Оказывается, я так хорошо знала твою жизнь, что просто существовала тобой, живя рядом. Мы были целым. Наверное, правильно говорят, что существуют две половинки, которые соединившись становятся целым. Не знаю, насколько целым мы стали, но мы точно были теми самыми половинками, которые идеально влепились друг в друга, как пластилиновые. Ты был моим ребром, что ли. Люблю тебя.

И, вот сколько бы я тебя не знала, и сколько не пыталась узнать. Есть одна вещь, ради которой я и стала тебе писать. Очень тебя прошу, ответь! Почему у тебя в компьютере нет ни одной моей фотографии? Почему? Если ты столько говорил мне о любви. Столько говоришь о верности, счастье и семейных ценностях, то почему в твоём личном компьютере нет ни одной моей фотографии? Если тебе есть что ответить, то для меня это будет ключом и паролем к твоему сердцу. Хотя я нашла этот ключ, ещё двадцать шесть лет назад, когда мы встретились на той самой Набережной, где ты упал в реку. Смешной. Но, такой безумно любимый. А главное, что – Мой!».

Отодвинув маленький перехватчик писем в сторону, Таня улыбнулась. Это была именно та улыбка, на которую по утрам когда-то падал солнечный лучик, от которого хотелось щурится. Хотелось смотреть на солнце и улыбаться, как в детстве, как во время большого и неразборчивого счастья. Когда не понимаешь, когда тебе хорошо просто так, а когда почему-то.

Зимнее солнце подсматривало из-за штор, то заглядывая, а то, прячась, как маленький ребенок, играя своими лучами. Путалось в волосах, сплетаясь ниточками кератинов. Эти пряди уже не блестели, они не вились на концах, как в молодости. Уже давно постаревшая кожа на руках, стала сухой и морщинистой. Неровно погрызанные ногти выдавали список болезней. По рукам можно понять, чем и как давно болеет их хозяин. А Танин список можно было читать по неофициальным медицинским заключениям.

- Я счастлива… Я счастливый человек… Я не одна… у меня есть сын. У меня же были друзья. Соседи. Студенты. Они же хотели со мной общаться, любили меня. Я была кому-то нужна. Кому-то была нужна. Я же не могу просто взять и исчезнуть.

Таня смотрела в окно, повернувшись полубоком на стуле и рассматривала шторы, которые купались в морозном солнце. Желтый цвет придавал комнате даже не яркости, сколько жизни. Жизнь в этой квадратной комнатке становилась настоящей. Никакой темноты. Никакой. Теперь только свет, день и жизнь. Как же долго она жила в полной темноте, в холодной квартире, что сейчас ей хотелось всё изменить. Изменить своё собственное представление о жизни «без него».

- Я буду любить тебя всегда. Когда люди уходят из дома, в котором они жили, из этого мира, они оставляют за собой память. Ты – моя память. Ты все, что есть самого дорогого у меня. Ты будешь жить не на небе, нет, не в каком-нибудь галактическом пространстве, а во мне. Всегда ты будешь во мне. Я тебя очень сильно люблю.

Татьяна закрыла глаза и вспомнила, как выглядел муж. Каждую его морщинку. Каждую складочку на пальце и локтевом сгибе. Вспомнила, как он целовал на прощание не касаясь губ, куда-то в уголок, куда-то между. После секса он всегда целовал запястье. Всегда. Он прикасался губами к венам и чувствовал пульс. Считал его. И как только жена прекращала учащённо дышать, убирал тёплые губы. Он знал её каждой своей привычкой, каждым волнительным звонком. Так могли знать друг друга только те люди, которые умели любить.

У человека должно быть бесконечное желание узнавать того с кем живёшь. Какое-то детское любопытство. Люди не могут жить в неведении. Это как жить с серийным убийцей и думать, что он примерный семьянин. Человек любящий, который не стремится узнать того, кто засыпает рядом, ограниченный человек. Это как брак – «потому что - надо». Брак, который решает за тебя всю жизнь. Неужели люди ещё не научились жить для своего собственного счастья. Ведь, когда счастлив ты, тогда радуются и все те, кто рядом.

Это, как увидеть влажные от слёз глаза уставшей матери. Ты не можешь позволить ей плакать, но и решить её проблемы ты тоже не можешь. И приходится только тихо-тихо умолять: «Мамочка, ну не плачь, пожалуйста. Слёзно тебя прошу». А она вытирает растёртые от косметики глаза и повторяет: «Всё будет хорошо. Я уже не плачу». И тогда тебе становится до боли колко, где-то между рёбер. Ты не знаешь, что делать, и как. Ты ждёшь. А втихаря, когда все засыпают, плачешь в подушку. Потому, что слёзы самого дорогого – это твои слёзы. Если бы можно было сделать так, что у матерей забрать слёзы и отдать детям, то благодарные дети обязательно взяли бы все печали на себя. А настоящие матери, никогда бы этого не позволили.

Андрей всегда подходил со спины. Он обнимал за плечи, и становилось так тепло. Не было сил повернуть голову, и что-то говорить тоже не было сил. Да, и не хотелось. Эти слова не были нужны, за всё отвечало сердце, которое и через десять и через пятнадцать и даже через двадцать лет билось в ритм с его сердцем. Как будто в ночь после свадьбы все сердца влюблённых переставляют на одно время. Время пятого времени года. Время двадцать пятого часа. Время 30 дня февраля. Время, которое есть только у этих двух людей.

Его горячие руки были покрыты колючим слоем волос, которые завивались, когда проводишь по ним ладошкой. Квадратные ногти на пальцах, такие ровные. Всегда нежные пальцы необременённые мытьём посуды. Всегда длинная шея там, где помещалась голова жены и впиралась в его подбородок. А пахло сладко. Толи духи подбирал неразборчиво, толи запах пастилы доставлял удовольствие.

С ним можно было разговаривать часами. Идеальный собеседник. Только становилось страшно там, где он замолкал и слушал. Именно в такие моменты он изучал. Все думали, что слушал, а он наблюдал, исследовал, что-то записывал на жёсткий диск своей памяти и сохранял одним нажатием кнопки мышки.

Он не любил три вещи! Первое – это женские слёзы. Он не переносил чужих женских слёз. Когда плачут, убиваются, и проклинают на свете белом всё. Он считал, что каждая уважающая себя женщина должна, нет, просто обязана уметь сделать скандал из ничего. Но, скандал нужен для одной цели – дойти до цели. Будь той потаённой идеей - сумочка, или новое платье. Но, дойти должна обязательно. Если у женщины не получается сделать скандал, то пусть молчит. Просто сидит и помалкивает, как мышь. Она обязательно добьётся своего, но другими методами. А у каждой женщины методы свои.

И вот, когда женщина плакала, он не знал куда себя деть. Он мог погладить по голове, обнять, попросить остановится. Но, в это время его руки начинали самопроизвольно что-то толкать, бить. Тело становилось неуправляемым, и он задевал все близ придуманные архитектором дома дверные косяки. Он мог простить слёзы только одному человеку – жене. И только она могла, обнять его, прижаться, как кошка реагирующая на похолодание, и плакать. Просто лить слёзы, не прося поддержки. Потому, что в это время с женщиной разговаривать нельзя, иначе будет хуже. И он об этом знал. Поэтому и поддерживал молчанием.

Вторая нелюбимая вещь была: критика. Он терпеть не мог, когда его работы, статьи, слова, лекции, ребёнка, или студентов подвергали жёсткой необдуманной критике. Он становился злым, озабоченным. Это было даже похуже женских слёз. Лучше бы плакала, чем критиковала.

Он мог взорваться, когда слышал, что его считают непрофессиональным, не конкретным, не образованным. Когда своей критикой ему бросали вызов, то он как бык на тряпку тореадора кидался с подогнутыми рогами. Только бы уничтожить противника. Если бы во все моменты, когда его охватывала подобная ярость, ему давали револьвер, то большая часть его коллег была бы уничтожена. Вообще, если бы людям дали возможность один раз, обдуманно кого-нибудь убить, то все бы стали осторожнее друг с другом. А вдруг?

И ещё, он не любил малиновое варенье. Это было из детства, как и змеи. Когда ему было около семи лет, мама и бабушка, которую он плохо помнил. Поехали собирать малину в лес, где змеи. Мало того, что там было самое ужасное животное в мире, так ещё там была малина. Поначалу собирание малины на варенье доставляло ему безумное удовольствие. Он одну сорванную ягодку клал в ведро, а вторую ел сам, как бабушка учила. После четырёх часов подобного карабканья по малине, мальчик выдохся. Он ныл, кричал, плакал, но ни любимая бабушка, ни тем более мама не слушали его, а только повторяли: «Немного осталось». Тогда он в первый раз столкнулся с непониманием. С разговором со стеной, которая не даёт точного ответа.

Когда они вернулись домой, и к утру на столе стояла большая тарелка с вареньем, Андрей просто отвернулся и не стал есть. С того самого дня он ни ел ни варенье, ни малину. Это была какая-та травма детства. И всю жизнь он, как психолог старался познать себя через других людей. Ему хотелось знать, почему то самое невнимание к ребёнку отвернуло его навсегда от малины? Почему взрослые такие невнимательные? Почему, когда мы все родом из детства, как только вырастаем, то тут же забываем, что в детстве мы чувствовали и думали совершенно по-другому.

И всю эту подкожную жизнь Таня знала. Она знала, что чувствовал её муж, когда ему было плохо, а когда хорошо. Он всегда делился переживаниями стараясь через общение прейти к решению. Всё это могла знать только та жена, которая интересовалась мужем, а не кидала ему фразы: «Меня это не касается». Как же не касается, когда ты живёшь с этим человеком? Ты обязана знать на два сантиметра больше, чем знают все окружающие, чем знает его собственная мать. И только тогда, можно вписывать себя в свидетельство о браке другому человеку.

С мужчинами всё обыкновенно наоборот, они обязательно должны знать меньше. Меньше знаешь – крепче спишь, именно про них. Именно они должны думать, что женщина разделяющая с ним дом, постель и паспортные данные, принадлежит только им. Как только они заподозрят что-то неладное, нужно менять тактику и становится другой, совершенно новой женой. Тогда всё пойдёт как с чистого листа. И не скучно.

Союз двух людей это всегда работа. Как будто добывать алмазы из кимберлитовых трубок. Нашёл, переработал, получил. Так и с отношениями. Нашёл, построил, понял, что полюбил. А, когда появляется осознание того, что любить не можешь, нужно бежать. Хватать все чемоданы и ехать к маме, папе, к друзьям. Не затягивать с этим, иначе, когда-нибудь проснёшься и поймёшь, что рядом лежит человек, на которого хочется плюнуть. А этого сделать не можешь, потому что жалко. А жалость – это подло. Множество причин можно перечислять. Но затягивать с уходом нельзя. Чем больше работаешь над отношениями, тем меньше тебе хочется их разбить, как глиняную вещицу, которая дорога сердцу, потому, что была перевезена через границу нелегально. А адреналин всегда делает вещи нужнее.

Наверно, именно по этому, сейчас люди разводятся чаще, чем создают семьи. Потому, что плюнуть хочется раньше, чем построил отношения. А на то чтобы построить нет ни времени ни сил. Строят сейчас гастарбайтеры. Именно им и достаётся любовь. Все кто долго живёт в брачных союзах – гастарбайтеры. Счастливые люди, им-то много не надо.

Открыв глаза, Таня чувствовала собственную улыбку на лице. Ямочки чувствовала, как будто всё пережималось на щеках. Ей хотелось плакать от счастья. Какой-то внутренний катарсис, который вылил из неё всё, что было в её жизни неизбежного, и в этот пустой бак стал заливать новую жидкость для энергии, какого-нибудь 3-го Европейского стандарта.

- Жить - это вовсе не падать. Это подниматься куда-то в гору. А то, что теряешь по пути, спотыкаешься, именно из этого и строится что-то очень важное. Прожить двадцать пять лет с тобой, Андрюша…это…смелость…прыжок с парашюта без страховки. Ты был моей страховкой. О лучшем муже я и мечтать не могла. Я могла говорить с тобой обо всём, молчать обо всём. Верить тебе могла, и доверять. Могла положиться, и понадеется. Только ты мог вот так вывести меня в жизнь через смерть. Хватало простого общения с твоим именем, и с твоим паролем. Ты был всем…

Она резко встала со стула и прошла в спальню. Достав из высокого шкафа до потолка, строгую юбку и пиджак, Таня принялась натягивать на себя выглаженные ещё с лета вещи. Зачесав в пучок волосы и заколов их невидимками на макушке, женщина примяла все волосинки лаком, чтобы стало совсем гладко. Достав из тумбочки, которая стояла со стороны кровати, где спала она, косметичку, Татьяна присела к тому же зеркалу во весь рост на платяном шкафу.

Ровным слоем, она наносила на тонкую изнеможенную, сухую кожу детский крем. Засыпала всё пудрой и покрывала выемки на скулах румянами. Ровно, как под линеечку выводила тонкие стрелки чёрным карандашом над ресницами. Растушёвывала в уголках. Одним слоем нанесла красную помаду на губы, и облизала их. Сгребая всю косметику в кучу, она не разбирая, отодвинула от себя.

В прихожей стояла ещё с жаркого июля сумка с её вещами. Она не прикасалась к ней с лета. Сев на колени перед мягким креслом, женщина вытряхнула всё содержимое из чёрной с железными заклёпками сумки. Посыпались деньги, талончики на метро, влажные салфетки в упаковке, которые давно уже потеряли свою влажность, ушные ватные палочки, фотографии на паспорт, на всякий случай, кошелек, распахнутый настежь, паспорт, документы с работы, блокнот с ручкой, которая потекла синими чернилами по дну. Выхватив из кучи вещей салфетки, Таня принялась вычищать уже засохшие чернила. Они оставляли лёгкий след на белом и сухом квадратике. Очистив сумку, Таня снова принялась складывать всё обратно. Как кубики в детском конструкторе, они знали каждый свое место.

Встав с колен, аккуратно поддерживая спину, чтобы снова та не заныла сухой болью, она выпрямилась. Ей оставалось сделать пару действий до полной готовности, и пару шагов до того, как она увидит жизнь других людей. Это, как идти к свету через тёмный туннель и не знать, что будет дальше. А есть ли вообще тот свет? Так и сейчас, медленно натягивая сапоги, вытащенные из шкафа с зимней одеждой, который располагался в прихожей, она старалась не думать. Чем больше думаешь, тем вернее ты можешь сойти с ума. Ей уже хватило тех мыслей, которые точили её, как соседская дрель по воскресеньям утром.

Подойдя вплотную к входной двери, Татьяна остановилась. Она закрыла глаза и приложилась лбом к двери, как к святым мощам. В голове пронесся ураган из слов сказанных когда-то на прощание. У этой двери всегда прощались. Нежно целовали в щёку, или губы, иногда в волосы, и прощались. «Будь осторожен», «Береги себя», «Пока», «Увидимся», «Иди уже от сюда», «Мне будет тебя не хватать», «Люблю до неба и обратно», «Возвращайся». И встречались тоже здесь и тоже с поцелуями, когда встречаешь больше улыбаешься, и говоришь совсем другие слова: «Я так рада тебя видеть», «Как же соскучилась», «Ты вернулся», «Привет», «Не отпущу больше». Наверное, недаром придумали, что все уходят в дверь. И не важно куда уходят, даже если на тот свет. А если туда уходят через дверь, то и встречаются тоже у той же самой двери.

Повернув на ощупь замок вовнутрь, дверь щёлкнула. Она оторвала лоб от дерева и отошла на два небольших шага. Дверь открылась, и в лицо подуло зимой. Взяв с журнального столика ключи, она переступила порог. Всего один шаг, и Таня оказалась за чертой, между жизнью и смертью. Как бы она не любила собственную квартиру, там было одиноко, а одиночество – это смерть. Мгновенная. А вот здесь, в подъезде начиналась жизнь с людьми. Хотя и среди людей можно быть одиноким, но это было бы уже не то неизбежное одиночество, которого следует бояться.

Повернувшись лицом ко входу в квартиру, она увидела, как в коридоре её дома темно. И как же она могла жить среди этой темноты.

- Таня? – кто-то звонко окрикнул со спины.

Женщина резко обернулась на незнакомый голос. Это была соседка. Татьяна кивнула головой. Она знала эту женщину. Они раньше даже общались, но сейчас всё забылось. Сейчас всё должно было быть новое, или нужно было снова собирать старое.

- Здравствуйте. – Ответила Таня и как вкопанная смотрела на тепло одетую соседку.

- Ты, что не узнала, что ли?! – удивилась она.

- Узнала, узнала, Валюша, просто не ожидала. – Она так давно не общалась вот так, запросто, с людьми, что сейчас, голос куда-то пропадал, а потом снова появлялся, как будто по неровной поверхности тащилась старая тележка.

- Как ты себя чувствуешь? – Женщина-соседка стала подходить ближе. На ней была длинная чёрная шуба, высокая шапка и коричневые губы. Она была вся широкая - плечи, руки, туловище, ноги. С виду она напоминала генерала армии, а голосом больше оперную певицу – громкий, поставленный.

- Не плохо…хорошо… - запинаясь, отвечала Таня.

- Ты была такая убитая во время похорон. Что к тебе все боялись подходить. А потом ты куда-то пропала. Никитка-то приходил к вам в гости, с пакетами. Просто всегда в глазок смотрю, когда что-то на площадке происходит. – Тараторила она.

- Ааа…да, Никита приходил. Я…я болела сильно. – Таня, как будто собирала мысли в клубок распутавшихся ниток, и из клубка по петельке вязала разговор.

- А, ну ты да…это страшно потерять мужа. Но, ты держись, держись. Если поговорить надо будет, заходи. – Соседка подняла руку и положила на плечо Тани.

Татьяна тут же одернулась, как будто кто-то сильно ударил. Она забыла, что такое крепкая рука, и когда она прижимается к плечу. Эта крепкая соседская опора говорила о том, что можно к ней зайти. И уже неважно было, что это всего лишь доброе слово не несущее за собой последствия, но это было дорого. Каждое такое слово несёт свою собственную надежду на жизнь в обществе. Значит принимают, значит поймут.

- Спасибо. – Ей хотелось, чтобы рука не убиралась, чтобы была. «Быть может есть люди, которым ты нужен, хотя бы словами…» - подумала Таня.

Отойдя от соседки, Таня протянула руку, и захлопнула дверь в квартиру. Хватило одного щелчка, чтобы разграничить два мира – «до» и «возможно есть». Соседка скрылась за своей дверью и закрылась на все замки. Как же мы все боимся остаться открытыми. Всем обязательно нужно захлопнуться на замки. И не только квартиры, но и самих себя надо захлопнуть. А как же верить? Может, просто уже не кому верить… или не за чем?

Таня медленно, как бы боясь спугнуть саму себя, спускалась по ступеням с пятого этажа вниз. Она осторожно держалась за поручень и считала каждую ступеньку, каждый пролёт. Перед последним препятствием она сделала глубокий вдох и замерла, нога повисла между лестницей и выходом из подъезда. Шаг. И она уже у двери. Осталось сделать контрольный выстрел – нажать на кнопку железной двери с домофоном. Вот, ещё совсем чуть-чуть.

Дверь распахнулась без её помощи, и в подъезд вошёл мужчина лет семидесяти в длинном чёрном пальто, с пронзительными голубыми глазами и опирался он на палочку. Он осторожно обошёл Таню, которая замерла между выходом и входом, и обернувшись уже у лифта спросил:

- Может, помощь нужна?

- Нет. Я сама. – Монотонно ответила она, и, зажавшись как улитка в домике, сделала шаг на улицу.

С левой стороны ударило роем снежинок в лицо. Начиналась метель. Руки тут же замёрзли и кончики пальцев уже не чувствовались. Поправив красный платок на голове, женщина пошла по тонкой тропинке через сугробы. Тропинка вела к дороге. А по дороге непрерывно ездили машины то взад, то вперёд. Подняв голову, Таня медленно стала сходить с ума. Машины, люди, машины, всё это крутилось в глазах вместе со снежинками залетающими в лицо. Поправляя выбившуюся прядь, Таня шла, втыкая каблуки сапог в снег и проваливалась. Поднимая шубу, наблюдала, как нога вытаскивает шпильку, и шла дальше. Это была зима.

Она так быстро перескочила в зиму, что все остальные времена года были не такими важными. Они были и не нужны. Медведь же живёт без зимы, так и Таня могла жить без пропущенной осени. На одну осень в её жизни стало меньше.

Подойдя к краю дороги, она обернулась. Кто-то кутаясь в шарфы спешил перебежать на красный свет светофора, кто-то спешил в обратную сторону. Чья-та машина застряла в сугробе. А она ждала. И как только впереди в глазах загорелся зелёный, Таня боясь поскользнуться, медленно пошла по переходу. Не смотря на машины и проходящих мимо людей, она шла затаив дыхания, как будто проходя сложнейшее испытание.

Лицо обжигалось ветром. Под длинную коричневую мягкую шубу задувал декабрь. Согревая руки в карманах, Таня спешила к метро. Как же давно она никуда не спешила. А как же сильно, ещё даже полгода назад она не хотела ни куда спешить. И вот сейчас спасаясь от ветра эта новая женщина, вошла в подземку и была счастлива. Ей нравилось, как хлопают двери, как бегут люди, как грязно под ногами, как недовольна кассирша в кассе, как она нехотя отдаёт сдачу и билет. Как же всё это нравилось Тани. Как она уже давно этого не видела.

Пройдя через турникет Татьяна подошла к эскалатору, и, схватившись за движущуюся опору, стала рассматривать людей. Они плыли. Все кто поднимался вверх, или спешил вниз, просто плыли, как рыбы. Кто-то как осётр, кто-то напоминал камбалу, а кто-то мелкой сошкой прошмыгивал через толпу. Все были такие разные. Со своими именами, с разными цветами глаз, с разной длинной рук и ног, да и всем телом, в общем. Каждый совершенно в разной одежде. Они не могли даже миллиметром кожи быть похожи друг на друга. Они же были чужие. И, как бы там не писалось, что мы все братья и сестры, в библии, как-то странно наш человеческий род дошёл до того, что мы стали настолько разными, что теперь стали не только жить по-разному, но и умирать. И чем дальше, тем страшнее. Больше возможностей появляется, и разнообразнее выглядит уход их этого мира.

Как же давно Таня не видела людей. Ей хотелось прикоснуться к каждому из них. Поговорить с ними, послушать. Сейчас ей хотелось больше слушать, чтобы понять. Может, именно поэтому её муж чаще слушал, чем говорил. Может быть, он знал гораздо раньше, что жизнь начинается с изучения людей. Мы с детства изучаем родителей, а повзрослев забываем эту возможность учиться у других. И только говорим и говорим. А Андрей всегда учился. Он всегда слушал. Как же Тане сейчас хотелось слушать.

Сойдя с эскалатора, она, следуя в спешке за толпой, пыталась прикоснуться, как можно к большему числу людей. Ей доставляло это колоссальное удовольствие. Люди – ощущаемы. Она касалась их вспотевшими от волнения ладошками и улыбалась, как будто на кончиках пальцев есть какие-то нервные окончания, которые заставляют улыбаться.

Зайдя в вагон поезда, она рассматривала всех сидящих с особой тщательностью. Как же люди не понимают, что они друг другу нужны. Все эти книжки, газетки, сон в шуме движущего поезда, всё это так незначительно, как если бы они просто все взялись за руки. Как если бы они все, стали прислушиваться к дыханию друг друга, к биению сердца. Ведь это важнее всех этих дневных новостей, которые всё равно перерастут в вечерние. Людям нужны люди и время.

Таня помнила все станции наизусть. Почти двадцать три года, она работала в университете, и шестнадцать лет жила на станции с которой сейчас ехала. Татьяна ехала на работу. Она не знала, ждут её там, или нет. Нужна она ещё, как преподаватель, или нет. Но, ей так хотелось вернуть свою жизнь в то русло, когда лодка жизни плыла в нужном направлении. Когда это направление было точным, несгибаемым в другие резкие повороты.

Она вышла из вагона и медленно пошагала через весь зал к выходу из последнего вагона. Не нужны были переходы и пересадки, она уже приехала. Осталось только пробраться через сугробы к дверям университета. А сугробы были, как и около дома. Город занесло снегом. Но, этой женщине было так всё равно, так совершенно безразлично на то, что кому-то что-то может не нравится. Ведь только из таких мелочей, как холод, снег, снежинка, сугроб, и образуется зима. Также и с жизнью, которая складывается из мелочей, из людей, из биения сердца, из осознания, из чувств. Всё строится из мелочей. Из мелких вещиц превращающих всё в большие возможности.

Тани нужен был и этот холод, и эти люди. В них была надежда на начало. Без этих прохожих, она бы никогда не вышла на улицу. Ей просто бы не к кому было выходить. А тогда бы она не смогла спастись и стать той, которой собиралась стать. Никто бы не смог помочь, и так бы она и умерла одна в собственной квартире. Квартире, которая, по сути и не нужна была бы без людей, живущих вокруг. Тогда бы город стал пустым. Ни одной машины, ни одного человека, ни одного звука, только метель, и завывание в трубах высоток.

Нет, это была бы не жизнь, а конец света. На исчезновении людей исчез и свет. Стало бы темно, холодно и одиноко, как в квартире у Тани, в то время, когда она не могла себя запомнить.

Из здания университета к метро спешили уставшие студенты. Проходили мимо преподаватели с кожаными портфелями, и в вязанных шарфах. У каждого из проходивших мимо была своя судьба, и своя квартира в которой они жили. У них были четыре стены в которых они чувствовали себя в безопасности. Но в безопасности от кого? Оставаясь один на один с собой, начинаешь задумываться, а от кого ты прячешься. Ведь, у каждого есть свой мир, и ему этого хватает, чтобы ограничится, уединиться. А четыре стены нужны для того, чтобы согреться, чтобы там были люди. Люди не должны быть одинокими. Когда человек один, он становится беспомощным, даже в собственной квартире. Он жертва свободного времени. У людей не должно быть свободного времени, они всегда должны быть заняты. Заняты только любимым делом.

Как мало люди ценят свои возможности, и как много времени тратят на бездействие. Это и убивает всех раньше времени. Как старый больной КАМАЗ проезжавший по МКАДу и сбивающий всех на своём пути, так и время беспощадно давит всех тех, кто одинок и свободен. От грузовика на кольце ни кому не скрыться. И чем больше ты затягиваешь своё бездействие, чем чаще тебя будет сбивать КАМАЗ, пока ты не сдашься, и не останешься лежать посреди автострады.

Открыв дверь в здание, Таня широко улыбнулась красными губами. Как же давно она не была в месте, которое когда-то закончила, а потом в нём работала. Так радуются только те люди, которые любят то чем они занимаются. Она прошла мимо охраны, обогнула толпу одевающихся студентов, и прошла к высокой бетонной лестнице. Два с половиной этажа, и она на своем факультете.

- Господи, - она крепко зажала губы, и постаралась своей впечатлительностью не испортить макияж глаз. – Как же я давно не видела эти стены. – Она прикоснулась к белой стене и провела ладонью.

- Татьяна Владимировна, - услышала она за спиной своё имя. Кто-то тихо окликнул её. Женщина повернулась. Это была дочь той самой Нины, той самой женщины, которая пронесла любовь к её мужу через всю жизнь.

- Да. – ответила она и подошла к девушке-студентке. – Здравствуй.

- Татьяна Владимировна, а нам сказали, что вы больше не будете у нас преподавать. Это так? - невысокая, худая темноволосая девушка смотрела широко распахнутыми зелёными глазами и удивлялась каждому взгляду женщины.

- Нет, я буду… буду у вас вести предметы. Вот только поговорю с деканатом и буду… - обрывала слова Татьяна. Её всю трясло, и это был вовсе не холод, а волнение. Такое волнение бывает только, когда что-то делаешь в первый раз. – Как мама? – тихо спросила она, опомнившись.

- Мама? – удивилась девушка. Она даже подумать не могла, что судьба её мамы будет интересна кому-то ещё, кроме неё. – Болеет. Она с лета очень сильно стала болеть. Постоянно. – Девушка дотронулась согнутыми костяшками пальцев до губ, но быстро убрала и продолжила, - А так всё хорошо. Спасибо.

- Скажи, что всё будет хорошо. Что он когда-то очень сильно её любил. Очень. – Татьяна смотрела в глаза молодой девушке и что-то непонятное говорила. Она-то знала, что эти слова поймёт только та женщина, которая с ней на одной волне, которая любила того же человека, что и она. Всю жизнь.

- Что? - удивилась студентка, и её большие глаза стали ещё шире.

- Просто передай. Она поймёт. – Прошептала Таня, и, обойдя девушку и не прощаясь с ней, пошла вдоль коридора к деканату.

В полупустом крыле филологического факультета пахло знаниями. Знания пахнут бумагой. За тридцать лет Таня привыкла к этому запаху, и теперь могла отличить от многого, но за последние пять месяцев потеряла остроту обоняния, чтобы описать этот запах. Он был пропитан типографскими квадратными буквами с засечками на конце, медиевальным шрифтом, словарями Ожегова и Даля, полным списком классической литературы всех веков, начиная с античности. Это был запах её работы. Даже рабочие рубашки пахли всегда краской и книгами. Это был парфюм её факультета.

Остановившись у деревянной двери кабинета декана, она тут же постучала двумя пальцами, как бы царапая лак на ней. За дверью пахло сигаретами. Декан всегда курила в кабинете.

- Да!? – послышался женский зазывающий крик за стеной.

Таня потянула ручку на себя, и тут же вылился яркий свет лампы. Она резко прищурилась, но не дожидаясь адаптации зрачков, вошла в кабинет.

- Здравствуйте, Ирина Анатольевна. – Стараясь как можно чётче произнести она. Подходя ближе к столу у стены.

- Танюша! – крохотная полная женщина в очках на пол-лица вспрыгнула с кресла и в полёте туша сигарету в пепельнице. Она поправила очки и забрала кудрявые волосы до плеч, за уши.

- Здравствуйте! – Татьяна радостно улыбнулась и заходя глубже в ярко освещённую комнату закрыла за собой дверь.

- Ой, Танюша, Танюша Владимировна, как же долго… - она плавно выбралась из-за стола и тут же направилась навстречу к Татьяне. – Мы вас ждали, ждали. – Декан искренне улыбалась, и, подойдя к женщине, которая была выше неё, обняла.

- Я тоже вас рада видеть. Как же я давно не была здесь. Я хочу вернуться. – Почувствовав теплые руки декана факультета, она стала оттаивать от декабрьского мороза.

- Присаживайся, присаживайся…дорогая. – Декан указала на стул напротив своего стола, сама же вернулась на место.

- Ирина Анатольевна, я…

- Как ты, милая? Мы очень переживали, думали, не вернёшься… - оборвала Ирина Анатольевна.

- Уже лучше, спасибо. Будет лучше, если вернусь на работу. Не могу больше сидеть без дела. Каждому человеку нужно дело, труд облагораживает… - Улыбнулась Таня.

- Конечно, конечно, родная, только… - декан остановилась, и замолчала. Ей хотелось сказать, но боялась сделать больно, обидно, она знала, что такое потерять мужа. Сама уже пять лет была вдовой.

- Пройти комиссию? Психиатра? – в глазах Татьяны появился огонёк и она улыбнулась приоткрыв рот. – У меня же муж психиатром был, я сама себя могу проверить. Здорова! – пошутила она. – А если серьёзно, то, да, конечно, всё что нужно сделать, я сделаю. Всё что нужно.

- Ты не обижайся, Танюш, просто… - смущалась женщина.

- Да, конечно, конечно. – Таня замахала руками и головой вместе. Из под белого платка выглядывали светлые волосы. Они выбивались и падали на красные губы. Она была согласна уже на всё, только бы снова вернутся. Снова стоять за кафедрой и читать лекции, вести семинары, общаться со студентами. Это была цель. А к цели она готова была идти.

Андрей всегда говорил, что только сильный духом человек может пройти естественный отбор. Претендент не обязательно должен много весить, заниматься спортом, говорить на четырёх языках, он просто должен быть внутри настроенным на победу. И как только ты начинаешь чувствовать, что можешь сделать шаг – делай его. Даже не думай раздумывать, второго шанса может и не быть.

- Ну, раз готова работать, то вэлкам, как говорится! – засмеялась Ирина Анатольевна. Она смотрела совсем по-доброму, как смотрят только мамы на своих детей, или дети на бездомных животных. Ей было жалко эту измученную, постаревшую женщину. – Тогда после сессии, сразу к нам. В феврале. Готова будешь?

- Буду! Буду готова! – Голубые глаза бегали по лицу декана и говорили спасибо, не прибегая к словам. Хватило и взгляда.

Таня не спешила выходить из кабинета. Ей так нужно было быть среди людей. Именно таких людей, которые смотрят по-особенному. В кабинетах и глазах, которых тепло. Тани нельзя было быть одной, её это пугало. Сейчас оставив её одну, у женщины началась бы паника. Она не знала, что ей делать. Как себя вести.

- Ну, ждём в феврале… - подбодрила декан и тонко намекнула, что «пора бы уже и честь знать». Это было не со зла, она всегда была рада видеть этого преподавателя, но у неё, как и у всех людей, всегда свои какие-то срочные и неотложные дела.

- Да, я уже пойду, наверное… - не размыкая губ, улыбнулась Татьяна, и встала со стула. Взяв сумочку за ручки, она спиной стала подходить к выходу. – Я приду. В феврале я уже начну работать.

- Хорошо, Татьяна Владимировна, мы ждём-с… С наступающим Вас… - Декан медленно подняла крохотную, как и она сама, правую руку и помахала на прощание.

- До свидания…

Таня вышла из кабинета, и пошла вдоль дверей и окон. Мимо студентов и знакомых лиц преподавателей, которые приветливо улыбались, проходя мимо неё. Этих людей она знала, она с ними общалась, возможно, они даже о ней думали всё это время, обсуждали. Ведь, даже когда мы находимся где-то и с кем-то, найдётся кто-то, кто помнит нас. Такой человек может улыбнуться, вспомнив наши слова, кто-то наоборот нахмурится. А кому-то покажется просто необходимым обсудить наши поступки. А как говорят: «Не суди, и не судим будешь». Но, это касается только тех, кто служит при монастырях. Остальные, как-то про эту мудрость забыли.

С каждой вниз спустившейся ступенькой, Тане хотелось подняться обратно. Там, на третьем этаже, на их факультете её работа. Она там чувствовала себя всегда нужной. А в один день проснулась и поняла, что нет, никому не нужна. Но, это было не так. Всегда есть те люди, которые понят. А если ещё есть дело, которое ты оставил, то это ещё ответственней, дело никогда ждать не будет.

И пусть говорят, что наш мир взаимозаменяемых, это всё не так. Каждому с рождения дано именно то умение, которое он развивает до того пока не освоит в совершенстве. А если не освоит в совершенстве, то хотя бы овладеет навыками так, что станет нужным. Пусть заменимым, но нужным.

Уже у входа, Таня остановилась и посмотрела по сторонам. Ничего в этом здании не поменялось, всё было так, как и тогда, когда она ушла в отпуск по болезни.

«Как же я могла пять месяцев не хотеть сюда вернуться? Раньше бы меня замучила совесть, а теперь нет, теперь она со мной в сговоре».

А за стенами уже стемнело. Было холодно, и темно. Метель готовилась к ночному наступлению. Даже сейчас, когда ртуть на градуснике опустилась ниже пятнадцати градусов, снежинки не брали разгон. Они готовились, выжидали. Как партизаны сидели в окопах, и ждали команды наступления.

Снег хрустел под ногами, только если нажимаешь на него всей ступнёй. Таня стараясь не касаться дороги каблуками, шла на цыпочках, так было не скользко. Она шла к метро, аккуратно опираясь на равновесие. Стоило бы один раз оступиться, и она бы упала в сугроб. Но, по сути, она не боялась сейчас падать. Даже если она свалилась всем телом на край тротуара, она бы не расстроилась, а наоборот громко засмеялась. Звонко и громко, как смеются дети, когда купаются в снегу. Только дети могут ценить такое маленькое счастье. И даже не важно, что ты вернёшься домой мокрый, и совсем оледеневший, главное, что ты будешь с улыбкой. Тебе будет хотеться горячего чая, а вместе с чаем и просмотра чего-нибудь отвлекающего от мыслей.

Спустившись в метро, в лицо ударила волна смешенного воздуха теплого помещения и холодного зимнего. Двери с синими табличками то открывались, то резко отлетали обратно. Это был сквозняк, и люди. Вот, что движет подземельем – люди и ветер. То есть всем командует живое и неживое. Так оно распространяется и на жизнь.

На платформе аккуратно припарковался поезд и ждал, пока последний спешащий пассажир запрыгнет в вагон. Татьяне так захотелось побежать за ним, как раньше, когда опаздывала, рвалась со всех ног по ступеням вниз, чтобы успеть. Женщина стала набирать ход, но тут же услышала «Осторожно, двери закрываются…».

- Не успела! – с улыбкой расстроилась Таня, как будто проиграла в покер самую крупную фишку, но в запасе остались фишки меньшим номиналом, но с той же суммой.

Это была первая неудача за этот день. За первый день её полноценной жизни. Жизни, в которой она общается с людьми, в жизни, которой она решила вернутся на работу, в жизни, которой она радуется всему. И даже эта мелкая вещичка, как опоздать на поезд ничего не изменила бы в её временном жизненном пространстве, она просто дождётся следующего поезда.

Следующий не заставил ждать. Она прыгнула в предпоследний вагон и прижалась к стеклу между проходами, где можно было увидеть других, совершенно разных людей. Она смотрела на них и улыбалась, как безумная.

«Я знаю почему вас всех изучал мой муж – думала она – вы все настолько разные, что вас просто нельзя не исследовать, не анализировать вас нельзя. Вас надо рассматривать под микроскоп. Вас, таких непонятных. Какой же он был мудрый, мой Андрюша. Я знаю точно, что только он мог вот так вас видеть, как будто у него рентгеновское зрение было. А вы даже не догадываетесь, что в вас, в каждом из вас есть какая-та вещица, какой-то микрочип, который делает вас уникальным. Вот, вы мужчина похожи на порядочного семьянина, – Таня посмотрела на мужчину лет сорока в тёплой раздутой куртке, внимательно читающего толстую книгу в мягком переплёте, - у вас дочка. Жена. Кошка. Нет, наверное, кот всё-таки. Да… животное есть по любому. А вы, женщина, - перевела она взгляд на стоящую неподалёку женщину замотанную по самые глаза в шарф, - вы не привыкли к морозам. Ничего, я тоже не люблю, когда холодно. Какие же мы все разные, как фломастеры. Мы все разноцветные. Андрюш, я так тебя люблю».

Таня стояла прижатая к стеклу и изучала всех людей, как в современном реалити-шоу, в котором люди наблюдают и делают выводы. Выводы она делала на собственное усмотрение. Она не знала, права она или нет, но знала точно, что в этом что-то есть. Что муж проводил все свои исследования не зря, они нужны были. В первую очередь, ему.

Выходя на своей станции, Таня задела высокого крупного мужчину.

- Простите, - обернулась она.

- Ничего. – По широкому лицу растеклась, как по растопленному маслу корочка хлеба, улыбка.

«Он улыбается. Интересно, а я когда-нибудь улыбалась, когда меня толкали в вагонах? Я когда-нибудь радовалась пробкам на дорогах, толкучкам в подземке? Почему он мне улыбнулся?».

Она готова была задавать свои вопросы-наблюдения всем проходившим мимо людям. Каждому встречному. Как будто сейчас на волю вырвался её возраст «почемучек», но если у детей он с 3 лет и лет до шести-семи, то у неё этот возраст проснулся в сорок шесть лет. И ей не надо было узнавать почему трава зелёная, а небо голубое, ей нужно было знать почему все люди такие разные. Почему самые близкие казалось бы друг другу люди не могут найти общий язык? Почему? Эти все вопросы, как иголочки покалывали её проснувшийся мозг.

Таня пошла вдоль зала в сторону первого вагона. Она не хотела домой. Дома темно и одиноко, а здесь люди. Здесь можно просто смотреть, как и кто себя ведёт, а дома нет. Дома страшно от присутствия самой себя в квартире.

Вынырнув из перехода, Танин платок с головы тут же слетел, сбившийся ветром. Женщина схватила его замершими пальцами и натянула обратно, аккуратно упаковывая пряди волос за уши и в шарф. Это был северный ветер, только он мог сделать такую подлость, как сорвать шарф.

Таня вышла на улицу, и пошла вдоль проезжей части, к дому. Машины метались из стороны в сторону, обгоняя друг друга, и объезжая заторы. Водители за стёклами слушали музыку, разговаривали по телефону. У каждого из них была своя, особенная жизнь. Каждый странен и необычен по-разному. Кто-то всё ещё мечтает, а кто-то воплощает мечты в реальность. Кто-то живёт ради денег, а кто-то тратит эти деньги ради жизни. Ведь люди не спешат узнать друг друга. Они завидуют потому, что бездействуют. Они радуются, потому, что у них в жизни всё хорошо. Они плачут, потому, что не знают, что делать дальше. А дальше, есть всегда.

В голубых глазах Тани отражался снег, фонари и фары. Эта смесь уличных вечерних украшений, как в шейкере перемешивалась в её голове и отражалась в цвете прозрачных глаз. До дома оставалось пару метров, когда она подняла глаза к небу.

- Спасибо. – Прошептала она и поспешила к подъезду.

Обмёрзшими пальцами она коснулась цифр на домофоне и дверь открылась. Как же хорошо когда есть куда прийти. Когда есть подъезд, и квартира на пятом этаже. Когда есть кому сказать спасибо, и когда есть ради чего жить.

Уже в прихожей, она почувствовала, как кончики пальцев, как на руках, так и на ногах оттаивают. Как всему телу становится жарко от ощущения себя живой. Мёртвый человек такого не почувствует, мёртвому всегда холодно. Его жизнь проходит в темноте и страхе.

- А я живу! Живу, потому, что ты велел, потому, что хочется, и потому, что жизнь того стоит. – Она стояла посреди тёмной комнаты, и искала на ощупь левой ладошкой на стене выключатель.

Прихожая наполнилась искусственным жёлтым светом. Лампочка мигала от удовольствия светить для неё. Как же хорошо было дома, где тепло. Стягивая сапоги, опираясь на стену, Таня была счастлива даже от того, что ноги болят от каблуков, пальцы замёрзли, нос стал влажным и приходится им постоянно шмыгать, волосы наэлектризовались и прилипли к уже обеспомаженным губам. Покидав одежду в одну кучу, докинув сверху сумкой, Таня прошла в кухню. Нажала на кнопку электрического чайника, и присела от усталости на стул, откинула спину на стену.

Она не уставала так давно. Сейчас ей хватило пары часов в пути. Раньше это время заняло только обеденный перерыв, от которого в принципе не устаёшь, а сейчас было тяжеловато, после стольких дней простого лежания в постели. От заточения самой себя в себе. Это самое страшное. Но, страшнее всего – не найти себя.

Чайник щёлкнул и быстро-быстро забулькал кипятком. Татьяна встала и, схватив свободную кружку, которую она не убрала ещё с прихода Маши, налила кипятка. Ей просто хотелось горячего вовнутрь. Она мелкими глотками, чтобы не обжечь нёбо, стала пить, не отходя от чайника и не присаживаясь. По горлу тонкой струйкой полилась горячая вода, и, касаясь желудка, издавала журчание, как в кране, когда перекрываешь водопроводные трубы.

Всё тело, как будто обогреваясь этой водой, стало мягче и расслабленнее. В него теперь могло поместиться гораздо больше нежности, чем когда оно было холодным. И даже то, что она сейчас никому не могла отдать эту нежность, она знала, что всё будет хорошо.

Не выключая свет за собой, она прошла в спальню. Зашторила окно, и присела на край кровати. Так давно не было тепло. Так давно, она не была счастлива от своего собственного присутствия в этой комнате.

- Знаешь, - начала она разговор в никуда – если бы тебя не было в моей жизни, всё сложилось бы по-другому. Всё было бы по-другому. Был бы «ты» и «я», а «мы» не было. Все эти перестановки местоимений совсем бы ничего не значили. Ничего не значила бы эта жизнь с тобой. А ты всё изменил. С другим бы, я никогда не узнала, как это вылечить себя саму из депрессии, из мёртвого состояния, не знаю, как это назвать. Если бы не ты…

Оборвав себя, Таня улыбнулась и спрятала нос в ладони. Они пахли улицей. Как давно не было этого запаха на её руках. Как же иногда нужно дышать улицей, чтобы чувствовать, что ты бываешь её частью.

- Спасибо тебе, Андрюша… Я тебя люблю.

Она не проронила ни одной слезы. Ни одной. А так хотела. И это были бы не слёзы горя или отчаяния, а слёзы радости. Радости, что всё ещё будет. По-другому, но будет. Просто нужно немного прожить без него. Акклиматизацию она уже прошла, оставалось реабилитация. Но, никаких врачей, никаких присмотров ей было не нужно. Всему когда-то её научил муж, который любил больше жизни свою профессию и жену.

Татьяна не вставая на ноги, стянула юбку, и скинула на пол пиджак. Туда же в кучку полетели колготки, и нижнее бельё. Не выключая света и не смывая косметики, она зарылась в тёплое одеяло, и, прижавшись лицом к подушке, закрыла глаза. Теперь она не боялась засыпать без него. Она знала, что он рядом, даже когда его нет. Он в сердце. Человек ещё дороже, когда он поселился в тебе.

Медленно, как бы падая на гору подушек, Таня чувствовала сон. Красные и золотые круги перед глазами гипнотизировали и погружали всё глубже и глубже в мягкий ворох перьевых подушек. Сон-сон-сон…

* * *

А потом утро. Не солнечное, совсем даже без света, но утро. А утру надо радоваться даже не смотря на его погоду. Ведь, к вечеру всё может измениться. Это погода, а погода строится из наших настроений. Из наших планов.

Свет так и не погас сам по себе в комнатах. А как бы хотелось, чтобы кто-нибудь прошёл и выключил за тебя. Сделал приятное. Чтобы раздвинул штору с первыми лучами света, чтобы приготовил чай к завтраку, и просто погладил по волосам. Как раньше. Но, как раньше быть уже не могло.

- Вот так строишь что-то всю жизнь, стремишься, а в итоге никому это и не нужно. Всё зря. – Прошептала Таня, не отрывая головы от подушки.

Она смотрела в потолок и, бегая глазами из угла в угол, старалась найти изъяны в совершенно белом натяжном потолке. Единственный недостаток был в чёрной тонкой, как ниточка линии посередине. Приоткрытым ртом женщина ловила воздух. Густой и сухой вкус кислорода попадал на язык и таял. От него не было толку, только лишь жизнь. Во всём была жизнь, а толка не было. Может, и в человеческой жизни нет толка, только густой и сухой привкус?

Дотянувшись на ощупь рукой до телефона на тумбочке, Таня набрала номер по памяти. Гудки разрывали тишину в комнате и в ушах. Их было слышно даже через пластмассовую оболочку телефонной трубки.

- Да? – послышался мужской сонный бас.

- Никита! – Таня не дала сказать ни слова поднявшему. – Я сегодня к вам приеду на ужин. Мне нужно с вами поговорить. Это важно.

- Мам, всё хорошо? Утро, суббота…

- Какая разница какой день недели. А вы спите? – опомнилась женщина. Она тут же вспомнила, как хотят спать работающие всю неделю люди.

- Да, мам, приезжай. Ты сама доедешь, или приехать за тобой? – голос молодого мужчины стал добрее и ещё более расслабленнее, чем был.

- Вечером. Я сама. – Татьяна не успев ничего больше услышать, положила трубку.

Медленно подтягиваясь, Таня спускала ногами одеяло вниз, с себя. Почувствовав, как тело начало шевелится, она встала на холодный пол ногами. От куда-то безусловно дуло. В её жизни теперь не было месту сквознякам. Перепрыгивая через одежду, добежала до ванной и включила горячую воду, чтобы та заполнила комнату паром.

Все эти утренние хлопоты сейчас доставляли ей такое удовольствие, как если бы она купила новое платье, и ей не терпелось одеть его утром на работу. Ты ждёшь, когда проснёшься. Проснувшись, одеваешь. А одевшись, ждёшь реакции коллег. И так целый день. А потом можно и новое платье покупать. Так и Таня сейчас умывалась, чистила зубы, готовила печенье, заправляла постель, убирала раскиданные вещи, стирала бельё, мыла окна, подбирала наряд, чтобы пойти в гости к сыну, наносила новый макияж, брызгала себя любимыми духами мужа, с радостью. Человеку нужны подобные хлопоты, маленькие дела, для того, чтобы стать ближе к самому себе, и между тем так далеко, чтобы не вернуться в себя.

Уже перед выходом из квартиры, Татьяна прикоснулась к стенам и осмотрела комнату. Эти обои они клеили когда-то с Андреем. Это был третий ремонт, который они делали вместе. До этого, слой обоев был разукрашен маленьким Никитой красным фломастером. Женщина вспомнила, как Андрей ругал сына, когда тот написал - «Папа псих». Таня громко засмеялась. Тогда маленький сын ещё не мог ни вспомнить, ни запомнить профессию отца и писал, как говорил, а называл папу он только «психом», не со зла, а в силу возраста и воспитания в детском саду.

- Любимые… - прошептала Татьяна и вышла из квартиры, выключив за собой свет.

Самое страшное всегда происходит в первый раз, когда не знаешь чего ожидать. И вот сейчас, выходя на улицу во второй, Таня знала, что будет холодно. Что ветер ударит в лицо. Что ночная метель, которую она не слышала и не видела, замела все дорожки, и дворники в субботу не поспешили разрыть сугробы. Она знала, что каблуки будут впиваться в снег, а за воротник задувать сквозняк, который будет искать себя между воротником и подолом. Уже было не вновь перешагивать бордюры и видеть машины, чувствовать запах бензина и слышать, как под ногами мчится поезд. Это всё было во второй раз её новой жизни.

Никита с Машей жили не далеко. Две станции к центру города, если ехать с юга. Всего две станции, пять минут на автобусе, семь минут пешком, и ты у подъезда собственного сына. В этом доме её сегодня ждали. В окне их квартиры на седьмом этаже, горел свет. В квартирах двух молодых влюблённых, как-то по-особенному горит свет. Там меньше жёлтого. А может всё зависит от энергосберегающих лампочек. А может от тепла друг к другу.

Таня вошла в подъезд и, потерев ладонь о ладонь, чтобы согреть пальцы хоть немного, прошагала к лифту. Тонкие каблучки стучали по бетонному полу. Они глухим отзвуком отбивались о стены, как теннисный мяч о сетку. У лифта стояли люди. Мужчина лет семидесяти и женщина на много младше его. Она крепко сжимала его руку в своей, и казалось, что боялась отпустить. Это была не дочь. Дочери держат под руку, а те, кому ты дороже не по крови, а по сердцу греют руки в ладошках. Эта женщина любила этого мужчину. Он отвечал ей благодарностью. Искренностью в глазах. И пусть он взял её в жёны в солидном возрасте, когда многие кричат, что им осталось немного, они любили друг друга. Таня не могла осуждать такую любовь, не имела права. Никто не имеет права осуждать любовь. Пусть она будет хоть из инкубатора, как цыплята, всё равно, это любовь. Татьяна теперь знала, что потеряв близкого человека, рушится мир. Вернутся в него намного сложнее, чем уйти. И, когда ещё кто-то чужой заглядывает в твои глаза и говорит, что это неправильно, этот человек мгновенно заносится в список «непонятых». Таким людям никогда не понять сути любви. Ведь сколько людей, столько и чувств. Мы не умеем чувствовать одинаково.

Пара вышла на пятом этаже, а Таня поехала выше. Ей вдруг захотелось, чтобы вот так и она закончила свою жизнь, с любимым. Не важно, будет это муж, которого не вернуть, сын, у которого своя семья, или внуки, которым мы со временем надоедаем. Главное, чтобы рядом.

У двери в квартиру пахло уютом и едой. Таня три раза по старой семейной привычке постучала в дверь, и она тут же открылась.

- Мам, проходи, мы тебя видели в окно! – крикнул Никита из кухни, на которой всё шипело и варилось.

- В окне! – ответила Татьяна.

- Что ты говоришь?- переспросил, выглядывая из-за дверного косяка сын.

- Правильно говорить – «видели тебя в окне», а не в окно. – Поправила мама и принялась снимать сапоги.

- Ну, всё, ты вернулась! – засмеялся во весь голос Никита.

- Аааа… Никита, горим! – послышался из кухни тонкий женский голосок. Это была Маша.

- Бегу, бегу! – сын скрылся за углом.

Таня сняла шубу и аккуратно повесила в шкаф на вешалку, на тумбочку с телефоном и зеркалом положила белый платок с головы, сапоги поставила к остальной обуви. В этой квартире она была несколько раз. Когда Никита переехал в ней, когда они решили жить с Машей, и ещё пару раз забегала за какими-то документами, или по мелочам. Но никогда не придавала особого внимания обстановке, и расположению вещей. Теперь это стало важно. Теперь для неё стало важным всё, что происходит вокруг.

- Татьяна Владимировна, здравствуйте! – послышался спасшейся от пожара, голос Маши ещё раз.

- Здравствуй, Машенька! – ответила гость.

В этой квартире она и вправду была только гостем. Хозяйкой была Маша. Женщина всегда занимает главное место в доме. Таня была в гостях у собственного сына. Как это страшно осознавать, что твой маленький мальчик живёт уже не с тобой, а другой женщиной. Как же, наверное, было тяжело их с Андреем родителям, когда они приходили в их квартиру, когда они стали жить вместе. Ведь, все родители, без исключения, думают, что их дети не приспособлены к самостоятельности. Даже, когда начинают жить с кем-то, даже когда выходят замуж и женятся.

- У вас уютно. – Крикнула Таня в кухню.

- Спасибо старались! – в один голос ответили молодые. Таня улыбнулась.

Влюблённые отличаются от других людей. Они смешные и нежные. Спасти от пожара друг друга – это та самая мелочь, на которую только способны два любящих человека. Именно такими они были с мужем двадцать пять лет назад. А потом – возраст, серьёзность, другие мелочи. А по сути, всё также. Даже слова и мысли не меняются.

Татьяна прошла в зал, и присела перед столом, на котором стояли: салаты, салфетки, приборы. Они готовились. Ждали. В комнату вбежал сын, и поставил на стол горячую тарелку с картошкой, от которой ещё шёл пар. Он нагнулся и поцеловал мать в волосы.

- Отлично выглядишь! – улыбнулся он, рассматривая любимую женщину.

- Спасибо.

- Мы тебя с Маней сразу узнали, по белому платку на голове. Только ты так красиво можешь носить платок. Побегу, а то сгорит Машка! - сын резко отвернулся и выбежал с шумом из комнаты.

Когда ужин в полном составе, и семья, были за столом, Таня приподняла бокал с соком. Она не могла пить крепче, алкоголь обостряет чувства. Женщина смотрела на двух своих собственных детей, как ей казалось, и улыбалась с огоньками в глазах, как раньше.

- Милые мои, - начала она, я хотела вам сказать, что уже ждать хватит. Что надо играть свадьбу. Что я и так затянула с этим, со всем. Так нельзя жить, а я жила. Если бы не Андрей, я бы не выжила, да и не умерла бы тогда. Просто я любила своего мужа так, как любят только однажды. Второй раз такое не повторяется. Было всё в нашей жизни и любовь, и предательство и смех и слёзы. Всё. Мы обычная семья. Я не знаю, какие силы нужны, чтобы всё пережить, но мы смогли. Двадцать пять лет с этим человеком прошли для меня, как несколько часов. Когда человек принадлежит тебе по судьбе, ты не сможешь с ним расстаться, даже если сильно этого захочешь. Мои хорошие, я так хочу, чтобы вы прожили эту жизнь вместе. Если решили идти до конца, то идите, не останавливайтесь на мелочных вещах, не циклитесь на проблемах. Это убивает. Потому, что страшнее всего потерять того, кого любишь. Я никому никогда не пожелаю того, что пережила я. Поэтому держитесь друг за друга. Любите друг друга… - Таня зажала нос рукой, чтобы не дать ему набрать кислорода для того, чтобы оживить слёзы. И через секунду продолжила. – За вас!

Никита поджал крепко губы, и ничего не говоря, выпил рюмку водки залпом. Крепко зажав глаза, после выпитого, набрал воздуха в лёгкие. Маша ответила за всех.

- Спасибо вам, мы ценим все ваши слова. – Она не хотела показаться хорошей, она на самом деле была такой. Этой девушке не нужны были выяснения отношений, она просто любила Никиту, и была согласна любить, или хотя бы уважать его мать такой, какая она есть.

- Мам, нам тоже есть, что сказать, - поставив рюмку на стол, начал сын. – Мы очень рады, что ты, наконец к нам вернулась. Мы переживали. Да, мы собирались подать заявление в ЗАГС, но пока не знали когда, теперь знаем – на этой неделе. Мам, мы ждём ребёнка. – Он замер в волнении, что же ответит будущая бабушка.

- Я… - замерла Таня. – Я так рада! – по щеке скатилась горячая слеза и повисла на подбородке. – Я...я хочу, чтобы вы завтра же подали заявление. Мой внук должен быть…рождён в законном браке. Внучка…не важно… - Татьяна сбивалась в словах и плакала от счастья. Теперь она точно знала, что есть ради кого жить, кто будет любить её за то, что она просто бабушка. А она будет любить за то, что просто внук или внучка. – Какое же это счастье! – вскрикнула она. – Это же…подарок…не знаю. Маша, спасибо.

Девушка опустила глаза и улыбнулась. Она была смущена:

- Не за что. Мы сами рады. Мы просто хотели, чтобы вы тоже были рады с нами.

- Как же я рада! – Таня поставила стакан с соком на стол и замерла скрестив ладони на груди. Она даже не знала, что сказать, как будто в горле встала с обоих концов заточенная зубачистка.

Ребёнок в семье – это продолжение, это начало чего-то совершенно нового. Ведь, родившись, он внесёт в дом новые взгляды и слова, новую нежность и любовь. Любовь станет совершенно другой. В воздухе будет пахнуть детством.

Таня видела этого ребёнка. Она уже заочно его любила. Ей хотелось обнять малышку Машу, которая вынашивает эту кроху. Ей хотелось сказать спасибо Никите, что решился на такой шаг, пусть даже это и не запланировано. А главное, кому ей очень хотелось сказать спасибо – это Андрею. Не было бы мужа, не было бы и этого счастья, которое должно было появится через восемь месяцев.

Татьяне было сладко от того, что есть ради чего жить её чувствам. Всю оставшуюся любовь к мужу она сможет отдать внуку. Она будет любить этого ребёнка, как своего собственного, нет, она будет любить его сильнее, и баловать. Баловать будет для того, чтобы он всегда улыбался. Никому не даст в обиду. Она будет сумасшедшей бабушкой. А от этого самой любимой. У Тани появился смысл готовить овсяное печенье. Ведь все бабушки, что-то готовят своим внукам. Вот, и она будет готовить печенье.

Уже вернувшись домой под тёмный морозный вечер, женщина смогла наедине с собой ощутить счастье ожидания. Теперь она могла ждать. Ждать ребёнка, который нужен всем им. Ведь у каждого человека есть, как минимум три человека, которые его любят просто так, ничего не прося взамен. Вот и у этого ребёнка будет самая лучшая бабушка. Самые лучшие родители. У него всё будет только самое лучшее. Именно с такими мыслями ждут детей счастливые люди.

Ей так хотелось поделиться этим счастьем со всем миром, что хватаясь за телефон, она набирала всплывающие в голове номера, а потом клала трубку и понимала, что это только её счастье. Только она может им наслаждаться, как леденцом на палочке. Пока из этого не выльется чудо, в виде маленького человечка.

А дома было тихо. Везде включенный ею свет, придавал ощущения свободы. Она могла контролировать длину своего светового дня. Включила свет – день, выключила – ночь. И так ровно до того момента, пока не захочется спать. Но, спать не хотелось, хотелось летать. Как в детстве, когда пообещали какой-нибудь подарок, и ты его ждёшь. Ждёшь, пока он не появится, а потом любишь всем сердцем, потому, что оно становится так близко к сердцу, что уже не можешь оторваться.

Татьяна знала, что письмо от мужа уже должно было прийти. И, что самое удивительное было для неё самой, она не стала читать его утром. Утром были более важные дела. Нет, естественно, важнее него ничего быть не могло. Но, она начала жить, а он этого хотел. А она обещала. Включив компьютер, она тут же зашла на уже привыкшей к её паролям сайт.

«Никогда не смей винить себя за то, что ты сказала в бреду. Люди тебя ценят вовсе не по словам, а по твоим действиям. Когда ты живёшь и говоришь, да, тебя слушают, но как только ты замолкаешь, все начинают присматриваться. Люди все такие, они делают вид, что слушают, а на самом деле они где-то далеко, но всегда за тобой наблюдают. Это уж я точно для себя подметил.

Маша простит, она славная девочка, искренняя, на тебя похожая. Как кукла фарфоровая с глазками голубыми. В молодости все красивые, а потом эта красота куда-то исчезает, меркнет, бледнеет. Хорошо рыжим, они всегда бледные.

Знаешь, когда у нас с тобой появятся внуки, научи их пожалуйста любить. Не знаю, как это сделать, но объясни, что любовь это самое важное. Это, по сути, ради чего стоит жить. И обязательно скажи, что их дедушка безумно любил бабушку. Что, если бы дед был жив, он бы играл с ними в футбол, научил бы разрисовывать обои в квартире, и собирать пазлы. Жаль, что они никогда не увидят дедушку, а дедушка увидит. Он всегда будет следить, чтобы они не оступились. Я обещаю, что буду следить за каждым шагом. И настанет день, когда будет очень плохо, невыносимо, тогда я возьму их на руки и перенесу через эти препятствия.

Я буду следить за каждым их первым ударом, за каждым словом, я буду слушать, изучать. Любить буду также, как если бы был жив. Ведь внуков надо любить сильнее, они же продолжение наших детей, и нас тоже.

Расскажи им о том, как мы с тобой познакомились, какая ты была красивая на свадьбе, как часто я целовал твои руки, как грел их, когда ты мёрзла, как смотрел на тебя нежно. Расскажи им, что это и есть та самая любовь, о которой поют и пишут. И чем раньше в них проснётся мышца отвечающая за любовь, тем быстрее они начнут чувствовать себя свободными и сильными. А главное - нужными. Люби их за нас двоих.

А я всегда буду в тебе. Буду жить в твоих мыслях и воспоминаниях. Ты никогда не сможешь меня забыть, даже, когда наступит период старческого маразма. Ты будешь старой и всё забывать, но меня не сможешь. Как забыть человека, который живёт в тебе? Это уже сумасшествие. Ты никогда не будешь меняться, а я навсегда останусь для тебя тем, каким успел уйти. Мы будем любить друг друга так тонко, но так крепко, как будто натянем леску между нами. Это связь не оборвётся. Ты должна быть счастлива. С кем угодно, только не одна. В тебе так много любви, что хватит ещё на пару жизней со мной, но пока ты живёшь без меня, поэтому дари это чувство. Только не выливай до конца, оставь мне, я буду приходить. Я буду читать твои мысли. Буду слушать твои слова. Охранять сон тонкими плетёными из паутины занавесками, чтобы ни один звук, ни один сквознячок не позволил тебя разбудить. Я буду любить тебя навсегда.

Ты единственная, кто знала меня до конца, всего, до донышка. Ты пила меня, как крепкий горячий чай с лимоном без сахара. Ты выкуривала меня, до ожогов на пальцах. Ты вдыхала меня всего, как гелий из воздушного шарика. Ты любила меня, как никто бы не смог полюбить. Никто. Иногда, когда мне было совсем нелегко, ты единственная подставляла плечо и гладила по волосам. Ты могла из будней сделать праздники, а из праздников катастрофу, но ты была именно такой, какая мне была нужна. Я бы не променял тебя ни на что. Ни на деньги, ни на других разрекламированных женщин. Я бы бросил, даже карьеру, только бы ты была рядом.

Да, я был бы несчастен без людей и студентов, но ты была бы рядом, и всё компенсировала сполна. Если и есть любовь навсегда, то она живёт в тебе и во мне. И мне совершенно ничего не известно про две половинки, которых разделили, но я знаю точно, что мы с тобой единое целое.

Похороны для того и придумали, чтобы нас провожали. Я тебя в молодости провожал до подъезда, чтобы тебя не обидели, а ты проводила меня в последний путь, чтобы когда-нибудь ко мне вернуться. Когда мы встретимся, я подарю тебе подснежники.

Ты спросила, почему в компьютере нет ни одной твоей фотографии? Я бы тоже расстроился, случись такое со мной. Но, разве я смогу тебя когда-нибудь забыть? Разве мне обязательно нужно было смотреть на фотографию, чтобы понять, как сильно я тебя люблю, или как блестят твои голубые глаза? Я бы никогда не позволил бы себе забыть, как ты выглядишь, тоже самое и с тобой. Ты просто не сможешь этого сделать. Именно поэтому я не хранил ни одной твоей фотографии. Наверное, я был больше муж, чем сын и отец. Мне больше хотелось к тебе. И в рейтинге любимых людей, на первом месте всегда стояла – ты. Я бы просто не простил забыть, как ты выглядишь. А показывать своё счастье другим, это значит раздавать его. Я никому бы тебя не отдал. Даже, если бы стоял выбор жить или не жить. Я бы выбрал – лучше не жить, но с тобой. А жить без тебя бы не смог.

Ты же знаешь. Что когда будут наступать такие дни, в которые будет казаться, что ты больше не можешь. Вспомни, что у тебя есть я, и что я, никогда не позволю тебе опустить руки. В своих руках ты несёшь счастье. А я очень хочу, чтобы ты была самой счастливой. Я люблю тебя до состояния – «не забуду никогда». Береги себя, ты у меня красивая».

Сжав всю свою волю, чтобы не дать заплакать счастью, Таня вошла на свой аккаунт и написала ответное письмо.

«Это последнее, что я тебе напишу. Остальное я хочу рассказать при встрече. Я сделаю всё, как ты мне сказал: я буду счастлива, буду улыбаться, буду писать, и буду любить наших с тобой внуков. Поверь, они узнают про тебя только то, что ты был самый лучший. Как сильно я тебя любила, и как любил меня ты. Андрюш, у нас будет внук, ну или внучка. Мне совершенно всё равно кто у нас будет, главное, что это счастье будет нашим. Оно будет носить нашу фамилию и смотреть на нас нашими глазами. Либо твоими, либо моими, у Маши тоже голубые глаза. Это счастье будет самым дорогим, что можно только захотеть. И в него не надо вкладывать первоначальные взносы, или брать кредит. Всё совершенно бесплатно. Ведь огромная любовь строится только на бережном отношении друг к другу.

Представляешь, и этот малыш будет любить нас просто так. Просто потому, что мы родители его родителей. Сказачно всё как-то. Когда мы ждали Никиту, мне кажется, мы по-другому чувствовали. Говорили другое. Внуки это всё другое. Другое это всё.

Я теперь живу. По-настоящему. Я вернулась на работу. Даже могу общаться с людьми. Немного практики, и, люди потянутся сами. Это же не так сложно. Самое приятное, что мне хочется жить. Что жизнь манит меня вперёд. Она же всегда идёт вперёд. Если бы не все твои прижизненные лекции - «как снова начать жить». Я бы не смогла. Да, я бы умерла в темноте. Задохнулась. А сейчас живу.

Андрюша, ты смог меня при жизни научить не бояться чувствовать. И я сейчас ничего не боюсь. Страшно, но не боюсь. Я же сильная. Смогла же выбраться наружу из смертельных лап одиночества. Тем более у нас будет внук, или внучка. Не имеет значения.

Всё написанное тобой мне, было написано мной мне же. Это не игра слов. Я сейчас разговариваю просто на чистоту. Как и надо разговаривать с сомой собой. Если бы не вера в Тебя, я бы не выжила. Ты – моя вера! Спасибо тебе, за все твои лекции и книжки, за умение научить наблюдать за людьми, за все твои статьи, которые я правила. Только ты смог спасти меня. Только тебе, я буду всю жизнь молится. Только с тобой я могу найти нужные слова. Потому, что люблю неистовой любовью, которая никогда не сможет закончиться.

Все эти социальные сети, моё прикрытие тобой от себя. Как же хорошо, что ты был. Я тебя обязательно найду, чего бы мне это не стоила. Я люблю тебя, и никогда не смогу разлюбить. Ты останешься не только во мне, но и в наших детях, внуках, правнуках, во всех тех, кто будет «наш». Я буду помнить тебя всегда».

Таня отодвинула клавиатуру и пристально посмотрела на зелёный огонёк, который мигал, как и тогда, в первый раз, на всю комнату. Он то загорался, то гас, как светофор, спешащий сказать, что «пора идти». И Таня решила идти вперёд. Выйдя со своей странички с сайта, женщина ввела в регистрационном окне адрес электронной почты мужа, ниже пароль, который состоял из даты их свадьбы. Войдя на его страницу, она вошла в меню настроек и нажала на кнопку «удалить страницу», «да» - «нет»? Таня выбрала первый вариант. Тут же выскочило окно «вы уверены», «да»-«нет»? Таня снова нажала на кнопку «да», и её мужа больше не стало не только в её реальной жизни, но и в виртуальной. Теперь переписка с Андреем Штурмовым была только спасительной вакциной, которой больше не существовало. У каждого препарата есть свой срок, у этого закончился.

- Прощай… - Таня удалила страницу, и вышла из интернета.

Перед ней снова красовалось зелёное поле на экране. Женщина открыла новый файл для письма, и тут же переименовала его - «Письма в небо». Это было название её первой книги. Этой женщине было, что рассказать о том, как пережить смерть через жизнь, или жизнь через смерть. Ей было, что пережить. А самое главное, она пережила любовь. И хотела пронести её дальше, чтобы никто не смог её убить.

Бледная, но с искусственным румянцем на щеках женщина встала со стула. Она была готова снова открыться. Она готова была стать новой и живой. Осталось только распахнуть окно в эту новую жизнь. Там где она сможет полюбить заново. Любить всех, и дарить свою любовь. Она подошла к заклеенному окну и посмотрела на тёмную насекомую лежащую кверху лапками. Таня знала, что муха жива, просто так она не могла умереть. Совсем скоро, когда появится первое высокое весеннее солнце, муха проснётся и снова начнёт биться за свою жизнь. А эта женщина, которая обрела мир в душе, ей в этом поможет.

Татьяна коснулась холодного стекла своей сухой и морщинистой рукой. Она почувствовала жизнь, которая билась за прозрачным, и неживым. Это была та жизнь, куда ей нужно было идти. Жить вперёд.

© p-roza / p-roza

Опубликовано 21.05.2015 в 22:20
Прочитано 235 раз(а)