Пляшущая марионетка

В ночной час заканчивается смена уставших от серости и обыденности деловитых служащих, в костюмах из отменного сукна, и из подземных нор на эти улицы начинают потоками выходить, словно гной из взорвавшегося гнойника, масса, поражённая страхом, голодом и отчаянием. Они разбредаются по городу, засвеченные разноцветными огнями неоновых ламп, представляя собой истинное лицо этого города. Как человек становится самим собой только в темноте, когда перед сном анализирует то, что произошло за день, и в состоянии изоляции от общества, действительно становится самим собой, также и общество. Лишь когда последние двери домов благочестивых граждан закрываются, а университеты, в которых царит атмосфера добра и культуры, закрываются на замок и засыпают – только тогда этот мир обнажает свои изъеденные кариесом и покрытые зеленоватым налётом клыки.

В последнее время мне сложно написать больше нескольких строчек в день. Скорее всего, это потому, что я раньше переживал. Постоянно переживал. Из-за косых взглядов, грубых слов. В конце концов, слова, которые ты выводишь на листах – это форма, которую принимают твои страдания. В те дни, полные обид, мои столы набивались поэмами, полными разбитых сердец, отчаянных героев и поруганных невест. А сейчас мне уже всё равно. Человек переживает, когда теряет что-то ценное, будь то свобода, деньги, любимый человек или достоинство. Моё же состояние можно выразить цитатой из Генрика Сенкевича: «Я ведь скептик и знаю всему истинную цену, вернее говоря, – знаю, что все в жизни ни черта не стоит».

Мир – есть не что иное, как хаос. В мире не было, нет, и никогда не будет порядка. Единственное, на что способен человек, это выявить какие-то закономерные случайности и выстроить жалкое подобие порядка вокруг своего ближайшего окружения на отрезок времени, равный вспышке. В моей жизни сейчас забавное совпадение: бедность душевная совпадает с бедностью истинной. В этой квартире нет роскошных фолиантов, персидских ковров, двуместных лож для страстной и пылкой любви. На полу лежит старый матрац, на каких обычно спят эмигранты. Табурет, выполняющий роль стола, импровизированная пепельница, газовая плитка на полу и стоящий в углу чемодан.

На дешёвых обоях можно прочитать историю этой комнатушки, через которую прошли сотни эмигрантов и бедняков – уставших, отчаявшихся, сломанных и поруганных. Каждая надпись – своя история, след чьей-то судьбы, крик отчаяния. «Морган был здесь» - вот и все, что смог оставить в этой жизни Морган. Мы не знаем, был ли Морган белым или азиатом, блондином или брюнетом. Всё, что оставил Морган в этой жизни – это запись, выцарапанная на обоях. Мысль о том, что ничего больше не будет, страшна людям. Они боятся уходить навсегда и стремятся оставить хоть какой-то след.

Перед тем, как покинуть всю эту реку зловония и печали ночного города, я достаю свой карандаш, и пишу им на обоях цитату из Генри Миллера: «У меня ни работы, ни сбережений, ни надежд. Я – счастливейший человек в мире». В конце концов, мы состоим из цитат. Мы не используем слова, которые придумали сами, потому что другие люди нас не поймут. А все наши мысли – это цветы, взращенные на почве, удобренной чужими цитатами. Человек состоит из цитат. Из цитат складывается его внутренний мир, его убеждения, его мировоззрение. Человек сам одна большая цитата. А автор этой цитаты, в зависимости от ситуации, или его родители, или его друзья, или его школа – в общем то, что делает его самим собой.

Сегодня у меня есть вполне ясная и конкретная цель. Мрачный ночной город раскинулся передо мной во всём многообразии, каждая неоновая вывеска приглашала меня окунуться в своеобразный фантасмагоричный мир, который невозможно увидеть трезвым, на каждом углу продажные женщины предлагали мне чистую и искреннюю любовь, но только на час. Из-под фальшивой маской светлого будущего вскрылся мир пьяного секса и поножовщины.

У меня больше нет желания терпеть эту всеобщую безысходность, у меня больше нет сил на то, что бы существовать с невыносимым ужасом, закрадывающимся в самые потаённые закоулки души, вызванный осознанием того, что уже никто и никогда не придёт на помощь. Люди самые одинокие существа во вселенной. Мы живём в обществе, но в одиночку любим, в одиночку сходим с ума, в одиночку умираем. Я больше не могу терпеть эти противоречия, которые возникают во мне на каждом шагу.

Последний раз я посмотрел в окно, на разбросанные в темноте огни и мигающие сирены проезжающих полицейских. Всё, достаточно. Я достаю из кармана крепко закупоренную баночку с плотными единицами материи, несущими в себе смерть и упокоение. Несколько маленьких таблеток ворвутся в моё тело подобно террористам, захватят центр управления и нажмут на все рубильники, после чего генераторы, поддерживающие жизнь в моём теле медленно остановятся. Всё, что останется – это лишь эта надпись на стене и бесполезная холодная оболочка, которая была моей тюрьмой.

Я открываю баночку, насыпаю себе горсть беленьких колёс в ладонь, затем проглатываю их. Голова начинает кружиться, тьма вокруг меня сгущается, звуки становятся отдалёнными, заглушёнными, мне кажется, что тело так далеко…

Последнее, что я услышал, перед тем как умереть, это громкий хлопок.

- Проснитесь и пойте, товарищ Чахоцкий, - услышал я голос из темноты. По моёму телу прошла дрожь. Неужели я уже умер? Что, это загробная жизнь? Так это не выдумка? Значит, в конце туннеля всё-таки есть свет? Значит, жизнь не бессмысленна?

Только сейчас до меня дошло, что от услышанной фразы я вздрогнул. Вздрогнул! Значит, я по-прежнему в своём теле. И вот уже постепенно я начал чувствовать слегка онемевшие конечности, потом до меня внезапно дошла головная боль, а потом я почувствовал стойкий дурманящий запах каких-то медикаментов. Я ещё раз вздрогнул, от осознания того, что кошмар не закончился. Я был жив.

- Просыпайтесь, мой друг. От чего вы дрожите? Здесь не холодно. Ах, да! Учитывая, сколько мортенина вы приняли, вас ожидает весьма чудная детоксикация.

Я открыл глаза, и тут же зажмурился, так как яркий свет ударил мне в глаза. Где-то минуту я не мог ничего толком рассмотреть, пока глаза не привыкли к свету. Помещение, в котором я находился, больше напоминало какой-то бункер, нежели больницу. Железные стены, низкие потолки, никаких окон, люминесцентные лампы. О том, что я нахожусь в каком-то госпитале, напоминали лишь шкафчики, забитые под завязку медикаментами.

Я попробовал подвигаться, и с неприятным удивлением понял, что намертво привязан к какому-то креслу в полугоризонтальном положении. Мне стало страшно. Ещё страшнее мне стало, когда я посмотрел вправо. Справа от кресла, к которому я был привязан, стоял столик. Взглянув на него, я вздрогнул. По телу прошёл холодок, голова вновь закружилась, а сердце начало усиленно колотиться. На столике лежали большие шприцы, щипцы, скальпели, ножницы – большие и блестящие инструменты пыток, которые ждали своего часа.

- О, не бойтесь, господин Чахоцкий, если вы пойдёте нам навстречу, то до этого не дойдёт, - сказал кто-то совсем рядом, видимо проследив мой взгляд, и заметив страх на моём лице, который сложно было удержать под маской безразличия.

Только тогда я обратил внимание на человека, стоявшего рядом. Передо мной стоял худой мужчина, средних лет, с чёрными, слегка седеющими волосами. Что-то было в его лице особенное, загадочное. Высокий лоб, низкие брови, острый нос, лёгкая улыбка, чуть пухлые губы – всё это были какие-то тонкие, аристократические, аккуратные черты лица. Особенно выделялись глубоко посаженные большие серые глаза. Взгляд его был гипнотическим, этот мужчина словно смотрел куда-то сквозь меня, в самую душу, от чего становилось не по себе. У него также был подчёркнуто опрятный, деловой вид, одет он был в тёмно-синий костюм с галстуком

- Полагаю, что пойду. Я же не самоубийца.

Какая ирония прозвучала в этих словах! Человек громко рассмеялся, от чего мне опять стало не по себе.

- Да, на этот счёт можно развести целую философскую дискуссию: может ли человек, если он совершил попытку суицида и выжил, называть себя самоубийцей или нет? Ладно. Полагаю, что вы ждёте разъяснений?

- Хотелось бы. И, если можно, не могли бы вы меня отвязать?

- О, только если вы дадите слово, что будете вести себя очень хорошо.

- Скажу честно, я никогда не был склонен геройствовать и играть в храбреца.

- Вот и славно. Подождите минутку!

Человек хлопнул в ладоши и в комнату зашли несколько человек. Они были странно одеты; их лица закрывали маски, смутно напоминающие противогазы, только без фильтра. Одеты они были тоже в некое подобие элитной военной формы; только цвет формы был не чёрный или хаки, а тёмно-серый. Они, в берцах и бронежилетах, вошли в комнату, с резиновыми дубинками на поясах, маршируя нога в ногу, и принялись меня развязывать. Что-то было в их действиях механическое, бездушное, холодное. Эти люди скорее походили на роботов, лишённых всего человеческого, с полным отсутствием собственной воли, призванные на этот свет лишь для того, чтобы исполнять чужую.

Через минуту меня развязали, и я попробовал встать. Голова кружилась, конечности были ватными, встать на ноги было трудно. Солдаты ушли, а человек стоял в сторонке, смотрел на меня, сохраняя лёгкую улыбку. В его наружности тоже было что-то нечеловеческое, он скорее походил на сфинкса. Пока я приходил в себя, и пытался удержаться на ногах, он смотрел на меня своим пронзительным взглядом, даже ни разу не моргнув.

- Ну что, господин Чахоцкий, вы способны идти дальше? Голова пришла в порядок? Могу я вводить вас в курс дела?

- Не совсем, но я постараюсь.

- Хорошо, тогда идите за мной.

Мы вышли из больничного помещения, и пошли вперёд по какому-то протяжному подземному коридору. Коридор был тёмным и широким, мне вдруг стало не по себе от внезапно нахлынувшей клаустрофобии. Судя по всему, находились мы где-то глубоко под землёй. Иногда мимо нас проходили солдаты, но они не обращали на нас никакого внимания. Человек в костюме, который вёл меня, так же абсолютно их игнорировал. Всё это было очень странно. Судя по тому, как в том лазарете командовал этот странный человек, он явно занимает здесь на высокой должности, и, следовательно, солдаты должны отдавать ему честь. Но они просто проходят мимо, даже не кивнув. Если это военная организация, то почему же здесь не соблюдается военный этикет? Всё это было очень и очень скверно.

- Итак, господин Чахоцкий, вы ждёте разъяснений. Хорошо, сейчас я вам всё объясню. Мы уже не на том уровне, что бы играть в недомолвки и секреты. Вы имеете право знать правду без фанаберий и экивок, в вашем случае это уже ничего не изменит.

- Как мне к вам обращаться?

- Моё имя вам ни к чему. Я – человек правительства. Вы можете называть меня Агент. Просто Агент.

- Хорошо… э… Агент. В первую очередь я бы хотел знать, где я вообще? Я же должен был умереть!

- К счастью, контроль над людьми ещё достаточно силён. Вы живёте и думаете, что вы хозяева своей жизни. Но вы и понятия не имеет, что каждый ваш шаг под нашим тотальным контролем. Дело в том, что нам для нашего правого дела нужны люди вроде вас, самоубийцы. Раньше искать вас было сложнее. Мы держим всех граждан до последнего под колпаком. Мы следим за тем, куда вы ходите, что вы покупаете, что вы едите и что вы смотрите, что вы читаете и что вы слушаете. Раньше что бы завербовать к себе людей наподобие вас, господин Чахоцкий, нам приходилось работать с аналитиками, которые исходя из интересов и действий человека, предполагали, что человек может совершить самоубийство. Тогда мы брали его под ещё более жесткий контроль, и когда он пытался сделать его – спасали, что бы он послужил нам.

- Но зачем вам самоубийцы?

- Как зачем? Для контроля. Но об этом попозже. В первую очередь я хочу объяснить вам, как мы узнали о том, что вы хотите совершить свой скверный поступок. Как я уже говорил, раньше нам приходилось работать с аналитиками. Были целые курсы, где мы подготавливали высококвалифицированных специалистов, которые могли сказать насколько вероятно то, что вы совершите суицид, лишь посмотрев на вашу книжную полку и узнав список ваших любимых фильмов и музыкальных групп. Мы называли это «Фактором смерти». Он заключался в том, что при особенном комбинировании определённых произведений искусства в мозгу человека возникает резонанс, и в его голову закрадывается мысль о том, что неплохо было бы свести счёты с жизнью. Я понятно объясняю?

- Вроде бы суть ясна.

- Вот и славно. Что бы до конца понять то, что я вам рассказываю, нужно пройти специальное обучение. Я пытаюсь вкратце рассказать вам целый курс! Это не так-то просто. Но суть я вам объяснил. Раньше нам приходилось всё это проверять вручную. Аналитики целый день просматривали что человек читает, слушает, смотрит, покупает, и уже потом делали предположение о том, захочет ли он сыграть в ящик. Если аналитики делали вывод о том, что человек совсем скоро решит стать героем, то мы брали его под более жёсткий, усиленный контроль, что бы в момент, когда он попробует убить себя, мы вовремя вмешались.

- Но сейчас дело обстоит иначе?

- Абсолютно. Спасибо за это одному из наших виднейших учёных – профессору Егазарову. Его разработка очень сильно помогла нам. Видите ли, господин Чахоцкий, раньше мы могли контролировать и следить за всем, что вы делаете, кроме ваших мыслей. И хотя даже сейчас мы лишь на начальной стадии контроля мыслей, но изобретение профессора Егазарова уже помогает нам более-менее распознавать, о чём думает человек. Естественно, что мы не можем точно знать, о чём вы думаете.

- Но…

- Но профессор Егазаров смог поймать очень редкое излучение. Даже не так, я неправильно выразился. Егазаров научился фиксировать особого рода энергию, которую выделяет человеческий мозг во время процесса мышления. Это не та энергия, о которой вам говорили в школе. Она не поддаётся количественным характеристикам. Но кое-какой характеристике она поддаётся. После долго изучения этой энергии, Егазаров заметил, что у разных людей в разные моменты эта энергия имеет абсолютно разную интенсивность и цвет. Да, при рассмотрении через определённые аппараты, о которых знают лишь немногие на этом свете, эта энергия имеет цвет. Так вот, Егазаров тут же понял в чём дело и сделал важнейшее для нас открытие: в зависимости от направления мысли человека, она окрашивается в определённый цвет и выделяется с особой интенсивностью. То есть, допустим, при пошлых мыслях эта энергия имеет характерный розовый окрас и выделяется очень сильно. При агрессивных мыслях эта энергия окрашивается в красный. А там уже в зависимости от тональности, можно даже предугадать о чём именно человек думает – о войне, драке, теракте и так далее и тому подобное. Вы понимаете?

- Пока что да.

- Что было особенно важно для нас, Егазаров вычислил, что у человека, у которого в голову закрадывается мысль о самоубийстве, эта выделяемая энергия, которую мы назвали «Свечение Егазарова», имеет серый окрас и слабую интенсивность. Вообще же фиксировать свечение Егазарова достаточно легко с нашим оборудованием, ибо она выделяется постоянно и не рассеивается в воздухе. Вообще же сила мысли имеет очень много цветов, и мы скоро выясним до конца, при каком оттенке и какого цвета о чём думает человек. Тогда наш контроль будет практически идеальным. Мы будем контролировать мысли!

- Хорошо, вроде бы я понял. Может быть не уловил каких-то деталей, но суть мне ясна. Но вы так и не объяснили, зачем вам нужны самоубийцы?

- О! Вы, будущие самоубийцы, ходячие трупы. Вы ещё ходите, едите и думаете, но в вас больше нет жизни. Ваша воля сломлена, и именно поэтому вы являетесь идеальными солдатиками для нас. Вы – прекрасный инструмент для того, что бы контролировать веяния этого мироздания! Кириллова из «Бесов» Фёдора Михайловича помните?

- Один из любимых персонажей.

- Ну так вот! Вы не беспокойтесь, умереть мы вам дадим. Только чуть позже, если ещё не пропало желание.

- Сложно сказать. Но, чувствую, что я серьезно влип, и лучше побыстрее с этим закончить.

- Ладно. Не подведите нас. Помните инструменты?

- Да, - ответив, я поморщился, по моему телу прошлись мурашки.

- Так вот, подведёте нас, и вожделенная вами смерть заменится годами пыток и мучений. Я не пугаю вас, но ставлю перед фактом.

- Хорошо. Я понял.

- Ну а более конкретно о роли самоубийц в этом мире я расскажу вам сейчас. О, эта роль воистину велика!

Мы вошли в просторную комнату. В центре стоял блестящий стальной стол и два стула. Но гораздо интереснее было то, что вместо стен в комнате были мониторы. На них мелькали цифры, слова, изображения с видеокамер, расположенных в общественных местах и даже туалетах и чьих-то квартирах, обрывки новостей, статьи из интернета, и даже фрагменты переписки людей в социальных сетях.

- Впечатляет, правда?

- Да уже.

- Вы присаживайтесь, присаживайтесь! – указал агент мне на стул.

Я сел, а Агент хлопнул в ладоши, и в комнату забежал солдат и поставил на стол пепельницу. Агент достал из кармана пиджака пачку красных «Лаки страйк». Он достал одну сигарету, предложил мне, и я согласился. До этого момента я совсем забыл о том, что курю. Мы закурили.

- А теперь я расскажу вам, зачем нам нужны самоубийцы. Я уже объяснил вам, что это идеальные солдатики. Перед лицом смерти всё им уже безразлично, и они идут на всё. Для нас, после самой попытки самоубийства вы уже мертвы. Вы живы лишь потому, что мы вовремя вмешались, и поэтому правами на вашу жизнь обладаем теперь мы.

- Ладно, это я уже понял. Так зачем вам нужны самоубийцы?

- Что бы управлять этим миром. Разве это не понятно? Что бы мы могли держать ситуацию под контролем, нам нужны люди, которые могли бы пожертвовать своей жизнью, но так, что бы это потом вызвало резонанс. Самоубийцы – это так сказать наши руки, которыми мы творим теракты, которыми мы устраиваем митинги и массовые беспорядки. Никто и не догадывается, что все эти случаи – не случайность, а намеренное действие. По нашим приказам самоубийцы взрываются в автобусах, аэропортах, провоцируют эмигрантов на убийства. Каждое это действие имеет за собой конкретную цель. Каждый приказ, который вы исполняете, вызывает в обществе резонанс и серьёзные изменения в политике и внешней, а так же внутренней экономике. Это вы взрываете дома и устраиваете крупные аварии.

К сожалению, всё это было слишком страшно и фантастично, что бы быть ложью. При всей фантасмагории, меня не покидало гнетущее ощущение абсолютной реальности происходящего. Раньше под контролем я подразумевал нечто иное. Раньше я думал, что система существует, но существует она сама по себе. То есть, без лидера, без головы. Я думал, что система просто живёт по своим законам, и люди предаются потребительству и мелочности лишь потому, что это в нашей людской природе и обывательская жизнь – путь самый лёгкий и простой. Под системой я понимал скорее всеобщую людскую глупость и жестокость, нежели чей-то злой умысел. Под контролем я понимал случайное отрицательное влияние ужасно заразного потребительства и средств массовой информации на человека. То есть, я винил человечество, потому что считал, что у него есть выбор. Я злился, потому что считался, что человечество никогда не выбирает созидание, ум и добро, и всегда идёт путем разрушения, потребительства, глупости и зла. Мысль о том, что действительно кто-то намеренно пытается сделать из нас стадо, казалось мне глупой выдумкой из разряда многочисленных теорий заговоров, которые были далеки от правды, как никогда.

- Вы поняли, чего мы хотим от вас, господин Чахоцкий?

- Думаю что да.

- Нам надо чтобы вы устроили теракт.

Внутри у меня похолодело. Голова опять закружилась, а коленки начали дрожать. Я просто хотел покинуть этот ад, не причиняя никому проблем и решив одним махом свои собственные. И что вышло в итоге? В итоге у меня у самого появилась огромная проблема и я должен был доставить её другим. Все это было слишком нечестно, слишком несправедливо. Но на фоне той ситуации, в которую я попал, все мои прошлые проблемы показались мне смешными и мелочными. Немного подумав, я понял, что все мои прошлые проблемы были решаемы. Я был мелкой, никому ненужной сошкой, но это не так уж и плохо, если рассудить. Теперь же я был в лапах у чудовищной, гигантской и всемогущей организации, которая управляла этим миром. Теперь я действительно был один и всё, что мне оставалось, это подчиниться им.

- Хорошо. На всякий случай, спрашиваю вас последний раз. Вы согласны с нами работать?

Я вспомнил лежащие рядом с креслом инструменты.

- Да, я согласен.

У меня не было смысла их обманывать, а если бы я их обманул, то они бы смогли понять это по этому проклятому свечению Егазарова. Я не был героем, более того, был человеком мягким и трусливым по своей сути, поэтому между вечными пытками и терактом выбрал второе. Я не был сторонником насилия, но моя философия вполне могла допустить подобный поступок в виду спасения собственной шкуры. Да, я был трусом, эгоистом и вообще человеком мелочным и озлобленным, но я хотя бы признаю это. Я не горжусь этим, но не вижу причин и стыдиться этого. Имеет смысл обманывать остальных, но обманывать самого себя – это одна из самых больших глупостей, которые может совершить человек.

Меня точно проинструктировали. Задача была не то что бы очень сложной. Как сказал Агент, мне ещё досталось очень простое задание. Это была достаточно легкая плата за уход на тот свет, в сравнение с тем, что иногда приходиться делать остальным. Меня просто доставят в полдень на вокзал, предварительно обвязав взрывчаткой с ног до головы, а дальше мне надо будет пройти в центр толпы и нажать на детонатор. Агент сказал, что проблемы будут минимальные. Они всё-таки правят миром, поэтому позаботятся о том, что бы охрана в этот день была не такой усиленной, как обычно и я легко проник внутрь. Агент так же добавил, что всё будет быстро, очень быстро, что я даже не почувствую боли и в какие-то доли секунды меня разнесёт на ошмётки.

Не то, чтобы меня это сильно успокоило, но хотя бы одна проблема была решена. Боли я боюсь. В конце концов, кто главный враг человека после смерти? Конечно же боль, в любых её проявлениях, а боли боятся все. Кто не боится физической, тот боится моральной, а бывает и наоборот. В любом случае, всё что делает человек, это пытается чтобы боли в нашей жизни было как можно меньше. Мы чувствуем её почти всегда, боль человек чувствует по умолчанию, и лишь некоторые наши действия на некоторое время могут её заглушить.

Я думал, что мне выделят время на психологическую моральную подготовку, но нет. После многочисленных инструкций и бесед меня просто завели в маленькую комнату, в которой не было ничего кроме мягких стен, кровати, туалета и множества камер, развешанных у потолка. Прямо у двери стоял охранник. Видимо они беспокоились, что я всё же могу попробовать со всей дури разнести себе голову об унитаз, или что-то в этом роде. Напрасно, я не был настолько сильным.

После того, как меня проводили в комнату безликие солдатики, один из них предупредил меня, что «на задание» я поеду уже завтра. Я лёг на кровать, закрыл глаза, и чтобы побыстрее заснуть предался мыслям…

Человек – это пляшущая марионетка. Единственное, что отличает нас от настоящих кукол, так это то, что мы никогда не увидим того, что скрывается по ту сторону ширм. Мы даже не представляем, кто дёргает за ниточки, которые вынуждают нас учить то, что нам неинтересно, ходить на работу, которую ненавидим, и улыбаться в лицо людям, которых презираем.

Я – человек слабый, именно поэтому я решил покончить с этим. У меня не было больше сил терпеть тот ужас безысходности и отчаяния, который в полной мере овладевает тем человеком, который освобождается от всех иллюзий и видит реальность такой, какой она есть. Каждый день мне хотелось кричать, всё моё тело содрогалось в пронзительном безмолвном вопле перед тем ужасом бессмысленности, с которым я постоянно оставался один на один. Со всей ясностью я осознавал, что никогда уже не будет никаких перемен к лучшему. Со всем отчаянием и трезвостью я понимал, что больше никто и никогда не придёт на помощь.

Я не знал, кого винить, прогнивший мир или себя. Человека можно покалечить, но если у него правильный внутренний стержень, он встанет, он продолжит жить, он перевернёт этот мир, но только если у него будет внутри правильный стержень. Философия же способна отравить, сделать так, что бы сильный и взрослый человек в полном расцвете сил шатался от лёгкого дуновения ветра. В конце концов, даже на примере Советского Союза хорошо видно, что система гниёт изнутри. Наверное, что-то подобное вышло и со мной. Я был программным браком, генетической ошибкой, и борьба за выживание должна была уничтожить меня, как бракованную ветвь эволюции.

Причины уже не были важны, важно было само следствие. Жить в мире, где я словно пляшущая марионетка вынужден постоянно разыгрывать один и тот же спектакль, пока ниточки не оборвутся, мне не хотелось. Но другому человеку я могу дать лишь один совет: боритесь. Я корил себя за то, что отравленный каким-то внутренним ядом, я не был способен к борьбе, не был способен отстоять хотя бы маленький клочок земли. Пускай это будет бессмысленная борьба, пускай это будет война, где ты заведомо обречён на поражение, но ты хотя бы попытаешься. Главное не победа, главное сама борьба. Я сдался, но ещё живущих, хоть они меня и не слышали, я заклинал на отчаянную борьбу, борьбу в одиночку со всей мировой несправедливостью, в которой победить не значит уничтожить соперника, но доказать, что ты не сломан. Только сейчас я понял, что уныние и тоска ведут прямиком в петлю, и если бы мне дали второй шанс, я бы уже жил по другому.

Я бы смеялся в лицо врагу, я бы смеялся над всем, даже над собой, я бы всем своим видом показывал, что не воспринимаю всю эту глупую игру в серьёз. Спрятавшись за надёжным панцирем цинизма, скептицизма и самоиронии я бы с сумасшедшим смехом бежал на врагов, одержимый тем безумием, которое становится твоим преимуществом, если взять его под контроль. Я бы падал, но вставал и с диким хохотом бежал дальше.

Очень жаль, что лишь после того, как ты совершил множество ошибок, ты осознаёшь, что мог бы поступить совсем иначе. В те моменты ты не видишь иных альтернатив. Меня опять охватило дикая тоска и невыразимая скорбь, по зря потраченной молодости, зря потраченной жизни. Я давно уже был потерянный, мёртвый, я не смог победить закравшуюся в меня тоску и так и не смог свыкнуться с тем, что в свете финала нашей жизни всё кажется нелепым и не стоит не то что переживаний, но даже плевка.

Мысли бушевали в моей голове, одна страшнее и печальнее другой и я, в конце концов, осознал, что нет тут ничего правильного и неправильного, хорошего и плохого, доброго и злого, достойного внимания и недостойного. Человек приходит к мысли о самоубийстве как раз в этом случае, когда у него выбивают землю из-под ног, когда уже нету чётких ориентиров, за которые он мог бы держаться, которые являлись путеводной звездой. Лишаясь ориентиров, человек оказывается один в пустыне хаоса, ошибок и разочарований. К сожалению, я был в этой пустыне так давно, что уже не помнил тот мир, где было добро и зло, где поступки делились на правильные и неправильные.

Бесконечная тьма этой пустыни раскинулась передо мной и я, отстранившись от мыслей и послав всё к черту, отдался этой темноте…

И вот уже я стою в самом центре крупнейшего из вокзалов столичного города, обвязанный взрывчаткой. Потной ладонью я сжимаю детонатор, и одним движением большого пальца я могу запустить глубокие процессы в обществе, которые затронут многих. Во рту сухо и перед смертью я думаю о том, что отдал бы многое сейчас за глоточек «кока-колы». Как это смешно, даже перед лицом смерти мы думаем о низких потребительских нуждах, находящихся в самом низу пирамиды потребностей Маслоу.

- Ну, сейчас, сейчас, ещё немного, ещё чуть-чуть, - успокаиваю я себя, стараясь отсрочить ещё несколько минуток. Я знаю, что Агент сейчас сидит, всматриваясь в мониторы, которые передают картинку с камер слежения, и мысленно подгоняет меня. Но что-то останавливает меня.

Вокзал – одно из наиболее отвратных мест, одно из наиболее мерзких проявлений нашей культуры. Аромат свежей жирной выпечки смешивается с запахами, доносящимися из общественного туалета и крепким запахом табачного дыма. Среди мельтешащих безликих людей, лишенных всякой индивидуальности, то тут, то там мелькают калеки, карманники, алкоголики, наркоманы, которые пытаются в этой толпе вырвать свой кусок. Всё тут – огромная суета сует, все куда-то спешат, опаздывают, не замечают ничего вокруг, крепко сжимают сумки и нервно перебирают пальцами.

Я должен сделать то, что должен. Сейчас я нажму на кнопку, и всё закончится. По идее, то, что будет потом, уже никак не будет волновать меня. Я не услышу криков, осуждений, не прочитаю статей в газетах и не увижу репортажей по телевизору. Меня будут осуждать те, кто живут в неведении о контроле, я буду для них террористом, но всё это уже не имеет никакого значения. Все закончится, и я уже не буду беспокоиться по поводу того, как я ушёл. Останется лишь тьма, пустота, в которой не будет даже мыслей и беспокойства. Какая разница, что скажут обо мне, что подумают, ведь я уже никогда этого не узнаю. Боятся нечего, но…

Но что-то останавливает меня. Я вижу проходящую мимо женщину с ребёнком, улыбающегося отца в белой рубашке. Они живут в своих иллюзиях, которые защищают их от суровой правды внешнего мира. Они не понимают, что они зависимы, что они подсажены на иглу всеобщего потребления, они не осознают того, что они всего лишь марионетки, часть стада. Мне стало жалко их. С одной стороны, это были глупые обыватели, которые живут в полном неведении, но с другой стороны, почему они должны стать жертвами согласно какому-то хитро разработанному политическому плану?

Эти люди, проходящие мимо меня, старик, дети, мужчины, женщины – они спешили по своим делам, выстраивали планы на будущее, не оглядываясь на прошлое и не замечая настоящего, и правительство требовало того, что бы эти ни в чём не повинные люди стали пешками в их сложных политических игрищах. Всё это было неправильно. Они строили своё благополучие и брали всё под контроль, используя для этого человеческое топливо, в прямом смысле этого слова.

И вот я, словно какой-то ангел смерти, вынужден казнить всех этих людей, что бы заслужить собственный покой, а Агент и те, кто стоит за ним, смогли успешно выполнить ещё одну кулуарную операцию. Именно сейчас я понял, что ещё не всё закончено. Что я знаю правду. А любое сопротивление, любая революция, любой государственный переворот начинается с правды. Нажать кнопку, умереть, уснуть и видеть сны – возможно это было бы для меня самым мудрым решением, но, к сожалению, я всю жизнь был дураком.

- Послушайте! – кричу я, скидывая плащ, который выдали мне в бункере, и показывая всем, что я обвязан взрывчаткой, - я требую немедленной видеосъёмки на телефоны и видеокамеры, иначе я взорву себя!

Все тут же остановились. Вокзал замер в напряжённом ожидании. Люди рядом со мной боялись пошевельнуться. Дрожь, крики, детский плач. Потом они достают телефоны и видеокамеры, потому что знают, что с психом лучше не спорить. Когда я вижу, что меня снимают как минимум несколько мобильных телефонов, я начинаю говорить.

- Наше правительство арестовало меня без всяких на то причин! И там, после угроз и шантажа, они выдали мне взрывчатку, и заставили пойти на вокзал и взорвать себя! Если бы я сделал это, они смогли бы опять устроить какие-то карательные операции, убрать тех, кто им неугоден, ввести определённые санкции и разыграть какие-то сложные экономические ходы! Я устал! Мы все устали! Хватит быть пляшущими марионетками! Покажите это видео всем, загружайте его в интернет, на все сайты! Пусть все узнают правду!

Затем я аккуратно ложу детонатор на пол и смотрю, как люди бегут с вокзала. Опять стало шумно, началась давка, крики, истерический плач, бледные лица и звон битого стекла. Через пять минут вокзал опустел и я остался один. Я подошёл к ларьку, взял бутылочку «Кока-Колы», сел на лавочку, и начал жадно пить напиток большими глотками. А потом появился «Спецназ».

Следователь, человек лет пятидесяти, седой и полноватый, стоял и смотрел в окно. А за окном был прекрасный солнечный день. На небе не было ни облачка. Я не видел, что там творится, но представлял себе девушек в шортах и коротеньких юбочках, детей с мороженным, улыбающихся стариков, вытирающих платком пот со лба. Но всё это было далеко. Всё это было так далеко от меня, словно я был на другой планете.

Я предполагал, что Агент пошлёт своих людей и меня убьют ещё в камере СИЗО, но нет! Я был все еще жив, и меня это все еще не радовало. Я находился в мире, сотканном из боли, страха и отчаяния, в котором нет ни малейшего просвета и надежда так давно умерла, что её давно уже сожрали черви. Мир политических интриг, контроля, пороков, одиночества и боли – это был мой мир.

Следователь, человек лет пятидесяти, высокий и седой, уже минуты три стоял так, смотря на солнечный день и думая о чём-то своём.

- Вы хотите пить?

- Очень, - ответил я. Я не помню, когда последний раз пил, после того как выпил ту бутылочку «Кока-Колы». Во рту было сухо как никогда. Я ещё и довольно сильно проголодался, но пить хотелось сильнее. В любом случае, они не дадут мне умереть с голоду. Они вообще не дадут мне умереть.

- Хорошо, сейчас.

Он подошёл к двери, приоткрыл её, дал указания секретарше и опять вернулся к окну. Он опять замолчал, я тоже сидел не проронив ни звука, и так минут пять. А потом зашла секретарша, милая девушка лет двадцати пяти, поставила на стол чашку кофе, от которой исходил чарующий ароматный запах и быстренько ушла.

Кофе было горячим, но я так хотел пить, что осушил этот стакан практически залпом. Это был один из вкуснейших напитков в моей жизни. Следователь наконец-то сел напротив меня, предложил мне сигарету, от которой я не отказался, затем сам закурил.

- Знаете что, - сказал он, выдыхая дым, - товарищ Чахоцкий… Я ведь тоже в молодости пробовал свести счёты с жизнью.

После этих слов всё вокруг закружилось и я опять погрузился во тьму.

- Проснитесь и пойте, господин Чахоцкий, проснитесь и пойте…