Общага. Серёга

К концу августа жизнь в студенческом городке Белорусского университета с каждым днём становилась всё более оживлённой. По дорожкам небольшого, уютного университетского скверика, разбитого внутри комплекса, по аллеям, соединяющим его учебные корпуса, по нешироким проходам, ведущим к зданиям общежитий, сновали студенты. У многих в руках были большие чемоданы и объёмистые сумки. Студенты съезжались на занятия. Среди них были и новички- первокурсники. “Стажники” - те, кто перед поступлением в университет успел поработать на производстве - мало чем отличались от студентов-старшекурсников. А вот вчерашних школьников легко было определить по их неуверенному поведению. Частым остановкам. Оглядыванием по сторонам ... Не зная какие сюрпризы готовит им новая, самостоятельная жизнь, они, казалось, не шли, а как бы крались к своим общежитиям. Нечто похожее испытывал и я, направляясь к корпусу номер два университетского городка по улице Бобруйской. В нём деканатом физфака мне было ' выделено место для проживания.'

Дверь в общежитие была распахнута. Я поднялся по невысокой лестнице и оказался перед сидевшей за столом женщиной-вахтёром. '

- Новенький, - бесстрастно констатировала она. - Какая у тебя комната? Номер четыре? Это на этом же этаже. Налево. Сразу за залом. '

Идти оказалось совсем недалеко. Я миновал большой зал, вдоль стен которого были расставлены столы и стулья, и оказался перед комнатой, на двери которой металлическим блеском отсвечивала цифра “4”. Поставив чемодан на пол, я откашлялся и нерешительно постучал.'

Послышались быстрые шаги и дверь широко открылась. На пороге стоял невысокий брюнет в тонком спортивном костюме. В “трико”, как его тогда называли. На его полноватом лице сияла широкая улыбка. Маленькие, узкие глаза изучающе, но доброжелательно смотрели из-под густых, широких бровей. Небольшой, слегка приплюснутый нос. Полные губы. Откинутый набок чубчик. Руки с короткими, припухлыми пальцами, расставленными в приглашающем жесте. Весь его облик являл собой уже опытного, добродушного и довольного своей жизнью человека.'

- Комната номер четыре? Физик? Первый курс? - на всякий случай уточнил он.' - Ну давай знакомиться, - протянул руку парень. - Серёга. '

Ответив на приветствие, я поднял чемодан и вошёл в комнату. А если говорить используя избитую, банальную аллегорию, вошёл в новую, неизвестную дотоле жизнь. '

За пять студенческих лет, проведённых в тесном общении с однокурсниками, я сформировался, как личность. Полученный жизненный опыт на долгие годы определил мои мировозренческие взгляды. Только произошедшие в стране глобальные перемены скорректировали их. Но студенческие друзья так и остались мне самыми близкими людьми на всю жизнь. Серёга не относится к их числу. Ему не удалось вписаться в нашу среду. Не смог он задержаться и в университете. Проучился только один год. Весной, после весенней сессии, так и не сдав всех экзаменов, был исключен из числа студентов. Впрочем, не только он один. Из-за неуспеваемости были отчислены 20% поступивших на первый курс. Физфак считался трудным факультетом. Места исключённых заняли успешно сдавшие экзамены “кандидаты” в студенты. Предвидя значительный “отсев” студентов после первого курса, институт “кандидатов” создала администрация университета.'

Как ни странно, в отличие от многих других, недолго проучившихся со мной студентов, Серёга остался в памяти. Может быть потому, что поведение его и в учебном процессе, и в быту не вписывалось в мою логику. Мне оно казалось, по меньшей мере, странным. Он был немного старше нас. “Производственник”. Успел два года отработать в Оршанском депо. И на этом основании считал, что знает жизнь много лучше своих соседей по комнате. С первых дней Серёга стал наводить в комнате порядок. Не всегда он был неправ. Некоторые его предложения были вполне разумными. Только вот попытки насаждать этот порядок авторитарными методами вызывали у нас недовольство.'

Первым делом Серёга составил график дежурств по комнате. Метёлка, ведро для мусора имелись в каждой комнате общежития. Но он ещё раздобыл где-то швабру. И настаивал на ежедневной влажной уборке комнаты. Некоторое время обитатели нашей комнаты добросовестно протирали пол. Согласно графика. И мусор в ведре, по указанию Серёги, выносили по мере накопления. Для этого нужно было пройти в другой конец здания. Вроде и нетрудно это было сделать, но появлялось чувство недовольства. Почему это должно быть сделано именно в день твоего дежурства. А не на день раньше. Или на день позже. Это воспринималось, как несправедливость. А к несправедливости студенты относятся с особой чувствительностью. Началось роптание.'

Подобная проблема была не только в нашей комнате. Ещё острее она встала в комнате номер восемь, расположенной напротив нашей. Та комната была в два раза больше. Там жило, якобы временно, уже восемь человек. Ребята подобрались крепкие. Часть из них занималась спортом. В комнате по углам стояли гири. Лежали гантели. На стенах были развешаны эспандеры. Мусор в комнате собирался от восьми человек, а выносить его, по мере накопления, должен был кто-то один. Эта обязанность падала на случайного человека. И это справедливо? Не очень-то! Но мусор выносить кому-то всё-таки было надо. Но если полностью несправедливость устранить нельзя, то надо хотя бы попытаться её уменьшить! Физики народ творческий! И кто-то предложил трамбовать мусор в ведре двухпудовой гирей. Так можно было выносить его реже. И только тогда, когда он уже не помещался в ведре даже после утрамбовки.'

Но всё равно несправедливость оставалась. И чтобы её ещё больше уменьшить, решили усовершенствовать метод утрамбовки мусора. В проёме двери шкафа, на

высоте полутора метров от пола, прибили толстую палку. На крепкий ремень привязали двухпудовую гирю. Перекинув ремень через палку и используя её, как импровизированный блок, поднимали гирю до упора. А потом отпускали ремень. Гиря падала с высоты. И эффект уплотнения мусора был намного сильнее.'

Метод сработал. В тот день мусор не выносили. Не выносили и на следующий. А на третий - при падении гиря разломала ведро. Дежуривший в тот день студент с руганью снял с неё ремень и оторвал от двери палку. Мусор продолжили уплотнять гирей вручную. '

Мы часто общались с нашими соседями из восьмой комнаты. Со временем это общение становилось всё теснее. А спустя год, когда неуспешные студенты покинули университет, обитатели двух комнат перемешались, образовав своеобразную комунну. Эта наша студенческая компания сохранила дружбу на всю жизнь. '

Вольница соседей из восьмой комнаты оказывала дезорганизующее влияние и на распорядок жизни в нашей. Мы стали оспаривать команды Серёги. Тем более, что вскоре мы поняли - Серёга типичный индивидуалист. Использующий приобретённый до поступления в университет жизненный опыт для создания себе комфортного существования в коллективе вчерашних школьников. 


Сначала мы воспротивились влажной уборке комнаты. Серёга попытался воздействовать на нашу сознательность личным примером. Продолжал ежедневно протирать полы мокрой тряпкой. Но так и не добившись от нас понимания, через неделю и он отказался от этой затеи. Игнорировались и другие его замечания. Просьбы не шуметь в послеобеденное время - после лекций он любил прилечь отдохнуть на часок. Или ровно в одиннадцать часов вечера выключать свет в комнате ... Бунтарский дух, свободомыслие всё больше овладевали нашими молодыми умами...'

Наш самопровозглашённый лидер заметно терял свой авторитет. Чуть позже выяснилось, что и в учёбе он не делает больших успехов. В зимнюю сессию у него появились “хвосты”. Пересдача их занимала много времени. Приходилось пропускать лекции, читаемые уже в новом семестре. И он всё больше стал отставать от текущей программы занятий.'

Самое удивительное, что было незаметно, чтобы это как-то сказывалось на его настроении. Как обычно, он вставал раньше всех. С шутками будил остальных. Напоминал о распорядке занятий. Доставал конспекты и начинал бодро собираться на лекции. Но уходить из комнаты не спешил. Покидал её последним. А вот в аудитории появлялся не всегда. В такие дни, вернувшись с лекций, мы обнаруживали в комнате идеальный порядок. Не в силах заставить наводить его нас, он вместо занятий убирался в комнате. В ответ на наше удивление только жизнерадостно улыбался. Потом ему это надоело и он стал поддерживать порядок только на своей территории. Кровать его всегда была аккуратно застелена. А на тумбочке никогда не стояла посуда с остатками еды. А вкусно поесть Серёга любил. В дешёвую студенческую столовую он ходил редко. Только, когда не хватало времени сходить в магазин. А там он, обычно, покупал колбасы, консервы, яблоки- груши, печенье в пачках, баночки с вареньем и другие деликатесы недоступные большинству небогатых студентов. Из колбас предпочитал более дорогую - ветчино- рубленную. Зимой, когда уже трудно было найти свежие фрукты, на столе у него появлялись другие лакомства. Замороженная клюква в сахаре. Мочёные яблоки. Мочёные яблоки он особенно любил. Говорил, что в Орше он их продаже не видел. А здесь они всегда были в ларьке возле Главпочтампта. '

Принесённые продукты Серёга выкладывал на стол и начинал священнодействовать. Нарезал хлеб. Колбасу. Открывал консервы. Баночки с вареньем ... И всё это время с нескрываемым вожделением смотрел на всё это богатство. Ел он, смачно причмокивая. И ни разу не предложил нам попробовать что- нибудь из этого великолепия. Скорее всего, это ему просто не приходило в голову. Так же, как и нам не приходило в голову попросить его об этом. '

Скромные первокурсники ... Такая ситуация была возможна только на первом курсе. Останься Серёга в общаге подольше, я думаю, он просто не выжил бы там со своими привычками индивидуалиста. Будучи гурманом, он вряд ли отказался бы от всех этих деликатесов. Ну а мы не стали бы этого терпеть. Живущие впроголодь студенты, однажды перед стипендией просто разметали бы его запасы. И одним “куркулём” в нашей среде стало бы меньше ... '

Нельзя сказать, что мы и тогда спокойно смотрели на эти “пиршества”. Откровенная демонстрация неравенства в любой форме всегда вызывает протесты. Особенно в молодёжной среде. И сильнее всего нас, почему-то, раздражали любимые Серёгой мочёные яблоки. Это было уж слишком. Мы их тоже любили. Только нам они были не по карману. Ни тогда. Ни после. Когда мы уже учились на старших курсах. Но запомнились они нам надолго. И когда перед стипендией кто- либо из нас жаловался на чувство голода, находился остряк, который произносил нашу обычную шутку:'

- Кушать хочешь? А мочёных яблок не желаешь?, - и все дружно хохотали.' Была у Серёги ещё одна привилегия. Впрочем никто на неё и не претендовал. '

На первом курсе у нас было черчение. Два семестра. В конце года мы сдавали по нему зачёт. Но перед этим преподавателю нужно было представить определённое количество чертежей на заданную тему. Редкие студенты осваивали этот предмет успешно. Тому было простое объяснение. Долгое время черчение в школе считалось второстепенным предметом. Почти таким же, как пение. Или рисование. Оценка по нему даже не вносилась в аттестат зрелости. Поэтому многие ученики черчение игнорировали. И вот, когда я был уже в десятом классе, в середине года неожиданно объявили о включении оценки по нему в аттестат. Чтобы не испортить показатели успеваемости, многим директорам школ пришлось тогда использовать административный ресурс. Иначе число медалистов в них значительно бы уменьшилось. Так или иначе, но, для многих первокурсников физфака этот предмет не был любимым. Да ко всему ещё и трудоёмким. Ведь приходилось навёрстывать упущенное в школьные годы. '

Для многих, но, по-видимому, не для Серёги. Во всяком случае, намерение

преуспеть в этой дисциплине у него определённо было. И подошёл он к этому вопросу обстоятельно. Ещё в первые дни занятий в университете он накупил и принёс в комнату множество чертёжных приспособлений. Линейки разного размера, треугольники, лекала, транспортиры, рейсшины ... '

Многое из этого я видел впервые. Казалось, что разместить всё это в комнате общежития будет невозможно. Но Серёга нашёл для этого место. На задней дверке общего шкафа для одежды он вбил гвоздики и развесил все эти предметы. Никто не возражал. Никому они там не мешали. А мелкий, ручной инструмент - большую и маленькую готовальни, карандаши, ластики, точилки, кнопки, тушь в бутылочках и другую мелочь - он хранил в верхнем ящике своей тумбочки. '

И вот наступило время, когда для получения зачёта по черчению, нужно было сдавать чертежи. Нам ещё повезло, что преподаватель попался не очень строгий. С пониманием относился к нашим трудностям и не настаивал на жёстких сроках их сдачи. Лишь бы их принесли к началу экзаменационной сессии. А трудностей действительно хватало. У большинства студентов в общежитии не было чертёжных принадлежностей. Не было и места, где чертежи можно было делать. О кульманах мы и не мечтали. Даже со столами были проблемы. Стол в комнате один. И он был постоянно занят. На нём всегда лежали книги, конспекты ... Перекусы на нём устраивали. '

Но выход всё-таки нашёлся. В общежитии, в обоих концах длинного коридора, рядом с туалетами и умывальниками находились небольшие кухни. Ими, в основном, пользовались аспиранты и молодые преподаватели занимавшие комнаты рядом с этими кухнями. Некоторые из них уже были женаты. Поэтому в каждой из кухонь стояло аж по два стола. Конечно, занимать их для черчения в дневное время никто бы не позволил. Но после полуночи активная жизнь в тех частях общежития утихала. И тогда, постелив на столах газетки, чтобы ненароком не испачкать ватман, можно было использовать их для черчения.'

Кстати, эти газетки сыграли с одним из моих друзей злую шутку. В те годы во главе государства стоял Генсек КПСС Никита Сергеевич Хрущев. И его портреты часто размещали на страницах газет. Вот такая газета с портретом Хрущева однажды и оказалась на столе, подготовленном для черчения. Шуточки и анекдоты о Никите Сергеевиче тогда уже вовсю ходили в народе. И наш студент, проверяя работу рейсфедера, без всякой задней мысли, написал на краю газеты “кукурузник”. И провёл очень ровную стрелку к его портрету. К несчастью, закончив чертить, он забыл убрать эту газету. А наутро её обнаружил бдительный, идейно-выдержанный аспирант. Он отнёс газету с этой надписью в отдел университета, являвшимся структурным подразделением КГБ. И только после длительного разбирательства в профкоме и комитете комсомола нашего товарища решили не исключать из университета. Да и то исключительно благодаря заступничеству его бабки. Старой коммунистки ещё ленинского призыва. Кстати сказать, спустя годы этот аспирант стал сначала секретарём парткома физфака, а потом и его деканом.'

А вот Серёга таких трудностей не испытывал. В любое время он мог освободить

стол в нашей комнате и расстелить на нём ватман. В эти минуты он воодушевлялся. Доставал из шкафа линейки. Треугольники. Лекала. Ставил на стол готовальни. Карандаши. Ластики. Тушь ... Как бы предвкушая удовольствие, потирая руки, садился за стол. Что-то вымерял линейкой. Наносил какие- то точки. Рассматривал ватман то с одной стороны. То с другой. И на некоторое время, глубоко задумавшись, замирал. Затем вставал и снова рассматривал ватман. Уже сверху. Опять довольно потирал руки и радостно начинал сворачивать лист бумаги. Так и не проведя на нём ни одной линии. Чаще всего, после проведённой процедуры он ложился на кровать и на часок засыпал. Просыпался всегда в хорошем расположении духа ... '

Так случалось много раз. А вот выполненных чертежей у него так и не появилось. Наступила весна. Растаял снег. Зазеленели деревья. С каждым днём становилось всё теплее. Серёга купил себе белый полотняный костюм. И теперь, характерно выбрасывая в стороны ноги и слегка раскачиваясь, прохаживался в нём по университетскому парку. Любил посидеть у кустов сирени, вдыхая тонкий аромат распускающихся цветов. На лекции он теперь почти не ходил. Вечерами, после похода в магазин и плотного ужина, садился на кровать, доставал из кармана студенческий билет. Задумчиво постукивал по нему пальцами. Поглаживал. А затем, словно отринув в сторону невесёлые мысли, бодро раздевался и ложился в кровать. Укрывался одеялом и, сладко причмокивая, засыпал. И даже во сне по его лицу бродила странноватая улыбка. '

Покинул нас Серёга совершенно неожиданно. Ещё до начала весенней сессии. Придя однажды после лекций в комнату, мы увидели его сидевшим на стуле. Рядом стоял большой чемодан и длинная сумка с вложенными в неё чертёжными принадлежностями.'

- Вот жду вас, чтобы попрощаться, - с всё той же благодушной улыбкой заявил он. - И документы уже забрал. Решил поменять специальность. В Орше есть техникум железнодорожного транспорта. Ещё успею сдать туда документы. '

Заметив наше недоумение, он, как бы оправдываясь, продолжил:'

- Скучать я по дому стал. А дело там мне знакомое. Привычное. И друзья меня всё домой зовут. Вот я и подумал, что правильно говорят: “Где родился, там и пригодился”. Для меня это подходит. Ну и вас я буду помнить! Год вместе прожили. Хорошее время было. Может быть лучшее в моей жизни! Прощайте, ребята! Или

может до свидания? Приезжайте ко мне в Оршу! Всегда буду рад вас видеть!' Серёга встал. Пожал каждому из нас руки. Меня даже слегка приобнял. Поднял чемодан и сумку и вышел из комнаты.'

Если спросить меня помню ли я по прошествии стольких лет Серёгу, то я уверенно отвечу - помню! Но смутно. Я его ведь после этого ни разу не видел. А вот улыбка его в памяти осталась. Как улыбка Чеширского Кота. Образ ушёл. А его Жизнерадостная Улыбка осталась.'

Хочется верить, что всё в жизни Серёги сложилась хорошо.