Фонтан любви... Фонтан живой...

Впервые Бахчисарайский фонтан я увидела в десятилетнем возрасте. Как и Пушкин, была удивлена и разочарована. Слово «фонтан» вызывало ассоциации с бьющими в небо тугими струями... а тут - капля за каплей точат белый мрамор, обезображенный ржавчиной...

Но потом произошло чудо - я почувствовала исходящие от него боль и печаль.

В следующие посещения Дворца и Фонтана я уже не видела изъянов, я ощущала сердцем горечь слез, с тихим звоном переливающихся из лепестка в лепесток, из века в век...

Грусть и романтика Фонтана стали мне близки и понятны...

В одной из своих книг я размышляла о том, имеем ли мы право на собственную версию исторических событий...

Эта повесть - не попытка перекроить историю. Это благодарность Пушкину, который сумел уголок крымской земли, любимой мною, воспеть так, что о нем теперь знает весь мир.

Жизнь Александра Сергеевича Пушкина исследована так тщательно, что кажется, о нем известно все.

О его творчестве написано так много и подробно, что добавить хоть какой-нибудь новый факт просто невозможно. И есть лишь одна, неразгаданная до сих пор тайна. Никто из пушкинистов не может с уверенностью сказать, кто вдохновил поэта на создание самой романтической и прекрасной поэмы – «Бахчисарайский фонтан».

Он влюблялся в очаровательных и умных современниц, он боготворил их, он посвящал им свои стихи. Но имя той, чья тень мелькнула перед совсем еще юным поэтом в таинственном сумраке Бахчисарайского дворца, видимо, навсегда останется тайной…

Гурзуф. 1820. Начало сентября.

Александр проснулся с сильной болью в висках. Не открывая глаз, он силился найти причину недомогания. Тихий звон посуды на веранде напомнил ему, что вчера за партией в шахматы с Николенькой Раевским они переусердствовали - выпили по бутылке легкого молодого крымского вина. Не таким уж легким оно оказалось…

Вставать не хотелось, но он вспомнил, что вчера решено было пораньше отправиться в Бахчисарай. Саша немного полежал, не открывая глаз и переживая свое вчерашнее поражение.

Играть в шахматы они с Раевским научились еще в Лицее. Иногда юноши засиживались за интересной партией до свету, пока вездесущие дядьки не пресекали это занятие. Николай всегда играл легко, не увлекаясь. Ему было все равно - выигрывает он или проигрывает. Занимал сам процесс. Александр же, страстно желая выиграть, сердился, кусал руки, вскакивал и нервно ходил по комнате. Вот и вчера ему не повезло - победа досталась Ники. И это при том, что тот за игрой пил вино и балагурил с сестрами, сидевшими здесь же, на балконе дома Ришелье, в котором они все остановились в Гурзуфе.

Дом был огромный, но несуразный - жилых комнат всего четыре - в двух разместились девушки. Две маленькие боковые заняли генерал Раевский и его жена Софья Алексеевна. Николай с Александром поселились в кабинете в мансарде. Туда вела очень крутая и узкая лестница. Несмотря на то, что Ники повредил колено в развалинах Пантикапея, он не позволил отцу с его раненой ногой подниматься по этой лестнице, и они с Пушкиным каждый вечер, толкая друг друга и вышучивая, карабкались на свой «насест».

В доме было бы неуютно и душно, если бы не множество окон, настежь раскрытых всю ночь, да не волшебный воздух Тавриды - его можно было пить, как пьянящий и одновременно освежающий бальзам.

По вечерам, когда спадала жара и цикады начинали свои концерты, все собирались на открытой веранде. Пили чай, ели виноград и коржики на меду. Виноград приносили в плетеных корзинках чумазые дети греков, живущих неподалеку.

Вот и вчера вечером все увлеченно следили за шахматной баталией. Старшая, Екатерина, сочувствовала Александру и пыталась подбодрить его, но это только подливало масла в огонь страстей юного поэта. Ему казалось, что даже гора Аю-даг смеется над его поражением. Младшая, Еленушка, как все ее звали, колко шутила над тем, что рифмы сегодня не даются Сашеньке. Николенька, наливая очередной стакан золотистого вина, подмигивал сестренке и говорил нарочитым баском:

- Еленка, принеси сургуч и папину печать. Мы договор напишем: если Сашка проиграет сегодня, все его стихи я буду издавать под своей фамилией. И скрепим это печатью. Хватит ему задаваться - подумаешь, «Руслана и Людмилу» он сочинил - пи-и-и-т…

Последнее слово Николай произнес гнусаво, в нос, растягивая гласную и твердо припечатав последнюю согласную.

Девушки тихонько захихикали. А у Пушкина сошлись на переносье брови, он до крови закусил нижнюю губу и сделал неудачный ход.

14.еf

Заметив свою ошибку, Пушкин хотел переменить ход, но все запротестовали. Подумав немного, Николай объявил мат в 6 ходов:

14... Сс5+ 15.Кр:g2 Фе2+ 16.Крg3 Сd6+ 17.Сf4 Лg8+ 18.Крh3 Крd8+ 19.Фg4 Ф:g4x.

Судьба партии была решена. Выпив залпом почти полный стакан вина, Александр выбежал в сад.

Бахчисарай. 1820. Конец августа

Ночью быстро прошелестел легкий дождик. Рассвет был хрустально-чистым. Айсылу, выпив чашку козьего молока, приготовленную отцом, и сунув в карман сладкую лепешку-катламу (для себя), повесила на плечо хурджин с бутылкой айрана и куском кубете, завернутым в лоскут небеленого полотна (для отца). Девушка спрыгнула с высокого крыльца и побежала по улице, почти не касаясь высыхающей мостовой легкими ножками, обутыми в ловкие кожаные ичиги. Четыре черные косички неслись за хозяйкой, то прижимаясь к спине, то стараясь обогнать ее и заглянуть в лицо. Малиновый тарбуш радостно звенел медными монетками, пришитыми надо лбом. Народу было еще мало. В такую рань встречались лишь молочники, разносившие молоко в глиняных кувшинах, да крестьяне с тележками, везущие на рынок овощи и фрукты.

Девушка радовалась тому, что ветерок нежно прикасается к ее волосам, а утреннее солнышко румянит щеки. Еще месяц она будет наслаждаться свободой, а в октябре, когда ей исполнится 14 лет, на нее наденут чаршаф, как это случилось со старшей дочерью дяди Максума Зухрой. В начале лета девушки вместе собирали абрикосы и черешню, бегали на Чуфут-кале и рвали цветы на окрестных холмах, а теперь, обливаясь слезами, четырнадцатилетняя Зухра сидела взаперти и под руководством матери и бабки шила себе приданое. Ей и жениха уже подыскали. Посватался толстый мельник Джихангир - ему захотелось ввести в дом третью жену.

Айсылу очень любила и жалела свою двоюродную сестричку - подругу детских игр, наперсницу и выручалочку. У Зухры золотые руки - всякое женское рукоделие - шитье или приготовление еды - она делала с истинным удовольствием. Тогда как непоседливая Айсылу готова была с рассвета до темна носиться по городу, играть с детворой на берегу Чарык-Су, пасти с отцом стадо. Сестрица частенько готовила им ужин или штопала одежду. Правда, если об этом узнавала бабушка Марьям, наказывала обеих - одну за лень и непослушание, а другую за то, что пыталась выгородить сестру.

Бахчисарай. 2009 год. Конец августа.

Алла Степановна вышла на балкон, села в старенькое плетеное кресло-качалку. Вечер стремительно опускался за Соколиную гору. Как всегда в этих местах, ночь наступила сразу, без сумерек. Женщина закурила.

- Надо бы бросить, - лениво думала она. - Вот переедем в новую квартиру, обязательно откажусь от сигарет.

Медленно раскачиваясь, следила за тем, как вспыхивали звездочки на бархатном фиолетовом небе…

Скоро придется покинуть обжитое место… В этом доме с начала XIX века жили несколько поколений семьи Егоровых. Совсем недавно дом передали музейному комплексу «Ханский дворец». Документально установлено, что в тридцатых годах XIX века здесь была открыта первая в Бахчисарае школа для девочек-мусульманок. Создатель ее - доктор Александр Феотокис - грек, а преподавали в этой школе его жена Айсылу-ханум и ее сестра Зухра-ханум - мусульманки.

Сведения об этом попали к Алле Степановне несколько лет назад, когда она работала в библиотеке Бахчисарайского дворца-музея, готовя очередную статью о жизни и быте мусульманских женщин. Получилось так, что она сама своими руками передала дом музею. Конечно, ее семье предоставили хорошую квартиру в новом районе да еще и некоторую сумму компенсации - двухэтажный дом в историческом центре Бахчисарая стоил недешево. Но уезжать отсюда было жаль. Здесь прошло ее детство, в этом доме умерла мама…

Егорова - историк не только по образованию и по призванию, но и по «наследству». Родители Аллы тоже были историками. Мать всю жизнь проработала в Ханском дворце, а отец занимался раскопками в пещерных городах Крыма. Он погиб несколько лет назад, провалившись в одну из карстовых полостей на Мангупе. Мама ненамного пережила мужа - «сгорела» за несколько месяцев.

Алла Степановна очень благодарна руководству Бахчисарайского дворца-музея, что в то трудное время ее поддержали и взяли на работу сначала экскурсоводом, а затем, когда закончила Крымский университет, младшим научным сотрудником.

Гурзуф. 1820 год. Начало сентября.

Вечерняя прохлада немного остудила горячую голову поэта, но все равно было обидно и стыдно перед девушками. Он остановился у своего любимого кипариса, прижался щекой к его шершавой теплой коре. В левой руке он крепко сжимал шахматного коня, видимо, схватил его с доски перед тем, как выбежать в сад. С недоумением посмотрел Саша на изящную фигурку, вырезанную из слоновой кости. Досада его прошла. Он улыбнулся, еще раз прижался, теперь уже другой щекой к дереву, сунул коня в карман пиджака и отправился спать.

Те несколько недель, что он провел с семьей Раевских в Гурзуфе, стали самыми счастливыми в его жизни. Любовь и нежность в отношениях Раевских распространились и на юного поэта. Возможно, именно эта атмосфера вернула Пушкину вдохновение.

Во время путешествия по Кавказу и Крыму с семьей генерала Пушкин влюбился сначала в Марию. Он даже специально проиграл ей в домашнюю лотерею свое золотое кольцо с сердоликом. Несколько дней молодым людям казалось, что они обручены.

Потом на корабле, когда отплыли из Кефы (Феодосии) в Юрзуф (Гурзуф), стоя на палубе, он шептал Софье:

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда

Стремлюся я…

А уже здесь, в Гурзуфе, в доме дюка Ришелье он стал ухаживать за старшей - Екатериной. Она помогала поэту изучать английский язык, который знала очень хорошо и даже переводила Вальтера Скотта и Байрона.

Бахчисарай. 1820 год. Конец августа.

Айсылу с отцом жила в большом двухэтажном каменном доме, разделенном на две половины. В другой части обитал брат отца с двумя женами и их детьми. Управляла этим семейством старая Марьям - бабка Айсылу и мать братьев - Максума и Мирсаида.

Бабушку любили, но и боялись в этом доме все, начиная с невесток и заканчивая младшим сыном дяди Максума годовалым Якубом, который начинал плакать, едва заслышав голос старухи.

Величественная и еще не старая Марьям не была татаркой. Когда в 1783 году распалось Крымское ханство, и последний его хан Шагин Гирей уехал в Петербург, обитатели дворца и гарема вынуждены были искать для себя новой доли. Несколько особо приближенных женщин и мужчин уехали вместе с повелителем. Остальным было выдано небольшое денежное и вещевое содержание и предложено устраивать свою жизнь, как пожелают. Кто-то смог вернуться в родные края, кто-то остался при дворце - все это надо было охранять и поддерживать порядок в помещениях, конюшнях и кухнях. Некоторым женщинам удалось выйти замуж.

Большинство невольниц никогда не делили ложе с повелителем, а иные даже ни разу не видели его вблизи. Но при этом в гареме всех девушек обучали Корану, грамоте и обязательно ремеслам. Гарем - ведь это не только обиталище наложниц. Гаремом называлась женская половина дома в татарских жилищах. Дворец и гарем были на самообеспечении. Здесь шили одежду и обувь, стегали одеяла и расшивали золотом и шелком драгоценные головные уборы, халаты и покрывала, готовили еду на огромное количество людей, пекли хлеб и лепешки.

Каждое утро у ворот дворца собирались люди - здесь раздавали выпеченные в дворцовых пекарнях хлеба. Зимой часто к лепешкам добавляли сушеные абрикосы, орехи, а также чеснок и лук. За этими подаяниями приходили не только нищие или бедняки. Дворцовый хлеб был таким вкусным, что даже вполне обеспеченные горожане частенько посылали детей к воротам.

Гурзуф. 1820 год. Начало сентября.

Однажды рано утром, когда все в доме еще спали, Александр выскользнул из дома, намереваясь искупаться в тихом и почти неподвижном море. Проходя по огромному дикому саду, он увидел Елену. Девушка сидела на камнях у небольшого водопадика на речке Авинде, протекающей через парк. На ней была тонкая ночная сорочка с атласными ленточками, завязанными на плечах. Золотистые волосы спадали на спину и почти неприкрытую грудь. На земле белым зверьком свернулась кружевная шаль. Пушкин отступил за толстый ствол кипариса и затаил дыхание. Елена держала в правом кулачке смятый листок бумаги. Из зажмуренных глаз девушки сыпались частые слезы, беззвучно растворяясь в хрустальном потоке…

Поэт понял, что влюблен. Вечером он написал два сонета, но чего-то устыдившись, изорвал написанное и бросил в Авинду. Екатерине, которая случайно видела это, удалось выловить обрывки и склеить. Она потом долго хранила стихотворение в своем альбоме:

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,

На утренней заре я видел Нереиду.

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:

Над ясной влагою - полубогиня грудь

Младую, белую, как лебедь, воздымала

И пену из власов струею выжимала…

Да и что бы он был за поэт, если бы не влюблялся каждую минуту и в каждую прекрасную девушку или женщину, встречающуюся ему?..

Бахчисарай. Несколько лет назад.

Как-то задержавшись допоздна в музейной библиотеке, Алла перебирала недавно найденные в нише одной из комнат книги и свитки. Такие находки случались время от времени в помещениях Бахчисарайского дворца. Дело в том, что музейный комплекс перестраивался и ремонтировался много раз. Иногда это делалось тщательно и аккуратно, а иной раз - только красили и белили стены и потолки, да выбивали пыль из ковров, одеял и подушек, служивших мебелью.

В этот раз в гаремном корпусе делали очень тщательную уборку и реставрацию - несколько уникальных решеток, за которыми в старину прятались обитательницы гарема во время торжественных церемоний и приемов, и резных табуретов были заражены шашелем. Мебель следовало срочно спасать. Комнаты закрыли для посещений, освободили от экспонатов, а заодно решено было заделать несколько трещин в штукатурке на стенах. В небольшой нише под ковром был найден тайник, в котором помимо книг находились монеты и украшения из серебра. Все было в хорошем состоянии. На книжных переплетах даже сохранилась позолота.

Алла Степановна взяла в руки массивный том Корана, начала бережно переворачивать страницы и вдруг из него посыпались небольшие листочки, исписанные бисерным почерком.

Она собрала их и начала просматривать. Листов было 38, писала женщина, если судить по почерку. Нарушая все правила, Алла Степановна сложила находку в большой конверт и забрала домой.

Гурзуф. 1820 год. Начало сентября.

Надо вставать. Судя по звукам, все уже проснулись и собирались на веранде пить кофе. Александр уловил тонкий запах и обрадовался - это как раз то, что ему нужно сейчас больше всего. В Крыму он пристрастился к этому напитку и уже не представлял утра без чашки кэйве, как называл этот напиток старый слуга караим. Здесь пили не просто чистый и крепкий кофе. Местные жители умели превратить этот напиток в волшебное зелье. В него добавляли пряности и местные травы, лимон или козье молоко, лед и сливки.

Быстро одевшись и плеснув в лицо прохладной водой из кувшина, он сбежал по лестнице на веранду. Вся семья была уже тут.

Николай сидел в углу с газетой, привезенной вчера из Симферополя, - накануне он не успел ее прочитать. Екатерина и Елена расставляли чашки и вазы с фруктами, помогая старому слуге накрывать стол к завтраку.

Софья Алексеевна - мать семейства - расположилась в плетеном кресле, облокотившись на перильца веранды. В руке у нее была гроздь черного винограда. У ее ног на татарском коврике полулежали Мария и Сонечка. Они, как птенцы, открывали по очереди рты, а мать кормила их спелыми ягодами. Это было так смешно и трогательно, что Пушкин застыл на пороге, любуясь очаровательной сценой.

В это время из сада на веранду поднялся генерал Раевский с татарином-проводником. Николай Николаевич сказал, что пора всем завтракать и собираться в путь, пока еще не очень жарко. В начале сентября, конечно, нет такого зноя, как в середине лета, но дорога через горы очень трудна, а особенно - подъем по Чертовой лестнице.

Бахчисарай, 1800-е годы.

Бывших наложниц охотно брали в жены богатые бахчисарайцы. Женщины умели вести хозяйство, ухаживать за детьми, шить. Так и Марьям (урожденная Мария, родом с берегов Днепра) стала третьей женой сапожника Габбаса. Родила ему двух сыновей-погодков - Максума и Мирсаида. Очень скоро эта властная женщина, принявшая ислам еще в гареме, стала главной в доме своего безвольного мужа. Две первые жены подчинились ей безропотно. Дело было еще и в том, что она принесла немалое по тем временам приданое.

Кроме денег, выданных всем бывшим невольницам, у каждой из них имелось некоторое количество собственных драгоценностей. В гареме существовал обычай: на все мусульманские праздники дарить каждой наложнице ожерелье, браслет, колечко или серьги из серебра. Особо отличившиеся одаривались золотым украшением.

У Марьям, прожившей в неволе 14 лет, скопилось около килограмма серебряных украшений и несколько золотых колечек. На эти сокровища муж Марьям построил большой двухэтажный дом с внутренним двориком и мастерской на первом этаже. Когда он внезапно умер от удара, женщина с сыновьями-подростками переехала в этот дом. В мастерской работали два армянина - шили обувь для мужчин и два караима - тачали женские терлик (шелковые и кожаные туфли с задниками и без), которые сама Марьям потом расшивала шелком, а иногда на заказ - золотыми нитями. Это приносило неплохой доход.

Бахчисарай, 2001 год.

Вечером, отправив детей спать, Алла Степановна разложила найденные листочки на кухонном столе. Это было похоже на дневник. Правда, писали его нерегулярно - у некоторых записей нет дат. Но все листочки пронумерованы. Судя по иному почерку и цвету чернил, номера страниц проставлены позднее и второпях. Последняя запись была сделана в 1854 году, первая - в 1823.

Эти записи буквально перевернули жизнь Егоровой. Исследуя их, она стала искать подтверждение в архивах Бахчисарая, Симферополя, Севастополя. Ей присылали копии документов из Феодосии и Ленинграда. Постепенно историк проследила судьбу автора дневника буквально до ее рождения.

Из дневника Зухры. Октябрь. 1823 год.

Какое это счастье - вновь оказаться в кругу близких людей и не ждать окрика или удара. Я так благодарна бабушке и сестренке Айсылу, что вытащили меня из того проклятого дома. Первые недели я только спала, ела и вздрагивала от любого громкого звука. Мне трудно сейчас вспоминать о двух годах моего замужества. Хвала Аллаху! Я - вдова!

Эта короткая запись потрясла Аллу до глубины души. Как историк, она знала о том, как жили мусульманские женщины в XVIII - XIX веках, а в некоторых странах живут и сейчас. Но такое откровенное ликование юной (ей не могло быть больше 20 лет - тогда девушек отдавали замуж, едва им исполнялось 14-15 лет) вдовы поразило ее.

Сварив себе кофе и опустив абажур пониже, она принялась читать дальше.

Крым. 1820 год. Начало сентября.

Через час Николай Николаевич, Николенька, Александр, француз Фурнье, доктор Рудыковский и татарин-проводник выехали на низкорослых местных лошадках вдоль берега моря в сторону Ялты.

Проводник Мирсалим - невысокий крепыш лет двадцати - говорил по-русски очень чисто. Николай Николаевич сказал, что его порекомендовал Александр Иванович Крым-Гирей - потомок крымских ханов, живший неподалеку от Гурзуфа в собственном имении Суук-Су. Его сестра Анна Ивановна была крестницей генерала Раевского. Мирсалим - сирота и с детства воспитывался в доме Анны Ивановны. Он знал множество крымских преданий и легенд. Получивший неплохое, хоть и домашнее образование, смышленый юноша был влюблен в родные края и мог часами говорить о красоте гор и чистоте горных речек, о ласковом море и прекрасных цветах, радующих своим благоуханием практически круглый год.

Но вскоре замолчал даже говорливый проводник - уж очень трудна была дорога. Вернее даже не дорога, а каменистая тропа, прерывавшаяся иногда стекающими с гор быстрыми ручьями. У Никитского ботанического сада сделали короткий привал. Умылись морской водой, выпили кумысу и съели по кусочку катыка (овечьего сыра). Неожиданно такая простая пища оказала на путников удивительное действие: все приободрились, почувствовали, что усталость отступила. Все были готовы продолжать путь.

От Никиты стали подниматься в горы, осматривая по дороге необычные растения, которыми был заселен парк. Особенно поразили путников пинии - итальянские сосны. Их густые темно-зеленые лапы горизонтально стелились почти над самой землей. Казалось, на них можно было лежать и качаться как в гамаке.

Бахчисарай. 1800-е годы.

Максум и Мирсаид привели жен почти одновременно. Дочки у них родились с разницей в три месяца. Когда Айсылу было четыре года, ее мать умерла при родах. Ребенок тоже погиб. Как ни уговаривала Марьям сына, он не хотел больше жениться. И сапожником быть не захотел. На рассвете он собирал овец и коз с окрестных улиц и гнал их на равнину за речкой Чурук-Су или на склоны Чуфут-Кале. Он не мог сидеть в закрытом помещении, вдыхать запахи дубленых кож и клея. Ему все время хотелось на простор и подальше от людей - не слышать упреков матери, жалоб брата, визгливых ссор его жен, плача детей, которых у Максума было уже четверо. И только с дочкой Айсылу он мог играть часами, рассказывать ей сказки, петь нежным голосом колыбельные.

Когда девочка немного подросла, отец стал брать ее собой. Бабка пыталась возражать, но вскоре сдалась. Девочка, если оставалась дома, устраивала настоящий ад для теток и детей. Она не хотела есть, не хотела спать, отказывалась тихо сидеть и перебирать четки, как полагалось девочке. Дралась с братьями, дергала за косы сестер. Ей нужно было носиться по улице, кидать камнями по воробьям, дразнить прохожих.

Бабушка сшила девочке мальчишескую одежду и заказала в своей мастерской ичиги - маленькие сапожки, чтоб ей удобнее было бегать по горам. И только к 10 годам удалось надеть на строптивицу девический наряд и отмыть руки, которые, почти всегда были черными, особенно в пору созревания грецких орехов - от их мягкой скорлупы.

С этой поры она сдружилась со старшей сестрой и перестала ходить с отцом пасти отару. Только иногда относила ему обед на Чуфут-Кале.

Бабушка Марьям была обучена грамоте, а разговаривала почти на всех языках, которые были в обиходе в Бахчисарае: армянском, татарском, греческом, русском, на котором говорило большинство горожан, невзирая на национальность. Она сама начала учить старших внуков чтению и счету. Потом мальчиков отдавали в медресе, а для девочек специальных заведений не было, поэтому Айсылу и Зухра два раза в неделю под присмотром бабушки прилежно выводили на бумаге буквы и цифры. Мудрая женщина считала, что это обязательно пригодится ее внучкам в жизни.

Кроме письма и счета девочкам рассказывались украинские, грузинские, русские, армянские, татарские сказки и легенды, которые бабушка Марьям слышала от подруг по гарему. Бабушка пела им песни на разных языках и девочки подпевали ей тонкими голосами.

Из дневника Зухры. Январь. 1824 год.

Вот уже четыре месяца я свободна и живу почти нормальной жизнью. Правда, мне пришлось поселиться на половине сестры, но все равно это мой родной дом. Мамы уже нет, она умерла полгода назад. А жить с двумя женами отца и быть у них в услужении, мне совсем не хочется. Вскоре после моего замужества, отец взял еще одну жену - мою ровесницу.

Когда Айсылу предложила занять ее комнату, я согласилась, отец не возражал. Он, как и прежде, больше времени проводил в своем саду, чем дома, и больше общался с цветами, чем с собственными детьми и женами. Даже удивительно, откуда у него столько детей?

Бабушка все такая же величественная и властная. Это благодаря ей мне удалось вырваться из семьи умершего мужа. Она вернула женам Джихангира калым, уплаченный в свое время за меня, и старейшины разрешили молодой вдове вернуться в дом отца. Его жены, конечно же, мне не рады - здесь и так полно людей, а особенно много стало детей. За два года родилось еще трое - у каждой жены по ребенку. Моя мама умерла при родах, а ребенок выжил. Голубоглазый Али, словно чувствуя, что он сирота, уже с младенчества тянет все на себя - хватает еду, если может дотянуться, громким криком требует внимания. Жены отца не успевают справляться со своими детьми, где уж им уследить за сироткой.

Мне стало жаль брата, и когда Айсылу предложила забрать его, я с радостью согласилась.

Крым. 1820. Начало сентября.

Вскоре с высоты Верхней Массандры Пушкин и его спутники увидели Ялту. Все ожидали лицезреть древний византийский город, но как в Кафе и Пантикапее повторилось разочарование. Перед путниками лежала небольшая деревня с черепичными крышами. О былом византийском величии напоминали лишь остатки стен старинной греческой церкви. Ялту проехали, не останавливаясь.

Алупка тоже оказалась захолустной деревушкой с двадцатью дворами. Лошади совсем выбились из сил, поэтому решено было остаться здесь на ночевку. Нашли караван-сарай. Плотно поужинали вкусной бараниной с тушеными в бараньем же сале овощами. Запивали еду молодым розовым вином. Все ели и пили с удовольствием. И только Пушкин попросил для себя кувшин воды. Вина ему почему-то не хотелось… На ночлег разместились в общей комнате. Бросили на солому кошмы, попросили у хозяина одеяла - ночи в Крыму холодные - и улеглись вповалку. Спали все крепко и без сновидений.

На завтрак хозяин, молодой одноглазый грек, подал путникам горячие лепешки с медом, душистый кофе с корицей и овечий сыр, который вчера так хорошо поддерживал их силы в пути. Видимо, в этом популярном в Крыму продукте было что-то такое, что позволяло восполнять потраченные силы и запасти их на будущее…

Когда путники приближались к мысу Фиолент, Мирсалим рассказал им предание об Ифигении - дочери греческого царя Менелая, ставшей жрицей богини Дианы в храме, развалины которого еще сохранились здесь. Прекрасный рассказчик - проводник так увлек своих сотоварищей легендой, что они уже не чувствовали усталости.

ИФИГЕНИЯ В ТАВРИДЕ

Многочисленное греческое войско собралось в поход на Трою. Но вот уже несколько дней греческие корабли стояли у берега и не могли отплыть: дул противный ветер. Этот ветер послала богиня Артемида, разгневавшаяся на греческого царя Агамемнона за то, что тот убил ее священную лань.

Напрасно ждали греки, что ветер переменится. Он, не ослабевая, дул в прежнем направлении. В стане начались болезни, среди воинов поднялся ропот.

Наконец прорицатель Калхас объявил:

- Лишь тогда смилостивится богиня Артемида, когда принесут ей в жертву прекрасную дочь Агамемнона - Ифигению.

В отчаяние пришел греческий царь. Неужели суждено ему потерять нежно любимую Ифигению?

Прекрасная и величественная прошла Ифигения среди несметных рядов воинов и встала около жертвенника. Заплакал Агамемнон, взглянув на свою юную дочь, и, чтобы не видеть ее смерти, закрыл лицо широким плащом.

Спокойно стояла у жертвенника Ифигения. Все хранили глубокое молчание. Вещий Калхас вынул из ножен жертвенный нож и положил в золотую корзину. На голову девы он надел венок. Вышел из рядов воинов Ахилл. Он взял сосуд со священной водой и жертвенную муку с солью, окропил водой Ифигению и жертвенник, посыпал мукой голову Ифигении и громко воззвал к Артемиде:

- Всемогущая богиня Артемида! Пошли нашему войску благополучное плавание к троянским берегам и победу над врагами!

Взял Калхас в руку жертвенный нож и занес его над Ифигенией. Но не упала с предсмертным стоном юная дева. Вместо нее у алтаря, обагряя его кровью, билась в предсмертных судорогах лань, сраженная ножом Калхаса. Свершилось великое чудо: богиня Артемида сжалилась над Ифигенией и сохранила ей жизнь, послав на жертвенник лань. Пораженные чудом, как один человек, вскрикнули все воины. Громко и радостно вскрикнул и вещий Калхас:

- Вот та жертва, которую требовала великая дочь громовержца Зевса - Артемида! Радуйтесь, греки, нам сулит богиня счастливое плавание и победу над Троей.

И действительно, не была еще на жертвеннике сожжена лань, как подул попутный ветер. Не теряя времени, греки стали готовиться к отплытию.

Богиня Артемида, похитив у жертвенника Ифигению, перенесла ее на берег Эвксинского Понта в далекую Тавриду. Там Ифигения стала жрицей в храме богини Артемиды.

Спустя много лет брат Ифигении Орест, выросший за это время и превратившийся в смелого, мужественного воина, отправился вместе со своим неразлучным другом Пиладом в неведомую страну Тавриду. Он должен был привезти оттуда священную статую Артемиды.

После счастливого плавания Орест и Пилад прибыли в Тавриду. Спрятав свой корабль у прибрежных скал, отважные путешественники ступили на чужую землю. Здесь их подстерегала большая опасность.

У тавров, местных жителей, существовал обычай умерщвлять чужеземцев и приносить их в жертву богине Артемиде. Священнодействие совершала жрица, не знавшая брачного факела. Она приводила чужеземца к алтарю, и тот падал под ударом девичьего меча. Голова жертвы в угоду богине укреплялась возле храма на высоком столбе. Орест, конечно, и не подозревал, что этот печальный обряд вот уже многие годы совершает его сестра Ифигения.

Отважные путешественники незаметно подкрались к храму Артемиды. Это было огромное здание, опирающееся на многочисленные колонны. К нему вела широкая, в сорок ступеней, мраморная лестница. Возле храма возвышались столбы, на которых торчали человеческие головы. Поняв, что днем статую Артемиды не удастся выкрасть. Орест и Пилад спрятались и стали ждать ночи.

Но случилось так, что еще до наступления темноты Ореста и Пилада заметила стража. После короткой, но жестокой схватки их связали и отвели к таврскому царю Фоапту, известнее и могущественнее которого не было в водах эвксинских. Царь спросил пленников, откуда они и зачем прибыли в его страну, а затем объявил, что по местному обычаю они будут удостоены особой чести: их принесут в жертву богине Артемиде.

Утром Ореста и Пилада, связанных, привели в храм, где у алтаря, сделанного из белоснежного мрамора, их уже ожидала жрица. Покропив пришельцев очистительной водою, покрыв повязками их виски, Ифигения сказала:

- Простите, юноши, я не по своей воле совершаю этот жестокий обряд. Таков обычай здешнего племени. Скажите мне, кто вы?

Услышав в ответ, что они греки и что оба из родного ей города. Ифигения воскликнула:

- Пусть один из вас падет жертвой нашей святыне, а другой повезет весть от меня на родину.

Орест и Пилад заспорили. Пилад, желая спасти друга, настаивал на том, чтобы в путь отправился Орест, Орест же твердил, что именно он должен умереть на чужбине.

Пока юноши спорили, кому умереть, Ифигения писала письмо на родину своему брату, которого она оставила когда-то еще младенцем. И только тогда, когда Ифигения протянула Оресту письмо, они узнали друг друга.

Несказанно обрадовались все трое такой неожиданной встрече и стали думать о том, как спастись им и как увезти священную статую Артемиды.

И решила Ифигения прибегнуть к обману. Она объявила царю тавров Фоапту, что статуя Артемиды осквернена и нужно омыть в море и ее, и жертвы - двух чужеземцев. Согласился на это Фоапт.

В торжественной процессии пошла Ифигения с прислужницами храма на берег моря к тому месту, где был укрыт корабль. Прислужницы несли статую Артемиды, а воины царя вели связанных Ореста и Пилада. Придя к морю, Ифигения велела воинам удалиться, так как они не должны были видеть тайных обрядов омовения. Когда воины ушли, сестра освободила брата и его друга и поспешила с ними на корабль.

Подозрительным показалось таврским воинам, что так долго длится обряд омовения. Они вернулись к берегу и к своему удивлению увидели за скалой чужой корабль, на котором пленники и жрица уже собрались бежать.

Бросились воины на корабль, скрестили мечи, завязалась упорная битва. И хотя воинов было много, Орест и Пилад обратили их в бегство. Не успел гонец сообщить таврскому царю Фоапту о случившемся, как гребцы сели на весла, и греческий корабль вышел в открытое море.

* * *

Очарованные рассказчиком путники, не заметили, как добрались до поселка Кикинеиз, у которого начинался самый трудный отрезок пути - Чертова лестница или Шайтан-Мердвен. С доисторических времен это был единственный путь, связывавший степной и горный Крым с Южным берегом. Опять сделали короткий привал, чтобы дать отдохнуть лошадям и настроиться на подъем в горы.

На протяжении шестисот метров высеченная в скалах лестница с широкими неровными ступенями делает более сорока поворотов. Ехать верхом здесь нельзя. Поэтому, переложив все вещи на спины лошадей и хорошо их привязав, тронулись в путь пешком. Только фляжки с водой, сделанные из особого сорта тыкв, путники оставили при себе. Вскоре мужчины сняли сюртуки, молодежь даже засучила рукава рубашек - дорога выжимала из людей все соки. Мирсалим посоветовал всем идти, взявшись за хвост лошади. Приученные к этому животные не сопротивлялись. Подниматься действительно стало легче.

Саша и Николай даже затеяли шутливую перебранку, пытаясь выяснить, чья лошадь сильнее.

- Смотри, Сашка, - кричал Николенька сверху, - я прошагал пять ступеней, а ты все еще на третьей топчешься, значит у моего Букефала передние ноги короче, и ему легче подниматься в гору. А твой Буланко только гривой трясет, а не везет.

На что Пушкин, нисколько не сердясь на друга, отвечал, преодолевая очередной скальный выступ:

- Быстро взлетаешь, да скоро выдохнешься. Мы с Буланкой не торопимся - на красоту любуемся, а не только ступени считаем.

Лес вокруг них поражал разнообразием деревьев. Крепкие невысокие дубочки неожиданно соседствовали с липами, бесстыдно розовой гладкой корой светились стволы земляничников. Хищные лианы глициний оплетали всякий подходящий ствол и даже скалы. Любопытные белки скакали по ветвям, сопровождая путников сердитым цоканьем. Воздух был терпким на вкус и абсолютно сухим - несмотря на тяжелый подъем, дышалось легко.

С высоты Яйлы последний раз оглянулись на Южный берег. Прозрачный воздух позволял окинуть взором побережье от Фороса до Симеиза. Это зрелище было столь величественным, что впоследствии в поэме «Таврида» (к сожалению, уничтоженной автором, сохранились лишь несколько строф) Пушкин написал:

Волшебный край! Очей отрада!

Все живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй и тополей прохлада,

Все чувство путника манит,

Когда, в час утра безмятежный,

В горах дорогою прибрежной

Привычный конь его бежит,

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет и шумит

Вокруг утесов Аю-дага…

Бахчисарай. 1820 год. Начало сентября.

Приблизившись к Ханскому Дворцу, Айсылу перешла на шаг, а затем, затаив дыхание, почти на цыпочках прошла мимо резных ворот, которые в этот час были еще закрыты. Девушка любила бывать здесь. Брат отца работал садовником в ханском парке и пускал племянницу нарвать роз или покормить ручных павлинов, бродивших по двору. Покинутый обитателями странный и волнующий мир медленно разрушался. Несколько смотрителей и сторожей пытались поддерживать былое величие некогда роскошных апартаментов ханов и их наложниц, но ковры доедала вездесущая моль, с потолков осыпалась лепнина, а коварные айланты, вырастая под стенами дворца, разрушали их своими сильными корнями…

Девочка знала во дворце каждый уголок, каждую скрипучую лестницу. Ей нравилось забираться в соколиную башню - Точан-Кулеси - и сквозь резную деревянную решетку смотреть на горы и красные черепичные крыши Бахчисарая. Оттуда можно было увидеть как сокол, которых в окрестных скалах гнездилось великое множество, кружит в бирюзовой вышине, выслеживая неосторожную горлицу. Когда-то ханским женам разрешалось подниматься сюда, чтобы посмотреть на скачки или праздничное шествие.

Она любила бродить по комнатам дворца, пронизанным разноцветными лучами солнца, пробивающимися сквозь стекла витражей. Тонкими пальчиками трогала носик изящного кувшина, забытого в углу, рассеянно листала страницы Корана. Ей слышались легкие шаги в гаремных комнатах и шелест шелковых одежд. Иногда девочке казалось, что из-за двери доносятся рыдания или стоны.

Бахчисарай. 2001 год.

Алла Степановна отпила глоток остывшего кофе, поморщилась. Спать совсем не хотелось. Почему-то ее тронула судьба этой незнакомой женщины. И что-то еще не давало покоя. Была какая-то навязчивая мысль, но ее никак не удавалось поймать…

Она взяла чашку и поставила в микроволновку. Кофе согрелся, но стал каким-то пресным. С досадой женщина выплеснула его в раковину и стала варить новый. Она любила и умела готовить кофе. И не просто обычный ароматный напиток. Женщина добавляла в него пряности, травы, а по настроению ликеры. Изучая быт крымских татар и караимов, она интересовалась кухней и научилась готовить многие блюда по старинным рецептам. Так и способы приготовления кофе (кэйве - так они это называли) она нашла в документах, описывающих образ жизни караимов. Но сейчас ей нужен был просто бодрящий напиток, поэтому она ограничилась двумя кусочками коричной коры и двумя веточками тимьяна. В кухню вошел, шлепая тапочками, муж Аллы Степановны:

- Ты что не ложишься? Опять дворцовые тайны навеяли бессонницу?

Он уже настолько привык к тому, что его жена могла просидеть ночь над статьей или книгой, что даже перестал сердиться, хотя первое время после женитьбы даже немного ревновал ее к работе.

Алла сняла с конфорки турку с вскипевшим напитком и повернулась к Виктору:

- Представляешь, я нашла дневник молодой вдовы, которой удалось после смерти мужа вернуться в родительский дом. Это просто невероятно!

- Я так и знал, - произнес Виктор. - Снова судьба исторических личностей волнует тебя больше, чем судьба любимого мужа и детей.

Все ее мысли были заняты находкой, и совсем не хотелось отвлекаться.

Мужчина зевнул и отправился спать. Алла снова удобно устроилась за столом, поближе придвинув чашку со свежим кофе.

Крым. 1820 год. Начало сентября

Так, осматривая интересные растения и цветы, путники добрались до развалин Херсонеса. На берегу разложили небольшой костер из сухих веток и водорослей, в изобилии валявшихся на песке. Вскипятили воду. Мирсалим высыпал в чайник что-то из кожаного мешочка, висевшего у него на поясе. Все почувствовали приятный возбуждающий аромат. Проводник объяснил, что это специально высушенные травы: чабрец, листья грецкого ореха и еще кое-что. Он никогда не ходит в горы, не взяв с собой это снадобье.

Молодежь с удовольствием искупалась в море, хотя с берега дул зябкий ветерок и вода была довольно холодной. Но после такого трудного пути здорово было смыть с себя пот и пыль. Поели вяленого мяса и овощей, запивая чудесным отваром Мирсалима. Решили здесь и заночевать, а на рассвете тронуться в путь, чтобы быть в Бахчисарае до полудня.

К ночи ветер стих. Костер горел ровно и бездымно. Все сидели вокруг костра, заворожено глядя на прозрачное пламя. Тишину подчеркивали легкий шорох волн да стрекотание сверчка.

Где-то в развалинах древнего города раздавались таинственные шорохи и крики незнакомых ночных птиц. Небосвод, усыпанный драгоценными каменьями, был так близок, что казалось, его можно достать руками. Иногда, разрезая небо золотым мечом, в море тонула падучая звезда.

Мужчины, очарованные сказочной ночью, молчали.

МИРСАЛИМ КАШЛЯНУЛ И НАЧАЛ:

ГИКИЯ - ГЕРОИНЯ ХЕРСОНЕСА

Было время, когда цветущим, многолюдным Херсонесом управлял первый архонт Ламах. Был он очень богат, имел много золота и серебра, скота и земли. Дом его - большое квадратное здание - выходил на несколько улиц. В городской стене Ламах имел даже отдельные ворота, чтобы многочисленные его стада, возвращаясь с пастбищ, не шли через город, а попадали прямо в загоны, примыкавшие к дому.

Гикия была единственной дочерью Ламаха. В Херсонесе, славившемся своими риторами и мудрецами, она получила прекрасное образование. Среди девушек города она выделялась красотой и умом. Как истая херсонеситка, Гикия горячо любила свой знаменитый город, раскинувшийся на берету беспокойного Понта, и мечтала сделать для него что-нибудь выдающееся.

В те времена соседним Боспорским царством правил царь Асандр. Не давали ему покоя богатства Херсонеса. Пытался он силой захватить город, да потерпел поражение. Тогда решил Асандр хитростью овладеть городом. Знал он, что у Ламаха есть дочь, и предложил своего сына ей в мужья. Надеялся он, что после смерти Ламаха власть над Херсонесом перейдет к роду первого архонта и от Гикии попадет в руки его сына. Царь посвятил сына в свой замысел, и тот согласился действовать так, как задумал отец.

Херсонеситы разрешили Ламаху брак Гикии с сыном Асандра. Но они поставили условием, чтобы после свадьбы муж Гикии никогда не покидал Херсонеса для свидания с отцом; если он посмеет это сделать, будет казнен. Боспорцы приняли это условие, и сын Асандра, приехав в Херсонес, женился на Гикии.

Пламенно и искренне полюбила Гикия своего мужа. Он казался скромным человеком, преданным гражданином Херсонеса, не скупящимся на добрые дела.

Через два года умер Ламах. На совете именитых граждан было решено поставить во главе управления городом не сына Асандра, зятя Ламаха, а другого видного херсонесита - Зифа, сына Зифова. Рухнули планы мужа Гикии. Но он не отказался от своей мечты и лишь ждал удобного случая, чтобы осуществить свой замысел.

В первую годовщину смерти отца Гикия пожелала почтить его память и с разрешения совета города устроила поминки. Она пригласила к себе многих граждан города и раздавала им вино, хлеб, масло, мясо, рыбу - все, чем полны были кладовые ее обширного дома. Все благодарили Гикию за хорошее сердце.

Городские власти разрешили Гикии так отмечать ежегодно годовщину смерти отца.

Одно из таких празднеств и решил использовать муж Гикии для выполнения своего коварного плана. Он послал преданного раба в Пантикапей к отцу с известием, что нашел путь завладеть Херсонесом.

Отец стал присылать сыну морем через определенные промежутки времени по десять или двенадцать отважных юношей, кроме гребцов, как бы для того, чтобы доставить ему и Гикии подарки. Лодки боспорян входили в бухту Символов, а сын Асандра посылал туда лошадей, на которых привозил в город и подарки, и боспорских юношей. Через несколько дней гости якобы должны были уезжать к лодкам. Их отъезд муж Гикии приурочивал к позднему вечеру, когда совсем стемнеет. Отойдя на некоторое расстояние от города, боспорцы сворачивали с дороги и, достигнув берега, на лодках возвращались к тропам, по которым шли стада Ламаха к его отдельным воротам в городской стене Херсонеса. Тут их снова впускали в город и прятали в подвалах дома Гикии. А гребцы в лодках в это время отчаливали из бухты и уходили в сторону Боспора, создавая видимость, будто никто в Херсонесе не остался.

Сын Асандра посвятил в заговор трех рабов, вывезенных из Боспора. Один из них, якобы проводив боспорских юношей до бухты, возвращался в Херсонес и заявлял городской страже, что все уехали, другой провожал боспорян до берега и усаживал в лодки: третий провожал до ворот в городской стене и вводил в дом Ламаха. Эти же рабы доставляли спрятанным пищу и воду.

Все это делалось скрытно. Сама Гикия не подозревала, что творится у нее в доме.

Боспорский царевич избрал третью годовщину смерти Ламаха для выполнения своего замысла. За два года он тайно собрал около двухсот боспорских воинов. Сын Асандра рассчитывал, что в день памяти архонта все херсонеситы будут допоздна веселиться и изрядно опьянеют; когда они улягутся спать, он выведет спрятанных заговорщиков и совершит свое злое дело. Флот его отца к этому времени был готов к нападению на Херсонес.

Случайное происшествие раскрыло заговор.

Одна из любимых служанок Гикии провинилась перед ней и в наказание была заперта в комнате, находившейся над подвалом, где были собраны боспорские воины. Служанка в одиночестве пряла лен и нечаянно уронила пряслице, которое покатилось к стене и попало в глубокую щель. Чтобы достать его, девушка приподняла кирпич пола и сквозь отверстие заметила в подземелье вооруженных людей.

Осторожно опустив кирпич на место, служанка позвала одну из своих подружек и послала к госпоже, прося прийти к ней, так как она хочет сообщить что-то важное. Гикия пришла, к счастью, не взяв с собой никого из домашних. Служанка пала к ее ногам и рассказала все.

Гикия сразу поняла, что замышляется в ее доме. Она превыше всего ставила интересы своего народа, поэтому, ни минуты не колеблясь, приняла решение уничтожить врагов, в том числе и своего мужа, который оказался изменником.

Двум родственникам Гикия поручила собрать лучших людей города. Одно условие поставила она. Они должны были поклясться, что за свое сообщение, если его признают важным, она будет похоронена в черте города.

Собравшиеся граждане поклялись исполнить это условие. Тогда удовлетворенная Гикия сказала:

- Я открою вам тайну. Муж мой, от отца своего унаследовавший ненависть к нашему городу, тайно провел в дом много вооруженных боспорян. Как я догадываюсь, они намереваются в день памяти моего отца напасть на нас, сжечь дома и всех истребить.

Херсонеситы слушали Гикию, оцепенев от ужаса.

- Скоро подойдет этот день, - продолжала Гикия. - Он должен быть проведен как обычно. Вы получите все, чем я обещала угощать вас. Приходите в мой дом и веселитесь, чтобы враги ничего не заподозрили. Все, что вы будете получать, употребляйте умеренно, поминайте моего отца, пляшите на улицах, однако об опасности не забывайте. Дома у каждого должны быть припасены хворост и факелы. И когда я знаком покажу, что надо кончать пир, вы спокойно разойдетесь по домам. Я раньше обыкновенного велю закрыть ворота. А вы тотчас высылайте слуг с хворостом и факелами, пусть они обкладывают весь мой дом, все входы и выходы. Чтобы дерево быстрей загорелось, велите обливать его маслом. Тогда я выйду, и вы зажжете хворост, а затем окружите дом и будете следить, чтобы из него никто не ушел живым. Теперь идите и приготовьте все, о чем я говорила. И не забывайте о своей клятве...

Как было условлено, в день памяти Ламаха население города целый день веселилось на улицах. Гикия щедро раздавала вино на пиру в своем доме, часто угощала своего мужа, сама же воздерживалась, как и ее рабыни: она приказывала наливать себе воду в чашу пурпурного цвета, где вода казалась вином.

Когда наступил вечер и граждане, как бы утомясь, разошлись по домам, Гикия стала звать мужа отдыхать. Он охотно согласился, так как со своей стороны старался не возбудить в ней никаких подозрений. Она велела закрыть ворота и все выходы и принести ей, как обычно, ключи. И тотчас тайно приказала надежным служанкам выносить из дома одежду, золото, различные драгоценности.

Дождавшись, пока все в доме успокоилось, и видя, что уснул опьяневший муж, Гикия вышла из спальни и заперла за собой дверь, позвала служанок и вместе с ними оставила двор. На улице она сказала, чтобы подожгли дом со всех сторон.

Огонь быстро охватил все здание. Боспорские воины пытались спасаться, но их тут же убивали. Они все до единого были истреблены.

Вот так Гикия избавила родной Херсонес от смертельной опасности, грозившей со стороны Боспорского царства.

Благодарные граждане вскоре поставили в честь Гикии на главной площади две статуи. Одна изображала ее сообщающей херсонеситам о заговоре мужа, другая - вооруженной, мстящей заговорщикам. На постаментах были высечены надписи, гласившие, что сделала Гикия для города.

Когда Гикия напомнила про обещание похоронить ее в черте города и попросила повторить клятву, среди правителей раздались возражения: некрополь у херсонеситов был далеко вне стен города, вблизи своих жилищ они никого не хоронили. Горожане предложили вместо этого восстановить уничтоженный дом Гикии за счет общественных средств. Гикия не уступала и настояла на своем: ей снова пообещали, что ее желание будет выполнено.

Через несколько лет мудрая Гикия задумала испытать, будут ли граждане верны своей клятве. Она сговорилась со своими рабынями, чтобы те разнесли по городу слух о внезапной кончине их госпожи.

Печаль охватила население Херсонеса. Народ толпился у дома всеми любимой героини. Ее рабыни и близкие приготовляли тело «умершей» Гикии к похоронному обряду.

Старейшины после совещания все же не решились, несмотря на клятву, нарушить древний обычай греков и постановили вынести Гикию за город и там похоронить.

Когда похоронная процессия остановилась у раскрытой могилы, Гикия поднялась из саркофага и стала горько упрекать граждан в обмане и нарушении клятвы.

Пристыженные старейшины в третий раз поклялись исполнить ее желание. Еще при жизни Гикии ей позволили избрать внутри города место для погребения и отметили его медным позолоченным бюстом.

И тот кто хотел испытать чувство восхищения прекрасным всякий раз смахивал пыль с памятника Гикии и читал на нем надпись о смелом ее подвиге.

* * *

Слушатели боялись пошевелиться. И только когда Мирсалим закончил, раздался общий вздох восхищения. Этот молодой татарин сумел завоевать уважение не только боевого генерала, много повидавшего на своем жизненном пути, но и поэта-романтика, для которого сказки и былины стали частью жизни и смыслом существования.

Продолжение дневника Зухры.

Оглядываясь назад, уже почти спокойно могу говорить о том, что мне пришлось пережить в доме мужа. Мы с сестренкой иногда уединяемся на мушараби, и я рассказываю ей о моем несчастливом замужестве.

С первого дня я возненавидела старого толстого Джихангира. Он затащил меня за ковер, перегораживавший большую комнату и изнасиловал там, не дожидаясь, когда разойдутся гости. Я была так потрясена произошедшим, что не смогла оказать ему сопротивления. И потом, почти каждую ночь он издевался надо мной, несмотря на злобное шипение его жен за перегородкой. Женушки тоже не отставали - заставляли меня делать самую тяжелую и грязную работу. Вечером я валилась с ног от усталости, а тут поспевали «ласки» мужа.

Наверное, я бы недолго выдержала, но когда поняла, что беременна, и сказала Джихангиру об этом, он оставил меня в покое. Пожалел или просто охладел - я не отвечала на его «любовь», как это делали другие жены - видимо, ему было скучно со мной, а ощущение новизны прошло быстро.

Доносить ребенка мне не удалось - старшая жена отправила меня на чердак за мешком с овечьей шерстью. Когда я спускалась, перекладина лестницы сломалась. Я упала на мешок с шерстью животом, почти не ушиблась, но вечером я потеряла сознание от боли. Когда очнулась, поняла, что ребенка у меня не будет.

Алла встала, подошла к окну. Небо посветлело. Скоро рассвет. Она накинула на плечи вязаную шаль - ей вдруг стало зябко. Представила совсем юную женщину, одну в чужом доме, у чужих и враждебно настроенных людей.

Удивляло и то, что женщина писала грамотно, читать было интересно, только почерк немного странный - с наклоном влево, как будто автор много писала по-арабски.

Откуда у этой маленькой татарки такое знание русского языка и такой талант рассказчицы? Школ для женщин в то время не было. Мусульманки были сплошь неграмотны и бесправны.

Алла Степановна глянула на часы. Надо поспать немного. Завтра снова экскурсии и снова работа в архиве…

Выключив свет, она на цыпочках прошла в спальню, скинула шлепанцы и прижалась к теплой спине мужа. Заснула мгновенно.

Бахчисарай. 1820 год. Конец августа

Когда Айсылу становилась жутко в тишине гаремных комнат, она спешила в сад к роскошным розовым кустам, которые, привозили в подарок нескольким поколениям ханов из Персии, Турции, из Алжира. Пожалуй, они единственные во всем дворце не потеряли своего великолепия. И это благодаря ее дяде Максуму. Он, как и брат, не захотел стать сапожником, тем более, что с рождения правая рука у него была короче левой, и ему несподручно было орудовать шилом или молотком.

Еще с детства он полюбил работу в саду. Для него растения, а особенно цветы, обладали тонкой и ранимой душой. Он разговаривал с ними. Просил у них прощения, если нужно было спилить засыхающую ветку или нарезать букет цветов. Сад был самым красивым местом во всем дворцовом комплексе. В феврале первым зацветал кизил. Мелкие желтые цветочки густо покрывали спадающие каскадом до самой земли длинные ветви. Потом наступала пора миндаля и персиков. Сад наполнялся тонким ароматом и даже в темноте светился нежным розово-белым цветом. Это было так красиво, что даже самые черствые и злые люди, попадая сюда, оттаивали сердцем, когда видели это чудо. Вишни, черешни и яблони цвели почти одновременно. Земля в садах покрывалась нежными лепестками. По этому ковру было жаль ходить…

А сейчас август и в садах буйствовали хризантемы и розы. Айсылу не любила хризантемы - у них быстро вяли красивые резные листья и начинали осыпаться нижние лепестки. Это навевало грусть. Зато розы стояли в большом кувшине две недели и даже больше. Айсылу каждое утро подрезала им стебли очень острым ножом (так учил ее дядя Максум) и кидала в воду крошечный кусочек сахара. Когда же лепестки опадали, она собирала их в шелковый мешочек и подвешивала под козырьком крыльца. Зимой она рассовывала такие мешочки в сундуки с бельем, в свернутые одеяла, в карманы одежд. Так же она делала и с лавандой, которую срывала на окрестных холмах - запах лаванды отпугивал моль.

Айсылу уже добралась до последних домов города, а ее дыхание оставалось ровным. Девочка была крепка на ногу, вынослива и гибка. Не зря же она выросла в этих горах и знала здесь каждый камушек. Когда начался подъем к монастырю, она пошла медленнее - все-таки в гору бежать было труднее, чем по извилистым улицам Бахчисарая.

Бахчисарай. 2009. Конец августа.

Алла Степановна, волнуясь, стояла перед дверью директора музея. Наконец она решительно постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет. Но под сердитым взглядом Николая Михайловича, сникла.

- Что Вам? - спросил тот, устало потирая переносицу.

Алла затараторила, торопясь выложить свою просьбу:

- Мне нужен отпуск на три дня, можно даже за свой счет. Правда, очень нужно! - Она прижала кулачки к груди, как будто стараясь унять сердцебиение.

Взгляд директора стал колючим:

- Вы же знаете, что экскурсоводов не хватает. Зимой берите хоть месяц!

- Николай Михайлович, нам с мужем дали новую квартиру. Мы хотели переехать в октябре, но вчера городские власти попросили освободить наш старый дом на этой неделе.

Директор сам был заинтересован в том чтобы дом, в котором жила его сотрудница, освободили как можно скорее - надо было начинать реставрацию, а к следующему туристическому сезону организовать там экскурсии, но и терять на несколько дней одну из лучших сотрудниц совсем не хотелось.

Договорились, что Алла возьмет выходной в понедельник, когда Дворец закрыт, и еще два дня.

Обрадованная женщина убежала - как раз собралась ее группа для экскурсии. Рассказывая в тысячу первый раз дворцовые истории и показывая туристам раритеты музея, она думала о том, с чего начать «эвакуацию».

Успеть бы до начала школьных занятий, чтобы детям не пришлось ездить в школу на маршрутках.

А этот вид транспорта в Бахчисарае - отдельная песня! Как водители умудряются ездить по узкими улочкам старого города, не сталкиваясь каждую минуту, - загадка! На новом месте школа была прямо во дворе. Это очень радовало ее как мать - никаких тебе переходов через оживленную улицу и поздних возвращений домой.

Работа по переезду предстояла огромная. Семья жила в этом доме, без преувеличения, несколько веков. На памяти Аллы ремонт делали только два раза, и то косметический, - дом был очень крепким. Да еще один раз меняли крышу. Накопилось столько вещей, что женщина с трудом представляла себе, как все это разместится в новой квартире. Она боялась, что трех дней не хватит, чтобы разобрать даже один книжный шкаф (а всего их было четыре).

Она надеялась на помощь мужа, детей и свекрови, которая обещала приехать из Симферополя.

Бахчисарай. 1820 год. Конец августа

У монастырского родника девушка задержалась - умылась холодной водой, напилась и набрала воды в маленькую баклажку, сделанную из высушенной тыковки. Она очень любила эту воду - вкусную и лечебную, как утверждали монахи Успенской обители.

Айсылу несла обед отцу, который пас коз и овец на склонах Чуфут-Кале. Заодно девушка набирала там барбарис - он в этом году уродился так, что все склоны древней горы были алыми от ягод. Барбарис сушили, чтобы потом добавлять в шорпу, лагман и плов, варили из него бекмес и хошаф.

Но не ради этих мелких ягод, собирать которые было очень трудно из-за тонких и острых колючек на ветвях, поднималась девушка в развалины древнего города Кырк-Ор. Ей очень нравилась тишина этого заброшенного места и особенно мавзолей Джаныке. Айсылу заходила в усыпальницу, раскладывала собранные по дороге полевые цветы на могиле юной героини. С детства она слышала рассказы о худенькой девочке, которая спасла город от жажды. Ей было не больше лет, чем самой Айсылу сейчас.

СКАЗАНИЕ О ДЖАНЫКЕ ИЗ КЫРК-ОР

Вот смотри, крепкие стены Кырк-ора, ух, какие крепкие! Если ты вот так даже руки разведешь, стену все равно не обнимешь. Толстые стены, крепкая крепость. И ворота железные и замки, наверное, каждый с пуд. А за стенами кто жил, знаешь?

Тохтамыш-хан. Что сказать о нем? Тохтамыш-хан - это мало сказать! Какой был хан? Не хотят глаза смотреть, такой страшный был. У него - люди говорили - тело шерстью поросло, он был рыжий, голова у него была, как у барана, зрачки у него поперек глаз стояли, таких глаз у человека не бывает.

Он никогда не кричал, Тохтамыш-хан, но люди даже шепота его боялись. Богат был Тохтамыш. А где ты видел бедного хана? Всего было у него. В его каменных пещерах стояли сундуки богатые, сундуки с большими замками. Но, женшина, лучше не открывай ты крышки этих сундуков. Если откроешь, глупая, ты подумаешь, что солнце украли и спрятали в сундук, посмотришь и ослепнешь. Это не солнце, это богатые одежды с камнями драгоценными, золото нашито на одежды. Только ты их руками не трогай, не надо, пусть лежат. Липкие они, потому что богатство Тохтамыш-хана по рекам крови пришло, пришло и легло в сундуки. Стерегут эти сундуки каменные пещеры, каменные стены и каменное сердце Тохтамыш-хана.

Никого не любил Тохтамыш-хан, а какой хан кого любит?

Была у него в гареме девушка, звали ее Джаныке. И вправду, она была джаныке - душевная. Добрая была, ласковая, как ребенок, как мать всем ласковая.

Красивая была Джаныке. Только в груди у Джаныке какая-то птица всегда ютилась. Так думала Джаныке. Не знала, глупенькая, что в груди у нее большой недуг, болезнь страшная. Отца, матери у нее не было, а Тохтамыш купил ее в Бахчисарае, внизу, купил девочку и спрятал, как голубя в клетку, и растил для себя в своем гареме, а чтобы люди не говорили плохого, дочерью назвал.

Все боялись Тохтамыша, и маленькая Джаныке боялась. Придет в гарем Тохтамыш, спросит, как живешь? Живу, говорит Джаныке. Большую рыжую руку положит хан на ее голову, и казалось Джаныке, что голова отвалится.

Всего много у Тохтамыша, но самое главное сокровище - Джаныке.

Однажды пришла беда на Тохтамыша. Крепость Кырк-ор окружили враги, с двух сторон шли. Большое войско. Они били в даул, они кричали, они уже радовались. Знали враги: в крепости воды нет, а без воды как жить будешь? Знали враги, что им не нужно головами в камни стучать. Подождем, говорили, у нас времени много. Вода у нас, хлеб у нас, а Тохтамыш-хан, когда заставим, он сам свои железные ворота откроет, он сам на шелковой подушке ключи вынесет и попросит: примите, все ваше. Так говорили враги. А за стеной Тохтамыш-хан ходил, как дикий зверь, как барс злой, страшный.

Нет воды, а дни идут, а птица Клафт ни разу свои крылья не раскрыла над Кырк-ором, и люди скоро стали падать, как падают осенние листья. Каменное сердце было у Тохтамыша. Он боялся за свои сокровища, а людей не жалел. Он заставил их бросать камни вниз, на врагов, и злобно говорил своим людям:

- Думаете, я своими руками открою ворота? Если у меня камней не хватит, я ворота вашими головами забросаю.

Люди сначала боялись, а потом уже ничего не чувствовали, им было все равно. Без воды разве будешь жить?

И стало тихо в крепости Кырк-ор, никто не пел песен. У матерей из груди не только молока - крови не выдавишь, и падали быстрей всех маленькие дети. Как было их жалко! А воды все нет. Джаныке в гареме дивилась: почему так тихо в Кырк-оре, почему никто ничего не говорит, почему даже собаки не лают? А няньки в ответ только плечами пожимали; няньки знали, а сказать нельзя. Потом к Джаныке в гарем пришел мальчик - пастушок Али. Он пришел, смиренно опустил голову и сказал так:

- Слушай, Джаныке. Вот видишь, я мужчина, а не смотрю на тебя, пусть мои глаза не оскорбят тебя, девушку. Не бойся, выслушай меня, я ведь пришел от народа. Слушай, Джаныке, люди о тебе говорят, что никогда ты не сказала неправды, что твои розовые губы никого не обидели. Слушай, Джаныке, люди еще говорят, - дрожа от испуга, говорил Али, - что ты не дочь Тохтамыша, что ты наша, оттуда - из Эски-Юрта, что тебя купил Тохтамыш. Если так, Джаныке, то как же твое сердце терпит, как же ты народу не поможешь? Слушай, что я тебе скажу: там далеко, но ты не бойся, там вода поет, пойдем...

- А зачем нужна вода? - спросила Джаныке.

- Ты не знаешь? Во всем Кырк-оре нет ни капли воды, маленькие дети падают, умирают, и никто не может спасти их. Я хотел проползти туда, где вода, но у меня широкие плечи, а ты - люди говорят про тебя, ты тонка, как веточка, ты всюду проникнешь, - ты будешь проползать в расщелину и доставать оттуда воду, она там поет, а я понесу ее в водоем. Пойдем, ты же наша.

- Что ты, мальчик, - ответила Джаныке, - разве я смею, я же девушка, мне нельзя быть с тобой, мальчиком. Меня проклянет небо, все меня проклянут, все от меня отвернутся, даже ты, когда вырастешь и станешь большим мужчиной, ты будешь на меня пальцем показывать, и мне нужно будет тогда умереть.

- Не бойся, Джаныке, - просил мальчик, - пойдем, Джаныке, пойдем, мы так сделаем, что никто нас не увидит, а грех я на себя весь приму.

- Хорошо, - сказала Джаныке, и они пошли.

Всю ночь девушка и мальчик маленькими бурдюками таскали воду в городской водоем, и уже стало в водоеме воды столько, сколько в маленьком море, и еще носили, и еще носили, а потом, когда уже брызнуло солнце, когда стало хорошо на небе, вдруг из груди девушки улетела птица, даже видела маленькая Джаныке, как она высоко-высоко в небо понеслась. Потом ей стало очень больно, и она упала.

И упала она лицом на землю. Лицом вниз упала Джаныке, она матери всех матерей стала жаловаться - земле.

Когда стало светло, пришли люди. Первыми появились маленькие люди - дети. Они увидели воду и сказали просто, как мудрецы: «Смотрите, вода!», и стали пить. А потом бегали всюду и кричали: «Вода! Вода!». А большие люди не поверили, но маленькие люди все говорили: «Смотрите, вода! Вода!».

И весело все повторяли это слово и стали пить воду. А потом увидели, что Али-пастух плачет около какого-то тела, которое лежит на земле, такого маленького, тонкого.

Когда повернули его лицом кверху, увидели и испугались.

- Джаныке!

И тогда все понял народ, и сказал тогда народ:

- Здесь лежит прекраснейшая из прекрасных, роза райских садов. О, люди, уготовьте ей лучшее место в сердцах своих!

Бахчисарай. 1820 год. 6 сентября.

Потом Айсылу спешила на другой конец города и садилась в проеме окна, прорубленного в скале. Вид на долину завораживал ее. Две огромные горы между которыми вилась едва заметная дорога пробуждали в девочке мечту о полете. Ей казалось, что еще немного и она, расправив широкие рукава кульмок (рубахи), воспарит в этой хрустальной вышине…

Вечером, возвращаясь с отцом и его отарой, девушка пожалела, что сегодня ей не удалось навестить свой любимый Фонтан слез. У нее вошло в привычку класть в верхнюю чашу две розы, которые срезал для нее дядя. Почему-то девушке казалось, что без цветов фонтан скучает. Да и душе Диляре, которая, конечно все видит и чувствует, нравятся цветы. Айсылу мысленно пообещала себе, что завтра с утра отправится во Дворец вместе с дядей. Она совсем забыла, что завтра в городе начинается праздник.

Крым. 1820 год. 7 сентября.

Через час после рассвета небольшой отряд миновал белые скалы Инкермана. Дорога здесь не в пример горной, была довольно ровной, только очень пыльной. Но отдохнувшие во время ночевки в Херсонесе лошади резво бежали, обгоняя друг друга.

Бахчисарай открылся неожиданно - за очередным поворотом дороги. Главная улица была полна нарядно одетыми людьми - праздновали осенний Курбан-байрам. Все лавчонки вдоль улицы открыты, возле них стояли хозяева или продавцы и зазывали народ. В воздухе распространялся аппетитный запах баранины - почти у каждого дома или варили плов в большом котле или жарили шашлык на кизиловых дровах.

Из дневника Зухры.

В мае Али сильно простудился. Сначала был жар, потом начался кашель. Я поила его отварами из трав, делала творожные обертывания, натирала бараньим салом, но ребенок таял на глазах. И тогда дядя Мирсаид - отец Айсылу - привел доктора. Это был грек. Он недавно приехал из Симферополя. Местные греки, армяне, русские охотно обращались к нему, тогда как мусульманское население относилось к новому человеку с осторожностью.

Господин Феотокис был высоким и симпатичным мужчиной с густой шапкой курчавых черных волос. Он вошел вслед за дядей, положил на диван чемоданчик с инструментами, потер руки, словно согревая их, и подошел к кроватке Али. Мальчик тяжело дышал открытым ротиком. Мы с Айсылу, укутанные в чаршафы, стояли рядом. Доктор спросил, кто мать. Секунду поколебавшись, я взяла ребенка на руки. Он попросил раздеть его. Достав трубочку, доктор стал прикладывать широкий конец ее к груди малыша, а к другому концу он прижимался ухом. Мы боялись пошевелиться, глядя на это действо. Потом он вынул из чемоданчика завернутую в чистый лоскут плоскую дощечку, величиной с ложку и, открыв больному ротик, прижал этой дощечкой язычок, одновременно заглядывая туда. Малыш закашлялся и заплакал.

Доктор снова завернул дощечку и спрятал ее в чемоданчик, но я заметила, что положил он этот предмет в другой кармашек.

Потом он достал из кармана сюртука стопку небольших листочков и стал писать, вдруг он поднял голову и слегка смущенно спросил:

- Извините, ханум, вы умеете читать?

- Да, господин, - ответила я, одевая малыша.

Он протянул мне два листочка.

- Вот вам рекомендации, постарайтесь выполнять все точно и по часам, а завтра я снова зайду. И еще: пошлите кого-нибудь в мой дом, там аптекарь Василий Петрович приготовит микстуру по этому рецепту. Давайте ее ребенку каждый час - это снизит жар.

Дядя проводил доктора, а потом отправился за микстурой.

Я уложила своего «сыночка» в кроватку и посмотрела на Айсылу. Она стояла, не шелохнувшись, глядя на дверь, в которую вышел доктор.

Глаза ее сияли. Какая-то смутная мысль билась у меня в голове, но озабоченная болезнью малыша, я вскоре забыла о том впечатлении, которое произвел доктор на сестру.

К вечеру мальчику стало легче и он уснул. Впервые за несколько дней его дыхание было ровным.

Мы с сестрой сидели у кроватки Али. Вдруг она заговорила тихо, почти шепотом:

- Зухра, помнишь, я тебе рассказывала о встрече с кудрявым юношей у Фонтана Диляре?

Я смутно помнила, как она прибежала однажды вечером (это было еще до моего замужества) и взволновано рассказывала о том, что разговаривала с необыкновенным человеком. А потом показала подаренного им белого коня.

Бахчисарай. 2001 год.

Алла Степановна задохнулась от волнения и отложила рукопись. Среди сотрудников Бахчисарайского дворца упорно ходила легенда о том, что Пушкин в 1820 году встретил здесь девушку. Она рассказала ему предание о ханской жене, в память о которой воздвигнут был Фонтан слёз. Благодарный поэт, очарованный юной татаркой, подарил ей белого коня.

Как человек здравомыслящий, Алла не верила этой легенде, но как историк, понимала, что на пустом месте такие устойчивые слухи не возникают. И вот в ее руках доказательство. Но как этому поверить? Пушкин был совсем юн и беден. Во время своего путешествия по Кавказу и Крыму он фактически пользовался гостеприимством семьи генерала Раевского. А конь тогда стоил недешево. Да и откуда у поэта мог быть конь?..

Женщина вышла на балкон. Читать не было сил. Ей очень хотелось узнать, что же там написано дальше, но боялась разочарования.

Она закурила. Сигарета показалась кислой. Раздавив ее в большой раковине, служившей им с мужем пепельницей, вернулась в кухню.

На уголке стола сидел Виктор и пил из ее чашки остывший кофе.

- Аллочка, меня неделю не было дома, я страшно соскучился, а ты все не идешь, - капризно складывая губы, произнес муж.

Алла встряхнула еще влажными после душа волосами, засмеялась и коротко сказала:

- Идём.

Бахчисарай. 1820 год. 7 сентября.

Весь город праздновал Курбан-байрам. Это был любимый праздник в Бахчисарае. Нарядные люди группами, парами и поодиночке ходили от зрелища к зрелищу, угощались сладостями и шашлыком. Раскланивались друг с другом и желали богатства и здоровья. Тут и там звучала музыка.

Айсылу только после обеда удалось ускользнуть из дома. Бабушка Марьям заставила ее прочитать две суры из Корана, а потом вместе с Зухрой накрыть стол к обеду.

Ловко увертываясь от прохожих, гибкая, как лоза глицинии, она, не задерживаясь во дворе, где в это время боролись юноши, побежала в сад к дяде. Тот уже приготовил девочке две самые красивые розы.

Продолжение дневника Зухры.

Айсылу заново рассказала мне ту историю четырехлетней давности.

В день начала осеннего Курбан-байрама она, как всегда, побежала положить розы в чашу своего любимого фонтана. Я никогда не понимала этой ее привязанности к теням прошлого. Мне больше нравится жарить в масле чебуреки и расшивать шелковыми нитями одежду, чем ходить по мрачным комнатам старого дворца.

Когда она, взяв две розы у моего отца, пришла к Фонтану, то застала там молодого человека странной наружности. Никогда она не видела таких кудрявых волос, которые росли даже на щеках. Айсылу хотела убежать, но речь незнакомца была учтива, и она осталась, а потом по его просьбе рассказала все, что знала о Фонтане слёз.

Прощаясь, юноша назвал себя русским поэтом.

- И вот сегодня он как будто вошел в наш дом, - тихо сказала сестра. - Так похож на него доктор Феотокис.

И тут я поняла, что она влюбилась.

Как я ей завидовала! После моего неудачного замужества, я боялась и ненавидела все, что было связано с мужчинами. Я никогда больше не выйду замуж. Буду растить Али.

Бахчисарай. 2009. Конец августа.

Они всей семьей приехали посмотреть новую квартиру. Дом был последним в квартале - сразу перед окнами - сосняк. Воздух изумительный - пахло хвоей и морем. Бахчисарай - уникальный город даже в ожерелье крымских городов-жемчужин. Его расположение меж двух гряд Крымских гор делает климат здесь одновременно морским и горным. Морской воздух проникает сквозь ущелья, а хвойными, можжевеловыми и буковыми лесами покрыты ближайшие холмы и горы. Здесь нет той испепеляющей жары, которая бывает в других местах полуострова. Летом температура лишь иногда поднимается выше 25 градусов. А сильные морозы зимой в Крыму вообще большая редкость.

Дети бегали по комнатам, радуясь простору - в старом доме комнаты были маленькими и узкими, кроме кухни и большой залы в нижнем этаже. Виктор и Алла стояли обнявшись на балконе. Им было грустно. Квартира великолепная, но очень жаль старого дома с его внутренним двориком и таким удобным балконом-мушараби, на котором они сидели вечерами, любуясь закатом и видом на старый город. Внутренний дворик за домом с февраля по декабрь радовал их цветами, а осенью алычой и кизилом. Здесь этого, конечно, не будет…

Из дневника Зухры.

Не писала почти месяц. Али выздоровел благодаря стараниям доктора Александра. Я ему бесконечно благодарна. Брат мне дорог как собственный ребенок. Доктор продолжает заходить к нам почти каждую неделю. Я догадываюсь, что причина в сестре. Однажды, когда Али еще сильно кашлял, и доктор его выслушивал, в комнату, якобы случайно вошла Айсылу с непокрытой головой. Это в ее характере - озорство и безрассудность. Доктор обомлел от неожиданности - мусульманская женщина без чаршафа - это... Еще большее впечатление на него, видимо, произвела красота сестры. Она действительно великолепна. Как жаль, что все это очарование юной и уже начавшей созревать женской прелести, спрятано под темной и душной тканью.

Эти записи вызывали удивление и восхищение. Автор явно обладала писательским даром и чувством юмора. Алла Степановна не могла понять источника этого. В те времена женщин и девушек не учили грамоте, не выпускали за порог без сопровождения старших женщин или мужчин. Как историк, она хорошо изучила быт мусульман. Тем удивительнее было читать дневник Зухры.

Версия о подделке была ею отброшена с самого начала. Все факты свидетельствовали о том, что рукопись подлинная. Книга, в которой были найдены листки, издана в 1822 году в Санкт-Петербурге. Другие предметы из тайника относились тоже к 20-50 годам XIX века. По состоянию вещей можно было сказать, что пролежали они в нише не менее ста пятидесяти лет.

Читая дневник, Алла не могла отделаться от мысли, что ей знакомы комнаты, по которым ходила Зухра, знаком вид с балкона, что этот внутренний дворик, который она так любит, похож на тот, в котом любили отдыхать сестры. И вдруг до нее дошло, что все происходило именно в этом доме.

Зухра писала в своем дневнике, что их большим семейством управляла бабка - властная и величественная. Марьям - так назвали ее после того, как она попала в гарем совсем юной и приняла мусульманство. А на самом деле была Марией родом из Малороссии. Когда Крымское ханство прекратило свое существование, женщин из гарема отпустили на волю, а некоторые вышли замуж за местных жителей. Так случилось и с бабушкой сестер. Она стала третьей женой сапожника, а когда он умер, забрала двух сыновей и поселилась в большом двухэтажном доме, выстроенном на ее собственные средства.

На первом этаже дома была сапожная мастерская, в которой работали четыре наемных мастера. Дела, видимо шли так хорошо, что хватало на содержание этой большой семьи. Сыновья бабки Марьям не захотели работать в мастерской. Отец Зухры стал садовником в Ханском дворце, а отец Айсылу - пастухом.

Бахчисарай. 1820 год. 7 сентября

Пришлось сойти с лошадей и оставить их на окраине в постоялом дворе. Доктор, француз и Николай Николаевич остались обедать, а Саша и Николенька, наскоро перекусив и выпив по чашке горячего чая из местных душистых трав, отправились в Ханский дворец. Идти было недалеко - меньше километра, но пришлось пробираться сквозь веселящуюся толпу, поэтому добирались туда почти час. Тут и там состязались борцы и любители поколотить друг друга мешками с шерстью. Девушки и женщины, одетые наряднее, чем в обычные дни, тоже участвовали в празднике. Причем, веселились все жители Бахчисарая, а не только мусульмане.

В городе в это время проживало около 11 тысяч человек. Треть из них - татары, еще треть армяне и греки, остальные - русские, украинцы, караимы. Город славился своими сапожными и оружейными мастерскими. Основная часть построек была сосредоточена на одной улице, повторяющей русло мелководной речки Чурук-Су, и вокруг Ханского дворца.

Бахчисарай. 2009 год. Начало сентября.

Машину заказали на одиннадцать часов. Виктор сказал, что одним рейсом не управиться и за один день всего не перевезти. Но Алла была полна решимости. У нее всего три дня, поэтому расслабляться не стоило.

Вчера утром приехала свекровь Валентина Васильевна. Вместе с внуками она уложила в коробки и тазы почти всю посуду, оставив только чайник и пару чашек - семья переводилась на походный режим. Одежда, постельное белье, ковры и прочее тоже, в основном, уложено в чемоданы и связано в большие узлы. Самое страшное было впереди - разобрать и упаковать уйму книг и папок с документами. Четыре книжных шкафа, сделанных на заказ еще родителями Аллы, содержали несколько тысяч единиц книг, тетрадей, папок с документами, рулонов с чертежами и картами. По-хорошему, большую часть этого следовала бы передать музею, но все не было времени заняться сортировкой и отбором книг и документов.

Алла подумала, что в новой квартире ей предстоит огромная работа по оптимизации, или скорее минимизации этого собрания. Новое жилье не столь просторно, как старый дом. Хоть там и было три спальни, зал и кухня-столовая, но места для четырех массивных книжных шкафов не нашлось. Их решено было оставить здесь - они пригодятся при создании интерьера школы.

Но расстаться с книгами и рукописями родителей Алла пока не могла. После долгих споров с мужем и детьми, было решено, что в одну из спален в новой квартире они сложат все бумаги и книги, а в течение года Алла отберет то, что можно передать во дворцовую библиотеку.

Особенно жаль было расставаться с теми материалами, которые она собирала, работая над дневником Зухры. Две выдающиеся для своего времени женщины - Зухра-ханум и ее сестра Айсылу-ханум - стали ей очень близки.

Но отдать их придется - они войдут в экспозицию музея-школы. Именно с этих документов все и началось.

Из дневника и других источников Алле стало известно, что Айсылу все-таки вышла замуж за доктора Феотокиса, но детей у них не было, что очень огорчало обоих.

Из дневника Зухры.

Долго не было возможности делать записи. На меня свалилось столько всего… Дядя Мирсаид сломал ногу. И произошло это именно тогда, когда доктор Александр увез Айсылу в Санкт-Петербург, чтобы показать врачам. Они женаты уже два года, а детей нет. И лучшие врачи из Симферополя не смогли ей помочь.

Я ухаживала за дядей, а на руках был подрастающий сорванец Али. Он очень похож на Айсылу в детстве - такой же непоседа и озорник. Кстати, одежда, которую когда-то бабушка сшила для нее, чтобы она могла бегать по горам вслед за отарой отца, теперь впору моему сыночку. Все, и Али в том числе, думают, что я его мать.

Дядя Мирсаид пострадал именно из-за него. Видимо, тоскуя по дочери и зятю, он стал брать с собой Али, а тот побежал за лисой и скатился с утеса, которых много на склонах Чуфут-кале. Дядя, пытаясь вытащить его, не удержался, и, падая, сломал ногу. Хорошо, что поблизости были двое монахов из Успенского монастыря. Один побежал за помощью, а второй вытащил моего мальчишку, собрал отару и погнал ее в город. Дядю отнесли в монастырь. Там ему промыли царапины и наложили лубки. Два дня он находился в монастыре. Монахи поили его густым кагором и кормили кишмишем и орехами с медом. Когда самые сильные боли прошли, его принесли домой и уложили в нижнем этаже в небольшой каморке, отделенной от сапожной мастерской тонкой перегородкой из двух ковров.

Бахчисарай. 1820 год. 7 сентября.

В этом маленьком «Вавилоне» почти все знали друг друга, разговаривали на странной смеси всех местных языков, при этом прекрасно понимая друг друга. Армянин никогда не отказывал соседу-греку отвезти по пути его товар на рынок в Симферополь, а татарин мог одолжить русскому денег без залога. Поэтому и праздники были общими. Среди полосатых татарских шальвар тут и там мелькали начищенные сапоги с заправленными в них черными портами русских купцов. Шляпки русских дам и малиновые фески греков, тюрбаны турок и пестрые платки армянских женщин - всё было к месту на главной улице Бахчисарая.

Николай и Александр перешли небольшой горбатый мостик через речку Чурук-Су и подошли к воротам ханского дворца. Александра била лихорадка. Ночь на берегу моря в Херсонесе не прошла даром. А может быть это было волнение в предвкушении исполнения так давно лелеемой мечты…

Уже несколько месяцев он жил в ожидании встречи с чудом, о котором ему столько рассказывали. Знакомые дамы восхищались ореолом романтики и таинственности, витающей вокруг этого восточного памятника.

Юноши остановились посреди просторного двора, осматриваясь и пытаясь понять, куда идти и на что смотреть в первую очередь. Народ веселился, не обращая внимания на двух чужаков.

Слева от ворот в тени веранды с полукруглыми арками сидели степенные старцы и наблюдали за соревнованиями борцов. На двух толстых войлоках, расстеленных прямо на земле, боролись две пары юношей с обнаженными торсами. Они хватали друг друга за красные и синие пояса, стараясь оторвать ноги противника от земли и повалить на спину. Рядом, привязанный к стволу каштана, блеял молодой барашек - приз победителю.

Николай и Александр немного понаблюдали за атлетами, а потом отправились вглубь двора, останавливаясь и разглядывая диковинные строения, цветные витражи окон, деревья и цветы, людей, одетых столь разнообразно, что порой трудно было определить национальность и веру.

Вскоре толпа разлучила молодых людей. Николай задержался возле группы музыкантов, сидящих на ковре. У седовласого мужчины с красивым крупным и значительным лицом в руках был инструмент, похожий на маленькую мандолину, но с длинным и тонким грифом. Музыкант извлекал из него жалобные звуки, напоминающие плач ребенка. Совсем еще молодой парень держал в руках большой гулкий бубен. Его рокот тревожно и настойчиво призывал кого-то. Старик с седой бородой играл на маленькой резной дудочке с расширенным концом.

От этой музыки Саше стало тоскливо, и он покинул группу слушателей. Перейдя на правую от ворот сторону дворцового комплекса, Пушкин вошел в арку в стене двухэтажного корпуса. Над ней наружная лестница вела на второй этаж.

Поэт ступил в прохладный сумрак. Людей здесь не было. Он огляделся и свернул налево раз, потом еще... И вдруг увидел перед собой сооружение, к которому вот уже несколько дней стремились все его мысли. Несомненно, это был знаменитый Фонтан слёз, о встрече с которым он так мечтал…

Пушкин смотрел, а в душе нарастало недоумение: в углу крытого дворика располагалось сооружение, похожее на небольшую татарскую базилику. На его фронтоне была прикреплена мраморная плита чуть выше человеческого роста. В верхней части плиты располагался цветок, из центра которого в объемную чашу, напоминающую лепесток, медленно капала вода. Затем из этого лепестка с двух сторон вода по капле стекала в два меньших лепестка, затем капли снова сходились в новый центральный лепесток и так три раза…

Там, где по груди белого мрамора текла вода, остались ржавые потеки… В нижней части фонтана, напоминающей улитку, плавали засохшие листья. Все вместе производило впечатление заброшенности и запустения. И только две розы - белая и красная, хоть и слегка увядшие, придавали фонтану романтический вид и оживляли все сооружение.

Бахчисарай. 1820 год. 7 сентября.

Только ей известной короткой дорогой - через потайную калиточку в гаремном садике Айсылу вошла в фонтанный дворик. К ее удивлению, там был молодой человек. Черные крупные кольца волос шапкой прикрывали его голову и даже росли на щеках. Она никогда еще не видела такого. Даже у старого мавра, живущего во дворце, кольца волос были мельче. Большие навыкате глаза смотрели, как показалось, девушке, удивленно и растерянно.

Айсылу немного оробела, но страха не почувствовала, наоборот, она увидела во взгляде юноши любопытство и восхищение.

Склонив голову, отчего монетки, пришитые к ее малиновому тарбушу тихо зазвенели, она сказала:

- Ассалейкум, господин.

- Добрый день, красавица, - услышала в ответ…

Бахчисарай. 1820 год. 7 сентября.

Несколько минут Пушкин не мог прийти в себя от изумления и разочарования. Не таким виделся ему в снах этот символ неразделенной любви...

Под сводами дворика раздались легкие торопливые шаги. Из-за угла выбежала девушка, почти девочка. На ней была длинная белая рубашка ниже колен, малиновый в талию жилет, расшитый золотыми нитями. На голове - малиновая шапочка с монетками. Маленькие ноги обуты в кожаные туфли с загнутыми носами. В руках девушка держала две розы - красную и белую.

Видимо, не ожидая встретить здесь кого-либо, она остановилась и слегка повернулась, намереваясь убежать. Но потом тряхнула четырьмя тугими косичками, наклонила голову в приветственном поклоне:

- Ассалейкум, господин.

- Добрый день, красавица, - ответил поэт.

Он уже успел разглядеть, что девушка, хоть и юна, но крепкая, стройная и не робкая, как положено татарской женщине.

- Как тебя зовут, милая?

- Айсылу, господин.

- Что ты здесь делаешь одна?

- Я пришла навестить душу Диляре, господин.

- Диляре? А кто это?

- Так звали любимую жену хана Крым-Гирея. Она умерла совсем юной. В этом фонтане ее слезы и слезы всех, кто умер от горя и неразделенной любви.

- Расскажи мне об этом пожалуйста, Айсылу.

Девушка зарделась румянцем:

- Я знаю только то, что рассказывала мне моя бабушка - она сама когда-то жила в этом гареме.

- Расскажи, милая, я очень люблю слушать волшебные истории.

И девушка не заставила себя уговаривать.

ФОНТАН СЛЁЗ

Свиреп и грозен был хан Крым-Гирей. Никого он не щадил, никого не жалел. К трону пришел Крым-Гирей через горы трупов. Он приказал вырезать всех мальчиков своего рода, даже самых маленьких, кто был ростом не выше колесной чеки, чтобы никто не помышлял о власти, пока он, хан, жив.

Когда набеги совершал Крым-Гирей, земля горела, пепел оставался. Никакие мольбы и слезы не трогали его сердце. Трепетали люди, страх бежал впереди имени хана.

- Ну и пусть бежит, - говорил он, - это хорошо, если боятся…

Какой ни есть человек, а без сердца не бывает. Пусть оно каменное, пусть железное. Постучишь в камень - камень отзовется. Постучишь в железо - железо прозвенит. А в народе говорили - у Крым-Гирея нет сердца. Вместо сердца у него - комок шерсти. Постучишь в комок шерсти, - какой ответ получишь? Разве услышит такое сердце?

Но приходит закат человека. Постарел некогда молодой хан, и ослабело его сердце.

Однажды в гарем к старому хану привезли невольницу, маленькую худенькую девочку. Диляре её звали. Привёз её главный евнух, показал Крым-Гирею, даже зачмокал от восхищения, расхваливая невольницу.

Диляре не согрела лаской и любовью старого хана, а всё равно полюбил её Крым-Гирей. И впервые за долгую жизнь свою он почувствовал, что сердце болеть может, страдать может, радоваться может, что сердце - живое.

Недолго прожила Диляре. Зачахла в неволе, как нежный цветок, лишенный солнца.

На закате дней своих любить мужчине очень трудно. От этой любви сердцу всегда больно. А когда любимая уходит из жизни, сердце плачет кровью. Понял хан, как трудно бывает человеческому сердцу.

Вызвал Крым-Гирей мастера иранца Омера и сказал ему:

- Сделай так, чтобы камень через века пронёс моё горе, чтобы камень заплакал, как плачет мужское сердце.

Спросил его мастер:

- Хороша была девушка?

- Что знаешь ты о ней? - ответил хан. - Она была молода. Она была прекрасна, как солнце, изящна, как лань, кротка, как голубь, добра, как мать, нежна, как утро, ласкова, как дитя.

Долго слушал Омер и думал: как из камня сделать слезу человеческую?

- Из камня что выдавишь? - сказал он хану. - Молчит камень. Но если твоё сердце заплакало, заплачет и камень. Если есть душа в тебе, должна быть душа и в камне. Ты хочешь слезу свою на камень перенести? Хорошо, я сделаю. Камень заплачет. Он расскажет и о моём горе. О горе мастера Омера. Люди узнают, какими бывают мужские слезы. Я скажу тебе правду. Ты отнял у меня всё, чем душа была жива. Землю родную, семью, имя, честь. Моих слёз никто не видел. Я плакал кровью сердца. Теперь эти слезы увидят. Каменные слезы увидят. Это будут жгучие слёзы мужские. О твоей любви и моей жизни.

На мраморной плите вырезал Омер лепесток цветка, один, другой… А в середине цветка высек глаз человеческий, из него должна была падать на грудь камня тяжелая мужская слеза, чтобы жечь её день и ночь, не переставая, годы, века…

И еще вырезал Омер улитку - символ сомнения. Знал он, что сомнение гложет душу хана: зачем нужна была ему вся его жизнь - веселье и грусть, любовь и ненависть, все человеческие чувства?

Стоит до сих пор фонтан в Бахчисарайском дворце и плачет, плачет день и ночь…

Так пронес Омер через века любовь и горе, жизнь и смерть юной Диляре, свои страдания и боль…

* * *

Эхо от последних слов Айсылу замерло под потолком… Александр провел рукой по вспотевшему лицу - или это были слезы?

Девушка стояла, прижав к груди цветы. Она тоже была взволнована. Еще никогда ей не приходилось так долго разговаривать с чужим мужчиной.

Пушкин очнулся:

- Так это ты носишь сюда розы?

- Да, если удается, то каждый день. Мой дядя работает здесь садовником. Он всегда срезает самые красивые для меня.

- Так положи их, видишь, те уже завяли.

Но Айсылу протянула розы Пушкину:

- Вы - гость, положите сами, господин.

Она подошла к фонтану, приподнялась на цыпочки и убрала завядшие цветы. Пушкин, обломил длинные черенки свежих роз и погрузил их в верхнюю чашу фонтана.

Вдруг они оба почувствовали неловкость. Не зная, как уйти, и в душе не желая расставаться с этой чудесной девушкой, Пушкин похлопал себя по карманам, думая, что бы оставить ей на память. Неожиданно в руку ему скользнула фигурка шахматного коня. Он вынул ее и протянул девушке:

- Ты знаешь, что такое шахматы?

- Да, - просто ответила Айсылу, - мой отец играет с соседом армянином.

- Возьми на память о русском поэте.

В это время послышались громкие шаги и голос Николая, который звал Александра. Девушка скрылась в глубине фонтанного дворика за калиткой.

Бахчисарай. 1820. 7 сентября

Айсылу стояла во внутреннем дворике, прислонившись к стене, увитой лианами гибискуса. Сердце стучало в груди, как испуганная птичка. В правой руке девушка сжимала фигурку шахматного коня…

Из дневника Зухры

Доктор Феотокис с женой вернулись из Санкт-Петербурга ни с чем. Столичные врачи вынесли окончательный приговор: детей у них не будет.

Айсылу металась в тоске и бессилии. И как назло за стенкой - на половине моего отца каждый год прибавлялось детей. Старшие уже ушли из дома, а младшие подрастали и с утра до поздней ночи наполняли дом веселым детским смехом или горьким плачем.

Бабушка умерла во сне. Просто не проснулась однажды утром. Наверное исчерпала свои жизненные силы.

После ее похорон сапожная мастерская быстро пришла в упадок. Следить там за порядком было некому. Мастера ушли, прихватив немало инструментов и заготовок.

Зиму помещение внизу пустовало. А потом доктор Александр предложил мне и сестре открыть здесь школу для девочек. Это было неожиданно и смело. Мусульманские девочки - самая бесправная часть населения.

- Именно поэтому я и предлагаю вам - двум женщинам, которые умеют читать и писать, и которым доверяет население, заняться обучением девочек. - Так говорил нам с Айсылу, у которой горели глаза и впервые за много дней румянились щеки, доктор.

Бывшую сапожку побелили, отмыли дочиста окна, сделали там перегородку на два класса - для старших и младших. Парты по чертежу доктора изготовили монахи, они же подарили новой школе несколько книг со сказками - русскими, армянскими и восточными. Это был очень дорогой подарок.

А в апреле в школу пришли первые восемь девочек - дочери наших соседей. Город бурлил. И хотя к доктору Феотокису, его жене и ко мне - почтенной вдове, воспитывающей сына (все уже забыли, что Али мой брат) - в Бахчисарае относились с уважением, открытие школы будоражило мусульманское население. Но особого возмущения не было. В городе работали уже три школы для девочек - русская, армянская и греческая.

Далее в записях был большой перерыв. Или листочки потерялись, или автор забросила дневник. Как удалось узнать из других источников, школа, в основном, готовила мусульманских девочек к замужеству. Айсылу и Зухра преподавали им русский и татарский языки, арифметику - женщина должна уметь считать деньги. Для обучения разным видам рукоделия и кулинарного искусства приглашали других женщин, известных в городе своим мастерством.

Последняя запись из дневника Зухры. 1854 год.

В Севастополе идут бои. Иногда до нас доносится канонада корабельных пушек. Через Бахчисарай в Симферополь везут раненых. Некоторые из них тяжелые. Многие умирают. Монахи Успенского монастыря пытаются облегчить страдания воинов.

Вчера доктор Александр сказал нам с сестрой, что школу придется закрыть. Здесь будет небольшой перевалочный госпиталь. Самых тяжелых он попытается выхаживать здесь, а уж потом, когда опасности для их жизни не будет, отправит в Симферополь.

С грустью Айсылу и Зухра согласились. Тем более, что с началом войны учениц в школе стало меньше.

Бахчисарай. 1820. 7 сентября

Вечером Александру стало совсем худо. Его трясла лихорадка, временами он впадал в забытье. Доктор Рудыковский поил больного отварами из шиповника и чабреца, прикладывал компрессы к голове и груди поэта.

Николай сидел у постели больного в отдельной комнате в караван-сарае, которую им нашли, несмотря на то, что в городе было много гостей из-за праздника.

Иногда Саша сквозь хриплое дыхание шептал сухими губами:

- Фонтан любви…

Фонтан живой…

Принес я в дар тебе две розы…

Затем через несколько хриплых вздохов:

- Не уходи, Айсылу, расскажи еще что-нибудь.

Затем снова:

- Чью тень, о други,

Видел я…

Утром лихорадка отступила, но ехать верхом Пушкин не мог. Генерал Раевский нанял почтовую карету. У хозяина постоялого двора попросили несколько одеял и подушек. Больного устроили почти с комфортом на полу кареты. До Симферополя добрались без приключений. Здесь в доме губернатора их ждали Софья Алексеевна с дочерьми.

Через четыре года в рукописных копиях по Петербургу ходила поэма «Бахчисарайский фонтан». Каждая девица на выданье прятала под подушкой аккуратно переписанные страницы, орошая их по ночам слезами…

Бахчисарай. 2009 год.

Алла бродила по опустевшим комнатам старого дома. Почти все уже перевезли в новую квартиру. Осталось освободить книжные шкафы и нишу на первом этаже, в которой хранились старые вещи. В каждом доме есть множество предметов, которые жаль выбросить, хотя прекрасно понимаешь, что пользоваться ими уже не будешь никогда.

Женщина решила начать с книжного шкафа в их с Виктором спальне. В нем хранились книги и материалы, которые собирали родители Аллы Степановны. Она давно не заглядывала в это шкаф.

Когда отец и мама ушли друг за другом, ей трудно было переносить присутствие любой вещи, которая бы напоминала о них. Поэтому немногочисленные мамины платья и папины костюмы она раздала, а книги, которыми они пользовались, старалась брать как можно реже.

И вот теперь ей предстояла встреча с прошлым. К ее удивлению, первая же вынутая из шкафа папка принесла ей не боль, а радость - это были фотографии одной из экспедиций отца, в которой принимали участие мама и, тогда еще совсем маленькая, Алла.

Снимки были забавными - бородатые дядьки играли в мяч на кромке снега и зарослей стелящегося можжевельника. Это на склонах Чатыр-дага - догадалась женщина. Вот снимок маленькой двухместной палатки, из которой торчат босые ноги: мужские, женские и детские - ее ноги. На одной фотографии был вход в пещеру Тысячеголовая - это тоже на Чатыр-даге.

Она никогда не видела этих фотографий, а, может быть, забыла о них. Здесь ей не больше пяти лет. Родители совсем молодые и такие влюбленные. Алла подумала о том, что они ушли, не долюбив друг друга.

И вдруг ей показалось, что они стоят за ее спиной и подсказывают, как лучше и быстрей освободить этот заполненный памятью шкаф.

Дело пошло. Когда вернулся на машине Виктор, все книги уже были уложены в специально приготовленные ящики. Осталось лишь погрузить их и перевезти на новое место.

К вечеру третьего дня Виктор с двумя приятелями уже расставили мебель на новой квартире. Его мама Валентина Васильевна с внуками раскладывали вещи по местам и готовили ужин.

Верхний этаж старого дома полностью освободили. Увезли даже большую раковину, которая заменяла пепельницу. Чисто отмытая она была бережно завернута в старое полотенце. И хотя Алла твердо решила, что в новой квартире курить не будет, расставаться с этой изящной штуковиной ей не хотелось.

С первого этажа послышался голос Виктора:

- Аллочка, ты где? Спускайся, будем штурмовать последний бастион.

Она вздохнула и медленно ступила на скрипучую ступеньку старой лестницы.

Муж стоял перед темным сооружением, которое действительно больше напоминало крепость, чем книжный шкаф. Двойная массивная дверь без стекол была сделана из какого-то крепкого дерева. Она была похожа на ворота замка. Сколько лет было этому шкафу, они не знали - шкаф был тут всегда. Его на памяти Аллы ни разу не передвигали и ни разу не освобождали от содержимого.

Через пару часов, наглотавшись пыли и изрядно помучившись с рулонами старых карт, которые не влезали ни в один из приготовленных ящиков, Алла и Виктор добрались до задней стенки шкафа. И тут к их удивлению, оказалось, что это не стенка, а раздвижная дверца.

Они замерли. В суете переезда и ограниченные временем, они ни разу не подумали о том, что старый дом может хранить тайны и содержать клады.

Алла протянула дрожащую руку к перегородке и тут же убрала ее. Было немного жутко. Она подумала о том, что дом этот видел столько, что если бы мог поведать хотя бы часть, хватило бы на несколько романов или диссертаций по истории…

Виктор решительно отодвинул жену в сторону. Шкаф был неглубоким - двоим не поместиться. Алла отступила, но, наклонив голову, следила за тем, как муж пытается открыть перегородку. С противным скрежетом она медленно поддалась. За шкафом смутно обрисовалась небольшая узкая комната. Спохватившись, женщина взяла с подоконника фонарь, оставленный на всякий случай и посветила в глубину зашкафного пространства.

Там стояли узкая сбитая из досок лежанка и небольшой столик на козлах. Алла вдруг вспомнила, что в дневнике Зухра писала о том, что ее дядя сломал ногу и некоторое время лежал в нижнем этаже, в маленькой каморке, отделенной от помещения мастерской перегородкой из ковров. Несомненно это была именно она.

На столе почти не было пыли, несмотря на то, что, прошло много десятилетий с тех пор, как в это помещение заходили люди. Видимо, шкаф настолько плотно закрывал отверстие, что пыль сюда почти не проникала. Алла шагнула в каморку. Под ногами - кошма из войлока. На столе стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом и небольшая, с книгу величиной деревянная шкатулка.

Виктор, направив свет фонаря на стол, прерывисто дышал в затылок жене. Он не был историком, но долгое время вращаясь в кругу людей, сопричастных с вековыми тайнами, понимал, что эта находка может стать сенсационной.

Поколебавшись, Алла Степановна открыла шкатулку. Там лежали два шелковых мешочка. Женщина взяла один из них. Внутри что-то зашелестело. Она поднесла мешочек к носу и почувствовала тонкий аромат лаванды. Во втором мешочке, судя по всему, были лепестки роз. Сейчас это называется саше - подумала про себя Алла. Затем она вынула из коробочки тонкую книжицу. Листы были сшиты суровой ниткой. Книга, точнее тетрадь была исписана красивым с завитушками почерком. Это была переписанная от руки поэма «Бахчисарайский фонтан».

Последним в ее руку скользнул небольшой гладкий холодный предмет. Алла поднесла руку поближе к свету фонаря. На ее ладони лежал белый шахматный конь из слоновой кости...

Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье, -

Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет,

Он тихо слезы льет, оплакивая тленье:

О слава! Власть! Любовь! О торжество побед!

Вам суждены века, а мне - одно мгновенье,

Но длятся дни мои, а вас - пропал и след.

ПРИМЕЧАНИЯ

Аю-даг - знаменитая Медведь-гора, символ Крымского полуострова.

Бекмес - варенье из ягод и плодов.

Глициния - род высоких древовидных вьющихся субтропических растений из семейства Бобовых с крупными кистями душистых лиловых цветков.

Караимы - немногочисленная тюркская (или тюркоязычная) народность, компактно проживающая в Крыму.

Катлама - сладкая лепешка на меду.

Катык - кисломолочный напиток или сыр из овечьего молока.

Кафа - древний город, на месте которого теперь находится Феодосия.

Кошма - войлочный ковёр из овечьей или верблюжьей шерсти.

Кубете - пирог с мясом.

Кульмок - вид женской одежды - длинная рубаха с широкими рукавами, поверх которой надевался бархатный жилет.

Курбан-байрам - самый большой праздник мусульман, благословенное время радостного утверждения в вере, освобождения души от неправедных намерений, счастливое время обретения искренности.

Лагман - блюдо из овощей с добавлением лапши.

Пантикапея - древний греческий город, развалины которого сохранились близ нынешней Евпатории.

Тарбуш - женский головной убор, расшитый бисером и с пришитыми по краю монетками.

Терлик - шелковые и кожаные туфли с задниками и без, расшитые шелком, золотыми нитями или бусинами.

Точан-Кулеси - соколиная башня. Сооружение, в котором на верхнем этаже было устроено помещение для содержания охотничьих соколов. На верхнем этаже был круговой балкон, с которого сквозь резную деревянную решетку ханские жены могли любоваться окрестностями и наблюдать за скачками во дворе.

Хошаф - компот из ягод и плодов.

Хурджин - сумка из плотной ткани (носили на плече).

Цикада - насекомое, обитающее в тропических и теплых странах, издающее сверляще-стрекочущий звук.

Чаршаф - одежда замужней мусульманки из темной или полосатой ткани, полностью закрывающая фигуру и лицо.

Чертова лестница или Шайтан-Мердвен - была надежным и очень важным для местного населения горным перевалом Главной гряды Крымских гор. Начиная с новокаменного века она связывала крымское предгорье с Южным берегом.

Чуфут-Кале - горный массив и одноименный город близ Бахчисарая.

Шорпа - суп из жирной баранины, риса и овощей.

Букефал (Буцефал) - легендарный конь Александра Македонского.

Инкерман - город на юго-западе Крымского полуострова, близ Севастополя, известный своими катакомбами, которые образовались в местах добычи знаменитого белого известняка.

Шашель - вредитель деревянных построек, откладывающий яйца в щелях дерева.

Пояснение к легенде

«Джаныке из Кырк-Ора»

Сказание, несомненно, отражает исторический факт, имевший место в царствование золотоордынского хана Тохтамыша и так или иначе способствовавший смерти его дочери Ненеке-джан (Джаныке).

Мавзолей над могилой Ненеке-джан построен в 1437 году. Он находится на плато, где расположены развалины средневекового города Фуллы возле Бахчисарая.

Кырк-ор - татарское название Фулл. После XIII века город служил резиденцией ханов. Не раз подвергался нападению и осаде в период внутренних междоусобиц и переворотов. Потерял свое значение в связи с основанием Бахчисарая - столицы Крымского ханства.

Даул - барабан.

Эски-юрт - пригород старого Бахчисарая, ныне район железнодорожного вокзала.

Птица Клафт - олицетворение дождевой тучи.

Пояснение к легенде

«Фонтан слёз»

Фонтан слёз в Бахчисарае (Сельсибиль) создан иранским мастером Омером в 1764 году в память о рано умершей жене хана Крым-Гирея. Первоначально фонтан был установлен у стены мавзолея Диляры-Бикеч. Мусульманские законы запрещали изображать человека и животных. Поэтому художники широко употребляли язык символов. Фонтан украшен растительным орнаментом, в нише мастер расположил чаши. В верхней части ниши вырезан цветок лотоса из пяти лепестков, символизирующий человеческое лицо. Из середины цветка по капле вытекают «слезы». У подножия памятника мастер Омер изобразил похожую на улитку спираль, что символизирует и печаль, и продолжение жизни. Бахчисарайский дворец и фонтан восхищали многих художников и поэтов: Жуковского, Пушкина, Мицкевича.

Легенды печатаются

в изложении М. Кустовой.

Фрагмент шахматной партии взят из поэмы

А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

Дневник Зухры адаптирован

к современному языку автором.

© solaris777 / Любовь Папета

Опубликовано 07.06.2012 в 10:27
Прочитано 3390 раз(а)