Ваше место в этом вагоне

Ваше место в этом вагоне

Пролог.

Она спешила со всех ног. Перешла уже на бег, но бежать долго не смогла, поэтому поочередно меняла темп передвижения, тяжело дыша. Вокзал был недалеко, и это придавало ей сил, заставляя двигаться дальше.

Зимой солнце, как и медведь, любит долго спать, а потому встает поздно и ложится рано, вот и сейчас, оно, коварное, словно наперегонки с бежавшей, старалось достигнуть своего пункта назначения быстрее нее – она торопилась на поезд, солнце за горизонт.

Однако, и та, что бежала в расстегнутом пальто, придерживая сумку на плече, упрямо не сдавалась, несмотря на свой возраст, неудобную одежду и грязный снег, в котором утопали ее ноги. Лицо ее было красным, как и солнце, прячущееся вдали. Она свернула на улицу, в конце которой был вокзал. Им обоим оставалось немного.

Немного – это если у тебя остается запас времени.

А если его нет? Тогда даже длина собственного шага покажется бесконечно многим. Лучше всего это знают вице-чемпионы мира по легкой атлетике.

Женщина, которая бежала к вокзалу, легкоатлеткой не была, времени не имела, а дистанция была куда длиннее шага. Сегодня она пыталась наверстать то, что очень долго упускала, предпочитая не замечать простой формулы преодоления пути – чем дольше ты недвижим сейчас, тем быстрее тебе придется бежать потом. Молодою, она не знала этого, как и не догадывалась куда, собственно, бежать. Теперь же, осознание пришло с ужасом от того, что путь был изначально неверен, и теперь нужно наверстывать то, на что совсем не остается времени.

Она примчалась на вокзал, махом пересекая его насквозь и через провожающих и встречающих, просочилась на перрон. Поезд уже готовился отбывать.

Сколько в жизни она себя помнила - не любила таких, как она. Ну, вот спрашивается, ты что, времени отправки не знала?

Знала.

Не могла раньше выйти, чтобы как приличный человек, заблаговременно влезть в вагон и занять свое место в вагоне?

Могла ведь…

Сейчас ей предстояло занять именно эту незавидную роль, но выбора не было, как и времени медлить. Она активно заработала локтями, пробиваясь к вагонам.

Поезд рычал, фырчал, испускал пугающие звуки, готовясь к отправлению. Последние пассажиры, толкаясь, залезали в вагон, таща за собой баулы, чемоданы, детей и других членов своих семей. Провожающие теснились снизу, крича наперебой, что-то важное, словно до этого у них никогда не было времени это сказать тем, кто их покидал; а уезжающие прощались с теми, кого оставляли, словно никогда больше их не увидят. По станции раздалось объявление отправления, и толпа загудела еще больше, еще усиленнее что-то крича в окна и размахивая руками, слезно заглядывая поверх голов впередистоящих. Из окон, такими же нестройными звуками на провожающих обрушалась волна гулких прощаний. Поезд был готов к отправлению.

Сквозь выкрики, поочередно с матерным уклоном, ей удалось приблизиться к своему вагону. Она судорожным движением руки вынула затертый, словно ее ровесник, билет и протянула его проводнице, которая уже намеревалась забираться в вагон:

- Повезло вам, бабушка, мы почти без вас уехали.

Она широко раскрыв глаза, удивилась, не найдя что на это возразить. Ее дыхание, прерывистое и учащенное, сбило речь, а сердце колотилось, норовя выпрыгнуть из груди.

Проводница пропустила старушку вперед, а та одним ловким движением закинула сумку в тамбур и взялась за ручки. Теперь, после пройденного и пережитого, ее ничего не могло остановить. Пока она влезала в вагон, под безобразный фон криков, прощаний, и гул мотора, ей захотелось еще раз оглянуться на проводницу. «Ваше место в этом вагоне» сказала она ей. Такие простые слова, показались удивительно подходящими, а ее усталый взгляд запоздало знакомым. Поэтому, едва очутившись в тамбуре, она скорее подняла сумку с пола, и обернулась. Может быть, хотелось последний раз посмотреть на город, который остался снаружи, и на людей, провожающих ее и поезд.

«Поезд, действительно, едва не ушел без меня». Обожженная этой мыслью, она разом вспомнила, для чего так долго обгоняла солнце, и почему непременно должна сесть в поезд, а потому молнией прошмыгнула в вагон.

Он был купейный, некоторые двери были уже закрыты, но она, даже не обращая внимания на них, спешно направилась вдоль по коридору, пока не остановилась у одного купе, с цифрой четыре на двери. Это купе на первый взгляд тоже было закрыто, но подойдя, она увидела, что дверь не до конца задвинута, а значит…

«Вот она, моя дверь». Она еще постояла какое-то мгновение, стараясь восстановить сбившееся от бега дыхание, и не решаясь постучать. Сердце отбивало барабанную дробь, а ноги, так верно служившее ей до этой секунды, отказывались держать ее. Поэтому, когда в конце коридора показалось движение и чей-то мягкий голос, она резко распахнула дверь и вошла внутрь.

Декабрь.

- Ну, давай, рассказывай!

Женщина без возраста была полна и тучна. Бесформенна, как чехол дирижабля, она, однако же, довольно ловко перемещалась по всем десяти квадратным метрам своей кухни, насквозь пропахшей холодным супом. Женщина прытко сновала из стороны в сторону, суетясь и доставая из верхних полок чашки и блюдца. Очень давно, будучи еще совсем юной, она волею случая стала работать проводницей на одном из самых долгих железнодорожных рейсов – по сообщению Владивосток-Москва, где и задержалась до сих пор. За годы, проведенные в разъездах, она научилась жить в маленьких комнатушках-купе, питаться разогретой едой из полуфабрикатов и пить несладкий чай, но самое главное - она перестала бояться расстояний и считать время, потому что каждый рейс нивелировал ощущение разнообразия и сливался в одну сплошную полосу монотонности, под стать железнодорожному полотну.

Впрочем, ко всем привыкаешь, и к чаю несладкому, и к тряске вагона, поэтому и эта женщина перестала со временем замечать недостатки разъездной жизни, а потому, наверное, менять уже ничего не собиралась. Сегодня же, одним прохладным декабрьским днем, таким же похожим на остальные предыдущие, как и на все последующие, (словно почтовые столбы за окнами купе), она намеревалась распить чаю в компании своей старой приятельницы, которая привычно сидела рядом, на низком стульчике, и о чем-то подозрительно молчала.

- Я уже вся измучилась, заждалась тебя, - приговаривала она, разливая чай в чашки. – Ты всё не приходишь, совсем не звонишь. Мне кто позвонит-то? Вот, наконец, вытянула тебя! Ну, давай! Тебе два сахара?

Та, что сидела на низком стуле, молча кивнула. Она почти ничего не произнесла с тех самых пор как вошла в эту квартиру. Она сидела в заношенных тапочках для гостей на неудобной жесткой седушке, которая была обтянута ярко-красной ситцевой тканью, а вся набивка сбилась в комья вокруг, по периметру. Она, бесцельно смотря в окно, наблюдала, как солнце лениво западает на бок. «И это в четыре-то часа.... Как я сюда попала вообще? Кажется, ноги сами привели…», подумала она.

- Как хорошо, что ты зашла, а то бы еще неделю не виделись, - словно читая её мысли, ответила хозяйка. - Я весь телефон тебе оборвала, с пятницы пробивалась! Ты телефон отключила, что ли?

Предательское солнце почти скрылось за горизонтом, оставляя своей грустной зрительнице лишь маленькую полосочку бледно-желтого зарева, которое, к тому же, постепенно растворялось вдали, пока на глазах не исчезло совсем.

«Зимой от солнца ждать нечего. Даже красивого заката».

Она подняла голову наверх, и пока подруга лепетала что-то неважное, с интересом посмотрела на сорока ватную лампочку на кухне, без плафона. Ей показалось, что зимнее солнце не лучше такой вот лампочки. Она даже сердито усмехнулась от такой бесполезности звездного светила в эту пору года.

«Кажется, я старею! Как надоело видеть эту тесную кухню, с этими столетними тарелками, с этими деревянными табуретками, с этим клеенчатым столиком, на который не опустишь локтя – прилипнешь! И эта! Ну сколько можно наливать мне этот треклятущий чай! Я только позавчера вернулась, всю неделю литрами его пила, и тут, дома, снова на тебе – чай! К тому же, пить его невозможно! Как все осточертело… Как будто я сижу в кино, где показывают один и тот же фильм, который мне не нравится, и выйти нельзя, а только смотри по кругу… Где моя дверь? Вход ли, выход ли, но дверь… Куда стучать?».

Она очнулась от своих мыслей. Посмотрела на старую подругу. Успокоила мысли. Расслабилась. Она посмотрела на неё другим, новым взглядом. С интересом, каким смотришь на человека, которого видишь впервые. Присмотрелась, напрягая зрение, словно хотела что-то новое высмотреть, и – нет, ничего. Абсолютно.

- Верка, ты чего такая сегодня? Не отоспишься никак? Давай вон чаю вдарь, прибодришься. А нет, я ликеру разведу, а?

- Нет, ничего. Не надо!

- А что тогда? Ну чего ты? Пришла в гости и молчишь. Ты что, про рейс не рассказываешь? Ехал кто? Ну!

Та не ответила. Она еще некоторое время посмотрела вперед себя, как будто за стеной что-то скрывалось, а она пыталась сквозь стену это «что-то» рассмотреть. Потом, опустив глаза, заметила новую затяжку на юбке. «Ну вот, блин!»

Подняла взгляд грустный и раздосадованный. Чуть левее от нее на противоположной стенке висел кухонный шкафчик с единственной ценностью в доме – чехословацким сервисом, Бог знает, когда привезенным, и Бог знает зачем до сих пор хранимый, неиспользованный, на кухне. В отражении стеклянных дверных створок, Вера увидела себя. Сутуло скрученную на стуле, с огромной чашкой перед собой, и в старомодной юбке с затяжкой сбоку. Отражение смотрелось настолько убого, что Вера даже не поверила, что в нем – она сама. Наконец она решилась.

«Эта юбка мне совсем не идет, подумала она,- приду домой, выброшу».

- Ну не хочешь гово…

- Знаешь, что я тебе сейчас расскажу, - внезапно перебила Вера, отставляя кружку подальше, - я тебе сейчас такое расскажу, ты в жизнь не поверишь! Веришь, нет, я сама себе не верю, что это все было! Со мною было! – ее глаза горели. Она встала с места и стала в проеме. Уголки ее губ дрожали, словно на грани истерики или срыва. - Это хорошо, что ты ликеру не доставала, а то подумала бы, что я пьяная, – вдруг она заливисто расхохоталась. - Короче говоря, выслушай меня до конца, и не перебивай, а потом сама решай – психичка я или нет, аха-ха! Потому что то, что я повидала за этот рейс – это сумасшествие какое-то, ни я, ни ты никогда в жизни такого не видали! – она расправила плечи, готовясь рассказывать, и снова встретилась взглядом со своим отражением в зеркале посудного шкафа напротив. «Почему я так старо выгляжу…», отвлечено подумала она, но быстро спохватилась, - Ну, в общем так…

Утро.

Вера Анатольевна была именно Анатольевной не по причине возраста или высокой должности. Ей лет-то, всего ничего - не так далеко за тридцать, однако рабочего стажу на рейсе сообщением «Владивосток-Москва» уже набежало на целую жизнь. Оттого на работе «проводницу Веру» величали по имени-отчеству. Впрочем, её это не смущало. Детская тяга к путешествиям, пускай и в очень уродливо искаженном виде, но таки воплотилась в жизнь, и теперь Вера Анатольевна по роду службы регулярно преодолевала больше шести тысячи километров, по нескольку раз в год.

Работа не пыльная, а название так и вовсе почти достойное, да и железная дорога всегда в спросе, без работы не останешься, а с таким-то опытом, и подавно. Со всех сторон, как ни посмотри, можно сказать, годно. Людей опять же разных насмотришься, это повеселей ваших этих сериалов. Порой, бывает, таких пассажиров бог пошлет – всю ночь крестишься, как бы пронесло, не дай чего вытворят. Или наоборот, повезет, и спокойные попадутся, с ними и ехать на душе легко, и словом обменяться можно. Не соскучишься, одним словом.

Конечно, есть и минусы. Не высыпаешься постоянно. Весь день на ногах, а ночью дергаешься на каждой остановке. А если не на остановке, так от любого шороха или как мимо кто пройдет в туалет, так и хлопнет дверью перед самым ухом как будто. Да и разъезды эти… Организм за годы уже приучен спать и есть вне режима, а вот остальное. С такой жизнью никаких интересов и отношений заводить не получается. А если и повезет, да наклевываться станет, хоть что-нибудь, так об первый же рейс и разбивается безвозвратно любая влюбленность. Приедешь, а тебя уже не ждут. Ждут, возможно, но уж точно, что не тебя. И получается, что на работе спал в тесной комнатушке на полке, скрутившись, и дома спишь, так же одиноко, в маленькой квартирке, калачиком на холодной простыне. И сыростью в спальне дышишь, ведь даже цветка хорошего не заведешь, потому что поливать будет некому!

Однако, в тот ничем не примечательный день, всё было по обыкновению суетливо, и таким разрушающим мыслям Вера Анатольевна, кажется, не предавалась. Пока на перроне громко объявляли посадку, она впускала в вагон своих новых членов семьи на ближайшую неделю. Как их много, и все такие разные: здесь и молодежь в модных одежонках, и люди семейные, чинные и степенные, и люди постарше, кто-то из военных, есть и с коляской, в общем, народ как обычно разношерстный.

Вот и обычного солдата, вернее уже дембеля, так как аксельбанты он горделиво выпячивал вперед, она просто пропустила внутрь, кинув беглый взгляд на его выглаженную форму и взяв его билет.

- 23, купе четыре.

В купейном вагоне, конечно, ездить лучше. И пассажирам и проводнице. Это, в конце концов, цивилизованнее. Несравнимо лучшие ощущения идти по ковровому коридору и вежливо постукивать в дверь, нежели просачиваться через свисающие ступни и выпирающие колени пассажиров плацкарта. Настроение у Веры Анатольевны было хорошее, весеннее. Раздав белье и кому надо чай, а также собрав у пассажиров билеты, можно расслабиться до следующей остановки. На этот случай у Веры Анатольевны было припасено овсяное печенье и стопка японских головоломок судоку.

Не прошло и получаса спокойствия, как в приоткрытую дверь энергично постучали:

- А чего у вас сахар такой не сладкий?

Голос был молодой, дерзкий и слегка насмехающийся. Вера Анатольевна моментально встала с полки, всунула ноги в тапочки с затоптанными задниками и заняла оборонительную позицию:

- Нормальный сахар, сладкий. Слаще только дома.

У двери стоял тот демобилизованный солдат. Он был молод, коротко стрижен, и широк в плечах. И хотя его голос звучал нахально, в нем не было хамства, к тому же, кажется, он сдался и пошел на попятную:

- Ладно, раз так дайте мне два сахара. И чаю еще.

Он мог бы поставить стакан с подстаканником и вернуться в свое купе, однако он остался, и даже, словно, хотел задержаться, так как прислонился к дверному косяку, с интересом наблюдая за сложившейся ситуацией. Его голубые глаза быстро окинули взглядом ее маленькое купе, и, даже стоя к нему полубоком, Вера Анатольевна, почувствовала его всюду проникающий взгляд, и ей стало несколько неловко за разбросанные вещи и беспорядок. «Надо немедленно его выставить». Однако она отвернулась еще больше от него, чтобы скрыть краску, которая прилила к лицу.

- А печенье есть?

- Шестьдесят рублей, есть дорогое за девяносто пять, - механическим голосом ответила она, хотя ей было все труднее сдерживаться, - вот чай.

- А ваше по чем? – неопределенно спросил он, указывая взгядом на столик позади нее, и смачно отсербывая из чашки, - ох...хорош чаёк!

- Что «по чем»?

- Печенье.

Она поняла. Первой мыслью было накрыть злосчастное овсяное печенье журналом с судоку, и выставить наглеца за дверь, чтобы в коридоре поговорить с ним как обычно разговаривают проводницы с пассажирами. Однако она этого не сделала, и это еще раз спасло ситуацию. В конце концов, поступи она так, это был бы очевидный проигрыш, который бы доставил этом вампиру очевидное моральное удовлетворение, а она позволить этому случиться не могла. Они полчаса как двинулись в путь, а начинать рейс со скандала – примета плохая, к добру не приводит. «Я посмотрю, когда ты выходишь, гад»! Вместо этого, придав голосу как можно больше убедительности, она ответила:

- Этого печенья нет в продаже.

- Так, значит, оно ваше? Собственное? - он не унимался.

«Это уже слишком, молокосос!» Она резко направилась на него, всем видом показывая, как решительно она намеревается выйти из купе. Однако этот ухмылок, даже не подумал отступать. Он отшатнулся на полкорпуса от нее, дав ей проход в коридор, а сам и шагу не сделал. Этого она не предвидела. Возможность натолкнуться на него инстинктивно оттолкнула её начавшее движение тело в другую сторону и дальше, годами выработанная грация, покинула Веру Анатольевну. Она так быстро выскользнула из своего маленького купе, что зацепила ногой край свисающей простыни со своей кровати, и, полупадая, буквально, вылетев в коридор, потянула простынь за собой наружу. Тапочек в результате тоже слетел. «Черт! Все сегодня наперекосяк! Слава богу, не навернулась тут перед ним». Даже не выпрямляясь, Вера Анатольевна быстро надела тапок на ногу и одним движением зашвырнула простыню назад в купе. А другой рукой резко закрыла дверь, со всего разгону потянув ее перед самым носом этого самодовольного индюка.

- У меня перерыв. До свидания.

«Так тебе, байстрюк. Будешь знать, как умничать!» И развернулась по направлению к тамбуру с видом, что ей там нужно кровь из носу что-то важное совершить.

- Вы знаете, а дайте мне, наверное, три сахара. Чай что-то совсем несладкий.

Этот самоуверенный голос излучал не только самую наигранную дружелюбность в мире, но еще и явственно сквозил нотками издевки. «Черт бы тебя побрал, мерзавец, ну я тебе сейчас!»

- И, кстати, печенье тоже, которое самое дорогое, – он добавил ровно в ту секунду как ее и без того красное лицо вспыхнуло еще больше, - раз вашего не продается.

Их взгляды встретились лишь на секунду – её горящие глаза, которые, казалось, хотели испепелить объект своего созерцания, и его, холодный, отдающий кусающим морозом, взгляд, в глубине которого сидел маленький скучающий чертенок. Ровно секунду спустя, как их взгляды встретились, он полузаметно улыбнулся:

- Будьте так добры, – и снова сербнул.

« Лучше отдать ему сахар и печенье, и все что ему надо, иначе он меня просто не оставит в покое. Он забавляется, видно, как ему это нравится. Ладно!»

- Да, конечно. С радостью, - и повернулась к двери, - вас в армии не били?

Дверь не поддалась.

- А за что меня бить? – он не скрывал своего удовольствия и лучезарно улыбался своими крупными зубами.

- Ну, не знаю. Скажем, есть люди, так и созданные для того, что бы их били. Да что с ручкой-то? – она вцепилась в ручку обеими руками, и начала сильно трясти ее вверх-вниз, однако, дверь не поддавалась.

- Вам такие часто попадались?

- Да, сегодня, кажется, повезло. Блин! Отойдите в сторону с вашим чаем, не до ваших сейчас ухмылок! Что с замком?

- А что с ним? – он участливо заглянул ей за плечо, громко отпивая из стакана, с захлебом. – Заело, да?

- Как видите! Послушайте, - она начала раздражаться, - хватит тут, а? Идите к себе в купе, я принесу вам и чай и печенье… - он не шелохнулся, - места и так нет, он еще тут со своими вопросами.

- Если вам интересно, я думаю дело вообще не в замке. – и тут же замолчал.

Он получал удовольствие, едва скрываемое, наверное, так он полнее ощущал себя на свободе, на гражданке. А возможно, таким он был и на службе, кто знает. Мерно помешивал ложечкой давно растаявший сахар, он выжидательно наблюдал, как она успокоительно выдыхает, справляясь с эмоциями и подавляя гнев. Вера Анатольевна, сидя на корточках, то безрезультатно дергала ручку двери, то заглядывала в скважину в надежде что-то увидеть и понять. Дверь даже с места не сдвинулась. Ничего не поделаешь, пришлось ей таки обернуться:

- Ну и? А в чем тогда?

Помолчав, он все-таки ответил:

- В двери.

- И что с ней не так?

- А как по-вашему? Она не едет.

- Серьезно? Очень смешно. Спасибо за подсказку. – и она снова повернулась к ручке и скважине.

- Не ломайте вы ручку, девушка, с ней все нормально, вы же не закрывали дверь на замок. Дверь не съедет, потому что, вот, - он показал вниз, - в пазы попала ваша простыня, с который вы путешествовали по коридору.

Она посмотрела вниз и, действительно, небольшой треугольник ее простыни белел у края двери. «Как это я сама не заметила?».

- Вы, наверное, на что-то отвлеклись, и не заметили, - подсказал он, и это разозлило ее еще больше.

- И что теперь делать? – она снова от бессилия подергала ручку.

Наконец он шевельнулся. Спокойно поставил полупустой стакан на подоконник, отошел от косяка и наклонился к ней, все так же сидящей на полу:

- Давайте, помогу?

*****

Она опустила подножку и закрыла дверь вагона. Мельком взглянула в стекло на пустой перрон и отвернулась. Убедила себя, что сделала это случайно, ненароком. Поезд тронулся, и она вернулась к себе в купе.

Села и стала осматриваться вокруг. Ей все показалось очень смешным и забавным: судоку, недоеденное печенье, полотенца… Почему? «Наверное, он так и видел меня». Но затем пришла другая мысль, более приземленная: «какой у меня беспорядок, надо прибраться…. Чтобы впредь простыней полы не вытирать». Мысль едкой само иронии вытеснила настроение весенней безмятежности, навеянного последними часами общения с Шурой. «Хм…».

Расставляя на столике вещи, она наткнулась на стакан с водой, в котором стояли ромашки. На каком-то коротком полустанке он спрыгнул нарвать ей цветов, а потом, ничего не произнеся, подарил букет, добродушно улыбаясь своей озорной улыбкой. Да, добродушно!

Теперь, спустя столько времени проведенного вместе (хотя на самом деле знакомы они не более суток), она лучше узнала этого смешного солдата. Он совсем не похож на всех тех служащих или уже отслуживших, которых она видела на работе и в жизни. Добрый, веселый и… интересный, он излучал, не превосходство и самоуверенность, как она думала сначала, а самодостаточное спокойствие и, как ни парадоксально, веселую самозабвенность. Такой редкий набор качеств, для мужчины его возраста, не прошел не отмеченным, и поэтому, Вера Анатольевна (хотя он панибратски называл её Верунчик) прониклась к нему дружеской симпатией. Безусловно, она обязана ему за помощь с дверью, которую он быстро вернул в рабочее состояние. В благодарность за это пришлось угостить его действительно сладким чаем и своим овсяным печеньем. И пускай дело даже не в двери и ее починке, но ведь именно благодаря ей они познакомились, да так и сдружились - за чайными посиделками. Она с большим удовольствием слушала его армейские истории: временами хохоча над, вероятно, придуманными случаями из десантной службы, и искренне восхищаясь его, еще более вероятно сочиненным, рассказам о прыжках с парашютом. За несколько часов, проведенных в его купе, за маленьким столиком, уставленным чаем и всевозможными печеньями и пряниками, она, казалось, узнала этого случайного пассажира, намного лучше и больше чем многих людей, которых считала своими близкими подругами. «Удивительно целостный и хороший парень», думала про себя Вера Анатольевна, когда он заботливо добавлял ею чаю, с интересом рассказывая о городе, где он живет. Хм, он и в гости ее приглашал ведь:

- Вот ты, Верунчик, всю Россию уже объездила, каждый город знаешь, так?

- Ну что ты, какое там. Я же нигде не бываю, так только, проездом…

- Ну, так заезжай ко мне в гости, ты знаешь как у меня красиво! Приеду, с отцом дом достроим и тебе целую комнату выделим. Поселок у нас обалденный, Речка, лес – всё есть. На природу поедем!

- Смешной ты, Шурик!

Вера Анатольевна задумалась, поглядев на ромашки. «Повезет кому-то…». Она вспомнила, как внезапно он замолк и стал грустным, когда объявили его остановку. Он долго не говорил ни слова, только поджимал губы, а ей так хотелось смеяться, и обнять его, поцеловав в лоб. Так толком и не попрощавшись, он сошел на почти пустой перрон своей станции, да так и не сдвинувшись с места, стоял, не поднимая головы, провожая исчезающий вдали поезд. Только увидев его по другую сторону закрывшейся двери, Вера Анатольевна поняла, что его никто не встречал, и пожалела, что смеялась. И что не обняла.

Май.

Который был час, она сразу не разобрала, хотя за два ночи перевалило совершенно точно. Она хрипло крикнула «Щас!» и поспешно застегнула пуговицы на рубашке. Обула тапочки и открыла дверь.

Свет из коридора был тусклый, и она не смогла разглядеть лицо пассажира, хотя определенно это был мужчина, слегка нервничающий. «Наверно он долго меня тут будил. И чего ему?»

Со времени отправления уже прошло более двух суток, и если не считать приятного кратковременного знакомства с Шурой, весь путь на запад проходил обычно, рутинно. Были ненормальные пассажиры, которых приходилось усмирять, были крикливые детеныши безответственных мамочек, были скучающие алкаши, которые на каждой станции набирали пива и чего покрепче, и закрывались у себя в купе, заливая алкоголем однообразные часы путешествия. Но в целом все шло спокойно, без драк, ссор и криков, как это обычно бывает на таких долгих рейсах, когда есть много времени поговорить по душам со своими родными и близкими. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что у Веры Анатольевны таких случаев и не бывало, пожалуй, даже никогда ни одного не было, хоть поначалу она их и боялась жутко, но потом даже разочарованно сокрушалась, что даже какого-нибудь взбесившегося алкашика в ее вагоне не заводилось. «Снова все будут расспрашивать, и снова будет нечего рассказать. Я самая скучная проводница на свете, - грустно думала она, - у всех что-то происходит, даже если это электричка Москва – Ярославль, а у меня…».

И вот посреди ночи назойливый стук. Такой бывает только в случае непредвиденного форс-мажора. «Надеюсь, у него не что-то с животом», подумала Вера Анатольевна:

- Да…слушаю ва…

- Вы позволите войти? – голос был встревоженный, и совсем не сонный. Мужчина воровато обернулся на пустой коридор, и аккуратно вскользнул внутрь её купе.

- Это как пони… Пассажирам тут… Мужчи… - она, моментально просыпаясь, опешила от его бестактности.

- Пожалуйста, не прогоняйте меня. Выслушайте лишь, и, умоляю, говорите тише. Только сначала закройте дверь. – на этих словах он сам закрыл дверь и присел на её разложенную полку. Ей ничего не оставалось, как остаться стоять напротив, совсем рядом. Она зажгла свет. Его лицо было желтым то ли от тусклой лампы ее купе, то ли действительно от какой-то тяжелой болезни. Он был широк в плечах, и ему было заметно тесно в ее маленькой комнатушке. Он ссутулился и говорил как будто в пол, хотя постоянно поднимал на нее свои глаза, единственное, что во всем его темном одеянии излучало свет. Взгляд был уставший и затравленный, но при этом какой-то благородный и живой. Именно на это обратила внимание Вера Анатольевна, так как ничего другого примечательного в его внешности не было:

- Что происходит?

- Я вам все сейчас объясню…. Вас как зовут?

- Вера. Анатольевна.

Он мог бы в ответ представиться тоже, это было бы правильно и вежливо, но вместо этого, он, кажется, обрадовался:

- Какое красивое имя! Какое нужное…. Мне нужна ваша помощь, Вера.

«Из какого он купе…», - цепкая память на лица и даже имена Веры Анатольевна не очень хотела работать в такое неподходящее время, но лицо ей определенно казалось безосновательно знакомым: «Кажется он из того купе, где одиночки едут».

Такое случается нечасто, пожалуй, даже совсем редко, однако на этом рейсе Вере Анатольевне один раз уже так повезло. Вернее, ее пассажиру. Представьте себе, самый долгий переезд на всю страну, и тебе не с кем слова молвить! Днями сидишь в пустом купе и смотришь в окно на бесконечные поля и пролески, и все это в совершенном, то есть полном одиночестве - ужас, какое невезение! Даже сама она - Вера Анатольевна, человек абсолютно одинокий и любящий уединение, сочла бы это наказанием, а тут… В этом кстати купе вчера ехал Шурик, благо ему было недалеко и он сошел уже через десять часов. Слава Богу, с ума со скуки не сошел. От воспоминания смешного солдата у Веры Анатольевны потеплело на душе: «Вот почему он ко мне пристал со своими разговорами, мерзавец! От скуки!»

- Чем я могу помочь? – участливо, и даже с некоторой теплотой в голосе спросила Вера Анатольевна. А сама подумала «Надеюсь, он-то не со скуки ко мне заглянул». И одернула себя, мол, бред.

- Дело очень деликатное, мне неудобно вас просить, но у меня, кажется, нет выбора. – он совсем опустил голову, - Я попал в дурацкую ситуациию, и виноват в этом сам. Не буду вас нагружать ненужной информацией, в общем…. Как вы знаете через 24 минуты остановка… уже через 22.

Вера Анатольевна машинально взглянула на часы – действительно, скоро.

- Поэтому я и зашел к вам, наверное, уже многие не спят и собирают вещи.

Вера Анатольевна не поняла, это он объяснял ей свое поведение или задал вопрос, поэтому она на всякий случай ответила:

- Нет, немногие. Всего один, если я не путаю.

- Да, это моя остановка. – пояснил он. – А других сходящих тут, получается, нет?

- Скольким тут нужно выходить, по-вашему? Это же полустанок, - подавляя зевок, ответила она. - У нас, по-моему, ближайшие потом выходят утром, около 6.

-То есть, никто не выйдет из вагона до самого утра? – в его голосе снова прозвучали непонятные волнения: то ли от тревоги, то ли от радости.

- Ну почему, может кому-то надо будет, дверь откроются в любом случае. – Она начала раздражаться, от непонимания ни ситуации в целом, заставившей ее проснуться на двадцать минут раньше, ни от своей роли в ней. – А в чем дело-то?

- Понимаете, это действительна моя остановка. – она внимательно смотрела на его усилия выдавливать из себя слова. – И меня там, наверняка будут ждать. – он снова затих.

- Молодой человек, если вам нужна моя помощь, говорите отчетливо и быстро, вы разбудили меня чтобы мямлить? Что вам нужно? – не вытерпела Вера Анатольевна. Кажется, на него подействовало.

- Да-да, только ради Бога, тише. – было видно как он собирается с духом, - как я уже говорил, я попал в дурную историю, и мне грозит в лучшем случае суд. Едва ли меня пожалеют и дадут хотя бы условное, поэтому я бы хотел избежать такого исхо…. О нет, не подумайте, я не убийца и не вор, нет! Я простой вальщик мяса. Я… дурак. У нас на рынке крышует один, Игоревский фамилия, вот он действительно в законе и все дела. В общем, там долго рассказывать, я с ним схлестнулся, вернее, даже не с ним, а с его отморозками бритыми. Слово за слово, мне бока помяли, и щеку вот. – он подставил щеку, где видимо должен был находиться след шрама, но в такой полутьме Вера Анатольевна ничего особенного не заметила. Она внимательно слушала, как он продолжал, - ну и я одному из них там сломал челюсть. Я не хотел, это вышло случайно, - он, будто, оправдывался, - и в общем, потом, спустя несколько дней у дома еще встретили, хотели поломать наверное, до конца. Но я опять, какому-то из них арматурой колено, вроде бы, перебил. Хорошо, родители в деревне живут, недалеко тут, сто километров, у них там дом свой, вот я от них и еду. – он снова замолк, как бы пересиливая себя. - У меня там под половичком в бане… вот, – он полез во внутренний карман пиджака, и вынул на свет, Вера Анатольевна ахнула – пистолет, и продолжил, причем уже ровно и почти спокойно, - вы не бойтесь, прошу вас. Я злого ничего делать не хочу, это, – он указал на пистолет, – обычный травмат, им покалечить можно, а убить нельзя. Ну почти. – он повертел его в руке.

- Уберите это немедленно!

- Я был в армии, держал оружие, - кажется, на нее этот факт не подействовал, поэтому он послушно спрятал пистолет назад внутрь.

- Короче говоря, меня там караулят сейчас. Они знают, что я на этом поезде еду и знают, что он через 15 минут прибывает.

- Давайте я сообщу в полицию? Объясню, вас встретят.

- Нельзя! Нельзя в полицию, у этого Игоревского свои люди и среди ментов, они его прикрывают, иначе он бы давно уже сам загремел. Прокурор тоже его человек, меня быстро загребут и в лучшем случае…. Хотя зачем им я в тюрьме? – он посмотрел сквозь нее вперед, глаза сделались стеклянным и потеряли свой блеск. - Скорее всего, так кончат.

- Зачем же вы туда возвращаетесь?! Как вы будете дальше там жить?

- Мне всего на один раз нужно домой заглянуть. Понятно, что путь мне туда заказан, но если сейчас они встречают меня тут, на станции, значит у дома сейчас должно быть пусто. Пока они поймут, что я сошел раньше или не сошел вообще… Это лишние полчаса. Мне нужна заминка во времени, чтобы я мог зайти к себе и собрать все необходимое. – он добавил спустя несколько секунд – я и пистолет взял, ну… так, на всякий случай. Вдруг все-таки поймают.

Они оба замолчали, думая о своем. Вера Анатольевна совершенно не представляла, как можно помочь в такой ситуации этому, кажется, совершенно незлому человеку, а сам он, вероятно, рисовал в своем воображении сцену, когда он сойдет с подножки поезда.

- У нас осталось совсем мало времени. Через двенадцать минут поезд прибудет. Я вынужден просить вас, Вера, открыть мне дверь.

- Что?! На ходу?

- Да, Вера. Не перебивайте только. Впереди, - он глянул снова на часы, минут через 7, будет достаточно крутой поворот. Поезд будет сбрасывать скорость. Железная дорога там идет на искусственном пригорке из гравия, с одной стороны заканчивается лесополоса, а с другой стороны уже виднеются первые загородные домики. Вы откроете мне дверь с внешней стороны поворота, чтобы машинист не увидел меня в боковое зеркало, когда будет смотреть на хвост состава. Я спрыгну, спрячусь в деревьях, пережду, пока вы проедете, и побегу к себе. У меня будет 5 минут времени, пока поезд приедет на станцию, минуты 2-3 пока они будут меня искать тут. – он запнулся. – Возможно, Вера, они будут спрашивать у вас обо мне. – он замолчал, но она и так поняла просьбу. Однако, он произнес неожиданное, - Пожалуйста, не верьте им. – он поднялся и взял Веру за плечи.

- О боже, да какая разница! Как вы будете прыгать? Я….я не могу, вы убьетесь!

- Надо подобрать момент для прыжка, поезд на повороте будет идти со скоростью 20-25 километров в час, не более.

- Но там же высоко! – она смотрела ему в глаза снизу вверх. Они снова блестели.

- Думаю, я выживу. Бывали высоты и пострашнее. – он улыбнулся. Впервые за все эти несколько минут в её купе. – Пойдемте, Вера, нельзя терять ни минуты. Поворот уже совсем рядом.

Они вместе вышли из купе. Вера Анатольевна, совсем ошеломленная, вся в смятении вышла первой, и тоже, как он, кинула взгляд назад на коридор, все так же безмятежно сонный и пустой. Дала ему знак, мол, можно, и он вышел. Они быстро прошли в тамбур и закрыли за собой дверь. Она стала у двери, а он остался чуть позади, контролируя в оба окошка возможное перемещение случайных пассажиров.

- Я вас еще раз убедительно прошу, одумайтесь. Давайте вместе что-нибудь придумаем! – Вера Анатольевна, совершенно не могла представить себе, какая жизненная ситуация может заставить такого хорошего человека бросаться прямо камни с идущего поезда. Она добавила – Прошу вас!

- Вера, вы чуткий человек, - он взял ее за руку, - я и не ожидал, что вы так сразу примите мою сложную ситуацию и поймете все, без лишних слов. Спасибо вам за это понимание и готовность. Но, честное слово, у меня другого выхода нет, мне нужно рискнуть сейчас, чтобы остаться в живых потом. Поэтому… - он показал взглядом на дверь.

- А куда вы потом? Как дальше? – она не сдвинулась с места, хотя в тамбуре, было очень ветрено, а на ней была лишь тоненькая рубашка.

- Соберу вещи и на север. На прииски какие-нибудь.

- На север?! – она даже расстроилась. – Как далеко…. Я надеюсь, вас там оставят в покое, и у вас все будет хорошо.

- Спасибо вам, Вера.

Больше говорить было не о чем, поэтому, во избежание неловкой паузы, Вера Анатольевна, развернулась к двери. Через несколько секунд холодный ночной ветер ворвался в тамбур и их голоса перестали быть слышны. Он что-то силился ей сказать, но перекричать ветер, в такую пору и в такой момент было неразумно. Поэтому он просто кивнул ей и кротко улыбнулся, а она стояла, потупив в растерянности голову, не зная, поступила ли она правильно, и спасет ли она этим человеку жизнь или, наоборот, толкает его на погибель. Через мгновенье поезд начал замедлять ход и входить в поворот. Вера Анатольевна пропустила его вперед, и он, взявшись за ручку, стал выглядывать из вагона. Огляделся по сторонам, сел боком на ступеньки и его почти перестало быть видно, нижняя часть тела терялась где-то далеко внизу. Он еще раз обернулся к ней, и свет луны осветил его лицо. Оказалось, что ему на вид лет около тридцати, причем снова подкатило секундное ощущение далекого знакомства, но в следующее мгновение оно улетучилось, когда он, ловко спрыгнув со ступенек, отсоединился от состава и мгновенно исчез где-то внизу, во мгле. Вера Анатольевна испуганно подбежала к краю, бесполезно пытаясь высмотреть в ночи хоть какое-то движение или блеск. Однако шум колес и свист ветра заглушал любые звуки, доносившиеся извне, а луна, словно по договору, заплывая за облако, скрыла следы того, кто так жадно хотел спрятаться в ее бесконечной тьме. И она успокоилась.

*****

Когда поезд остановился, а она, совсем незаспанная, открывала дверь вагона, и в него вошли четверо вышибал под два метра ростом - она не переставала думать о нём.

И когда они обнаружили открытое окно в его купе, и постельное белье, оставшееся нетронутым и холодный ненадпитый чай - она думала о нем.

И когда они искали его, рыская по вагону, матерясь и заглядывая в туалет, и ее купе, и даже отсек для использованного белья - она продолжала думать о нем.

И потом, когда поезд снова тронулся, и через дверь было видно, как они звонят кому-то по телефону – она все думала о нем.

Думала о нем, отсчитывая время, и надеясь, что он сумел добежать до дома, никем не замеченный, а потом благополучно покинуть родной город, ставший для него опасным. Она почему-то была абсолютно уверена, что он смог удачно приземлиться. Хотя, возможно, и внушала себе это. Во всяком случае, так хотелось бы в это верить, что он цел и невредим. Ведь тогда, возможно, когда-нибудь…

Она разжала кулак и под тусклым светом своей лампочки еще раз, уже, наверное, десятый, прочла написанное: «До когда-нибудь, Вера. А.». Это лежало у нее на столе, когда она вернулась с тамбура. Она улыбнулась и положила листок себе под подушку, а потом легла спать, желая всей душой покоя и сохранности этому доброму человеку на его тревожном пути.

Лето.

Поезд продолжал свой путь на запад, прокладывая себе дорогу все дальше в четвертые сутки подряд - когда первоначальный запас сил исчерпан, а до второго дыхания еще слишком рано. В одном перевалочном городке, где поезд останавливается на целых три с половиной часа, Вера Анатольевна решила сойти, прогуляться. Взяв с собой вязаную кофту, вместо железнодорожного пиджака, чтобы больше походить на гражданского человека, она заметила, что солнце в этот день палит больше обычного. Так, не нагуляв и десяти минут от вокзала, она присела в сквере, на лавочку под деревцем, куда доносились глухие звуки голоса из громкоговорителя. Она закрыла глаза. «Интересно, если бы я говорила по громкой связи, у меня вышло так же неразборчиво?».

Легкое дуновение ветерка приятно щекотало ее предплечья, и она поняла что засыпает, когда с рук выпала вязаная кофта. Резко раскрыв глаза, и осмотревшись по сторонам, она заметила незнакомца, приближающегося к ней, и обнаружила, что кофта таки свалилась на пол, под ноги. Вера Анатольевна подобрала ее, силясь понять сколько времени прошло, с тех пор как она села на лавочку. «О боже, часы в пиджаке», вспомнила она: «ну да, я же не хотела уходить с вокзала и спать на лавочке, как бездомная», тут же оправдала она саму себя.

Когда прохожий мужчина поравнялся с ней, она, вставая с лавочки, спросила:

- Простите, который час?

Он вежливо ответил, даже не глядя на часы:

- Ровно полдень. Смотрите не проспите все самое интересное!

И ушел.

- Спасибо, – растерянно поблагодарила Вера Анатольевна то ли за совет, то ли подсказанное время, и снова присела на лавку, уже на самый краешек, чтобы не провалиться в коварный сон.

«Господи, я проспала около двух минут всего-то, вот это я паникер. Но это правда, здесь оставаться глупо, еще снова провалюсь в сон… Все таки четвертые сотки уже. Пойду назад!». Она встала, и посмотрела по сторонам – сквер был настолько красив, от того что был совершенно безлюден, что терять такое ощущение изолированности от людей, когда кругом сновали однообразные лица, было равносильно издевательству над своей врожденной интровертностью. «Ноги меня сами сюда привели, - успокоила себя Вера Анатольевна, - ничего страшного, если я еще немного тут поброжу, а через минут двадцать вернусь на вокзал. Хотя… чего там торчать потом? Все равно все и так покупают пиво и закуски в магазинах, слоняются под ногами, носятся… Ах, как тут красиво!». Она ходила по этому скверу бесцельно, неспешно наматывая круг за кругом, удивляясь, как это никому из пассажиров столь изнурительного переезда не хочется просто побродить, как она, среди высоких тополей. «А я ведь и сама, сколько езжу, а сюда ни разу не заходила. А что я делала в прошлый раз, когда мы тут стояли?», она в размышлениях не заметила, как на одном из кругов, она буквально наткнулась на чьи-то ноги, бесцеремонно раскинутые едва ли не на пол тропинки, по которой Вера Анатольевна задумчиво шагала.

- Ой, простите…

- Простите…

Они сказали это в унисон, и посмотрели друг на друга. Вера Анатольевна поняла, что слишком быстро уходит в себя, к тому же настолько глубоко, что не замечает вокруг ничего. «Это моя плохая черта, так можно и под колеса попасть, переходя дорогу», любила напоминать она себе. Сейчас, едва не споткнувшись о чьи-то ноги в белых брюках, она вышла из размышлений, и машинально извинившись, подняла голову.

На скамейке сидел тот, странный человек, которого она сегодня увидела, спросонья. Он тоже, наверное, увлекшись чем-то, не заметил ее, и, теперь выглядел смущенным, боясь, вероятно, быть уличенным в попытке сделать женщине подножку.

- Мы с вами виделись сегодня, - зачем-то констатировала простой факт Вера Анатольевна, пытаясь понять, почему и сейчас и в первый раз он ей показался странным.

Он встал с лавочки, и предстал перед ней в полный рост. «А, ну вот почему!», поняла Вера Анатольевна. Для таких маленьких городков, где не везде и асфальт-то проложен, этот прохожий выглядел слишком вычурно разодетым. На нем были легкие летние туфли светло-бежевого цвета, аккуратно выглаженные белые брюки, светло-голубая рубашка, на вид, очень тонкая и легкий пиджак песочного цвета, в широкую клетку. На шее игриво был повязан платок в тон рубашке. Завершали его образ чудака-франта очки-хамелеоны и фетровая шляпа, которую он держал в руках.

- Я прошу еще раз прощения, так неудобно, - сокрушался тем временем он – я, кажется, тоже потерял чувство реальности, сидя тут, в тени.

- Ничего, бывает, - Вере Анатольевне хотелось еще посмотреть на его яркий наряд, однако, это уже выглядело бы неприлично, поэтому она, сделав полукивок, пошла дальше.

- Разрешите вас угостить! – прозвучало сзади, он сделал шаг в ее сторону - Хочется загладить вину.

- Нет, что вы, какая вина, это я же чуть не налетела. Не надо, - поспешно отмахивалась Вера Анатольевна. Ей стало неловко, она хотела поскорее выйти из этой намечавшейся быть неудобной ситуации, поэтому сменила тему, – славные тут у вас места. Красивый скверик.

- Вы у нас впервые?

- Не то чтобы… я проездом.

- А-а… вы, получается, этого поезда ждёте? – он кивнул в сторону вокзала.

- Да.

- Давайте ждать вместе. Здесь совсем рядом есть хорошее кафе, в такую жару мороженое не навредит ведь? Пойдем? – он безоруживающе улыбнулся, приглашая следовать за ним.

«Вот же, гадский ты ловелас, - подумала Вера Анатольевна, - скольких ты уже такой улыбкой заманивал? Наверное, я теперь должна лететь как бабочка на огонь. Местный Казанова уездного города, надо же…. Пришла подышать воздухом, называется. Ладно, - внезапно ей пришла в голову догадка, - а ведь он и не знает, что я проводница. Я же не в служебной форме. Пусть думает, что я пассажир. Может он тоже с поезда, и хочет компанию себе составить - что ж, пусть! В конце концов, когда меня в последний раз куда-нибудь звали».

- Если это недалеко…, - кокетливо затянула она, но вожжи приспустила, и уступила право вести ему. Он оживился и грамотно поймал этот момент:

- Здесь за углом, чудесное заведение, там вкуснятины столько разной, я так сладкое люблю, не представляете. Все уже испробовал! Вам понравится, честно.

Она молча кивнула, надев на лицо скромную улыбку. Этого было достаточно, и они зашагали рядом в сторону оживленной улицы. Сквер и его высокие тополя постепенно оставались позади них, пока не уступили место широкой дороге и привокзальной улице. Тень и свежесть деревьев сменилась запахом жары, пыли и бензина, но эти двое не замечали ничего такого. Он, чувствуя себя вожаком-победителем, оживленно ей что-то рассказывал, то и дело, указывая то на улицу, то на дома (вероятно, стеснялся взять ее за руку, а идти «руки по швам» с дамой выглядело бы по-пионерски глупо). Она слушала его, внимательно заглядывая в его глаза, пока он энергично ей что-то рассказывал о том, как удобно расположен этот сквер для близлежащих домов, и как благоприятно влияет на вид с балкона эти высокие тополя, загораживающее пустоши с развязкой вокзальных путей.

*****

Сидеть вдвоем было приятно. Заведение, которое Саша называл «моя любимая кафешка», действительно, находилось совсем рядом, буквально за углом улицы, но собой напоминало ресторан. Или как раньше было принято говорить в почти культурном обществе «кабак». Его особенностью было почти полное отсутствие посетителей - возможно, из-за аномальной жары и раннего часа все потенциальные проголодавшиеся прохожие еще сидели дома перед своими тарелками с окрошкой, обмахиваясь утренней газетой.

Внутри царил приятный полумрак, который сразу же расслабил глаза после палящего полуденного солнца, и погрузил своих новых гостей в викторианскую Англию. Во всяком случае, так подумала Вера Анатольевна, разглядывая старомодные канделябры, резное дерево на стенах и, причудливо подтянутые шнурки, шторами. «Должно быть, так выглядела Англия в девятнадцатом веке» думала она, вдыхая запах свежей древесины. Вера Анатольевна восторжено провела рукой по столу:

- Как же приятно сидеть за настоящим деревянным столом!

- Выбирай место, а я сейчас подойду.

Саша отошел к некоторому подобию барной стойки, которая так бы и называлась в каком-нибудь другом заведении, но здесь это больше хотелось называть хозяйским уголком, где не было никаких пошлых бутылок на полочках сзади, ни высоких стульев без спинки, ни даже кухонного окна. Девушка с аккуратно убранными волосами спокойно вела какую-то документацию, а увидев подходящего к ней Сашу, встала и приветливо улыбнулась, как старому знакомому. «Видимо, он, и вправду любит это «кафе», раз она его так встречает». Собственно говоря, Сашей он стал для Веры Анатольевны несколько минут назад, когда они, подходя к перекрестку, обменялись именами, официально завершив ритуал знакомства:

- Вы знаете, а у меня есть одна потрясающая способность, хотите, расскажу какая? – весело спросил ее он.

- Неужели? Ну и какая это? – она тоже улыбалась в ответ.

- Я угадаю ваше имя с первого раза, спорим?

- Ого, у вас будет много вариантов! Вы же можете проиграть, не стыдно будет потом, что так самоуверенно пообещали? – Вера Анатольевна приняла игру, но ей хотелось подлить масла в костер. Ей нравилась его игривая задиристость.

- А я не проиграю!

- Думаете? – Вера Анатольевна уже засомневалась, не оставила ли она бейджик с именем, но вовремя вспомнила что он остался приколот к пиджаку в ее купе. «Вот же чертов поезд, как бы не забыть о времени!»

- Уверен на все сто! – продолжал бахвалиться он, помогая переходить улицу.

- Мне нравится ваша уверенность, хотя я не понимаю, откуда она берется!

Они добежали до конца перехода. Он остановился, продолжая держать ее за руку.

- Если я вам скажу ваше имя с первого же раза, я выиграю, так?

Она кивнула.

- Значит, я буду победитель, верно?

Она снова кивнула, начиная подозревать, что он к чему-то клонит.

- Я требую знать свой приз! Мне нужно знать мою награду, тогда я смогу сконцентрироваться на результате. Иначе, не получится!

Он говорил это настолько убедительно, при этом, не переставая ей улыбаться, что без смеха на это нельзя было смотреть. Вера Анатольевна рассмеялась:

- Вот видите, вы уже меняете правила игры! Признайтесь, что вам просто это не под силу, потому что с первого раза попасть нереально, это абсолютно невозможно!

- Мне не под силу?! Мне нереально? – он вскипел, смешно изображая обиженного. Они отошли в сторону, чтобы не мешать прохожим, и он продолжил, гораздо спокойнее, - давайте так: я называю ваше имя с первого раза, вы удивляетесь, потом целуете меня в щеку, и мы переходим на «ты»? Как вам?

И хотя ее глаза округлились от возмущения и неожиданности, она приняла этот вызов, согласившись с таким «призом». Пока игравший в рулетку из женских имен, сиял довольной улыбкой, Вера Анатольевна знала, что случайное совпадение не произойдет, и жалела, что он не угадает, и придется его огорчать. Портить такую внезапную игру она не хотела, а потому подумала, не приврать ли, и не согласиться на первое же имя, которое он назовет, как на настоящее. Поцеловать его можно хотя бы даже за оригинальность. Когда же он через одно мгновение твердо и уверено назвал ее имя, смотря прямо ей в глаза, она от удивления раскрыла рот, и забыла даже ответить, правильно ли он его назвал. Хотя ему, словно, это и требовалось.

Вручив заслуженный приз победителю, смущенная и ошеломленная Вера Анатольевна, не полюбопытствовать:

- Как вы это сделали?!

- Мы договорились говорить друг другу «ты» - поправил он ее, с видом самодовольного павлина, явно довольного своим триумфом, и почивалющего на лаврах своей блестящей победы.

- Да но как? То есть… как…. ты это делаешь?

- Это волшебство, и я не могу выдать секрет. Увы.

- Ну ладно! Как вон того мужика зовут? Скажи, я и пойду, узнаю у него.

- Не имею ни малейшего понятия!

Вера Анатольевна удивленно остановилась. Они уже подошли к крыльцу ресторана.

- Мы уже почти пришли, - объявил он

- Как это не имеешь? – настаивала она, - у тебя же способность! Ты же сам сказал!

- Я сказал, что угадаю лишь твое имя, – он хитро улыбнулся, - да и поцелуй от того мужика мне не нужен. Ну, пойдем?

Кухня этого ресторана, которое Саша незаслуженно называл «кафешкой» была великолепной. Еще бы, после привокзальных столовых и порционной еды из полуфабрикатов в вагоне-ресторане, пожалуй, и пельменная показалась бы настоящим пиром у короля. Однако, с таким сомнительным заведением ресторан «Ваше место» соперничать все равно не собирался, а потому для единственных гостей в эту раннюю пору тамошние шеф-повара расстарались на славу.

- Ты же говорил «по мороженому»! – удивленно напомнила Вера Анатольевна, когда им принесли бутылку розового вина, сладости с орешками и печеньем, и салат с маслинами.

- Интеллектуальные игры всегда пробуждают во мне волчий аппетит. Спасибо! – он перенял от официантки бутылку, и сам стал разливать его в бокалы, - ты, конечно, в меню можешь выбрать себе, что захочешь, но то, что я уже заказал - ты обязана попробовать в первую очередь.

- Но…- начала было возражать Вера Анатольевна.

- В такой зной розовое вино в самый раз. Оно не бьет в голову, не вызывает жара, и не опьяняет. Мы же слегка, правда? – его мягкий натиск не давал ей возможности перечить. Она взяла бокал:

- За знакомство?

- М-м… Лучше за встречу!

- Почему? – удивилась она, - мы разве раньше встречались?

- Может, в других мирах.

Они выпили. Покончив с entrée, им поднесли основное блюдо. Когда-то, еще совсем молодой, Вера Анатольевна любила следить за своей фигурой и умела точно высчитывать количество белков, жиров и углеводов, употребляемых ею за день. Давно заброшенная практика, как жар-птица, воскресла в памяти, когда она обнаружила, что мясо – индейки, а салат из морепродуктов и овощей. «Таким обожраться невозможно» - по-крестьянски подумала Вера Анатольевна, заскучавшая за домашним супом и гренками с чесноком. Ей было несколько неудобно совмещать светский разговор, предложенный Сашей, со своим животным желанием попробовать все выложенное на стол, поэтому по большей части Вера Анатольевна многозначительно молчала. Разговор вернул форму диалога лишь на десерте, когда изящно позвякивая ложечкой и с аппетитом уплетая мороженое, Вера Анатольевна начала давно интересовавшую ее тему:

- Удивительное место – так тихо, нет никого, – она начала издалека, как полагается, – тут так всегда?

- Сейчас жарко, все прячутся по домам, наверное.

- Глупо. Здесь так уютно, свежо. И так вкусно! – эти слова она произнесла совершенно искренне, даже придавая силу словам жестикуляцией ложечки с остатками мороженого.

- Я рад, что тебе понравилось, - Саша тоже улыбался.

Наступила небольшая пауза. Вера Анатольевна очень не хотела возвращаться на вокзал, где так скоро поезд вырвет ее из этой веющей спокойствием и прохладой сказки.

- А я тебя когда утром видела, ты куда шел? – вспомнила она.

- Э-э… в сквере?

- Ну да.

- Я на вокзал ходил.

Она остановилась посмотреть на него. Ей немного похолодело, и стало как будто стыдно.

- Зачем это? – как бы ничего не замечая, спросила она.

- Билет ходил покупать.

«Я же должна радоваться, почему я так нервничаю?»

- Куда-то едешь? – она чуть не назвала его на «вы».

Он промолчал. Несколько секунд они смотрели друг друга в глаза, первой опустила Вера Анатольевна, и раскраснелась. То ли из-за того, что гляделки выглядели по-детски глупо, то ли из-за дурацкое rosé таки ударило в виски. Вместо ответа, он сказал:

- Тебе нравится здесь?

Она подняла глаза, ожидая увидеть его улыбающееся лицо. Но на нее с этого лица смотрел совершенно серьезный, сосредоточенный взгляд. Взгляд, который надеялся услышать определенный, очень ожидаемый им ответ.

- Да, здесь очень уютно, - она снова покраснела, но ничего другого она сказать не могла. Ей нужна была пауза, он явно спрашивал не только об Ачинске, но и о себе.

Они оба выдохнули. Первым очнулся он:

- Вот и здорово! Почему бы тебе не остаться еще, здесь есть с десяток мест еще лучше этого, честно! И угадай, кто знает их все? – он ввернул разговор в шутливое русло, однако, Вера Анатольевна понимала, что это новый заход. Ей становилось тяжело. Меж тем часы оставляли ей не более часа до отправления.

- Как это остаться? Ты шутишь?

- Нет! Погуляешь день-два, неделю, месяц. Посмотришь, вдруг тебе понравится. Здесь все есть, и где работать, и где гулять. И где жить. Тебе понравится! – если он поддавливал, то очень мягко, Вере Анатольевне это точно не казалось лишним.

- Слушай, ты серьезно? – он кивнул. Ей пришлось продолжать, - Ну как ты себе это видишь? – она тоже начала очень успокаивающе ему объяснять, - это - просто…, - она посмотрела на его серьезный взгляд и поняла, что говорить то, что она намеревалась нужно осторожно, - невообразимо.

- Ты хотела сказать «бред»? – угрюмо спросил он

- Нет, просто… Слушай, ну серьезно. Мы встретились полчаса назад….

- Полтора – поправил он, не взглянув на часы.

- Ну, полтора. Честное слово, вот совершенно честно – мне очень, очень понравилось, и прогулка наша, и обед, и это место, которое ты мне показал, – она говорила абсолютно искренне, и смотрела, как он жадно схватывает каждое ее слово, добавила в конце спасительное - и ты.

- У тебя есть семья?

Вера Анатольевна видела, как он старается говорить ровно. Кажется, у него получилось.

- Нет. Дело в другом.

- В чем? Объясни.

В чем она и сама не очень понимала. Знала только, что так не делается. Так быстро, так внезапно. Ну что за дела, в самом деле: еще днем она спокойно наслаждалась свежим воздухом в привокзальном сквере, пару минут назад вкусно приготовленной едой, а вот сейчас ее просит остаться малознакомый ей мужчина, который, хоть и симпатичен ей, но поезд отправляется уже меньше чем через пятьдесят минут…

- Как я могу остаться, если уезжаешь ты? Как ты в гости так зовешь? – спросила она, стараясь говорить как можно непринужденней.

- Я никуда не еду, – негромко ответил он, - я здесь живу.

- Как не едешь? – удивилась она, - ты же говорил, на вокзал ходил – билет покупал.

- Ходил, но билет не купил. Все места заняты. Билетов нет. – он, кажется, понял, что не сможет ее удержать.

«Во всяком случае, то, что я обычная проводница он не узнает, и на том спасибо», малодушно подумала Вера Анатольевна. «Эта недолгая сказка должна закончиться красиво и незачем ее рушить грязной правдой бытия». У нее на душе стало легче:

- Но ты же можешь поехать следующим? – она почти по слову выговаривала вопрос, наблюдая как меняется его лицо.

- Я уже не поеду никаким! Никуда! – он ответил внезапно громко, официантка деликатно удалилась, хотя была в другом краю зала. Хозяйка ресторана, снова собрав бумаги в папку, тоже вышла, хотя слышать разговор, за исключением финальной реплики, не могла никак.

- Прости, что-то я не рассчитал голоса – тускло пошутил он. Они молчали еще, боясь нарушить тишину даже случайным звуком или слышимым дыханием. Наконец, приподнимаясь, он спросил, - пойдем отсюда?

Идти, действительно, было пора. Они вышли из ресторана, и пошли к вокзалу, не говоря ни слова. Вера Анатольевна много думала, и старалась совсем не привлекать к себе внимания. Ей было очень неловко, словно, она остается в непонятном и необъятном долгу перед Сашей - то ли за обед, то ли за что-то большее. На пешеходном переходе, он вежливо подал руку, а, перейдя, ослабил ладонь, но не до конца. Вера Анатольевна предпочла сделать вид, что не заметила этого. Тогда он аккуратно стиснул пальцы покрепче, и так они и дошли до сквера, где два часа назад и повстречались.

- Можешь не провожать, если… - она замялась, потому что фраза уже была плохо начата.

- Я провожу.

Вокзал был уже совсем рядом, и говорить между собой стало в принципе невозможно, иначе пришлось бы перекрикивать объявление по громкоговорителю. Но он все-таки уличил паузу и снова задал вопрос:

- Не передумала? – в голосе снова появилась надежда, а в глазах, ярких как небо, заблестела искра, - хотя бы на денек. Я компенсирую билет!

Она улыбнулась. «Он оставляет себе крошечный шанс, всего один день, чтобы влюбить меня в себя, в его город и его здешнюю жизнь». Ей стало жалко его, и она взяла его за обе руки.

- Саш, ты настолько хороший человек, что я не могу быть с тобой не честна.

Он напрягся, она почувствовала это физически, так как он по инерции сильнее сжал ее руки.

- Я слушаю тебя, - у него на лбу проявилась жилка, но он смог сказать это ровно.

- Я не могу остаться с тобой…. потому, что я обычная проводница, вот этого поезда, понимаешь? Я не пассажир, как ты думал, а всего лишь проводница, и не могу бросить их – она показала взглядом на людей, карабкающихся в вагон, - это моя работа.

Его руки ослабевали, он стал неожиданно весел, и даже изумлен:

- Слава богу! Какое счастье, я думал, что-то ужасное, - он взял ее за плечи, и обнял, - я думал… думал, ты скажешь… какой дурак.

Его лицо было очень близко, оно было радостным и счастливым, хотя и, очевидно, потерянным:

- Тогда… тогда я поеду! В твоем купе. У тебя же есть твое собственное место? Мы будем пить чай, а спать я буду хоть на третьей полке, хоть на полу! Веди меня!

Он, едва не подпрыгивая, взял ее за руку и сам повел к поезду. Она, ошеломленная, потянула его руку назад:

- Стой! Ты что такое говоришь, как это? Ты не можешь поехать! Так, не можешь, это… - она посмотрела в его недоуменный взгляд, - ты сейчас серьезно?

- Конечно! А чего мне? Если гора не идет к Магомету, - он улыбнулся, и она почувствовала, что узнает эту улыбку, и привыкает к ней, - я поеду с тобой.

- Стой! Ты даже не знаешь, куда он идет! – она не могла поверить, что он говорит всерьез.

- А хоть куда! Какая разница? Главное, вместе.

Они сделали еще несколько шагов, и почти сравнялись с потоком пассажиров и чемоданов, снующих от вагона к вагону:

- Какой вагон наш? – спросил он, улыбаясь.

- Саш, ты смеешься?

- Нет, - ответил он, хотя продолжал на нее весело смотреть, щурясь от солнца, - я еду с тобой.

- Ты же живешь в этом городе, у тебя здесь работа, дом, друзья! Как ты можешь все это так оставить?! – она не пыталась его отговорить, скорее не могла себя заставить во все это поверить, - В конце концов, мы знакомы всего лишь два часа!

- Это неправда, я почти уверен в том, что мы виделись раньше…

- Да, в параллельных мирах, я помню, - перебила она его, - а если серьезно, Саш? Ты с ума сошел, так не делается!

- Как «так»? Как не делается? – в голосе почувствовалось железо, хотя он продолжал говорить дружелюбно, - я простой пассажир, хочу в этот поезд. Пусти меня к себе, а нет – постели мне в тамбуре.

- Это не правильно, Саш. Я очень, очень ценю твое рвение и внимание, но… - она замялась, подбирая наиболее мягкие слова, - так нельзя. Это слишком быстро, мы друг друга едва знаем, а ты предлагаешь мне так радикально все менять, а теперь еще и сам ставишь все на кон, и бросаешься в неизвестное.

- Я в этом городе не родился и не рос, я здесь открыл свое маленькое дело, которое, приносит мне удовольствие в большей мере, чем деньги. Не вижу проблем сделать так же и в твоем городе. Ты, кстати, где живешь?

- А друзья, родные?

- Мы будем звать их к нам в гости. Или к ним приезжать. Родители в деревне, у них там дом свой. Им - что этот город, что любой другой - чужим будет. Мы теряем время.

Это была правда - до отправления оставалось меньше десяти минут, многие пассажиры уже прощались со своими родными.

«О господи, вышла подышать воздухом, и нашла себе мужика, - прокралась дурацкая мысль, которая своей простой внезапностью очень напугала Веру Анатольевну, - так не должно быть. Так не должно быть. Иначе все должно…»

- Саша, послушай меня, пожалуйста. Ты только не воспринимай все очень близко к сердцу, - она поймала его недоуменный взгляд на этих словах и поправилась, - не обижайся, словом. Я очень рада, что повстречала тебя, в этом тихом и спокойном месте. Мне было очень уютно и интересно с тобой разделить это наше время, но я не могу согласиться на твои условия. Ты очень быстро все решил, а я так не могу, не умею. У меня размеренная жизнь – вагон, дом, рейс, выходной. Ты от такой жизни завоешь, и я стану тебе не нужна. Если для тебя это очередное приключение или интрижка – она снова прикусила язык, увидев его взгляд, наполняющийся убийственным разочарованием, - прости, я…должна была и так подумать. Не должна, а…а..могла. В общем, я не могу тебе ничего обещать, и кроме того, я, не могу сказать что…что люблю тебя. Пожалуйста…

Она говорила все эти слова, косясь в сторону и вниз, но чувствовала, что последнюю фразу должна говорить ему прямо в глаза, как бы это жестоко ни было, иначе он просто не поверит и не остановится в своем сумасшедшем, абсурдном стремлении. Однако, подняв на него взгляд, оказалось, что все это время он смотрел прямо на нее, и его лицо хоть и стало каким-то непроницаемым, но в глазах горели ярко-голубые свечи. Он услышал это спокойно, не шевельнувшись и не подав виду, продолжая держать ее за руки. Нужно было продолжать:

- Я буду всегда тебя вспоминать, как самое удивительное и яркое, что со мной произошло за время этого рейса, хоть мне и пришлось уже пережить необычное происшествие. Поверь, я оставляю тебя тебе, потому что так надо. Ты мне потом спасибо скажешь, когда счастлив будешь. А ты будешь, я уверена, потому что ты счастье заслужил. А я буду жить этим воспоминанием, как самое яркое событие всего рейса.

Последние слова чуть не оборвались, потому что голос таки дрогнул, предательски не выдержав, той искренности, которую неожиданно даже для самой себя, Вера Анатольевна вложила в последний пассаж. Она неуклюже хмыкнула носом, и услышала над головой негромкий, слегка взволнованный голос:

- Если бы я был твоим пассажиром, ты бы приняла меня?

Она подняла голову. Его лицо было очень близко, и она смогла рассмотреть в нем новые очертания, которых раньше не замечала. Когда они только встретились, ей показались очень узнаваемыми его полуулыбка и веселый взгляд, и она списывала это на уловки опытного ловеласа, но сейчас, в другой ситуации, его лицо сдерживало тревогу, а глаза блестели от невыносимого желания сделать больше, чем возможно, и сказать больше, чем позволено. Такое выражение достоинства и в то же время мольбы о помощи в глазах она видала у того бедолаги просившего открыть ему дверь в ночи. «Что с ним случилось, - не вовремя вспомнила она, передернувшись, - интересно, добрался ли он в целости…»

- Так что, Вер, в этом дело? Если бы я встретился в привычном для тебя окружении – ты бы осталась со мной?

Она поняла, что он хватается, как утопающий за соломинку, и для него сейчас это вопрос жизни и смерти. И как она после не ненавидела себя за это, она мимолетно обняла его, а затем, смотря в его ясные глаза, покачала головой:

- Прости меня, Саш. Я не хочу тебя обманывать.

И ушла. Слава богу, возле вагона толпились те, кто карабкался вовнутрь, волоча за собой по ступенькам чемодан, и она смешалась в их толпе, а потом и вовсе скрылась из виду.

*****

Он все смотрел на ту дверь, в которой она исчезла. Минуту спустя она снова появилась в их проеме, уже в униформе, с флажком в руке. Затем она опустила подножку, и бегло бросила взгляд на перрон. Он был готов поклясться что, она заметила его, именно его, одного из всей толпы провожающих. И что мысленно она задает ему простой вопрос: «Как это он так спокойно смотрит, как поезд начинает забирать у него ее, такую случайную, но такую ему необходимую и важную». Она, на самом деле, смотрела на него, послала воздушный поцелуй, и дверь закрылась окончательно. Поезд тронулся с места, и вагоны медленно покатились за локомотивом.

Он все смотрел в окно той двери, которая уходила все больше на запад, и которая неумолимо отдалялась – пришлось за ней идти, сначала пешком, потом все быстрее. Он ускорил уход и нагнал дверь. Они были на одном уровне, и он, переходя на легкий бег, посмотрел в окно двери – Вера была за ней! Она видела его, и делала ему какие-то знаки. Она жестикулировала, но разобрать их было невозможно. Поезд начал ускоряться, он перешел на полноценный бег, стараясь не отставать от двери, и посекундно поворачивал голову в ее сторону, пытаясь понять, что она ему хочет сказать. «Она показывает мне «приезжай»? Но я так и не знаю, где она живет!». Он сделал еще одно усилие и побежал так быстро, как мог, уже почти не смотря вперед, и замахал ей руками, чтобы она открыла дверь. «Я знаю, что смогу сделать это». Шляпа слетела, и осталась позади, но он не сбавил ходу, а продолжал изо всех сил бежать, держась наравне с вагоном. Из остальных окон послышались нестройные крики, один из которых был женский, но он его расслышал слишком поздно. Он видел ее лицо, совсем рядом, к которому оставалось каких-то два шага. «Она сейчас откроет дверь» убедил себя Саша и приказал своему телу бежать еще быстрее, на пределе возможностей. Он протянул руку к двери, давая ей понять, что готов прыгать, и снова взглянул на нее. Лицо человека, которого он так жадно старался вернуть, внезапно исказилось ужасом, а потом перед глазами картинка словно слетела с петель, и покатилась по ступенькам. Через мгновенье пространство заслонила темнота, сопровождаемая резким хрустом, шумом и привкусом пыли. А еще через несколько секунд, когда утих стук колес поезда, скрывающегося вдали за поворотом, он, все так же, не открывал глаз, боясь увидеть реальность. Ему так хотелось видеть перед собой ее лицо, пускай и через дверь, но все равно близко. Скоро стало тяжело удерживать этот образ, и он уступил место кромешной мгле, в которой выкристаллизировался в памяти отчаянный выкрик женщины из окна позади: «Стой! Стой! Стой!».

Листопад.

За окном было красиво (во всяком случае, так бы посчитал фотограф, художник-живописец или, на худой конец, любой человек, родившийся не в Петербурге) – природа дышала осенью. Еще не облетевшие деревья, стояли на ветру, и, разукрасив свои кроны в ярко-оранжевый цвет, качали ими в такт стуку колес, провожая поезд в его путь на запад.

Небо, однотонно серое, на горизонте превращалось в почти черную полосу, постепенно надвигающуюся на одинокий состав из пятнадцати вагонов, одиноко рассекающий безмолвные просторы тайги. Солнце выглядывало все позже, а когда и выходило, то оставаться на таком холодном и недружелюбном небе не желало, поэтому, даже не доходя до зенита, скоренько скатывалось набок, за горизонт. Одновременно, с другой стороны темно-серая пелена заслоняла собой все небеса, не оставляя просвета для звезд и луны, как будто не желая давать никаких надежд на солнечное завтра. Такую картину вот уже вторые сутки видела перед собой пара печальных глаз, из окон пятого вагона, пока поезд стремительно несся по сибирскому безлюдью.

«Осень уже, что ли», подумалось Вере Анатольевне. Такая мысль пришла настолько внезапно, что застала ее врасплох. Она даже оторвала ее от бессмысленного созерцания заоконных пейзажей. Вера Анатольевна посмотрела вокруг, оглядело мрачным взглядом свое маленькое купе. Настроение ее было тоскливое - когда делать ничего не хочется, спать не можется, и чем занять себя тоже не знаешь. Именно в такие моменты, противное состояние утраченного равновесия начинает ощущаться каждой клеточкой тела, а потому мерещится в каждой мелочи вокруг тебя. Стараясь его заглушить, бывает, срываешься на ком угодно и чем попало.

Так произошло и с нею.

Еще когда усаживались пассажиры, она обратила краем глаза внимания, на вон того господина в добротном пальто, с поднятым воротником. Потом, зайдя к нему за билетом, она задержала внимание на его бесцеремонной позе: он сидел за столиком, безапелляционно куря прямо в купе, а помимо этого свою левую ногу он закинул на противоположную полку. Спасибо, что хоть ботинок снял.

- Я знаю, что в купе не курят. Не переживайте, сударыня, она электрическая, – опередил он ее, наверное, заметив, как вспыхнули ее щеки, -успокаивает боль, знаете ли.

Теперь она заметила в углу купе тросточку, которая, как нельзя кстати, подходила под его наряд декадента начала двадцатого века. «Может у него что с ногой? – пришла ей в голову мысль, моментально уступившая место следующей, менее сочувствующей, - Ну и летел бы чартером тогда, раз пробелмный такой». Презирая сомнительные манеры, как для такого почтенного возраста (а на вид ему было смело за пятьдесят), и такого качественного пальто (по всей вероятности, заграничного), одинокого пассажира, она посмотрела поверх его головы и механически спросила, не ожидая ответа, то есть по сути прощаясь:

- Не принести чего?

Увы, он попросил чаю, да еше и вдогонку прокричал что-то про три пакетика чаю. Вера Анатольевна же молча развернулась и покинула купе, злорадно надеясь, что сейчас ему попадется в попутчики какая-нибудь скверная старушка, или семья с молодой мамашей и плачущим ребенком, и его английская выправка и ровная осанка, как и полуразлегшаяся наглая поза мигом улетучатся, и будет он сидеть в уголке, как мышь под веником. От этой мысли, Вера Анатольевна ядовито улыбнулась, хотя легче на душе не стало, и, несмотря на весь свой опыт и мастерство, приобретенные за годы службы в разъездах, она вовремя не перекрыла подачу воды из чайника, и кипяток полился через край стакана, заливая ее руку, затекая даже за рукав. Вера Анатольевна, грубо выругавшись, вернулась в купе, и подчеркнуто громко поставила стакан. Его рука лежала на столе, и она мимолетно скользнула взглядом, при этом наручные часы ей показались знакомыми. Они были заметно поношенные, и фасон их был «привет 80-ым», но, очевидно, этот дядечка носил их аккуратно и особо ими дорожил, а потому сохранил часы в исправности по сей день.

На зло Веры Анатольевны сварливая старушка не подсела к нему в купе, как и орущего младенца с нерасторопной мамашей тоже. Вообще он проехал уже две остановки в совершенном одиночестве. Вера Анатольевна внимательно пересматривала все билеты, которые проверяла у пассажиров на входе, а потом перепроверила билеты, которые у нее хранились уже – там одиноко лежал билет купе №4, на имя некого Велатова А.Д. Раздосадованная Вера Анатольевна очень удивилась, с тяжелой миной, прокручивая в памяти:

- Я не поеду - все места заняты, билетов нет…

И этот взгляд, в котором безграничная печаль от невозможности что-то изменить перемежевывалась с дьявольским озорством и безрассудной уверенностью. «Излишней», про себя осуждающе добавила Вера Анатольевна, и проглотила комок. На сердце стало еще горше.

Оставшийся день после разлуки с Сашей, она провела на автопилоте. Физически, она потеряла свою телесную оболочку, предоставив ей самой перемещаться по вагону, разнося чай и постель, а остальное время недвижимо сидеть на кровати. Душа ныла, метаясь из стороны в сторону, с гулким звуком, раздающимся внутри, словно колокол. Сердце сжалось в маленький камушек, настолько сильно, насколько это вообще возможно, стараясь обезопасить себя от любого малейшего воспоминания, любой мысли или фразы, касающейся трех часовой остановки в Ачинске. Отказавшись служить Вере Анатольевне, ее предательские спутники устроили демарш, поэтому ей оставался только голос рассудка, который громко на всю внутреннее естество кричал «ТЫ ВСЕ СДЕЛАЛА ПРАВИЛЬНО! СЛЫШИШЬ?!». Мозг кричал, силясь перекрыть стенания души и плач сердца, но перед глазами все равно всплывали воспоминания, каждое слово из того немногого, что было сказано. И голоса воспоминаний, перекрывали крик разума, и вскоре заглушили окончательно, так что расслышать его было нельзя. Она вспомнила все.

«Удивительное дело, - смеялась она, сквозь слезы, - как мало мы пробыли вдвоем, как мало сказали друг другу, как мало друг о друге знаем, но, такое ощущение, что все это было так важно. И так нужно, жизненно необходимо. Первоочередно. Приоритетно». Потом слезы накатывались основательно, настолько, что, прокатившись по щекам, спрыгивали с подбородка, образовывая лужицу на столе. Вера Анатольевна в такие минуты только грустно смотрела на темное небо, надвигающееся на нее из окна.

«Как же может такое быть, что купе снова пустеет? – рассердилась она. – Может в кассе чего напутали, не может быть третий раз совпадение!». Вера Анатольевна была настроена решительно. В совпадения она не верила, как и в общем-то, ни во что в своей жизни, чего не могла потрогать руками и увидеть воочию. Поэтому, чтобы не киснуть от безделия и тоски, и не быть съеденной сбивающимися в кучу эмоциями, она уверенно зашагала к загадочному купе.

- Я рад, что вы заглянули. Я только сам к вам собирался. – дядкяка опять был противно вежлив, под стать своему дорогому пальто, - с вами такое случалось?

- Вы что имеете в виду? – после паузы уточнила Вера Анатольевна. Она не поняла вопроса, кроме того была ошарашена его готовностью вести разговор, ведь как известно пассажиры редко принимают в свои компании проводников, предпочитая использовать их только в качестве прислуги и официанта.

- Ну, бывает, подумаешь о человеке только, а он тебе уже по телефону звонит сам, или в дверь стучит. Случалось? – он, как будто, действительно ждал ее, потому что разговор родился из ниоткуда, даже минуя вежливое приветствие и шел не в ту степь, в которую намеревалась свернуть его Вера Анатольевна.

- Может быть, - она пожала плечами, - я не замечала, наверное.

Он немного поник, и она воспользовалась этой паузой.

- Извините, что задаю такой вопрос, но я хочу узнать: не заходил ли кто с вами в купе, минуя контроль билетов?

- Как же это возможно? – он искренне удивился

- К сожалению, иногда случается. – Вера Анатольевна, тем временем, осматривала остальные полки на предмет гипотетического присутствия других пассажиров. Кажется, ничего.

- Вы хотите знать, не едет ли кто-то со мной еще? В этом купе, так?

- Именно это я и хочу знать.

Он снова заулыбался, даже рассмеялся, причем смех был совсем не хриплый, как бывает у мужиков за пятьдесят:

-Какая у вас потрясающая выдержка! Или непрофессионализм… Мы уже столько едем, а вы только сейчас спохватились – Вера Анатольевна рассердилась, но он продолжил - О, нет! Я сам себе тут король, один на четыре постели. Жаль, не пододвинуть их… Кстати, вы можете присесть.

Он и не подумал убрать свою ногу, поэтому Вера Анатольевна так и осталась стоять перед ним, хотя он пододвинулся сам, давая ей больше места на своей полке.

- Я, видите ли, проблемный пассажир - пришлось выкупить все купе. По ночам сплю плохо, во сне кричу, куда мне попутчиков? Не молод я уже, - он хитро улыбнулся, - перемещаться мне… непросто. Да и, в конце концов, просто люблю один…. быть. Путешествовать.

«Точно из-за ноги». Это не разжалобило Веру Анатольевну и на сей раз, но придало понимания ситуации. Какой-то стареющий больной мужик, не жалеющий денег на свои причуды, не дал Саше возможности ехать… «Так, хватит, - приказала себе Вера Анатольевна. Все ясно, можно было прекращать это импровизированное расследование и возвращаться к себе, потому что комок снова подкатил к горлу, и подбородок предательски затрясся.

- Попробуйте в следующий раз самолетом, - вместо слов утешений и прощания сказала Вера Анатольевна, и развернулась к выходу.

- Пожалуй, – согласился странный пассажир, в свою очередь отворачиваясь к окну, и добавил решающее, - но я люблю поезда, вся жизнь в них прошла.

Вера Анатольевна инстинктивно остановилась, так и не взявшись за ручку двери. С удивлением, повернулась к нему. Он сидел все так же, закинув ногу на противоположное сидение, однако, в этот раз его поза не казалась ей нахальной или вызывающе бестактной. Он смотрел в окно, куда-то вдаль, как будто высматривал в бескрайне темной полосе заката что-то более интересное и значимое чем серый непроглядный туман. Теперь, приглядевшись к нему повнимательнее, Вера Анатольевна отметила неестественность его положения, вызывающее чувство неудобства и вынужденного лишения. Очевидно, нога в таком положении затекает, а то что он не пожалел денег на целое купе говорит в первую очередь о его стеснении и комплексах, вызванных недугом, а не желанием наслаждаться уединением, как он сам ее уверял. «Да, в самолете, один не полетишь. Даже в бизнес-классе… разве что на частном», подумала Вера Анатольевна, и окончательно повернулась к нему:

- Что же тогда говорить обо мне? – она сказала это непринужденно, (хотя это была чистая правда), с целью реанимировать их диалог, - Кажется, тяжело найти кого-нибудь, проведшего больше времени в нем, чем я.

Он тоже повернулся, словно вытянутый из воспоминаний, поэтому на крошечную долю секунды удивился, увидев, что проводница еще в купе:

- Ой, простите… Я и не подумал, - он заулыбался виновато, - Просто, я на самом деле, многим в жизни обязан поездам. Да уж… Это прозвучало глупо, наверное, да?

- Нет, нисколько. Наоборот, интересно. – Вера Анатольевна стала испытывать какие-то странные чувства к этому человеку, который казался ей очень одиноким, возможно, таким же, как и она сама. Поэтому, как товарищу по несчастью, она добавила – можем посоревноваться.

Она непроизвольно присела на край полки, напротив него. У них зашел разговор, какой бывает у двух старых сослуживцев, однополчан или одногруппников по институту, которые, случайно встретившись, радуются друг другу и общаются крепче, искреннее и дружелюбнее, чем во времена прежней работы, службы или учебы, когда они находились бок о бок. Так всегда происходит, когда приходит осознание цены времени, которое дарит одно маленькое мгновение прошлого, внезапно появляющееся в настоящем, как фильм-мираж, давая возможность не наверстать упущенное, а подластить впечатление о совместном прошедшем, оставляя в нем добрый след. Поэтому хочется стать мягче, добрее и сердечнее, быть внимательным и сопереживающим. Как только это происходит - мгновение исчезает, так же внезапно, как и появилось, не оставляя ничего, кроме приятного послевкусия о случившемся, и понимания, что теперь вы навсегда расстались друг с другом, наконец-то простившись.

Что-то подобное ощущала и Вера Анатольевна, словно ей кто-то незримый, но очень знакомый, передавал привет и из ее далекого прошлого, в образе этого умудренного годами дядечки, который, несмотря на свой солидный возраст и не лучшее состояние здоровья сохранил не только внутреннее ощущение достоинства, но и живость ума:

- Не обижайтесь на прямоту, но стоит ли называть шестьдесят одинаковых лет, с повторяющимися днями – настоящей жизнью? Вот вы сказали, что провели много времени в вагоне, это вы и называете жизнью? Если да, то мне жаль.

Выяснилось, что судьба его побросала по разным частям необъятной родины, что в после армии долго тяжело работал, зарабатывая физическим трудом, потом несколько раз скитался по разным городам, в поисках удачи. Когда смог заработать стартовый капитал, открыл небольшое дело, которое, однако, вскоре пришлось продать и снова уехать:

- В двадцать лет ты думаешь, что весь мир у твоих ног – любой город, страна, любое занятие тебе по плечу… - рассказывал он

- А разве нет?

- Нет. Мир – это длинный коридор с дверьми, в разные жизни. Вот как ваш вагон с купе. Идешь, идешь по этому коридору – то одну дверь подергаешь – заперто, то другую. Тоже никак. Третью уже просто начинаешь высаживать плечом, ногами, всем телом. Стучишь, тарабанишь – а тебе не открывают. Тогда все силы прикладываешь, чтобы вынести ее к чертям, а если нет то, уже хотя бы приоткрыть лишь, настолько, чтобы просочиться можно было. И если даже тебе и удалось в конце концов ее открыть -зайдешь, отдышишься, посмотришь по сторонам - а дверь-то не твоя, оказывается. В спешке, выбирать не приходится.

- Не ваша?

- Нет, не моя, - грустно ответил он.

Они замолкли. Вера Анатольевна боялась шутливо спросить «А в скважину сначала заглянуть нельзя было?», потому что он явно говорил о себе, и для него это было серьезно и важно.

- И что же делать? - спросила она.

- А ничего. Выходишь в коридор и смотришь – близок ли его конец. Оказывается, от начала-то уже далеко ушел, и к тем дверям, что позади уже не вернуться, в них другие зашли вместо тебя. Поэтому путь только вперед остается. Если есть еще время, до тупика, то можно рискнуть и броситься к следующей двери, и надеяться, что повезет. А если нет…

- То… - она выжидательно смотрела на него, потому что он замолчал.

- То… - он снова замялся, взял паузу. Повернулся к окну, там кажется, совсем настали сумерки, небо слилось с землей вдали, и теперь все предстало сплошным темным квадратом через грязное стекло окна, - то начинай любить эту жизнь как свою, куда дверь так долго вышибал. Уже ничего не изменить, во всяком случае, в этой жизни.

Его ответ закончился довольно неожиданно, Вера Анатольевна, даже вышла из визуализации этого коридора с дверьми, о которых он рассказывал так ярко, и удивленно переспросила:

- А в какой тогда?

- В следующей. В лучшем случае, - уточнил он. – Вы, я так вижу, не верите в реинкарнацию?

Вера Анатольевна вместо ответа, неопределенно пожала плечами, давая собеседнику понять, что он может продолжать.

- Я тоже раньше не верил, – он смотрел ей прямо в глаза, ей стало даже не по себе. - Это приходит с возрастом. Взрослеешь, на многое смотришь шире и глубже. Да и вообще с закрытыми глазами! И не факт, что от этого ты что-то упускаешь, а скорее наоборот, полнее воспринимаешь, иначе. Наверное, поэтому стариков и пропадает зрение, чтобы они смогли наконец иначе увидеть мир, перед уходом в следующую жизнь.

Он замолк, словно, обдумывая только что сказанное. Вера Анатольевна, решила нарушить паузу:

- Не обижайтесь, но я думаю, что это позиция слабака и неудачника. Может, так принято считать, верить в это переселение душ, потому что страшно уходить, не оставив после себя ничего, и этой верой словно продлеваешь себе надежду закончить начатое в следующем возвращении, но… Жизнь дается вместе с планом на эту жизнь, это как наряд на стройке – есть объем работ, есть время смены. Умри, но сделай. Иначе, завтра за тебя будут доделывать уже другие, а самого тебя выкинут как неспособного и неуспевающего.

- Интересная метафора, - мечтательно заулыбался он, нисколько не обидевшись ни на резкий тон возражения, ни на проскользнувшее оскорбление, от которого Вера Анатольевна виновато раскраснела, - жизнь, наверное, и есть стройка. Точно, так и есть. Хм…Только, видите ли, у всех разная… ну скажем, стадия готовности объекта. Одним его сдавать уже завтра утром, а другим через неделю. Третьи вообще только под фундамент котлован вырыли. Можно, конечно, работать усердно, и за смену от подвала до чердака выстроиться, но… на деле так почти невозможно. Поэтому и даётся дополнительное время, сделать работу над ошибками, и исправить то, что было сделано неправильно, - внезапно он умолк, и словно вспомнил что-то важное, спросил у нее – а вы знаете, что самое опасное во всем этом?

- Н-нет! – она не понимала, в чем именно всем он имел в виду, но, глядя в его горящие глаза, она решила не уточнять.

- Самое страшное – это когда приходится строить, а ты даже до конца не понимаешь что!

Вера Анатольевна недоуменно промолчала, хотя сделала вид, что скорее согласна, чем нет. Этот разговор нужно было заканчивать, иначе он перешел бы все немыслимые границы. Она уже было открыла рот с предложением новой порции чая, но, задумавшись, уместен ли чай на ночь глядя, потеряла драгоценный момент спасения.

- Я надеюсь, что вы открыли свою дверь, - сказал он вдруг.

- Почему вы так решили?

-Простите, что я говорю так бесцеремонно, но, я думаю, вы уже достаточно далеко отошли от начала коридора. Конечно, до его конца еще немало, но чем раньше вы откроете свою дверь, тем счастливее вы будете, а мне бы этого очень хотелось.

Она посмотрела на него. Он сидел, измученный хворями и нелегкой жизнью. «Это бесконечно одинокий человек, который за свою полувековую жизнь не нажил какого-нибудь любящего человека. Его никто не провожает, его никто не встречает. Не к кому спешить, не с кем поговорить, некому сказать добрые слова». Она не понимала половины из сказанного, но смотрела на него с ощущением, что знает этого человека очень долго, просто он где-то потерялся в самом начале, и надолго выпал, а вот теперь снова появился. И так хорошо, и уютно, и просто стало. Вера Анатольевна обнаружила, что хочет его обнять, хотя на это не было никаких оснований. Поэтому, не побоявшись выглядеть глупой, она рискнула:

- Вы не хотите еще чаю?

- С удовольствием! – радостно ответил он. - И к нему чего-нибудь захватите!

Они сидели напротив друг друга, у столика заваленного всевозможными вкусностями к чаю, которые водились у Веры Анатольевны. Ее знакомый оказался жутким сладкоежкой, он то и дело запихивал шоколадные конфеты за щеку, и, бросая карамельки прямо в чай, сокрушался:

- В этом изменчивом мире, есть несколько весьма стабильных вещей. Одна из них – несладкий чай в поездах, - засмеялся он.

- Это неправда, - запротестовала Вера Анатольевна - за годы, проведенные в рейсах, она притупила вкус на сладкое и пряное, а потому отстаивала позицию чисто из патриотических соображений, - это самый сладкий сахар во всей РЖД!

За чаем с конфетами и печеньем разговор пошел в другом направлении, более интимном, и они заговорили о вере:

- Вы не похожи на богопослушного, - заметила Вера Анатольевна, когда он поведал ей, что является верущим.

- Ну… А как вы так определяете, на глаз?

- Мне кажется, без обид, что вы в жизни совершали такое, что находится вне законов божьих, поэтому сейчас пытаетесь поступать по заповедям, чтобы исправиться. Так, - спросила Вера Анатольевна, видя, как серьезно он смотрит ей в глаза.

- Не совсем, – он отставил чашку, - видите ли, я, действительно, совершал в жизни разные поступки, о которых теперь сожалею. Был моложе – не жалел, думал времени еще много будет, все исправить. А вот прошло уже больше тридцати лет, а ничего так и не исправил… Так вот, я снова возвращаюсь к разговору о коридоре. Когда ты каждый день помнишь, что конец близок, а столько еще не сделано, а то, что сделано – сделано неправильно, начинаешь паниковать. Что делать не знаешь, за что хвататься… Дрова нарублены, и складывать их некогда, и в дерево назад не соберешь. Вот тогда и наступает…вера.

Вера Анатольевна невольно вздрогнула, услышав свое имя. Потом вспомнила с удивлением, что они до сих пор так и не обменялись именами. Он тем временем продолжал.

- Вера, не в смысле религии, это совсем другое, нельзя путать. Так вот вера, она в отличие от надежды, которая изначально с тобой, и остается до конца, вера, - повторил он, - она наступает, приходит в правильное, нужное время, когда ты освобождаешься от всего лишнего и ненужного. Твоя голова от мыслей, от проблем, сердце от переживаний, от сожалений. Это как момент прозрения, когда ты жил, как во сне, а потом в тебя какой-то огонек посадили, и он начал цвести в тебе, и ты уже воспринимаешь все вокруг иначе, осмысленнее. В тебе свежесть, уверенность, сила, новые идеи, более созидающее, чем раньше. Ты дышишь верой в лучшее, что с тобой произойдет, а лучшее и есть все то, что с тобой произойдет, и это делает тебя подготовленнее. Ты лишаешься страха, потому что становишься ведом этой верою, сокрушающей любое препятствие на твоем пути, и тебе не страшно ни одиночество этого мира, ни риск другой жизни, за новой дверью. Эту веру, как животворящую силу в тебя вдыхает твой ангел-хранитель. – он поймал ее удивленный взгляд, - да-да, ангел-хранитель. Не думайте, что я обязательно говорю о неземных существах, которые наблюдают за нами с небес (хотя, вероятно так и есть). Они приходят на землю с целью помочь и подсказать в виде чего угодно. Это может быть книга с нужными словами, попавшаяся человеку именно в том состоянии, именно в тот момент, когда он это воспримет наиболее полно и всеобъемлюще. Это может быть знак, символ, подсказка, «случайная» мысль, которая, как мы думаем, якобы из ниоткуда пришла в голову, и вселила нам непоколебимую уверенность. Бывает, что знаки приходят нам во сне, ведь каждый из нас видит только такие сны, значение которых сможет растолковать самостоятельно, поэтому будьте внимательны, - он предостерегающе поднял палец, - вам часто снятся вещие сны?

- Н-нет, не думаю – не очень уверено ответила Вера Анатольнвна, - я не запоминаю их.

Он взял чашку и отпил. Некоторое время они молчали, каждый думая о своем. Когда ей показалось что пауза, будто затянулась, она услышала:

- В конце концов, самое действенное для ангела-хранителя это воплотиться в какого-нибудь человека и встретиться на пути у своего подопечного.

- Вы сейчас серьезно?

- Абсолютно! Это происходит весьма нечасто, ведь они, - он, видимо, имел ввиду небесные невидимые силы, потому что взглядом указывал наверх, - не любят прямого вмешательства, и оставляют большую свободу выбора нам, людям. Поэтому они в большей мере наблюдают, болея за нас, сопереживая нам и помогая. Но если наступает тревожный момент, они посылают сигналы и знаки, о которых я вам говорил. Если же человек не может с ними справиться, не замечает их и приближается к краю пропасти, им приходится их оттаскивать, потому они и предстают в виде случайных, добрых незнакомцев, которые нам, якобы ненароком, попадаются на пути. С вами такого разве не случалось?

Вера Анатольевна была очень удивлена услышанным, и не могла до конца поверить, что он говорит серьезно, хотя посмотрев в его горящие идеей глаза, поняла - он верит в то, что ей рассказывает.

- Я не замечала, может и бывало… - она призадумалась, но на ум ничего не пришло, - а куда они потом деваются, эти люди? Когда уже оттащили от пропасти, - пояснила она.

- Это уже зависит от обстоятельств. В лучшем случае, такие люди остаются рядом, и оберегают друг друга всю оставшуюся жизнь, но … - он добавил с явным сожалением, - распознать так сразу, с первого взгляда, очень сложно, почти невозможно. Особенно двоим одновременно. Поэтому люди расходятся и заново друг друга ищут, заново растрачивая время на поиски. Ведь даже если и подсознание хранит образ того человека, выдернуть его оттуда нереально сложно… Бывает, на это приходится отвести целые годы, а то и всю жизнь, - он печально вздохнул, и Вера Анатольевна поняла, что он переходит на историю своей жизни, - а бывает, что даже и одной жизни недостаточно, чтобы найти. Ведь потом нужно еще суметь остаться, что тоже непросто.

Снова наступила пауза. Теперь каждый думал об одном и том же. «Вероятно, у него как раз такая история и произошла, раз он так убедительно об этом рассказывает. Странно, как это он не разглядел своего ангела-хранителя, раз знает о них все, – подумала Вера Анатольевна, искоса глядя на своего интересного собеседника, который снова рассеялся взглядом в свои прошлые переживания. Она прикинула, кем он мог быть лет пятнадцать-двадцать назад, глядя на его аккуратно причесанные седины, и широкие плечи, не растерявшую ширину размаха. – Ведь он много где бывал, общался с разными людьми. Понятно, что пришлось нелегко, находить и терять, люди приходят и уходят. Видишь так много, а поделиться этим не с кем, никто не вспомнит, никого рядом ведь не было. Все – прохожие…. Как у мои пассажиры. Как мы похожи, оказывается, на нашем одиноком пути»

- Да уж, так интересно рассказываете. Только грустно чересчур получается: шансов, выходит, на счастливый исход совсем не остается? – задала вопрос она, нарушая очередную тишину. Скоро приближалась станция, и ей не хотелось прерываться на стоянку.

- Почему же? – он оторвался от грез. - Шанс остается всегда. Никогда не поздно начать, даже в семьдесят.

- Ну вот видите, а вы ведь гораздо моложе! – она попыталась его подбодрить, но это у нее получилось неуклюже, - еще найдете свою половинку…

Она запнулась, поняв, что сболтнула лишнее. Он смотрел на нее, недоуменно вытаращив глаза, как будто только что ее заметил или увидел вообще впервые. Ей даже показалось, что он ее осматривает чересчур долго, как вдруг он задал странный вопрос:

- Скажите, вы давно работаете в рейсах?

- Да. Сколько себя помню. – ей легко дался ответ, и она была рада сменить тему. – А что?

- И всегда на этом сообщении?

- В основном, да. Бывают и другие, конечно, но этих больше…

- Мне ваше лицо кажется знакомым, – перебил он ее и замолчал.

Вера Анатольевна не знала что ответить, а потому неловко заерзала на сидении и согласилась:

- Ну, вы знаете это вполне возможно. Мы – проводницы - особенная каста. У нас каждая рабочая смена – это целая жизнь, длиной в дорогу от города А до города Б. И на этом пути чего только не увидишь, не переживешь. И все пассажиры наши – это наши знакомые, соседи, приятели. Некоторые, становятся особенно близкими… Ведь знаете, работа такая, что семью крепкую не построить, все больше чужими разговорами живешь, слушаешь только что да как у других творится. А домой приедешь – и рассказать некому. Сядешь на кухне и чай настолько противен, что пить невозможно, не притронешься даже, и просто прокручиваешь да проговариваешь все услышанное, все увиденное. Как сериал наяву, смотришь, как другие живут, и не думаешь, что своей жизни-то так и не нет, как не было. А потом следующий рейс, а за ним еще и еще. Дорога все та же, все те же города. В них ни погулять, ни мороженого поесть. Все в спешке, все бегом, все сквозь окно… А истории те же. Люди меняются только, а рассказывают в основном одно и то же. То – что могло и у тебя быть, только ты сидишь и слушаешь, как кто-то рассказывает, а не сам рассказываешь кому-то. – она замолчала, удивленная как это все у нее выплеснулось, и откуда оно вообще взялось. Она испуганно посмотрела на него, и увидела, что у него в глазах стоят слезы, а потому она быстро опустила взгляд, чтобы и его не смущать, и самой не зареветь.

- Потому вас, пассажиров у нас много, и вы всегда новые, а мы - одинаковые, и не меняющиеся, – спустя какое-то время пояснила она.

Когда поезд приближался к очередной остановке, на которой ему было выходить, Вера Анатольевна помогала собирать вещи, и собирала со стола остатки их чаепития.

- Вам там хоть помогут добраться? Встретят, проведут? – участливо спросила она.

Вера Анатольевна узнала, что он направляется на прием к какой-то народной целительнице, которая умело лечит от всех хворей заговорами и травами и живет затворнически, практически не принимая у себя людей. «Надеюсь, она его поставит на ноги. Страдает, бедолага, хотя держится по-офицерски».

- Не беспокойтесь, добрая душа, я справлюсь и сам, – улыбался он, глядя, как она хлопочет вокруг него.

- Как же вы спрыгните… ну я вам помогу, а добраться еще, как вы? На такси? Или там недалеко?

- Доберусь как-нибудь, ничего со мной не будет. И слезу тоже сам. И не с таких высот прыгать доводилось – неожиданно хвастливо добавил он, и стал похожим не на умудренного сединой зрелого мужчину далеко за пятьдесят, а на двадцатилетнего парня-рубаху, который хорохорился перед соседской девахой. Такая бравада рассмешила Веру Анатольевну.- Не верите? Я раньше, знаете, бывало…

Она, улыбаясь, слушала его историю о том, как он пересиливал страх высоты, будучи молодым. Вера Анатольевна взяв со стола остальные три его билета в руки, задумалась, как сильно контрастируют его юные годы с его зрелостью. Она посмотрела на него, пока он, увлеченный рассказами, о том как важно не пренебрегать уроками правильного падения с распределением массы на все точки опоры, и заметила что его глаза, окруженные паутинкой морщин, живы и, более того, молоды. «Вот, какой ты был, в молодости… Смелый, сильный, и такой веселый. И как же это ты себе жены не подыскал… Бедняга…», внезапно Вера Анатольевна осознала, что так и не знает его по имени!

Робость, которую она преодолела после своего внезапного порыва, с выплеском наболевшего – такого, о котором она и сама не знала - прошла очень быстро. Кажется, она даже и не заметила ее, лишь смутившись самого факта существования этой бури эмоций у себя в подсознании и такого долгого ее молчания внутри себя. «Неожиданно». Неловкости паузы не было, может потому что, этот человек был ей мало знаком, а таким не страшно показаться настоящим. По-настоящему слабым или боящимся. И вылить все, что копилось годами вот такому же, случайному, доверяющему тебе незнакомцу предпочтительнее, чем старой подруге, которая потом еще, возможно, не один раз это тебе вспомнит. Этот вечер с его удивительными разговорами на такие странные темы очень сблизил их обоих, поэтому Вера Анатольевна, искренне сожалела, что его станция вот-вот разлучит их едва зародившуюся дружбу.

Поэтому, осознав такой простой, ошеломляющий своей дикостью факт, что спустя пару часов общения, с человеком, который тебе стал знаком, и даже близким, они так и не познакомились, Вера Анатольевна опешила. «Это какой-то бред! Я не могу сейчас просто спросить его имени, это будет глупость из глупостей, - логично подумала она. – С другой стороны, он сейчас сойдет, а ты ни позвонишь ему, ни напишешь, ведь даже имени его не знаешь, – протестовало внутри нее что-то другое, менее рассудительное».

- Знаете, мне совсем не хочется выходить, - неожиданно сказал он. Этой фразе они удивились в унисон, поэтому какую-то секунду выжидательно смотрели друг на друга. Когда же продолжения не последовало, Вера Анатольевна переспросила:

- Как же это? Это же Киров - ваша станция, вы ведь столько ехали! – она не нашлась, что еще добавить, и замолчала.

- Да, я сам удивляюсь, но…. – он сам смутился, но при этом решительно поставил свой саквояж на полку, продолжая опираться на трость. В купе уже было прибрано и пусто, поэтому они открыли дверь в коридор, и совсем собирались выходить, как вдруг эта внезапная смена настроения застала их врасплох на полупозиции. Стоя в шляпе и надетом пальто, он недоуменно сообщил - боюсь, я уже не хочу сходить.

Он смотрел ей в глаза, очевидно, и сам удивляясь своей идее, но при этом, как будто ждал ее одобрения. Вера Анатольевна же растерялась, и не могла понять, чем вызван этот странный демарш, смотрела на него, держа в руках поднос с чайными приборами, билетами и фантиками от конфет.

- А что же вы намерены тогда делать?

- Если честно, я и сам до конца не знаю…. Может, еще по чаю?

Вера Анатольевна на это лишь усмехнулась, а он испугался, что выбрал слабый повод:

- Он, конечно, у вас несладкий, прямо пить невозможно, - скороговоркой заговорил он, - сколько себя помню – всегда невкусный чай, но какая разница какой чай, если…

Он замолчал, нервно закусив губу. Смотрел прямо перед собой в пол, лихорадочно о чем-то думая. Вера Анатольевна с ужасом обнаружила, что очень похожую ситуацию она уже испытывала совсем недавно, с другим мужчиной, который так же как этот хотел остаться, и просил ее разрешения. Она занервничала, и поднос затрясся у нее в руках, звонко задребезжав стаканами в подстаканниках. Тем временем из некоторых купе начали выходить люди, а за окном начали виднеться бетонные стены перрона. Поезд замедлял ход.

Он только открыл рот, чтобы что-то сказать, но Вера Анатольевна его опередила:

- Слушайте, вам нужно сходить, и не выдумывайте ерунды. Раз вы сюда ехали, значит вам это нужно…

- Я больше в этом не уверен. – перебил он.

- У вас в билете стоит конечный пункт, и дальше него вы не можете поехать, при всем желании. – она перешла на роль строгой блюстительницы закона и порядка, но это было, честно сказать, совсем не ее. Да это и не подействовало.

- Я выкуплю билеты, снова целое купе! – с жаром ответил он. – Если даже свободных нет, я заплачу пассажирам, вдвойне или втройне…

- Но зачем? – спросила она.

Они смотрели друг на друга, пока люди скучковались в тамбуре, и ожидали полной остановки состава. Он не ответил, поэтому Вера Анатольевна взяла его за руку и мягко шепнула:

- Пойдемте.

Они пошли по коридору, проходя двери открытых и закрытых купе. Он плелся сзади, неся свободной рукой саквояж. В своем купе она оставила поднос с вещами. Он не выпускал ее рук, заходя за нею в купе проводницы:

- Я знаю точно, поверьте, мне нельзя сходить.

Она снова сглотнула комок в горле. Подобный тон в голосе, полный безвыходности и мольбы она слышала от другого человека, когда в похожей ситуации не могла взять ответственность за чужую жизнь и изменить человеку его судьбу. Сейчас этот взгляд, полный отчаянной надежды смотрел на нее, и она чувствовала как крепко он держит ее за руку.

Однако, медлить было нельзя, вагон уже остановился, и нужно было открывать двери. Она высвободила руку, и потянула голову к нему:

- Как бы я ни хотела, я не могу вам это разрешить, - сказала она ему на ухо, хотя никто все равно бы их не услышал.

Затем она освободила руку, вышла из купе и утонула за силуэтами пассажиров.

*****

Только когда поезд тронулся, и пустой перрон остался далеко позади, она осторожно заглянула в свое купе – там никого не было. Она постояла, и прошла дальше по вагону. Около четвертого купе, он снова остановилась, не решаясь посмотреть внутрь. «Если он там, я не знаю, что сделаю! Это просто, просто…. Я первым делом узнаю как его зовут!» - решила она, радостно вспомнив, что теперь и ей будет не одиноко ехать двое суток до Москвы. Вера Анатольевна зашла в купе рывком. Стала на месте, выдохнула. «Сошел-таки», поняла она, глядя на пустые сидения. Она вышла, осторожно закрывая дверь, словно в этом купе кто-то спал тревожным сном. Вера Анатольевна неспешно вернулась к себе. Теперь этот странный человек остался в прошлом. Человек без имени, без рода деятельности, без определенного отношения к ней самой, как и не ясно, что испытывала к нему она. А что-то, наверняка, испытывала. Наверное, так и становятся друзьями - случайно и навсегда. И хотя их теперь будут разделять километры, и, скорее всего, они никогда не увидятся вновь, память об этом добром и мудром человеке сохранит тепло единства и взаимопонимания их душ. «Сошел-таки», грустно про себя повторила она.

Закат.

Вера Анатольевна поняла, что она так и не нажила себе друзей за жизнь. «Ни ребенка, ни котенка... Друзей настоящих, и то нет», печально размышляла она. Эта мысль периодически доставала ее, когда наступали долгие вечера, с пресной кашей перед телевизором, который Вера Анатольевна включала просто для фона. Сегодня был как раз такой день, за тем лишь исключением, что ей предстояло увидеться со своей старой знакомой по работе, которую заведено называть приятельницей, хотя, по сути, она была ей никто.

«Посижу у нее часок, и назад пойду», думала Вера Анатольевна, сидя в метро. Удивительно, прошло всего пару дней, как она вернулась в Москву, но ощущения, что она наконец-то дома, не появилось. Хуже, оказалось, что родной город словно изменился, люди стали еще более прохожими, а движение еще более насыщенным.

Теперь, когда можно две недели отдохнуть без переездов, стоило бы заняться домашними делами, коих накопилось предостаточно, но нет – Вера Анатольевна переигрывала в памяти все те моменты, которые она прожила за последнюю неделю. Так свеж перед глазами каждый день, каждая новая встреча, еще более удивительная, чем предыдущая, и каждый новый знакомый все интереснее и ближе и роднее….

Вера Анатольевна сидела в вагоне и фантазировала, что возможно, где-то рядом мог бы ехать и Шурик. Она улыбнулась, вспомнив его хитрый огонь в голубых глазах, и полное веселья настроение. «Он еще так молод, так много у него впереди, - думала она, всматриваясь в лица окружающих, - как у него жизнь сложится?». Она вспомнила, как видела его в последний раз, такого грустного, впервые за все то время, что они ехали, одиноко провожающего ее поезд на станции своего забытого Богом села.

«Поселок красивый, лес, речка, природа» - выплыли в памяти его слова приглашения к себе. Вера Анатольевна так и не поняла, в шутку или всерьез он ей тогда говорил. «Наверное, сейчас первый парень на селе», - порадовалась за него она, вспомнив про букетик из ромашек, сорванных на коротком полустаночке.

«С такими, как Шурик, нужно дружить и писать друг друга письма», запоздало поняла Вера Анатольевна.

Вагон остановился, и она вышла. Сгусток людей одним потоком понес ее к выходу, к свету, и она послушно повинуясь воле толпы, вспомнила еще одного удивительного человека. Того, кто пришел к ней за помощью и для кого она стала спасительницей. Ей стало прохладно на душе: «Хорошо ли все у него? Добрался ли он? Знать бы, жив ли и здоров?».

Поднимаясь по ступенькам наружу, она вспомнила, как он сидел на таких же ступеньках, только направляясь не как она, наверх к свету дневному, а вниз, во тьму ночи. Он так и не рассказал ей всей правды, но ей этого и не требовалось, чтобы почувствовать, что человек в беде, отчаянно просит помочь. Она вспомнила его лицо, которое полностью ей показалось лишь в самом конце их встречи, при свете луны. Его грустные глаза, так до боли знакомые и оставленная записка «До когда-нибудь». «Интересно, он действительно думал, что мы еще встретимся?»

Шум улицы зазвучал в ушах, прогоняя из мыслей воспоминания об этом человеке, который ей так и не представился, и пропал так же бесследно, как и возник. Внезапно, ей пришли на ум слова, очень свежие, как и воспоминание о них и о человеке, который их произнес, и она обрадовано подумала: «Может я ему стала ангелом-хранителем? Пусть и на один день, всего лишь в течение одной ночи, хоть на секундочку… И он спасся от пропасти… хоть бы!». Она задумалась.

В памяти возник этот чудаковатый дядечка, похожий на английского коммерсанта, в добротном пальто, с тростью. «Пассажир, из все того же, удивительного купе… Какое дурацкое совпадение, он выкупил все места, хотя со мной мог поехать Саша…». Он махнула головой, стряхивая из памяти то, от чего сердце начинало щемить. Заставила себя вернуться к философу с его разбитой ногой. «Такой же одинокий путник, с такими же странностями. Какие добрые у него глаза, и какие грустные», рассеяно шагая по улице, думала Вера Анатольевна. Она повторяла в памяти его слова, стараясь, не вспоминать сцену их расставания, а лишь перематывать, словно пластинку, разговоры о вере, реинкарнации и коридорах жизни….

Лишь когда она оказалась у двери своей квартиры, и удивилась, что ей так долго никто не открывает, она выдернулась из недр воспоминаний.

«О Боже, что я тут делаю? Я же собиралась зайти к… Черт! – она на самом деле удивилась своей рассеянности. – Я просто навернула круг, вместо того чтобы идти в гости, и вернулась к себе… Ну, что уже делать».

Вера Анатольевна достала ключ и зашла к себе. Она не включила в коридоре свет, хотя на улице уже собирались сумерки, провожая день до следующего утра. Солнце обагрило последними лучами кроны деревьев и верхние этажи домов, прячась за край земли. Осторожно, словно боясь, спугнуть лишним движением свои хрупкие воспоминания, она прошла в единственную комнату и села в кресло. Машинально протянула руку к столику рядом, и вынула шнур из телефона. Закрыла глаза, и благоговейно предалась воспоминаниям.

*****

Поезд рычал, фырчал, испускал пугающие звуки, готовясь к отправлению. Последние пассажиры, толкаясь, залезали в вагон, таща за собой баулы, чемоданы, детей и других членов своих семей. По станции раздалось объявление отправления, и провожающие начали еще усиленнее что-то кричать в окна, размахивая руками. Из окон, такими же нестройными звуками доносилась какофония ответов. Поезд был готов к отправлению.

У последних пассажиров она посмотрела билеты чисто машинально, даже не разглядывая номера мест и купе. Ее сердце колотилось и дрожали руки. Возможно, пропал и дар речи, но, это проверить не получилось, потому что она все делала молча, механически.

Раздался гудок, она залезла в вагон, опуская подножку на ступеньки. Краем глаза она заметила, что среди серой кишащей неразборчивым шумом и хаотичными движениями толпы, поодаль стоит пятно. Недвижимое, оно резко контрастировало с массой, которая снизу подпирала вагон нестройными рядами, оконтуривая его подножие. Она поняла, что это он.

Махом закрыла дверь, и отошла вглубь тамбура. «Уходи, пожалуйста, уходи, прошу тебя». Поезд тем временем тронулся.

Колеса покатили состав вдоль перрона, и она осторожно подошла к двери, убедиться, что его больше нет. Там, где он стоял, его действительно не было, и она подошла совсем близко к окну двери, чтобы рассмотреть как можно больше перрона, который постепенно оставался позади. Через секунду ее лицо исказилось изумлением, когда она перевела взгляд вниз и увидела фактически на расстоянии вытянутой руку знакомый силуэт, который бежал следом за поездом, на уровне ее двери. Одной рукой он прижимал шляпу, второй давал ей какие-то знаки, но она не могла разобрать какие. Она просто смотрела, как он бежит рядом с ее вагоном, не в силах пошевелиться, или вымолвить слово, и даже просто поверить, что это действительно так.

Когда поезд набрал достаточную скорость, чтобы человек, бегущий рядом, приложил все усилия для бега, и начал помогать себе руками, рассекая воздух, его шляпа слетела. Его это, однако, не смутило, потому как он продолжал бежать наперегонки с составом, протягивая руку к двери вагона. Наконец, она вышла из оцепенения и обнаружила, что может не только говорить, но и действовать:

- О боже, что ты делаешь?! Что мне делать? – причитала она, взявшись рукой за дверь.

Она взглянула на него. Его лицо было красным от долгого бега, но ей оно показалось счастливым. Она была готова поклясться, что он улыбался ей даже тогда. Она опустила голову, и стала открывать дверь.

Провернула замок один раз, еще пол-оборота, и нажать до упора – дверь откроется….

Вдруг раздался оглушительный крик, из самого вагона, такой громкий, что он еще долго стоял в ушах. Моментально, подняв голову, она успела увидеть, на одно единственное мгновение, выражение удивленного ужаса на его лице, которое сменило уже такую привычную улыбку. Через секунду лицо пропало где-то внизу и больше не появилось.

Она опустилась прямо на пол, потому что ноги стали подкашиваться. «Как же это…», растерянно думала она, прислонившись к стене, пока в ушах раздавалось оглушительное «Стой! Стой! Стой!».

*****

Когда Вера Анатольевна открыла глаза, то поняла, что уснула. Посмотрела на часы – прошло лишь восемь минут. «Нет, пора с этим заканчивать, так можно с ума сойти. Мне действительно нужно на воздух», рассержено подумала она, возвращаясь в прихожую. Надевая сапоги, она вдруг встала и резко выпрямилась. Простояла так несколько секунд, ошеломленно смотря перед собой в стену. Еще через несколько секунд, так и не застегнув второй сапог, прямо в обуви вернулась в комнату. Подошла к шкафу, и вынула оттуда рабочий пиджак. Рукой начала шарить по карманам, пока во внутреннем левом не достала на свет что-то маленькое, бесформенное. Это был сложенный листок, на котором была написана короткая фраза. Ее содержимое Вера Анатольевна знала наизусть, пока в поезде ее перечитывала десятки раз. Сейчас же внимание проводницы сразу устремилось вниз строки, где в углу находилась короткая подпись «А.». Она отшатнулась, но листок из рук не выпустила. Вера Анатольевна смотрела перед собой в пол, что-то неразборчиво бормоча себе под нос, прямо на глазах становясь белее простыни после химчистки. С минуту простояв безмолвным истуканом, она молнией вылетела из квартиры, на ходу захлопывая за собой дверь, так и забыв застегнуть второй сапог.

*****

- А потом оказалось что он не только какое-то время жил в этом городе, а и работал там, причем открыл свой ресторан «Ваше место», я тебе серьезно говорю – я помню это название! Да и адрес его совпадает, эта улица, на которой он расположен – она же рядом с вокзалом! – Вера Анатольевна говорила с запалом, поминутно доставая из сумки какие-то бумаги, ксерокопии и прочие справки, которые она неаккуратно раскидала по всему кухонному столу. Поскольку ее собеседница ничего не отвечала на это, а лишь недоверчиво качала головой, Вера Анатольевна продолжала, - не веришь мне? Думаешь, я выдумала или подтасовала? Я сама своим глазам поверить не могла, только знаешь что самое невероятное? Он там жил всего два года, и уехал оттуда в девяносто пятом! Прикинь! Как это возможно? А я откуда знаю! – сама себе ответила Вера Анатольевна, переходя на высокие тона, - я узнала, что он уехал оттуда в конце августа, продал заведение и больше там не появлялся. – она призадумалась. – Получается, что он представился чьим-то именем, что бы я подумала, что он… Кто? И зачем? Я не понимаю…. Но это еще не всё. У меня на руках остались три билета, которые выкупил тот дядечка с ногой. Я когда убирала со стола, случайно захватила и их, и вот, к счастью они мне послужили. Я ввела в базу данных его фамилию и инициалы, и, оказалось, что некто Велатов Александр Дмитриевич на самом деле несколько раз брал билеты на этот рейс. Мне пришлось перелопатить все наши журналы регистраций за прошлые года, я даже в архив залезла, поднимая записи столетней давности. Вот смотри, какая ерунда получается, – Она вынула потертый блокнот, не обращая внимания, что ее собеседница не слушает, а лишь грустно наблюдает за ней, - За последние десять лет человек с такой фамилией и инициалами ехал всего однажды – в 2009 году. И все, представляешь! Я, ради интереса посмотрела еще более ранние записи, но там совсем дикость, его однофамильцы и тезки ездили еще во времена СССР, в 76 и 87 году. – Она перевела дух, и продолжила, - я бы успокоилась, и подумала, что это вымышленный персонаж, которым решили представиться несколько людей из разных поколений, или просто дичайшее совпадение, хоть я в них и не верю! Но, черт, самое страшное в этом всем то, что абсолютно все маршруты тоже совпадают! Как?! Как это может быть правдой? Я помню, на какой станции садился Шурик, и на какой он вставал, так вот смотри, - она указывала на блокнот, - там точно такие же остановки! И потом, в том, который 87 года – те же станции. Помнишь, этот загадочный «А.», который не доехал пяти минут, и спрыгнул до своего города – в билете указан именно этот город, как это возможно? Ты думаешь, я сошла с ума, и выдумываю? А как же эти три билета? Я его видела четыре дня назад, а билет нигде не заведен! Последний, я же говорю, 2009 года…Я…. брежу, наверное. Кажется, я переутомилась, есть еще ликер у тебя?

Вера Анатольевна в изнеможении откинулась на спину. У табуретки не предполагается спинки и поэтому Вера Анатольевна почувствовала холод крашеной стены. Сквозь тонкий свитер он проступал от шеи до самого копчика, и быстро вернул ее в рассудочное состояние.

- Послушай, ты можешь мне не верить, но как это объяснить? Допустим, это совпадение, и их четверых не зовут Сашей. Шуре врать не зачем, он мог бы придумать и более интересное имя, если бы выдумывал. Саша не мог знать, что я буду наводить о нем справки, зачем ему было называть не свое имя, если он хотел со мной остаться? Того, который спрыгнул, с подписью «А.» может и не Александром зовут, а каким-нибудь Алексеем или Антоном, но ведь по билету он тоже Велатов! Как и Шурик! Как и владелец ресторана «Ваше место» в Ачинске, где Велатов Александр Дмитриевич проживал два года. А я с ним на той неделе там обедала! Ну и последний, этот дядечка с ногой – тоже самое! Как это возможно? Я не верю в совпадения, но это просто запредельно!

Вера Анатольевна напряжено думала, активно жестикулируя руками, и не соблюдая громкостного баланса своей речи:

- Значит, это либо родственники – дед, сын, брат… Нет, бред! – откинула глупую мысль Вера Анатольевна, - либо это тот самый один шанс из миллиарда, что четыре разных человека проехали в одном вагоне, в одном купе, за такой короткий промежуток времени… Или, может мне приснилось. Но откуда тогда эти билеты?

Заканчивала эту фразу Вера Анатольевна упаднически. Она понимала, что вероятность такого расклада настолько же дика, насколько и возможность случайно встретить своего близнеца, при условии, что ты один ребенок в семье.

Вера Анатольевна задумалась. Ей казалось, что у нее перед носом есть что-то, что она в упор не замечает, и из-за чего общая картина не вяжется. Она напрягла память, и из подкорки выныривали один за другим какие-то обрывки, постепенно становясь в один ровный ряд, аккуратно друг за другом:

« А я вот помню, как мы с Ан-12, прыгаем, высота 1100 метров, а у меня стабилизационный парашют не раскрывается…»

«…приеду, с отцом дом достроим. Приезжай…»

«Думаю, я выживу. Бывали высоты и пострашнее.»

«У меня родители в деревне, дом у них там»

Вера Анатольевна помнила, что Шурик звал ее в Белогорск. Ночной «А.» выпрыгивал уже за Зеей, то есть в Свободном. От Белогорска до Свободного чуть больше 100 километров, а он говорил, что едет от родителей, и значит… Или он так не говорил? Вера Анатольевна снова задумалась.

«Давайте, я угадаю ваше имя? С первого раза!»

« Тебе здесь нравится?»

«Да, но это было давно, еще в девяностых. Здесь пельменная была, а ему непременно хотелось что-то тихое и уютное. Начиналось с детского кафе, мороженое продавали в основном, но за два года доросли до ресторана. Но Алексан-Дмитрич так сам и продолжал называть «кафе».

«Я уверен, что мы виделись раньше»

Голос Саши звучал так явно, что голова начала гудеть, а Вера Анатольевна ошарашено продолжала составлять паззл, окончательно теряя рассудок.

«Вы бывали в Ачинске?!

- Да, я там пару лет жил…

- И город, наверное, хорошо знаете?

- Ну, относительно неплохо.

- А в ресторанчике бывали «Ваше место» называется, он такой уютный, недалеко от вокзала находится…

- А вы там были?!

- Да, там так здорово, еще сквер такой с тополями, красиво!

- Вам там понравилось?

- Еще бы…»

Тогда этому разговору с дядечкой с тростью, она не придала значения, потому как они говорили о более высоком и важном, но сейчас всплывая в памяти, он показался Вере Анатольевне куда более говорящим, чем разговоры о потусторонних мирах.

«Всю жизнь провел в поездах. Люблю их»

«Ваше лицо мне кажется знакомым…»

Черт побери, нога! Нога же!

Это он прыгнул с поезда на повороте.

Это он был дембелем Шурой.

Это он чуть не увязался за ней в Ачинске.

Это он упал, не заметив конца перрона, свалившись в пыльный щебень.

Это он ехал лечить ногу в Киров.

Когда это все эти умозаключения выстроились в одну стройную линию, Вера Анатольевна удивленно посмотрела на свою собеседницу:

- Этого не может быть, но это так, и по-другому просто быть не может! Какой парадокс! О, Господи, что со мной было?! Ты почему все время молчишь, а? Я тебе здесь такое открыла, а ты ни слова?

Действительно, последнее время говорила только Вера Анатольевна. Та, что сидела напротив нее, молча наблюдала за ней, так и не притронувшись к своей чашке. Наконец, она прервала паузу:

- Вера-Вера… Трусиха моя безмозглая, бедняжка ты глупая. Как тяжело тебе дается простая истина, что время - это не начало рейса, и «который час» - это не «до Белозерска сорок минут», это куда объемнее, и на самом деле, куда менее ощутимо, чем ты себе представляешь. То, что ты рассказала – это захватывающе, это поразительно, это сногсшибательно. Ты даже составила все в одну картинку, по частям и кусочкам – это здорово. Только эту картину ты теперь будешь смотреть одна, причем всегда, твои зрители разошлись по домам. Да-да, дорогуша, не дождались пока ты соизволишь пошевелить если не извилиной, то хотя бы филе своим пролежанным. – хозяйка зловеще рассмеялась, и Вере Анатольевне было больно и неожиданно слышать столько оскорблений в свой адрес, но чувствуя большую силу своей собеседницы, с которой совладать сама она не могла, лишь продолжала слушать, – Твою историю да в кино бы показывать. Только знаешь, что в ней самое интересное, самое цепляющее? Не догадываешься? Нет, это не то, что один и тот же человек садился к тебе в вагон, в одно и то же пустое купе, для того что бы одна и та же женщина наконец обратила внимание и что-то там себе поняла!!! Это для тебя неразрешимо, очевидно, слишком плоско и незаметно… Нет, не это! Самое смешное, просто до колик в животе – это ты! Ты, моя хорошая, действительно веришь, что смогла догадаться, что некий Велатов Александ Дмитриевич – это один и тот же человек, а не самое дикое совпадение в мире, которое только может, и которое ты так старательно предпочитаешь не замечать!!! – последние слова она кричала ей прямо в лицо, - Удивлена, моя хорошая? Как это может быть :к тебе подсаживается один и тот же человек, в одно и тоже пустое купе, в возрасте двадцати, тридцати, сорока и пятидесяти лет, каждый раз намереваясь остаться с тобой? И каждый чертов раз, ты, моя дорогая, каждый раз отказываешься в это верить! Ты же не веришь в случайности, о боже мой! Этого просто не может быть! И вот, спустя два дня к тебе пришло все-таки в голову, что это не может быть совпадением, какая гениальная своевременная мысль, моя ты умница! Не бойся, смотреть мне в глаза, я ведь говорю правду, ты гордишься своими расследованиями? Ты раскопала все до самого начала, нашла истину, теперь осталась малость, сущий пустяк – принять ее. Поверить! Как это так, что за одну неделю тебе повстречался один и тот же человек в четырех разных возрастах? Ну же, моя маленькая, пораскинь мозгами, черт бы тебя побрал! Посмотри ты правде в глаза, посмотри мне в глаза, посмотри в зеркало, и ответь: кого ты видишь?! Ты боишься? Удивлена? Не веришь мне. Тогда раскрой уши и я тебе скажу сама: ты села в этот поезд, весной одна тысяча семьдесят втором году, в восемнадцать лет, Вера! И едешь ты этот рейс до сих пор, никак не сойдешь с него! Уже сколько твоих пассажиров приехали, а ты все в нем, как сорок лет назад… Сорок лет твоей работы, однотипной, монотонной, одинаковой, когда все твои дни сливаются в один безрадостный серый поток, и ты не отличаешь вторника мая 1987 года от осени 2009.

- Что ты такое говоришь, мне только 32… - Вера Анатольевна выкрикнула сквозь душащие ее слезы.

Ее собеседница на это лишь усмехнулась, и безжалостно продолжала:

- За это время у тебя столько раз была возможность все исправить, изменить, наверстать упущенное, но ты каждый раз была непреклонна в своей глупости! В своем тупом стремлении все делать по-обыкновению! Как привыкла, как учили. Ты не приняла ни разу его, ни разу не вспомнила, и не разрешила остаться. Теперь, тебе остается только разгадывать ребус, который ты сама себе составила. В одиночестве, которое ты так старательно выстраивала на протяжении сорока лет. Без семьи, без друзей. Что? Нет! Перестань думать, что у тебя есть друзья, к которым ты можешь прийти, когда у тебя подходящее для этого настроение. Все они уже давно остались в прошлом, кто-то сам от тебя ушел, кого-то забыла ты.

- Прекрати!!! Кто тогда ты? – Вера Анатольевна вжалась в стену, не сводя глаз с хозяйки дома, которая сидела напротив и говорила ей эти ужасные вещи. – Зачем я тогда к тебе пришла?

- Как это «кто»? А кто по-твоему? Или ты считаешь, что я есть? Моя хорошая, меня тоже нет. Вернее, я-то есть, но я же и есть ты. А потому, перестань притворяться, сколько это будет продолжаться. Ты сидишь у себя дома, на своей крохотной кухне, просто потому, что тебе не к кому пойти. Это не тебе не хочется никого видеть, это тебе не к кому идти. Телефон отключен уже несколько лет, поэтому ты бессмысленно каждый раз вытягиваешь провод. Это не ты не хочешь, что бы тебя отвлекали, это к тебе никто не позвонит…. Ты здесь всегда одна, Вера. Была и есть. А я, всего лишь твое отражение в стекле посудного шкафа…

-Нет, этого не может быть! Ты говоришь неправду! – Вера Анатольевна резко вскочила со стула, хотя тряслась от страха. – Пожалуйста, выпусти меня отсюда.

- Ты всегда делаешь две порции чая, делая вид, что с тобой его кто-то пьет. Но это не так, Вера…Посмотри сюда, моя дорогая, чай, что ты нам сделала одинаково несладкий, только твой надпитый, а мой нет. Ты не любишь чай с сахаром, и всегда жалеешь его положить, поэтому твои пассажиры всегда недовольны. И даже твой Саша просил сахару. А ты положи, в следующий раз, может, жизнь изменится, кто знает…

-Заткнись! – Вера Анатольевна, с ужасом смотрела на злополучный стакан, и боялась попробовать действительно ли он холодный и несладкий, а потом схватила его и с размаху выплеснула прямо в отражение напротив.

-Ну вот и замечательно, Вера. Дай волю бушующим эмоциям. Один раз, как-то давно ты не сдержалась и рассказала все, что тебя гложет случайному встречному, который ждал тебя всю жизнь. Теперь вторая попытка? Не поздновато ли осознание пришло? Правда всегда горька на вкус, как твой чай, так испей же ее до дна, как другие пьют! Конец твоего коридора уже перед носом, а ты так и вошла ни в одну из дверей, о которых он говорил! Что я говорю, ты же даже еще не знаешь в какую! – отражение зловеще рассмеялось, и Вера Анатольевна закрыла уши, зажмурившись.

- Не беги от правды, Вера, куда дальше-то? Ты же искала ее, но побоялась принять. Ты ненавидишь эту маленькую квартиру, которая ничем не лучше твоего купе, с ее маленькой кухней, и грязной мебелью. Твоя квартира и есть весь твой мир, Вера - такой же неубранный и крошечный. А твоя жизнь и есть этот поезд – калейдоскоп чужих историй, где ты всего лишь прислуга, и в лучшем случае, если позволят, свидетель. Свидетель чьего-то действа, но не участник. О, как это противно и унизительно, моя дорогая! И твое место в этом вагоне. А поезд этот не даст тебе ни выйти, когда ты сама решишь, ни изменить направление, ни остановиться. Села однажды, и безмолвно едешь всю жизнь – до самого конца. Вот он, и конец твой, Вера близится. Пора тебе выходить.

-Закрой свой рот!!! – с криком дикого ужаса Вера Анатольевна схватила пустой стакан со стола и швырнула его со всей силы в посудный шкаф.

Раздался звон, и на пол посыпалось битое стекло и куски фарфора. Она так и продолжала стоять среди осколков, зажмурив глаза и закрыв руками уши. Она тяжело дышала, и всхлипывала.

-Ну вот, ты меня разбила, – раздался спокойный все тот же голос, - теперь ты сможешь меня только слышать. – голос печально вздохнул, - Как же теперь определить, с какой стороны настоящая ты?

Эпилог.

В тот день, наконец, снова вышло солнце. Это было зимнее солнце, которое любит ненадолго посветить, разбудив природу, а потом в самый, казалось бы, разгар, когда все только привыкли к свету, закатываться за край. Но даже такому маленькому и скоротечному солнцу все были рады. Радовалась и она. Сегодня у нее было хорошее настроение.

До Москвы оставалось ехать немного, а потому солнцем хотелось налюбоваться подольше. Вдруг, на следующей станции его уже не будет. Может, поэтому, она пожелала задержаться, жмурясь приветливому солнцу, и благодарить его за мимолетные лучики света. Хотелось, чтобы этот момент не заканчивался, и ехать ей было не нужно, а вот так стоять и улыбаться солнцу, маленького уютного городка, встретившегося на этом долгом пути на запад.

Вскоре машинист дал гудок, готовясь отправлять поезд в путь, прямым курсом на столицу. Она еще раз скользнула взглядом по перрону, наполненному людьми, взглянула поверх голов провожающих на вокзал, и мысленно послала воздушный поцелуй просто так, неопределенно, кому-то далекому, невидимому. А может, наоборот, кому-то кого знала лично, кому хотела передать привет. Внезапно, из толпы, буквально вынырнула проворная миниатюрная женщина, околопенсионного возраста, которая шустро протянула ей билет почти в лицо.

- Повезло вам, бабушка, мы почти без вас уехали, – пошутила она, а старушка тем временем, уже почти наполовину забралась в вагон.

«Успела-таки», обрадовалась за нее проводница, закрывая дверь вагона. Обернувшись, с удивлением обнаружила, что след шустрой бабули уже и простыл. Она еще постояла какое-то время, смотря вслед провожающей толпе, в надежде, что какая-то яркая точка вдруг отделится и побежит следом за поездом. Прошло несколько секунд, потом еще…

Вскоре поезд завернул, направо, и перрон пропал маленькой точкой вдалеке.

Заходя в вагон, она заметила, что та самая бабушка, все еще не заняла своего места, и неуверенно переминается с ноги на ногу, напротив одной двери. Ей пришлось оторваться, когда рядом послышалось грубое:

- У вас чай несладкий, я за него платить не буду.

Когда она еще раз посмотрела на то место, где была бабуля, ее там уже не было.

*****

Она улыбнулась, вспоминая как, постучав в купе, она зашла предложить чаю, а там сидела та самая старушка, сидящая чуть ли не в обнимку с каким-то дедушкой, который ей что-то рассказывал, кажется:

- Сначала, перед укладкой, осмотри стабилизирующую систему, а только потом уже проверь…

- Ты про переселение душ что-нибудь лучше... – проворковала старушка, полулежа на плече у деда.

- Вы нам всегда несладкий чай даете, что за дела? Несите сюда ваше печенье – скомандовал он.

Потом, когда пассажиры слезали, она ждала посмотреть, куда пойдет эта смешная парочка. Из того купе, они вышла вдвоем, он опирался на трость, а она за его руку. Вышли и исчезли в толпе, куда пошли – неизвестно. Потеряв их из виду, проводница отвернулась, улыбаясь: «И то правда - какая разница куда. Главное - вместе».

© patriarkh07 / Данила

Опубликовано 05.08.2016 в 21:53
Прочитано 120 раз(а)