Попутчица

Зима 197… года выдалась снежной и морозной.

Иван, водитель ЗИЛ-130, возвращался из командировки домой, в Краснодарский край из Кировской области, где работал на заготовке леса.

Дома его ждали жена Любаша и сын Сашка - семилетний непоседа и шалун. Очень хотелось ему дочурку, чтобы был полный комплект, но у Любаши были какие-то проблемы по женской части, так что он ждал, да и какие наши годы?

Было Ивану под тридцать, роста выше среднего, крепкий, ладный, широкоплечий. Здоровьем и силушкой Бог тоже не обидел.

Вечерело. Иван включил фары, потер лицо рукой - усталость чувствовалась. Да и то, три дня в пути и еще столько же впереди. Поэтому думалось ему: «Еще часика три протяну, а потом уже перекушу и лягу». Практика показывает, что, чем больше устаешь, тем крепче спишь и неудобства отдыха в кабине не так заметны, да и привык он к шоферской жизни - куртка под голову, сверху полушубок, а в голове мечты: «Вот приеду - да в баньку, а потом на большой кровати да с Любашей». И сразу на сонном лице улыбка… «Скорей бы уж!».

Весело урчал мотор. Казалось, машина тоже чувствовала, что едет домой, ей тоже хо-телось отдохнуть.

Стемнело совсем. Встречных не было, и Иван включил дальний свет. И тут же увидел на обочине, в пучке света, женскую фигуру, которая издалека тянула вверх руку. В другой руке она держала корзинку.

Вообще-то, он любил брать пассажиров по пути. И дело не в том, что кто-то даст рубль, а то и трояк, - просто разговаривая с попутчиками, многое узнаешь, да и время летит быстрее. Но тут другой случай. Что, если усталость свалит и надо будет лечь, да и ехать этой женщине куда? Поэтому Ваня хотел проехать мимо, но, поравнявшись, сам не зная почему, нажал на тормоз. На укатанном снегу быстро не остановишь, и машина протянула метров сорок, но, на удивление, женщина быстро подбежала и открыла дверцу:

- До поворота на Михеевку не довезете?

-А это далеко?

-Да нет, по трассе километров тридцать.

- Ну, садись, бабуля.

В темноте ему показалось, что это женщина средних лет- полушубок, валенки, платок крест-накрест.

- Вот спасибочко.

Легко вскочив на подножку и на сиденье, женщина пыталась втиснуть под ноги кор-зину и, чтобы ей помочь, Иван включил в кабине свет.

- Ничего себе, бабуля!- только и сказал он.

При ярком освещении он увидел перед собой улыбку, обрамленную ровными и белы-ми, как жемчужины, зубами, и щеки (одна из них с задорной ямочкой), покрытые ярким ма-линовым румянцем и высокие тонкие брови. Но больше всего его поразили глаза. И даже не то, чтобы они были большие и очень красивые, с какими-то темными тенями вокруг, свойст-венные чувственным натурам, а тот поток каких-то флюидов, которые ласковой волной об-дали его. А красные, слегка припухлые, удивительной формы губы и вовсе вывели из равно-весия.

Иван поспешно и суетливо выключил в кабине свет, машина тронулась, и они поеха-ли дальше. Руки у него дрожали. Что за чушь! Вот что значит по две-три недели дома не бы-вать! Так совсем озвереть можно!

Минут через пять, немного успокоившись, он спросил:

- А откуда ты, родная, на ночь глядя одна едешь, не боишься?

- Да нет, - мы привычные. К нам в Михеевку автобусы не ходят, - деревня малая, - вот на попутках и ездим в райцентр, еще куда. А я нынче на базар ездила, вот и задержалась.

- А чего ж ты с базара с пустой корзиной?

- Зато туда еле дотащила, засмеялась она,- три утки, сотню яиц, творожку да масла домашнего. Еще сала копченого. Мы недавно кабанчика закололи - самим все не съесть. У нас в деревне работы, считай, нет. Разве летом на ферме или сенокосе, а так сами кормимся, да еще пенсия от мужа, - хватает. Другим еще тяжелее.

- А муж что, уже на пенсии? Сколько ж тебе лет?

- Лет-то мне двадцать три и уже четыре года как вдова. Мы с мужем всего полтора го-дика и пожили. Да и тогда я его почти и не видела - все в лесу. Он у меня в леспромхозе ра-ботал на лесоповале. Домой на пару дней явиться, так все время пьет. Потом его хлыстом и зашибло. Полгода возле него недвижного просидела, пока не помер. Спасибо, доченьку мне оставил. Хоть и грех это, но мы ее еще до свадьбы зачали, пока муж еще не пил.

Такая она у меня умница, еще в школу не ходит, а уже и читает, правда только по сло-гам, и пишет, и считает до ста.

Иван видел, что ворошить прошлое попутчице неприятно, но так уж устроен человек, что иногда ему хочется выговориться. И чем менее знаком собеседник, или это попутчик в поезде, или вот так - случайная встреча, тем откровеннее и душевнее бывает беседа.

И, словно в подтверждение Ваниных мыслей, женщина заговорила сама, без вопро-сов.

- Сначала было все хорошо. Петька, это так мужа звали, озорной был - как поднимет меня на руки и кружит, кружит... А то и в речку прямо в платье закинет. А мне, хоть холодно было, а весело, все время смеялась. Баба Дуня, соседка, мне говорила: «Нельзя столько сме-яться- плакать придется!»

- Да чушь все это, сама, наверное, от зависти эта Дуня и сглазила! Кстати, как тебя зо-вут? Меня Иваном.

- А меня Катей.

- Очень приятно, ты продолжай, если хочешь, Катя, мне интересно.

- А дальше было так. На нашу свадьбу приехал Петькин дядя, вот он и предложил, дескать, место в леспромхозе очень доходное, заработки верные. Так что молодые через год будут на собственном мотоцикле с коляской ездить, а там и дом новый помогут поставить и не в нашей деревне, а в райцентре.

Вобщем, мы согласились.

А, когда Петя принес первую зарплату (аж триста рублей), счастливей нас, наверное, не было никого! Да на этом все счастье и кончилось, вдруг неожиданно закончила Катя.

- Что же такое случилось?

- Там на лесоповале народ работал разный: и местные, и шабашники приезжие, и бывшие зеки. Вот они-то и пристрастили Петю играть в карты. Следующую получку Петя не принес, - сказал, что задерживают, потом стал приезжать пьяным, а после того, как Олечка родилась (он-то хотел сына), Петю будто подменили.

Как-то пришел домой с какими-то уголовниками и отдал им борова и теленка в счет долга картежного. Мама моя на коленях валялась, да где уж там…

Вы тут сильно не разгоняйтесь, вон у той сосны остановитесь мне, пожалуйста. Вот, возьмите, - протянула она Ивану рубль.

- Да брось ты это,- сказал он, отодвигая ее руку с деньгами, а куда ты дальше пой-дешь? Темень такая, мороз, да и лес кругом.

- Я же говорила, что мы привычные, сейчас луна выйдет, дорога трактором расчище-на, да и тут всего восемь километров.

Сам не зная зачем, Иван включил в кабине свет, хотел еще раз взглянуть на это див-ное лицо, которое после ее рассказа, стало ему ближе и дороже и ему даже показалось, что в ее глазах мелькнула какая-то искорка, будто она что-то задумала.

- А, может, робко начала она, может, Вы меня довезете, все равно и Вам скоро спать надо, а где? Наверно в кабине и холодно, и тесно…

- Да, как ты сказала, мы люди привычные.

- Ну, смотрите, - сказала она, - а то дома и банька будет теплая, я мать просила, чтобы натопила, ведь, как на базаре намерзнешься, так и заболеть недолго.

- Банька - это хорошо, - улыбнулся Иван.

И, вдруг, он понял, что не только высадить ее не может, но и не хочет расставаться с ней. И, уже, как будто решившись «прыгнуть со скалы в реку», каким-то неестественным го-лосом сказал: «А, поехали!».

И, чтобы не передумать, резко дал газу и послушный и верный ЗИЛок заскрипел по грунтовке.

Почему-то они оба замолчали. О чем думала Катя, Ивану было невдомек, а его самого раздирали противоречивые чувства. Сам себя успокаивал: подумаешь, чего тут такого, и ис-купаться очень хочется, да и переночевать в тепле, на кровати, какой это грех? Тем более, у нее мать дома и дочка. А в рейсах и в командировках, где только не приходится ночевать! И в школе в спортзале на матах, и в клубе на стульях, и на сеновале в колхозе!

И еще, Иван помнил тот поступок, за который до сих пор себя ненавидел и презирал. Однажды, в командировке на уборке хлеба, по окончанию которой был большой праздник, чествовали и комбайнеров, и работников тока, и водителей. Его тоже поощрили премией, и немалой. Вечером долго не смолкала музыка, столы ломились от обилия выпивки и закусок. Так было положено. Работать, так работать. Гулять, так гулять. Сам того не зная, как это по-лучилось, но проснулся он наутро в обнимку с поварихой Раей, разведенкой, которая всю командировку оказывала ему знаки внимания, старалась положить в тарелку что повкуснее, улыбалась, глазки строила. А однажды, когда Ваня умывался перед обедом, раздевшись до пояса, а затем вытирал лицо полотенцем и ничего не подозревал, она подошла сзади и, при-жавшись, горячо зашептала: «Ванечка, приходи сегодня, как стемнеет на речку к мостику!». Тогда Иван отшутился: «Мне Любаша не простит, - она все видит!»

И вот тебе пожалуйста. По приезду домой он думал, что Любаша сразу все поймет. Но ничего этого не произошло. А, когда немного успокоился, то дал себе зарок: кроме жены никогда и ни с кем…, и до сих пор выполнял данное самому себе обещание и был уверен, что так будет всегда. И вдруг…

Еще ничего не произошло, но он знал, что будет, и, что самое страшное, где-то глубо-ко внутри сам с собой не соглашаясь, он этого хотел.

Мелькнула какая-то хилая мыслишка: «А что, если довести домой, развернуться и ехать дальше? Вроде и доброе дело сделал, - не бросил на дороге, - подумаешь, полчаса вре-мени потерял, и обещание свое выполню. Перед таким соблазном устоять, это же гордиться собой надо!» И сам удивлялся, потому что все его естество яростно восстало против таких мыслей. А что, если он так поступит, то предаст что-то очень важное и значительное, чего нет важнее и главнее на всей земле.

И еще ему казалось, что Катя, сидящая рядом, потому и молчит, что слышит его мыс-ли и не хочет их перебивать. Когда в свете фар появились первые избы, она каким-то низким грудным голосом с хрипотцой промолвила:

- Вот и приехали. Вон к тому крайнему дому возле леса подъезжайте.

- Катя, давай на «ты» - мы же вроде познакомились.

- Давай. Я сейчас.

Не успел и глазом моргнуть, как она уже бежала к калитке, размахивая корзинами. Он прикрыл глаза, и тут же бес стал противоречить, с еще большим остервенением вцепился в душу.

Когда-то Иван прочитал, что женщины живут, руководствуясь сердцем, а мужчины - разумом. Дальнейшая жизнь убедила его в этом, и он был горд тем, что сам старался жить и поступать так, как велит разум и чувство справедливости, которые сейчас твердят ему: «Включай передачу и «полный вперед» отсюда!» А сердце говорит: «Не делай этого, - потом будешь всю жизнь жалеть!»

Услышав какой-то шум, открыл глаза. Уже две женщины лопатами отгребали от во-рот снег, а потом, разом навалившись, распахнули их.

-Заезжай!- крикнула Катя и руками показала на ворота,- Теперь, даже если и захо-чешь, не убежишь!

И ему стало как-то легко. Осторожно въехав через узкие ворота в просторный двор и, видя, что обе женщины направляются к нему, Иван быстро соскочил с подножки.

- Мама, познакомься - это Ваня, - как-то очень мило и просто сказала Катя,- а это моя мама.

-Татьяна Михайловна,- улыбнулась женщина и как мужчина протянула руку.

И все было просто, гармонично, естественно.

- Проходите в дом,- и пошла первой.

В теплом коридоре, сняв сапоги, гость прошел в комнату. Все незатейливо и очень чисто. Небольшой телевизор, покрытый кружевной салфеткой, крашеные полы, домотканые половики, мягкий свет от зеленого абажура. Шифоньер и два кресла темного дерева и ничего лишнего: ни слоников на полочках, ни хрусталя, которым никогда никто не пользуется, а только чтобы доказать, мол, и мы не хуже других.

- Оля, выйди на минутку, к нам гости,- слегка повысив голос, сказала Татьяна Михай-ловна. И тотчас, как будто она стояла за дверью и ждала, в комнату вошла очень опрятная девочка.

- Добрый вечер! Меня Олей зовут,- проговорила она очень четко голосом маленького диктора.

- Здравствуй, Оля! Я - дядя Ваня.

В этот момент распахнулась входная дверь и в комнату впорхнула улыбающаяся Ка-тя.

- Я там, в баньке дровишек подкинула, через полчасика будет готова,- сказала она и скинула полушубок.

Так получилось, что Иван стоял напротив трех женщин разного возраста, и его пора-зило сходство. И не так даже внешнее - оно было полным. Видно было, какой Оля будет в двадцать три, затем в сорок, важнее были глаза. Даже не глаза, а взгляд. Их трех пар на вас вытекал какой-то поток доброты и ласки, вселяющий в вас уверенность и спокойствие.

И тут он вспомнил, что такой взгляд видел только у одного человека- настоятеля хра-ма- отца Федора, разговаривая с которым, люди доверяли ему самое сокровенное и выходили от него какие-то умиротворенные и вдохновенные.

- Олечка, одевайся, пойдем ко мне,- сказала Катина мать.

- К тебе, бабушка?- обрадовано подняла бровки Олечка, потом взглянула на Ивана и добавила, - Ну да, конечно, конечно.

И не было в ее голосе ни лукавства, ни ехидства, дескать,

понятно все с вами, а было генетически заложенное понимание женщины.

После того, как они ушли, он спросил:

- Далеко им идти?

- Да нет, что ты, через три дома, и вообще здесь все близко.

- А почему вы не вместе живете?

- Три года назад умерла тетка, мамина старшая сестра, они хоть и родные, а разница в 17 лет была. Мужа у тети Маши убили в 44-м, детей у них не было. А после войны, да еще в деревне, где ты жениха найдешь? Молодым девкам, и то не хватало, а вдовам и подавно. Так она и прожила одна. А умирала, так маме дом и отписала и просила, чтобы в нем жили, а то нежилой быстро рушится. А вообще-то мама очень хочет, чтобы я замуж вышла, поэтому и живет отдельно.

- А что, есть в деревне женихи?

- Есть один,- засмеялась Катя, - дед Прохор, семьдесят четыре года.

Ты вот что, Ваня, пойдешь когда купаться, белье свое в предбаннике оставь - не взду-май стирать - потом подойду, разберусь.

Разговаривая со мной, она все время что-то делала спокойно, но очень ловко, с какой-то даже грацией. То молоко процедила, то быстро почистила картошку и поставила на печку, то, на минуту выйдя, вернулась с деревянной чашкой, полной капусты с грибами, то выта-щила из холодильника две какие-то тушки. Мне даже любопытно стало

-Откуда зимой цыплята?

Блеснув своими веселыми глазами, Катя ответила улыбаясь

-Три дня назад я на охоту ходила - вот пяток куропаток и добыла.

-Ты, на охоту?!

-А что здесь такого? У нас многие бабы промышляют, и с питанием, опять же, легче. Ружье от отца осталось. Уж очень он любил с ружьишком на лыжах по лесным опушкам. Без дичи не возвращался - то зайчиков два-три, то тетерева, а то и кабана с мужиками загонят. Сейчас, конечно, дичи меньше стало. Как из города наедут, бьют все, что движется, а что это матка поросная, им все равно.

Говоря это, Катя протянула ему сверток.

- Ты вот что, Ваня, вот тебе костюм спортивный лыжный, он чистый, стиранный, не брезент - батя высокий был, вроде тебя.

Да… нет , конечно, спасибо - ответил он, принимая охапку с белья с полотенцем.

- С крыльца налево по тропиночке, мимо не пройдешь. Я чуть попозже подойду. И опять из глаз полилась теплая, кружащая голову волна.

«Неужели все так просто? Я попозже подойду…Зачем? За бельем? Или она хочет ку-паться со мной?»

Раздеваясь в бане, он чувствовал, что у него не только руки, но и ноги дрожат. «Да что это со мной, в первую брачную ночь так не волновался!». И тут же поразился тому, с ка-кой легкостью вспомнил о Любаше. Он гонит мысль о ней и, даже с небольшим раздражени-ем оправдывается перед собой, дескать, почему мне должно быть стыдно,- ничего не было, да может и не будет…И тут же отчетливо понял, что если ничего не будет, он сам сойдет с ума.

Банька было на славу. Парок легкий и жаркий. В тазике стоял какой-то коричневый настой. Зачерпнув его, плеснул на каменку и пошел воздух духмяный с мятой и чабрецом. Горячая вода немного успокоила его. Подобрал Веничек поплотнее, прошелся по ногам да по животу… наслаждение! И вот, немного размякнув от первого пара, сначала выглянул, хотя знал, что баня стоит отдельно от дома, а затем бросился в сугроб. И, как ни сдерживался, а все равно пару раз взвизгнул и ухнул. Заскочив обратно и окатив себя из тазика, почувство-вал, как миллионы маленьких иголочек впились в тело, и оно от того стало легким и невесо-мым. Из этого блаженства его вывел скрип двери. Иван резко обернулся и обомлел - в клубах густого дыма, как в облаке, совершенно нагая вошла Катя.

Это было как наваждение, как сон, как будто Афродита спустилась с небес. Неширо-кие круглые плечи, точеная шея, высокая, нисколько не провисшая, может быть чуть-чуть полноватая грудь, на удивление тонкая талия, переходящая в совершенную линию бедер и длинные крепкие ноги. Может быть, опять же, чуть-чуть пышные бедра. И эти розовые, озорно торчащие вверх соски, эти волнистые волосы до талии, цвета тронутого инеем каш-тана - все господь сотворил по лекалам совершенства, граничащего с пороком.

- Ты заждался?

И по слегка подрагивавшему голосу и по губам, по чересчур прямому взгляду глаза в глаза, Ваня поныл, что ей это, только кажущееся, спокойствие дается нелегко.

- Какая ты… - протянул руки, боясь, что образ этот растает, раствориться, что все это окажется сном.

- Катенька, Катюша,- бормотал Ваня.

Она, поднявшись на носочки, буквально впилась ему в губы. Окончательно охмелев от запаха ее тела и волос, не понимая, что с ним творится, Ваня то прижимал ее крепко, то, как пушинку поднимал на руки, то кружил и целовал, целовал…

Затем, когда уже стало невмоготу, он положил эту божественную красоту на спину, на полок перед собой и, поддерживая своими сильными руками ее ноги, как-то сразу сильно и мощно вошел в нее. Свет померк перед глазами. Катюша слегка вскрикнула. Но, чувствуя, как какие-то волны блаженства с каждым толчком от низа живота все более заполняли ее всю. Она задыхалась, она тонула, она кричала и в то же время просила, нет, молила: «Еще, еще!..» И, когда грянул гром, и дождь сладострастия щедро разлился у обоих одновремен-но…, наступила минута забвения…

- Что это было?- спросил Иван и не узнал своего голоса.

- Это любовь, Ванечка, счастье великое.

Тело ее до сих пор подрагивало, и живот иногда продолжал делать встречные движе-ния.

Потом был незамысловатый, но очень вкусный ужин. Ужин с картошечкой, куропат-ками, грибочками, и, конечно, запотевшей бутылочкой водочки. И она еще более раззадори-ла и придала сил.

До трех часов ночи Ваня тушил пожар страсти, который плескался в глазах Катюши. И после очередного приступа блаженства, оба, незаметно для себя, уснули.

Пробуждение было мгновенным - он просто открыл глаза. Ни сонливости, ни желания поваляться не было. Была бодрость, легкость и какая-то внутренняя радость. Он вскочил. Удивился, увидев на стуле свою одежду выстиранную и выглаженную. Когда Катюша все это успела?

А вот и она. Раскрылась дверь и в комнату вошла Катя, неся перед собой большую чашку румяных пирожков, накрытых чистым полотенцем

Вроде бы и улыбается, а глаза темнее ночи. Подошел, обнял

- Что с тобой, не заболела?

И вдруг почувствовал, как по голой груди его потекла капля.

- Ты плачешь, что-нибудь не так?

- Нет, Ванечка, все так. Настолько так, что у меня даже слов нет. Я всю ночь Божень-ке молилась, что он, наконец, услышал и ниспослал мне тебя. Присядь.

Они присели за стол рядышком через угол.

- Так вот, - продолжила она разговор, - я очень давно одна, настолько давно, что и не знаю, а было ли что у меня вообще.

Хотя глупости говорю, - раз дочка есть, значит было. Кроме мужа у меня никого не было, да и с ним было как-то не так. Может потому, что молодая была, всего 17 лет. Вобщем, не знаю. Но, все эти годы, и, чем дальше, тем больше, во мне крепло огромное желание, я и читала, и представляла, как это бывает, но все равно я и не представляла и маленькой дольки того, как у нас с тобой было, и что я испытала. Теперь и умереть не страшно.

- Что ты говоришь, милая моя? Да жизнь только начинается!

- Подожди, Ванечка, не перебивай. Я хочу тебе все сказать. У тебя семья. И как бы я тебя не любила, никогда не стану на дороге у твоей жены, наоборот, буду Бога молить, что-бы у вас все было хорошо, чтобы вы счастливы были, а я уже такая счастливая, что мне нече-го желать.

Хотя нет. Вру. Если Господь простит меня, позволит быть самой счастливой, на Зем-ле, то он оставит мне частичку тебя. Ты, наверное, понимаешь, о чем я говорю. Да, да, Ва-нечка, я хочу от тебя ребенка, сыночка. И пусть тебя это не тревожит. Даже не думай об этом. Думаешь, мне будет тяжело? Нет! У меня появится смысл жизни.

- А Оля что, не смысл?

- Почему же, тоже смысл. Она умница, она добрая, но она девочка и через десять, двенадцать лет какой-нибудь офицерик щелкнет каблуками и увезет ее на край земли. А я буду за нее рада. Своя семья, свои дети…

Сын – это совсем другое… Он вырастет, будет высокий и сильный, как ты, и всегда защитит меня, не даст в обиду. Потом женится, внучата пойдут и все будут здесь, возле меня, а что еще женщине надо?

А тебе скажу так: как уедешь, забудь про меня, думай о семье, о сыне. Ну, а, если вдруг, на старости лет останешься один, то знай, я тебя жду, приезжай. И еще, последнее: подари мне еще одну ночь, или две.

Высказав все это, она встала и улыбнулась. И опять поток любви и доброты, как ду-новение теплого ветра коснулись Ивана.

После завтрака вышли во двор. Полуденное солнце сияло, отражаясь на чистейшем снегу миллионами маленьких бриллиантиков. Пока Катя управлялась с живностью, открыл капот машины, проверил уровень масла, затем, повернув голову, заметил, что одна часть во-рот, видно подгнивши, наклонилась, и грозит завалиться во двор, потянув за собой забор. Поковырялся в сарае, нашел металлический уголок. Взял крепкую жердину, уперся и выров-нял ворота вместе с забором. Затем достал из-под седушки кувалдочку, забил до половины уголок в землю (она под толстым снегом оказалась не сильно замерзшей).

Подошли Татьяна Михайловна с Олечкой. Поздоровались.

- Сразу видно, что мужик в доме появился. А мы пробовали выровнять, да не осилили.

-Бабушка, ты глянь, теперь и калитка не цепляет, здорово!

Ивану стало немного неловко, он понес кувалдочку в машину и там завозился, укла-дывая инструмент. Вышла из база Катя румяная, веселая. Иван, стоя за дверцей машины, че-рез стекло, видел ее, и не верилось, что этой ночью целовал эти глаза, эти губы, эту шею, эту грудь. И такое сильное желание поднялось в нем, что ему казалось, что если он сейчас же не обнимет Катеньку, если не будет раздевать ее своими большими горячими руками, то он ум-рет. И, как ни странно, но бабушка с внучкой вдруг засуетились и, попрощавшись, ушли.

- Ваня, ты где? Заходи в дом, а то замерзнешь.

Катя на пороге пообметала веником снег с валенок.

Ваня вихрем взлетел на крыльцо, одной рукой прижав Катю к себе, другой открывал двери. Пока донес ее до кровати, умудрился снять с себя куртку, ботинки и с нее валенки и полушубок.

- Ну ты сумасшедший,- с каким-то глубоким дыханием прошептала Катя. Но, видно, эта страсть уже давно кипела и в ней, потому, что, когда она снимала через голову с себя платье, затрещали швы. Они не заметили, как оказались на полу возле кровати, потом пере-вернули стул, и, когда все закончилось, они лежали в противоположном углу комнаты. Они отдыхали…

Чуть позже, Катюша взялась хозяйничать: она нажарила целый противень свиных ребрышек с луком и грибами. Достала квашеную капусту с грибами и бутылочку "белень-кой".

Этой ночью уснули в час. А дальше, как и вчера, ночь без сновидений, как один миг.

Проснувшись, Иван почувствовал, что лежит не один. Осторожно приоткрыв глаза, он увидел, что Катя лежит на спине и невидящим взором смотрит в потолок, и капелька за ка-пелькой, по проторенной дорожке, от края глаза и до розового ушка, стекают слезы.

Вновь закрыл глаза, зачмокал губами, закряхтел и зашевелился, будто бы просыпаясь. И тут же почувствовал на лице сначала дыхание и запах Катиных волос, затем горячий и в то же время нежный поцелуй. Открыв глаза, увидел, что Катя, склонившись над ним, улыбает-ся, и только одно слезинка предательски поблескивает на шее.

- Ванечка, ты же завтра поедешь, да?

- Наверное,- сказал он нетвердо. И, не потому, что хотел ехать сегодня, а наоборот, надеялся отложить отъезд хотя бы на послезавтра.

Но Катин взгляд неожиданно стал суровым.

-Тебе надо ехать завтра. Иначе… иначе я не знаю…

- А, если я уеду, а потом вернусь к тебе?

- Нет, нет, Ванечка, это невозможно - у тебя жена, сын - они то причем?

Разве ж сможешь ты его сиротой оставить? И я не смогу так. На чужой беде счастья не построишь.

И, что же, мы не увидимся никогда больше?

-Почему же, вполне возможно. Жизнь долгая и непредсказуемая и, конечно, не дай бог никакого несчастья, но я тебе уже говорила - если вдруг останешься один, тогда приез-жай, я тебя буду ждать хоть двадцать лет, хоть сорок.

- Да не бывает так Катюша, милая! Ты же совсем молодая, красивая. Если встретишь хорошего человека, что ты не пойдешь за него?

- Ничего-то ты, Ванечка, не понял. То, что творится сейчас со мной, да я вижу и с то-бой тоже, бывает раз в жизни и только с одним человеком. Да и далеко не каждому на этой Земле перепадает такое счастье. И я буду всю жизнь хранить это, и мне всегда будет тепло даже от воспоминаний. А ты говоришь другой.

Иван понимал, что она права. Взять хотя бы его самого. Разве он не считал, что любит Любашу? Конечно же, считал. Но там все по- другому. Там спокойно, приятно, но не более. Это, как вкусно поесть, сладко поспать. А все вокруг друзья и знакомые жили так же и про них говорили: «Хорошо живут, любят друг друга». И, если ТО любовь, то что ЭТО? То ли под влиянием ее слов, то ли сам стал прозревать, в душе родилась и стала прорастать крепко теплая тихая радость. Как будто он открыл сокровенную тайну мира или прикоснулся к по-знанию смысла бытия.

И еще он понял одно: чем больше будет находиться с Катей рядом, тем труднее будет оторваться. Но, даже, когда и уедет, разве кто-то или что-то в состоянии будет вырвать из его души, из его сердца образ и воспоминания о ней? А ведь они и вправду душу будут греть.

- Что ж, завтра, так завтра,- сказал он.

Катя вздрогнула. Все это время она лежала у него на груди, опершись подбородкам на маленький кулачок, и одним пальчиком другой руки гладила его по щеке, по бровям, по под-бородку и молчала, видя, что он о чем - то думает. Но, стоило ему прервать размышления, Катюша потихоньку нагнулась и нежно прикоснулась губами к его губам, прикрыв глаза... И опять свет померк, и опять небо в кожечку.

Утром Иван проснулся рано. За замерзшими окнами было еще темно. Взглянул на ти-кающий будильник - шесть часов. Рядом тихонько посапывала Катя, положив голову ему на плечо и, которое давно уже онемело, но он не посмел тревожить сон и не шевелился.

Итак, сегодня надо уезжать - чем дальше, тем будет труднее, что и как будет потом - непонятно. В голове была каша.

Утром попозже пришла Татьяна Михайловна с Олей. И, видно зная, что Ваня сегодня уезжает, принесла пирожочков в дорогу, курочку вареную и сальца с прожилочками мяса. Когда прощались, обняла Ивана и тихонечко на ухо сказала: «Спасибо, Ваня, дочка как зано-во народилась, так и светится!» Ему стало жарко. За что спасибо?! Неужто, бывает такая женская солидарность или за то, что, если Катя родит, за будущие трудности и проблемы?

Катя же вела себя очень сдержанно, хотя лихорадочный блеск глаз все выдавал. И пе-ред тем, как машина тронулась с места, пока еще была открыта дверца, сказала: «Хоть два-дцать лет, хоть сорок…»

***

Все три дня пути Ивана терзали сомнения. Казалось, что надо поступить так, то эдак. Ведь Любаша… Что она ему плохого сделала? А Сашка? Как можно самому оторвать от себя свою кровинушку? С кем он на рыбалку пойдет?

Когда уже подъезжал к дому решил так: приеду, и, ну не с порога, конечно, а выберу момент через день, два и все Любаше расскажу. А там, «куда кривая вывезет». Может, она после этого сама не захочет с ним жить, но врать и изворачиваться он не намерен.

***

Любаша от счастья была сама не своя. Бегала из комнаты в комнату, хватала то одно, то другое. Ведь ни письма, ни телеграммы. Сашка, так тот из рук подаренный велосипед не выпускал. Ведь это был не просто там какой- то для малявок, а настоящий «Орленок», сияющий голубой краской и никелем!

А то, что Ваня какой-то подавленный и не очень веселый, жена списывала на уста-лость, да и шутка ли, через всю страну, с севера на юг…подумать только! На работе, видно, тоже порядок премию выписали, зарплату дали, да еще три дня отдохнуть разрешили! Так, негласно, по- свойски.

Сначала Иван подумал: «Лучше бы опять в командировку, а то три дня перед взором жены…ведь все равно поймет.… Но подумал: «И хорошо,- все равно надо эту ситуацию «разруливать» как-то».

Вечером, когда соседи и кумовья разошлись, Любаша навела порядок, перемыв посу-ду, прилегла с ним рядом и тихим виноватым голосом сказала: «Ванечка, ты меня прости, но мне опять нельзя, там все плохо, врач говорит, что операцию надо делать. Вот я тебя и жда-ла, чтобы было, кому с Сашей посидеть, пока поправлюсь».

Иван чувствовал в это мгновения себя подлецом и негодяем!

- Да, да, не беспокойся. Я хоть высплюсь, а то устал очень.

На следующий день взял у кума «Москвича», отвез Любашу в больницу. Врач, а по-сле и медсестра поругали, что все так запустили, однако, в больницу положили, при этом дав список необходимых лекарств. И пошли невеселые дни: обследование, подготовка к опера-ции. Время шло, а Любашу не выписывали. Вот уже три месяца прошло. Ваня замаялся. На работе всё понимали, сочувствовали, рабочие путевки давали по месту, чтобы дома быть. Спасибо, кума заскакивала: то постирает, то приберет, то кушать приготовит.

Потом была вторая операция, потом и третья, когда врачи удалили все, что можно женщине удалить. Все надежды на будущих детей рухнули. И, хотя Иван об этом уже и не думал, Любаша все восприняла как трагедию, зная о мечтах Ивана еще об одном ребенке. И напрасно Иван, сидя у ее кровати, пытался ее успокоить. Отвернув лицо к стене, она даже не плакала, - просто текли слезы.

Но, как говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Внезапно заболел Санька - где-то сильно застудился, а в результате - двухсторонняя пневмония. Температура сорок. Уз-нав об этом, Любаша встрепенулась, вскочила и решительная и твердая направилась в отде-ление к сыну (благо, детская и взрослая больницы находились в соседних зданиях). Разве может кто-либо измерить силу материнской любви и желания спасти свое наследие! Три дня Санька бредил. И все три дни Ольга от него не отходила. То простынку поменяет, то губы мокрой ваткой протрет.… Когда кризис миновал, она так радовалась, что как будто забыла о своих несчастьях. Вобщем, выписывали их вместе.

Дома было и чисто и наготовлено - кума постаралась и даже в зал на стол поставила вазу с цветами.

Иван решил твердо: сейчас никаких покаяний. И, хоть не был набожным, сходил в церковь поставил свечку во здравие Любы, и как умел, просил Господа дать ей сил и здоро-вья. Потом, сам от себя не ожидая, стал на колени и поклялся, пока жена жива, то он ее не оставит. Все вышло, как говорила Катя. Да она, наверное, все и знала.

***

Шли годы… Монотонные, похожие один на другой. Любаша, хоть и поправилась, но здоровье было слабенькое - то одно, то другое… Видимо, сказывались переживания, - ведь ей, как и каждой женщине хотелось быть здоровой, полноценной женой.

Сын радовал,- учился вполне прилично - «четыре» да «пять», увлекался спортом, бла-го и силу и рост имел немалые - весь в отца. Собирался по окончании школы поступать в во-енное училище. Родителя выбор одобряли. И образование получит, и дисциплина там, да и кем же ему при такой стати быть, как ни офицером- десантником?

Иван работал. Командировки занимали большую часть его жизни. Однажды, в составе колонны Иван был отправлен в Горьковскую область на заготовку картофеля и, чтобы ма-шины не шли пустые, по системе потребсоюза, их загрузили арбузами, а обратно повезут картошку. И вот, когда до места, куда их командировали, осталось совсем немного, Иван понял, что скоро они будут проезжать по той трассе, где когда-то он познакомился с Катей. Сердце забилось, когда он все вспомнил, как будто это было вчера. Тот огонь, который он год за годом гасил в себе, стараясь вообще не вспоминать, оказывается, не просто жив, а от мысли, что Катя где-то рядом, вспыхнул с новой силой. На остановке Ваня уточнил у стар-шего маршрут и место ночевки и отпросился на часок - сказал, что хочет заехать к однопол-чанину, а затем прибудет к месту ночевки.

Так как авторитет Ивана был незыблем, а слово верное, старший его отпустил.

Вот и поворот «Михеевка- 8км». И, хотя, тогда была зима, а сейчас осень, тогда ночь, а сейчас день, Ивану показалось, что он здесь знает каждую ямку.

Вот и деревня, изба,… правда стала совсем кривобокая. А вон и дом у леса. Сердце не билось - бухкало в груди. Загнав под деревья машину, Иван краем леса стал подходить к до-му. Что тот жилой, не было сомнений - вон и занавески на окнах, и белье сушится...

- Ваня, ты где?

На крыльце стояла Катя. И, хоть она немножко изменилась, слегка располнела, была все так же хороша, и полнота ей даже шла. Присев за кустом смородины, он увидел, как она, приложив руку козырьком, прикрываясь от солнца, смотрит вперед. Ему даже показалось, что в его сторону. «Неужели, заметила? Или, может, на машину смотрит. Хотя, машину от-сюда не должно быть видно».

- Ваня, оставь в покое собаку, ты ее совсем загонял.

И вдруг, Иван увидел, как от сарая вприпрыжку бежит белобрысый мальчуган лет восьми, подскочил к колодцу, сунул голову в ведро и, через несколько секунд, вынул ее от-туда, весело отфыркался.

- Эх, Иван Иваныч, Иван Иваныч, горит все на тебе, и рубашку зацепил - порвал, и штаны где-то измазал. Немножко постояла, а затем опять посмотрела в его сторону.

- Минут через пять заходи в дом - кушать будем.

"Что же это получается?"- думал Иван, бредя обратно к машине, Иван да еще Иваныч, - значит мой… И по годам вроде подходит. Что делать? Может зайти? А что он скажет маль-чишке: «Здравствуй, я твой папа! Давай пока я поехал»? Да и насчет Кати… Твердо помня о своей клятве, он прошептал: «Нет, теперь я не сломаюсь!»

Как он развернулся, как приехал к месту ночевки, где все мужики ужинали, Иван не помнил. Очнулся, когда старший спросил:

- Ваня, у тебя все в порядке, не случилось ли чего?

- Да нет, все нормально, устал просто, стареем…

Отшутился и долго потом ворочался в спалке своего КАМаза, и мысли о том, что он видел Катю, и что у него сынишка есть, не давали заснуть. И еще он понял - он любит Катю так же, как и много лет назад, и вопрос «Что делать?» повис дамокловым мечем.

***

Время неумолимо уходит как песок сквозь пальцы. Вместе с ним проходят многие ра-дости и горести, вновь приходят и вновь уходят. Вот только со временем радостей стано-виться все меньше, да и какие-то мелкие они, а огорчения наоборот, все чаще и глобальней. Хотя бывают и исключения.

Одним из таких исключений стал день, когда Саша, высокий и стройный, сверкая зо-лотом новеньких лейтенантских погон, получил диплом с отличием, окончив Рязанское высшее военное училище воздушно-десантных войск.

Ваня с Любашей стояли напротив стройных рядов курсантов- выпускников в госте-вом ряду и им казалось, что их сын самый статный и красивый, что все девушки (а их было здесь немало), смотрят только на него и улыбаются, и машут руками только ему. Но, к вели-кому разочарованию, после торжественной части, когда друзья и родственники бросились поздравлять новоиспеченных офицеров, Санька подошел к родителям один. После объятий и крепких рукопожатий, после материнских слез радости, Иван спросил:

- И куда же тебя направляют? В Союзе будешь или за границу куда, хотя сейчас везде неспокойно - то Карабах, то Абхазия.… С этой перестройкой, будь она неладна! Хорошо, хоть из Афганистана ушли.

Саша стал серьезным и ответил:

-Меня здесь оставляют, в училище преподавать. Я рапорт написал, что хочу в войска, на что мне ответили: «Ты - человек военный, должен выполнять приказы, а нам виднее, где от тебя больше пользы будет.

У Любаши от сердца отлегло. Они ведь часто по вечерам с мужем обсуждали, куда сын попадет после окончания. Везде чувствовались брожения: то Баку, то Литва, а уж кого в первую очередь посылают в горячие места, так это десантников.

- А жить где будешь?

- Пока холостой, офицерское общежитие здесь, на территории училища, - да вот оно стоит! А когда женюсь, то квартиру дадут.

- Так чего еще тебе надо?- вмешалась Люба,- или по гарнизонам скитаться, а дети пойдут… Ты думал, каково твоей жене будет? Постоянные переезды, ничего своего, все ка-зенное, или жить в хорошем городе, в чистоте и комфорте, да и с работой здесь жене будет полегче - по любой специальности найти можно будет.

- Мама, я десантник, я, может, лучший на курсе - у меня по всем дисциплинам одни пятерки! Да и холостой я пока.

- Вот и будешь воспитывать лучших десантников, начальству действительно виднее.

- А что до женитьбы, сынок, - вмешалась Люба, так и глазом не успеешь моргнуть… да вон, посмотри, как на тебя девушка смотрит, и какая девушка!

- Иван автоматически повернул голову в ту сторону, куда махнула головой Люба, и увидел, что недалеко стоит группа офицеров, курсантов и несколько девушек. Все были очень веселы и дружно смеялись. Одна девушка стояла чуть поодаль и смотрела в их сторо-ну.

Ивана бросило в жар! Это же... это же Катя! Стоп! Какая Катя? Это Оля, да, да, та са-мая Оля, Катина дочь. Ошибки быть не может,- еще тогда его поразило сходство всех трех женщин. А сейчас он увидел перед собой копию Катюши. Хотя нет, не совсем. Эта девушка повыше и потоньше, да и лет ей где-то девятнадцать, от силы двадцать.

- Ваня, что с тобой?- как сквозь вату услышал Иван голос жены.

- Да так, не знаю, переволновался, наверное,- ответил он, собираясь с собой, - чай не каждый день сыновья погоны получают, - добавил уже бодрее. Саша вдруг засуетился.

- Да, папа, мама, вы, наверное, идите в гостиницу, отдохните, а вечером у нас будет бал, прошу не опаздывать!- и пошел к группе молодых людей.

Шли на выход из училища молча. И вдруг Любаша спросила:

- Кто эта девушка? Ведь она не на Сашу смотрела, а на тебя! Да и ты заполыхал весь.

На счастье Ивана, жена не была ревнивой, да и он поводов не давал.

- Что ты, окстись мать, какая девушка в чужом городе, да еще совсем девчонка?!

- Ну что ж, не хочешь, не говори.

В гостинице Люба выпила лекарства и легла, прикрывшись одеялом. Видно было, что у нее что-то болит. Это было обыденным явлением с ее здоровьем. А тут дорога, волнения. К вечеру ей стало лучше и, вызвав такси, они поехали на бал.

Играла музыка, искрилось в бокалах шампанское, золото погон, блеск начищенной обуви и, вдруг, среди круговерти вальса, они увидели сына, который плавно кружился… да, да… конечно, с Олей! Когда танцующие «проплывали» буквально перед ними, Иван увидел, как, откинув голову назад, снизу вверх, Оля смотрела в глаза Саши тем же, передающимся из поколения в поколение взглядом. «Пропал сын!»,- подумал Иван,- «И что же теперь будет?».

- Разрешите представить,- перед родителями стоял их сын, поддерживая под руку спутницу.

- Оля,- подернулись румянцем ее щеки и, как когда-то ее бабушка, протянула руку.

- Дядя Ваня, а это жена моя, Любаша, а сам подумал, что даже ручка такая же ма-ленькая и запястье по- детски, как ниточкой, перевязано, а сам спросил:

- Давно вы знакомы?

- Нет, что Вы! Я здесь случайно - моя подруга однокурсница встречается с парнем из училища, скоро свадьба у них. Вот она меня и упросила прийти - одной как-то неловко.

- А где Вы учитесь?- неожиданно спросила Люба.

- На медицинском, на четвертом курсе. Через два года будем терапевтами, будем лю-дей лечить, и заулыбалась.

«Те же ровненькие и белоснежные, как жемчуг», - мелькнуло у Ивана.

- Мы можем по-другому поступить,- сказал Саша.- У вас же есть военная кафедра?- обратился к Оле.

- Разумеется.

- Вот, по окончании, оденем Вам погоны - будете военврачом. Военные тоже люди, их тоже лечить надо.

-Там видно будет, пока надо учиться, учиться и учиться, как вождь говорил,- засмея-лась Оля.

Вновь заиграла музыка.

- Так мы пойдем, потанцуем?

- Конечно, конечно, - Любаша протянула руку и, слегка коснулась Олиной руки, - идите, ваше дело молодое.

И, когда те, взявшись за руки, пошли в круг, тихонечко, несколько раз перекрестила их.

- Конечно, - едва слышно ответил Иван.

Вскоре молодые подскочили, а с ними еще один лейтенантик:

- Щелкнемся на память? И усевшись на подлокотники кресел по обе стороны, сделали несколько снимков.

- А тебе есть кому фотографию послать?- вдруг спросила Люба.

- Есть, конечно, и маме, и бабушке.

- А как маму зовут?

- Маму?- Оля запнулась… и, как-то быстро глянув на Ивана, уже твердо сказала: - Ка-тя.

Улыбнувшись краешками губ, Люба сказала: «Ну, что ж, будешь писать, передавай привет от нас. А теперь веселитесь, а мы пойдем отдыхать и собираться в дорогу.

- Ты же помнишь, Саша, завтра вечером поезд?

***

Назад возвращались втроем – Саше дали месяц отпуска, после чего он должен будет явиться в училище к месту, теперь уже постоянной, службы.

Ваня пошутил:

- Так что, сынок может еще в войска попросишься?

Сын все понял и честно сказал:

- Да нет, пока Оля не закончит, никуда дергаться не буду.

- Вот и правильно, сынок,- поддержала мама.

Когда ехали поездом домой, на каком-то полустанке Саша убежал куда-то, да чуть не опоздал. Звонить бегал - догадались родители и заулыбались.

Но, видно так уже жизнь устроена, что хорошее не может обойтись без ложки дегтя. В конце пути Любаше стало плохо, еле до своей станции дотянули. По прибытию, их уже ждала «скорая». И, только тогда, когда Любашу определили в палату, мужики поехали до-мой.

Утром, заскочив к матери, Сашка отправился встать на учет в военкомат. Назад при-шел повеселевший: «Здесь, оказывается, служит наш парень, старше нас на два года учился, мой настоящий соперник на татами, он уже успел в Афгане побывать. Его там крепко заце-пило. В десант нельзя - вот он в военкомате и служит, сильно хромает. Ну да дело не в этом,- пообещал помочь с телефоном. Раз я – офицер, то мне положено, да я еще в рапорте написал, что мать болеет, часто «скорую» вызываем. Так что, если все сложится нормально, то на днях проведут.

«Все с вами ясно,- подумал Иван,- ни дня без Оли не может, и не ошибся. После того, как через три дня поставили новый красный симпатичный телефонный аппарат, Саня каж-дый день закрывался в своей комнате и не меньше, чем по полчаса то бубнил, то смеялся…

Любашу к тому времени выписали, объяснив ее состояние слабым здоровьем, устало-стью от дороги, волнением и пр. Вот только смотрел зав. отделением на Ивана как-то черес-чур пристально и долго. «Надо будет потом зайти поговорить, вот Санька уедет…»

А Санька себе места не находил и, за три дня до конца отпуска, Иван не выдержал.

Да езжай уже, не томись, там догуляешь, как раз адаптируешься. Повторять дважды не пришлось. Уже завтра утром собранный, с билетом в руках, зашел попрощаться к матери. Она долго держала его руку в своих руках, смотрела на сына, а потом сказала:

- Береги себя, сынок, отца береги, а пуще всего, береги Оленьку - она необычная де-вушка, она не предаст, уж я-то знаю.

Говорила, как прощалась.

- Ладно, мать, нечего тут сырость разводить, - нарочито грубовато сказал Иван. Давай, пошли, сынок, на мотоцикле подкину до вокзала.

Молодость всегда эгоистична. Так уж мир устроен…

Уже через десять минут Саша, улыбаясь и подставляя лицо ветру, сидел в коляске тя-желого мотоцикла. Отец видел, что тот готов выскочить и еще бежать быстрее и быстрее по-езда, птицей лететь готов навстречу той, о которой месяц назад еще ничего и не знал и не подозревал, что с ним может произойти что-то подобное. Иван все это понимал и нисколько не осуждал.

После обеда зашел к врачу. Тот был суров и краток:

- Вы, мужчина, мужайтесь и крепитесь. Мы бессильны: месяц, два…

***

Когда Любаше стало совсем плохо, когда сестра дважды в день приходила делать обезболивающий укол, она позвала мужа:

- Пока у меня есть сила, я хочу с тобой поговорить.

- Ну что ты говоришь глупости,- возмутился он,- ты еще поправишься, мы еще на Сашкиной свадьбе попляшем!

Говорил, а сам слышал, как фальшиво звучит его голос.

- Не надо, Ванечка,- Люба устало закрыла глаза,- не надо, я хочу тебе «спасибо» ска-зать.

- За что, милая моя?

- За все. За то, что ты всегда был с нами, что не предал нас, что не только не ударил, но и не разу не накричал на меня за всю жизнь, за то, что устоял тогда…

- Откуда ты знаешь? Я же никому…

- Ты, Ваня, иногда во сне разговариваешь, а уж как ты Катю звал, так тут много ума не надо. Да и так я видела, что с тобой творится. И еще скажи, Оля ее дочь?

- Да.

- Она сильно на мать похожа?

- Очень.

- Ну да, конечно, потому ты ее так сразу и узнал, хоть много лет прошло. Ну, что ж, это даже хорошо - все их любить будут.

- Кого их?

- Как кого? Детей наших и внуков наших. А внуки будут замечательные. Жалко, не увижу…

Иван больше не в силах сдерживать рыдания, взял руку жены, поднес к губам, да так и сидел, закрывая себе рот, и не замечал, что слезы текут прямо на руку.

- И еще,- продолжила Любаша,- пообещай мне, а ты слово держишь, я знаю, не тяни с отъездом. Как полгода пройдет, так и уезжай.

И, видя, что Иван хочет что-то возразить, сильно прижала свою руку к его губам.

- Мне так лучше будет, спокойнее.

***

Любашу хоронили в начале октября. Казалось, что сама природа хочет попрощаться с ней всем своим буйством красок и обилием плодов. Ведь что такое начало октября на Юге! Бархатный сезон. Это, когда и у деревьев ветки ломаются под тяжестью фруктов, когда ви-ноград, напитавшийся соком и солнцем, огромными кистями висит на лозе. Листья в лесу встречают осень различными оттенками красок, от бледно- желтого до темно-красного. Цве-тов в палисадниках вообще не счесть.

Ночью прошел небольшой дождик, и теперь каждая капелька сверкала на солнце. Ра-дуясь этой щедрости, природы, птицы заливались на разные голоса.

Когда, после отпевания, гроб с Любашей вынесли на улицу, отец Федор сказал: «Светлый, видно, был человек. Вот Господь и провожает ее по - светлому!».

После поминок, когда все было убрано, и перемыто, когда все разошлись по домам, Иван сидел один за пустым столом, тупо уставившись в окно и, хотя уже стемнело, свет не зажигал. Вот и все. Как дальше жить?! «А никак,- устало подумал он, - будет новый день, будут и новые задачи. Вон надо подобрать памятник. Да фотографию на камне заказать». «А где же молодые?», - вдруг вспомнил он.

Санька с Олей, приехавшие на похороны, после уборки отпросились погулять. Видно, дали ему возможность побыть одному. Очень правильно. Самое сейчас время сидеть и ни о чем не думать, а еще лучше прилечь. Полежав минут десять, Иван не заметил, как уснул. Может быть, нервная система устала за последние дни, но проснулся он на том же боку, что и лег. И, когда глянул на часы, совсем удивился: скоро десять. Это что же, он проспал двена-дцать часов кряду?

Из-за прикрытой двери на кухню слышались приглушенные голоса и сдавленный смех. «Ну и правильно,- подумал он,- слезами горю не поможешь, Да и какие им слезы, если ходят друг за другом, как хвостики: она в огород, а он - следом, он в подвал спустился - ей тоже туда надо!»

На следующий день, проводив молодых на вокзал, занялся домашними делами - пять дней, предоставленных на похороны, заканчивались завтра.

Для начала, распродал, а что и так отдал, кур и уток, козу с козлятами (кто теперь бу-дет за ними смотреть, если он все время на работе). Вот работа и спасала больше всего! От-влекала от печальных мыслей. Так в работе и заботах время и шло.

Помянули сначала на девять, потом на сорок дней. Дети (а он их так звал, потому, что не представлял их раздельно) приехать не смогли - позвонили только.

Иван, особенно раньше, когда Саша с Олей только познакомились, все хотел погово-рить с ней. Спросить, помнит ли она его, хотя и так видел, что помнит, но так как девушка была очень выдержанной и никаким видом не показывала, что они знакомы, между ними установился негласный договор. И до сих пор Иван не знал, знает ли Санька об их тайне или нет.

В последнее время Иван стал ловить на себе какой-то особенный взгляд знакомых (и не очень) женщин и не только на работе, но и на улице.

Эта загадка и загадкой-то не была - сколько разведенных, одиноких вдов, да и вооб-ще, не бывших замужем, женщин живут вокруг! Ведь каждой из них хочется счастья, хочет-ся семьи! А уж о нем никто не мог сказать ничего дурного! Если и выпивал, то знал меру; дом - полная чаша, да и было ему всего сорок три, - подтянутый, стройный. Вот только виски посеребрились.

Окончательно сбил его с толку один случай. Уже после поминок на полгода, соседка Валя, молодая женщина двадцати пяти лет, подошла к нему и, серьезно глядя ему прямо в глаза, спросила:

-Дядь Вань! Может Вам помочь чего? Убрать там, или приготовить? Так я с удоволь-ствием!

- Да что ты, Валюша, все у меня хорошо - как-то наловчился.

Она подумала немножко и говорит:

- А давайте с Вами в кино сходим, - и покраснела.

- Что ты, милая, да мой Сашка всего на три года тебя моложе! У тебя еще все впере-ди! Еще столько женихов будет!

Иван даже растерялся.

-А мне других не нужно, - я Вас еще девчонкой любила… глаза ее наполнились сле-зами и она, резко повернувшись, убежала.

Иван, ошарашенный такой новостью, долго не мог прийти в себя и за целый вечер на-пряженных раздумий решил: «Что ж, от судьбы, как видно, не уйдешь!»

О том, что он когда-нибудь все равно поедет к Катюше, он уже думал, но хотел сде-лать это позже, чтобы хоть год прошел со дня похорон. И еще у него в голове все время зву-чали слова Любаши: «Как полгода пройдет, так и езжай. Я так хочу, мне спокойней будет».

***

Наступил май – самый любимый месяц в году. От запах черемухи кружилась голова. Вот в такой тихий чудесный вечер подходит Иван к деревне со знакомым названием Михе-евка…

И, хотя первого дома уже не стало (видно на дрова разобрали или на баню), видно было, что деревня не умерла, а, даже, наоборот – в некоторых местах были видны свежие срубы, да и в старых было видно, что люди здесь живут: белье на веревке, дети бегают, шу-мят. Особенно ему понравилось второе – раз есть дети, значит, есть и молодежь.

Подходя к дому Кати, Иван увидел, как со скамейки возле забора вдруг вскочила женщина и во весь дух кинулась к нему. Конечно же, - это была Катерина! Не останавлива-ясь, она с разбегу буквально прыгнула ему на шею, начала целовать, куда ни попадя, обни-мать да все приговаривала: «Я знало, я знала, я и на скамейке-то и сроду не сижу, а тут два дня не встаю. Все глаза проглядела! Ну, пойдем, пойдем. Дождалась таки».

Вошли в дом. Там мало что изменилось. Только вот телевизор новый большой поя-вился да кровать деревянная широкая. И так, кое-что по мелочам…

Катя, увидев, что Иван крутит головой, остановилась посреди комнаты, такая моло-дая, красивая и желанная… Лукаво глядя в глаза Ивану, она вдруг спросила: «Кого ты ищешь, не сына ли?» И, видя, как он вспыхнул, добавила: «Да ладно, ладно, знаю я, что ты приезжал».

- Откуда? Ведь я никому не рассказывал!

- Тоже мне, конспиратор! Надо же, у деревни машину спрятал!

Катя засмеялась.

- Да мало ли машин!

- И все с арбузами?! Я сразу поняла, что ты где-то прячешься. Потом решила: раз не может зайти, значит, ему нельзя.

- Поэтому и сына «Иван Иванович» позвала? Чтобы я понял, что это мой сын?

- Да ты и так бы понял, если бы поближе рассмотрел.

- А где сейчас он?- встрепенулся Иван.

- Да в школе, в спортзале: и волейбол, и баскетбол… да скоро будет.

Потом прикинула взглядом:

-Да он почти с тебя будет.

- А сколько лет ему?

Катя замялась:

- Посчитать трудно? Вот отними девять месяцев и узнаешь!

В это время в коридоре послышался топот и в комнату вошел долговязый, немножко нескладный, но плечистый и крепкий парень.

- Мама, кушать хочу, умираю,- весело заявил он.

Увидев Ивана, он подошел поближе и какое-то время молча рассматривал его.

- Вы - мой отец?!- не спросил, а утвердительно сказал младший Иван.

- Да.

- Мама Вас очень ждала.

- Ванька, что ты говоришь? Тебе-то откуда знать?

- Знаю, мама, знаю,- не маленький уже!

- А к нам как, надолго или навсегда?

- А ты ба как хотел?

Ванюша ответил не сразу.

- Да лучше, если насовсем. Маме, да и мне, наверное, лучше будет, с отцом если.

Он протянул Ивану руку. Все было сказано серьезно, понятно, по-мужски. Иван не удержался: обнял сына и почувствовал, что под одеждой сильное мужское тело. Тот не со-противлялся, но, опустив глаза, как-то хрипловато сказал: «Мам, нагреешь- позовешь!»- и выскочил на улицу.

«Баню затопи, Ванюша!» - вслед ему крикнула Катя.

- Спасибо тебе за сына, что он не озлоблен против меня, что мужчиной вырос!- про-шептал Иван, обнимая любимую.

- Тебе спасибо.

- В детстве он спрашивал обо мне?

- Конечно!

- И что ты говорила?

-Рассказала что было. Рассказала, что ты хороший человек, и что сейчас не можешь быть с нами, но, если у тебя появится возможность, то ты приедешь.

- Да, а Татьяна Михайловна как?

- Ты не поверишь - она замуж вышла!

- Замуж?

- Да тут по деревням ездили какие-то люди, этнографы, что ли. Всякие обряды, песни, сказки древние собирали. А мама моя большое множество их знает. И вот ихний руководи-тель, профессор, кстати, все просил ее спеть. Пели, пели, вот и спелись. Через полгода прие-хал один, но назад, сказал, один не поеду, хоть режь. Еле мы с Ванюшкой ее уговорили. Те-перь в Питере живет, все у нее хорошо.

- А профессор старый?

- Да куда там! На четыре года мамы моложе! А так он вдовец, дети взрослые. Веселый такой, все маму разыгрывал. Я так за нее рада! И Ванька тоже.

Ивану хотелось спросить про Олю, но как? Знает ли Катя о Сашке? И что знает?

И, как всегда, почувствовав его затруднение, она продолжила:

- У Олечки тоже все хорошо. Учится на врача, в этом году на последний курс перехо-дит. Парень у нее есть - прошлым летом познакомились. Она всем со мной делится: и в письмах, и приедет когда. Вот через три дня приедет вместе с женихом, познакомить хочет нас.

А это прошлым летом фотографировались, когда только познакомились - взяла с ко-мода конверт и вытащила несколько фотографий. Иван сидел ни жив, ни мертв.

- Это они вдвоем, а это вы все вместе.

Как сквозь пелену увидел на фотографии себя с Любашей, и дети рядом сидят на под-локотниках кресел.

- Ты и это знаешь? Прости, я….

- За что, Ванечка? Ты все делал правильно.

- Скажи мне, а Оля случайно там оказалась, или она тоже про Саньку знала?

- Нет, конечно! В смысле, не знала.

- Там ее подруга с курсантом…

- Да, я это знаю, и все-таки, как возможно в такой огромной стране… Из разных мест оказаться рядом в одно и то же время!

- Это судьба, мой милый. Это она и нас с тобой свела, и детей наших.

- А ты не в курсе? Саша тоже все знает?

- Знает.

- Как я смогу ему все объяснить, не знаю.

- А не надо ничего объяснять, он знаешь, что Ольге сказал, когда она ему все расска-зала?

- Что же?

- «Я тебе всегда говорил, что у меня замечательный отец! Я горжусь им!»

- Как же так? Он же меня проклинать должен! Отец в командировках шашни на сто-роне крутит!

- Он умный, сынок твой, вернее наш, - поправилась Катя.

***

После баньки и ужина они лежали на широкой кровати, прижавшись друг к другу. Опять ее голова покоилась на его плече. Он был счастлив! Она тоже.

***

Они спят, не видя снов, и ничего не знают.

Не знают, что через полгода дети поженятся, а еще через год у них родится двойня: мальчик и девочка.

Также они не могут знать о том, что большая и могучая страна развалится как карточ-ный домик.

И о том, что, через месяц после рождения детей, в составе сводного батальона, Саша, командовавший взводом, попадет в «мясорубку» на Кавказе, но останется жив. Он вернется с орденом, но постаревшим на несколько лет.

Не знают, что через год у них самих родится девочка, и что, не сговариваясь, они на-зовут ее Любашей.

А еще они не знают самого главного: сорок лет – это не вся жизнь, а только половина ее. И, что любить можно и в двадцать, и сорок, и в шестьдесят.

Так храни их Господь, ибо свое право на счастье и любовь они выстрадали.

© bogoslovskiy / Александр Богословский

Опубликовано 27.12.2015 в 16:02
Прочитано 1578 раз(а)