Байка о Чёрном Байкере

Книга первая.

Байка о Чёрном Байкере.

ПРОЛОГ.

Эта история произошла не так давно... Хотя... Это с какой стороны посмотреть. Для кого – давно, а для кого и вовсе недавно. Кто-то утверждает, что это было «прямо давеча». Для кого-то она была «намедни», для кого-то – «надысь», для кого-то – «лонись»... Есть ещё и такие, кто вообще ничего и не заметил, а кто просто не поверил, так что для них эта история вообще не произошла. Тут уж как кто смотрит.

Было это в небольшом сибирском сельце, которое называлось... Ну, скажем, Рябиновка, к примеру. А что, вполне подходяще для села, где с обычным, ничем не примечательным человеком, могут неожиданно произойти поистине сказочные события.. Так, или иначе, но сельцо действительно называлось Рябиновкой, имело десять тысяч (а может и меньше) душ населения, имело сельпо, где галантерея и бакалея продавались вперемежку с кухонной утварью, лопатами, граблями, и прочими необходимыми в хозяйстве вещами; имело обязательный памятник героям Великой Отечественной войны; ну, школу, конечно, МТМ – машинно-тракторную мастерскую, другие совхозные службы. А главное – имелась церковь Святого Андрея Первозванного, естественно, с попом, дьяконом, клиром и приходом, в силу чего село и называлось селом, ведь издавна так заведено: коли есть церковь, то – село, а нету – так себе, деревня, глушь неасфальтированная!

Если пройти по непролазной грязи (осенью и весной), или пятисантиметровому слою пыли (летом) любой из второстепенных улиц или переулков, то можно попасть на довольно сносную, плотно укатанную колёсами грузовиков и мотоциклов гравийку, которую местные жители не без претензии именовали трассой. Эта самая гравийка широкой дугой охватывала излучину реки, тоже Рябиновки, вдоль которой располагалось сельцо, и служила главной улицей. Когда-то давно – до революции – она и имела простое и непритязательное название Главная (она же – единственная). Потом – после революции – она стала носить имя вождя мирового пролетариата В.И. Ленина, да так до сих пор и носит. А чего? Ну-ка, кто-нибудь, подите поищите по России хоть один населённый пункт, где есть больше ста человек и нет улицы Ленина! Смело можно ставить бочку водки против дырявого валенка, что не найдёте. Одним своим концом «трасса» имени Владимира Ильича выбегала из села, и через поля и покосы устремлялась к темнеющему в десяти километрах ленточному бору – к полуживому после отмены советской власти леспромхозу, носившему когда-то – когда за политическую незрелость отправляли «дозревать» в места более отдалённые, чем Сибирь – имя другого, тоже вождя, и тоже мировой революции, тов. Сталина И.В. Позже, когда Никита Сергеевич Хрущёв (из самых благих побуждений, конечно же) применил к народу свою знаменитую «оттепель», выяснилось, что товарищ Сталин, оказывается, был прав не во всём, и леспромхоз собирались переименовать, да так и не собрались, и остался он безымянным, а называть его стали просто: третье отделение совхоза «Заря» (ранее – «Заря Коммунизма»).

Другой конец улицы проходил через так называемый «центр», где, собственно, и концентрировались все уже упомянутые выше культурные объекты и учреждения, за исключением, разве что, клуба, да библиотеки, которые находились в разных торцах одного здания и располагались на улице Советской, с каковым названием улице также надлежит быть в любом населённом пункте бывшего СССР с населением свыше пятисот голов, так уж повелось.

В центре был сельповский магазин, в котором за засиженным мухами прилавком встречали посетителей вялыми улыбками и широкими зевками продавщицы тётя Рая и тётя Маша. Обычно, встречая очередного посетителя, кто-нибудь из них, или они обе разом притворялись, что вот сейчас они ка-ак чего-нибудь ему продадут! Посетитель же, в свою очередь, притворялся, что вот, он сейчас ка-ак чего-нибудь купит! Но покупки глобального масштаба ни бюджетом клиента, ни ассортиментом магазина обычно не предусматривались, поэтому невинный фарс, игра в «продавца и покупателя», ровным счётом никого не обманывали, и дело обычно завершалось покупкой буханки хлеба, или бутылки водки, или же бутылки «Плодово-ягодной» бормотухи – «плодово-выгодной», как называли её местные поклонники Бахуса – или полуфунта карамелек засахаренных, «Дунькиной радости», или чего-нибудь насущного в таком роде.

В центре была школа, и был памятник, и они находились в неразрывной связи с тех самых пор, как были возведены друг напротив друга. Раньше, когда за соблюдением идеологического самосознания граждан зорко следили соответствующие органы, у памятника, по случаю любого мало-мальски пролетарского праздника можно было видеть ежечасно сменяемый почётный караул, состоящий, как правило, из одного пионера и одной пионерки, – приезжих проверяющих из райкома это восторгало и умиляло, вселяя уверенность в высокой идеологической подготовке Рябиновского сельсовета. Теперь же, когда пионерская организация благополучно скончалась после длительной агонии, никто, разумеется, почётных караулов не ставил, но всё равно, два раза в год, школьники в добровольно-принудительном порядке обязательно приводили территорию памятника в надлежащее состояние, проводя субботники, посвящённые Седьмому ноября и... Родительской субботе. Такой вот идеологический дуализм... Впрочем, это никому не казалось непонятным в стране, где за один век резко сменились целых две идеологии, в стране, где единственной настоящей традицией, проверенной веками, впитавшейся в кровь и плоть, была традиция, формулируемая очень просто: «дают – бери, бьют – отдай, наливают – пей, а не пьёшь – сам дурак!»

Дальше «трасса» свободно вилась меж «защиток» – искусственных насаждений тополей и клёнов, выращенных специально для снегозадержания – и через двенадцать километров вливалась в уже настоящую трассу, федеральную, имеющую собственное обозначение, какую-нибудь М-56 или К-98, бетонированную и покрытую асфальтом, вот она-то и являлась связующей нитью между селом Рябиновкой и остальным обитаемым миром.

В таком вот сельце и жил себе преспокойно паренёк по имени Артём. Родителей он не имел – они умерли, разбились на машине, когда ему было десять лет, и жил с дедом, Константином Игнатьевичем Роговым, травником, пчеловодом, и большим весельчаком. А как и не быть весельчаком, скажите на милость, коли ты пчеловод? И в чулане – который в сенях – завсегда шипит и побулькивает несколько тридцатишестилитровых фляг из пищевого алюминия, переваривая и ферментируя в своих металлических чревах содержимое вполне известного свойства. Кстати, именно благодаря этим самым флягам сверстники Артёма всегда относились к нему с некоторым пиететом, ибо, как известно, молодёжь на селе начинает пить, как только находит доступ к спиртному, для «авторитета», а наибольшим авторитетом среди молодёжи пользуется именно тот, у кого «всегда есть». У Артёма «было всегда», и, возможно, именно поэтому его задирали меньше других, а порой и заступались, поскольку сам он был немного «не от мира сего». Взять хотя бы такую его странность – он был чуть ли не единственным на селе пацаном своего возраста, кто ходил в библиотеку добровольно! Не потому, что заставляют «по программе» в школе, не потому, что в некоторых книгах имелись картинки весьма соблазнительного для молодых людей свойства, а именно потому, что любил читать, вследствие чего его образованность и интеллект качественно и количественно заметно отличались не только от таковых же у его сверстников, но и у более чем половины села старшего поколения, вплоть до собственного деда! Ещё он был непростительно для сельского жителя мечтателен и романтичен. Уже поэтому на нём изначально должен был бы висеть ярлык придурка – юность очень скоропалительна в развешивании ярлыков. Но вот тут здорово выручала дедова медовуха!

Ещё Артём очень любил старую, оглушительно трещащую и воняющую бензиновой гарью вишнёвую дедовскую «Паннонию», отданную в его безраздельное пользование на шестнадцатилетие. Он любовно ухаживал за своей «зажигалкой», как презрительно именовал его мотоцикл кое-кто из завистников, да и ухода она, как любая старая, добротная конструкция, особого не требовала. Ну, там, масла в коробку иногда долить, ну цепь подтянуть, ну подвинтить да затянуть, где развинтилось и ослабло – и всё. Управлял своей «лошадкой» Артём мастерски, и на пересечённой местности запросто обставлял Серёгу Лопату (это не фамилия, а прозвище такое) на его хвалёной «Яве». И доблестные работники ГИБДД, устраивающие иногда облавы с «изъятием транспортных средств», по той же причине никогда не могли поймать Артёма – специфика местности не позволяла, он на «Паннонии» проезжал там, где никогда бы не пробрался известный своей проходимостью милицейский УАЗик. Ну, все, конечно, знали, где его искать – один такой на всё село – а только не пойман – не вор, презумпцию невиновности ещё никто не отменял, во всяком случае, по такому ничтожному поводу. Да, впрочем, за ним особенно никто и не гонялся – никому он не сдался, вроде того знаменитого ковбоя из анекдота, Неуловимого Джо, который и на фиг был никому не нужен, чтобы его ловить.

А ещё Артём был влюблён, страстно, и, кажется, безнадежно. В свою соседку, Нину Губину. Нина была старше его на четыре года, и, как ему казалось, несравненно умнее. Если Артём «глотал» все книги подряд, то Нина, в силу обстоятельств, читала много и систематически, и причина этому была, – дело в том, что Нина была инвалидом. Никто толком не знал, как это с ней случилось, – ходили слухи, что в детстве она упала с качелей, повредила спину; и теперь всё своё время проводила в инвалидной коляске, старенькой и разболтанной.

Она и её отец были приезжими в Рябиновке, никто точно не знал откуда, да никому и интереса не было, а задавать лишние вопросы Никодиму – Нининому отцу, сухощавому, постоянно небритому дядьке с колючим взглядом и нелюдимым характером мало было желающих. Сам же он в беседы не вступал без крайней нужды, знакомств не заводил, нигде не работал, часто надолго пропадал из дома и чем кормил семью, было непонятно, однако деньжата, по приметам, у него водились. Когда он исчезал, Артём ухаживал за Ниной, как мог, кое-чем помогал, ну, и, понятное дело, снабжал её книгами. Ему-то ничего не стоило сгонять на своей «ласточке» до сельской библиотеки, где библиотекарша Наталья Эриховна Штрумпф, тихая культурная старушка из высланных в войну с Поволжья немцев, встречала его чуть ли не с объятиями, -- несчастная пожилая женщина, у которой в месяц и тридцати не насчитывалось посетителей, остро переживала свою… ну, не то, чтобы ненужность, бесполезность, а какую-то ей, видевшей лучшие времена, когда читателей было поболее, непонятную невостребованность. Как все старой закалки люди, она не мыслила себя без служения обществу, и сильно переживала, ставя общее падение читательского интереса себе в вину. Артем был для неё «лучом света в тёмном царстве», и этому лучу она готова была поклоняться почти с языческой истовостью. Она тратила на его заказы все библиотечные фонды, -- все те жалкие денежные крохи, что падали к ней с районного стола, а когда появилась Нина, не в пример вдумчивому, но довольно-таки поверхностному мечтателю Артёму, читающая вещи глубокие, серьёзные, то фондовым деньгам стала добавлять и часть своей нищенской зарплаты, а на рассохшихся от времени библиотечных полках, наряду с приключенческой и фантастической литературой для Артёма, стали появляться Сартр и Камю, Гюго и Мопассан и Флобер, и Ильин, и Солженицын, и таинственный Булгаков, и прямолинейный реалистический Чапыгин, и одухотворённый бесхитростный Лесков, и привычно модный Пелевин, и непривычно модный Борхес, и даже (господи, ну кто их теперь читает?) витиеватый моралист Карамзин и поэтически восторженный Батюшков!

Нина радовалась книгам, словно ребёнок леденцовому петуху на палочке, но этот непосредственный восторг присутствовал лишь до того, как книга открывалась на первой странице: в эти моменты с ней происходила разительная, немного даже пугающая перемена – девушка преображалась, черты её лица обретали нездешнюю строгость, словно на иконах древних мастеров, взгляд твердел, и вместе с тем обретал какую-то нереальную, мистическую нежность, -- в такие моменты Артем старался побыстрее уйти; он мялся, неловко покашливал, переступал с ноги на ногу, и, убедившись, что внимания на него не обращают, тихонько выскальзывал вон за дверь, – всегда при этом он ощущал непонятный душевный дискомфорт, как на похоронах, когда, подошедши к гробу, остро понимаешь, что перед тобой есть лишь пустая оболочка от человека, а сам человек уже где-то не здесь… Грустно, и жутковато.

После они много разговаривали о прочитанном, кое о чём спорили, но Артем, с присущей ему чуткостью, часто позволял Нине победить в споре, считая неспортивным и неэтичным одерживать верх над девушкой, в обращении с которой почитал себя обязанным проявлять особую деликатность; либо, если выхода не было, старался аккуратно увести разговор, соскользнуть с темы, и этому тоже были причины: Нина отличалась спокойным характером, но иногда на неё словно что-то находило, она становилась язвительной, резкой, даже говорила иногда довольно обидные вещи, но Артёму казалось, что он понимал, в чём тут дело, и он не обижался – ещё чего! Она сама же потом терзалась, извинялась даже... Артём всё понимал. Каково это, быть прикованной к инвалидному креслу в двадцать один год, когда жизнь вокруг кипит, и бурлит, и так хочется – нет, не каких-то сверхординарных чудес – а самых банальных вещей, которых хочется всем девушкам в этом возрасте: любви, ласки, семьи, наконец, детишек! Втайне Артём мечтал, что в один прекрасный день найдётся способ поставить Нину на ноги, и тогда они смогут пожениться…

Когда у неё ломалась коляска, Артём чинил её, а Нина сидела рядом на крыльце, подставив солнышку босые ноги, и их вид страшно волновал Артёма, он краснел, путался в словах, отводил взгляд, так упорно тянущийся к стройным щиколоткам и тонким нежным ступням. Кажется, Нина понимала, что творится с ним в такие моменты, но никак этого не показывала, вела себя как обычно – смеялась, серьёзно беседовала, или дерзила и фыркала, глядя по настроению. Наверняка она не воспринимала его всерьёз – именно как полноценного мужчину, который может, и хочет любить её, и любит, преданно и беззаветно. Скорее, ценила просто как друга, и такое её отношение – ровное, деланно (и а иногда – подчёркнуто) равнодушное – порой повергало Артёма в бездну уныния, или отчаянно злило, или просто обижало, жестоко, до подступающего к горлу острого комка злых бессильных слёз. Порывы свои Артем, следуя собственному кодексу чести, благородно сдерживал, а Нина – то ли их не замечала в самом деле, а то ли вид делала… А вот в то, что он любит её, либо не верила, либо думать об этом не хотела. А Артём действительно её любил! Он понял это однажды, когда бессонной лунной ночью вспоминал её, ворочался с боку на бок, и вдруг с замиранием сердца понял, что никогда не покинет её. Даже если ей на всю жизнь суждена инвалидная коляска, даже если им нельзя будет иметь детей, и даже жить вместе как муж и жена (тут он даже чуть не расплакался от обиды), всё равно он будет рядом с ней. И даже если бы была возможность вылечить её, но при этом потерять навсегда, Артём был уверен – он бы пошёл и на это. Это было новое для него чувство, непривычное, лишённое обычного здравого эгоизма, странное и неизбывное, и он примирился с ним, как мирился со всем прочим, что впрямую или косвенно было связано с Ниной, с его отношением к ней… Так что, кажется, он действительно любил Нину... И вот эти-то три, казалось бы, друг к другу вовсе никак не относящихся фактора: начитанность Артёма, его «Паннония», и остро и безнадёжно любимая девушка Нина неожиданно вдруг связались в один узелок, и привели Артёма к тому, что судьба его кардинально изменилась. А началось всё с пришедшего из армии сельского лоботряса Витьки Супова, по кличке Бита, и с Чёрного Байкера.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Предчувствие.

В это утро всё было не как всегда...

Обычно бывает: проснётся человек, пусть даже и раным-ранёхонько – даже ещё лучше. Кругом тишина такая особенная, какая только по утрам бывает. Сверчок за печкой уже затих до следующей ночи, ничто думать не мешает, да только и дум-то особенных нет – так, пустяки разные лезут в голову: есть ли жизнь на Марсе, нет ли её, родимой, и почему вода мокрая, а огонь – нет, и куда кулак девается, когда пальцы разожмёшь, – вот что-то такое, или вовсе ни о чём, или обо всём сразу. Такое состояние души... тихое, как само утро. В окно свет льётся рассветный, хрустальный, а где-то на реке первая пичуга: свис-сь, свис-сь. За ней следом ещё одна: чив-в, чив-в! Потом сразу несколько, а потом будто весь берег птичьим многоголосьем взрывается, тут тебе и чайки, и вороны, и гуси, и мелочь всякая разная, и всяк другого переорать старается, да не в шутку, а изо всей дурацкой птичьей мочи. Так гомонят, что кажется – вот-вот оглохнешь, а потом чувствуешь, что этот гомон и в тебе барабанным рокотом, дробью возбуждающей нарастает, нарастает, и ты в него вливаешься незаметно, а он – в тебя, и кажется, что ты вместе с птицами, и сам птица, и тоже дурным дискантом чего-нибудь чивикаешь; а потом вдруг резко наступает тишина – все птицы проорались, и принялись за свои дневные дела, и в тебе дробь барабанная тоже резко обрывается на самом высоком тоне, и только дрожь остаётся минутная, непонятная. И тишина утренняя уже не та, что была до этой птичьей переклички, когда все разом вопят, друг друга перебивая. И мысли тоже уже в другом направлении текут, уже примериваются на сегодняшний день, но ещё не всерьёз, лениво так, не торопясь. Обстоятельно. И сама душа ощущает, что – вот, новый день будет, что-то принесёт? И никак в голову не идёт, что может что-то нехорошее случиться, наоборот – здравствуй, новый день, я тобой счастлив! Объяснить это толком нельзя, только почувствовать... Дорогие это минуты.

Такое состояние души по утрам свойственно мечтательным натурам, а значит, и Артёму не чуждо было. Но вот только сегодняшнее утро было не такое. Как будто проглотил ты во сне лягушку, а она в пищеводе застряла, склизкая, холодная... Сидит. Не квакает. А квакнет – беда! И ты вот так целый день ходишь с ней внутри, и ждёшь – не дай Бог, квакнет. В такие дни, случающиеся, по счастью, редко, Артём старался вовсе не выходить из дома, и поменьше работать.

Предчувствие беды вещь сложная. Ты ведь не знаешь, где она тебя поджидает. То ли дрова начнёшь колоть, и топор, который обычно чувствуешь, как продолжение собственной руки, вдруг станет чужим и неловким, извернётся нелепо в ладони и хряснет по ноге; то ли поедешь в магазин, а тут, как на грех, бабка полуслепая и полуглухая через дорогу перед самым мотоциклом – ш-шасть! И ты, оберегая её старческую немощь, жизнь, которая не сегодня-завтра, может, и сама оборвётся, резко вильнёшь в сторону, перелетишь через кювет и вмажешься на шестидесяти кэмэ в час в намертво вкопанный в землю, невесть откуда выросший перед тобой железобетонный пасынок телеграфного столба… Что угодно может быть – лучше бы вообще из постели не вылезать, а дотянуться рукой до тумбочки, на которой раскрыт как раз на середине интереснейший (хоть уже и затёртый до дыр) роман про прогрессора Антона, легендарного дона Румату, которому так трудно быть богом. Но и тогда это чувство сосущего ожидания не оставит тебя в покое – лежишь, погружённый в перипетии сюжета, а душа внутри тебя ноет тоскливо: квакнет? не квакнет? И если квакнет, то что может вдруг приключиться с тобой, лежащим в кровати? Инфаркт? О-хо-хо…

Чувствовалось Артёму, что будет сегодня, если и не беда, то что-то сверхординарное, и не очень приятное, однако делать нечего, от беды в кровати не спрятаться, надо нос наружу высовывать. Артём полежал ещё чуть-чуть, борясь с самим собой, и со своей так некстати нахлынувшей опаской, потом, мысленно ругаясь для пущей бодрости, выбросился из кровати – словно с мостков головою в воду.

Мерно водя глазами туда-сюда тикали старые, довоенные ещё ходики с глупой, лубочно ухмыляющейся невесть чему кошачьей мордой над циферблатом; скрипнула под ногой широкая половица, покрытая домотканым половиком в яркую поперечную полоску, и тихим звоном отозвалось её жалобному плачу неплотно пригнанное стекло в дверце шкафа. Полумрак избы быстро рассеивался золотистым рассветом – что ж, и верно вставать уже пора.

Артём почистил зубы и сполоснул лицо под допотопным дедовым умывальником, и, почувствовав себя более или менее проснувшимся, решился на рекогносцировку – прошлёпал босиком по прохладным, крашеным суриком доскам пола в сенях, отворил дверь. В лицо ударили яркие лучи встающего прямо из приречных кустов солнца, нахально влезли в глаза сквозь прижмуренные веки, разбились о ресницы на мириады радужных лучиков, и со знанием дела принялись щекотать в носу – Артём не выдержал, громко, со вкусом, чихнул, потом потёр кулаками заслезившиеся глаза, и шагнул на крыльцо.

Он деловито шмыгнул глазами по двору – нет, ничего. Нигде не вился над постройками многообещающий сизый дымок занимающегося пожара, серый цепной кобель Мухтар, которому в обед сто лет, не глядел странным стеклянным взглядом, не пускал из пасти белую пену – первые признаки бешенства – а мирно растянулся на солнышке, грея пожилые кости. Покачал перильца крыльца – ничего так себе, крепкие ещё перильца, недавно им самим и чинённые, попрыгал осторожно – нет, и доски ещё крепки, не должны проломиться... Да и мелочь это всё, не стоит внимания…

-- Ты чего, Артёш? – голос раздался неожиданно, вроде бы даже над самым ухом, как щелчок хлыста, как выстрел, Артём подпрыгнул вспугнутым зайцем, и пребольно саданулся маковкой о косяк. У-у-й-й! Искры из глаз! Ты ли это пришла, моя погибель сегодняшняя? В ушах звенело, внутри было уже не до лягушки, как топором отрубило на фиг все предчувствия! И только звон в ушах был какой-то непонятный, нехарактерный. Прерывистый такой звон.

А-а, да это же не звон, это у нас смех! А смеётся звонко, своим чудным голосом-колокольчиком, соседка Нина! Она, оказывается, была совсем рядом, и всё видела: и как Артём окружающую среду, так сказать, обзирал, и как с крыльца беду из-под ладони высматривал, что твой Илья Муромец с картины.

-- Ты чего, как мыш из норы? – Нина всегда умела тонко обозначать голосом разницу между мышью и мышом, так, что сразу становилось понятно: не мышь, а именно – мыш, мужеска, то бишь, полу.

Она сидела в своей неразлучной коляске прямо за забором, возле крылечка, и над увитыми светло-зелёными плетями хмеля планками сверкали её чистые, смеющиеся глаза, и вся она была такая чистая, свежая, словно росой умытая… На ней был розовый, в светло-бежевую полоску сарафан с оборками, открывающий округлые, правильной формы плечи и стройные руки, а из-под пледа, прикрывающего колени девушки, выглядывала босая ступня, и Артёму сразу вспомнился пушкинский Лепорелло, упрекающий своего хозяина, Дона Гуана, в богатом воображении, которое по одной только пятке «в минуту дорисует остальное», и сам уже начал было мысленно «дорисовывать», но смешался, смущённо покраснел, опустив голову, и пробурчал себе под нос:

-- Да я... это... Так, ничего...

-- А чего тогда взвился, как ракета?

-- А ты б не взвилась, когда вот так, неожиданно… – ляпнул Артём и осёкся. Вот балбес!

-- Я-то может и взвилась бы… -- спокойно, но с опасным холодком в голосе ответила Нина, и выжидательно замолчала.

-- Ты... это.. Ну, извини... -- забормотал опять Артём. Напоминать девушке об её инвалидности было опрометчивой ошибкой – могла получиться серьёзная размолвка, поскольку даже на нечаянные намёки она реагировала очень остро, сразу вспыхивала как порох, но в этот раз покаянный вид Артёма, его искреннее желание загладить вину Нину смягчили.

-- Ладно, проехали, -- великодушно махнула рукой девушка. – А правда, ты чего в такую рань тут обнюхивался?

Артём с грехом пополам, смущаясь и ковыряя ногой землю, рассказал о предчувствии. Нина слушала его пространные объяснения серьёзно, но в зелёных, с тёмными точками, глазах её притаилась грустная смешинка. А когда Артём закончил свой сбивчивый рассказ, она усмехнулась невесело, и, протянув через невысоконькое прясло белую нежную руку, потрепала его по загорелому до черноты плечу.

-- Господи, -- вздохнула она, -- какой ты, в сущности, ещё глупыш…

Артём вскинулся было, но промолчал. А она, с горечью, которой и таить не пыталась, продолжала:

-- Да если бы у меня была возможность!.. Да хоть рухни мир – уж я бы всё равно пошла куда-нибудь, лишь бы ни одного мгновения не упустить!

Артём хотел пуститься в объяснения, что это не просто блажь дурная, а действительно очень серьёзно, что это предчувствие такой беды, после которой никаких возможностей вообще может уже и не быть, но вовремя прикусил язык. Во-первых – это был бы разговор сытого с голодным, которые, как известно, друг друга не разумеют. А во-вторых, у Нины сегодня явно кусачее настроение, а кусать она умеет пребольно, поэтому дома отсидеться не удастся – она всё равно спровоцирует его на ссору, а потом им обоим будет неловко... Придётся сматывать удочки... Куда вот, только?

Варианты были. Можно, к примеру, в прямом смысле смотать удочки – огородами пробраться к речке, и попытаться наловить чего-нито на уху, но… Но, несмотря на парадоксальность такого положения, было уже поздно, хотя ещё и рано. Утренний жор у рыбы наверняка уже прошёл, и если какая-то рыбёшка сейчас и польстится на предложенного червяка, так разве только такая, что постеснялась принять участие в общей трапезе, где её, в силу отнюдь не голиафьих размеров, запросто могли схарчить саму.

Можно ещё сгонять в поля, но это значило впустую провести день на самом солнцепёке, среди бесконечного одуряющего дребезжания кузнечиков, и назойливого, доводящего до истерики внимания мелких полевых мух, и вернуться ни с чем, потому что клубника только-только начала набирать цвет, грибов нет ещё и в помине, а больше там вроде и делать нечего... Если только нарубить берёзовых веников для бани… но он твёрдо постановил себе сегодня судьбу не искушать, так что с топором дел иметь определённо не стоило – во избежание. К тому же ехать туда придётся через всё село, и по главной улице, и кто ещё знает, что его там, на главной улице, может поджидать, а предчувствие беды никуда не делось, оно просто временно затаилось в глубинах души.

А вот если съездить в сад… Это, пожалуй, то, что надо, -- переулочками, переулочками…

-- Я сейчас... -- Артём нырнул в полутёмную прохладу избы, торопливо натянул джинсы, кроссовки, футболку, нырнул в холодильник, достал из него основательный кус сала, завёрнутый в промасленную бумагу, кинул в пакет его и полбуханки хлеба, книгу, набрал в пластмассовую походную фляжку воды. Кажется – всё. Он вышел на крылечко, Нина ждала у забора.

-- Ты куда?

-- Мне тут по делу надо отъехать, -- уверенно соврал он. Объясняться не хотелось, и было это занятием небезопасным, и неблагодарным – лучше потом привезти ей ведро яблочек, да наврать сорок бочек арестантов, как мотоцикл сломался, да как целый день на жаре пришлось его чинить… Лучше уж так, чем новый скандал.

-- Вечером заглянешь? – судя по вопросу, предполагалось, что к вечеру плохое настроение Нины должно пройти, да только что-то не верилось. Разве что назавтра...

-- А то! – он махнул Нине рукой, и выкатил из ветхой сараюшки мотоцикл. По давно затвержённой привычке «подсосал» смеси в карбюратор, пнул ногой кикстартер – один, два, три раза, дрыт-тыр-тыр-тыр! – всегда заводится с третьего пинка. Оседлал «мустанга», и был таков.

Со всеми возможными предосторожностями, петляя самыми глухими задворками, он выехал к бывшему совхозному саду. Раньше вокруг него шла трёхметровая ограда из сетки-рабицы, потом садоводство в совхозе постепенно сошло на нет, ибо мало кого и мало где интересовала доморощенная антоновка, при нынешней насыщенности рынка куда более конкурентоспособными сортами из тёплых заморских стран, сетку убрали, а сам сад нынешний директор совхоза отдал на поток и разграбление местному населению – «заходите, люди добрые, берите, что хотите!»

И заходили, и брали, пользуясь необычайно – до глупости – щедрым предложением из тех, от которых не отказываются, потому что получить что-то даром от власть предержащих – это же такая немыслимая редкость!

Волокли сумками, вёдрами, мешками, корытами; пёрли на себе, и на велосипедах, и на колясках, и на всех видах транспорта, имеющего хождение в сельской местности; пёрли неуклонно, с завидным постоянством, пёрли вдохновенно и страстно, с некоей даже самоотреченной фанатичностью. Варили варенье, варили компоты, варили неимоверное количество сидра, о котором понятия не имели, что он – сидр, и именовали попросту бражкой, посылали в город – у кого было кому посылать, свиней даже кормили. Пока не иссяк, наконец, волшебный родник всенародной халявы, пока одичавшие антоновка и белый налив не перестали плодоносить, не зачервивели, не начали ронять цвет, пока не захватил власть буйный вездесущий дикий ранет, годящийся только на закусь, приголубивший в своей сени обильные кущи смородины, одичавшей тож…

И стал старый сад своеобразным парком культуры и отдыха – разумеется, в том непритязательном, непрезентабельном, и частенько неприличном, и неприглядном даже смысле, какой вкладывали в это понятие сами трудящиеся. Сюда приезжали и приходили (хоть и далековато, конечно) посидеть у костерка, или не у костерка, а просто под кустиком, выпить-закусить и вздремнуть, так сказать, на лоне. Здесь же, по ночам, в самых тёмных уголках, грешили блудом парочки. Сюда сейчас приехал и Артём, поскольку уж в чистом поле-то вероятность случайности ничтожно мала... Разве что только орёл, пролетая мимо, уронит на башку какую-нибудь черепаху, как тому древнегреческому мужику... как бишь его фамилия? Забыл...

Так Артём провёл целый день – лениво валяясь под кустиком, поедая сало с хлебом и почитывая Стругацких. Солнце уже клонилось к закату, когда в сад начали подтягиваться первые «отдыхающие». Было их сегодня немного. Сначала дядя Коля Бедосеев на своём самосвале привёз инженера по ТБ из МТМ и своего закадычного приятеля Васю Селезнёва, коего даже сопляки голопузые называли только по имени, и никогда – «дядей», такой вот несерьёзный был человек. Ну, зато у дяди Коли серьёзности хватало на двоих. В общем, посидели они поодаль, уторкали пару мутноватых поллитр самопального изготовления, поматерились на солнышко, да и уехали восвояси. Потом медленно, приглядываясь, прокатил на КамАЗе Вовка Бородин, известный балагур, драчун и бабник. Видно и тут присматривал полянку для сексодрома, да и в кабине у него сидела какая-то краля, но останавливаться не стали, проехали мимо. С другой стороны сада тоже кто-то подъехал, по звуку слыхать – на «Москвиче», потом притарахтел «ИЖ-Планета», но тоже где-то на другом конце – запалили костерок, потянуло шашлычком... Это кто же, у нас, интересно, такой богатый, чтобы посреди лета мясцом баловаться?

Потом стали подтягиваться свои. Санька Моторин, Жека Гриб, Сёмка Пуля -- эти приехали втроём на Санькином «Урале», выволокли из багажника коляски канистру-«десятку», судя по звуку – полную, достали батун, летний, жёсткий, с засохшими верхушками и неотчищенными от земли луковками, достали несколько полузелёных помидорок, Артём подошёл к ним, молча уложил на газетку свой сегодняшний пай – четверть кило сала, несколько кусков хлеба... Сцедить у деда медовухи он не догадался, не до того было, но в компанию был принят безоговорочно, благо – столько раз проставлялся, что теперь мог и «на шару» пристегнуться к любой компашке, и все знали – если не принёс сегодня, значит – нету, потому что обычно приносит. Всё нормально. На дряхленьком «Восходе-3М» подрулил Борька Круглов, по очевидной причине прозывающийся Круглым, привёз за спиной верного своего оруженосца, Санчо Пансу, придурковатого Федьку Пустышкина.

-- П-по к-какому случаю по-поляна? – Борька порядком заикался, во всяком нормальном разговоре тащил из себя слова едва ли не клещами, но – вот ведь водятся среди людей и такие странности – только в трезвом виде. В трезвом своём состоянии он мог по десять, и по двадцать секунд, прежде чем выговорить слово, плеваться и шипеть, как разъярённый пожарный гидрант, доводя до белого каления и себя и слушателей. Если же доводилось Борьке находиться «под газом», уста его начинали источать молоко и мёд – куда там Цицерону с Демосфеном вместе собранным!

-- Витёк Бита с армейки прикатил, -- равнодушно ответил Санька, расставляя разномастные стаканы и кружки.

-- В тему примете? – Федька гулко сглотнул, полными надежды глазами наблюдая подготавливаемое пиршество.

-- Только с долей! – отрезал Гриб. – Тут самим – только-только, -- и в подтверждение своих слов пнул канистру. Канистра отозвалась глухо.

-- Полная же, -- с обидой возопил Федька.

-- Так и не все ещё тут, потом подгребут, -- Гриб был неумолим.

-- Кто да кто?

-- Серёга Магнето, Витька Рыба, и Губа. Да сам Бита с корешем.

-- А-а, -- разочарованно протянул Пустышкин. Странным могло показаться, но вот у него прозвища не было – он был одним из немногих в селе, за кого отвечала сама фамилия, остальных хоть как-нибудь, да прозывали.

-- С д-долей мы ре-решим, -- солидно сказал Круглый. – Т-тока п-попожже ма-а-маленько. Баб-бка Марфа у...у...у... эт-то... у-ушк-канды-ыбает к м-мамке, тел-левизир зырить, я т-тада сго-гоняю, у ней в па-предбан-нике фуфырь за-за-а-за-а... эт-то самое... за-азаныкан!

-- За-азамётано! – передразнил его Пуля, и взглянул на Сашку, правильно ли поступил. Тот только молча кивнул. Сашка был человеком спокойным, обстоятельным, и уважающим законы справедливости, в силу соблюдения каковых нередко заступался за Артёма перед более агрессивными и неблагодарными сверстниками, иной раз в грош не ставящими Артёмову ценную способность раздобывать у деда медовуху.

... Ну, собственно, о самой гулянке и рассказывать-то не стоит, дело обычное, и если кто видел хоть одну такую, то считай, что видел и все остальные такие же. Чего мудрого-то? Налили, выпили, закусили, закурили, снова налили... И понеслось! Каждый разговаривал с каждым, и при этом никто никого не слышал; кто курил, кто закусывал, кто травил соседу анекдот, несмотря на то и вопреки тому, что как раз в это время сосед так же увлечённо рассказывал уже другому соседу о том, как он «со Светкой Цыклёвкой, во-он там, где кусты погуще...» Витька Бита шумно и с надоевшим постоянством поднимал два чередующихся тоста: «за вас, за нас, и за спецназ» и «за пацанов, которые там остались». И хотя все точно знали, что Витька к этому пресловутому «там» не имеет ровным счётом никакого отношения, а уж к спецназу – и подавно, но поддерживали, всё же праздник у человека, пусть его уж, да и спорить с ним, когда пьяный – себе дороже.

И полканистры уже приговорили, и всем было хорошо и весело, даже Артёму, который почти не пил, так, пригубливал, чтобы косо не глядели, и всё бы было ничего, погуляли бы, да и разошлись, да вот только Витьке, который, оказывается, знал, что Борька Круглый пообещал привезти «фуфырик» беленькой, вдруг не взбрело в голову, что справедливость попрана, и подобает случаю за неё вступиться. И, косясь на Борьку уже хорошо залитым глазом, он хлопнул его по плечу, и провозгласил:

-- Слышь, Круглый, а ты чё ваще здеся трёсся, а?

-- А чё? – задал резонный вопрос хорошо поддавший, и поэтому не заикающийся Борька.

-- А через плечо! – остроумно парировал Бита. – Ты «беленькой» флакон подписался притащить? А?

-- Ну, было дело, -- настороженно проговорил Борька.

-- Ну, и де он? – Витька театрально заоглядывался. – Де, а? Ты есть, базар про флакон тоже был, а вот сам-то флакон де?

-- А-а, -- допетрил Круглый. – Я ща, махом слетаю! Я ж просто думал, раз бухла ещё полно, так и не к спеху!

-- Эт кому как, -- налегал Бита. Морда его раскраснелась, он шумно дышал, тесно было его плечам в джинсовом пиджаке двухлетней давности, просились плечи наружу... вслед за кулаками. А что? День сегодня его, и такой, что почти свадьба, а какая ж свадьба без драки? И не останавливали его не потому, что боялись, а потому, что понимали обоснованность претензии, и где-то даже одобряли. Водка – дело святое, ты с ней не шути! А если вздумаешь шутить, то вина твоя будет безмерна, а возмездие грозно и неотвратимо. Можешь принести – принеси, а не можешь, так и не щёлкай клювом попусту, не подавай пустых надежд, иначе покарает тебя суровая рука твоих товарищей – это уж к бабке не ходи! Круглый это тоже отчётливо понимал, поэтому, лишних слов не говоря, оседлал свой «Восход», и, дрыкнув пару раз, пустив в отместку струю вонючего дыма из выхлопной трубы, исчез в ночи, мигая рубиновым фонариком «стопаря», и только донёсся из темноты его прощальный вопль:

-- Щас пы-ы-приволоку-у!

Надо признаться, ситуация была несколько комичной. И всех развеселила. И Артём тоже развеселился бы вместе со всеми, но не мог, потому что в этот самый момент она и квакнула, жаба проклятая!

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Байка о Чёрном Байкере.

В сердце вонзилась ледяная игла, ноги задрожали и подкосились, и Артём вдруг с особой ясностью ощутил – беда! Какая, он ещё и сам не знал, но чувствовал, чувствовал – вот она, рядом! И, словно подтверждая его опасения, вдалеке вдруг яростно взревел двигателем Борькин драндулет, а потом свет фары стал приближаться, прыгая из стороны в сторону, словно Круглый зайца гонял по кочкам и буеракам, а тот, петляя, уходил то вправо, то влево, пытаясь вывернуться из оглушающего, слепящего света фары. Похоже было... Только вот скорость у Круглого при этом была просто самоубийственная – слишком быстро он приближался, и как только не расшибся нигде? И по мере приближения Круглого, приближалась – Артём знал – беда. Ему даже захотелось на миг, чтобы Круглый просто не доехал, шарахнулся бы где-нибудь там во что-нибудь там, и не доехал, не притаскивал с собой на хвосте... Ещё мелькнула мысль, что если поспешить, то можно оседлать свою «лошадку» и рвануть другой дорогой подальше отсюда, куда, вместе с прыгающим светом маломощной фары, приближается неумолимо и неотвратимо нечто, от которого не уйти и не спрятаться! И вот именно эта мысль, что – не уйти, не спрятаться, и отрезвила немного, заставила его остаться не месте. Чего толку бегать?

Круглый подлетел к костру, словно казак на лихом коне, подпрыгивая в седле, смягчая полусогнутыми ногами удары и без того конченных амортизаторов. Губы его на бледном лице дрожали и жалко кривились, напоминая собой двух извивающихся жирных дождевых червей, и это было страшно и противно. Сам он весь трясся крупной дрожью, и протягивал к сидящим у костра ходящую ходуном руку с судорожно сжимающимися и разжимающимися пальцами, и никто не понимал, чего он хочет, пока догадливый и флегматичный Саня Мотор не дотумкался сунуть ему полкружки браги. Борька так жадно ухватился за кружку, словно в этом было его единственное спасение, расплёскивая (что, при иных обстоятельствах, обязательно было бы вменено ему в вину!) поднёс ко рту, и застучал зубами об эмалированный край. Видно было, что он перепуган не на шутку, что он в панике, что он буквально обгадился от страха, и всем было до чесотки интересно узнать, что это так напугало невозмутимого обычно Круглого?

Борька наконец выглотал всё, что было в кружке и обессиленно уронил руки. Взгляд его блуждал, но тряска понемногу проходила. Он глубоко и судорожно вздохнул, открыл рот, что-то жалко сипнул, закрыл рот, снова открыл, и, наконец, выдал:

-- Па-па-па-ацаны! Я-а Чё-Чё-Чё-орно-но-го Ба-Ба-айкера видал! -- судя по тому, как он заикался, весь хмель из него вышибло напрочь! Но то, что он сказал, немного разрядило ситуацию. Все расслабились, зашевелились, кто-то пожал плечами, кто-то качнул головой и фыркнул презрительно, кто-то отошёл к костерку, и принялся деловито разливать по кружкам остатки браги, а Витька Бита выпучил глаза и заверещал:

-- Ты чё метёшь? Какого, на хрен, черноногого бабайкера? Пузырь замылить решил? Так и скажи – мы тебя сначала-то побьём, а потом всё равно простим!

-- Пра-пра-пра-авда, па-апацаны, сы-с-сука буду! – простонал Борька.

-- Будешь, ещё как будешь! – продолжал возмущаться Витька. – Не, ну надо такое выстебнуть!

-- Та-а-та-а-там, -- ещё дрожащей рукой указал Борька направление в сторону «большой трассы», и совершенно игнорируя угрожающую позу Биты. – Е... е...е... это... е-э-д-ду, а он на-на-на-австречу! На-на-наа-а-башке ро-рога! И ру-к-кой э...э...эт-то... машет – «сы-с-стой»! Глы-а-за ка-ка-ка-ак огни гор-рят! В па-асти кы-ы-клыки белые, вэ-эволчьи!

-- Да пошёл ты! – Бита досадливо пнул «Восход» по переднему колесу и отошёл к остальным, всё ещё бормоча:

-- Не, ну каков козёл! Из-за пузыря целый спектакаль замастырил! Не, ну – коз-зёл!

Рядом с Круглым остались только Артём и Сашок, армейский приятель Биты, которого тот привёз погостить. Борька всё ещё блуждал дикими глазами и продолжал бормотать, рассказывая о пережитом.

-- Кого он там увидел, я чего-то не разобрал? – тихо спросил Сашок у Артёма. – Какого бабайкера? – на вид он был парнем вполне свойским, дружелюбным без навязчивости, и уверенным в себе без наглой нахрапистости, присущей тому же Бите. Непонятно было – что связывало таких непохожих друг на друга парней… Впрочем, в армии система ценностей совсем иная, и любой, даже самый никудышный земляк там становится чуть ли не родственником, и даже после дембеля, когда уже бушует в голове хмельной воздух свободы, эти налаженные связи распадаются далеко не сразу…

-- Байкера, -- отрешённо поправил Артём. – Чёрного Байкера…

-- Эт-то ещё чё за хрень? – изумился Сашок.

-- Да-а, -- ответил Артём, думая о своём. – Байка местная...

-- Ну, так расскажи...

-- Интересно, что ли? -- Артём дёрнул плечом. Он думал о том, что действительно, не корова же так напугала Круглого... А значит... И предчувствие опять кольнуло его.

-- Ну, интересно, конечно. Я ж не местный, не знаю про это ничего! – Сашок и вправду казался заинтересованным. – И потом – не коровы же он так испугался! – Артём даже вздрогнул.

-- Что-о?! Что ты сказал, повтори?! – прошипел он прямо в глаза ошарашенному неожиданным выпадом Сашку.

-- А чего я такого сказал? – вновь удивился тот.

-- Не, ничего, -- выдохнул Артём. – Просто я сейчас то же самое, ну слово в слово подумал!

-- Ни фига себе! – присвистнул Сашок, чем привлёк внимание своего армейского приятеля.

-- Э, Саня, кати сюда, -- выкрикнул Витька от костра. – Не слушай ты фуфло всякое, они тебя пургой заметают, а ты уши растопырил! Они ж гонимые оба, ща наплетут тебе!..

-- Погодь, -- отмахнулся Сашок, и повернулся к Артёму. – Ну, так чего там было-то? Расскажи.

-- Да нет, -- поморщился Артём. – Вон пусть пацаны расскажут…

-- Артёха, да ты не обламывайся, -- окликнул его он костра Гриб. – Ты ж у нас сказочник, ну и заряди человеку байку… и мы послушаем, делать-то больше всё равно не хрена!

-- В натуре, Артёх, у тебя ж ништяк получается, нам так всё равно ни в жизнь не рассказать! – с готовностью поддержал Гриба Пуля, который был большим любителем послушать, как кто-то что-то рассказывает – неважно, будь то очередная деревенская сплетня, или страшная сказка у походного костра, или же вовсе школьная политинформация…

-- Артёха, давай!.. Чё ты? Ну заряди байку, не обламывай!.. – вразнобой поддержали просителей и остальные.

Артём действительно умел и любил рассказывать. Он много читал, много думал о прочитанном, и иногда просто взахлёб, до зарезу испытывал желание поделиться этим с кем-нибудь. И он делился, охотно, с удовольствием, и это ни у кого не вызывало ни насмешек, ни удивления – Артёму был дан дар рассказывать, и если уж он начинал говорить…

Всё сразу менялось.

Голос его обретал тогда какую-то нереальную глубину, убедительную силу и силу убеждения, противостоять которой было трудно так, что слушатели поневоле проникались его рассказами до того, что наяву начинали грезить происходящим, -- Артём это знал, потому что каждый раз начиная очередную историю, он замечал, как некая дымка словно бы окутывала его слушателей, и они уносились куда-то мыслями, всем своим существом; затуманивались глаза, наблюдая нечто, недостижимое обычному взгляду, застывали, как изваяния, тела, а лица обретали нездешнее, неземное выражение…

Его любили и за эти его «байки» тоже, и всякий раз, когда история его была окончена, все как будто просыпались, стряхивая с себя странное невыразимое очарование, одновременно и жуткое своей невыразимостью, и ею же притягательное...

И Артём принялся за рассказ. И, как это всегда бывало, когда он брался рассказывать, сразу замолчали сидящие у костерка приятели, прислушиваясь против воли к его словам – все давно уже знали, и привыкли, что «Артёха мастак байки травить», и всегда слушали с удовольствием, всегда с готовностью поддавались очарованию момента, и никогда потом не жалели об этом, хотя и похихикивали в кулак, без злобы, будто над собой потешаясь – вот, мол, взрослые люди, пить-курить умеем, а сказки слушаем...

«... Ехал однажды по дороге Байкер. Уж не знаю, то ли сам по себе, то ли с командой был, да отстал; а только был он один. Ехал он, ехал, подустал, конечно, да и ночь уже наступила, а кругом ни сельца ни деревеньки. И решил он заночевать прямо в лесу придорожном. Ну, заехал он от дороги подальше – чтоб поспокойнее, значит, расположился, костерок развёл. Лежал, в небо плевал, звёзды считал, ветер слушал, и уже было вовсе заснул, да только слышит – будто бы зовёт его кто-то.

Ну, не то чтоб именно его, а кричат откуда-то, вроде на помощь зовут. Вынул он нож, пошёл на голос, и вскоре вышел на полянку, а на полянке, прямо посередине, растёт дерево, а к дереву девушка молодая привязана – она-то на помощь и звала. Разозлился байкер. Он ведь тоже не святой был, да только чтоб вот так издевались над человеком не мог вытерпеть. Только он хотел верёвки перерезать, а из чащи вдруг выходит старик, весь в чёрном, борода до колен, и говорит:

-- Не трогай верёвки, она тут на веки вечные, и не двинуться ей до самой смерти никуда! А не послушаешь меня – быть на тебе великому проклятию! Её освободишь, да сам в плену окажешься! – а сам глазами злющими, колдовскими, так и сверкает!

Ну, байкер-то сам парень не робкой дюжины был, и старика того не испугался. Говорит ему: что ж ты, мол, козёл старый! Разве можно так с живыми-то людьми! А старик ему отвечает: мол, она и не привязана вовсе, это тебе только кажется, а просто заколдована так, что не может с места двинуться. И если ты, говорит, это колдовство порушишь, то проклятие его на тебя же и падёт! Байкер ему на это: что – тоже с места двинуться не смогу? А старик: смочь-то сможешь, да только больше уже не остановишься, пока снова её не найдёшь!

Не понял тогда байкер, о чём речь: посторонись, говорит, дедуля, в сторонку отойди, говорит, только о бороду не запнись, не мешай мне – и перерезал верёвки! И в тот же миг девушка вскрикнула по-лебединому, взлетела в небеса, да и сгинула. А старик захохотал дьявольским хохотом, да и говорит:

-- Ну, вот, а я тебе о чём толковал?! Она с этого места полсотни лет не сходила, теперь она в другом месте, но и там тоже с места не сойдёт – такое проклятие я на дочь свою наложил за то, что сбежать от меня хотела. И на тебе теперь тоже проклятие лежит! Долгие вёрсты ждут тебя впереди, ездить тебе по всем дорогам безысходно, пока не найдёшь ты её. А если найдёшь – твоя взяла! Стоит тебе в глаза её чистые поглядеть, как тут же прахом пойдёт мой древний наговор, быть тогда вам обоим на свободе. Только искать ты её будешь веки вечные, потому, что появляться она будет в разных обликах, и в разных местах, и не узнать тебе её никогда! Тут старик захохотал, словно филин, да в филина же и обратился, и был таков. А Чёрный Байкер с той поры ездит по всем дорогам, ищет свою суженую. И если встретит ночью на дороге одинокого путника, то просит его, чтобы помог отыскать наречённую. Если соглашается человек, то приходится ему с Чёрным Байкером ездить всю ночь, пока третьи петухи не пропоют, а тогда морок рассеивается. Вот только человек и сам оказывается Бог знает где, от дома, временами, за сотню, и за двести вёрст! Ну, а если отказался, да убежать не сумел – такого, говорят, Чёрный Байкер ума навсегда лишает – не терпит, когда люди в помощи отказывают. И ещё говорят: кто ему понравится, тому Чёрный Байкер заветную мечту выполнить поможет...»

Как обычно во время рассказа, Артём настолько отрешился от всего сущего, так ушёл в себя, во встающие перед мысленным взором картины, что не сразу расслышал, как его позвали. Звал Бита. Все остальные ещё покамест встряхивались, «просыпались», удивлённо вертя головами и хлопая глазами, и только один пьяный балбес Бита был непробиваем.

-- Силён ты, Артёха, макраме плести, -- захохотал он. – Вон Сашок уже пузыри пускает, как младенец! Идите лучше сюда, здесь брагулька осталась – накатите за упокой души байкерской! И этого глота волоките, тож пусть накатит, а то так и будет до утра поджилками брякать! Хы-хы!

Артём медленно подошёл к костру, присел. Как обычно, внутри тихонько звенело, как будто после очередного рассказа душа освободилась от давящей тяжести реальности, и теперь отдыхала – так было всегда. Как будто в бане парился, да долго, да с расстановкой, и после, выпив кваску, лёг на кровать, вытянулся, слушая биение сердца, и ощутил звенящую в ушах пустоту и лёгкость тела неимоверную!

-- А всё ж таки за пузырём-то ехать надо! – немного подумав, сказал Витька. – Это дело такое... Догнаться, вощем, надо! Этого, -- он ткнул подбородком в сторону притихшего Борьки, -- я так понимаю, посылать без понту...

-- Н-ни в жи-жи-исть! – тут же панически вскинулся Круглый. – Я отсю-сю-уда – ни на-н-ногой, пока пы-ы-пе-етухи не пропоют! Это ж хо-хо-рошо -- я на мо-моцике б-был, а еслив пешедра-ра-ралом?! Хрен б-бы я от н-него у... у...у... это самое... у-утёк!

-- Чё, Круглый, -- заржал Бита, -- видать, очко-то у тебя не на Урале ковано! Нету нужной закалки! Гы-гы!

-- Оч-чко, т-там, и... и... это... или как, а то-то-то-олько хрен вам! -- упёрся Борька.

-- Ну и с тобой тоже хрен, -- милостиво кивнул Витька. -- Ты, знач, не в доле. А кого зашлём?

Все молчали. То ли поверили Круглому, то ли ехать было неохота, но молчали. Витька обвёл всех взглядом, и остановился на Артёме.

-- Артёх, сгоняй, а? Ты на своём дырчике вихрем слетаешь! Ты ж не этот очкун! – опять кивнул он в сторону Борьки. – Я ж знаю, у тебя завсегда есть – дедовская, термоядерная… – Бита умильно склонил голову к плечу.

Цену этой умильности Артём знал, и не обольщался. Если отказаться, то Бита его конечно не тронет... здесь. Ему не дадут. А вот потом может подловить где-нибудь, и запросто накостылять! Потом, конечно, и Бите кто-нибудь накидает трендюлей – тот же Мотор – но ведь это потом. Артём страшно не любил быть битым. Не из-за боли, а из-за того унижения, которое ты испытываешь, когда тебя треплют, как хотят, а ты ничего не можешь. Ну один-два раза сунешь в ответ, а потом просто попадаешь под вихрь ударов, и ничего больше не остаётся, как прикрываться и отступать. Артём растерянно молчал, и тут подал голос Гриб, а за ним и остальные:

-- Правда, сгоняй, а! Артёха, ну ты чё, трубы ж дымятся! Давай, Артёха!

Вот тут Артём и понял, что это и есть та самая пресловутая черепаха, которую таки уронил на его голову орёл-судьба! Там, на дороге, ждала беда, это он знал уже точно. А ещё худшая беда ждала здесь. Если отказать одному Бите – это одно, там ещё как повернётся дело. А вот если общество тебя просит, тут и до остракизма недалеко. И если кто-то полагает, что это несерьёзно, то совершенно зря. Потому, что в разных социальных структурах остракизм принимает разные формы. И если человека, например, подвергли бойкоту где-нибудь в Монако, среди разных там графьёв и князьёв, то просто будут игнорировать, а если, к примеру, это происходит в сельской местности, то остракизм здесь выражается порой в весьма острохарактерном виде – будешь огребаться от всех и каждого, хоть на улицу не выходи! От кого-то Артём отобьётся, от кого-то – нет, постепенно статус-кво восстановится, но ... Ему это надо? Тем паче, что грядущая неприятность будто специально всё выстраивает так, что вертись, не вертись, а всё одно рыбка в сеть попадёт. «Плевать, -- озлился Артём, -- отсидеться не удалось, так нечего и бегать, как заяц!» Он решительно шагнул к своему мотоциклу, завёл его, и громко «воткнув» сразу вторую передачу рванул с места.

«Паннония» шла ровно, подпрыгивая на кочках, и взрыкивая маломощным «одноцилиндровиком», тусклый жёлтый свет фары скользил по дороге, и Артёма, как всегда, охватило чувство единения со стареньким мотоциклом. Это было точно так же, как если бы он вёл длинный интересный рассказ – чувство беспредельной свободы от реальности, чувство полёта... Наедине с мотоциклом Артём всегда испытывал то, что, должно быть, испытывал бы рядом с любимой женщиной – с Ниной, например – жилось раскованно, вольно, и счастливо! Он на секунду закрыл глаза, отдаваясь охватившей его радости...

И откуда на его пути попалась эта злополучная коряга? Утром её не было, он готов был клясться чем угодно! А вот теперь она была, и мотоцикл, налетев на неё передним колесом, взвился на дыбы, «скозлил», рыскнул на заднем колесе вправо-влево, пошёл юзом по дороге, но и тогда ещё был момент, когда можно было поправить равновесие, если бы на пути не подвернулась крошечная лужица. Заднее колесо скользнуло по липкой грязи, потеряло сцепление с землёй, и Артём со всего маху грохнулся о гравийку. Что ж, падать ему было не впервой. Он осторожно пошевелил руками, ногами, качнул головой – тело слушалось, острой боли, той, что бывает при переломах, не было. Саднило сбитое колено, ныл ободранный локоть, рёбра справа болели, но не сильно – просто хорошо приложился. Артём, кряхтя, поднялся, прохромал до кювета, где ещё вертела передним колесом его верная «Паннония». Н-да-а! Старушке досталось крепче... но это была ещё не беда. Беда, гулко и ровно перестукивая тактами мощного, хорошо отлаженного мотора, приближалась сзади...

-- Эй, брат, помощь нужна? – раздался сзади весёлый голос. Артём медленно, словно в затылок ему упёрлось холодное, дышащее смертью кольцо пистолетного ствола, обернулся. Он уже понял. Так работает двигатель только одного типа мотоцикла, а именно – чоппера, и такого мотоцикла в округе радиусом в двести километров, а может и больше, быть не могло!

За его спиной, в трёх шагах, верхом на чёрном «Харлей Дэвидсоне», крепко держа руками круторогий, изящно изогнутый руль, сидел... Чёрный Байкер! В небольшом рогатом шлеме с ремешком под подбородком. Чёрная кожаная «косуха», чёрные кожаные штаны, высокие полусапожки, круглые очки, отражающие свет луны, короткая ухоженная бородка – всё чёрное. Мамочки, да ведь это и впрямь ЧЁРНЫЙ БАЙКЕР! У Артёма похолодело внутри…

-- Я говорю – помощь не нужна, брат? – повторил Чёрный Байкер чуть громче, и белозубо улыбнулся во весь рот. Волчьих клыков у него во рту не было.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Путешествие в Сказку.

Артём застыл соляным столпом, глядя, как Чёрный Байкер неспешно слезает со своего «Харлея», обстоятельно ставит его на «подножку» и направляется прямиком к нему. Страха не было и в помине, ледяная игла не колола больше грудь – растаяла, и сердце, освободившись от измучившего его за целый день неясного томления, заколотилось вдруг бешено, и кровь могучими толчками ударила в голову, забумкала в ушах: «Вот оно! Вот оно! Вот оно!» А что – «вот оно» – было не очень понятно. Ясно только, что ждал он целый день не напрасно, только вот не беда это была, а наоборот вовсе – нечто, что должно было изменить всю его устоявшуюся в рамках реальности жизнь, повернуть её так круто, и в такое неизвестное «куда-то», что именно из-за этого и становилось не по себе – от неизвестности, как будто навалился ночью на грудь мохнатый проказник-домовой, душит мягкой лапой, и тут самое время спросить его: «К худу, или к добру?» Момент истины... А спросить страшно, вдруг да ответит: «к худу»?

-- Ты что, язык проглотил? – Чёрный Байкер подошёл вплотную, и теперь, улыбаясь, приязненно рассматривал Артёма.

-- Да!.. – выпалил он. – Нет!.. То есть... – Артём смешался и замолчал.

-- По-онятно, -- задумчиво протянул Чёрный Байкер, и направился к кювету, где, задрав к небу колесо-восьмёрку на изогнутой от удара о корягу передней вилке, валялась «Паннония». – Та-ак! – он, присев, внимательным взглядом окинул искорёженный мотоцикл, протянув руку, покачал руль туда-сюда. – Н-да-а! – поднялся, отряхнув руки, покачал головой, восхищённо присвистнув.

-- Реликт! Динозавр! Раритет, можно сказать! Твой? – он вопросительно взглянул на Артёма.

-- А-га, -- выдавил тот.

-- Крепко ты вмазался. Как сам-то? – в голосе говорившего слышалось неподдельное участие.

-- Ни… кхм! кха!.. ничего… -- натужно откашлялся Артем.

-- Ну, и славно. Мотоцикл вот жалко. Но ты не переживай, это всё не смертельно. Хорошо ему досталось, но поправить можно... и даже нужно! Жаль, если такая вещь бегать перестанет. Блин, как я так лопухнулся-то? Того, который перед тобой ехал, успел предупредить, а тебя вот... Проморгал! Слушай, а вот тот, который до тебя тут был, он что, всегда так полкает? Как бешеный, честное слово, очень уж быстро, да на таком драндулете... Камикадзе какой-то, -- Чёрный Байкер осуждающе качнул головой в рогатом шлеме. -- Я ему машу: «стой, тут бревно на дороге!», -- а он мне ни «спасибо», ни «до свидания», развернулся и рванул, будто за ним черти гонятся! Чокнутый, что ли?

Артём, несмотря на дикость происходящего, понял, что его странный собеседник имеет в виду Круглого, и, не видя никакой прямой угрозы – никто не него не набрасывался, не вёз к чёрту на рога, за двести вёрст киселя хлебать, не волок с демоническим хохотом в потусторонний мир – немного расслабился, и уже чуть-чуть свободнее проговорил:

-- Нет, это он тебя испугался... ну, и рванул...

-- А чего испугался-то? -- поинтересовался Чёрный Байкер несколько озадаченно.

-- Ну... Ты же это... Чёрный Байкер, -- полуутвердительно, полувопросительно сказал Артём.

-- Ну, и что? – как-то даже удивился ночной ездок.

-- Ну... -- Артём замялся на секунду. – Ты же призрак! – выпалил он разом, решив, что честность – лучшая политика, а чему быть, тому не миновать, и лучше сразу расставить все точки над «ё-моё», и чтобы всем здесь было понятно – «ху из ху ин раша», и вообще... какого чёрта!

-- Сам ты призрак! – обиделся Байкер. – Ты, по всему видать, и призрака-то настоящего в глаза никогда не видал, а туда же – при-израк, -- протянул он презрительно, шагнув ближе. – На, потрогай! – он неожиданно резко схватил за руку шарахнувшегося в сторону Артёма, провёл его ладонью по шершавому хрому «косухи».

-- Призрак, да? – запальчиво повторил он.

-- Да нет, вроде, -- промямлил Артём – ему вдруг стало неловко, будто он, вот так за здорово живёшь, ни за что ни про что обидел хорошего человека. Он даже немного покраснел.

-- То-то! А то – при-израк! – довольно сказал Чёрный Байкер. Видно то, что его посчитали за привидение, отчего-то сильно царапало его изнутри, может быть – каким-нибудь дурацким воспоминанием, Артем не знал. Он вообще чувствовал себя, словно Сенека (или то был Сократ?), результатом интеллектуальных пассажей которого стало понимание своего полнейшего невежества, и, как следствие, сакраментальный библейский вывод о суетности всего сущего. Ничего он уже не понимал, ничего не хотел, и даже удивлён не был; оставалось, правда, лёгкое недоумение по поводу происходящего, но и то как-то так, вскользь.

-- Ну, ладно, прощаю тебе твою необразованность, давай лучше делом займёмся! – ночной ездок вновь дружелюбно оскалился, демонстрируя полное отсутствие во рту каких-либо приспособлений для удобнейшего угрызания ближних – только ровный ряд обыкновенных человеческих белых зубов, и Артему отвлечённо подумалось, что Круглый всё же изрядный болтун, враль, и, может быть даже – трус…

-- Ночь на исходе, -- сказал чёрный мотоциклист, поглядывая на заходящую луну.

У Артёма ёкнуло внутри, сердце заколотилось часто-часто, потом, словно испугавшись, что таким громким стуком оно привлечёт ненужное внимание, съёжилось, и тихонько заныло. Вот, началось… Сейчас Чёрный Байкер потребует от него помощи в поисках, завезёт чёрт-те куда и бросит... Артём затосковал.

-- Ночь на исходе, -- продолжал меж тем Байкер, -- а твоя колымага – вдребезги. Надо чего-то думать насчёт ремонта. Мой грех, мой и ответ. Сейчас отвезём её в одно надёжное место, там мигом починят – день-два, и ты своего скакуна не узнаешь!

-- Это куда? – подозрительно спросил Артём. В благие намерения нечистой силы он не очень-то верил, и связываться не хотел, но, похоже, выбора ему не оставляли.

-- Увидишь. Главное – ничего не бойся, ничему не удивляйся, и держи хвост пистолетом! Там тебя никто не обидит, все свои в доску, – заявил Чёрный Байкер уверенно, и полез за пазуху. Достал оттуда что-то вроде короткого стека и кусок чего-то, похожего на берестяную грамоту времён Киевской Руси. – Та-ак, -- забормотал он, вглядываясь в письмена, то поднося поверхность листа к самым глазам, то дальнозорко отстраняя его на расстояние вытянутой руки. – Арысь-Поле... – шептал он сосредоточенно, -- три на восток... Сивка-Бурка – три на запад... бл-лин, чёрт ногу сломит в этом старославянском... А-а, вот! Инструкция, -- пояснил он недоумевающему Артёму, сворачивая грамоту, и пряча её обратно. – Как у вас тут всё просто, -- с досадливой завистью проговорил он, становясь лицом на север, и поднимая правую руку. – Достал сотовый из кармана, позвонил, тебя приехали, и забрали, всё как у людей, а тут... прутик ореховый... э-эх-х! – подняв то, что он называл ореховым прутиком, Чёрный Байкер трижды ударил им оземь, и завопил, будто его резали:

-- Мели, Емеля – твоя неделя!

С минуту ничего не происходило в окружающем мире. Тихонько разгоралась на востоке алая зорька, исчезали по одной звёзды с зеленеющей глади небосвода, и утренний туманчик легко колыхался над дорогой, и вдруг... Вдруг странное марево раздвинуло туман впереди них, задрожал воздух, и на дороге появилось нечто, на первый взгляд напоминавшее небольшой маневровый паровоз с дымящейся трубой, и на приличной скорости рвануло на них. Артёму показалось, что вот сейчас эта туша переедет через «Харлей» Чёрного Байкера, потом через них, даже не заметив, и понесётся дальше, чадя чёрным дымом из нелепой трубы, но в последний момент откуда-то сверху раздался молодецкий клич:

-- По щучьему веленью, по моему хотенью – стой, печка! – и монстр послушно замер в метре от них. Артём стоял, как пыльным мешком пришибленный – перед ним действительно была печь! Старинная русская печь, с проглядывающими кое-где сквозь облупившуюся штукатурку кирпичами, с разверстым, пышущим жаром чёрным зевом топки, кое-как побеленная... Но добило его не это. На шершавом, многократно белёном боку была надпись из ярко-оранжевых, обведённых индигово-синим кантом, славянских букв: «Сказ-Спас-сервис». А ниже, строгим чёрным шрифтом, правда, тоже славянским: «Транспортное агентство «Emelya Transport Compani» -- грузоперевозки в один конец за умеренную добрую услугу!» И глядя на эту совершенно невозможную надпись, Артём ничего не мог придумать умнее, как спросить у Байкера полушёпотом:

-- А почему – «в один конец»? – как будто это было сейчас для него самым важным.

-- А ленивый потому что, -- уголком рта ответил Байкер. – Да и, с другой стороны, как одновременно в разные концы перевозить?

-- А если – туда, а потом обратно? – почему-то зацепился за эту тему Артём.

-- Так, всё равно, выходит: туда – в один конец, и обратно – тоже в один конец, -- пояснил его спутник.

-- А-а, -- только и нашёлся, что ответить Артём, подумав между делом, что своя логика в этом есть… Хотя… Какая, к чертям собачьим, логика?! Логикой здесь и не пахнет, потому, хотя бы, что вот она стоит перед ним, печь, которой по логике существовать никак не полагается, поскольку она придуманная, и которая – даже если и существует – то ездить, опять же по логике, никак не может…

В это время наверху завозились, ругнулись невнятно, а потом встал на печи в полный рост, подбоченившись, дородный парень с круглым веснушчатым лицом, носом-картошкой, толстыми губами и соломенными, давно не стриженными волосами, выбивающимися во все стороны из-под собольей шапки с малиновым бархатным верхом, надетой набекрень.

-- Здоров, канкурент! -- бодро крикнул он сильно нажимая на букву «а», и помахал Чёрному Байкеру широкой ладонью.

-- Какой я тебе, снулому, конкурент, -- поморщился Байкер.

-- Эт верна – никакой! – весело продолжал... Емеля, по всему судя. – Так себе – кавырялка, а не канкурент!

-- Кто из нас ковырялка – это дело десятое, а вот услуги я тебе оказывал, и ты об этом помни! – в голосе Байкера прорезался холодок.

-- Ну, как жа, как жа, -- миролюбиво Емеля, не переставая ухмыляться толстыми капризными губами. – Мы испокон люди простые, дабро завсегда помним! Ты мне послужил, я тебе отслужу – бизнис, понятие имеем! Чего надоть?

-- Вон лежит, -- мотнул головой Чёрный Байкер на исковерканную «Паннонию». – Отвезёшь – сам знаешь куда, там сдашь... скажи – от меня.

-- Ладноть, -- покладисто кивнул Емеля, и, кряхтя, полез с печи. Мелькнули перед носом у Артёма плетёные липовые лапти, новые добротные онучи, плисовые синие портки в полоску, и вот он уже на земле – косая сажень в плечах, руки как лопаты. Поглядел на мотоцикл, хмыкнул неопределённо, поднял легко, как детский велосипед, вскинул над головой, да и забросил прямиком на печь – та только крякнула протестующе, да вздохнула жалобно!

-- Энтот со мной, али как? – спросил он у Байкера, явно имея в виду Артёма.

-- Или как, -- буркнул чем-то недовольный Байкер. – Вали давай, утро на носу...

-- Хде? – потешно скосил глаза к переносью здоровяк Емеля. – Нетути его на носу! – он хитро поглядел на Артёма, явно требуя оценки своему остроумию, но Артём только гулко сглотнул, решительно не находя в себе сил даже на слабенькую полуулыбку, а Чёрный Байкер к шуткам был не склонен.

-- Давай-давай, езжай, тоже мне... Бенни Хилл, -- пробурчал он.

-- Хто? – заинтересовался было Емеля.

-- Дед Пихто! Ты сегодня поедешь, или как? – рявкнул Чёрный Байкер, выходя из себя, и парень нехотя полез на печь, бормоча:

-- Смурной ты мужик, шуток не понимашь! Ни словечушком с тобой ни обмолвиться, ни в бабки сыграть, ни плясовую сплясать... Што за народ!

-- Трагический персонаж с уклоном в псевдоготику! – сказал, словно отрезал, Чёрный Байкер.

-- Во-во, оно и видать! Точно – с уклоном! И слова-то всяки непонятны, одно слово – пирсанаш! – подал реплику уже с печи Емеля, и, не дожидаясь отповеди, гаркнул ухарски:

-- И-э-х-х-х! По щучьему веленью, по моему хотенью, ежжай печь полями широкима, лесами дремучима, што за земли за Германския, што за горы за Британския, во места во басурманския, а вези меня печка во славен град Мотор-Сити! – и пока Артём стоял оцепенело, переваривая происходящее, печка с натугой вздохнула, и, быстро набирая скорость, исчезла в предрассветных сумерках.

Чёрный Байкер ещё пару минут глядел вслед, потом засмеялся тихонько: «Вот балбес!» – и, обернувшись к Артёму, сказал с доброй ухмылкой:

-- Вот же, понимаешь, натура человеческая. Хороший ведь парень, добряк, безотказный, попроси – последнюю рубаху отдаст, а как начнёшь с ним по-нормальному, так он сразу нос задирает, и тогда к нему – не подступись, важный становится, надутый такой, что твой купец! Приходится тогда с ним построже, чтоб не слишком заигрывался. «Бизнисмен», -- передразнил он, и снова засмеялся. – А вообще-то, -- добавил он отсмеявшись, -- если подумать, то у него на перевозку крупногабаритных грузов, считай, монополия... Он же, по щучьему веленью, хоть дом, хоть дворец может с места на место переставлять – чем тебе не трансагентство? Правда, есть ещё Данила на своём Летучем Корабле, -- задумчиво продолжил он, -- да ему, Даниле, плевать оттуда, с высоты, на всё и на вся. А Ванька с Волшебным Колечком, тот больше по бабам ходок – всё по царским дочкам, всё никак не угомонится, жиголо недоделанный – не до «бизниса» ему... да и вообще на фиг не надо. А вот Емеля по простоте душевной увлёкся… Ладно, заболтались мы с тобой, -- неожиданно заключил он. – Пора и нам ближе к дому выдвигаться.

-- А... куда? – с опаской спросил Артём.

-- Увидишь, -- пожал плечами Чёрный Байкер. – Садись, -- он кивнул на свой мотоцикл, -- держись за меня крепче, и помни, что я тебе говорил – ничего не бойся, и поменьше удивляйся... Хотя и есть – чему! Один Емеля чего стоит! Видал, каков фрукт, а?

Артём неуверенно полез на заднее седло «Харлея», мысленно крестясь и шепча молитвы, однако – больше по привычке. Он совсем не боялся, да и не мог он уже бояться, после всего, что увидел и услышал сегодня – пробки перегорели, и испытывал он сейчас лишь усталость, смешанную с лёгким любопытством. Ехать, правда, ему по-прежнему никуда не хотелось, но и перед новым знакомым было неудобно, да и самому – где-то там, на самом дне души, подумалось, а не трушу ли я? Да и когда ещё доведётся ему прокатиться на настоящем «Харлее», легенде байкерской истории, гордости американского мотопрома – в их-то диких краях… А, ладно, покатаюсь, а там мне сам чёрт не брат! – это Артем додумывал уже с заднего сиденья .

Чёрный Байкер сел впереди него, повернул ключ зажигания. Двигатель завёлся с «полутыка», забурлил ровно и мощно, почти неслышно включилась передача, и «Харлей Дэвидсон», плавно разгоняясь, взял разбег.

-- А что за услугу ты Емеле оказал? – спросил он Чёрного Байкера, сквозь свист ветра в ушах. Не то, чтобы ему было уж так невтерпёж узнать, какие-такие дела связывают всем известного сказочного Емелю, и мало кому известного, но от этого не менее сказочного Чёрного Байкера – просто надо было как-то строить разговор, наводить мосты…

-- А? – не расслышал тот.

-- Я говорю, -- закричал Артём громче, -- что за услугу ты Емеле оказал?!

-- Ха-ха-ха-ха! – закатился в смехе Байкер. – Я ему такую услугу, считай, каждую неделю оказываю! – проорал он в ответ. – Ха-ха-ха! Он, как в кружале зелена вина нарежется, так два слова вместе связать не может, ну, понятно, печка его и не слушается, домой везти не хочет, она же на пальцах объяснений не понимает! Ей надо, чтоб он волшебные слова произнёс, а он не то, что слово сказать, он иной раз и хрюкнуть-то не в состоянии! Ну, тогда я его домой нет-нет, да и подброшу, жалко дурака!

-- Понятно! А куда всё-таки мы сейчас едем?! – крикнул Артём.

-- Как – куда?! Не понял ещё, что ли? В Сказку, конечно! Подожди, сейчас!.. – он прибавил газу, мотоцикл, рыкнув, рванулся вперёд, и вдруг Артём увидел впереди и вокруг такое же марево, какое только что выпустило на них печь вместе с Емелей, а потом поглотило их обратно. Он не успел ни испугаться, ни подумать что-нибудь путное, как дорога, по которой они ехали, резко изменилась. Вместо привычной гравийки под колесами «Харлея» заструился пыльный проселок, а впереди был перекрёсток, а на перекрёстке стоял поставленный на попа огромный серый валун, а на валуне глубокими корявыми буквами было высечено: Дремучий Лес (и стрелка, указующая налево), Мотор-Сити, Спейстаун (и две стрелки направо), и – Кто Прямо Пойдёт, Тот – Молодец (вместо стрелки – стилистическое изображение интернационального жеста – сжатый кулак с выставленным вверх большим пальцем). Мотоцикл свернул направо, и через минуту Артём увидел вдали яркое зарево электрических огней.

-- Мотор-Сити! – полуобернувшись, крикнул ему Чёрный Байкер. – Добро пожаловать в Сказку!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.

Приключения начинаются.

Пиво тут было неплохим. Странным, непривычным, но неплохим. И вообще, Мотор-Сити не производил на Артёма сказочного впечатления. Город, как город. Яркие рекламные огни, мигают всё время, глазам больно. Музыка изо всех кафе, ушам неприятно. Артёму вообще никогда не нравилось в городах – суеты много непонятной, беспокойства. Люди нервные, странные, с непонятными целями и желаниями, и у каждого свой прибабах. На деревенских смотрят, как венеролог на лобковую вошь – с презрением, гадливым любопытством, и стойким желанием раздавить... Непонятно, за что, и неприятно до крайности. И здесь очень похоже, правда вот, контингент малость не тот. Вот пронеслась, ревя моторами мотоциклов, буйная толпа вампиров. А вот прополз, неторопливо – патрулирует, что ли? – намертво затонированный бэтмобиль. Дважды туда-обратно пронёсся Призрачный Гонщик с лицом, сквозь которое явственно проступал зловещий фосфорический оскал черепа… Контингент…

Ну, да леший с ним, с контингентом, не в нём даже дело.

А в том, что как-то здесь всё не так. Словно всё вокруг – результат тщательной работы многих и многих программистов, либо художников-аниматоров-мультипликаторов, грамотно спланировавших основную концепцию, тщательно отобравших и разработавших кучу главных героев, и второстепенных героев, и третье-и четвёртостепенных, и просто статистов; аккуратно, со знанием дела их всех прорисовавших и отшлифовавших, вплоть до мельчайших движений, до мельком брошенного рассеянного взгляда, до небрежного поворота головы, до любого неосознанного жеста; и поместивших в такие же рафинированные, грамотно спланированные, тщательно отобранные, прорисованные и отшлифованные джунгли декораций. И всё получилось просто великолепно, мастерски, почти безупречно… но только почти. И вот живёт себе да радуется нарисованный город, один в один схожий с настоящим, вот только всё в нём, если приглядеться повнимательней, немножко слишком чересчур. Слишком уж мимолётны эти самые рассеянные взгляды, и слишком они рассеянны, и малость более небрежны повороты головы, и очень уж нарочито неосознанны жесты… Немного громче музыка, немного ярче свет. Слишком красивые женщины с огромными глазами и безупречными фигурами ходят по бульвару, держа под руку своих слишком мужественных спутников с квадратными челюстями и спортзальными мускулами… Чересчур деловитые прохожие, чересчур благородные и внимательные полицейские на каждом углу, чересчур послушные – и так же чересчур шаловливые – дети играют в парке под присмотром чересчур благонравных и заботливых мам…

Артём вертел головой, выискивая ляп за ляпом, а Чёрный Байкер, вольно раскинувшийся в пластиковом кресле летнего кафе с интересом наблюдал за его реакцией. Куртка его была расстёгнута, из под неё виднелась футболка, тоже чёрная, с красиво серебрящейся поверх неё толстой цепью.

-- Не нравится? – сочувственно спросил он.

-- Да ничего, -- вежливо, но вяло ответил Артём. – Шумно только...

-- Это ничего. Это сперва у всех так, кто здесь не бывал. Замечаешь, какие они тут все… наигранные?

-- Д-да. А почему так?

-- Сюжетных линий слишком много, -- Байкер кинул взгляд на автомобиль охотников за привидениями, с диким воем, на который никто не обращал внимания, пронесшийся к одному из небоскрёбов. – Все они здесь так переплетены, что их иначе и различать перестанут. Внутри своих сюжетов у них всё тип-топ, от реальности не отличишь. А вот когда приходится соприкасаться с чужими – тут и происходит этакое… смазывание, что ли… ну, как будто они немного вне фокуса становятся, или наоборот – слишком резкие, слишком выразительные.

-- Почему?

-- Потому, что те, кто их всех, и меня в том числе, выдумали – люди разные, с различающимися, порой диаметрально, взглядами на жизнь, с различными вкусами, у каждого совершенно отличное от других мироощущение и миропонимание, ясно?

-- Э-э… ну… более менее…

-- В принципе – ничего страшного. Стоит тебе только в чей-то сюжет встрять, и тут же приходит ощущение полной реальности для данного конкретного случая, по другому и быть не может. Просто сейчас ты не участник, а простой наблюдатель, зритель, если угодно. Ну, а зритель-то всегда отличает спектакль от жизни…

-- Да я ничего… Непривычно только как-то.

-- Я тоже долго привыкал... Но мне, слава Богу, здесь редко удаётся бывать. Моя стихия – дорога... Вечная дорога, -- грустно и задумчиво добавил он.

-- Ты её так и не нашёл? – спросил Артём, больше для проформы. Ясно ведь, что если бы нашёл, то и не сидел бы здесь, и не мотался бы по дорогам... Но ничего этого Чёрный Байкер не сказал, просто отрицательно покачал головой. Где-то вдалеке в небо вонзился яростный столб белого пламени, а через секунду по перепонкам ощутимо хлопнул звуковой удар.

-- На космодроме, в Спейстауне, -- лениво ответил Байкер на вопросительный взгляд Артёма.

-- А можно туда съездить? – сердце Артёма забилось чаще – ему очень хотелось посмотреть на настоящий космический корабль.

-- Можно-то можно, только зачем – вот вопрос...

-- Как – зачем? Интересно...

-- Ничего там интересного нет. То же, что и здесь, а на космодром чтоб попасть – пропуск нужен. – Байкер помолчал, и неохотно прибавил:

-- Да и народ там... знаешь... Говорят, в основном, на английском. Русские-то все давным-давно в космосе делом заняты. Здесь только американцы, в основном... атмосферу засирают, -- Чёрный Байкер скривился, будто у него болел зуб. Не хотел он ехать в Спейстаун, и это было видно по нему, и Артём не стал настаивать. Бог с ним, со Спейстауном, Чёрный Байкер, видать, хороший мужик, плохого не посоветует.

А тот, задумчиво уставившись в стол, медленно сказал:

-- Ладно. Это я привык здесь, вот мне и скучно... А ты-то впервые. Мотоцикл твой дня два в ремонте пробудет, чем бы тебя пока развлечь? Если бы можно было тебя дома оставить, а его сюда забрать, тогда дело другое, но раз ты здесь... – он тяжко задумался.

-- А почему нельзя? – удивился Артём.

-- Ну, я ещё там заметил, что у вас с ним связь... такая, -- Байкер неопределённо покрутил пальцами у головы. – Ну, представь себе: человек строит дом. Пусть и не сам-один, пусть вместе с бригадой, но для себя… или – как для себя. Главное, что он к этому дому не равнодушен, что он, укладывая кирпич, или строгая половицу, мечтает о будущем, о том, как по этой половице детские ножонки пробегутся, как – кирпич к кирпичу – станет стена надёжным убежищем для семьи, как поселятся в этом доме любовь и понимание… Душу вкладывает. И возникает этакий резонанс, что ли, резонанс душ, его – и той части, что в дом вложена… И пусть потом сам он здесь жить не будет, но вот, бывает так, что пойдёт мимо этого дома, и его что-то словно подтолкнёт, по сердцу погладит. Вот так и у тебя с твоим мотоциклом. Вас нельзя по разным мирам растаскивать – резонансы у миров разные, связь может пропасть, и будет у тебя вместо твоего мотоцикла обычная железка... Как у того придурка, который меня испугался... – видно то, что его испугались, задело Чёрного Байкера больнее, чем Артёму показалось вначале.

-- А разве нет ничего, из-за чего тебя стоит бояться? – осторожно спросил Артём. – Я вот слышал, что ты можешь человека невесть куда завезти, к чёрту на кулички.

-- Ой, ну было, один раз, -- поморщился Байкер, -- так тот придурок сам виноват. Тормозит меня, морда пьяная, как будто я такси. Шеф, -- говорит, -- подвези в соседнюю деревню, за самогонкой! – я ещё удивился – в своей, что ли, деревне, найти не мог? Ну, повёз. А он мне: А слабо до райцентра? – Ну, мне-то что, я всё равно наугад езжу... Повёз до райцентра. А тот всё не унимается: А до города? – Довёз я его и до города... Тут он мне и заявляет: Куда, нечисть проклятая, ты меня завез? – и в слёзы. Я ему твержу, мол, поехали обратно, а он ни в какую, упёрся. – Я, говорит, добрый христианин, -- а сам крестится через левое плечо, -- и с нечистью, говорит, нипочём знаться не желаю! – Так и не поехал!

Артем тихонько засмеялся. История очень походила на правду. Так вот натворит кто-нибудь по пьянке чего-нибудь глупого, а признаваться в своей глупости ни в какую не желает – как будто и так все кругом не знают, что он дурак – и, бывает, такую паутину из небылиц наплётёт, что иной паук заблудится. И что на нём всю ночь черти катались, так, что насилу потом Айболит отпоил живой водой...

Вот, кстати. К вопросу о живой воде… Ч-чёрт! Вот чем надо заняться! Он ведь в Сказке, тут у них разные чудеса, и как он раньше не подумал, идиот, эгоист! И Артём даже тихонько взвыл от злости на самого себя!

-- Ты чего? – покосился Чёрный Байкер.

-- Слушай, -- лихорадочно заговорил Артём. – Это ведь Сказка, тут ведь наверняка живой воды можно добыть!

-- Ну, можно, -- пожал плечами Байкер, -- а тебе на что?

-- Понимаешь, есть одна девушка...

Артём выложил всё без утайки. О том, что живёт на свете замечательная девушка Нина, красивая, умная, добрая, только очень несчастная, потому что мечтает жить как все нормальные люди, а ей этого не дано; о том, как он любит её, и о том, как ему хочется, чтобы он зажила, наконец, полноценной жизнью... Байкер слушал, не перебивая, сначала развалясь вальяжно, с ленцой прихлёбывая пиво, потом выпрямившись, отодвинув в сторону пузатую стеклянную кружку – на лице его появилось напряжение.

-- Вот, значит, как, -- проговорил он наконец. – Ну, а что... Попробовать можно, это ты славно придумал, это ты молодец. Только будет ли толк? Я ж говорю – резонанс у миров разный, -- пояснил он в ответ на недоумение Артёма. – Живая вода запросто может в твоём мире через каких-нибудь пару часов оказаться самой обыкновенной – свойства долго не держатся... Хотя... если всё сделать быстро, то, может, успеем. Надо попробовать, -- решительно заявил он, и немного подумав, добавил, -- но знаешь, этим должен заниматься ты сам, без моей помощи. В сказках всегда так – в руки даётся, и силу имеет только то, что сам заслужил. Заметил, наверное, что здесь даже злато-серебро не в особом почёте? Даже Емеля, уж на что балбес, дубина стоеросовая, и тот за добрые услуги работает – это беспроигрышный... «бизнис».

-- Да я... Всё, что угодно! – запальчиво начал Артём, и вдруг сник. – Только вот, с чего начинать? – он с надеждой поглядел на Чёрного Байкера.

-- Как это – с чего? – тот даже рот раскрыл от удивления. – С бабы Яги, конечно! Ты же в сказке!

Артём огляделся, но поскольку вокруг не наблюдалось ни одной самой завалящей бабы Яги, то ему ничего не оставалось, как задать банальный, хотя и вполне резонный вопрос:

-- А как её найти?

-- Я тебя подброшу, чтобы времени не терять – это условиям не противоречит. А уж договариваться с ней ты будешь сам. Договорились?

-- Конечно, -- ответил Артём, и вдруг, словно по наитию, вспомнил ещё об одном важном условии, которое упоминал Байкер. – А какой услуги ты взамен потребуешь? – спросил он, изо всей силы стараясь выглядеть деловито – очень уж не хотелось попасть впросак.

-- Ты смотри! – восхитился Байкер. – Соображаешь! – он немного подумал, и изрёк:

-- Мотоцикл у тебя славный… мне такие нечасто доводится встречать… прокатиться дашь, и долг твой спишется, как тебе такое условие?

-- По рукам, -- кивнул Артём с облегчением – когда Байкер заговорил о мотоцикле, да ещё таким нарочито задумчивым тоном, у него аж внутри захолодело. На секунду показалось, что условием выздоровления Нины станет его любимая «Паннония». Не о чем и говорить, он был бы согласен и на это, но… было бы всё-таки жаль, очень жаль.

-- Ну, тогда и говорить не о чем, -- повёл черту Чёрный Байкер. – Поехали, нечего нам здесь больше делать! Дорога ждёт!

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Baba Yaga Travel.

Лес стоял перед ними тихий, загадочно примолкший. Чёрные деревья замерли в полуночном сне, лишь ветер иногда сонно вздыхал в кронах, да несколько неугомонных сверчков перекликались в густой траве, и печально плакала вдалеке ночная птица. Полная луна лила на вершины яростный серебряный свет, но под сенью деревьев сгущалась темнота, и чудилось, -- вот сейчас, качнув ветви кустов лохматыми, по-летнему облезлыми боками, выйдет из лесу огромный серый волк с янтарно горящим взглядом, и скажет человеческим голосом… Артём помотал головой, сбрасывая сказочное очарование ночного леса-колдуна – ну его, в самом деле, ещё накаркаешь ненароком…

-- Вот тебе тропинка, иди по ней, никуда не сворачивай, она тебя выведет, -- давал последние наставления Чёрный Байкер.

-- А если сверну, что будет? – вопрос казался Артёму вовсе нелишним, мало ли, предупреждён – вооружён!

-- Ничего не будет, -- ответил Байкер. – Поплутаешь по лесу, да всё равно к Яге и выйдешь – дорога-то одна, да ещё и навороженная. Яга-то уж ни одного клиента мимо себя не пропустит!

-- А почему – «никуда не сворачивай»? – настойчиво выспрашивал Артем. Всё-таки идти в одиночку по ночной чащобе ему было страшновато.

-- Так положено говорить, -- досадливо отмахнулся Байкер, -- сказок, что ли, не читал?

-- Читал, читал, -- покладисто кивнул Артём, подумав про себя, что он и без предупреждения ни за какие коврижки не свернул бы с торной тропочки в лесную темь.

-- Ну, так слушай дальше. Как увидишь избушку на курьих ножках, скажешь ей...

-- Знаю-знаю! Избушка-избушка... -- ну, и дальше -- как написано.

-- Точно! Ну, и всё, пожалуй. Держи пять... Да, -- вспомнил Байкер. -- Если уж совсем -- гроб, тогда зови, не стесняйся! Свисни в два пальца, умеешь?

-- Умею.

-- Ну, и всё. Только попусту не свисти, а то мне по лесу на мотоцикле не больно-то удобно...

-- Да понял я...

-- Ну, давай, будь!

-- Погоди! А туда долго идти-то, хоть?

-- Долго ли, коротко ли! – пожал плечами Байкер. – Тут для кого как, всё же в мире относительно, сам знаешь...

Формулировочка, конечно, была довольно-таки расплывчатой, но, в свете происходящего – вполне, как оказалось, корректной. Тропинка оказалась прямохожей, лесная тьма, так пугавшая издали, оказалась вовсе даже и не тьмой, а приятным полумраком – блики лунного света, каким-то непонятным образом ухитрявшиеся продираться сквозь переплетение листвы и веток, падали прямо под ноги, а со всех сторон дружелюбно подмигивали необыкновенно крупные светлячки, то и дело, словно световые указатели, пристраивавшиеся лететь впереди Артёма. И тишина стояла не мёртвая, а родная, свойская ночная тишина, -- квакали где-то лягушки, звенели комары, гулко ухала издали выпь, и даже филин захохотал было с толстого сука вслед ночному путнику, но сразу же, словно застыдившись, оборвал свой нелепый, неуместный смех.

Шёл Артём действительно «долго ли, коротко ли», сам не заметил, как добрался до места, вышел на поляну, и остановился, как вкопанный.

Нет, избушка была на курьих ножках, – всё как надо, – и было это, конечно же удивительно, и почерневший от времени, стоящий вкривь и вкось частокол вполне соответствовал антуражу, но поразило его совсем не это, а яркий красочный рекламный баннер, растянутый меж могучих сосен, словно перенесённый сюда откуда-нибудь из большого города. В Мотор-Сити такой и взгляда лишнего не привлёк бы, но здесь он был настолько же неуместен, насколько ошеломляющ. Надпись на баннере гласила:

Концерн "Тёмный Лес Inc."

АСТРОЛОГИЧЕСКАЯ ФИРМА

«ЗОДИАК»

гадание на кофейной гуще

хиромантия, гороскопы, карты Таро

Привороты, отвороты, заговоры

ОРТОПЕДИЧЕСКИЙ КАБИНЕТ

"КОСТЯНАЯ НОГА МЕД-СЕРВИС"

гомеопатия, траволечение

протезирование конечностей

из костей заказчика

А вот это, интересно, как? Из собственных костей, или просто можно с собой принести? Ну-ка, попробуем дальше...

КАБИНЕТ

психологической

коррекции

опытный психотерапевт-гипнолог

Кот Баюн

ТУРИСТИЧЕСКОЕ АГЕНТСТВО

"BABA YAGA TRAVEL"

Туры, круизы, сафари

(опытный гид Кот Василий)

ГОСТИНИЦА "ИЗБУШКА"

полный пансион

ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО

"СОБАКА БАСКЕРВИЛЕЙ"

Находим пропавших людей методом катания

золотого яблочка по серебряному блюдечку.

Н-да-а. Если верить рекламе (чего Артем, как здравомыслящий молодой человек, для которого телевизор был не чудо-ящиком, а свершившимся историческим фактом, делать, само собой, не собирался), -- если верить рекламе, а не собственным чувствам, то он стоял не перед радикулитно покосившейся на один бок подслеповатой хибарой на подагрических куриных лапах, а прямо-таки перед огромным офисным зданием, доверху набитым служащими. Видно, баба Яга была довольно пробивной старушкой, коль хотя бы половину из того, что обещала на плакате, делала сама!

Артём был настолько ошарашен, что невольно (в знак протеста, что ли?) решился на довольно рискованный, и где-то даже нахальный поступок.

-- Избушка-избушка, -- произнёс он громким шёпотом, -- а ну, повернись к лесу передом, ко мне задом... и чуть-чуть пригнись...

Изба вздрогнула – видно не ожидала такого хамства от вполне приличного юноши – неуверенно потопталась на месте, но видно исполнительность в конце концов перевесила, и она, скрипя, стала разворачиваться, и наконец застыла в неестественной позе, нараскоряку. Внутри что-то мягко упало, охнуло, завозилось, зашеборчало, а потом скрипучий голос пронзительно произнёс изнутри:

-- Ты што, дурында, вовсе с глузду съехала? Оно, конешно, желание клиента – закон, однако ж не до такова! А ну, стань, как надоть, кура безмозглая!

Изба повиновалась, как показалось Артёму – без особой охоты. Он хихикнул. А из окна высунулось старушечье лицо с огромным кривым носом и таким же огромным кривым клыком в беззубой пасти, и прошамкало:

-- Эт-та хто там такой вумный? Ты, што ль, озорничашь, добрый молодец? Навроде и русским духом от тя пахнет, а шутки шутишь вовсе непотребныи – ровно мериканец какой! Дело пыташь, аль от дела лыташь?

-- Дело, бабушка, дело! – снова хихикнул Артём.

-- Ну, а коль по делу, так неча зряшно избу баламутить! Тьфу на тя, охальник, -- и без перехода, -- а како-тако дело-то у тя ко мне?

Артём раскрыл было рот – хотел было выложить всё сразу, без обиняков, но что-то ему подсказывало, что здесь так не бывает... Назвался груздем – полезай в кузовок. Сказка есть сказка, и правила здесь тоже должны быть сказочные, несмотря на проникшие сюда цепкие лапы капиталистических отношений... И он, ничтоже сумняшеся, заявил:

-- Ты, бабуля, добра молодца сперва приветь, приюти, напои, накорми, в баньке попарь, а потом уж спрашивай! – и сразу, каким-то шестым чувством понял, что угадал единственно правильную линию поведения. Он тихонько перевёл дух – кто её знает, эту забавную с виду старушку… вот сунет в печь, и все дела.

Бабка окинула его острым взором, прикидывая что-то в уме и беззвучно шевеля губами, а потом заявила:

-- Ну, гостиница, ежели с пансивоном, эт-та у нас выйдет – одна добра услуга, али, ежлив деньгами, то серебряный полтинник, да два гроша с носу. А вот в баньке, добрый молодец, сам будешь париться – эскорт-услуги в обслуживание не входят! У меня тута не интим-салон!

Артём честно попытался представить, какие «эскорт-услуги» может оказать ему престарелая гетера, содрогнулся, и торопливо закивал, боясь, как бы бабка не передумала, и всё же не согласилась «попарить его в баньке» -- вот уж ситуация была бы!

-- Ну, тада заходь в избу, я тебе бельишко чистое спроворю! – после того, как удалось залучить клиента, старушенция заметно подобрела. – Тя как величать-то, ась? – голос бабы Яги звучал приглушённо – она, отклячив сухой зад, рылась в глубоком сундуке.

-- Артёмом! – он с любопытством разглядывал обстановку. Обычная с виду деревенская изба, большая русская печь, лавки вдоль стен, полати, вот только, немного живописуя картину, в углу на лавке сидел, замерев каменным изваянием, здоровенный жемчужно-серый котище, и не моргая, тупо глядел перед собой.

-- Что это с ним? – указал он на кота вылезшей из недр сундука бабке.

-- А ну ево совсем! – баба Яга деловито прошкандыбала к печи и загремела ухватами. – Из-за него, окаянново, третий день клиентов теряю! Тута и старик заходил, помоги, говорит, за ради Бога – пуще прежнего старуха взбесилась! Тута и Балда попа приводил, полечи, говорит, а то совсем вышибло ум у старика, а ить я всего-то три раза ему по лбу щёлкнул. Даже и доктор Джекил с мистером Хайдом заглядывали надысь – от раздвоения личности лечиться… а он сидит себе, как репа на грядке, ни до чего ему дел нету! – бабка прищурилась, и уже менее пространно, но более обстоятельно пояснила:

-- Кот Баюн енто! Силишша у ево гипнотическая такая страшенная – кого хошь в транс заведёт! Третьево дня, дурень, в зеркало глянул, да сам себя и оглоушил! У-у, ирод! Сидит вот теперя – чурка с глазами, даже и не мявчит! – она выразительно погрозила тупо уставившемуся в пространство коту ухватом. – Бери-ка ты лучше бельишко, добрый молодец, да ступай баниться, а я тута пока на стол соберу, -- Яга протопала к двери, выглянула наружу и завопила что есть мочи противным голосом:

-- Васька, Васька! Иде ты шарисся, харя басурманская?! Васька, Васька, Васька!

На печке ожила одна из теней, шевельнулась, мягко, неслышно пролилась на пол, и оказалась прилично откормленным чёрным котом. Кот несколько секунд глядел Яге в спину, потом перевёл взгляд на Артёма, выразительно кивнул в сторону надсаживающейся бабки и значительно повертел лапой у виска, после чего разинул розовую пасть и хрипло мяукнул.

-- А-а, вот ты иде, сокол ненагляднай! – обрадовалась резко развернувшаяся Яга. -- Ить как тихо прошмыгнул-та, я, старая, и не углядела! – кот вновь взглянул на Артёма, и удручённо пожал плечами.

-- Давай, соколик, принимайся за труды! Вишь, добра молодца в баньку проводить надоть... -- Кот эбеново-чёрной тенью застыл на пороге, взглядом поманил Артёма за собой и шмыгнул в траву. Артём пошёл следом, напутствуемый словами Яги:

-- Да, слышь ты, шибко-та не торопися тама, яхонтовый! Банник ентого дела ох, как не любит, кто в бане прыть-та проявлят! Так ты уж ево тама не заобидь!

Банник? Ёжкин кот, вот беда! Всё, что доводилось Артёму читать про этого недоброго духа, обитающего в бане под полком, не сулило приятности от знакомства, но делать было нечего -- Чёрный Байкер ясно сказал: ничему не удивляйся, ничего не бойся... А упомянутый ёжкин кот уже подвёл Артёма к приземистой банёшке, больше напоминавшей конуру для особо крупной собаки. Артём мысленно перекрестился, глубоко вздохнул, и решительно шагнул в горячий, пахнувший распаренным веником полумрак...

На ужин были зелёные щи со сметаной, пельмени и молоко. Пока Артём насыщался, словоохотливая бабка пустилась в пространный рассказ о местных делах. Ругала всех подряд, жаловалась на Ивана Дурака, который на своём Коньке Горбунке за полдня может всё царство обскакать, а почту, варнак, всегда доставляет с опозданием; сетовала на Сивку-Бурку, которая в последнем забеге на дерби пришла второй, а баба Яга, как дура распоследняя, поставила на неё, и потеряла на этом кругленькую сумму. Но больше всего доставалось «аспиду Колобку», который недавно устроился землемером в кадастровый отдел, и теперь беспредельничает, как хочет — урезал у неё две сотки с огорода!

Артём ел с удовольствием, а слушал довольно невнимательно, размышляя, как бы ему половчее подобраться к главному вопросу. Однако баба Яга, убрав со стола, села на лавку, и безапелляционно заявила:

-- Ну, добрый молодец Артемий, пора табе и рашшитаться!

-- А... чем? -- спросил Артём.

-- Ну-тко, как договаривалися! Злата-серебра, я смотрю, у тя нетути, так давай, добру услугу гони!

-- Что надо сделать? -- Артём с готовностью поднялся на ноги.

-- Голосок, гляжу, у тя тонкай, да звонкай -- а ты мене спой, милок, потешь баушку!

-- Без музыки?

-- Пошто? -- поджала губы бабка, показывая глазами на висевшие на стене гусли. -- Вона гусли-самогуды, ты има насвисти, а уж они те сыграють!

Артём снял гусли со стены, неловко пристроил их на коленях, и взялся было петь о том, как "шумела буря, гром гремел", но баба Яга сразу же оборвала его:

-- И-и, милай! Так-от и я могу! Ты давай чего-нито, што мене не ведомо!

Артём задумался было, а потом ему пришло в голову, что есть кое-что, чего Яга уж точно никогда не слыхала, вот только мелодию подобрать... С минуту он насвистывал гуслям мотив -- бабка терпеливо ждала -- а потом гусли поняли, что от них требуется, и ожили, заиграли переливчатым гитарным перебором, а Артём тихонько запел:

Изумруды зелёных глаз

Наполняют меня любовью.

Ты стоишь -- как в последний раз,

Наклонившись над изголовьем.

Ты вздохнула, и лёгкий вздох

Полон нежности и печали...

Знает только на небе Бог --

Как я по тебе скучаю!

Бабка сидела, тяжко опершись щекой на ладонь, пригорюнилась.

Этих тёмных волос копну

Я усею алмазной пылью!

Не оставлю, не обману --

Небывалое станет былью!

Ты шагнула через порог --

Я увидеть тебя не чаял...

Знает только на небе Бог --

Как я по тебе скучаю!

Эти стихи Артём сочинил сам, для Нины, но никто и никогда не слышал их -- загрустившая баба Яга была его первой аудиторией, и ей, похоже, нравилось. Она тяжко вздыхала, думая о чём-то своём, улетев мыслями в даль, шёпотом вторила словам песни и хлюпала носом. Потом встряхнулась, решительно утёрла краем платка набежавшую мутную старческую слезу, и сказала:

-- Ну, ты, однако, меня в кручинушку вогнал -- уж больно песня жалостливая, ну тя к чёмору, барильянтовый! Вон, Васенька, касатик мой, и тот затужил! -- и верно, кот сидел на полу, понуро опустив голову, задумчиво водя когтистой лапой по самотканому половику.

-- Ты, милай, давай чего-нито повесельше, инда баушка вовсе в тугу-печаль впадёт! -- бабка швыркнула носом.

Ну, это можно! Артём насвистел гуслям нечто, на манер Высоцкого, и запел:

Я читал старинную книгу о Востоке,

Не опишешь истину росчерком пера...

Кришнаиты, дервиши, и, конечно, йоги,

В общем, понимаете, полная мура!

Вот возьмём, к примеру, йога,

Вы скажите, ради Бога --

Ну чего им надо, бедола-жеч-кам?

Руку за ногу загнёт, ногу к уху завернёт,

И сидит вот так весь день, бедня-жеч-ка!

Бабка, сидевшая до этого смирно и грустно, воспряла духом, начала притопывать в такт песне лапотком, вертеть носом, вращать глазами, в общем, проявлять признаки надвигающегося веселья, и Артём продолжил:

А на дервиша глазеть -- можно сразу окосеть!

Крутится и вертится, как бе-ше-ный!

То чего-то заорёт, то возьмёт -- и упадёт!

В общем -- очень неуравнове-шен-ный!

Кришнаитские монахи носят жёлтые рубахи,

Ходят необутыми и лы-сы-ми.

В барабаны громко бьют, водку горькую не пьют,

И от баб нисколько не зави-си-мы!

Яга вдруг вскочила, и мелко семеня ногами пустилась в пляс, махая невесть откуда вынутым носовым платком далеко не первой -- и даже не тридцать первой -- свежести, тоненьким голоском время от времени выкрикивая: "У-у-у-х, ух, ух!" Кот Василий ходил вокруг неё мелким бесом, то пускаясь вприсядку, то вертя хвостом, то кружась на месте.

Непременно всем нужна Кама Сутра, нам она

Открывает секс ещё неви-дан-ный!

Позы -- тыща, и одна! Не запомнишь ни хрена!

Кто, когда, и как всё это вы-ду-мал?

Удивителен Восток, просто сказка, но итог

Подбивает нас на размышле-ни-я:

Что такая кутерьма может вас свести с ума,

И лишить последнего мышле-ни-я!

Артём закончил петь, снял гусли с колен и положил возле себя. Обессиленная бабка рухнула на лавку, утирая ручьём стекающий пот, кот сделал ещё пару диких прыжков, а потом сиганул на печь. Отдышавшись немного, Яга покачала головой:

-- Ну, упарил баушку, добрый молодец! И Васеньку мово тож распотешил, а ведь не кажному дано! Видать -- большушшего талану ты человек! И песня-та -- ить не в бровь, а в самый што ни на есть глаз хлешшет! Я, када по обмену опытом туристическим тама была, дак Хоттабыч мене всю ихнюю мерихлюндию наскрозь распоказал -- стыдобушка глядеть было! Ить чево тока не творят, нечестивцы, Навуходоносоры некрешшёныи! Тьфу! Ин ладноть, шшитай, што за постой ты честь по чести рашшиталси. Таперича спать надоть -- утро вечера-от мудренее, завтри и о делах твоих покалякам!

Но и наутро "покалякать" о делах сразу не получилось. Скаредная бабка, едва Артём проснулся и позавтракал, весьма прозрачно намекнула ему, что, оно, конечно, капиталистические отношения, и всё такое, однако, по здравому рассуждению, пока человек человеку всё ещё -- друг, товарищ, и брат, то никому из молодых и здоровых физически парней вовсе не возбраняется помочь иной раз пожилому человеку по хозяйству. А поскольку из всех вышеупомянутых молодых парней в наличии, на сегодняшний день, имеется только он, то, стало быть, ему и надлежит проявить человеческое участие к проблеме пенсионеров на селе. Артём намёк понял, и принялся за труды. Видно, и вправду у Яги с постояльцами было не так, чтобы очень, потому что работы накопилось -- море! Он наколол дров и уложил их в поленницу, перетаскал чёртову уйму воды в баню и в огородные кадушки, выгреб из-под коровы гибельную прорву навоза, поправил кое-где заваливающийся забор, вскопал под зимний чеснок две сотки (две сотки! солит она его, что ли?) земли, ну, и ещё, по мелочи -- погреб вычистил под новый урожай, приколотил пару оторвавшихся с крыши избы досок, крыльцо поправил... Работа привычная. Однако, привычная-то она -- привычная, а времени отняла немало! Поднялся Артём вместе с петухами, а управился едва-едва к обеду! Да и подустал порядком.

После обеда, прямо сказать, не царского -- лапша с курятиной и редька со сметаной -- баба Яга позвала Артёма.

-- Садися-ка, милок, вона на лавку, насупроть меня, да слушай, што я табе толковать стану! -- Яга аккуратно разгладила складки своей длинной выцветшей юбки, секунду помолчала, и продолжила:

-- Пока ты тута трудилси, я на тя картишки раскинула. Три раза кидала, и кругом одно и тож выходить -- што дорога табе дальняя, грусть-тоска табе печальная, а беды твоёй причинушка -- суть немалая кручинушка, што такая ли заботушка -- ясны оченьки позастила, тело белое повыела, иссушила душу молодцу...

-- Бабуль-бабуль, -- вскинул руки Артём, -- ты... это... кончай причитать! Про свою кручинушку я и без тебя всё знаю, ты давай к делу поближе.

-- Енто к какому ж делу-та? -- бабка обидчиво поджала сухие губы. -- Што я табе -- Кашпировскай, што ль, штоба на такенном расстоянии параличи лечить? Али -- Чумак какой, прости Господи?.. -- бабка досадливо сплюнула через левое плечо и мелко-мелко закрестилась. Артём сидел, как током ударенный -- нет, баба Яга и вправду, видно, детективное агентство держит! Ведь, ни вчера ни сегодня, об истинной причине прихода его сюда Артём не обмолвился и словечком, а эта старая кочерыжка уже насквозь всё знает, ну и ну-у! Наконец, совладав с удивлением, Артём проговорил:

-- Да я ведь и не думал, что ты это можешь... Я только насчёт живой воды. Уж она-то должна подействовать...

-- Н-ну, мож и должна, -- с сомнением протянула Яга. -- Тока ить правая я оказалась -- дорога табе дальняя выходит! Живой-то водой тока Кашшей пользует -- монополию сорганизовал. От табе к ему и надоть!

-- Да я разве против? -- пожал плечами Артём. -- Ты только скажи, как к нему добраться...

-- А-а, милок! Вот тута я табе прямая пособница! Ить я ж в тутошних местах наипервейший тур-оператор! Сталбыть мои услуги табе позарез надобны.

-- Ну... да, -- согласился Артём.

-- Ну, а коли так, вот табе копия договора, подписывай ладком, да и ступай с Богом! -- Яга подала ему через стол длинную берестяную грамоту. Артём начал читать, и глаза у него полезли на лоб! На берёсте значилось следующее:

ДАГАВОР.

1. Абязаннасти дагавариваюшшихся старон.

"1.1. Я, ни же патписафшийси добрый молодитс (первая дагавариваюшшаяся старана), абизуюся уплатить баби Иге (фтарая дагавариваюшшаяся старана) суму (сумму, что ли?) денек, в размере три сиребриных палтины и шесть грошей с рыла, али саслужить добрых услук в каличистви три штуки взамен за сорганизованую мине туристичисткаю паестку.

1.2. Я, баба Ига (фтарая дагавариваюшшаяся старана), абизуюся взамен выши пиричислинай мине сумы денек, али добрых услук, спаспешествавать добру молотсу Артемию ф пути шествии ф царство Кашшево. Ф свизи с чем снабдить иво литаюшшим транспартным средствием, опытным гидом (до границы царства) и ишо средствием ариинтации на меснасти (штоба ни заблукал).

2. Абязаннасти дагавариваюшшисся старон

ф случаи ни выпалнения кантракту.

2.1. Я, добрай молодитс Артемий, ф случии сваивременнай ни уплаты, и, как слецтвие, нарушения дагавора, абизуюся честью служить выша упамянутай баби Иге ровно трицать лет и три года.

2.2. Я, баба Ига, ф случаи нарушения дагавора ф свизи с форс-моржовыми апстаятильствами, как то: ежели ступа сламаица и книзу с им вмести шваркнитца; ежели средствие ариинтации падвидёт да и заблудит ево в лесу дримучим; ежели гид за мышом пагоница, па природнаму сваиму инк стинк ту, да и савсем убижит; ежели Кашшей ево стрескаит, али инше как ухайдокаит; апеть жа -- ежели он сам сибя, па глупасти сваей мала-детскай как-нито пакалечит, то вины на миня ни класть, и к атвету ни призывать.

Ещё раз перечитал Артём "документ", потом ещё, а потом бабка нетерпеливо заёрзала и спросила подозрительно:

-- Да ты, милай, грамоте обучен ли?.. А то, давай, я табе сама прочитаю, да растолкую! -- и глаза её алчно блеснули. Ещё бы! Вот уж нисколько не сомневался Артём, что она, пока растолковывает, уж себе в убыток никак не "натолкует"! Экая меркантильная старая кочерыжка! Кот Василий, видимо, искренне благодарный за те пельмени, которые Артём вчера тайком от бабки переправил ему под стол, отчаянно семафорил из-за её спины, и общий смысл его жестикуляции сводился к одному: согласишься -- значит ты дурак, и так тебе, дураку, и надо! Артём и сам всё прекрасно понимал, и его размышления относились вовсе не к обдумыванию условий договора, а к следующему: как бы поделикатней объяснить сребролюбивой старушке, что вот хрен ей поперёк её интеллигентного сельского лица! Наконец, всё хорошенько обдумав, немного успокоившись, Артём заговорил, и начал он с вопроса:

-- Бабуль, а у тебя вообще как -- клиентов много?

-- Да... как те сказать... -- замялась старушенция, -- не так, штоб шибко-от... А чево?

-- А тово, -- передразнил её Артём, -- что, пожалуй, и не будет!

-- Чево эт так? -- вскинулась бабка.

-- А того, что договор у тебя -- грабительский, -- (кот за её спиной азартно кивал, тряся усами), -- составлен он юридически неправильно, -- (кот, в полном восторге, приложил лапу к сердцу, и закатил глаза), -- я уже не говорю про обычные орфографические и пунктуационные ошибки, да и синтаксис хромает, -- (кот рухнул замертво, делая вид, что сражён наповал). -- Так скажи мне, бабуля, какой дурак согласится подписывать такой, с позволения сказать, курьёзный документ?

-- А ты меня не учи, сопля зелёная, -- всерьёз разобиделась баба Яга. -- Я на свете-то, почитай, раз в триста подоле твово прожила, и всяково люду навидалася, а вот таких умников, так прямо в печь сажала! -- (кот приподнял голову, и с беспокойством поглядел на неё).

-- И зря! -- убеждённо сказал Артём. -- От них хоть чему-то научилась бы! А то чуть не догола раздеваешь, да ещё и спасибо тебе за это говорить? Капитализм -- капитализмом, бизнес -- бизнесом, а про совесть забывать тоже не надо!

-- А ты меня не совести! -- как-то даже надрывно выкрикнула старуха -- Артёму даже чего-то жалко её стало. -- Я табе тута, межжу прочим, не мать Тереза!! Я всё ж таки нечисть, и пакости творить -- моя святая обзанность!!! -- (кот тревожно застриг ушами, и сделал Артёму знак -- "поспокойнее, не налегай!")

-- И тута табе не монастырь, не богадельня -- нечисти тут вертеп!! -- продолжала разоряться бабка. -- И ты, милок, коли уж попал в дерьмо, так вот в ём и сиди, и не чирикай!!! -- бабка истерично затрясла головой, и без сил опустилась на лавку, делая коту Василию таинственные знаки, как будто наливала что-то. Кот вскочил на лапы, метнулся чёрной молнией к шкафчику на стене, достал какой-то пузырёк, лихо накапал в кружку капель двести, развёл водой -- в комнате разнёсся явственный запах валерианы -- и быстренько тяпнул, после чего пулей вылетел за дверь. Баба Яга, протянувшая было руку за лекарством, так и обомлела от такого вероломства, только рот разевала, да грозила костлявым пальцем вслед, который давно простыл. Артём подошёл к столу, накапал ещё капель сорок, поднёс бабке, и та, благодарно взглянув снизу вверх, гулко стукнув кадыком, заглотила порцию успокаивающего. И, пока она молчала, Артём тихонько подсел рядом, и зажурчал ей на ухо:

-- Так я ведь что -- я против разве? Оно конечно, пакости творить тебе сподручней, ты ж нечисть! Только вот одного в толк я никак не возьму: нечисть ты, вроде, наша -- исконно русская, а пакости творишь на какой-то американский манер -- смотреть стыдно! Вот я провкалывал на тебя целых шесть часов, а ты мне и не заплатила ничем! Ладно, я не из-за денег, а только -- услуга за услугу -- взяла бы, да и помогла, по-нашему, по-русски! А ты, как какой-нибудь Рокфеллер поганый, крохобор -- "догово-ор"! Как же так, а, бабуля?

Бабка молча сидела, слушала, опустив седую голову, думала тяжко о чём-то. Со двора донеслась вдруг пьяная песня без слов -- рулады явно выводила кошачья глотка. Поскрипывала изба, переступая время от времени с лапы на лапу, шуршал под печью кто-то -- то ли мышь, то ли домовой.

-- Ладноть, -- подняла наконец голову баба Яга. -- Шшитай -- устыдил ты меня, старую, так што хрен с тобой, добрый молодец, я табе за так подмогну... Но-о, только! -- Яга решительно взмахнула сухонькой ладошкой, -- с однем условием! У Кашшея в плену томится девица-красавица -- Василиса Премудрая. Видно, без неё мне с составлением договора не управиться! Так ты её у Кашшея отбей -- хошь испужай ево, хошь устыди, а Василису мне представь во здравом уме и тверёзой памяти! От табе последнее моё словечушко, согласный? -- Артём кивнул. -- Ну, тада смотри сюды! -- старуха опять открыла свой бездонный сундук, и нырнула в него с головой. Порывшись там некоторое время, она достала на свет Божий нечто прямоугольное, тщательно завёрнутое в серую холстину.

-- Знач так, мил-друг Артёмушка! Воды живой у ентово Кашшея -- залейся! Хошь -- пей, хошь -- лей, хошь -- ноги мой! Как её у ево вытамжить -- о том ты сам доумися, али он тебя наумит. Тока сдаётся мене, што он, ирод растреклятый, тож табе задание дасть -- у нас здеся задарма тока кони пашуть! Ну, ты с им рано ли, поздно, договорисси, эта дело другое, ты, видать, малый -- не дурак, хоть и дурак немалый! -- бабка противно захихикала. -- Ты меня счас слушай! К царству Кашшееву дорога дальняя, скрозь царя Гороха царство, шагать упреешь, одначе я Васеньку, алкоголика окаяннова, с тобой налажу -- он тебя на ступе мигом через царство Горохово переправит, а дале ты уж сам, ножками! А штоба не заблукать среди чашшобы лесной -- вот табе штука особая, она тя на дорожку направит! Полагается, конешно, клубок давать, да все прежние моль растреклятая сожрала без майонезу! А новый клубок изделать -- это ж мороки невесть сколь! Спрясть, нитку отседова дотедова размотать, да колдануть хорошенько, штоба она путь запомнила, да ишшо в обрат всё смотать -- где уж мене, старой развалине, управиться! А эвто вот, -- она торжественно потрясла содержимым мешочка, -- достижение научное, верное! Не бьётся, не ломается, и истинный путь укажет, стоит тока раз ему показать... -- бабка прервала свою тираду, и вынула из холстины небольшой, в ладонь величиной, серый прямоугольник, очень похожий на ручную электронную игрушку. Нажала какую-то кнопку, экранчик прибора озарился мягким светом.

-- На, вот! Гляди -- сюды давишь, появляются буквицы басурманския, имя-то и надписано, куды табе путь держать. Вот эвтой кнопкою выбирашь, куды надоть, вот здеся давишь -- дорога-от и высвечивается! -- бабка торжествующе подняла сухой палец, похожий на позапрошлогодний чёрный сучок. -- Наука, эвто табе не вошей гребешком вычёсывать! Знание -- сила! -- двинула она лозунг.

Артём внимательно осмотрел игрушку, и, к своему изумлению, увидел на легком, хотя и металлическом (титановом, что ли?) боку выдавленную надпись:

"The device of inertial tracking",

и, немного ниже:

"The property of space forces",

а ещё ниже, чтобы уже не оставалось никаких сомнений, добавлялось просто и категорично:

"Made in USA. NASA. 2535."

"Прибор инерциального слежения. Собственность космических сил. Сделано в США. Национальное космическое агентство. Две тысячи пятьсот тридцать пятый год!" -- Артёму, несмотря на уже привычную привычность всего непривычного (во, как!), стало немного нехорошо, пока он не вспомнил про Спейстаун. Эта игрушка наверняка оттуда! Ф-ф-у-у-х, чуть не испугался! А Яга тут же охотно подтвердила его подозрения:

-- Штукенцию ентую мене Бак Роджерс пожаловал! (сн. Бак Роджерс: герой одноимённых комиксов и кинофильмов, космонавт. Российскому зрителю наиболее известен по фильму "Бак Роджерс в 25-ом веке.")

-- Кто-о?

-- Космонавт в резиновом пальто! -- огрызнулась бабка. -- Бак Роджерс, говорю! Я тот раз на ступе летела, под "газами" маленько была, да решила спрямить, ну, над лесом с евонным шаттелом и поцеловалися! Мене-то -- как об стенку горох, ступа-от чугунная, чево ей доспеется? А с им беда! Крылья -- в дугу, все лонжероны поперепогнулися, шасси тожа -- при аварийной-той посадке... Уж и горевал он, пока я малость не поколдовала -- так зато таперича ентот евонный шаттел до самой стратосферы безо всяких планетарных двигателей летат -- екологию не наруша-ат, не-е! А он мене -- вона! -- автопилот на ступу присобачил, да ишшо вот эвтот аппарат! Так што, милай, я таперича сама могу людей и не возить -- Васенька мой, пропойца, прошшелыга, сопровождат, а ступа-от сама, сама летат, эвона как!

-- Так, ладно, -- Артём направился к ступе и забрался в неё. Торопливо прошмыгнувший мимо бабки кот воровато метнулся ему под ноги и затаился там. Яга ещё что-то говорила, давала наставления -- что-то о технике безопасности полёта на ступе -- Артём не слушал. Он чувствовал, что голова у него идёт кругом. День выдался... трудноватый, прямо сказать! Ему нужна была передышка. Мелькало в голове ещё, что неплохо бы поподробнее разузнать, как лучше подобраться к Кащею, чтобы и воду добыть, и в живых, по возможности, остаться, но уже ничего не соображала буйная головушка... Да-а! Там же ещё какая-то Василиса, ещё и её надо освободить и бабе Яге представить, знать бы, с какого конца за это браться... Ладно, всё, на месте разберёмся, с какого конца редьку едят! А здесь он, кажется, уже нагостился вдосталь! Нет, в целом-то она бабка неплохая -- у них в Рябиновке и куда хуже есть, и их куда больше, к тому же... Но хорошего -- понемногу! На обратном пути ещё завернём, погостим, уж больно банька у бабки хороша! А пока и без того голова ходуном ходит, от всех этих договоров антиюридических, Баков Роджерсов в резиновых... пальтах?.. пальтох?.. польтах?.. Пёс с ним, была бы польза. Один только инерциал чего стоит! Вместо клубочка, а! Неохота ей, понимаешь, клубочки делать -- пошла, попросила, дали ей инерциал! А вот интересно, если она, к примеру, захочет реактивную турбину на ступу поставить, тогда как?

Ступа взвилась в небо, оставляя внизу вогнутую тарелку планеты. Нет, не захочет, похоже!.. Скорость и так приличная... Дозвуковая, конечно, но очень приличная. О-очень! Не нужна тут турбина. Артём устало присел на дно, погладил кота.

-- Ну, что, Васька? В добрый путь?

-- Ми-й-я-у-у! -- хрипло согласился кот, и вспрыгнул Артёму на плечо.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Царство Кащеево.

Ступа летела быстро и высоко, каждый раз прячась за облаками, едва внизу возникало нечто, похожее на населённые пункты. По счастью, таковых оказалось негусто -- всего четыре, причём один из них, судя по обширности занимаемых площадей и богатству большинства дворов, был столицей, с резиденцией самого царя Гороха. Остальные -- города-посёлки, не очень большие, обнесёные деревянным тыном, с домами, крытыми дранкой и соломой. Лишь некоторые терема кичились перед остальными медными и свинцовыми покровами поверх дощатых крыш. Спуститься и разглядеть всё тщательно Артём не мог -- автопилот не позволял -- да и сам он опасался, честно говоря! Он ведь понятия не имел, в каких отношениях находится баба Яга с местными жителями, и рисковать не хотел -- мало ли, может она их тут до самой изнанки печени так достала, что они готовы и просто одну лишь ступу -- без хозяйки -- обстрелять из зенитно-ракетного комплекса... А что! После инерциала в кармане, и зелёного огонька автопилота не боку древней чугунной ступы, Артём готов был ожидать от здешних народов чего угодно, вплоть до печенежской конницы верхом на танковой броне, с саблями наголо и копьями наперевес!

Артём не представлял, сколько времени заняло бы путешествие пешком -- две недели? Три? Долго, наверное... Долго ли, коротко ли, в общем. Бабка действительно оказала ему услугу -- чапал бы он сейчас на своих двоих в неведомые дали! А так -- ступа уже на снижение пошла, переходит на бреющий. Та-ак, что там у нас внизу? Лес. Лес дремучий, чащоба непролазная. И на опушке этого леса нам предстоит приземлиться. Что же, мы и не искали лёгких путей, мы искали хоть какой-то! Вот, кажется, нашли! И мы от него что-то не в восторге. Это же надо так заехать, мама-джан, прощай навеки, вах-х! Лес -- ну прямо-таки сказочный! Прямо из сказки, из той самой, про Кащея Бессмертного, где все деревья словно из камня, каждый сук -- в два обхвата, и тишина, как в покойницкой! Зловещая такая тишина, недобрая такая. Обещающая. Много обещающая. Ой!

Размышления Артёма самым бесцеремонным образом прервал кот Василий. Он, несмотря на гнетущую атмосферу окружающей среды, держался прямо бодрячком, таким живчиком! Он дёрнул Артёма за штанину ещё раз, указал лапой на ступу, на автопилот, махнул в ту сторону, откуда они только что прибыли потом многозначительно подмигнул ему, хитро ухмыльнулся, мол: "может -- того, назад лыжи направим?"

Артём только покачал головой на такое соблазнительное предложение. Ох, он бы уже и с радостью, и плевать бы ему на собственную гордость, и на то, что потом придётся все зеркала из дома выкинуть -- стыдно будет смотреться!.. На одно только он не мог наплевать -- на Нину. Это ради неё он всё затеял, и ради неё будет играть до конца! Тем более, что правила игры вроде бы известны... В конце концов, не может же он просто так погибнуть, если он -- главный герой! Это же сказка? "А кто тебе сказал, что ты -- главный герой? -- шепнул неприятный внутренний "некто". -- А вдруг -- нет? Вдруг ты просто так -- шёл мимо, попал, а выбраться не знаешь как? Вдруг ты не герой, а наоборот -- ещё одно местное недоразумение, глупая случайность, вроде бабкиного "дагавора?" -- Да пошёл ты! -- громко сказал Артём сам себе, а кот принял на свой счёт. Он глубокомысленно кивнул, подмигнул ещё раз, только уже не заигрывающе, а одобрительно, похлопал его по колену, и ткнулся мягким носом в ладонь.

Всё понятно -- "не пропадай, мужчина! не так страшен чёрт, как его малютка! ты же не кто-нибудь там, а самый натуральный "добрый молодетс", согласно определению широко известной в узких кругах особы, а ему -- "доброму", то есть, "молотсу" -- ему ведь сам чёрт не брат, так что не кисни!" Вот, в таком, примерно, контексте. Затем кот нырнул обратно в ступу, и та взвихрилась за облака, и только видно было, как высунутая за борт чёрная когтистая лапа оттопырила то, что у котов заменяет большой палец. "Молодец, -- мол, -- прорывайся в том же направлении!". Да издали, уже из-за облаков, донёсся истошный, противный, но очень ободряющий кошачий мяв! Артём остался один на опушке мрачного леса.

Он вздохнул, и достал из кармана джинсов инерциал. Н-ну-с, что у нас здесь? Так, экран, кнопок всего четыре -- просто и функционально. Жмём "Start", загорается экранчик, жмём "Search", начинается поиск, высвечивается десятка три строк, та-ак, читаем:"Lukomorye"-- не то, " The Buyan island"-- опять не то, "Alive head"-- о, а вот это уже интересно! Неужели та самая живая голова из "Руслана и Людмилы"? Интересно-о, но... Не то. А, вот "Kingdom of Kaschey"-- вот оно! Царство Кащеево! Нажимаем... э-э-э... наверное, опять -- "Start". Точно, сработало! Вот высветилась ломаная зелёная линия в сетке координат, а вот и мы сами на тропе войны -- красная точка! Ну, пошли! И Артём, негромко напевая под нос, коверкая слова на манер Яги: "Здесь птицы не поють, деревья не растуть, и тока мы, как дураки, прокладываим путь!.."

Разумеется, идти ему пришлось, как всегда -- долго ли, коротко ли. Это уже становилось вполне привычным, как и вся эта Сказка в целом, вот только некоторые её закидоны, вроде прибора инерциального слежения, или рекламной вывески возле избушки на курьих ногах, повергали его в лёгкий ступор... Впрочем, похоже было, что такая вывеска была в Сказке не единственной! Потому, что деревья неожиданно расступились, и перед Артёмом возник окружённый древними мрачными дубами замок. И опять -- ну, вроде, чего особенного, замок, как замок. Мрачный, облезлый... Готический... наверное. Зубцы вон, на заплесневелых стенах, вьюнок кое-где. Ворота окованы позеленевшими медными листами, одна створка приоткрыта -- заходите, гости дорогие! А рядом с воротами, прямо на стене -- нате вам, пожалуйста!

ЦЕНТР НЕТРАДИЦИОННОЙ МЕДИЦИНЫ

"Царь Кащей"

Акупунктура, иглоукалывание методом

"кащеева игла".

Хотите? Жить?! Вечно?!!

ГЕРОНТОЛОГИЧЕСКАЯ КЛИНИКА

Имени Дориана Грея

предлагает

Омолаживание с помощью молодильных яблок,

крем-маски на основе живой воды.

МАССАЖНЫЙ КАБИНЕТ "ПРОКРУСТОВО ЛОЖЕ"

Тайский массаж, мануальная терапия.

SPA - салон

Новинка!!!

Купание в молоке, кипятке и студёной воде

по новейшей методе Конька Горбунка!!!

Стопроцентное омолаживание для выживших! (патент № 000568)

Вы больны? Вам наскучила жизнь? Хотите уйти?

ТОЛЬКО У НАС!!!

КАБИНЕТ ЭФТАНАЗИИ "Харон"(ЛИЦ. № 001)

Ну и ну-у! И это что, вот так теперь будет всегда, и везде, куда бы он ни пришёл? Вся сказочная братия как будто взбесилась -- куда ни кинься, везде и всюду махровые бизнесмены и бизнесвумены... Точнее -- бизнес... это... олдвумены, что ли? Бизнесбабки, короче!

Его размышления были прерваны громогласным гомерическим хохотом:

-- Х-ха-а!!! Х-ха-а!!! Х-ха-а!!! Конь -- молодец! Добрый обед на ужин! -- и после этой загадочной фразы -- вновь тишина! Правда, недолгая. Мягкий голос с явными менторскими интонациями произнёс, откашливаясь:

-- Кхе! М-н! М-н-нээ! Я прошу прощения, но вы вновь, как бы это помягче выразиться... э-э-э... оговорились, да-с...

-- Неужели -- опять? -- скорбно произнёс первый голос, уже не громко, не страшно, а как-то даже... интеллигентно, что ли.

-- К сожалению... -- вздохнул тот, второй. -- Во-первых -- не "конь -- молодец...", м-м-м... и так далее, а: "Конь -- на обед, добрый молодец -- на ужин!" Вот так, и только так! Это -- во-первых! А во-вторых -- это вовсе и не ваша реплика!

-- Не моя? -- упавшим голосом загрустил первый.

-- К сожалению... А может -- к счастью. М-да-с! -- задумчиво протянул мягкий голос с менторскими интонациями. -- Видите ли... Как бы вам это попроще объяснить... М-н-нээ... В общем, так или иначе, но это реплика Чудища Семиглавого, с речки Смородины... Вот, в таком вот разрезе... Да-с.

-- Пр-роклятый склероз! -- с чувством возопил первый, опять с некоторым налётом провинциального театра. -- Ч-ч-ёрт побери! Я, который омолаживает всех подряд походя, как будто это плёвое дело, не могу омолодить сам себя! Это же маразм, -- голос упал до доверительного шёпота, -- в том смысле, что я уже чувствую его наступление! Я уже явственно слышу его шаги! Мне конец -- близится распад личности!

-- Успокойтесь, мессир, немедленно! Я прошу, я требую, наконец, возьмите себя в руки! -- мягкий голос звучал сочувственно, но твёрдо.

-- Но я не могу, -- простонал тот, кого называли "мессир". Теперь в его голосе прорезались явные нотки истерики. -- Вы что -- не понимаете? Вы издеваетесь? Вам же великолепно всё известно! Игла -- в яйце! Яйцо -- в утке! Утка -- в зайце! Заяц -- в шоке! То есть, тьфу! В каком шоке, что я несу? Заяц в... этом... как его?.. Как называется эта распроклятая кованная штука, в которой заяц, а? Вы видите -- я не помню!! -- вслед за этим раздался треск -- судя по всему, говоривший рвал на себе волосы!

-- Сундук... -- почти ласково произнёс второй голос.

-- Вот именно -- сундук! Никчёмный сундук -- сенильный идиот, склеротик и маразматик! -- голос "мессира" потух, сник, и был полон невыразимой горечи.

-- Я не вас имел в виду, -- мягко поправил его собеседник. -- Сундуком называется эта штука, о которой вы меня спрашивали...

-- Когда спрашивал? -- заинтересовался первый.

-- Только что, мессир. Вы спросили у меня, в чём находится заяц...

-- Да-а? -- удивлению говорившего не было предела. -- И... в чём? Кстати, о каком зайце идёт речь?

Как ни увлекательна была беседа, она явно заходила на второй круг, и если Артёму не хотелось провести под воротами всю ночь, то ему следовало напомнить о себе! Он деликатно откашлялся, и в тот же миг за воротами завопили, да так радостно, что -- будь он сентиментален -- прослезился бы!

-- Это он! О-о! Это он! Он пришёл, наконец-то! -- в полураспахнутой створке ворот мелькнула длинная худая тень, а затем на Артёма обрушилось нечто, более всего напоминавшее собой тщательно мумифицированного неандертальца. Во всяком случае -- лицом! Низкий лоб, выпирающие надбровные дуги, узко и глубоко посаженные глаза, тяжёлая нижняя челюсть -- всё по теории Ломброзо. (сн. Ломброзо, Чезаре: учёный-криминалист, впервые предложивший теорию о взаимосвязи между преступными наклонностями человека и его физиономическими особенностями) Вот только ноздри носа не были вывернуты по-обезьяньи -- наружу. Наоборот -- прямой такой нос, крючковатый несколько. Арийский такой...

Пока эти мысли вихрем неслись в голове, скелет неандертальца вовсю веселился -- облапил Артёма за плечи, обнимал яростно, порывался поцеловать... Приговаривал:

-- Дорогой вы мой! Наконец-то! Сколько времени прошло, я так ждал вас! Вы наконец-то пришли, я было уже потерял всякую надежду! Но вы, наконец, пришли, и я счастлив! Как же я счастлив!

У Артёма начало складываться нехорошее предчувствие -- поведение костлявого филантропа имело... кхм!.. оттенок, определённо бирюзового характера... Во всяком случае, Артём твёрдо решил для себя: спиной к доброжелательной мумии не поворачиваться, в баню с ней не ходить, а если всё же придётся -- мыло не ронять ни в коем разе! Однако сомнениям его, к счастью, вскоре суждено было развеяться. В приоткрытых воротах возник в вечерних сумерках силуэт огромного кота в круглом пенсне в золотой оправе, на длинном чёрном шнурке, с толстенным фолиантом под мышкой. Некоторое время кот пристально наблюдал за развернувшейся сценой, затем, неодобрительно качая лобастой головой, проговорил:

-- Мессир... М-кхм. Если позволите, мне хотелось бы вам напомнить... М-нэ-э... О долге хозяина, да-с. Скажите, мессир, не кажется ли вам более уместным засветло, вот прямо сейчас пойти, и сделать некоторые... э-э-э... так сказать, распоряжения... Да-с. По поводу ужина, например. К тому же гостя нужно где-нибудь... м-м-м... мяу... простите, сорвалось. Так вот, гостю нашему, полагаю, отнюдь не помешал бы полноценный восьмичасовой сон, н-да-с! Что бы вы ответили на это, мессир?!

-- О-о! -- трагически возопил Кащей, возведя очи горе. -- Будь проклята эта старость! Гром и молния! Я совсем позабыл о манерах! Прошу прощения. Друг мой, я, как вы, вероятно, уже догадались, являюсь владельцем этого замка, близлежащих земель, и всего, что на них, э-э-э, располагается! Моё имя, вероятно, слишком известно, чтобы его называть, однако правила приличия требуют... Итак, -- он махнул вперёд всем телом, что, при известной фантазии и снисходительности, можно было принять за поклон, -- Кащей Бессмертный, к вашим услугам, милостивый государь... В свою очередь, могу я поинтересоваться вашим, без сомнения, благородным именем?

Но лишь Артём раскрыл рот, как был довольно бесцеремонно прерван котом, который, сверкнув пенсне в свете поднимающейся над замком луны, заявил:

-- Э-э-э... Вы позволите, мессир, привлечь ваше внимание к тому, что распоряжения об устройстве нашего гостя так и не отданы... до сих пор... а между тем, время уходит... Темпус, так сказать, фугит! (сн. Tempus fugit: лат. -- время летит)

-- Да-да-да, конечно-конечно! Прошу прощения, мой друг, я на минутку, а вы пока, э-э-э, познакомьтесь с моим секретарём-референтом... Он помогает мне с мемуарами... -- Кащей, по-молодому развернувшись на одной ножке, козлом ускакал в замок, откуда тотчас донеслись его грозные вопли:"Эй, слуги мои верные!.." -- и так далее.

Артём остался наедине с котом, который несколько мгновений разглядывал его, а затем обличающе изрёк:

-- Вы ведь не Иван Царевич...

-- Нет... а это плохо? -- осторожно поинтересовался Артём.

-- В известном смысле... Да-с, -- процедил кот, опустив голову, и водя задней лапой по песку дорожки, как бы в глубокой задумчивости. -- Однако я и не ждал, что он, м-н-э-э, явится... Хотя ваше появление здесь вполне, м-н-кхм, предсказуемо, так сказать.

-- Почему? -- удивился Артём.

-- Я объясню... Но сперва позвольте представиться: Кот Учёный, к вашим услугам.

-- С Лукоморья, что ли?

-- Совершенно верно... А вы, сударь... -- кот сделал явно различимую паузу, напоминая, что приличные люди обычно представляются...

-- Артём, просто -- Артём!

-- Чудесно! -- кот восторженно поднял вверх одну лапу (во второй он продолжал держать фолиант). -- Итак, мы представлены, и пока наш гостеприимный... м-н-э-кхм... при определённых, так сказать, условиях, хозяин, даёт распоряжения относительно вашего устройства, я постараюсь подробнее остановиться на уместности, не побоюсь этого слова -- желательности! -- вашего появления здесь! -- выдав эту тираду кот заложил передние лапы за спину, и, расхаживая взад и вперёд, начал:

-- Видите ли, молодой человек -- уж позвольте мне, старику, некоторую вольность в обращении... Так вот, видите ли, как ни жаль, но я вынужден с прискорбием признать, что в последее время между сказочным миром и миром, э-э-э, вещным, миром людей, наблюдается тенденция к некоторому, м-н-э, взаимопроникновению, я бы сказал -- к диффузии, да-с! Появление в мире людей всех этих сказок из области фантастики повлекло за собой возникновение здесь, у нас, таких, прямо скажем, малоприятных мест, как, например, Спейстаун, или пресловутый Мотор-Сити! Да-с! Так вот, влияние их на старый сказочный мир совершенно неоспоримо -- вы, должно быть, имели сомнительное удовольствие читать вывеску на воротах, м-н-м-яу! -- кхм, простите, не удержался. К сожалению, таковы веяния времени, и оспаривать их так же бессмысленно, как теорему Пифагора. Однако же Сказка, как и всякая иная пространственная структура, имеет свои закономерности развития, свою цикличность, ступенчатость, так сказать, да-с! И коли уж центробежные процессы внутри неё начинают принимать угрожающе необратимый характер, то она сама вынуждена принимать меры по борьбе с энтропийными явлениями в тех пределах, которые необходимы для её цельности, да-с! (сн. Энтропия: здесь -- естественное стремление сложноорганизованной структуры к разложению на более простые составляющие. Разрушение.) Ваше появление здесь и есть результат подобного рода мер! Вы меня понимаете?

Как ни странно, но Артём понимал, сам не ведая, откуда! Похоже, не умея выражать свои мысли в более простой форме, кот дал ему понять, что Иван Царевич, которого здесь, по-видимому, очень ждали, по какой-то причине явиться не смог, и вот Сказка, чтобы сохранить структурную целостность сюжета, сунула сюда вместо Ивана Царевича его, Артёма. Вот уж спасибочки-то!

-- Вы хотите сказать, что я здесь вместо Ивана Царевича? -- для верности спросил он. Кот утвердительно кивнул:

-- Совершенно верно! У вас, юноша, весьма впечатляющие умственные способности, знаете ли! Вы попали в самую точку! Хотелось бы мне... хотя, об этом -- после.

-- А что случилось с ним самим?

-- А он, видите ли, возомнил себя одним из героев космической оперы, и отправился с Джоном Гордоном спасать принцессу Лианну от козней Галактических Баронов! (сн. Принцесса Лианна, Джон Гордон, Галактические Бароны: персонажи "космической оперы" Э. Гамильтона "Звёздные короли".) Артём так и сел! А кот продолжал, как ни в чём не бывало:

-- И вот теперь, когда он исчез -- довольно давно, кстати -- возникла угроза разрушения сказочной структуры на данном этапе развития, и Сказка, защищаясь, выбрала вас в качестве одного из ключевых звеньев...

-- Но позвольте! Как же он мог? Он ведь, если я не ошибаюсь, должен был спасти Василису! Как же он о ней забыл, разве он не любил её?

-- В том-то всё и дело! -- горестно вздохнул кот. -- Русский народ, придумывая и рассказывая сказки, чертовски мало уделял внимания, извините за прямоту, сексуальным мотивациям своих героев! То ли это от извечной стыдливости, целомудренности русских людей, то ли потому, что любовь для них -- само собой разумеющееся чувство -- чего, мол, тут говорить, дело-то известное!.. Ведь -- вспомните сами -- мало где в русских сказках напрямую говорится о том, что кто-то кого-то полюбил! Ну, конечно, не совсем без этого, но в основном-то!.. В основном говорится: поехал, мол, спасать свою суженую, ну или, скажем -- наречённую! Супругу, в конце концов... А по какой причине -- молчок! То ли обиделся на похитителя, и решил отомстить, то ли из гипертрофированного чувства долга... В общем, поехал, и всё тут! А вот Иван Царевич вдруг решил, что Василису он не любит! А раз так, то и спасать не поехал -- и точка. И вот, представьте себе ситуацию: Кащей -- когда был ещё в уме -- похитил Василису, погрузил её в летаргический сон, ждёт-пождёт, а спасителя как не бывало! Ведь бред! Маразм, как справедливо говорит мессир Бессмертный! Кстати, раз уж речь зашла о маразме, позвольте мне прояснить для вас происходящие с ним... м-н-э-э... пертурбации, так сказать... Поскольку, мне кажется, вы несколько превратно истолковали его восторженность по отношению к вам... -- кот внимательно посмотрел на Артёма. Артём покраснел, и пробормотал:

-- Да нет, что вы, как можно...

-- Всё дело в том, -- говорил между тем кот, -- что Сказка, как и всё остальное, совершает круговорот -- от начала к концу, и начинается вновь. Это, разумеется, занимает некоторый, м-м-м, временной промежуток, так сказать. Вот только в этот раз всё слишком затянулось, даже на первый взгляд. Да-с. Вам ведь, по всей вероятности, известно о так называемой "смерти Кащеевой"?

-- Это той, которая в яйце? -- сострил Артём, но кот совершенно серьёзно кивнул.

-- В яйце. Вернее -- в игле, которая находится внутри яйца. Как бы вам это попроще, м-н-э-э, объяснить... Дело в том, что это не совсем игла, если вы понимаете, н-да... Игла -- это некий гиперпространственный шунт, своего рода антенна, если вам угодно, да-с. Магический жезл, если хотите, -- тут кот несколько скривился. -- Доктор Папюс, несмотря на явную шизофрению, был несколько прав в определении назначения подобного рода предметов, но, как бывает с шизофрениками, тем паче -- такими махровыми невеждами -- лишь в чём-то, и то -- на грани интуиции, не более! (сн. Д-р Папюс: автор нескольких шарлатанских трактатов по чёрной и белой магии.)

-- Друзья мои! -- донёсся из недр замка громкий жалобный вопль. -- Ужин стынет!

-- Мы уже идем, мессир! -- крикнул кот в ответ, и, потащив Артёма к дверям замка зачастил скороговоркой:

-- Игла играет важнейшую роль в энергетическом равновесии между мирами! Мессир Кащей, как вы понимаете, персонаж крайне отрицательных качеств, и без негативной энергии, выкачиваемой так называемой иглой из вещного мира людей существовать не может. Он сам насыщается ею, и, разумеется, распростряняет вокруг себя, м-н-э-э, в меру сил, да-с. Но в конце концов наступает момент, когда он настолько пресыщается "негативом", что Сказка приводит в действие механизм защиты. Перенасыщенный злобой Кащей постепенно теряет способности к критическому анализу и начинает делать глупости -- обычно, как правило, похищает Василису Премудрую. Иван Царевич, полный праведного негодования, так сказать, отправляется на подвиг, и уничножает иглу... м-н-э-э... каждому известным способом. Кащей, естественно, теряет подпитку, погибает, а когда Иван увозит Василису, слуги Кащея вновь оживляют его с помощью живой воды. Обновлённый, полный новых сил и здравого рассудка, он изготавливает новую иглу -- и всё идёт по-новой. Только не в этот раз! Проклятие на этого авантюриста Джона Гордона! Иван улетел с ним и пропал. Кащей, дойдя до определённой точки "кипения", разумеется не выдержал! Ему давно пора умереть, обновить, м-н-кхе, так сказать, ресурсы... Его сумасшествие зашло слишком далеко -- он превратился в старого хнычущего маразматика с прогрессирующим параноидальным синдромом, впал в детство. Вот, извольте видеть, мне приходится выполнять при нём роль сиделки, -- кот, опустившись на секунду на все четыре лапы, выгнул спину дугой и презрительно фыркнул, блеснув круглыми глазами. -- Извините, не сдержался! -- сказал он, поднимаясь на задние лапы и отряхивая песок с передних. -- К тому же он, по слабоумию своему, вообразил, что смерть его не за горами -- что принципиально невозможно -- и решил оставить миру на память свои мемуары! И я, святая обязанность которого ходить по цепи кругом, направо -- песни заводить, налево -- сказки говорить, я вынужден притворяться его референтом, записывать его злодейские воспоминания, из которых половина принадлежит другим сказочным героям, и в которых он путается, как младенец в пелёнках! Фр-р-м-я-а-у! Простите, я, мой юный друг, тоже почти на пределе!

-- Но что вас побуждает к такому... самопожертвованию? -- удивился Артём. -- Плюнули бы, да и шли себе на Лукоморье!

Кот остановился, и внимательно посмотрел на Артёма. Он как-то сразу остыл, сник, шерсть его больше не дыбилась, а распушённый в ярости хвост, постепенно опадал, принимая нормальные для хвоста размеры.

-- Человечность, мой друг, -- тихо и проникновенно сказал кот, -- удел не только людей, но и котов тоже. Н-да-с.

Ужин прошёл, что называется, "в тёплой, дружественной атмосфере". Кащей, перекинувшись с котом многозначительными взглядами, вовсю лебезил перед Артёмом, подкладывал кусочки повкуснее, подливал в кубок вина, и, просительно заглядывая в глаза, то и дело заводил разговор о героизме, о подвигах, о том, какая великая слава ждёт того, кто победит его, Кащея, приведя в полную негодность иглу-антенну. Артём прятал глаза, мычал что-то нейтральное, и, в конце концов, Кащей не выдержал:

-- Друг мой! Мне совершенно, совершенно необходима ваша помощь! Поймите меня правильно! Взгляните на меня -- я богат, я знаменит, но я старая, дряхлая, замшелая развалина! И, к моему глубочайшему прискорбию, мне предстоит провести в таком состоянии долгие века, ведь я, на свою беду, бессмертен! Представляете?! -- он скорбно закатил глаза, ломая руки, как институтка. -- В этом теле будет жить полностью разложившееся сознание -- какой жалкий удел! Я буду влачить безутешное существование, и всякий, кому угодно будет оскорбить меня, будет в глаза и за глаза именовать меня Кащеем Предсмертным -- это ли не ужас, это ли не позор?! Согласитесь убить меня, помогите мне, и я озолочу вас!

Артём взглянул на кота -- тот сидел, опустив глаза в тарелку, и едва заметно кивал головой. Неожиданно Артём почувствовал себя очень странно. Дикая, совершенно невозможная ситуация -- сидит перед тобой некто, и упрашивает, умоляет тебя прикончить его, а остальные с этим вполне согласны, и даже почитают такой шаг весьма разумным, даже необходимым, да и сам ты, как ни странно, тоже готов поспособствовать, хотя на жизнь смотришь, вроде бы, с позиций гуманизма!..

-- Что ж, я не прочь, -- медленно проговорил он. -- Но...

-- Конечно-конечно, -- горячо заговорил Кащей, -- всё что вам угодно! Вам ведь, насколько я помню, полагается меч-кладенец, одну минуту, -- он было вскочил, но тут же опустился обратно в кресло. Затравленно взглянув на кота и на Артёма, он жалким голосом спросил:

-- Можно мне выйти из-за стола?

-- Конечно, мессир, -- величественно кивнул кот, а вслед за ним и Артём.

Кащей подхватился с места, и вихрем умчался куда-то. Кот грустно проводил его глазами, и с горечью произнёс:

-- Видите, до чего он дошёл? "Можно мне выйти из-за стола?"-- кот фыркнул. -- Меч сам предложил! Допекло его... -- В это время послышались торопливые шаги и перед ними возник Кащей, неся в руке небольшой складной ножик. Артём уж было подумал, что на пути к маразму старик миновал последний шлагбаум, но кот шепнул ему:

-- Поблагодарите и возьмите... Я вас потом научу... -- и Артем послушно принял "меч" из рук восторженного, только что не виляющего хвостом Кащея.

Артём сунул нож в карман, и продолжил, уже более уверенно:

-- Но это ещё не всё. Есть ещё два условия.

-- А не слишком ли много за одну услугу? -- голос Кащея вдруг приобрёл угрожающие нотки. Его скрюченные пальцы хищно впились в скатерть, а глаза недобро блеснули. -- Уж не хотите ли вы обмануть меня? -- подозрительно спросил он, и, не дожидаясь ответа, добавил уже другим тоном -- жалобным:

-- Тогда, если это так, пусть вас всю жизнь терзает совесть за погубленного меня... -- и, уронив голову на скатерть, он зарыдал. Артёму стало его жаль, и он уже чуть было не вылез с какой-нибудь благородной глупостью, но вовремя заметил предупреждающий взгляд кота и замолк.

-- Мессир, -- мягко произнёс кот, -- я ручаюсь за этого молодого человека... кроме того, я лично проконтролирую все его действия -- вас это устроит?

-- А вдруг вы сговорились? -- отчаянно взвыл Кащей. -- Вы так долго шептались о чём-то в саду!

-- Ни о чём мы не сговаривались...

-- Тогда о чём вы секретничали?

-- Я объяснял нашему гостю ситуацию...

-- Или строили заговор! Кстати, -- Кащей ядовито ухмыльнулся, бегая глазами, -- он вовсе и не похож на Ивана Царевича... Он больше напоминает мне... -- в глазах замшелого злодея мелькнула искра безумного понимания. -- Точно! Верно! Он больше похож на... -- голос старика приобрёл шипящие интонации, -- на наёмного убийцу!!! Он пришёл убить меня, злодей!!! -- Кащей обличающе ткнул костлявым пальцем в Артёма. -- Прокрался сюда, под покровом темноты... Лелея гнусные замыслы!..

-- Немедленно прекратите!!! -- заорал кот, выгнув спину. -- Разумеется, он наёмный убийца, и разумеется, он вас убьёт, за соответствующую плату, как вы сами его только что умоляли, и прекратите ваши оскорбления! Никто никуда не прокрадывался -- юноша честно пришёл и представился. Вы, мессир, полчаса уговаривали его убить вас, а когда он любезно согласился, вы стали вздорить! Или вы передумали?..

-- Нет, конечно же нет, -- торопливо проговорил Кащей. -- Просто мне вдруг показалось, что ваши условия, э-э-э, несколько...

-- Или так, или -- никак! -- жёстко отрезал Артём. Он где-то читал, что лучшее средство против истерики -- это ни в коем случае не сочувствовать невротику, и точно -- старик потихоньку успокоился, и, хлюпая носом, дрожащим голосом произнёс:

-- Ну, хорошо, будь по-вашему!

-- Мне нужна живая вода...

-- Я дам вам не только живую, но и мёртвую тоже -- в качестве бонуса, -- отмахнулся Кащей. -- Что-то ещё? -- видно было, что деловой разговор его немного подбодрил.

-- Ещё вы должны освободить Василису Премудрую...

Кащей задумчиво пожевал губами, нерешительно взглянул на кота, и негромко сказал:

-- Сам не понимаю, зачем я её похитил? На кой чёрт она мне сдалась -- морока с ней одна! -- он глубоко задумался, видимо, припоминая, что побудило его к столь неразумному поступку, но, видимо, так и не вспомнив, перевёл взгляд на Артёма. -- Я, конечно, понимаю, что есть у неё, как у женщины, что-то, что могло меня заинтересовать, -- он приосанился, -- как мужчину, разумеется... Н-не помню в точности, что именно, но се шарман, господа!.. (сн. Ce charmant: фр. -- это очаровательно.) Кащей мечтательно мигнул, а потом вернулся к делу:

-- Хотите чего-то ещё? Злата, -- тут он запнулся, -- я вам не предлагаю... Оно мне необходимо в терапевтических целях... Но вот серебра -- сколько угодно...

-- Нет, благодарю вас, больше мне ничего не надо, -- сказал Артём, но, заметив, как тревожно завозился на стуле кот, добавил:

-- А чтобы не оставалось сомнений, вы, пожалуй, пошлите господина Учёного Кота меня проконтролировать... Сами понимаете -- доверяй, но проверяй!

-- Отлично сказано, мой друг! -- Кащей вскочил и попытался облобызать Артёма, а когда попытка не увенчалась успехом, долго тряс ему руку. -- Я так рад, я так безумно счастлив, что мы смогли прийти к консенсусу, к такому взаимовыгодному соглашению...

А кот в это время шептал в другое ухо:

-- А уж как я-то рад... что смогу, наконец, вернуться к нормальной жизни, вырваться, наконец, из этого сумасшедшего дома -- вы не представляете! Я ваш должник, молодой человек! Да-с!

-- Ну, что же, -- подвёл итог Кащей. -- Комната вам уже приготовлена -- мой референт проводит вас (кот яростно засопел). -- Засим -- позвольте вашему скромному слуге откланяться! -- он грустно вздохнул. -- Пойду, почахну немного над златом на сон грядущий -- очень хорошая психотерапия при прогрессирующем маразме, настоятельно рекомендую...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Встречи, встречи, встречи...

Игла, как ей и полагалось, находилась в яйце -- кот пояснил, что это наиболее оптимальная форма для окружающего иглу пространства при перекачке энергии. Яйцо, само собой, тоже помещалось там, где полагалось ему -- в утке... Ну, и так далее -- вплоть до самого сундука, висящего на дубе. А вот дуб, благодаря негласному соглашению, заключённому между Кащеем и Иваном Царевичем в позапрошлый раз, рос непосредственно на Лукоморье. Надоело, понимаете ли, Ивану Царевичу за каждым разом мотаться на остров Буян, и он пригрозил Кащею, что если тот не перетащит сундук поближе, то пусть тогда сам его и добывает! Кащей, скрепя сердце, согласился, да только вот -- всё равно не помогло! Сбежал Иван Царевич от сказочной рутины, в поисках новизны.

Всё это Учёный Кот выкладывал походя, между делом. Он вообще оказался весьма словоохотливым субьектом, а уж после общества маразматика Кащея он просто таял, найдя для своих пространных речей свободные уши и надёжно умостившись в непосредственной близости от оных. Он всё порывался завести песнь, или сказать сказку, или продекламировать былину; на худой конец -- спеть хоть частушку, но Артём твёрдо отказался, убедив кота в том, что не пристало такой просвещённой личности выполнять свои обязанности не на рабочем месте -- шагая вкруг дуба по златой цепи -- несолидно! Кот, поразмыслив, решил, что своя доля разумного рассуждения в этом есть, и тут же принялся болтать на другие темы -- даже поднадоел немного!

От Кащея, ни в какую не желавшего отпускать своего "референта", удалось отбрехаться только тогда, когда Артём обнаружил, что путь к Лукоморью, отмеченный на инерциале, тщательно огибает территорию царства Кащеева, и, следовательно, он не смог бы найти дорогу без провожатого. Кот пришёл в восторг, с Кащеем сделалась очередная истерика, но ничего не поделаешь -- они вежливо и сердечно попрощались, вышли за ворота, и Артём нажал на инерциале кнопку "Record", чтобы найти потом обратную дорогу самостоятельно -- кот категорически отказывался провожать его назад! Что ж, его можно было понять.

-- ... В конце концов, таким крупным монополистам, как они, за каждое выполненное желание капают свои проценты! -- болтал кот. -- Так тут такое было! Вы себе не представляете! Желания выполнялись с перебоями, у Емели чуть все дела из-за этого не пошли прахом! Печка то отказывалась ездить, то срывалась и уезжала неизвестно куда! Топор, вместо того, чтобы самостоятельно рубить дрова изрубил в щепы его новенькую избу! Вёдра уходили по воду, а возвращались до краёв наполненными шампанским и французским коньяком! Старик и старуха то получали вместо нового корыта итальянскую сантехнику, то коттедж вместо новой избы! А однажды старуха даже стала-таки владычицей морскою! Правда, совсем ненадолго -- её вскоре арестовали стрельцы царя Гороха с помощью волонтёров из Русалочьего Города... Оказывается, Золотой Рыбке всего лишь понадобился зиц-председатель, козёл отпущения -- и только! И ради такого случая она целую неделю служила у старухи на посылках, прикрываясь курьерской должностью! Такой, знаете, учинился скандалище, да-с! В конце концов Золотая Рыбка и Щука поделили сферы влияния -- одна работает на территории пресноводных водоёмов, другая -- в Синем море. Только тогда немного улеглось... Что это? -- кот внезапно замолчал, вслушиваясь. Где-то неподалёку раздавались тяжкие стоны, кряхтение и сдавленная ругань.

-- Кажется, там что-то происходит, гм... Не совсем плановое, я бы сказал... -- кот посмотрел на Артёма, и нерешительно предложил:

-- Сходим, посмотрим?

-- А что, пойдём, -- кивнул Артём, про себя подумав, что хоть немного отдохнёт от болтовни Учёного Кота! Они продрались сквозь кусты, и увидели интересную картину: на небольшой лесной полянке стояла одиноко могучая сосна. От её корней отделялся ещё один сосновый ствол, потоньше, образуя своего рода развилку, а в развилке, кряхтя и ругаясь последними словами застрял существенных размеров бурый мишка! И какой! Поперёк могучей груди его болталась такая же могучая золотая цепь с бронебойным крестом, на носу сверкали антрацитово-чёрными стёклами навороченные тёмные очки, съехавшие набок. Здоровенный, лохматый, кондовый такой -- настоящий хозяин тайги! Медведь застрял намертво. Шипя и матерясь сквозь зубы, он пытался раздвинуть стиснувшие его стволы, но ничего не получалось -- он только крепче застревал. Увидев Артёма и кота, он хрипло застонал:

-- Во, блин, попадалово! Уй-ё! Здорово, мужики! У-ф-ф! Слушай, братан, -- обратился он к Артёму, -- спасай! Застрял, на фиг -- ни дыхнуть, ни пукнуть! Спасай, брат, загибаюсь, пала, как знак вопроса! Кху-х!

-- Крепко ты... застрял, -- ошеломлённый словообилием медведя, произнёс Артём.

-- Попал, блин, как немец под Сталинградом! -- прохрипел медведь. -- Слазил, называется, за медком! -- медведь тоскливо задрал морду вверх -- там, почти у самой вершины зияло полуметровое дупло и раздавалось встревоженное гудение диких пчёл. -- Слушай, братан, ты меня с этой кичи сдёрни, а? Я тебе, прикинь, чё хочешь -- без базара! Я пацан реальный, я любую тему разрулю... Слышь, братан, чисто конкретно базарю -- это не фуфло, у меня подвязок полно!

-- Да я бы с радостью... Только если уж у тебя сил не хватает, то как же я...

-- Блин горелый! -- сипло взвыл медведь. -- Не, во непруха-то! Братуха, ты меня не бросай, в натуре, я в любой базар за тебя впишусь, я любую проблему разломаю, выручай, маму-перемаму всей ярмаркой да под балалайку!

-- Кхм... Если мне... э-э-э... будет позволено высказать своё мнение, -- неторпливо начал кот, -- то мне кажется, что вам, юноша, самое время проверить волшебные свойства вашего меча!

-- Э, э, братан! Ты прикинь -- меня, кажись, глючит ! Ёк-макарёк, ведь неделю же сухой, как лист -- капли не выпил, с чего же меня так прёт-то! -- выпучился медведь.

-- А чего? -- недоуменно спросил Артём.

-- Да у тебя кот, реально, базарит! Не, ты прикинь тему -- кот, реально, речь ведёт!

-- Ну, и что? -- резонно спросил Артём. -- Ты, вроде, тоже не глухонемой...

-- Ну так, бл-лин!.. я ж, вроде... а он -- это... а и правда, -- забормотал медведь. -- Учёный, наверное, чисто конкретно!

-- Да, действительно, я Кот Учёный, -- гордо подтвердил кот, разглаживая усы.

-- Не, да он в натуре -- базарит! Говорящий! Во, дела!

-- Выньте из кармана нож, тот, что дал вам Кащей, и произнесите: "Меч-кладенец, сослужи службу!" -- демонстративно игнорируя медведя, сказал обиженный кот. Артём так и поступил. И только он произнёс нужную фразу, как тут же невзрачный -- только колбасу и резать -- нож превратился в сияющий стальной меч с изящной рукоятью -- Артём даже сам отшатнулся, настолько неожиданным было превращение!

-- Ни струя себе -- фонтан! -- изумился медведь. -- Во дела! Да таким тесаком, братуха, ты реально весь лес на целлюлозу разберёшь! Э, э -- ты меня не зацепи, -- заволновался он, видя, что Артём примеривается для удара. -- Нашинкуешь меня в мелкий ливер -- на чё я такой годен буду?

-- Не тряси поджилками, -- сквозь зубы ответил Артём и, что есть мочи, рубанул по тонкому стволу. Меч вошёл в него, как в масло, остановившись у самого медвежьего бока, раздался протестующий скрип, и сосёнка упала, подминая под себя кустарник и траву.

-- А теперь скажите: "Меч-кладенец, послужил ты мне!" -- подсказал кот. И вновь у Артёма в руке оказался затёрханный ножик с видавшей виды деревянной рукояткой.

Освобождённый медведь присел на задних лапах, тяжко отдуваясь, и потирая бока.

-- Ну, ты красавчик, братан! Стрёмно с тобой понтами меряться -- чуть что, и на шампуре! И так чуть бочину мне не пропорол! Благодарствую, братское сердце -- спас ты меня, во как выручил! -- медведь черканул по лохматому кадыку своим немалым когтищем. -- По-людски-то, так мне бы поляну тебе накрыть, там разные коньяки с шашлыками, ну, тёлок подтянуть центровых, но ты, братан, обиды не держи, мы как-нибудь потом -- времени по нулям. У меня с цирковыми медведями стрелка забита -- нельзя просохатить, скажут -- фуфломёт, не по-пацановски. И заместо себя в уровень некого послать -- потом предъявами задолбают... Вилы, короче, двойные! А потому счас я погрёб. А если когда чё-кого, ну, там -- в проблемку упрёшься, или типа того -- свисти, без проблем, любую стрелку разведу, чисто конкретно! Погремуху мою запомни -- Потапыч, а звать меня, типа, Мишаня! Ну, всё, бывай!.. -- медведь кряхтя поднялся, ввинтился мощным плечом в кустарник, и Артём с котом услышали, как он, удаляясь, запел. Мелодия была явно от "Песняров", а вот слова... Гм, как сказал бы Учёный Кот!

Белый аист лети-ит, над землёй, блин, ваще, все дела-а!

В белорусских полях -- у него там забита стрела-а!

Кот, глядя вслед трещащим кустам, скорбно качал головой, а вдали затихала песня медведя:

Разведё-от, без пробле-ем, кучу бабок на этом наварит,

Он реа-альный паца-ан, он фуфло никогда не база-ари-ит!

-- Кошмар, -- проговорил кот, и Артём был готов согласиться с ним. -- Какое ужасное падение нравов!

-- Да, уж, -- мрачно подтвердил Артём. -- А вот вы представьте, что там, откуда я родом -- каждый третий таков!

-- Ужасно! -- с чувством проговорил кот. -- Я вам-м-мяу -- извините, я вам от души сочувствую, друг мой!

-- А уж я-то как себе сочувствую, -- Артём безнадёжно махнул рукой, -- ладно, пошли дальше!..

Дальше шли спокойно, до самого вечера. Кот опять болтал, увлечённо рассказывая Артёму историю о противостоянии бабы Яги и землемера Колобка. На ночлег расположились на небольшой полянке -- пока Артём рубил мечом сухостой на костёр, кот исчез. Не было его довольно долго, а когда он вернулся, то держал в зубах тушку куропатки, и вид у него был, как у всех котов в таких случаях, донельзя вороватый -- нипочём не скажешь, что он только что важно вышагивал на задних лапах, читая сонеты Шекспира!

Утро выдалось ясное, солнечное. Трава вокруг их ночлега блестела от росы, переливаясь радужными бриллиантиками капель. Кота не было, но не успел Артём заскучать как следует, как он был уже тут как тут -- с хитрым выражением морды тащил в зубах ещё одну куропатку. Брезгливо выплюнув её возле потухшего костровища, он смущённо произнёс:

-- Вот... м-н-эээ... понимаете... на обед... нам с вами... Инстинкты, будь они неладны, -- кот смущенно захихикал. -- Ничего, понимаете, с собой поделать не могу -- тянет природа-матушка. Так что... вы уж... не упоминайте нигде о сем прискорбном... э-э-э... факте.

-- Ну, что вы! -- улыбнулся Артём. -- К тому же, благодаря вашим инстинктам, мы можем продолжать путь на сытый желудок!

-- Да-да, это верно, -- задумался кот. -- Но, понимаете, как бы вам это объяснить...

-- Не надо ничего объяснять, -- решительно поднялся Артём. -- Вы тот, кто вы есть. Кроме того -- многие настоящие учёные любили поохотиться, и никогда не упускали случая... И писатели тоже. Пришвин, например, Бианки... Паустовский, ещё. Тургенев...

Кот, удовлетворившись этим объяснением, степенно кивнул, и вновь обрёл прежнюю важность. Они неторопливо позавтракали свежей дичью, и пустились в путь. Тропинка, по которой они шагали, постепенно расширялась, так, что по ней уже можно было идти вдвоем рядом.

-- Здесь заканчивается территория Кащеева царства, -- торжественно произнёс кот несколько погодя. -- До Лукоморья -- лапой подать! Если поторопимся, завтра к полудню прибудем на место! О, как я соскучился! Целых два года потакать прихотям выжившего из ума старика! Право, юноша, когда Кащей в своём уме, он приносит гораздо меньше проблем... Во всяком случае -- мне, -- задумчиво добавил он. -- Возможно поэтому, м-н-э-э, я единственный, кто посчитал приемлемым для себя позаботиться о нём... несмотря на то, что он имеет серьёзные виды на мою златую цепь -- обожает, старый негодяй, чахнуть над златом...

Речь кота была прервана самым неожиданным образом. На тропинку, врезавшись в колени Артёма, вылетел запыхавшийся заяц с поджатыми ушами и подбитым глазом."Фонарь -- что надо!"-- невольно отметил просебя Артём. Вслед за зайцем из кустов вылетел волк в кепке-малокозырке, сдвинутой на один глаз, в мятой папиросой в зубах. Увидев Артёма, он резко осадил бег, встал на задние лапы, скрестив на груди мощные передние, и прищурился. Заяц тем временем занял оборонительную позицию за спиной Артёма. Кот куда-то исчез -- Артём и не заметил.

-- Так-та-ак! -- тягуче, по-блатному интонируя, сказал волк. -- Слышь, зая, ты чё, в натуре, бультерьера завёл? -- Артёма он пока игнорировал. (сн. Бультерьер: блатн. жарг. -- охранник.)

-- Отвали! -- пискнуло из-за спины.

-- Нехорошо, зая, не по-босяцки! -- цыкнул зубом волк. -- Косяк упорол, а теперь за дядю шхеришься?

(сн. Косяк упороть: блатн. жарг. -- провиниться, совершить неправильный поступок. Шхериться -- прятаться.) -- Я тебя, гнида косая, на "зехере" подловил -- отвечать надо! (сн. Зехер: блатн. жарг. -- шулерский приём.)

-- Не было такого! -- взвизгнул заяц истерически. -- Чё я, совсем бельмондо, не знаю, с кем финтами шпилить? (сн. Бельмондо: блатн. жарг. -- сумасшедший. Финтами шпилить -- нечестно играть.)

-- Да, видать, не знаешь, -- волк медленно приближался, пытаясь одновременно гипнотизировать Артёма взглядом жёлтых глаз, и высмотреть зайца за его спиной.

-- Осади назад, -- хрипло сказал Артём, стараясь не показать, что испуган -- волк был очень крупным, стоя на задних лапах он был ростом как раз с него самого.

-- "Со-бак-ка лая-ла, на дядю фрае-ра!"-- пропел волк. -- Ты кто такой, фраерок? Какие дела?

-- Осади назад, кому сказано, -- Артём торопливо вынул нож.

-- О, как! -- деланно изумился волк. -- Перо достал! (сн. Перо: блатн. жарг. -- нож.) -- Ты кто?

-- Дед Мазай, -- процедил Артём. Ему было очень не по себе.

-- Ага! -- понимающе кивнул волк, по-прежнему приближаясь блатной походочкой -- враскачку. -- Стало быть -- за косого мазу тянешь? (сн. Мазу тянуть: блатн. жарг. -- вступаться, защищать.)

-- Кто-то против? -- спросил Артём, проглотив тугой комок страха.

-- Спрячь пёрышко, и вали, пока я тебя вчистую не заделал! -- волк сделал ещё шаг. (сн. Вчистую заделать, замочить: блатн. жарг. -- убить.) -- Ты на кого наехал, бык опоенный? Я ж тебя, вонь парашная, в чушканы опущу, навек опомою! (сн. В чушканы опустить, опомоить: блатн. жарг. -- совершить над человеком позорящие действия, опускающие его в низшую касту тюремной иерархии.)

-- Фильтруй базар, форшмак козлиный! -- не удержался и Артём. -- Быковать на зоне будешь, когда тебя через шконку загнут!.. (сн. Фильтровать базар: блатн. жарг. -- следить за своими словами. Быковать -- проявлять немотивированную агрессию. Через шконку гнуть -- совершать мужеложеские действия насильственного характера.)

-- Да я тебя... -- волк даже задохнулся от оскорбления, только тупо уставился перед собой и решительно двинулся на Артёма.

-- Слышь, урод, -- прошипел Артём. -- Я ведь художник не местный, попишу и уеду! (сн. Пописать: блатн. жарг. -- порезать ножом.)

-- А чё ты можешь? -- волк явно осмелел. -- Ты не борзей, сявка, подвяжи метлу, пока за базар отвечать не пришлось! Хочешь резать, давай -- режь! Или уже очко играет? (сн. Борзеть: блатн. жарг. -- наглеть. Сявка -- незначительная личность. Подвязать метлу -- придержать язык. Отвечать за базар -- быть привлечённым к ответу за сказанное. Очко играет -- состояние страха, дискомфорта.)

-- Распишу, как обезьяну! -- зловеще пообещал Артём, и шепнул: "Меч-кладенец, сослужи службу!"

Волк испуганно отпрыгнул, когда в руке Артёма сверкнуло, отражая солнце, длинное лезвие меча. Такого поворота он явно не ожидал, и, видно от растерянности, затеял переговоры.

-- Ни фига себе -- выкидуха! Слышь, фраерок, ты железкой-то не маши! Эта сука косоглазая в картинки катала со своими -- это ж косяк! Он же весь катран на бабки обул! И меня, и Лису, и Кабана! (сн. Фраер: блатн. жарг. -- невысокий "чин" в воровской иерархии. Картинки -- карты. Катать -- жульничать, используя профессиональные шулерские приёмы. Катран -- место, где в карты играют профессионально, на деньги. Бабки -- деньги. Обуть -- обмануть.)

-- Фуфло это! -- заячий голос за спиной Артёма окреп. -- Хоть обыщи -- нету бабок! (сн. Фуфло: блатн. жарг. -- ерунда, ложь.)

-- Понятно, нету, ты ж их притырить не успел, козёл! Они на катране остались! (сн. Тырить: блатн. жарг. -- прятать.)

-- А чё тогда надо? -- расхрабрившийся заяц высунулся из-за Артёмова колена.

-- Малость самую -- крысу наказать, -- жутковато ухмыльнулся волк, перекидывая папиросу из угла в угол ощеренной в полста зубов пасти. (сн. Крыса: блатн. жарг. -- человек, ворующий у своих.) Он снова было двинулся вперёд, но Артём поднял меч повыше.

-- Завтра накажешь, -- он в упор поглядел на волка. -- А сейчас -- отвали в туман!

-- Слышь, я не понял, -- волк изобразил задумчивость. -- Ты чё, с этим косым уродом в доле, что ли?

-- Нет, -- облизнул пересохшие губы Артём. -- Я воообще не при делах! (сн. Не при делах: блатн. жарг. -- посторонний.)

-- А чего тогда вписался? За крысу? Крысить -- это ж тяжкий грех! (сн. Вписаться: блатн. жарг. -- впутаться, влезть.)

-- Беспредела не люблю! И ты не поп, чтобы о грехах базарить!..

-- Да какой беспредел, ты чё в натуре! Ты маленько края-то видь! -- возмутился волк. -- Козлов учить надо! Всё по закону!

-- Бабки при вас, заяц -- при мне! Так будет! -- отчеканил Артём. -- Все предъявы -- не по делу! (сн. Предъява: блатн. жарг. -- обвинение.) Будет спор -- будет кровь! Я сказал, ты меня слышал, базар окончен.

Волк ещё раз задумчиво окинул его взглядом, снова покатал в пасти папироску... Думал.

-- Л-ладно! -- процедил он наконец. -- Твоя сила, тебе видней... Смотри, только, он и тебя кинет, как нас, корешей своих! (сн. Кинуть: блатн. жарг. -- обмануть. Кореш -- друг, приятель.)

-- Чё ты гонишь! -- опять высунулся заяц. -- Когда это волки с зайцами корешались? (сн. Гнать: блатн. жарг. -- говорить заведомую чушь.)

-- Глохни, фуфлыжник! Твоё сегодня счастье -- на доброго дядю попал! -- волк сплюнул.

-- Сам ты фуфлыжник! Волчара позорный! -- взвыл осмелевший заяц.

-- Утрись, плесень! -- презрительно проговорил волк, и угрожающе обратился к Артёму, -- а с тобой... ещё свидимся!

-- Хоть три раза в день! -- незаметно переведя дух ответил Артём.

-- Ну, пока, фраерок, -- хмыкнул волк, и неспешно удалился.

Артём обернулся к зайцу -- тот стоял в расслабленной позе, но видно было -- одно резкое движение, и он задаст такого стрекача, что и на "Феррари" не догнать! Морда зайца выражала такую смесь эмоций, что Станиславский обязательно сказал бы: верю! Здесь имела место и неуверенная, полунахальная, полублагодарная улыбка, и острая подозрительность вкупе с желанием довериться, и ожидающая напряжённость -- заяц не знал, чего ему ждать от негаданного спасителя, и был готов ко всему. Артём не стал его напрягать. Озабоченно повертев головой, он недоумённо спросил, обращаясь скорее к самому себе:

-- А где же кот? -- и взглянул на зайца. Тот ухмыльнулся неуверенно, показав Артёму фиксы на резцах, и ответил застенчиво:

-- А слился котяра! Как только мясня вырисовываться стала, он и рванул когти! (сн. Мясня: блатн. жарг. -- кровавая драка. Слиться, рвануть когти -- убежать.)

-- А... куда?

-- А вон туда! -- заяц поднял лапу, и Артём, проследив за вектором направления увидел сидящего на сосне кота. Кот оглядывался на них через плечо испуганными круглыми глазами, яростно топорщил шерсть, и урчал. Пенсне слетело с его короткого носа, и теперь болталось как маятник, на шнурке, поблёскивая стёклышками.

-- Господин Учёный Кот! -- позвал Артём -- никакой реакции. Даже наоборот -- увидев, что он обнаружен, кот оскалился и громко зашипел. -- Господин... Кот... Кис... Кис-кис-кис! -- вот, кажется проняло. Глаза кота обрели осмысленное выражение, шерсть улеглась. Он ещё секунду пристально смотрел на стоящих внизу, затем отвернулся, и неловко елозя пузом по шершавой коре, стал спускаться. Когда он оказался на земле, Артём готов был поклясться, что под густым покровом шерсти он красен от смущения, словно варёный рак! Неловко отвернувшись, пряча глаза, кот задушенным шёпотом пояснил:

-- Простите, господа... Инстинкты, древние могучие инстинкты... будь они неладны совсем!

Заяц оглядел его с ног до головы, сплюнул в траву и изрёк:

-- Н-да-а! Инстинкты, оно -- конечно! -- Нырнув в кусты, он пошуршал там, и появился перед ними в такой же, как у волка, малокозырочке, сдвинутой на один глаз. Прищурившись, он смерил Артёма оценивающим взглядом, и сказал:

-- Слышь, кореш, а ты ничего -- духарик! И метла у тебя чисто метёт! Блатной? (сн. Духарик: блатн. жарг. -- отчаянный храбрец. Чисто метлой мести -- умение вести разговор.)

-- Набушмаченный! -- буркнул Артём. (сн. Набушмаченный: блатн. жарг. -- знакомый с правилами блатного "поведения".)

-- И финарь у тебя лихой. Зря ты эту собаку сутулую под хохлому не расписал!

-- Смотри ты, какие зайцы пошли кровожадные, -- хмыкнул Артём.

-- А чё он выступает не по делу? -- вскинулся заяц.

-- А не надо жульничать в картинки! -- отрезал Артём.

-- Я честный фраер, -- подбоченился заяц. -- Он мне того короля сам подсунул...

-- Ладно-ладно, раздухарился... Урка с мыльного завода. Ты с нами, или как? -- Артём убрал нож в карман и похлопал по плечу кота, делавшего вид, что что-то интересное происходит в кроне сосны.

-- Не-а, не по пути нам. У меня свои дела.

-- Ну, гляди! Поймает -- шкуру спустит.

-- Задолбается пыль глотать! Счас шоблу соберу -- таких люлей им наваляю, мама не горюй! Ну, а тебе, кореш, душевная благодарность... В долгу не останусь -- бывай! -- и только пятки сверкнули -- зайца след простыл! Артём поглядел вслед, хмыкнул, и позвал кота:

-- Гоподин Учёный Кот! Пожалуй, нам надо поспешить! А то бегают тут разные -- от дела отвлекают!

Несколько минут они шагали молча. Коту было мучительно стыдно за себя, а Артёму было стыдно за то, что коту было стыдно, такая вот коллизия! Наконец, когда молчание стало совсем невыносимым (поду-умать, не он ли только полчаса назад мечтал о том, чтобы кот заткнулся?), Артём решил -- будь, что будет!

-- Скажите, господин Учёный Кот, -- начал он издалека. -- Как бы вы отнеслись к предложению поставить ваши... кхм, дремучие инстинкты на службу нам обоим?

Кот мрачно взглянул на него исподлобья, и ничего не ответил -- решил, что Артём издевается.

-- Нет, серьёзно, -- продолжал Артём, как ни в чём не бывало, -- волк-то мог уйти, а мог и остаться... Вдруг он где-то поблизости отирается? А есть ведь ещё и лиса, и кабан... Вы бы поглядывали кругом повнимательнее -- всё же у вас и слух чутче, и нюх тоньше... Я серьёзно! -- и в доказательство своих слов Артём достал нож и быстренько превратил его в меч. Во-первых, чтобы убедить кота, а во-вторых ему нравился сам процесс -- когда из невзрачнейшего "складешка" вдруг, как цветок из бутона, вырывается сияющее стальное лезвие, прямое, как луч, обоюдоострое, с пологим ложком кровостока по всей длине. И кот поверил. Может быть -- искренне, может -- потому, что очень хотел поверить... Так или иначе, но убеждённый в том, что его услуги действительно важны, он всю дорогу чутко принюхивался, прислушивался к окружающим звукам, и, самое главное -- молчал!

К вечеру они наткнулись на небольшое лесное озерцо, скорее даже -- пруд, потому что раньше это, вероятно, было болотистым лесным ручейком, потом старательные строители-бобры выстроили плотину, и запрудили его. Бобров уже давно не осталось, непонятно -- почему, а вот озеро осталось, заросло камышом и кувшинками, и теперь представляло собой прямо-таки курортный уголок!

Пока Артём с наслаждением хлюпался в на редкость холодной воде, кот, кинув на него виноватый взгляд, исчез в камышах. Артём только вышел из воды и разлёгся возле костерка, как оттуда, куда ушмыгнул кот донеслись отчаянные вопли, хруст камыша, а потом из зарослей вылетел -- в прямом смысле -- встрёпанный бурый селезень неприлично большого размера, с красивыми бело-зелёными полосками на крыльях и зелёной, с отливом металла, шапочке на голове. Следом за селезнем по камышам танком пёр кот. Селезень, то бегом, то поднимаясь на крыльях невысоко над землёй, устремился прямо к костру, то и дело оглядываясь через плечо. И, кроме всего прочего, вопил:

-- Шо! Шо такое? Шо ви таки хотите от несчастной утки?! -- он добежал до Артёма, следом подоспел кот, и они устроили вокруг него весёлую карусель с шипением, урчанием, хлопаньем крыльев и отчаянными воплями. Наконец селезень забрался Артёму прямо на колени, кот бешено сверкнул глазами, и опять умчался на промысел, а селезень, раздувая довольно жирную грудь хриплым дыханием, разразился бурной речью:

-- Молодой человек, ви шо, не видите -- меня же натурально едят! Самым неприкритим образом! И за шо? Пятую графу -- шобы тому, кто её придумал, никогда не довелось узнать, шо такое погром -- слава Богу, давно таки отменили даже у вас, а у нас никогда и не вводили! (сн. Пятая графа: графа "национальность" в паспотрте СССР.) И вот теперь -- шо ми видим! Ваш сюмасшедший звёр, он шо -- антисемит? Или до этих благословенных мест, куда не ступала нога Моисея, уже таки докатился национальный вопрос? И шо ви прикажете, в таком случае, делать несчастному одинокому еврейскому селезню, который не то, изьвините, шо даже не ортодокс, но и не сионист вовсе таки! Страшьно даже подумать, шо меня, которий никогда не нарушал законов страны, которая его приютила среди невзгод и скитаний; меня, забравшегося в этот райский уголок в надежде, шо ужь теперь-то моё семя израелево в полной безопасности -- преследуют таки и здесь!

-- Подождите, вас никто не хотел обидеть, -- попытался вклиниться Артём, но селезень его перебил:

-- Никто не хотел обидеть, говорите ви! Шо ви, конешьно же нет! Шо это может быть за обида -- меня всего-то навсего хотели съесть! -- горько засмеялся-закрякал он. -- Больше того, я уверен, шо ви это не со зла -- просто в силу традиции! -- он перешёл на доверительный шёпот.

-- Да нет же, -- досадливо возразил Артём. -- Он просто вас перепутал -- думал, что вы обычная утка!

-- Достоверно тронут таким замечательным рассужьдением, мерси покорное! -- опять заблажил семитский селезень. -- Разумеется! Откуда бедный звёр может таки думать, шо здесь могут водиться евреи -- ведь поблизости нет ни рабби, ни синагоги! Замечательнейшее оправдание! (сн. Рабби: искаж. идиш -- раввин, еврейский священник.)

-- Да, -- начал уже заводиться Артём, -- да, кстати, пейсов у вас тоже нет, откуда ему было знать, что вы -- еврей?

-- Скажите пожалуйста! -- зашёлся селезень. -- Нет пейсов! А шо ви таки имеете против пейсов? И я, к тому же, уже имел честь доложить, шо я таки не ортодоксальный еврей...

-- Он. Пошёл. Охотиться! Мы голодны! Он увидел вас, и подумал!.. Что вы!.. Обычная утка!.. -- почти проорал Артём.

-- Ой, ну шо ви так кричите! -- сморщился селезень. -- Ви такой ещё молодой человек, а уже такой весь насквозь нервний! Вот если бы вы побыли в моей шькуре -- ви би таки поняли меня, и не осудили! Я живу здесь третий год, очень одиноко -- заметьте, это при моей-то страсти к различним гешефтам! (сн. Гешефт: нем., идиш -- торговля, дело.) Бог с ним совсем, с гешефтом -- не дай вам Бог узнать, шо такое бедность! Но для бедного ашкенази здесь таки спокойно, здесь есть, на шо приятно посмотреть, здесь много хорошей, кошерной пищи, и вот -- извольте радоваться, Абрам Моисеевич, вас приняли за еду! -- как вам это понравится? (сн. Ашкенази: здесь -- еврей, живущий вне Израиля.)

-- А что, -- раздумчиво сказал Артём, -- может, и вправду -- понравится? -- Селезень за короткое время успел так его достать, что он решился на очень злую шутку. Он неторопливо начал ощупывать селезня со всех сторон, а тот беспокойно заёрзал, задёргался у него в руках.

-- Шо такое? Шо ви?.. Шо ви собираетесь таки со мной сделать? -- вот тут он действительно заорал благим матом, безо всякой сионистской патетики. -- Ви шо -- антисемит?

-- Нет, -- коротко ответил Артём, продолжая деловито щупать жирное охвостье.

-- Таки в чём же дело? Шо ви хотите?

-- Как -- "шо"? -- очень правдоподобно изумился Артём, пошевеливая палочкой угли костра. -- Ясно -- "шо"!

-- Таки мене не очень ясно... Постойте -- ви шо, собираетесь меня таки скушять?

-- Ну, -- сделав тупую морду подтвердил Артём, -- а чего с утками ещё делают?

-- Стойте! -- всерьёз озаботился селезень. -- Стойте! Меня нельзя кушять -- я ведь не вовсе утка!

-- А по мне -- так очень даже похож! -- чугунномордо заявил Артём.

-- Похож -- таки да! Но ведь не совсем! Я же таки умею говорить!

-- Попугай тоже умеет, -- философски вздохнул Артём. Его так и распирало от смеха, но он пока сдерживался. А вот селезень был на грани истерики! Обвинение в антисемитизме не прошло, а больше крыть было нечем! А вот у Артёма из обычной шутки уже стал вырисовываться хороший план! Всё -- как в сказке... Сперва медведь, потом заяц... Но если их и уговаривать не пришлось, то вот этого красавца убедить бы никак не удалось, пока он не содрал бы за свою услугу шкуры и с него, и с кота, даром, что кот не простой, а Учёный -- всё равно содрал бы, уж как пить дать, ещё и дороже бы перепродал!.. При его-то страсти к "различним гешефтам"!

-- Но ведь я же... я же еврей! -- отчаянно взвизгнул тем временем селезень. -- Меня совсем нельзя кушять!.. У меня одышька, и... и... во мне много холестерина!

-- Ну, брат, на еврея ты не больно похож, больше -- на утку! -- уныло тянул Артём, пошевеливая угли, и наблюдая злорадно, как ужас в глазах селезня вытесняет разум -- то, что надо!

-- Я... я докажу! -- селезень вдруг перешёл на идиш. Поговорив минуты две на родном наречии, он с надеждой взглянул на Артёма. -- Ну, как? -- спросил он очень заискивающе.

-- Ну, и чё? -- вяло спросил Артём. -- Я тебе щас такого наплету -- я чё, тоже еврей?

-- Но я-то говорил на идиш! -- возопила несчастная птица с таким отчаянием, что Артём решил больше не издеваться.

-- Почём я знаю, на чём ты там лопотал! Ладно... Говорят -- евреи всё, чего хочешь, из-под земли могут достать, правда? Вот и докажи, что ты -- еврей!

-- Ну, всё не всё... А шо конкретно? -- заинтересовался селезень. Когда же узнал, в чём, собственно дело, заявил с прежним, быстро вернувшимся на место апломбом, что это стоит определённых усилий, так что небольшое вознаграждение, совсем смешное, чисто символическое, просто, чтобы братья-евреи не подняли его на смех, узнав, что он оказал бесплатную услугу... Тут он поймал задумчивый взгляд Артёма, брошенный, как бы в забытьи, на разгорающийся костёр, и, резко изменив линию поведения, заявил, "шо дело таки пустяковое", и, вообще-то, смешно требовать за него какого-либо вознаграждения, тем паче, что сделанное добро само по себе награда, и, к тому же, если взять за аксиому слова Екклезиаста насчёт того, что сделанное добро возвращается сторицей, то может, оно и не выйдет так накладно, как он думал, ведь если учесть, что сторицей, это значит -- в сто раз, то это получается... Та-ак, сорок пишем, три в уме, умножить на семь -- два на ум пошло, так это же выходит...

Тут его монолог был прерван появлением кота. Тот, сверкая в темноте зелёными глазищами, вынырнул из камышей весь в тине, но с жирной уткой в зубах, по счастью -- самой обычной. Он, облизваясь, плотоядно уставился на притихшего селезня, и сказал разочарованно:

-- Ну-у, а я-то думал, тут уже жаркое готово!

-- Да нет, -- почёсываясь и зевая ответил Артём. -- Он завтра нам службу сослужить вызвался...

-- А-а, ну, тогда ладно, пусть живёт! -- великодушно разрешил кот. Но, едва Артём начал ощипывать пойманную утку, как селезень громко и безапелляционно заявил:

-- Как ви себе хотите, но немедленно отпустите меня! Я не желаю таки участвовать в акте каннибализма!

-- Мы не каннибалы, себе подобных не едим, -- отрезал кот, -- а тебе никто и не предлагает! Разве только -- в качестве второго блюда!

-- Делайте из меня шо вам таки угодно, можете хоть тридцать второе! Но не заставляйте меня смотреть на это изуверство! Иначе я не участвую в нашем завтрашнем гешефте! -- сказано было гордо и весьма твёрдо. Артём поглядел на кота, тот неопределённо пожал плечами, и Артём отпустил селезня, выщипнув только одно пёрышко. На вопросительный взгляд кота, он ответил очень уверенно:

-- Никуда не денется! Если обманет, баба Яга через это перо на него такую порчу наведёт -- будет летать строго по вертикали, и только сверху вниз!

-- Молодой человек! Прошу, конешьно, пардону, но ви таки очень молодой человек, а уже таки очень недоверчивий! В моём роду никогда не было мошенников... разве только... если не вспоминать покойного дядюшку Аарона... или блаженной памяти двоюродного дедушку Исаака... ну, возможно ещё тётю Розу... нет, вот её, пожалуй, не стоит вспоминать вообще... Так шьто у вас таки совершенно нет оснований... Засим имею честь откланяться, -- он гордо встряхнулся, и переваливающейся походкой удалился в кусты.

-- Думаете -- вернётся? -- с сомнением протянул кот. Артём на мгновение задумался, а потом решительно заявил: -- Ну, а не вернётся, так и чёрт с ним! Зачем он вообще нам нужен, разве только для правдоподобия! Везде ведь говорится, что с уткой разбирается селезень... ну, иногда ещё -- другая утка! Но мы ведь вполне можем обойтись и без него -- вон как вы наловчились птицу ловить! Я бы без вас с голоду пропал, -- Артем осторожно, чтобы не сочли за фамильярность, почесал довольного похвалой кота за ухом. И не смог удержаться от подковырки:

-- В крайнем случае, если нам придётся пойти на подмену, будете крякать, будто вы утка! -- и, поймав полный возмущения взгляд Учёного Кота, он легко и весело рассмеялся:

-- Извините, друг мой, я не всегда шучу удачно... Но вы только себе представьте -- Учёный Кот крякающий во славу структурной целостности сюжета! Это ли не подвиг во имя науки! -- и они оба покатились со смеху.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Всё, как в сказке...

Лукоморье оказалось большой широкой дубравой, заросшей сплошь дубняком, так что слова бессмертного русского поэта о единственном представителе данного вида зелёных насаждений были явным приуменьшением, поэтической вольностью, если угодно. Дубов здесь было как полковников в Генштабе, а уж желудей -- ни одной свинье в сладком сне не приснится! Правда, златая цепь была обмотана только вокруг одного из них, что, вероятно, и привлекло к нему внимание пушкинского гения, и цепь та была -- ого-го! Хоть линкор на неё заякорить! Вот только "следов невиданных зверей" не наблюдалось, как, впрочем, и неведомых дорожек, но это уже частности, придирки! Зато русалка была роскошная! Когда Артём с котом подошли к дубу, она как раз расчёсывала длинные зелёные волосы, лениво позёвывая, поэтому заметила их не сразу. Только когда кот, ласково мурлыкнув, позвал с вожделенным придыханием:"Н-наяда моя!" -- только тогда до неё дошло, что "в доме" посторонние. Взвизгнув, морская дева уронила гребень и зеркальце, а стройными обнажёнными руками прикрыла обширную, упруго вздымающуюся грудь.

-- Ах, это вы, господин Учёный Кот! -- немного растерянно пролепетала она, обволакивая Артёма призывным взглядом воловьих глаз и мило краснея. -- Я так напужалася... Это так неожиданно, так внезапно... ваша появления... Право же, я вся в таком голом виде... при посторонних... Какая конфузия!

-- Ничего страшного, дорогая, -- промурлыкал кот, блаженно поглядывая вверх. -- Это вполне приличный юноша, вам совершенно нечего его опасаться.

-- Право же, -- продолжала лепетать русалка, не сводя с Артёма подёрнутых мечтательной пеленой очей, -- я вся такая смущённая... Это шкандаль.

-- Никакого скандала, -- немного занервничал кот, видя, что волоокая дева уже прицельно стреляет томными глазами. -- Мой юный друг -- джентльмен, он всего лишь на минутку зашёл засвидетельствовать вам своё нижайшее почтение! -- с нажимом произнёс он, глядя пристально на Артёма.

-- Да-да, конечно, честь имею кланяться, -- ляпнул Артём первое, что пришло в голову, понемногу отступая в лес. Не то, чтобы раньше ему не доводилось видеть голых женщин, но всё равно он немного смутился, кажется, в отличие от "такой смущённой" рыбохвостой красотки.

-- А то, может, чаю с брусничкой приказать... с сёмгой, с бубликами... наливочки вишнёвой, -- продолжала атаку лесная нимфа.

-- Нет-нет, -- пробормотал Артём отступая, и с трудом отрывая взгляд от пышных прелестей.

-- Право же, -- заладила русалка с тупостью заедающей граммофонной пластинки, -- право же, какая жаль! Это всё так волнительно, так бонтонно... Такая куртуазия! Право же...

-- Ничего-ничего, в другой раз, -- пропел кот, почти насильно оттесняя Артёма в заросли. -- Вы должны извинить меня, мой юный друг, -- произнёс он чуть погодя, бегая глазами и тяжело дыша. -- Два года в разлуке... я так скучал... а она такая ветренная, такая вертихвостка -- благо, есть чем вертеть!

-- Ничего, я всё понимаю, -- сказал всё ещё несколько смущённый Артём, а про себя подумал:"Вот так уроды и рождаются!"

-- Нет, право же, -- вторя своей странной возлюбленной, объяснялся кот. -- Наша любовь сугубо платоническая, не подумайте дурного! Но я буквально бываю не в себе, когда она забывается, и начинает строить глазки всяким... -- тут он понял, что заехал немного дальше пределов вежливости, и совсем смешался. -- Извините меня, -- прошептал он, опустив глаза. Артём несколько секунд пристально глядел на него, потом вздохнул, и сказал:

-- Показывайте, где тут у вас сундук повесился?

-- Пойдемте, пойдёмте, -- радостно сменил тему кот, очень довольный, что натянутая ситуация разрешилась так легко.

Дуб, на котором висел так называемый "кованный" сундук не отличался от иных ни толщиной, ни ростом -- дуб, как дуб. Сам же сундук был вовсе не кованным, в смысле -- не из цельного куска металла. Обыкновенный сундук, деревянный, с ржавыми железными уголками, почти такой же стоял у Артёма дома, в чулане -- дед хранил в нём старые сухие сотовые рамки. В ответ на недоумение Артёма кот торопливо пояснил:

-- Видите ли, м-н-эээ, мессир Предсмертный... прошу прощения -- Бессмертный, то есть... Он несколько, м-н-кхм, меркантилен, если не сказать прямо -- жаден... Ну, а каждый раз вешать сундук из железа, это всё же, э-э-э, накладно...

-- Накладно -- да ладно! -- побурчал Артём, доставая из кармана меч. -- Меч-кладенец, сослужи службу! -- и когда в его руке оказалась полоса звонкой стали, он не примериваясь рубанул по стволу дуба. Увы! Меч отскочил от коры, словно это была высоколегированная сталь! Артём недоумённо оглядел лезвие, замахнулся было вновь, но тут вдруг сзади затрещали кусты, и из чащи прямо на них вывалился Мишаня Потапыч.

-- Э-э, нет, братуха, так не канает, не та тема! -- заявил он, даже не поздоровавшись. -- Эта лабуда только реальному медведю под силу! Ты чё, в натуре, сказок не читал? Да эту бонсайку хоть с "Авророй" штурмуй, как матросы Зимний, а всё без понту, прикинь! Правила такие, бл-лин! А с корнем тебе его не выдрать -- мало сникерсов жевал! Вот я ща безо всякого жужжания жбанчик мёда по пути сюда в топку закинул, калорий у меня внутри немеряно, а потому дергану я его щас, как морковку, и все дела! Ну-к, посторонись! Э-э-х-х! -- медведь облапил дуб могучими лапищами, и действительно, довольно легко выворотил его, вместе с корнями, из благодатной почвы Лукоморья. -- Ы-ы-ы, -- кряхтел он, наклоняя крону в сторону Артёма, -- хватай сундук, брателла!

Артём торопливо распутал удерживающую ларец цепь, и медведь с удовлетворённым стоном вбил дуб обратно на место -- только комья земли, вывороченные пласты дёрна да торчащие корни напоминали о том, что лесной великан только что отрывался от матери-земли, словно Антей, поднятый могучими объятиями Геракла.

-- Во, совсем другой базар! -- медведь довольно оглядел дело лап своих. -- Может -- ещё обратно прирастёт!

-- Всё-таки напрасно вы вот так... по-варварски... -- подал голос Учёный Кот, и медведь подпрыгнул от неожиданности: -- Блин, ёлы-падлы! Он у тебя в натуре -- говорящий! А я думал меня тогда приглючило! Во, блин, дела-а! -- он помотал крупной башкой, и сел столбиком, немного подумал, и спросил заговорщическим тоном:

-- Слышь, братуха, а у тебя, часом, фамилия -- не Куклачёв?

-- Между прочим, я имею честь именоваться не только говорящим, но ещё и Учёным Котом! -- запальчиво начал кот.

-- Ну, так я о чём и базарю! -- радостно подтвердил медведь. -- Ученый -- в банке с "Вискасом" мочёный! О чём и базар! Прикинь, тебе бы в рекламе сниматься -- кот Борис от зависти сдохнет!

-- Не о том вы, как изволите выражаться... м-н-э-э... базарите! -- напирал кот. -- Достаточно было просто пригнуть ветви, а теперь дерево погибнет!

-- Да ты не пузырись, гринпис мохнорылый! -- оборвал нотацию Мишаня Потапыч. -- Тут по всем зарослям базар катается, что вы с братухой Кащея аж на пузырь живой воды развели! Ну, полей пару капель ему на клубни, и все дела, чё волну-то гнать!

-- А... а... м-н-мя-ау... кхм, н-да, действительно, -- растерялся кот. -- Друг мой, вы не против? -- он с надеждой поглядел на Артёма.

-- А... сколько надо? -- осторожно поинтересовался тот. На боку его, на перекинутом через плечо ремне, действительно висела плоская двухлитровая фляга живой воды, взятой у Кащея в качестве аванса, но расходовать её на какой-то дуб, когда, может быть, вся она, без остатака, потребуется Нине... не больно-то хотелось.

-- Граммов пятьдесят -- не более, -- торопливо сказал кот.

-- Н-ну, ладно, -- Артём нехотя ототкнул тугую пробку, и осторожно плеснул немного на корни. Дуб глухо вздохнул, дёрнулся туда-сюда, заправляя под себя оборванные корневища, и удовлетворённо затих, благодарно шумя кроной.

-- Ну во -- видал? -- обратился медведь к коту вполне миролюбиво. -- А ты пальцы гнул -- типа: я самый главный Дроздов -- я на вас в Красную Книгу пожалуюсь!

Кот было разинул рот, чтобы возразить, но промолчал -- видно не очень хотелось ему спорить с грубияном и невеждой, тем более, что конфликт был исчерпан.

-- Ну, так как, братуха, -- гнул медведь дальше. -- Сундук-то будешь рубить, или так с собой и потащишь?

Вместо ответа Артём просто рубанул по сундуку мечом, тот треснул сухо, рассыпался на мелкие щепки, будто только и ждал, когда к нему прикоснутся острой сталью. С секунду всё было тихо, а потом из кучи щепок появилась заячья морда, заспанно хлопающая глазами:

-- А? Где? Чё? -- заяц вертел головой, явно ещё не придя в себя ото сна. -- А я чё? Я -- ничё! -- бормотал он. -- Я ваще не при делах!! -- вдруг заорал он так, что все отшатнулись, а сам он тем временем, разбрасывая щепу, взвился метра на полтора вверх и сиганул в кусты с громким воплем: "Банзай!" -- и исчез. Артём ещё ничего не понял, успел только подумать:"Японский какой-то заяц!" (сн. Банзай: яп. -- боевой клич самураев. Соответствует руссому:"ура".) Кот горестно охнул, а медведь ещё только приподнимался на лапах с воплем:"Ушёл, сволочь!" Они только-только осознали, что упустили зайца, как вдруг в кустах, куда тот стриганул, раздался другой, тоже заячий, крик:

-- Стоять-бояться! Упасть-отдаться! Стоять, сука, кому сказал, порву, как мойву!

-- Да ты чё, ты чё!.. -- вторил ему другой голос.

-- Стоять, кому сказал! Утку гони, падла, ща покоцаю! (сн. Коцать: блатн. жарг. -- бить.)

-- Да нету у меня!..

-- Замочу, гнида!

Всё это сопровождалось некими шумами -- треском кустарника, азартными вскриками той и другой сторон, смачным чавканьем ударов. Наконец всё стихло, и только раздался истерический визг:"Да на, на, падла, подавись сиротским куском!" На что немедленно пришёл ответ:"Вали отсюда, а то ещё добавлю, крыса ушастая!"

Заяц -- уже другой, с непрошедшим ещё фингалом под глазом -- боевито поводя косыми очами вынырнул из зарослей, охлопывая о колено неразлучную малокозырку. Под мышкой он крепко держал крупную квёлую утицу, вяло поводящую бисеринками глаз. Она беззвучно шевелила клювом, и даже не орала истошно, как орала бы всякая другая утка, будучи схваченной руками. Заяц опустил утку на траву, и обратил взор на замерших в немом изумлении медведя, Артёма, и кота.

-- Ну, чё застыли, как памятник вождю пролетариата? Зырьте, какую дачку папа зая притаранил! Хавайте! -- насмешливо процедил он. -- А мне некогда с вами порожняк гонять, пока, фраера! -- был заяц -- и нет его, только ветки кустов качнулись. (сн. Зырить: блатн. жарг. -- смотреть. Дачка -- передача. Хавать -- есть.)

-- Мож -- мне его самого захавать, урку с Бангладеша? -- задумчиво протянул отошедший от первого шока медведь. -- Вот хамло ушастое...

-- Ладно, потом как-нибудь, -- сказал Артём, неохотно берясь за меч. -- Сейчас надо утку зарезать, распотрошить -- яйцо достать... -- Но стоило только ему произнести эти слова, как из кустов, в которых только что исчез приблатнённый заяц, раздалось недовольное кряканье:

-- Ох, уже мене эти гои! (сн. Гой: идиш -- презрительное название всех неевреев.) И шо им таки никак не живётся в мире со всем миром? Как чуть шо, так сразу норовят резать! -- селезень выкатился на полянку перед дубом, переваливаясь с боку на бок, и натужно кряхтя. -- Ведь уже тогда, когда нигде ещё днём с огнём не било не то шо гибкой системы кредитования, а и самого завалящего "Макдональдса" -- шобы его макдональдсовым детям не довелось на том свете кушять то, шо наши едят на этом -- гоям уже таки зачем-то понадобились крестовие походы. И в эти походы все гои ходили только ради того, шобы резать тех, кто не отдаёт им Гроб Господень! И я так мислю -- и всегда это утверждал, несмотря на то, шо меня за это много и больно били -- шо им нужна таки была лишь одна только резня, потому шо, когда они всех зарезали, и поехали с моей исторической родины обратно на свою историческую родину, то Гроб Господень они таки и не стали брать с собой, и он до сих пор остаётся там, где стоял! -- селезень важно покивал. -- Вот ви, молодой человек! -- обличающе заявил он. -- Ви, если вам такой уже нетерпёж резать, то становились бы хирургом, и резали себе на здоровье своих несчастных пациентов... Вернее -- им на здоровье, а вам -- на удовольствие! Шо ви на меня так смотрите, разве я картина? -- забеспокоился он, потому что во взгляде кота неожиданно замерцали искорки благородного охотничьего азарта, а бессознательно выпущенные когти впились в дёрн. -- Не нужьно так пристально меня разглядывать, меня таки сделали обичные папа и мама, а никак не Фидий, дай ему Боже всякого всего, несмотря на то, шо шлимазл!

Медведь, тихонько наступил Учёному Коту на хвост, и когда тот обернулся, сделал ему предостерегающий жест кулаком, мол -- не дури, не мешай! А ободрённый поддержкой селезень продолжал:

-- И теперь ви хотите зарезать эту несчастную утку, словно какую-нибудь утку, только за то, шо она утка, и не ведает -- шо вам таки нужьно от несчастной утки! -- селезень немного сбился, но и это его не остановило. -- Ви скажите прямо:"Нам не нужьно это яйцо, как не нужен бил крестоносцам Гроб Господень -- нам просто таки хочется устроить резню!" И вас же таки никто не осудит -- ни Боже ж мой! Наоборот даже -- все вам посочувствуют, потому шьто каждому таки хочется резать, но не у всех хватает духа...

-- Если у вас нет, так сказать, конкретных предложений, мой дорогой, -- сдержанно перебил селезня кот, с особым значением разглядывая когти, -- то, пожалуй, никто из присутствующих не будет возражать ни против резни, ни против последующей за нею, м-н-э-э-э, тризны, да-с.

-- Да, в натуре, кончай по ушам ездить! -- поддержал кота деморализованный утиным красноречием медведь. -- А то меня от твоего базара аж нахлобучило! Ты ваще не в тему клювом щёлкаешь! Будешь ещё трендеть -- мы тебе быстро размаксуем, под каким соусом утку по-пекински жарят!

-- Шо ви таки за нервний народ! Не хотите вислушать даже комментарии к собственной истории! А шо, если би один из наших рабби решил посвятить вас в мудрость Торы -- хотя шо это я? Какому сумасшешему рабби придёт в голову говорить с гоями о Торе...

-- Заткнись! -- хором рявкнули все трое, а уже потом каждый по очереди высказал своё мнение:

-- Съем-мя-а-у! -- выгнул дугой спину кот.

-- Тебе хорош уже крякать! Ты задолбал уже не по-детски, все мозги заплёл, урод! Чё ты нам тут чешешь -- рабби-шмарабби, Тора-от-мотора? Чё ты не по делу лаешь? Умный, что ли? Да твой забазар утиный всех достал -- вон, вишь, братуха уже шампур на тебя приготовил, счас будешь -- гриль!

-- Вы намерены выполнять условия договора? -- холодно поинтересовался Артём, вертя в руке меч.

-- Таки да! -- вдохновлённо воскликнул селезень, моментально сориентировавшись в обстановке. -- Шо ви так беспокоитесь по пустому месту? Только ви таки не совсем понимаете! Уже если мене не полагается за мою работу никаких комиссионных, так дайте мене за шо приятно подержаться! -- он повернулся к утице, меланхолично присевшей на травку, будто её вовсе не беспокоила отсроченная селезнем расправа, и разразился с новой силой:

-- Скажите, дорогая моя, ви, насколько я в силах понимать, относитесь ко всему довольно фатально! И совершенно, скажу вам я, напрасно! Я с вас прямо таки удивляюсь -- неужели ж вам всё равно -- сделают из вас утку-гриль, или же, очень может бить, ви хотите таки обрести ненадолго спутника вашей жизни? Я могу согласиться, шо смерть -- она несколько напоминает сон, но!.. Но ведь и сон, я дико извиняюся за прямоту, тоже может бить приятним, или же таки -- нет! Просто всё зависит от того -- кто и с кем спит! Я могу привесть вам массу огромних примеров, шобы вам таки било не скучно со старим еврейским селезнем... -- он ненавячзчиво подхватил флегматическую подругу под крылышко, и очень осторожно повлёк её в кусты, не переставая говорить:

-- Вот послушяйте, шо однажды приключилось с моей скромной персоной в Одессе, на Привозе... А об этих милых господах не переживайте -- они немножько таки подожьдут... Так вот, одна домашьняя хозяйка, благослови Боже её ревматизьм, таки она страшьно обиделась на меня за то, шьто я, как виражается этот гоподин медведь, не по делу крякнул. И если би не моё умение понимать, откуда и куда в Одессе-маме дуют пассаты, мене пришлось би сейчас давать отчёт не вам, милочка, а в гораздо более високих и сурових инстанциях...

Голос селезня становился всё более интимным, потом и вовсе затих. Кот, проводив глазами странную пару, глубоко вздохнул, непонятно к чему:

-- Н-да-а-с! Вот в таком, понимаете, разрезе... Да-с.

-- Угу, -- задумчиво вторил ему Мишаня Потапыч. -- Любовь, она бывает разная -- жидкая, твёрдая, и газообразная! -- Он взглянул на неожиданно покрасневшего Артёма, и добавил душевно:

-- Не суетись, брателла! Любовь -- она времени требует, а уж плоды её -- и подавно! Садись, подождём, за жизнь побазарим -- ты, я гляжу, пацан правильный! Слышь, кошак, -- он обернулся к задумчивому коту. -- Ты бы подсуетился насчёт дичи, а я пока на коньячишко расчехлюсь...

-- А не слишком ли много вы на себя берёте, милейший? -- возмущённо вскинулся кот.

-- Да мне-то по барабану! -- хмыкнул медведь. -- Я и лапу пососу! А вот пацан -- на чё забьёмся, что с утра не кормленный?

-- Н-да, действительно, -- растерялся кот. -- Простите, друг мой, я как-то даже и не подумал...

-- Ну, понятный перец, -- опять хмыкнул медведь, доставая откуда-то из недр своих необъятных "бермуд" бутылку коньяка. -- Где уж вам, учёным, о корифанах думать -- вы всё больше о бабах привыкши...

-- Перестаньте, -- досадливо возразил кот. -- Мне действительно очень неловко, Артём, я сейчас что-нибудь придумаю.

-- Во-во, давай, соображай -- ты ж учёный! А мы с брателлой пока посидим по человечачьи.

Когда кот исчез, Мишаня Потапыч распечатал коньяк и покосился на Артёма:

-- Из горла не побрезгуешь?

-- Нет, -- пожал плечами тот. -- Мы, деревенские, не из брезгливых. Паточную самогонку из горла доводилось... Пробовал?

-- Упаси Бог, -- замахал лапами медведь, и приложился к бутылке. -- Разок издалека нюхнул, и то заколдобило так -- мама не горюй! А ты, знач, деревенский? -- он передал бутылку Артёму.

-- Угу, -- промычал он, отхлебнув благородного напитка.

-- Ништяк! Я деревенских уважаю! Чалился тут с одним, на Гороховой киче -- в остроге, в смысле, у царя Гороха. Тож из деревни. Правильный пацан, только дурак дураком... так и зовут -- Иван-дурак!

Медведь не успел досказать историю своей отсидки -- появился кот, держа под мышкой увесистый пирог, а через плечо у него, как пулеметные ленты у революционного матроса, крест-накрест висели связки баранок.

-- Презент от известной вам особы, -- сквозь зубы процедил чем-то недовольный кот. -- Велели кланяться, просили к чаю непременно-с быть! -- кот сверкнул глазами. Медведь усмехнулся. Артём сначала было покраснел, а потом плюнул -- коньяк уже действовал, и ему стало тепло и свободно.

-- Передайте... кхм, известной мне особе, -- Артём отхлебнул ещё, -- что мне и тут не пыльно! И ещё передайте, что рыбьи хвосты, не в обиду ей будь сказано, я лично предпочитаю в вяленом виде!

Медведь заржал. Кот, просветлев лицом, то есть -- мордой, благодарно пробормотал:

-- Всенепременно передам, да-с. Не премину... Впрочем, давайте отведаем стряпни...

Но только они успели разгуляться, как из кустов, задумчиво попинывая перепончатыми лапами довольно крупное яйцо, неторопливо вышел селезень. Оглядев компанию грустным взором, он благосклонно покивал:

-- Шо ж, и это таки правильно... Как говорил мой, незабвенной памяти соотечественник:"Время разбрасывать камни, и время собирать камни". Шо ж за беда, коли разбрасывают их одни, а собирают другие? Каждому таки дано жевать свой кусок мацы, даже такому старому шлимазлу как я, -- меланхоличная утица, вышедшая вслед за ним, тихонько опустила голову на его шею. -- Шо же, пойдёмте, моя цыпочка, ми здесь больше никому не должьны.

-- Э, чувак, брось свои понты колотить, давай к нам, -- медведь благодушно махнул лапой, приглашая обоих к столу.

-- Ты видишь их? -- поучающе спросил селезень у своей молчаливой подруги. -- Ничего не скажешь, вполне приличные люди, несмотря на то, шо не кажьдый из них -- человек! Но нам с тобой тут не место. Во-первих -- еда не очень-то кошерная, а во-вторих -- они хоть и приличные люди, хоть и не все, однако ж вполне таки могут самих нас перепутать с едой -- и вовсе не со зла -- ни дай Боже! -- а просто -- не разобравшись. А посему, господа, -- обратился селезень к компании, -- прошу не держать на нас острой обиды, но нам, к сожалению, пора к себе домой -- не приведи Господь вашим детям жить в такой же сырости, шо тем, какие таки будут у нас!

Когда они удалились, неспешно ковыляя, медведь сплюнул, и сказал:

-- Да и хрен с ними. Яйцо -- вот оно. Иголка внутри -- бери, да ломай, и все дела!

Артём, наклонившись, поднял из травы ещё тёплое утиное яйцо. Тщательно примерившись, он расколол его о ближайший дуб, и на траву, блестя, выпала тонкая игла, совершенно обычная с виду, только с каким-то странным цветовым переливом, как будто покрытая индиговой синевой окалины. Он держал её в пальцах, как держал бы обычную иголку, которой частенько штопал себе носки, и его никак не касалось ощущение того, что он держит в руках чью-то жизнь...

-- Если мне поз-зволено будет дать, м-н-э-э, совет, так сказать, -- немного заплетающимся языком проговорил кот, -- то я б-бы ре-комен-довал бы вам ломать её в непосредственной близости от Кащеева з-замка! П-пока слуги будут метаться, п-пока оживят его... ик... пр-ростите... живой водой -- вы под шумок успеете раз-збудить Василису, и сбежать!

-- Постойте, а как её будить-то? -- вопрос Артёма был отнюдь не праздным! Он с замиранием сердца подумал, что мог бы и забыть задать его, а потом метался бы в поисках решения...

-- Н-ну, как? -- вытаращился на него кот. -- Вы ш-ш-ш-ш... простите, ш-ш-што, не догадываетесь?

-- Ну ты даёшь, братуха, -- закатился в хохоте Мишаня Потапыч. -- Как бабу разбудить -- не знаешь?

-- Ну... -- тут смутился даже кот, -- не совсем, кон-нечно, так... Хотя, -- задумчиво добавил он, -- почему бы и нет? Однако, -- решительно тряхнул он головой, -- вполне достат-точно простого поцелуя, остальное -- на ваше усмотрение. Да и, боюсь, ни на что другое у вас просто не останется времени -- всё нужно делать очень быстр-ро, пока Кащей не пришёл в себя! А жаль, -- пьяно хихикнув, добавил он, и игриво толкнул Артёма в бок. -- Василиса -- она, знаете ли, редкостной красоты и ума барышня, да-с!

-- Ладно, братуха, на месте разберёшь, к какой тычинке пестик ладить! -- с великолепной уверенностью махнул лапой медведь. -- Мы с тобой счас прям тут перекемарим, а по утряне двинем лыжи к Кащею.

-- А тебе-то зачем? -- удивился Артём.

-- Н-ну, как это -- зачем? -- медведь моргнул. -- Мне, хоть я и медведь, тож небось, охота на красивую да умную бабу позырить... если тебе не в падлу...

-- Да нет, в общем-то, -- пожал Артём плечами. -- Кто она мне -- жена, что ли?

-- Ну, и ещё... -- неуверенно начал медведь. -- Ты, конечно, извини, что я в твои дела лезу, но только по лесу базарят, что ты волку дорогу переехал конкретно! Ну, он на тебя клык заимел... Я, конечно, выцепил его, перетёр по понятиям, он, ясный пистон, реально обломился, с темы съехал без базара! Только вот сдаётся мне, что это всё понт корявый, залепуха, в общем. Эта собака серая на заподлянках играет, как Бах на своём органе, в смысле -- на органе! Чую я носом, что он где-то рядом шоркается, момента выжидает! Ну, так я тебя малость провожу, а если он рыпнется -- из шкуры падлу вытряхну, так и знай! Я за тебя в лесу кого хочешь порву, как прапорщик противогаз! -- поддатый медведь, расчувствовавшись, приобнял Артёма за плечи, да так, что кости хрустнули -- Артём вскрикнул.

-- Оп-па! Прости, братан, не расчитал! Всё-всё, -- цыкнул он в сторону неодобрительно глядевшего на него кота, -- всё, я пошёл в люлю, баюшки! Завтра увидимся! -- он тяжко приподнялся, сделал три неверных шага, и рухнул в кусты, захрапев, кажется, ещё до того, как приземлился.

-- Пожалуй, пора и вам поспать, -- кот внимательно поглядел на Артёма. -- Вы, друг мой, тоже, извините за выражение, "на кочерге". Ложитесь-ка вы вот тут, возле костерка, а я постерегу. Всё же завтра нам расставаться, и неизвестно -- свидимся ли мы вновь. Я здесь посижу, подумаю... о многом. И, к тому же, если этот лохматый невежа прав, то лучше кому-то из нас быть настороже! Волк, он, знаете ли, шутник не из самых умных, и шутки у него... такие же дурацкие.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Безумству храбрых посвящается...

Замок Кащея за это время не изменился ни на йоту. Всё так же плесень и дикий вьюн покрывали мшистые сырые стены, всё тот же рекламный плакат призывал сделать свой выбор -- омолодиться, или покинуть сию юдоль горестей и печалей, и по-прежнему полуоткрыта была створка ворот. Артём было направился к ней, но, не услышав за спиной знакомых медвежьих шагов, остановился, обернувшись. Медведь стоял на опушке и смущённо переминался с лапы на лапу, сопел виновато и прятал глаза.

-- Ты чего, Мишаня? -- растерянно спросил Артём. -- Пошли со мной...

-- Да не, братуха, я, по ходу, лучше здесь тормознусь -- для здоровья полезней!

-- Да что с тобой? -- удивился Артём.

-- Ну... Кащей -- прикинь -- он же авторитет, я ему не в уровень... И не приглашал он меня!

-- Ну и фиг с ним, ты же со мной!

-- Не, чё-то стрёмно мне... обломно как-то. Я лучше поброжу тут поблизости...

-- Сам смотри, -- пожал плечами Артём. Ему и самому было не по себе, но идти внутрь, хочешь не хочешь, было надо. И он пошёл.

Внутренний двор замка встретил его тишиной -- кругом царило запустение. Пройдя по дорожке, уже начинающей зарастать густой муравой, Артём очутился возле крыльца с тяжёлой одностворчатой дубовой дверью -- здесь в прошлый раз вёл его Учёный Кот. Дверь была распахнута настежь. Он пошёл вдоль сырого коридора, и, не встретив ни души по пути, вошёл в зал, в котором они так недавно обедали. Пусто!

-- Э-э-э-й! -- звук голоса, метнувшись под сводами готических арок, прокатился по гулким коридорам, ударяясь о каменные холодные стены, растревожил сидящих на тёмных дубовых стропилах сов, которые тут же сорвались со своих гигантских насестов, и принялись бесшумно кружить под потолком, осыпая Артёма серой пылью.

-- Апчхи-и! -- Артём резко обернулся, непроизвольно потянувшись к карману с кладенцом. Позади него стоял Кащей, и судорожно тряс головой. -- Апчхи-и! Извините... Апчхи! Совы, пони...маете... А-апчхи-и! Пыль подняли-и-а-апчхи-и! -- Кащей на секунду замер с приоткрытым ртом и отсутствующим выражением на лице, затем неистово чихнул пять раз подряд и швыркнул носом. -- Ещё раз извините... Я тут, в ваше отсутствие, над златом чах -- хоть какое-то развлечение... Вы принесли иглу?

-- Да, -- Артём достал воткнутую в обшлаг иголку.

-- Отлично! -- Кащей немедленно улёгся на пол и решительно скомандовал, -- приступайте!

-- К чему?

-- Ломайте её! -- нетерпеливо пояснил Кащей.

-- А Василиса?

-- Далась вам эта Василиса! -- поморщился Кащей недовольно. -- Вон туда пойдёте, в конце коридора две двери -- направо ваша Василиса! Ломайте иглу!

-- Ну, что ж! -- Артём решительно переломил тонкую стальную палочку, раздался резкий хлопок, тело Кащея дёрнулось, и безвольно вытянулось на каменных плитах пола. Только и всего! Ни драматических слов, ни разваливающегося замка, ни... Словом, вообще ничего! Так буднично, как будто умер не знаменитый Кащей Бессмертный, а какая-нибудь задрипанная мушка-дрозофила! А самым интересным было то, что Артём ничего не ощущал, хотя, вроде бы, только что совершил убийство! Впрочем, убийство какое-то ненастоящее, опереточное... Сказка, что поделаешь! Артём бросил ещё один взгляд на объятое смертью тело сказочного лиходея, и шагнул в полутёмный коридор, в конце которого действительно были две двери. Он шёл не оглядываясь, и поэтому не видел, как позади него, в зале, как будто порывом сквозняка сорвало со стены старинный истёртый гобелен, и из потайной двери, открывшейся совершенно бесшумно, в зал просочилось несколько зловешего вида уродливых теней, очень похожих на ночной кошмар сумасшедшего...

Артём шёл уверенно, не глядя по сторонам, но с каждым шагом его уверенность всё уменьшалась. Что-то было не так! "Направо ваша Василиса!" -- сказал Кащей... Сказал-то он сказал, но... Раз здесь действуют законы сказки, то обязательно должен действовать и закон жанра, а раз так, то получается, что Кащей его обманул. Не мог не обмануть, уж коль скоро он злодей! Артём замедлил шаги и остановился у дверей, задумался. Ну, что ж, надо решаться! А если... Он осторожно взялся за ручку правой двери, медленно потянул, и едва успел отскочить -- прямо перед его носом мелькнуло ржавое лезвие огромной секиры, прикреплённой изнутри к притолоке, а в дверной проём с противным свистом вылетело три толстых коротких стрелы, глубоко войдя в дверь напротив! Ах ты гад такой! Сердце Артёма бешено колотилось, колени ослабли, а спина покрылась противным липким потом. Ещё бы чуть-чуть, и он был бы пришпилен, словно бабочка в коллекции энтомолога! И что, или кого он должен благодарить за своё чудесное спасение? То ли свою отменную реакцию, а то ли тот самый закон жанра, в котором главный герой не может погибнуть по определению! Он неуверенно потянул на себя ручку левой двери, предусмотрительно заняв позицию за косяком. Ничего не произошло, только скрипнули жалобно несмазанные петли. Артём боязливо выглянул из-за косяка, и замер, остолбенев. В просторной тёмной комнате, на широкой массивной кровати с балдахином, лежала женщина, и какая! У Артёма даже дух захватило -- никогда до этого он не видел таких красавиц, даже по телевизору! Артём с трудом сглотнул и приблизился, не отрывая взгляд от спящей -- он был просто не в состоянии этого сделать! Описать красоту Василисы Премудрой было просто невозможно -- не было в человеческом языке таких слов, не придумана была ещё метафора для сравнения этой поистине несравненной, завораживающей красоты. Артём даже глаза на мгновение закрыл, соображая -- что же теперь нужно сделать? Во всех сказках спящих красавиц будят поцелуем, но... Ему? Целовать вот это бесподобное, неземное видение? Артёму уже сама мысль об этом показалась кощунственной, но ничего не оставалось. Где-то там, позади, возможно уже оживает Кащей, и как дальше пойдут у Артёма дела в замке главного местного негодяя, которого, к тому же, он только что ухлопал -- это ещё бабка надвое гадала! Сумбур в голове, вызванный зрелищем спящей Василисы, начал утихать, и, несмотря на смущение, Артём понял, что так или иначе он никак не удержится, чтобы не поцеловать эту богиню. И какое счастье, что именно это и полагается сделать, так что желание его полностью совпадает с возможностью, иначе он всю оставшуюся жизнь считал бы себя обделённым! И не возникло даже в его голове никакой мысли о той -- другой, о Нине, которую он так любил в реальном мире, ради которой пошёл на многое, и о которой так легко забыл! Нет, он не забыл, но сделать с собой ничего не мог -- тело его само потянулось к лежащей, нашло губами её губы, и замерло в блаженном поцелуе. Это просто было сильнее его, как наваждение! И самым прекрасным, наполнившим всё его существо невыразимым восторгом, было то, что Василиса дрогнула в его объятиях, на секунду обмерла, а затем ответила на его поцелуй, приникнув к нему всем телом!

Артёму и раньше, конечно, доводилось целоваться, на танцах в клубе, например, или в тёмных, таинственных зарослях ивняка на берегу речки, но разве неумелые поцелуи молодых девчонок могли идти в сравнение со зрелым, потрясающе упоительным, где-то даже изощрённым поцелуем взрослой женщины?! И он растворился в этом поцелуе, ловя каждый миг неповторимого блаженства. Ему было всё равно, будет ли что-то, или не будет вовсе ничего, не осталось ни прошлого, ни будущего, осталось только настоящее, обретшее воплощение, и, как оранжевым солнечным светом, пропитанное щенячьей восторженностью, какое дано людям испытывать только в юности... А потом Василиса открыла глаза.

Артём сначала не понял, что за сила оторвала его от земли, он даже и не ощутил этого, просто решил, что он воспарил, и теперь блаженствует в небесах... А потом резкая боль в копчике дала ему знать, что он вовсе не воспарил, а просто описал в воздухе пологую траекторию, и теперь в дальнем углу, на каменном полу, а вовсе не в небесах, испытывает не то, чтобы блаженство, а совсем даже наоборот -- полный набор ощущений, связанных с приземлением задницы на гранитные плиты. Пока он шипел от боли и растерянно моргал, пытаясь сообразить -- с какой бы это радости законы гравитации выкидывают с ним такие фортели, с кровати, вся облитая изумрудным шёлком летнего сарафана, поднялась богиня, но была это отнюдь не "младая, с перстами пурпурными, Эос", а грозная Немезида с огнём в очах, и похоже, этот самый "очный" огонь предназначался для попаления дезновенного негодяя, посягнувшего на самое святое для невинной девицы -- целостность причёски! (сн. Эос: др. греч. миф. -- богиня утренней зари. Немезида: др. рим. миф. -- богиня возмездия.) Иди-ка, объясни ей, что попросить о поцелуе ну просто не было никакой возможности!

-- Ты кто такой? -- о, что за дивный голос! Если бы Артёма таким голосом послали, скажем, на три всесоюзно известных буквы, он бы, конечно, и не подумал идти, но всё равно жутко удивился бы -- чего ради таким голосом посылают в такие неприличные места? К счастью, никуда его -- пока, во всяком случае -- посылать не собирались, да и карающий меч возмездия не спешил опускаться на повинную голову.

-- Где Иван Царевич? -- в прекрасном голосе женщины было столько холода, что, пожалуй, хватило бы на пару ледниковых периодов. -- Где! Иван! Царевич?! -- во-от оно что! Ждали-то здесь вполне конкретного героя, а пришёл непонятно кто неизвестно откуда -- есть отчего расстроиться! Похоже, надо спасать положение...

-- Н-ну, понимаете, как бы это объяснить, -- забормотал Артём, неловко ёрзая на холодном полу. -- Дело, в общем, в том, что Иван Царевич... Ну, короче -- я за него! -- выпалил он, и по тому, как округлились глаза красавицы, понял, что его объяснение вряд ли сочли удовлетворительным. -- Понимаете, -- торопливо заговорил он, поднимаясь на ноги, -- Иван Царевич сейчас очень... занят, и мне пришлось -- конечно, временно -- занять его место. Вы только не расстраивайтесь... -- но его призыв, кажется, пропал втуне. Губки Василисы (ненакрашенные, между прочим, а всё равно яркие, как малина!) жалко скривились в растерянной улыбке, что, впрочем, совсем её не портило!

-- Как... занят? Чем?

-- Ну... в общем... занят. Он, видите ли, решил помочь Джону Гордону в его борьбе с Галактическими Баронами... так мне объяснили. И улетел... В систему Фомальгаута...

-- Фомальгаута? -- уже совсем растерянно произнесла Василиса. -- А... как же я? Он что же... бросил меня? На произвол судьбы? В объятия Кащея?

-- Ну, всё же обошлось благополучно... -- рассудительно начал Артём, но его прервали:

-- Благополучно? -- в голосе женщины послышалась горечь. -- Благополучно... -- она без сил опустилась на край кровати и закрыла лицо ладонями. Кажется, она собиралась расплакаться.

-- То есть -- не вполне кончилось, но есть шанс, что всё кончится благополучно, если мы успеем убраться отсюда, пока Кащей не очухался... -- поправился Артём.

-- Убраться? -- Василиса подняла заплаканное лицо. -- Зачем? Он меня бросил, понимаешь -- просто взял, и бросил! Как ненужную вещь! Я давно замечала, да только не верила всерьёз, думала -- перебесится... Надеялась, дура!

-- Если вас это утешит, то знайте, что ему там, на Фомальгауте, всё равно ничего не светит, -- попытался успокоить её Артём. -- Принцесса Лианна -- женщина строгих правил, и к тому же она верна Джону Гордону... Так что поболтается, и вернётся, никуда не денется...

-- Куда вернётся? -- недобро сощурилась Василиса. -- Сюда? Ко мне, обратно? Кому он тут теперь нужен? Или ты думаешь, что со мной можно играть? -- нотки гнева в её словах заставили Артёма поёжиться, но он не подал виду.

-- Ничего я не думаю! -- раздражённо ответил он. -- И прекратите, наконец, мне тыкать! Мы с вами брудершафта не пили и свиней вместе не пасли! -- он что-то начал распаляться. -- Или вы думаете, что для таких красавиц, как вы, правила этикета не писаны? Может, вам и до лампочки, что я вас спас, но элементарную вежливость-то надо иметь? Благодарность? Вы тут о своём Иване переживаете, а Кащея, между тем, уже наверное оживили! Вам он, понятное дело, ничего не сделает, а вот я -- другое дело! Я его, между прочим, только что убил, и вряд ли он ко мне питает братскую любовь! Так что давайте-ка, если у вас тут других дел нет, поторопимся. Путь у нас впереди долгий, будет время друг другу в плечико поплакать, а пока -- идёмте! -- Артём схватил ошеломлённую женщину за руку и поспешил к выходу... Вот только выход был уже перекрыт! Целое сонмище отвратных чудищ, скользких и чешуйчатых, многоногих, многоглавых и многоглазых толпилось в зале, где смерть настигла Кащея. Ух ты! Артём-то, в невежестве своём и по простоте душевной полагал, что таким красавцам место в паноптикуме, в заспиртованном виде, ан нет! Все шевелятся, все суетятся, перебегают с места на место, и каждый, как Ленин -- живее всех живых! А сам Кащей, уже живой и здоровый, гордо подбоченясь, стоял среди них, опираясь на двуручный меч с волнистым клинком.

-- О, здрасьте, -- ненатурально обрадовался Артём. -- А вы уже на ногах? Вот и славно! А мы тоже времени не теряли, -- приврал он, поскольку понял, что вот как раз время-то он потерял безвозвратно! -- Ну, спасибо вам за сотрудничество, приятно было с вами иметь дело, но время не ждёт, нам пора, -- выпалил он скороговоркой, направляясь к двери и таща за собой притихшую Василису. Какой-то монстр, сильно смахивающий на четвероногого мутировавшего Минотавра с двумя головами спереди и сзади, и руками вместо рогов, попытался было заступить путь, но Артём так грозно рявкнул с перепугу: "А ну брысь с дороги, Тянитолкай чернобыльский!" -- что чудовище шарахнулось в сторону и затерялось в толпе ещё более отвратительных уродцев. Им уже почти удалось пропихаться к двери, и даже одной ногой ступить во двор, как вдруг позади раздался голос Кащея. Впрочем, вовсе и не "вдруг", наоборот -- Артём ждал этого окрика в спину, как удара бичом, но Кащей, видимо, следуя святому правилу любого злодея -- до предела накалять страсти -- окликнул его в самый последний момент. К тому же в этом был и психологический, тонко расчитанный момент -- вот она, свобода, уже почти в кармане, и тут:

-- Куда это вы направились, молодой человек?

-- Как это куда? -- ощетинился Артём. -- Условия договора я выполнил...

-- Не спорю, не спорю, -- прервал его Кащей. -- И, разумеется, хотя меня и подмыват отнять у вас меч и воду, но я, так и быть, дарю их вам... -- он снисходительно махнул рукой. -- А вот девушку придётся оставить!

-- Как это? -- опешил Артём.

-- А вот так! -- злорадно воскликнул Кащей. -- Меч и живая вода входили в условия, мы их специально оговорили, а вот Василиса -- нет!

-- Да как же -- нет? -- возмутился Артём. -- Вы же говорили...

-- Я говорил, -- безапелляционно оборвал его Кащей, -- дословно следующее: "Сам не понимаю, зачем я её похитил? На кой чёрт она мне сдалась?" -- так, или не так? Так! А насчёт того, чтобы отдать её такому щенку речи не было! Я действительно тогда не понимал, на что она мне нужна, но всё изменилось! -- Кащей, глядя на побледневшую Василису, плотоядно ухмыльнулся! -- теперь-то я отлично понимаю, для какой цели мне нужна такая красотка! Так что ты проваливай, а мы с ней тут... побеседуем... на предмет взаимности, х-х-а, х-х-а, х-х-а! -- довольно захохотал он скрипучим дискантом. И словно гром грянул под сводами зала -- заржало, замяукало, захрюкало и залаяло всё его поганое воинство, плотной стеной надвигаясь на Артёма. Василиса испуганно ойкнула, и прижалась к Артёму, в страхе оглядывая ужасную толпу жутких уродов. И это, может быть неосознанное ею самой, движение, пробудило Артёма. Не-ет, господа нечисть! Хрен-то вам в клыкастые пасти, а не Василису! Не отдам, и всё тут! Сдохну, костьми лягу, как швед под Полтавой, а не отдам!

-- Меч-кладенец, сослужи службу! -- гаркнул он неожиданно громко, и тут же, словно продолжение ладони, в руке возник меч. Взмах, ещё один -- вся толпа шарахнулась назад, блея и урча, давя друг друга. -- Назад, все назад! -- упоённо заорал Артём, размахивая мечом.

-- Ну, что ж ты так распетушился-то? -- зловещий голос Кащея перекрыл вопли убегавших. -- А ну, стоять! -- рявкнул он на своих трусливых подчинённых. Толпа уродов замерла на месте -- ну, прямо музей восковых фигур -- мадам Тюссо горько плачет в углу, глотая слёзы поражения! -- Ла-адно, -- протянул довольно предводитель местных маргиналов. -- Ла-адно! Значит, не хочешь по-плохому -- по-хорошему хуже будет! Хочешь драки -- будет драка! -- Кащей взмахнул огромным мечом, и тот даже не свиснул, а взревел, рассекая неожиданно ставший густым воздух. -- Защищайся, щенок!

Конечно, Артём в детстве, как и все нормальные мальчишки, играл и в рыцарей, и в мушкетёров,и даже довольно ловко научился сражаться на деревянных мечах -- считался лучшим среди своих сверстников! Вот только перед ним сейчас был не сверстник, а умелый и беспощадный боец, владеющий отточенной тысячелетиями техникой боя на мечах. У Артёма просто не было шансов! Но он решил барахтаться до конца. Собственно, даже не он сам, а его инстинкты, пробудившие дремлющую ярость бойца. И, пожалуй, будь в его руке обыкновенный меч -- тут бы ему и конец! Но не таков был меч-кладенец, нет! Кащей успел нанести ровно четыре удара, которые Артём с грехом пополам парировал, а потом у злодея в руках остался лишь жалкий обрубок, которым и колбасы кусок не отрежешь! Меч-кладенец попросту отрубил лезвие "двуручника" у самого основания. Это был шанс! Пока Кащей недоумённо разглядывал то, что осталось от его грозного оружия, Артём выпихнул Василису во двор и потащил к воротам, а сзади их догонял топот сотен ног и лап, вой чудовищ, преследующих по пятам... Они настигли их у самых ворот, и тогда Артём обернулся, прикрыв собой дрожащую девушку, и выставил перед собой смертоносный клинок. Толпа разом отхлынула -- никому не хотелось участи Кащеева меча. Медленно отступая, Артём делал выпады в разные стороны, сдерживая натиск монстров. Шаг, ещё шаг, ещё, ещё... Вот уже арка ворот, вот Василиса уже снаружи, и самому ему осталось только шагнуть назад ещё раз... Жужжа рассерженным шмелём, воздух вспорола тёмная змейка, острая боль раздвинула рёбра, и Артём с удивлением уставился на свой правый бок. Там, на боку, пачкая и без того затёрханную футболку, расплывалось кровавое пятно, из середины которого торчало оперение арбалетного болта... Он ещё не понял, что умирает, понял лишь, что вдвоём отсюда уже не уйти -- колени подгибались и кровавая пелена застилала глаза. Он повернулся к толпе чудовищ спиной -- теперь было уже всё равно! -- сорвал с плеча флягу с живой водой, и сунул её, вместе с мечом, в руки Василисы, которая еще ничего не поняла. Сзади ударило ещё раз, под лопатку, дыхание оборвалось, и последний воздух, смешанный с кровавой пузырящейся пеной, он выпустил, прохрипев непослушными губами:

-- Беги... В лес... Там Миша... Потапыч... он поможет...

-- А ты как же? -- в глазах девушки плеснулся ужас, когда она увидела его рану.

-- Беги... -- Артём из последних сил развернул её за плечи и -- о, проза жизни! -- навесил красавице здоровенного пенделя по мякоти -- для скорости и лучшего понимания. Ещё один удар в спину -- уже нечувствительный -- бросил его на колени, и тело намертво застряло в створках ворот. Всё. Больше он ничего не мог, только загородить своим телом дорогу этим тварям! Ещё секунду он удерживал сознание, глядя, как девушка, в отчаянии оглядываясь, бежит к лесу... Правда ли это, или ему показалось, что на ресницах её дрожат крупные слёзы? Это уже было неважно -- Артём умер.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Лавры профессора Доуэля.

Сознание не приходило медленно, как ночная тьма, оно и не накатывалось, временно отступая, словно волны на морской берег -- оно включилось сразу, как электрическая лампочка, сразу, и бесповоротно. Артём некоторое время тупо моргал глазами, пытаясь разобраться в случившемся. Попробовал шевельнуть рукой или ногой -- ничего не вышло, хотел повернуться на бок -- впустую. Под самым носом маячило нечто, напоминающее шершавую поверхность пня с тёмными дорожками годовых колец, но -- вот ведь странность! -- пень этот был словно бы его телом! Нет, не самим телом, а скорее чем-то вроде шеи! Желая разгадать этот замысловатый ребус, он хотел повернуть голову, но и эта попытка провалилась! Тогда он начал обдумывать ситуацию. Та-ак-с, на чём, бишь, мы остановились? Василиса, убегающая в лес... Угу. Удар арбалетной стрелы в спину. Ага, и это мы помним... Удар -- ещё один -- его Артём не ощутил, но знал, что он был. Смерть. Вот смерть ему почти не запомнилась... Боль... Нет, боль -- это вначале, это ещё не смерть. Смерть, это уже потом, когда ударила последняя стрела, когда хлынула горлом кровь. Холод, темнота, потом... А что -- потом? Нет, не помнится, никак не вспоминается! И где он сейчас, вот вопрос! Вроде бы -- умер, но, с другой стороны, кажется, жив...

Перед глазами возникло нечто, напоминающее большой шёлковый занавес, переливающийся всеми оттенками изумрудного. Занавес вздулся колоколом, потом опал, опустился, и над ним показалось лицо. Прекрасное лицо, такое не позабудешь, это тебе не какая-то там смерть! Вообще -- что такое смерть, по сравнению с этакой красотой?.. Заурядное, по сути своей, явление природы, довольно часто встречающееся, и приобретшее, в силу этого, элемент фактора стабильности -- с кем, мол, не случается? Так то -- смерть, это с каждым бывает, а вот такую красотищу увидеть одному из миллиона дано... кстати, где-то я её уже видел...О, так ведь это же Василиса, я ж её отлично помню, а сразу не узнал, потому, что ракурс больно непривычный -- сидит она почему-то на корточках, в глубоком приседе, по-гусиному вытянув шею, будто по-другому мне в глаза заглянуть возможности нет... И, кстати, несмотря на нелепость позы, выглядит так изящно, как это никогда не удастся никому из балерин, будь это хоть сама Майя Плисецкая! Ну, ладно, хватит фимиам кадить, и так понятно, что она у нас и красивая, и изящная... Тут другой вопрос -- ревёт почему? И как ревёт-то -- прямо-таки вдохновенно, будто у неё любимая канарейка подохла... Ох, виноват, позабыл за своими-то заботами -- её же Иван Царевич бросил! Да-а, везёт же, всё-таки, этим царевичам! Им-то и каша с птичьим молоком, им-то и сало в шоколаде, им-то и ананасы в шампанском... И вот такие барышни, от которых просто дух захватывает -- тоже им авансы раздают! И, что самое обидное -- не за особый ум, или там заслуги перед отечеством, а просто -- по праву рождения! А вот по нему, по Артёму, никто никогда в жизни такой слезы не прольёт...

-- Живой! Слышишь, он живой! -- это она с кем ещё, мы же вроде вдвоём с ней были... первоначально... Что там ещё за таинственный собеседник? А, вот это кто! Бурая мохнатая туша присела поодаль и глядела на него. Ох, как нехорошо! Что ж ты, Артёмушка, про Мишаню-то позабыл, про Потапыча? Он-то, небось, о тебе помнит, вон сидит, смотрит подслеповатыми бисеринками медвежьих глаз, даже темные очки для такого случая снял -- из уважения, не иначе! И, если только медведям доступна горечь человеческих эмоций, то Артём готов поклясться дедовыми пчёлами, что Мишаня Потапыч представляет сейчас собой лохматый сосуд вселенской скорби, наполненный до краёв. Эй, ребята, я ведь жив, о чём скорбим-то?

Нежное прикосновение руки к волосам -- это Василиса. Ревёт и гладит, гладит и ревёт! Не плачь, ну что ты, в самом деле, так убиваешься, ты же так не убьёшься! Шутка! А ну не реви! Не реви, говорю! Ну вот, ещё пуще ручей пустила, отвернулась даже, а глазищами-то как переживает! Ну, вот скажите, ну какой Иван Царевич стоит таких слёз, а? Ведь он, поганец, кинул её, негодяй беспардонный -- никакого пардону в нём нету! Ну, а ты, Мишаня, друг дорогой, какого хрена соплями булькаешь? А ну, иди сюда!

Артём хотел сказать это вслух, но почему-то не сказал, только челюсть нижняя шевелилась, больно стукаясь обо что-то твёрдое... Нет, странно это всё, что-то у них не так... или у меня? Это ведь они по мне так горюют... вроде бы. Артём ещё раз попытался добиться от кого-нибудь вразумительного ответа, но опять только прошамкал что-то невнятно! "Да что это я, говорить, что ли, разучился?" -- всерьёз разозлился он. И, словно ответ на его невысказанный вопрос, хрипло зарычал медведь:

-- Нет, видеть это не могу! Ну, сука, попадёт он мне на коготь! -- и яростно засопел.

-- Миша, как же он теперь?.. -- Василиса, всё ещё плача, подошла поближе, и присела рядом. Сказать ей, чтобы хоть голову его на колени себе положила, раз он теперь такой беспомощный, весь в параличе, но без сомнения -- герой! А что, не заслужил?

Мечтаниям Артёма суждено было сбыться гораздо быстрее, и гораздо страшнее, чем он мог себе представить! Только стоило ему подумать о том, что не худо бы его героической голове оказаться на прекрасных коленках не менее прекрасной женщины, как она уже протянула к нему нежные ручки, охватила где-то в районе ушей, и подняла... Слишком легко подняла... Артём, словно в самолёте сидя, видел, как уносится из-под него земная твердь, а то, что он считал пеньком, пеньком и оказалось... Но как она сумела так легко поднять его тело? Он ведь не менее шестидесяти кило весит! Вот она подносит его губы к своим, и нежно целует. Целомудренно так, аж слёзы наворачиваются... А потом садится, и опускает его голову именно себе на колени, и всё бы замечательно, если бы не увидел Артём именно в этот момент, что тела-то у него никакого и нет! Вот он где таился-то, давний недуг, по имени Белая Горячка! И ведь не пил же! Ой, как плохо-то всё-о!

Артёму стало страшно -- так страшно, как не было никогда! Метание мыслей, и без того довольно беспорядочное, приняло форму просто-таки хаотическую! Нет тела! Нету тела -- нету дела! А если голова есть, то как -- есть дело, или нету его? И кому какое дело? Какое, на фиг, дело! При чём здесь дело, когда нету тела? А где же оно? Так вообще бывает, чтобы голова отдельно, сама по себе была? Нет, ну понятно там у Беляева, к примеру, была такая голова в книжке... Голова профессора Доуэля... Какая-то там неприятная история приключилась между капиталистическими учёными, Артём даже сны плохие потом видел... Но это -- там. Всем известно, что их наука есть не что иное, как продажная девка империализма, и веры ей нема!.. Ну, а по-серьёзному? Вроде бы у профессора Павлова жили собачьи головы отдельно от тела, и даже разговаривали, в смысле -- гавкали... А вот про человеческую голову ничего такого... Так я что, получается, уникум? И на хрена, спросите меня, мне такая уникальность? И я вам отвечу... Ничего я вам не отвечу, потому что могу только плямкать губами, издавая звуки, каковые в иной, менее абсурдной ситуации, посчитал бы не только неприличными, а и даже оскорбительными! А, вот, Потапыч чего-то говорит, может он пояснит?

-- Хреновые дела, братуха! Я ж из кустов видел, как тебя грохнули, и так мне стрёмно стало! Прикинул я муде к бороде -- по всем раскладам выходит, что это я тебя в мочилово беспредельное кинул! Сдал я тебя, как бомжик стеклотару! Ну, я тогда шмутьё с себя поскидывал, прикинулся бурым шлангом, и давай вокруг замка шататься! А там -- мама не горюй -- нечисти всякой на стенах понатыкано, как на грядке огурцов. Ну, я брожу, прикидываю, как тебя вытащить, а тут это мурло Кащей выволок тебя на стену, мёртвого, и голову тебе отрубил, прикинь, и вниз сбросил. Пусть, говорит, башку его медведь схряцает, а тело повесьте воронам на корм... Ну, и повесили, прям на стене, за ноги... А голову я забрал, а Василиса живой водой спрыснула... А вот чё теперь делать -- я ваще не в курсях, братан! -- Мишаня Потапыч виновато опустил здоровенную лохматую башку.

А что делать-то, действительно? Тут бы посоветоваться, так как посоветуешься, если слова выговорить не можешь? Голова-то здесь, а лёгкие где-то там остались, в Кащеевом замке! Вот читал Артём в "Руслане и Людмиле", что там отрубленная голова не только говорить могла, а ещё и человека вместе с конём сдувала, как таракана со стола. Вопрос, как это у неё получалось? Если голосовые связки целые, значит через них обязательно должен проходить воздух, только тогда получается звук... Интересно, под этой говорящей головой что, комрессор был упрятан? Компрессор... компрессор... Компрессор, ёлки-палки! Василисушка, ну ты же Премудрая, ну, догадайся!

Василиса не догадывалась. Она только пуще разрыдалась, при виде тех рож, которые корчил Артём, пытаясь объясниться. У него уже и страх весь прошёл, осталась одна только досада... Ладно, надо успокоиться, и попытаться выстроить систему знаков. Та-ак. Привлечём-ка их внимание! Артём часто-часто захлопал ресницами -- ага, получилось!

-- Чё, чё, чё, братуха? -- медведь уставился на него ожидающе. Василиса перестала рыдать и тоже посмотрела с надеждой. Артём выразительно, как только мог, посмотрел в сторону пенька, на котором только что стояла его голова.

-- Туда хочешь? -- Артём прикрыл глаза -- "да"! -- Сча-ас! -- медведь было протянул когтистые лапы, но Василиса шлёпнула его по когтям, и очень бережно перенесла голову Артёма на пенёк, причём он снова испытал ощущение полёта -- весьма необычное -- после чего замер взглядом на медвежьих "бермудах", вернее, на правом глубоком кармане, откуда выглядывало горлышко недопитой бутылки коньяка.

-- Чё, братан, накатить охота? -- посочувствовал медведь. Слава Богу, лицевые мышцы не потеряли пластичности, поэтому недовольное выражение Артёмова лица все однозначно поняли как отрицательный ответ.

-- А чё тогда?.. -- медведь недоумённо повертел в лапах бутылку, потом допил остатки, и кинул её в траву. Взгляд Артёма последовал за ней. Неизвестно, удалось бы ему что-нибудь втолковать медведю, если бы не вмешалась Василиса:

-- Бутылка! Она нужна, да, Артёмушка? -- он благодарно прикрыл глаза. Дальше пошло легче -- всё же Василису вовсе не зря называли Премудрой. Она вертела бутылку так и сяк, пока Артём не догадался высунуть язык, и сделать вид, что он его откусывает.

-- Откусить... -- задумалась Василиса на миг, а потом просияла, -- отколоть... отрезать, да?

Артём показал -- "да".

-- Где меч? -- обратилась девушка к медведю.

-- Вот он.

Меч рубил что угодно и как угодно, за исключением, разве что, дуба с сундуком, так что отрезать донышко бутылки не представляло никакой трудности. Василиса совсем просветлела лицом, глядя на довольную улыбку Артёма.

-- А теперь? -- и вдруг залилась счастливым смехом, -- поняла, поняла! Эх, бабы мы, бабы -- волос длинный, ум короткий!

-- Эт точно, -- подтвердил медведь.

-- Ты-то помалкивай, локомотив лесной! -- цыкнула девушка. -- Башка с бачок, мозги с кулачок! -- медведь обиженно засопел. Василиса, теперь уже довольно бесцеремонно схватила голову Артёма, и начала вертеть её в руках. Перед глазами замелькали кроны деревьев, клочки голубого неба, трава... Артём однажды видел по телевизору, как чувствует себя человек, выполняющий на спортивном самолёте фигуры высшего пилотажа -- там, в кабине пилота, была установлена видеокамера. Самолёт вертелся в небе, как змея на сковороде, а перед объективом камеры проносились то вертящаяся юлой земля, то клочья облаков -- очень похоже...

-- Так, -- деловито говорила Василиса, -- вот сюда, значит... Ты ложись на спину, -- скомандовала она Потапычу, а сама взяла бутылку, и шепнула Артёму, -- потерпи, миленький, я осторожно...

Артём замер, чувствуя, как горлышко бутылки входит снизу в его гортань, а сам подумал, что согласен был бы ещё раз умереть, лишь бы девушка ещё раз назвала его -- "миленький"! Эх, дурак ты, Иван Царевич, как есть -- дурак!

-- Теперь дуй вот сюда! -- Василиса указала медведю на отрезанное донышко. И Артём почувствовал, как воздух, выдохнутый из могучих медвежьих лёгких струёй ударил в гортань, но... Во-первых, он не успел вовремя открыть рот, а во-вторых медведь переусердствовал, дунул слишком сильно... Перед глазами вновь мелькнуло небо, потом покрытое шерстью медвежье пузо, потом трава, потом Артём стукнулся лбом обо что-то твёрдое.

-- Аккуратней, ты, медведь, -- воскликнула Василиса, вновь поднимая голову Артёма, и медленно насаживая её обратно. По пути она успевала ещё обирать сухие травинки и муравьёв с его лица, и жалостливо причитать. Артём, несмотря на своё плачевное состояние, блаженствовал!

Наконец всё было готово к "переговорам". Медведь медленно выдыхал воздух, тот возбуждал голосовые связки, связки вибрировали -- похоже они всё же были немного повреждены, что и не удивительно! Кащеев меч, это не скальпель хирурга! Однако же связки работали, и порождали дребезжащие звуки, которые Артём ухитрился-таки сложить во внятную речь.

-- Вас-силис-са потапыч вс-се эмоц-сии потом а счас-с слуш-шайте внимательно вас-силис-са ты свис-стеть в два пальц-с-са... -- тут медведю понадобилась передышка, и, пока он вдыхал воздух, Артём беспомощно шлёпал губами, а потом продолжил, -- свис-стеть умееш-шь?

-- Нет, -- на лице девушки отразилось смущение.

-- Тогда сложи два пальц-с-са колеч-ш-ком и с-сунь мне в рот а ты потапыч-ш в это время дуй ш-што ес-сть мочи... а как с-свис-сну ты пальц-сы с-сраз-зу убирай...

Всё получилось -- лучше не надо! И хотя говорят в народе, что, мол, мало радости от чужих пальцев во рту, но то -- смотря чьи пальцы! Если, к примеру, ассенизатора дяди Коли -- это понятно, а вот если это нежные пальчики прекрасной женщины, то совсем другой коленкор! Медведь дул, как ураган "Катрин", Артём, ощутив на языке солоноватое колечко Василисиных пальчиков, свиснул так, что сам оглох, а потом заорал, что было силы:

-- Чёрный Байке-е-е-р! -- и тут воздух кончился. С минуту царила тишина, а потом где-то позади послышалось "вр-р-рум, вр-р-ру-ум" -- знакомый бурлящий рокот "харлеевского" движка, который ни с чем не перепутаешь, и Чёрный Байкер выкатил на поляну, описывая полукруг и медленно тормозя. Артём был тронут. Вот ведь как бывает -- знает тебя человек без году день, а на помощь прилетел, быстрее, чем МЧС! Тёмные очки, которые он не снимал никогда, скрывали его взгляд, но по всей его фигуре было видно, что призрачный мотоциклист находится в состоянии, близком к шоку. И понятно -- почему! Картину, представшую его взору, трудно было назвать иначе, чем гротескной! Лежащий на спине медведь с бутылкой в зубастой пасти, живая голова, которую он не так давно видел на плечах -- сюжет достойный пера Данте и кисти Босха -- а рядом... Байкер задержал взгляд на Василисе -- а кто бы не задержал? И вот тут Данте и Босх совсем ни к чему -- здесь, пожалуй, куда уместнее будут Петрарка и Рафаэль!.. А может даже -- Бокаччо с Валеджио...

-- Ч-что... кхм... произошло? -- первые слова Чёрному Байкеру дались с явным трудом. Артём подмигнул Василисе, та снова цыкнула на медведя, медведь стал дуть, и адская система пришла в действие.

-- Привет друж-жище! -- Артём криво ухмыльнулся. -- Виш-ш-шь как я попал такая вот передряга выруч-ш-шай... -- пока медведь надувался новой порцией кислорода, Байкер успел задать сразу два вопроса:

-- Кто это тебя так? Чем надо помочь?

-- Кащей это ни дна ему ни покрыш-ш-шки ш-штоб он с-сдох-х... -- с чувством произнёс Артём. -- А помочь-ш-ш... -- он несколько секунд собирался с мыслями, а потом задал вопрос, от которого зависело очень многое:

-- Ты с-с Бэтменом х-хорош-ш-шо з-знаком? Похоже его услуги мне понадобилис-с-сь... -- он ухмыльнулся, и язвительно добавил, -- позарез-с-с!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Любовь нечаянно нагрянет...

История похищения Бэтменом тела Артёма из-под самого Кащеева носа, прямо с охраняемой нечистью стены, могла бы, вероятно, послужить практическим руководством для любой из антитеррористических групп спецназа, если бы хоть кто-то видел, как он всё это провернул. Однако Бэтмен оказался мужиком немногословным и некомпанейским, поэтому, узнав в чём дело, он молча удалился в сторону Кащеева замка, откуда вскоре донеслись вопли, визг, непонятные хлопки, и дикий вой нечисти, а когда Мишаня Потапыч, исполнившись боевого интереса, вознамерился взглянуть, что же там происходит, было уже поздно -- Человек-Летучая Мышь неторопливо вышел из кустов, а на плече его болталось утыканное стрелами, обгаженное воронами, но ещё вполне пригодное к службе тело. Пока бледная Василиса, обливаясь слезами, приращивала голову Артёма обратно, а Чёрный Байкер и Мишаня не без интереса наблюдали за процессом, раздался вой турбины, бэтмобиль взмыл над лесом и был таков!

-- Н-да-а, -- процедил медведь, проводив взглядом чудо-машину, -- базара нет, крутой мэн, только дерзкий! Ни мне -- "здрасьте", ни тебе -- "до свидания", будто мы здесь так, для мебели!

-- А чего ему с нами говорить -- он по-русски, кроме "водка", ни бельмеса не понимает, -- вступился Байкер.

-- Ну, так накатил бы с нами, за Артёхино воскрешение, раз "водку" понимает, -- возмутился медведь.

-- Так он же на службе не пьёт, -- пояснил Байкер.

-- Ну, так после службы...

-- Никак, -- вздохнул Байкер. -- Он всегда на службе.

-- Во дела! -- покрутил головой медведь. -- А как же он... это... с бабами?

-- Плохо! Только-только наклёвываться начнёт, ан глядь -- на службу пора...

-- Тяжко ему, -- от души посочувствовал медведь. -- Понятно теперь, чего он такой... мрачный. Заскучаешь тут, бл-лин!

Артём сел, осторожно вращая головой -- держалась крепко, нигде не болело, оглядел себя, и матерно выругался. Василиса испуганно прикрыла рот ладошкой, медведь и Чёрный Байкер разом поглядели на него.

-- Ты чё, братуха? -- участливо спросил Потапыч. -- Болит где-нибудь?

-- Да нет, не болит, -- досадливо поморщился Артём. -- Видишь -- весь в крови, в вороньем дерьме -- стирки теперь будет!..

-- Не, ты видал? -- изумился медведь, ткнув Чёрного Байкера в бок так, что тот еле устоял на ногах. -- Ты прикинь -- с того света вернулся, и сразу за стирку, а?

-- А что -- теперь как бомжу ходить, что ли? -- окрысился Артём.

-- Ладно, -- примирительно сказал Чёрный Байкер. -- Застревать нам тут некогда -- как бы Кащей погоню не наладил. Вы, -- он указал на Артёма, -- с медведем бегите туда, на опушку, тут недалеко, и Кащей туда не сунется, а я Василису отвезу, куда она скажет, а потом прямо туда пригоню твой мотоцикл, ну, и из одежды кое-что...

-- Я вместе с ним! -- твёрдо заявила Василиса, беря Артёма под руку.

Удивились все, включая и Артёма, но кажется, своему неожиданному порыву больше всего удивилась сама Василиса. Байкер неопределённо качнул головой, но промолчал, сел на мотоцикл, и умчался. Медведь тоже помялся-помялся, а потом сказал:

-- Я, брат, тоже, наверное погребу, -- он махнул лапой куда-то в лес. -- Там, на опушке, уже человечье жильё поблизости, ну их к фигам -- попутают, да и пристрелят!

-- Да как они попутают -- ты ж говорящий...

-- А кто со мной базарить-то будет? -- резонно возразил медведь. -- Найдётся какой-нибудь Дерсу Узала, бабахнет из ружбайки со ста метров -- иди до него доорись! Вон, Золотая Антилопа, уж куда, как говорящая, а и то ей какой-то не то паша, не то мурза, не то раджа так из лука промеж рогов пригрел -- неделю хромала!

-- Почему... хромала? -- озадаченно спросил Артём. -- Если между рогов...

-- Да не, ты не прорубил, -- отмахнулся Мишаня. -- Она на голову хромала, перемкнуло у неё... Иду я это по лесу, никого не трогаю, тут она вылетает из кустов, и прёт на меня, как танк на Чехословакию! "Здорово,-- говорит, -- маленький братец!" -- Прикинь! Это я -- маленький братец, х-хы! "Давай, -- говорит, -- я тебя золотом осыплю!" -- Ну, я ж не лох какой, не баклан -- давай, говорю, осыпай! А она мне, прикинь: "Вы, -- говорит, -- все мужики -- одинаковые! Всем вам от баб одного надо!" -- Я ей говорю, мол: ты чё, в натуре, попутала, что ли? Ты ж меня вроде золотом осыпать собиралась, а вот того самого "одного", про какое ты тут пишешь, мне от тебя и даром не надо! А она мне: "И осыплю!" -- А я ей -- и осыпь! А она: "А вот и не буду, потому, что вы все -- козлы!" -- Я ей говорю: "Ты, подруга, в натуре, края-то видь! Я-то, положим, не козёл вовсе, а медведь!" -- А она башкой своей рогатой повертела, да и говорит: "Всё равно -- козёл!" -- И смылась, овца!

Артём засмеялся, Василиса хихикнула. А медведь поглядел хмуро, и сказал:

-- Ну всё, давай прощаться! Держи, братан, лапу! Обниматься не будем, боюсь -- задавлю! Ну бывай, не пропади! Как чё надо будет -- знаешь, где меня ловить! -- и укосолапил в лес. Артём переглянулся с девушкой, и тоже скорым шагом направился к опушке, держа в руке её тёплую ладонь.

Некоторое время они шли молча. Артём просто не знал о чём говорить, Василиса тоже задумалась. Наконец она спросила:

-- Ну, расскажи мне, откуда ты, такой... крутой?

-- Какой я крутой? -- удивился Артём. -- Обыкновенный.

-- Крутой, -- утвердительно кивнула Василиса. -- И простодушный.

-- Что так? -- то, что он простодушный, Артёму не очень понравилось.

-- Ну, Иван Царевич -- он, всё-таки, с хитрецой. Он ведь меня сколько раз спасал, так он как делал? Убьёт Кащея, схватит меня в охапку, и бегом из замка, а уж целует потом, где-нибудь в безопасности... А ты... Видишь, какой! -- девушка зарделась. -- Сразу с поцелуями полез, напугал меня... В драку ввязался, и с кем -- с самим Кащеем! Он, наверное, до сих пор... удивляется.

-- Ну, так я же в первый раз, -- хмыкнул Артём. -- Первый блин всегда комом! Впредь умнее буду. А насчёт поцелуя... Ну, прости, если что не так -- не смог удержаться!

-- Правда? -- покраснела Василиса ещё больше. -- Я тебе... нравлюсь?

-- Ещё бы, -- искренне ответил Артём. -- Вот только...

-- Что?

-- Ну, понимаешь, там, откуда, я... есть одна девушка. Из-за неё я здесь.

-- Она... красивая? -- с ноткой ревности спросила Василиса.

-- Ты красивей. Но дело не в этом. Видишь ли, она -- инвалид, у неё ноги не ходят. Ну, я и решил, что живая вода может помочь. Отправился за живой водой, а тут ты у Кащея в плену...

-- Попутно, значит, пришлось, -- с горечью сказала Василиса.

-- Нет, -- упрямо мотнул головой Артём, -- то есть -- да, наверное... Мне баба Яга сказала. Только я бы тебя всё равно спас, попутно там, или нет. Дело не в этом. Непросто всё! Понимаешь, она там совсем одна, то есть, у неё ещё отец есть, но он за ней почти не следит, всё время пропадает где-то... А она одна почти всё время, и я... ну, так получается, что я за неё в ответе. Ну, и я же её люблю...

-- Лю-ю-убишь? -- с затаённым сомнением протянула Василиса, не сводя с него своих прекрасных глаз.

-- Ну... наверное -- да. А тут тебя... повстречал... и теперь у меня такая каша в голове... не знаю, -- с отчаянием закончил Артём свою сумбурную исповедь.

-- Ты её любишь, она тебя -- нет.

-- Откуда ты знаешь? -- изумился Артём.

-- Сердце подсказывает. И она там одна, и ты за неё в ответе. И я здесь одна, и ты за меня теперь тоже в ответе, вот какой клубок получается, -- задумчиво сказала девушка.

-- Ну, -- рассудительно заметил Артём, -- с тобой-то всё в порядке будет, вон ты какая... красивая, -- он покраснел.

-- Откуда же ему взяться, порядку-то? -- непритворно вздохнула Василиса. -- Царевич мой принцесс космических обхаживает...

-- Ну... найдётся кто-нибудь, -- неуверенно сказал Артём, и почувствовал, что если "найдётся кто-нибудь", то будет ему это как нож в сердце!

-- Нет, не найдётся, -- решительно ответила Василиса. -- Сказка ведь -- она не просто так... Она его тобой заменила, понимаешь, значит ты -- достойнейший...

-- Значит, я только поэтому тебе... нравлюсь? -- сразу взъерошился Артём. -- Потому, что достоин -- так Сказка говорит?

-- Дурачок ты пока ещё, -- невесело улыбнулась Василиса. -- Так сердце девичье говорит. Ты за меня смерть не раздумывая принял...

-- Да некогда мне было раздумываться...

-- Вот именно. Ты ни о чём не думал, только -- как меня спасти, а это дорогого стоит!

-- Если только из благодарности... -- сердито начал Артём, но Василиса прикрыла его рот своей ладошкой, и желание спорить пропало.

-- Где кончается благодарность, и где начинается любовь -- никто ведь не знает, -- уверенно сказала она. -- Думаешь, я только из благодарности твою отрубленную голову в губы целовала? -- Артём потупился, а она продолжала, как ни в чём не бывало. -- Ты ведь и сам не знаешь, когда у тебя кончилась любовь, и начался долг, верно? -- Артём смутился. Всё верно. Любовь к Нине теперь стояла под большим вопросом, а вот долг -- его никуда не денешь! Что же теперь делать-то, а? И без Василисы ему теперь -- труба, зачахнет он теперь без неё! И Нина... А что -- Нина? Она ведь его и вправду не любит, и не любила никогда, и все попытки объясниться прерывала с самого начала... Вылечит он её -- живая вода вон какие чудеса творит -- и не будет ей больше нужен... Артёму стало совсем тоскливо, и Василиса это заметила. Она вдруг остановилась, взяла его голову в ладони, и сказала, глядя прямо в глаза:

-- Ты только не мучь себя понапрасну, не переживай. Всё будет хорошо, это я тебе говорю! И у меня, и у тебя, и у этой твоей...

-- Ты-то почём знаешь, -- безнадёжно спросил Артём.

-- Так не зря же меня Премудрой зовут, -- усмехнулась Василиса. -- Знаю, раз говорю, твёрдо знаю. Ты сам-то сейчас куда? -- вдруг резко сменила она тему.

-- К бабе Яге...

-- И я с тобой.

-- Я тоже тебя хотел попросить... чтобы ты со мной. Там этой старой вешалке какой-то документ надо состряпать...

-- Ну, вот и славно, -- решительно тряхнула русой косой девушка. -- И у меня к ней тоже дело есть.

-- Какое? -- спросил Артём, внутренне поёживаясь. -- Если насчёт приворотного зелья, так мне оно без надобности, ты меня и так присушила хуже всякого зелья.

-- Не хуже, -- поправила его Василиса. -- Намного лучше! -- и крепко поцеловала его в губы. -- Со мной никакое зелье не сравнится, правда? -- лукаво спросила она, когда Артём, с бешено бьющимся сердцем, вынырнул из минутного экстаза.

-- Правда, -- честно подтвердил он, едва удержавшись, чтобы снова не поцеловать её. -- Только зачем тебе к Яге, всё-таки?

-- А пусть-ка она мне картишки пораскинет, на судьбу мою девичью, -- загадочно улыбнулась красавица, и крепко взяла его за руку. Так они и вышли на опушку, где их, нетерпеливо притопывая ногой, уже ждал Чёрный Байкер. И не он один! Рядом с его огромным "Харлеем", словно резвый жеребёнок рядом с могутным першероном, свекая чёрным лаком и хромом стояла Артёмова неразлучная "Паннония", а вдалеке -- уже у самого горизонта вился, удаляясь, печной дымок, доносились еле слышное треньканье балалайки, и голос Емели, фальшиво орущий "Ох вы сени мои, сени!", почему-то с тирольскими переливами! (сн. Першерон: порода лошади, тяжеловоз.)

Байкер выплюнул изо рта измочаленную травинку, окинул их проницательным взглядом, и торжественно провозгласил:

-- Тили-тили-тесто, жених и невеста!

-- Да ладно тебе, -- смутился Артём.

-- Ладно так ладно, -- милостиво согласился Байкер. -- Тогда гляди сюда, -- он театрально указал на стоящую "Паннонию", -- самодвижущийся экипаж, передвигается без помощи лошади! Чудо века!

-- Ух ты-ы! -- Артём, забыв ненадолго и о Нине, и о Василисе, острожно обошёл мотоцикл кругом. "Паннония" сияла, как дорогая ёлочная игрушка, и, казалось, готова была сорваться с места, не дожидаясь, пока её оседлают! А Чёрный Байкер ходил следом и толковал:

-- Не абы кто делал -- спецы! Ничего не поменяли, кроме мелочей -- раритет, всё-таки! -- а летает старушка теперь чуть не вдвое быстрей против прежнего, и амортизаторы помягче стали! А вот тут, смотри, -- он коснулся рукой неприметной кнопки на бензобаке, -- внутрь встроен специальный резервуар с маслом! Кнопку жмёшь -- дозатор срабатывает, и можно лить в бак чистый бензин -- масло уже внутри!

-- Дельно!

-- А то! Я ж говорю -- спецы, брат!

-- А кто они? Хоть спасибо сказать...

-- Им твоё "спасибо", как ледоколу паруса, на фиг не требуется! -- наставительно сказал Чёрный Байкер. -- Они люди скромные, живут спокойно, тишину любят -- у них даже пистолеты, и те с глушителями, понял?

-- Понял.

-- Ну, тогда поехали.

Артём посмотрел на Василису.

-- Хочешь, прокачу?

-- Прокати, -- задорно отозвалась она. -- Только... Как же я, верхом -- в сарафане?

-- А ты бочком садись, охватишь его, и держись покрепче, -- посоветовал Чёрный Байкер, заводя мотор.

-- Ладно, -- послушно кивнула девушка, а у Артёма даже зубы заныли от томления, когда нежные руки обняли его торс. Дёрнул кикстартер -- мотоцикл завелся с первого раза! -- газанул посильнее, и рванул с места вслед удаляющемуся уже "Харлею" под радостный визг испуганной пассажирки!

"Паннонию" будто подменили, это чувтвовалось сразу! Мягче стал ход, тише трещал двигатель, скорость увеличилась изрядно -- он почти без труда настиг Чёрного Байкера. Тот повернул голову в рогатом шлеме, и, белозубо улыбнувшись, поднял вверх большой палец. Артёма, как всегда на мотоцикле, охватило чувство счастливого полёта, ещё более радостное оттого, что сзади к нему всем телом плотно прильнула самая прекрасная женщина в мире! И он вдруг почувствовал, что всё действительно на редкость -- просто-таки сказочно -- хорошо!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

К вопросу о пожарной безопасности.

Первого форпоста цивилизации, небольшого посёлка с красивым названием Лёбяжий Плёс они достигли уже ввечеру. У самых ворот, пока ещё раскрытых настежь, путь им преградило ревущее на сто голосов коровье стадо. Пока пастух на примере коров решал проблему прохождения верблюда в игольное ушко, они терпеливо ожидали, когда осядет поднятая рогатыми скотами туча серо-жёлтой дорожной пыли. Пастух, вопреки всем сказочным канонам, не имел при себе ни рожка, ни дудочки, на которых ему, по сценарию, полагалось мелодично наигрывать, зато имел в мосластой крестьянской лапе длиннющий витой бич, которым и наигрывал на коровьих спинах, а голос его был так же далёк от мелодичности, как Иван Грозный от идеи гуманизма. Зато матерился он -- заслушаешься, вот уж поистине -- сказочный виртуоз!..

Посёлок располагался на плоской, как шутки идиота, степной равнине, до ближайшего леса было полдня пути в любую сторону, но зато совсем рядом было большое озеро с великолепными песчаными отмелями-плёсами, обилием разнообразной рыбы и большим, густо поросшим камышом лиманом, который с незапамятных времём избрали для своих гнездовий лебеди-шипуны.

В Лебяжьем Плёсе Василиса ориентировалась свободно, поэтому они, ни у кого не спрашивая дороги, подкатили к тому, что здесь принято было считать постоялым двором. По сути своей это была просто здоровенная изба, в которой, по русскому обычаю, усталые путники из простецов должны были коротать ночь на полу вповалку, а для гостей побогаче и познатнее предусматривался иной вариант -- вповалку на полу укладывались хозяин и его многочисленные домочадцы, а гости располагались на лавках, или на полатях, ибо кровати здесь считались не то, чтобы недостижимой, но несомненной и довольно расточительной роскошью!

Чёрный Байкер, остановив мотоцикл у высокого добротного заплота, громко крикнул:

-- Эй, хозяева, принимай гостей! -- на что в ответ за забором дружно громыхнули железом и рявкнули на два голоса грозным лаем злющие цепные кобели. Грузные тела ударили в забор с той стороны, как пушечные ядра, опасно колыхнулись, тяжко скрипнув несмазанными петлями, высокие сосновые ворота. Артёму так и представилось, как заходятся с пеной у рта, задыхаясь, хрипят от самими ими неосмысленной служебной злобы косматые лютые сторожевики с дыбом поднятой шерстью и фосфорическими глазами.

К воротам долго никто не выходил, лишь только надсаживались в хриплом лае псы, тогда Байкер крикнул ещё раз. С той стороны забора послышались, наконец, неспешные шаги, и ленивый голос за калиткой растяжисто произнёс:

-- Ну чаво, чаво шумишь-от? Чичас отворю. Цыть вы, каиново племя! -- лай немного утих.

-- Давай скорее!

-- Чаво там -- скорее? Успеется, чай -- не в церкву на обедню! Кто таковы? -- калитка, заскрипев, приотворилась, и в образовавшуюся щель пролезла лохматая мужичья башка. -- Когой-то Бог принёс?

-- Добрых людей. Отворяй! -- нетерпеливо сказал Артём.

-- Добрых людей, -- недоверчиво хмыкнул мужик, приглядываясь. -- Небось, добры-от люди по ночам не шастають, да ишо с одною бабой на двоих! Эва, кака страмотишша-от!

Василиса даже задохнулась от такого хамства, поэтому за неё ответил Артём. По сю пору с ним здесь как-то не случалось такого, чтобы на ночлег приходилось ломится чуть ли не с боем, и он был очень раздосадован и на недоверчивого мужика, и на самого себя, который, вместо того, чтобы плюнуть, и уйти, поискать более приютное место, стоит под воротами, и клянчит! И Артём сердито ответил:

-- Ты, дядя, рот закрой, а ворота открой, а будешь хамить -- морду разобью! -- и почувствовал, как рука девушки благодарно погладила его по плечу.

-- Ништо! -- опять хохотнул хозяин. -- Никак грозисся? Ты, паря, на меня не суровься, да зраком-от грозно не зыркай, инше кобелей спушшу! -- но тут взгляд мужика упал на слезающего с мотоцикла Чёрного Байкера в рогатом шлеме, и он побледнел.

-- Осподи помилуй! И беса с собой припёрли... зрак чёрен... рога! Карау-ул! -- шёпотом заблажил мужик, пытаясь трясущимися руками затворить калитку, но не тут-то было! Артём быстро подставил в щель ногу в кроссовке, а Чёрный Байкер направился прямиком к хозяину.

-- Ить всё в точности... как отец Ипат толковал... -- лепетал, отступая, перепуганный мужик. -- Как есть -- всадники Апокалипсиса... кони под имя железны и вонючи вельми... И энтот тож -- весь в крови да в дерьме! Чур меня, чур! Осподи, помилуй! -- он рухнул на колени, мелко крестясь.

-- Да не трясись ты! -- прикрикнула пришедшая в себя Василиса, входя во двор. -- Не узнал, что ли?

Мужичок, не переставая креститься, открыл один глаз, да так и замер с поднятой рукой.

-- Ба-атюшки! Матушка Василиса, ить энто, никак, ты?! -- он открыл другой глаз. -- И впрямь -- ты! Как же энто... откелева... -- хозяин вскочил на ноги, ринулся в избу, на полпути вернулся, опять бухнулся на колени и заголосил:

-- Прости, матушка, меня непутёвого, вовсе ополоумел! Ить не спознал я тебя в темнотишше-от! Как жа... А энтот, -- он опасливо кивнул в сторону Чёрного Байкера. -- Неуж от Кашшея сланный?

-- Нет, он добрый человек...

-- А с рогами-от пошто?..

-- Это шапка такая, -- вмешался Байкер, снимая шлем.

-- Свят-свят, -- перекрестился мужик. -- Тьфу, пропасть, инда страху натерпелся! Уж вы простите меня, люди добрые, обормота! -- мужик, не вставая с колен, земно поклонился.

-- Бог простит, -- нетерпеливо ответила Василиса. -- Нам бы ночь провести...

-- У-у, я, дурень окаянный, -- завопил мужичок уже в полный голос. -- Машка, Глашка, Фенька, Варька -- да вы гляньте, какие гости-от к нам дорогие! Быстро яства на стол сгребайте! Акулька -- баню топить! Вихрем мне, штоба!

Из тёмных сеней, словно русалки, босые, простоволосые, в одних рубахах -- по ночному времени -- высыпали молоденькие девушки, и бросились врассыпную, радостно охая. Следом за ними, колыхаясь, словно большой белый аэростат, показалась дородная женщина весьма впечатляющих размеров, тоже простоволосая. Пристально вглядевшись в гостей, она заблажила не хуже своего сухопарого супруга:

-- Охти мнеченьки! Василисушка! Ты ли, чё ли?

-- Я, Арина Митрофановна, -- Василиса ласково улыбнулась.

-- Да как жа ты от энтого ирода, от Кашшея, то ись, сбежать-от сподобилась?

-- А вот, -- Василиса подтолкнула вперёд оглушённого событиями Артёма. -- Мой избавитель...

-- Иде? -- уставились на Артёма хозяева. -- Чай шутишь? Нешто мы Ивана Царевича не знаем?

-- Был Иван, да весь вышел, -- жёстко сказала Василиса. -- И хватит про это!

-- Воля твоя, матушка! -- хором ответили хозяева. -- Прости, добрый молодец, коли обидели, гостем будь, не побрезгуй!

-- Э-э... здрасьте. Меня Артёмом зовут, -- сказал Артём, и задал вопрос, который сейчас волновал его больше всего, -- а где здесь постираться можно?..

Гостевать на постоялом дворе оказалось делом трудным. Баня, конечно, была хороша, но вот остальное... Хозяева, готовые в лаваш раскататься для дорогих гостей, утомляли суетой. У Артёма силой выдрали из рук его одежду -- он едва успел вынуть из кармана меч-кладенец -- обещая к утру выстирать, высушить, заштопать, и выгладить. Дочки во все глаза лупились на нового фаворита Василисы Премудрой, перешёптывались и глупо хихикали. Стол ломился от яств, и Арина Митрофановна с мужем Саввой Никоновичем наперебой потчевали гостей. Проблема возникла и с распределением мест: гостей всенепременно хотели уложить получше, то есть на лавках, сами же хозяева, как водится, собрались укладываться на полу, но Чёрный Байкер и Артём отказались наотрез, еле-еле убедив их, что отлично проведут ночь на сеновале. Сошлись на том, что в избе, соблюдая приличия, останется ночевать Василиса. На прощанье Артём галантно поцеловал ей руку, что вызвало новую волну возбуждённого перешёптывания среди женской -- преобладающей -- части населения избы.

Когда друзья, отяжелевшие от еды и вина, несколько осоловевшие, и полностью одуревшие от хозяйского гостеприимства, раскинулись на духмяном сене, Артём, задумчиво глядя в щелястую крышу сеновала, задумчиво сказал:

-- А Василиса-то здесь в авторитете...

-- Угу, -- сонно ответил Чёрный Байкер. -- Боярского, всё же, роду. И у самого царя Гороха наипервейшая советница... волшебница, опять же. Хр-р.

-- Волшебница?

-- Ну, не совсем, -- еле слышно бормотнул Байкер. -- Провидица... Интуиция у неё -- ого-го!.. И логика... Премудрая же... И хитрая... Искусством интриги, политической игрой владеет... как Брюс Ли -- нунчаками... В вашем мире какой-нибудь Людовик Одиннадцатый у неё разве что на побегушках был бы... хр-р-р!

-- Людовик Одиннадцатый давно помер... (сн. Людовик Одиннадцатый,15 в.: Французский монарх, отличающийся хитростью, жестокостью и крайним вероломством. Возвёл политическую игру в ранг высокого искусства.)

-- Тем хуже для него... хр-р-р!

Артём немного подумал над этим... и уснул.

Проснулся он довольно рано. Солнце ещё не взошло, сквозь щели в крыше пробивалось белёсое марево утреннего туманчика и птицы только-только закончили утреннюю перекличку, принимаясь за дневные дела. Рядом с Артёмом тихонько посапывал Чёрный Байкер, по-запорожски вольготно раскинувшись на сене. Артём тихонько слез с сеновала, полушёпотом цыкнул на зашевелившихся было охранных кобелей, и побрёл искать, где можно умыться. Ему почему-то и в голову не пришло, что можно просто зайти в баню и ополоснуться -- вместо этого он начал искать колодец, кое-как нашёл его на задах, за пригонами -- аж в самом огороде, и долго, с наслаждением, фыркая и чихая, плескался в ледяной воде. Потом посидел немного на срубе, обсыхая под лучами встающего солнышка, и побрёл обратно. Ещё не вывернув за угол избы, он услышал, как во дворе идёт какой-то спор, и, замедлив шаги, прислушался. Спорили в четыре голоса, причём один из них принадлежал хозяину, а остальные -- неизвестно кому.

-- И ты мне тут не это, это тебе не то! -- грозно басил первый.

-- Дак ить, батюшка... -- жалко лепетал хозяин.

-- Тугарин Змей тебе батюшка, -- вклинился приятный баритончик, -- а мы тебе -- господин брандмайор! (сн. Брандмайор: устар. -- начальник пожарной дружины.)

-- Дак ить, господин бранмаёр... -- хозяйский голос прервался.

-- И нечего слезу из нас жать! -- третий голос противно сипел фальцетом. -- Нарушил -- отвечай!

-- Тут тебе не здесь... -- начальственно добавил бас.

-- Сказано -- принять меры к осуществлению противопожарной безопасности, вот и надо было в соответствии с инструкцией, -- приятный баритон снисходительно посмеялся.

-- А нарушил -- плати штраф! -- фальцет гнусно захихикал.

-- А то -- вот это самое! -- бас тоже был непреклонен.

Артём осторожно выглянул из-за угла, и первым, что он увидел, был здоровенный грязно-зелёный хвост, очень похожий на крокодилий, только втрое длинней, с костистым гребнем, нетерпеливо бьющий по траве двора. Над хвостом возвышалась двухметровая туша того же цвета, чуть с желтизной по бокам, вся в морщинах и наростах, и, кроме всего прочего, на спине имелись огромные кожистые крылья, раскинувшиеся тентом на полдвора, а венчали тушу три длинных шеи с головами, величиной с хорошую кормовую тыкву. И на каждой голове было надето нечто, напоминающее -- с первого взгляда -- пожарные каски девятнадцатого столетия, на второй взгляд ими же и оказавшиеся! Опиралось чудовище на толстые задние лапы, а передними, с ножеобразными когтями, важно жестикулировало перед носом хозяина постоялого двора. Артёма оно пока не видело. Пока Артём оторопело рассматривал это чудо-юдо, оно вновь заговорило, начав загибать когтистые пальцы:

-- По закону полагается иметь в легкодоступном месте пожарный гидрант, это раз, -- говорила баритоном средняя голова. -- Где он?

-- Дак ить, батюшка... господин бранмаёр, бочки-от водою полны! -- залепетал хозяин.

-- Бочки бочками, однако гидрант положено иметь! -- возразила баритональная голова.

-- А нету, значит -- нарушение! -- сказала фальцетом левая голова.

-- А то! -- подтвердила басом правая, важно кивнув.

-- Далее, -- гнула своё средняя. -- Полагается иметь пожарный щит, на котором должны располагаться средства пожаротушения, как то: вёдра, багор, топор пожарный, огнетушитель, это два! -- чудовище загнуло ещё один палец. -- Имеется в наличии?

Мужик только вздохнул.

-- Не имеется, -- констатировала довольно фальцетная голова. -- Ещё одно нарушение!

-- Вот то-то! -- правая голова опять кивнула.

-- А ящик с песком где? -- средняя голова картинно заозиралась.

-- Нету, -- фальцетная голова нагнулась к отшатнувшемуся хозяину. -- С вас, гражданин, штраф, в размере трёх серебряных рублей!

-- Да ты што, ошалел, ирод? -- вскинулся мужик. -- Ить я их не кую, рубли-от! Шиш тебе, лихоимец окаянный!

-- Оскорбление должностных лиц при исполнении служебных обязанностей, -- скучающе сказала баритональная голова.

-- Штраф, согласно тарифу, рубль серебром! -- левая голова опять противно хихикнула.

-- И нечего спорить, гражданин, -- средняя голова гордо вскинулась. -- Завели гостиницу, так выполняйте предписания пожарной инспекции!

-- Да какая тама гостиница -- так, двор постоялый!

-- Не суть! -- буркнула басом правая голова.

-- Вот именно -- несуть! Ответственность несуть, по всеёй законной строгости! -- по-своему поняла реплику правой левая голова.

-- Вы несёте ответственность... -- поддержал было баритон, но мужик не дал ему закончить:

-- Да нешто на тебя, на лиходея, управы нет? Ить в запрошлом месяце уж оштраховал! Совесть-от поимей, племя ехиднино!

-- Совесть совестью, а предписания предписаниями! -- важно изрёк баритон. -- Нет средств пожаротушения...

-- Значит -- плати денюжку! -- закончил фальцет.

-- На, выкуси! -- мужик смачно плюнул на ладонь, свернул кукиш и поднёс поочерёдно на рассмотрение всем трём головам. -- Василиск непотребный!

-- Отказ от выполнения противопожарной инструкции карается штрафом в размере трёх серебряных рублей, или сроком заключения в остроге на пятнадцать календарных суток, -- процитировала баритональная голова.

-- Это -- да-а! -- подтвердил бас.

-- Вы поймите, гражданин, ведь одна случайная искра, и это всё, -- чудовище обвело лапой подворье, -- вспыхнет, как спичка!

-- Да откуда ей взяться, искре-от! -- в отчаянии возопил хозяин, которого упоминание о сроке заключения повергло в шок.

-- Ка-ак откуда? -- удивилась средняя голова. -- А неисправная электропроводка?

-- Так ить нету её!!!

-- А оставленные без присмотра источники открытого огня?

-- Какие такие источники? -- мужик был уже почти в истерике.

-- Да вот какие! -- рявкнула, наскучившись бессмысленным сопротивлением жертвы, басовая голова, и пыхнула пламенем в сторону сеновала. Драночная крыша сразу занялась.

-- Што ж ты робишь, змей нечестивый! -- ахнул хозяин. -- Туши скорея, а то ить займётся и овин тож!

-- Будем платить штраф, гражданин? -- ласково спросила левая голова, с интересом наблюдая за весело полыхающей крышей. -- Или будем упрямствовать?

-- Упорствовать, -- поправила баритональная голова.

-- Караул! Пожар, горим! -- севшим голосом забормотал Савва Никонович. -- Люди добрые! Да туши ж ты скорей, харя твоя иезуитская!

-- Во-он как! -- отметилась басом правая.

-- Да туши же ты, аспид злокозненный! -- не своим голосом взвыл хозяин. -- Ить сгорит, змей ты, раззмей!

-- С вас, гражданин, семь рублей серебром штрафу, -- фальцетная голова была непреклонна.

-- Да на, кровопивец, пей сиротскую слезу! -- простонал мужик, полез за пазуху, и, пошарив там, торопливо достал деньги. -- Подавись, фармазон растреклятый!

-- Вот так бы сразу! -- удовлетворённо кивнула средняя голова, и, широко разинув пасть, направила на горящую крышу струю воды. Дым, вперемешку с паром, ударил во все стороны, пламя метнулось туда-сюда по обугленной дранке, ища выхода из-под губительной струи, но, не выдержав напора, умерло, пустив к небесам вонючую струйку сизой гари. И тут же из-под крыши раздалась густая матерщина. "Чёрный Байкер!" -- ахнул про себя Артём. Он совсем позабыл о нём, наблюдая фантасмагоричную картину вымогательства трёхголовым змеем денег у простого мужика. Но Байкер не был намерен позволить кому-то забыть о себе. Скатившись с сеновала, он, закопчённый, с ног до головы вымазанный мокрой сажей, тихонько матерясь сквозь зубы, скорым шагом направился к чудовищу.

-- Р-разрешите представиться, гражданин, -- снисходительно взяла под козырёк средняя голова. -- Старший инспектор госпожнадзора Змей Горынович Троеглавый! -- голова хотела было кивнуть, но напоролась на полученный от Чёрного Байкера зубодробительный апперкот и безвольно повисла, нелепо запрокинувшись на обмякшей шее.

-- Нападение на должностное лицо при исполнении служебных обязанностей! -- заверещала левая голова.

-- Ишь, ты! -- взвыла правая, и чудовище, лишнего слова не говоря, развернулось, сбив попутно хвостом Байкера с ног, а само ринулось бежать, но тут же наткнулось на Артёма, преградившего ему дорогу с мечом в руке.

-- А ну стой, мутант Юрского периода! -- разозлённый Артём взмахнул мечом.

-- Вы что, гражданин, я при исполнении! -- завопила левая голова. -- Немедленно пропустите!

-- А не то... -- пригрозила правая.

-- А не то -- что? -- вызывающе спросил Артём.

-- А не то мы вынуждены будем... провести... арестование... -- гулко сглотнув, пролепетала левая голова, заторможенно глядя на лезвие меча, приблизившееся к самой шее. -- Предупреждаю...

-- Это я тебя предупреждаю, -- процедил Артём. -- Ты, гадина пресмыкающаяся, чуть моего друга живьём не спалил...

-- Мы не знали...

-- А мне пофигу! Деньги верни человеку, а перед Чёрным Байкером извинись.

-- Ещё чего! Да я только свисну, и тебя заарестуют сей момент.

-- В задницу себе свисни! Пока меня арестовывать прибегут, я тебе все три башки сшибу!

-- Меня... оживят! У начальства есть живая вода! -- пропыхтела правая голова непривычно многословно.

-- На что спорим, что не оживят?

-- Это почему же? -- с трудом поднялась, средняя голова, приходя в сознание и ошалело мотая собой.

-- А не успеют, потому что! -- торжествующе сказал Артём. -- Пока они раскачаются, набегут мужички с топорами -- что-то мне шепчет, что ты здесь не одному дядьке Савве поперёк горла встал! -- и разделают тебя под орех. На куски покрошат, да в озеро побросают -- хрен кто тебя обратно соберёт! Так я говорю? -- обратился Артём к злорадно улыбающемуся хозяину.

-- Та-ак, энто верно! -- мужик с ненавистью сжал кулаки. -- В топоры его, авессалома ядовитого, всем миром, круговой порукой, и концов не найдут!

Змей отчётливо побледнел, сменив цвет с грязно-зелёного на бледно-салатовый. Он лихорадочно огляделся, но никто не спешил ему на помощь, и тогда левая голова заискивающе прошепелявила:

-- Ну, чего вы, в самом-то деле. Всё ведь можно уладить...

-- Конфликт можно урегулировать мирным путём, -- окончательно пришла в себя средняя голова.

-- Э-эвон! -- подтвердила грустным басом правая.

-- Тогда верни деньги, извинись, и пошёл вон! -- Артём вызывающе задрал подбородок.

-- Да пожалуйста! -- фыркнула средняя голова, и лапа, с зажатым в ней серебром разжалась, роняя на траву блестящие звонкие кружочки. -- Было бы из-за чего огород городить... Извините нас, -- кивнула она Чёрному Байкеру, только что пришедшему в себя, и с трудом пытающемуся утвердиться на ногах. А потом... Потом Змей Горынович Троеглавый, невероятно шустро для его веса прошмыгнул мимо отвлёкшегося Артёма, и, неуклюже переваливаясь, но очень быстро набирая скорость, рванул вдоль сельской улицы, надсадно вопя в три глотки:

-- Ты грустно пожалеешь, это тебе не это! Мы ещё посчитаемся! Я доложу в соответствующую инстанцию! -- а потом поднялся на крыло, и полетел.

-- Ты как? -- спросил Артём у Чёрного Байкера.

-- Как бревном стукнутый, -- отозвался тот, потирая ушибленную голову. -- Ну, крокодил, доберусь я до тебя! Нет, ты только себе представь -- за рубль серебряный готов человека живьём спалить! Гад, он и есть -- гад ползучий! То есть -- летучий! Ну, зенитки у меня нет, я бы этому... Рихтхофену устроил... небо над Мадридом!

-- Что случилось, мальчики? -- Василиса, свежая, как будто и не ложилась, стояла на крылечке, весело щурясь на солнышко. Савва Никонович, ползающий в траве в поисках кровных своих денег, поднялся, поморгал тупо, а потом рухнул перед ней на колени, выполняя стандартную процедуру битья челом.

-- Ох, горе мне горькое, кручинушка лютая! -- заголосил он. -- Беда приспела неминучая! Матушка, благодетельница, заступи ты меня сиротинушку от дракона ненасытного, от судей неправедных, от разорения!

-- Что такое? -- Василиса, приоткрыв ротик, удивлённо внимала цветистым жалобам хозяина.

-- Змей Горыныч, лихоимец треклятый -- как пожарником устроился, вовсе непотребно деет! Штрахует всю округу, санкциям подвергат вовсе зазря, злыдень трёхголовый! Вовсе со свету сживат! Ить он, матушка, сёдни мне мало всё хозяйство огнём не попалил, семя каиново, спасибо робятушкам, -- мужик повернулся к Чёрному Байкеру и Артёму, -- не дали надругаться над сиротой, вступилися, отстояли! А только всё одно -- зряшно энто! Оне уедут, он опять к горлу приступит -- плати! Ты уж, матушка, поспособствуй, доведи до государя нашу болесть злую, пущай окорот ему, нечестивцу окаянному, дасть!

-- Что тут было? -- нахмурившись, спросила Василиса у Артёма. Артём пожал плечами, да и выложил всё, как было.

-- Та-ак! -- зловеще процедила девушка. -- Раньше, значит, у Калина-царя на цепи сидел, на прохожих гавкал, и то за великую честь почитал, а теперь... Гляди ты, какой чиновник выискался! Ла-адно, я ему устрою... сокращение штатных единиц!

-- Уж ты устрой, матушка-заступница, устрой ему, демону беззаконному! -- взвыл благодарный мужик, так и норовя облобызать ручку. -- Ить он, зверояшшер, почитай, кажинный месяц грабит!

-- Ладно, дядя Савва, не причитай, -- мрачно ответила Василиса. -- Я вот только до бабы Яги доеду -- дело есть -- а уж потом прямиком к государю. -- Она жалобно улыбнулась Артёму. -- Видишь, как тут? Не успеешь от похищения оклематься -- уже дела появились! А ты мне ещё говорил -- "найдётся кто-нибудь"! Где уж тут найдётся, когда даже Иван Царевич, и тот меня за женщину не считал, побаивался, оттого и сбежал, это точно! Что там Иван, сам царь -- и то!.. А уж иные-остальные так и норовят в ножки упасть. А я ведь просто баба, мне же... Ну сам понимаешь, чего бабе надо -- тепла, да ласки, да чтоб мужик любил больше жизни. Ты мне пока единственный такой встретился. Вот он, -- она кивнула на Чёрного Байкера, -- тоже таков, но у таких здесь свои задачи. И у меня свои... уже появились, -- Василиса озабоченно поджала губки. -- Так что давайте, парни, мойтесь, завтракайте, и седлайте своих коней... -- тут Василиса солнечно улыбнулась, -- всадники Апокалипсиса!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

Как о стену Горох...

Не сказать, чтобы они очень долго добирались до бабы Яги, всё как всегда -- долго ли, коротко. Дорога была приличная, мотоциклы шли ровно и ходко, впереди мерно покачивалась широкая спина верного друга, Чёрного Байкера, позади крепко обнимала влюблённая Василиса, а вот вчерашнего покоя, ощущения чистой, ничем не замутнённой радости не было! Не было предчувствия какой-либо беды, как в прошлый раз, просто непонятное томление вползло в душу, и мешало жить, ныло, как больной зуб, неотступно и нудно. Предчувствие скорого расставания...

На опоясанной редким покосившимся частоколом полянке происходило непонятное движение. Избушка на курьих ножках делала коротенькие прыжки то вправо, то влево -- Артёму даже пришла в голову нелепая мысль, что она делает что-то вроде разминки. Только потом он разглядел бабкиного кота Василия, чёрной тенью нарезающего вокруг избушкиных лап замысловатые восьмёрки, и тому была веская причина -- за Василием, согнувшись в три погибели, то и дело замахиваясь раздёрганным помелом, гонялась сама хозяйка. Пыль вокруг стояла такая, что хоть гвоздь в неё забивай и фуфайку вешай! И бабка, и кот были настолько увлечены погоней, что не сразу обратили внимание на остановившихся поодаль гостей, а когда стих рёв мотоциклов, до Артёма донеслась неистовая ругань:

-- Тунеядец, лоботряс, алкоголик нещасный! -- вопила баба Яга, ширяя помелом под испуганную избушку, выделывающую немыслимые балетные па. -- Штоба ты издох, ирод окаянный, от той валерьянки! Штоба она табе колом встала поперёк глотки твоёй ненасытной, утроба пьяная!

Кот молча уворачивался от прутьев помела, сосредоточенно петляя между курьих ног, и помелом доставалось, в основном, всё той же избушке, отчего она прыгала ещё активнее, а бабка свирепела ещё больше. Наконец Василий, извернувшись в немыслимом пируэте, взлетел на конёк избы и замер там, тяжело вздымая пушистые бока и поблёскивая вниз круглыми глазами.

-- Вот тама табе самое место, пьянь хроническая! -- возопила бабка, торжествующе вздымая помело. -- И слазить оттудова до самого вечера не моги -- инше зашибу, анчихрист! Ить што удумал, люди добрые, -- баба Яга обращалась уже непосредственно к ним. -- Тока прознал, иде валерьянная настойка хранится, дак сразу всюё и вылакал, нехристь... -- Тут старушка осеклась, подслеповато моргая глазами, и вдруг, обронив помело, замерла соляным столпом. Секунду-другую она вглядывалась в новоприбывших, а затем раскрыла костлявые объятия и ринулась к гостям, причитая:

-- Охти мне! Ить гости ко мне, гости дорогие! А я-то, беспутная, всё по хозяйству, продыхнуть некогда! Василисушка, кровиночка моя, инда я без тебя вся искручинилася! Артёмушка, внучочек мой, как жа ты сподобился-то, ась? Зна-ал, знал, яхонтовай, што у баушки тута делов невпроворот накопилося!

Артём только рот раскрыл, а Чёрный Байкер скептически ухмыльнулся:

-- А я смотрю, ты тут ко двору пришёлся.

-- Да-а... уж, -- пробурчал Артём. -- Этой палец в рот не клади -- по локоть руку отгрызёт!

-- И-и, милай! -- махнула на него рукой услышавшая баба Яга. -- Какая тама рука! Ить я и не людоедствовала никада, штоба по-настояшшему-та! Так ить, для проформы ради!

-- Да мы и не об этом вовсе, -- пояснил Артём. -- Мы насчёт твоего кулацкого уклона...

-- Ишь ты, -- поджала бабка сухие губы. -- От горшка два вершка, а туды же -- укло-он! Видала, -- сурово обратилась она к Василисе, -- кака грамотна нонича молодёжь-та пошла? Чуть што -- политику шьют! Добро -- Сказке нашей всяки-разны комиссары не ко двору пришлися, а то щас ба заскрипела баушка по пиисят осьмой статье, куды-нито на Буян-Остров, золотые руды киркой колупать! И энтот тож -- молодой, да ранний! Нет, штоба человеку пожилому, заслуженному, помощь безвозмездно оказать...

-- Окажут, окажут, -- утешила Василиса разобиженную старуху. -- Мы им поесть сготовим, о делах наших женских поговорим, а они тут найдут, чем с пользой заняться, -- она незаметно мигнула Артёму.

-- Ладно уж, -- покладисто вздохнул он. -- Я пойду у коровы выгребу, а Чёрный Байкер воды в баню натаскает...

-- Ин ладноть, -- успокоилась баба Яга. -- Коли так, пошли в избу, Василисушка... А ты слазь, -- прикрикнула она на кота, со скрипом задрав голову, -- печку в бане растопи. Ради дорогих гостей объявляю табе полную амнистию, пропойца ненажорный!

Кот эбеновой кляксой скользнул вниз, коротко мурлыкнув ткнулся мокрым носом в Артёмову ладонь, и неспешно потрусил к бане. Чёрный Байкер молча огляделся, нашёл стоящее у предбанника ведро и направился к колодцу, а баба Яга уволокла Василису в избушку. Артём проводил их взглядом, и направился в коровник. И пока вычищал коровий навоз, всё размышлял о сказочных парадоксах. Вот, вроде бы и Сказка, а работа вполне привычная, как будто в реальном мире! И, наряду с этим, ещё куча удручающих эпизодов. Злой волк-уркаган, нахальный сявка-заяц, и, весь такой из себя, "браток" Мишаня Потапыч... У Емели -- грузоперевозки, у Кащея -- салон красоты, у бабы Яги -- турагенство. Даже Учёный Кот, и тот питает нежные чувства к русалке, пусть и платонические, в силу особенностей физиологии. Кошмар какой-то! Веяния времени, что ли? И как надолго эти веяния задержатся здесь? Неужели -- навсегда? Вот горе-то будет... Ведь если прав Учёный Кот, и появление в сказочной реальности таких "прогрессивных" факторов, как Мотор-Сити и Спейстаун, обусловлено прогрессом реального мира, вторжением его в древние народные поверья, то к чему это в конце концов приведёт?

-- Ты чего загрустил? -- Артём вздрогнул от неожиданности. В дверях коровника, опираясь плечом на косяк, стоял Чёрный Байкер.

-- Да понимаешь, как бы это объяснить... -- Артём оперся на черенок вил. -- Знаешь анекдот, как новый русский укачивал маленького сына? Рассказывает ему сказку про репку: "Жил, бля, был, бля, дед, бля." -- Тот переспрашивает: "Чё, бля? Кто, бля?" -- А отец ему: "Спи, бля, чмо, бля!"

-- А-а, -- рассмеялся Байкер. -- Ну, помню... А ты это к чему?

-- Я это вот к чему... Нагляделся, понимаешь, на окружающую действительность, что-то мне от неё не по себе... С одной стороны -- вроде бы и Сказка, а с другой -- какая-то не очень она правильная. Как будто её тот самый новый русский рассказывает...

-- Заметил, значит...

-- Как же не заметить! Персонажи-то вроде сказочные, а вот беспредел творят -- круче реального!

-- Сказочный беспредел, -- хмыкнул Чёрный Байкер. -- И ты решил, что Сказке грозит опасность? Как у Высоцкого -- "Лукоморья больше нет"?

-- Ну... вроде того. Понимаешь, это ведь, хоть и анекдот, но он не в бровь, а в самый глаз.

-- Верно, пожалуй, -- неохотно согласился Чёрный байкер. -- Не только ведь люди сказку слушают, но и она людей слушает тоже, и, по временам, оч-чень внимательно! И получается, что чему-то она вас учит, а чему-то -- и вы её, и не всегда тому, чему надо! Это всё так. Но... Во-первых, ты учитывай то, что только плохое общество не развивается. Как там у Некрасова: новое время -- новые песни? Это неизбежно, хотя и не всегда безболезненно... даже для Сказки. Однако во-вторых -- и это утешает -- надо тебе понимать, что как бы в дальнейшем не обстояли дела с западными сказками, а у русских проблем не будет. Русский народ не тот, чтобы просто так взять, да и похерить многовековые традиции -- слишком большая инерция у русской культуры, её так сразу не остановить... если это вообще возможно. Отклонения -- они же временные, они от людей зависят! У людей шатания, и в Сказке тоже разброд, но всё это не навсегда! И как бы русские дети не увлекались разными там "Симпсонами", "Скуби Ду", и прочей импортной ботвой, но всё равно мамы им на ночь будут читать не про Губку Боба, а про Колобка, про Курочку Рябу, про бабу Ягу и Кащея Бессмертного. Наши сказки изначально добры, а добро -- неуничтожимо! Так что не переживай... Кстати, ты видел -- баба Яга свой рекламный плакат на дрова распустила? Кот им сейчас баньку топит. Наигралась. И остальные тоже наиграются, и Сказка вернётся на круги своя -- дело времени, поверь.

-- Кстати, о Колобке, -- наморщив лоб припомнил Артём. -- Ты в курсе, что он, вроде как и от дедушки, и от бабушки окончательно ушёл, устроился землемером...

-- Перебесится, -- уверенно сказал Байкер. -- Всё будет нормально. Со временем.

Артём молча обдумывал сказанное, шумно вздыхала корова, равномерно перемалывая жвачку. В проёме двери показалась чёрная тень -- кот Василий беззвучно возник в освещённом полуденном солнцем прямоугольнике, поманил их лапой.

-- Ладно, пошли наружу, -- встрепенулся Чёрный Байкер. -- Что мы тут, в коровнике, среди навоза, судьбы культурного наследия решаем...

-- А может в этом и есть великая сермяжная правда? -- подъелдыкнул его Артём

-- Пошли, правдоискатель, -- рассмеялся Байкер, и вытолкнул Артёма во двор.

Во дворе кот, обеспокоенно задрав голову вверх, тихонько мявкнул. Артём проследил за его взглядом, и охнул. В высоком синем небе, кружась, заходил на посадку их недавний знакомец -- Змей Горыныч, а следом за ним, как на авиашоу в Ле Бурже, круто пикировала дюжина здоровенных птиц, на спинах которых сидели люди в лазоревых кафтанах, с длинными бердышами.

-- Мать честная, курица лесная, -- удивился Чёрный Байкер. -- Это же гуси-лебеди! Никак сам царь-государь на банкет припожаловать изволил?! -- хлопанье крыльев и гусиный гогот наполнили двор. Люди, сидевшие на спинах здоровенных -- с добрый дельтаплан -- птиц, резво соскочили наземь, а со спины Змея Горыныча, грузно хлопнувшегося посреди двора, степенно перебирая ногами в сафьянных сапогах, сошёл невысокий, грузноватый, но крепкий в плечах "мужчина в расцвете лет", с лихо заломленной набекрень золотой короной, сильно напоминавший не столько царя, сколько Михаила Пуговкина в его роли!

-- Ну, -- строго обратился царь к Змею Горынычу. Стрельцы за его спиной выстроились полукругом и взяли бердыши "на караул", зорко поглядывая по сторонам. -- Ну, -- повторил царь, -- где этот государев ослушник, что супротив моего самодержавного владычества бунтовался?

-- Да вот же он, государь-батюшка, -- льстиво пропела левая голова Змея.

-- Именно так, Ваше Царское Величество, -- подтвердила средняя.

-- А то! -- молодцевато рявкнула лаконичная правая.

-- Рогатый? -- сурово переспросил царь.

-- Никак нет! -- хором рявкнули головы.

-- Этот? -- указал царь на Артёма.

-- Так точно! -- опять хором рапортнули головы.

-- Та-ак! -- недобро прищурился царь. -- Значит, это ты, недоросль скудный, слугу моего верного разобидел, поносил ругательски при всём честном народе бранью неподобной, и смертью лютой, безвременной, ему грозился? В бегство позорное его обратил, и тем честь мою, государеву, измарал?

-- Нет, -- пожал плечами Артём.

-- Как так -- нет? Или ты мне соврал? -- царь повернулся к Змею Горынычу. -- Мне, самому царю Гороху?

-- Никак нет, государь-батюшка, это он самый и есть! А который с рогами, тот кулаком меня бил беззаконно, отчего в среднем мозгу ещё и до сих пор имеется сотрясение! -- нажаловался Змей.

-- Было бы чему там сотрясаться! -- презрительно хмыкнул Чёрный Байкер.

-- Молчать! -- рявкнул царь Горох, наливаясь сизой кровью. -- Не потерплю ослушания! Как посмели! Государева слугу!.. Не потерплю!.. Разорю!.. В порошок!.. В бараний рог!.. Сотру!.. В острог!.. Сокрушу!

Царь, размахивая кулаками, топая ногами подступал ближе, Артём и Байкер медленно, бочком, отступали к избушке -- всё-таки спокойнее чувствовать, что спина у тебя прикрыта, хотя бы и таким подвижным фортификационным сооружением... И тут государь совершил ошибку -- вместо того, чтобы сесть, и спокойно во всём разобраться -- по справедливости, без сердца, он резко взмахнул рукой, наладившись заехать Артёму по уху! А на руке у него -- на каждом пальце по два перстня, что твой кастет! Артём, понятное дело, от удара уклонился, а Чёрный Байкер, с криком: "Не трожь пацана!"-- ухватил царя за вышитый золотом высокий ворот ферязи, и со всего маху припечатал его о стену избушки, да так, что бедная аж покачнулась, неловко переступив с ноги на ногу! И тут же они оба оказались припёртыми к стенке, а в грудь им упиралась дюжина отточенных до игольной остроты бердышей.

-- В чём дело? -- раздался позади властный звонкий голос. Василиса, выскочившая на шум, легко сбежала с крыльца и направилась к месту происшествия.

-- Так что, матушка Василиса, бунт подавляем! -- молодцевато вытянулся во фрунт старший стрелец. И, спохватившись, добавил тепло:

-- С освобожденьицем тебя!

-- Какой бунт? -- нахмурилась Василиса.

-- Так что -- бунт, натурально! -- уверенно продолжал стрелец. -- Вот эти двое супротив государственной власти и царя-батюшки бунтуют!

-- Ты что, пьян? Какой же это бунт?

-- Так как же -- не бунт, матушка, коли они его царскую милость изволили его же государевой личностью о стенку приложить?

-- Слушай, стрелец, и запоминай! -- внимательно глядя на него ясными глазами заговорила Василиса. -- Никто никого никуда не прикладывал, запомнил? Государь-батюшка сам оступиться изволил, ножка у него подвернулась, он за стенку и придержался... лбом.

-- Эт-та как же? -- искренне удивился стрелец. -- Николи такого не было, чтобы его государева милость мордой о стенку держаться изволила... Ну, разве выпимши когда, да и то...

-- А вот это, служивый, не твоего ума дело, -- мягко, но очень напористо сказала Ваилиса. -- Он царь! Чем хочет, тем и держится! Поняли?!! -- очень мелодично рявкнула она на стрельцов.

-- Так точно, матушка Василиса! -- гаркнули все двенадцать, и вытянулись в струнку, опять взяв бердыши "на караул".

-- Ну, то-то! -- сказала Василиса, и незаметно мигнула Артёму. Друзьям не надо было повторять дважды, они метнулись за угол, и уже оттуда слушали ласковое журчание Василисиного голоска. Она сразу же перехватила инициативу в свои нежные ручки, скоренько отлепила царя от стены, худо-бедно привела его в себя, и вот уже быстро и убедительно, не давая себя перебить, рассказывала ему историю их приключений. По её словам выходило, что Артёма и Байкера нужно как минимум пожаловать, если не столбовым дворянством, то уж орденами-то точно!

-- Ты погодь, погодь, -- лепетал в ответ замороченный её красноречием и макиавеллиевской политической изощрённостью царь. -- А как же со Змеем быть? Они же его...

-- Змей, государь-батюшка, -- отвечала Василиса, -- лихоимец и злодей! Вместо того, чтобы пожары тушить, он их сам разводит -- весь Лебяжий Плёс свидетели! И тем самым деньги у народа вымогает беззаконно! Вот и намедни подпалил у Саввы Никоновича сеновал, и не потушил до тех пор, пока ему семь рублей серебром отступного не сунули... А, между прочим, в это время на сеновале живой человек спал!..

-- Так было? Отвечай! -- вопросил царь, обращаясь к Змею Горынычу.

-- Так ведь... -- забормотал тот, -- исключительно на благо царского величества... Опять же -- средств пожаротушения не было...

-- Значит -- было, -- удовлетворённо заключил царь. В принципе, он был даже доволен таким поворотом дела. Уже понятно было, что наказывать Артёма и Чёрного Байкера -- политически невыигрышно. Василиса обидится -- это ясно! На Змея жалоб -- вся канцелярия до потолка завалена, народ не поймёт, если его заступников, Змея-лихоимца приструнивших, наказанию подвергнут! А вот если гнев свой царский обрушить на самого Горыныча... Тут и народ тебе доволен, и Василиса не в обиде, и несправедливость устранена, и, главное, милость государева явлена, поскольку вовсе необязательно злодея предавать лютой казни, а можно (с пользой для дела, конечно) сослать его с глаз долой, тем паче, что от этого дурака и так одни заботы, поскольку он, по исключительной дурости своей, ворует невместно, не по чину -- бояре на то обижаются! -- Ну, что! -- резюмировал Горох после недолгого размышления. -- Что было, как говорится, то быльём поросло! А чтобы тебе, тать полуденный, впредь неповадно было озорничать, ступай-ка ты природные катаклизмы преоборевать, раз такой шустрый! То и дело слыхать -- леса горят, а ты прохлаждаешься! Вон, лисички -- взяли, понимаешь, спички, к морю синему пошли, море синее зажгли! А ты ушами хлопаешь! Там море пламенем горит, оттуда даже кит, и тот убежал, давеча Золотая Рыбка жаловалась, а ты здесь жируешь, на казённых харчах!

-- Так, государь-надёжа... -- возразил было Змей. -- Сразу по поступлении сигнала... Направлена пожарная команда... Мой зам лично... Крокодил. Уже тушит...

-- Знаю я, чем он там тушит! -- взвился остывший было царь. -- Пирогами, да блинами, да сушёными грибами... Чуть не весь стратегический запас грибов в море поперекидал! Какой он крокодил -- он баран, самый настоящий! Вор, и государев изменник! Марш отсюда, и чтобы очи мои царские тебя не видали, до полного искоренения недостатков... Коррупционер хренов! -- после чего послышалось тяжкое хлопанье крыльев, и туша Змея Горыныча, всем своим видом демонстрируя несправедливо обиженную целеустремлённость, на бреющем полёте стала удаляться куда-то вдаль, должно быть -- в сторону моря.

-- Вот так-то, -- удовлетворённо вздохнул царь. -- Справедливость в государственных делах -- прежде всего! -- он повел соколиным взглядом на стрельцов -- оценили ли? -- А вот то, что эти орлы моё царское величество рожей о стену припечатали -- как о стену горох! -- нет этому моего высочайшего одобрения! Поняли? -- он заглянул за угол, обращаясь уже непосредственно к друзьям. На лбу его царского величества надувалась внушительная гуля. -- А ну, -- грозно скомандовал царь, -- чтобы сей секунд предстали предо мною! -- Артём и Чёрный Байкер сочли за лучшее понуро "предстать" пред ясные государевы очи.

-- Нету такого закона, -- обиженно продолжал царь, -- чтобы царёв светлый лик о грязную стенку мордой прилагать... Что вы об этом скажете? -- Горох явно дожидался извинений, но не тут-то было!

-- Ну, так ведь всё в царской власти! -- простодушно ответил на это Чёрный Байкер, ухмыльнувшись. -- Нету -- так издай, государь!

-- Чего -- издай? -- подозрительно спросил царь.

-- Закон издай, -- подхватил Артём.

-- Какой закон? -- ещё подозрительнее вопросил Горох.

-- Ну, чтобы можно было царёв лик... это самое... мордой о стенку! -- давясь хохотом ответили друзья. -- Ты же царь, неужели такого закона издать не можешь? -- тут и Василиса не удержалась, прыснула в кулак.

-- Шутки шутим? -- обиделся царь, но тут же и сам ухмыльнулся. -- Не-ет, хитрецы! -- он погрозил друзьям пальцем. -- Ежели я такой закон издам... Шибко много желающих найдётся... поусердствовать! Это к чему доброму -- вожжами гнать приходится, а уж мордой о стенку, да ещё самого царя -- соблазн велик. Не готов наш народ ещё к такой демократии, не готов, во как! -- Царь потрогал шишку на лбу, и сокрушённо покачал головой. -- Н-да-а, неаккуратненько как-то... Придётся здесь заночевать, а то как же я в таком виде электорату покажусь -- срам один! Тьфу на вас, -- досадливо сплюнул он. -- Ну, да ладно, нет худа без добра... В баньке попаримся, пображничаем малость, чтоб не у людей на виду. А? Как, -- спросил он у друзей, -- охота, небось, с царским величеством в бане попариться? То-то! А то -- закон им издай, чтобы мордой о стену, -- Горох покачал головой и хмыкнул. -- Вольно, молодцы, -- гаркнул он стрельцам. -- Располагайтесь, где кто, да караул не забудьте выставить! -- строго добавил он.

-- Не извольте сумлеваться, ваше царское величие, -- с достоинством ответил старший. -- Небось службу знаем! Р-разойдись! -- скомандовал он стрельцам, и те дружно сорвались врассыпную -- занимать места на сеновале, топить баню, выгонять гусей попастись...

Царское величество изволило париться так, что уши в трубочку заворачивались, как сухие осенние листья. Царь самолично поддавал в каменку такие порции воды с квасом, что даже привычный к банной жаре Артём только крякал. Царь ужом вился на полке, кряхтя и ухая, охаживая своё крепкое медно-красное тело берёзовым веником, целыми ушатами лил на себя ледяную колодезную воду и тихонько скулил от удовольствия. А потом все трое, распаренные и утомлённые, сидели за столом в избушке, пили горячий чай с брусничным вареньем, ели лапшу с курятиной и запивали всё это могучими порциями кисловатой бабкиной медовухи с ледника. Царь блаженствовал. Это где-то там, в огромном царском тереме, окружённый боярами, холопами и различными "пришей-пристебаями", он, вынужденный хранить издревле полагающееся русским царям византийское величие, бывал порою и грозен, и гневлив. Здесь же, в компании простых спокойных людей, которые не совались к нему с дурацкими челобитными, не вымаливали униженно "государевых милостей", не падали ниц, а с достоинством вели неспешную беседу о том о сём -- здесь он вёл себя как обычный свойский мужик, отдыхал душой! Вольготно раскинув на лавке могучие телеса, сдвинув на ухо корону, с которой не расставался даже в бане, царь благожелательно поглядывал на суетящуюся вокруг стола Ягу, то подающую полное блюдо ватрушек, то подливающую в жбан медовухи, и вещал:

-- Вот говорят -- ца-арь! На золоте, мол, ест, из серебра запивает, жрёт, мол, только мёд да сало! А приведись мне вот так, по-простому, -- он широким жестом указал на стол, -- с народом, значит, так что? -- он вопросительно поднял бровь. -- Те же самые, что царскую роскошь охаивают, будут на всех углах орать: у нас, мол, царь всё своё достоинство попрал, как простой мужик -- на рогоже спит, потником укрывается, из корыта, аки свин непотребный, ест! И как тут быть? А-а-а, молчите? То-то! -- он значительно поднял указательный палец и внимательно его обозрел. -- Политика! -- изрёк он горько. -- Внутренняя политика, она, брат, похуже внешней, факт! Вот, скажем, собирается на меня войной идти какой-нибудь там заморский королевич, так я что? -- царь сурово сдвинул хмельные брови. -- Я сбираю, значит, стрельцов, сажусь на добра коня, вынимаю вострую сабельку -- и вперёд, на супостата! -- государь грозно потряс воображаемой сабелькой. -- Всё просто, как малиновое варенье... А ну, как внутриполитический какой кризис -- как к этому вопросу подходить? А? Молчите? То-то! -- Горох опять внимательно оглядел поднятый палец, недоумевая, кажется, чего это он его выставил! -- А вот, к примеру, Змея этого самого, Горыныча взять... Много воли, подлец, забрал! Народ обижается, де -- лихоимствует! Правильно обижается! Бояре, те тоже в обиде: почто де он больше нашего ворует? А по-доброму-то ежели разобрать, так и он, и бояре мои, кабаны пузатые -- одного поля ягоды! -- царь скрипнул зубами. -- Одно слово -- расхитители, этой... как её, чёрт... собственности, во! И мне, ежели побольше таких внутренних друзей, так и внешних врагов тогда не надо! А ведь они -- мало того, что воруют -- так ещё и свою политику весть норовят, им только волю дай! -- царь шарахнул по столу кулаком так, что подпрыгнул самовар. -- Теперь вас возьмём... Вот вы меня взяли, и при всём честном народе мордой о стену пожаловали -- нехорошо! И, по чести ежели, так полагалось бы мне вас в батоги, или на дыбу там... А я вот с вами в бане парюсь и медовуху пью, а почему? -- Горох прищурился, трогая свежую нашлёпку компресса на лбу. -- А потому: поли-итика! Бояре мои, радетели государственные, жрут да гадят, да в палатах думных сидят -- с места не сдвинешь... А вы метались, как солёные зайцы, Василису спасали. А Василиса -- вот кто наипервейшая-то радетельница, помогальница... помогательница... это, как её... помогает, в общем, больше их всех! Иной боярин мне до земли поклонится -- лишь бы удобней было из-под меня половик выдернуть! А вы самого царя не побоялись, в ножки не кланялись, зато помогли проходимца разоблачить. Стало быть, хоть вы к царской личности и с пренебрежением вроде как, зато от вас всему народу польза, государству моему, а стало быть -- и мне! Выпьем, чтобы таких, как вы, побольше было!

Артём послушно поднимал деревянную плошку с медовухой, пригубливал, кивал царю, когда тот обращался непосредственно к нему. Пожалуй, он царя понимал, и даже где-то ему сочувствовал. Даже он, у себя в селе, будучи одним среди многих, равным среди равных -- и то, в большинстве случаев, не мог найти ни с кем общего языка. Заведёшь, к примеру, разговор о личности того же фантастического Леонида Андреевича Горбовского, или там -- Ивана Жилина, размечтаешься вслух о том, каким личностным потенциалом обладает каждый человек, какой мощной фигурой, при известном желании да нормальном воспитании мог бы стать любой из людей, а тебя всего оборжут, и пальцами у виска покрутят, и дураком назовут! Так каково же царю, у которого в руках вся полнота власти, а сделать ничего нельзя! Он, может, и повелел бы что-нибудь такое... педагогическое, макаренковское, да ведь никто и не почешется! Поклонятся земно, ударят челом, скажут, мол: слушаемся, государь-батюшка, будет, мол, исполнено! -- да и по-прежнему жить будут, ничего не исполняя, ничего не желая, ни к чему не стремясь, и ничего с ними не поделаешь -- всех ослушников на кол не пересажаешь, и у каждого над душой не встанешь! Нелегко царю, и поговорить по-человечески некогда, да и не с кем! Тяжело ему -- хоть молоко за вредность выдавай!

Артём тяжело поднялся из-за стола, качнулся на нетвёрдых ногах, махнул Чёрному Байкеру и Гороху -- "пойду проветрюсь", и вышел на улицу, заметно покачиваясь. Уж такова эта хитрая штука -- медовуха! И голова вроде бы ясная, и сидишь -- не шелохнёт тебя, а как встанешь -- и смех, и грех! Сапоги дорогу знают, только ноги не идут! Артём прошёл через заросший муравой двор, измочив кроссовки в выпавшей уже росе, облокотился на непрочный шаткий забор, стал глядеть в темоту сказочного леса. За спиной раздались лёгкие шаги, и Василиса встала рядом с ним, легонько приобняв его за плечи -- у Артёма на сердце сразу стало томно и горько. Вот ведь штука -- жизнь! Любишь-любишь одну девушку, а потом встречается тебе другая, и уже оказывается, что ты любишь только её, а она -- тебя, а перед той, первой, остаётся лишь саднящее чувство вины... А может, всё проще? Может и не было той, первой любви? Может, это обычная блажь, юношеская гиперсексуальность, или как там ещё? В его возрасте, да при его романтичности, всякий влюбился бы в Нину, стремясь опекать и защищать, восхищаясь собственным "благородством" и бескорыстием. А как же живая вода? Ведь не побоялся же, пошёл, достал, рискуя головой -- не корысти ради, из-за любви... "Стоп, стоп, -- сказал ему внутренний голос. -- Головой ты рисковал уже ради Василисы! -- Ну и что? -- возразил ему Артём. -- Началось-то всё с Нины... И, похоже, ею и закончится. И за водой я ради неё пошёл... -- Ну и плюнь, не бери в голову! -- Как же, плюнешь тут, -- сказал на это Артём. -- Я же живой человек! Мне почти восемнадцать, и тоже любить хочется. -- А кого? -- ехидно спросил внутренний голос. -- Ну... Василису, -- замялся Артём. -- Ну, так и оставайся с Василисой! -- А Нина? Ей что, навсегда в инвалидном кресле оставаться? -- Артём начал злиться. -- Ну, знаешь, -- разозлился внутренний голос тоже, -- ты хорош! Хочешь и рыбку съесть, и кости сдать! Так не бывает... -- Бывает, -- неуверенно сказал Артём. -- В кино! В кино -- бывает, -- язвительно перебил внутренний голос, -- нельзя иметь всё сразу, или я ошибаюсь, и можно иметь всё сразу? -- Нет, нельзя, -- обречённо согласился Артём, -- всегда приходится чем-то ради чего-то жертвовать. -- То-то! -- торжественно сказал внутренний некто. -- Тогда не киксуй, не юзи брюхом, веди себя мужиком! Делай, что должен, и будь, что будет -- золотые слова! -- Мне... трудно, -- внутренне всхлипнул Артём. -- А кому сейчас легко?" -- издевательски отрезал некто, и исчез.

-- Спать пора, -- тихонько вздохнула Василиса. -- Пойдём...

-- Слушай, -- резко повернулся к ней Артём. -- Ну, хоть ты-то мне скажи... Ты же Премудрая! С большой буквы "П"! Как мне быть, что делать?

-- Смешной ты, -- тихонько шепнула Василиса, и погладила его по волосам. -- Как я за тебя решу? -- и загадочно поглядела сквозь темноту ему в глаза.

-- А что тебе бабка насчёт доли девичьей нагадала? -- упрямо не отставал Артём.

-- Этого тебе знать не надо, -- ласково, но твёрдо сказала Василиса. -- Я знаю, что знаю, а ты делай, что должен. Жизнь покажет...

-- Но это же Сказка, -- не сдавался Артём. -- Неужели нельзя, чтобы она закончилась счастливо?

-- Не все сказки заканчиваются счастливо, вспомни "Русалочку", -- погрустнела Василиса. -- Я на Сказку не могу влиять, коль скоро я -- персонаж... А вот ты -- можешь, -- значительно, с особым нажимом, произнесла она. -- Но никто не может сказать тебе -- как. Просто ты родом оттуда, где сказки рождаются... всё, больше ничего не скажу! -- Василиса развернулась на одной ноге и ринулась в избушку, и Артёму показалось, что она всхлипывает. Он ещё немного постоял, растерянно роясь в разбегающихся мыслях, а потом тяжко вздохнул, и отправился на сеновал.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Долгие проводы -- лишние слёзы,

или

"Посторонним вход..."

Проснулся Артём с тяжёлой головой. В щелястую крышу сеновала било полуденное солнце, золотило слежавшееся от тел стрельцов сено, тонкими пальцами золотистых лучей перебирало танцующие в воздухе пылинки. Стрельцов, всю ночь старательно храпевших на все лады, уже не было. И со двора не доносился гогочущий гомон гусей-лебедей. И стояла ужасающая тишина, только грустно вздыхала и хрустела сеном внизу корова. Артём осторожно спустился с сеновала, стараясь не расплескать мутную чашу головной боли, огляделся. Двор бабы Яги был пуст, только избушка, стоя посерёдке, неловко переминалась с ноги на ногу. У забора Чёрный Байкер угрюмо мыл свой "Харлей", а рядом стояла Артёмова "Паннония", уже вычищенная до блеска. Байкер только взглянул на Артёма, и сразу отвернулся. Кот Василий, пробегавший мимо него по каким-то своим, сугубо кошачьим делам, опустил глаза и припустил рысью. Сердце Артёма похолодело. Он опрометью ринулся в избушку, запнулся по пути о невысокий стёртый порог и растянулся на цветастом домотканом половике, оказавшись прямо у ног бабы Яги.

-- Ну ты потише, потише, леташь тута, чисто бес, инда баушку чуток не зашиб, -- заворчала Яга, с кряхтением поднимая его и усаживая на лавку.

-- А где... все? -- Артём оглядывал избушку, словно надеялся, что Яга спрятала Василису где-нибудь в укромном уголке.

-- Улетели, с ранья ишшо, -- по-прежнему ворчливо сказала Яга, изобразив для наглядности руками нечто, похожее на взмах гусиных крыльев, и вдруг разулыбалась. -- Дай им Бог всего, да побольше! И Василисе твоей, и царю-батюшке -- умилосердились к просьбе моёй сиротской! Колобка-аспида обешшали приструнить, штоба не злодействовал, а землицу мою мене самолично царь-государь в обрат отповедовал, всё до саженечки, што Колобок, ирод окаянный, урезал!

-- Да брось ты, бабуля, -- в отчаянии всплеснул руками Артём. -- Что тебе, земли мало? Где Василиса?

-- Ты энтот оппортунизьм брось! -- построжала бабка. -- Земли немало, а тока энто дело сугубо прынципиальное! Ежели кажный будет своеволить, дак мене вскорости и коровёнку некуда выгнать будет, и избёнка на одной лапе будет стоять... -- бабка было настроилась всерьёз перебрать все беды, которые могут обрушиться на её седую голову в случае своевольства Колобка, но Артём её прервал.

-- Где Василиса? -- решительно спросил он.

-- И-и, милай, -- усмехнулась баба Яга. -- Улетела твоя Василиса. Спозаранку всем оглодом собралися, да и тю-тю!

-- И не попрощалась, -- тоскливо сказал Артём. Бабка на это ничего не ответила, молча шагнула к печке, погремела там немного, а потом подшла к нему.

-- На-тко вот, выпей, -- она сунула Артёму небольшую глиняную кружку, наполовину наполненную бурой, дурно пахнущей жидкостью.

-- Что это? -- без интереса спросил Артём.

-- Средствие, -- туманно ответила бабка. -- От лихоманки от твоей, от душевных ран. Ить я ж не прошшелыга какая, добро помню. Ить царь-от наш, государь-батюшка, по твою душу сюды прискакал, я и свои дела заодно уладила, а то пришлось бы мене, старушке, самой к ему на приём шкандыбать. Дак я табе тож помогну. Средствие энто из одолень-травы, все горести свои позабудешь, и Василису свою, красу ненаглядную, напрочь из сердца избудешь...

-- Нет, -- ответил Артём, отставляя кружку. -- Не хочу я её забывать. Никогда...

-- Во-она как, -- потянула баба Яга, внимательно глядя на него. -- Ну, гляди, штоба не жалел потом... Она протопала к тёмному от времени корявому шкафчику на стене, открыла покосившуюся дверцу и достала оттуда небольшой стеклянный пузырёк и берестяную грамотку.

-- Энто вот вода живая -- здеся на целый инвалидный дом хватит, -- проскрипела она. -- Остатнее я заныкала подале, штоба соблазну не было, а всюё её табе везти не резонт -- пропадёт зазряшно вовсе. А вот табе письмишко от твоёй Василисы. Кариспанденция, -- добавила она, немного подумав.

Артём жадно схватил грамотку, непослушными руками развернул её. В голове стоял глухой шум, буквы разбегались, как тараканы, но он всё же сумел прочесть, шевеля враз высохшими губами:

" Милый Артёмушка! Прости, что уехала не попрощавшись, но ты ведь у меня умница, сам понимаешь: долгие проводы -- лишние слёзы! Ничего нового мы друг другу сказать не могли бы -- всё уже сказано. Впрочем, не совсем всё. Ты знай: ничего не потеряно, всё можно устроить, если ты сам захочешь. Не могу сказать -- как, ты должен сам догадаться. Артём, милый, очень тебя прошу, догадайся! До свидания! Твоя Василиса."

Артём тупо уставился в строчки прощального письма, и сидел так до тех пор, пока новый голос не вывел его из горестных размышлений:

-- Ладно, дружище... Ты это... Кончай грустить, нам ехать надо, -- Чёрный Байкер неловко потрепал его по плечу.

-- Што, даже чаю не попьёте? -- вскинулась баба Яга.

-- Некогда, -- мотнул головой Байкер. -- Пойдём, брат Артём, здесь уже ничего не поправишь!

-- Пошли, -- отрешённо кивнул Артём, поднялся, но, вспомнив что-то, полез в карман и вынул оттуда меч-"складешок". -- Возьми, бабуля, храни... Мне теперь навряд ли пригодится, -- он отчаянно махнул рукой.

-- От энто правильно, -- одобрительно сказала бабка, принимая нож. -- Неча сопли распускать, энто ты молодцом. Ну, ступайте с Богом, -- Яга вдруг подозрительно хлюпнула носом и, застыдившись, отвернулась. -- Идите, идите, ну вас к чёмору...

Друзья вышли из избушки молча, так же молча оседлали мотоциклы, завели их, и покатили по лесной тропинке. Последним, что увидел здесь Артём, был чёрный кот Василий, взобравшийся на крышу избы и печально машущий вслед лапой.

Ничего не изменилось здесь с тех пор, как Артём вслед за Чёрным Байкером нырнул в горячее марево, перейдя из мира реального в мир Сказки. Та же самая убогая гравийка под колёсами мотоциклов, то же небо, только не зеленеющее на востоке, а только что отгоревшее рубиновым закатом, и уже зажигающее на быстро темнеющем горизонте первые звёзды. И та же Рябиновка, застывшая в сонном оцепенении, кое-где ещё чадящая дымами поздних бань, горящая редкими огоньками окон. Там, в селе, сонно побрёхивали самые неугомонные из собак, временами доносился треск мотоциклов и желтоватые вспышки фар. Там была жизнь, такая привычная Артёму, и такая враз опостылевшая, пустая, никчёмная теперь. Но там же, в ненужной теперь ему Рябиновке, оставалось одно дело, и надо было его закончить, а потом... будь, что будет, хоть головой в реку!

-- Поехали, -- вяло сказал он Чёрному Байкеру, и, не оглядывась, поехал вперёд. Они прокатили через всё село, никем не замеченные, никого по пути не встретив, и остановились возле дома Нины. Артёму сейчас казалось просто невыносимым идти домой, заниматься какими-то делами "внутреннего распорядка", как по-военному шутил дед. Дед был на пасеке, окна дома были темны, а в доме Нины мерцал синеватый огонь настольной лампы, и Артём направился туда.

-- Ты погоди здесь, -- сказал он Чёрному Байкеру и тот понимающе кивнул рогатым шлемом.

Артём перелез через запертую по ночному делу калитку, торкнулся тихонько в дверь -- та была заперта. Он осторожно постучал -- разозлить неприветливого буку дядю Никодима, разбудив его, ему не очень-то хотелось! А Нина должна услышать, лампа горит, значит -- не спит, читает, наверное. При мысли о том, что вот сейчас он увидит Нину, и будет, пряча глаза, бекать и мекать, ему стало совсем нехорошо, но он тут же одёрнул себя. Нине-то, по большому счёту, на его нежные чувства наплевать с сельской колокольни, ей даже и лучше будет, не придётся объяснять, что вот он -- Артём то есть -- очень хороший, даже самый лучший в мире, но... И ему тоже не придётся выслушивать все эти банальности, слова-пустышки, о том, что он хороший, просто замечательный друг, и как хорошо будет, если они останутся просто друзьями... Тоска!

Дверь тихонько скрипнула, и в тёмном проёме обрисовался силуэт Нины, сидящей в инвалидной коляске.

-- Явился, не запылился, -- неприветливо сказала она. -- Ну, входи, раз пришёл...

Артём неловко потоптался на крыльце, обождав, пока она развернётся в тесных сенях, и шагнул в темноту дома, освещаемого лишь одной настольной лампой с голубым выцветшим абажуром.

-- Н-ну, рассказывай, где был, что видел... -- повернулась к нему Нина. -- Уехал, понимаешь, и с концом! Где тебя целые сутки носило?

-- Я... тут... по одному делу... важному, -- запинаясь, пробормотал Артём.

-- Ну, так конечно же -- по важному! -- ехидно улыбнулась Нина. -- По неважному-то делу тебя и с кровати, небось, не стащишь.

-- Ладно тебе, -- досадливо ответил Артём. -- На вот лучше, попробуй...

-- Что это? -- спросила Нина, подозрительно глядя на пузырёк с живой водой, очень напоминавший обычный четвертьлитровый "мерзавчик" -- чекушку водки. -- Споить решил, и воспользоваться? Так я и так сопротивляться не могу, делайте, добрые люди, со мной что хотите! -- Нина горько усмехнулась.

-- Ты попробуй сначала, а потом поговорим...

-- Пока не скажешь -- что это, не буду пить, -- упёрлась Нина. -- Очень надо глотать всякую гадость...

Врать Артём не хотел, правду говорить тоже было глупо, но он всё же решился на компромисс.

-- Это средство... очень хорошее. Оно тебя враз на ноги поднимет! Ну отхлебни ты хоть глоточек, что это тебе -- шею мыть, что ли? -- взмолился он. -- Хуже не будет...

Нина, побледнев, переводила взгляд с пузырька на Артёма и обратно.

-- Издеваешься? -- раздув гневно ноздри процедила она. -- Пошёл отсюда, Чумак недоделанный, чтоб ноги твоей в этом доме не было больше!..

-- Да ты попробуй! -- воскликнул Артём.

-- Не ори! Отца разбудишь! -- Нина указала рукой на дверь. -- Пошёл вон, я сказала!

-- Ну, как знаешь! -- Артём вздохнул, решительно шагнул к ней, и, разомкнув одной рукой её стиснутые от гнева челюсти влил в неё насильно чуть не полпузырька. Нина такого от него никак не ожидала, поэтому большая половина живой воды была ею проглочена, а потом она очнулась от замешательства и замахнулась рукой. Артём отпрыгнул. Нина вскочила на ноги и ринулась за ним, ещё не осознавая, что она идёт!

-- Получилось! -- возликовал Артём, перехватывая её руку, занесённую для удара. -- Получилось!!! -- заорал он изо всей силы, и тут только Нина поняла, что она стоит! Стоит, нетвёрдо ещё, покачиваясь, с трудом сохраняя равновесие, но стоит!

-- Получилось, получилось! -- приплясывал Артём, а Нина стояла, застыв на месте, вся белая от пережитого, и только по лицу её катились крупные слёзы...

-- Это что здесь происходит?! -- голос раздался так неожиданно, что Артём подпрыгнул на месте. В растворённых дверях соседней комнаты, как статуя Командора, скрестив руки на груди, стоял мятый спросонья дядя Никодим.

-- Дядя Никодим, она ходит, ходит! -- ликующий Артём ринулся было к нему, но внезапно остановился, как ледяной водой из ушата окаченный лютой злобой, вспыхнувшей в глазах соседа.

-- Вижу, -- недобро процедил тот, внимательно вглядываясь в Артёма, словно видел его впервые. -- Так, стало быть, ты у нас теперь всем целителям целитель? -- Никодим прищурился на пузырёк в его руке. -- Аква вита... -- пробормотал он про себя. (сн. Aqua vita: лат. -- живая вода.) -- Интере-есно... -- и вдруг заорал не своим голосом:

-- Где взял?!! Отвечай, сучонок, где взял?!! -- он схватил Артёма за плечи, и с невероятной силой стал трясти его так, что заклацали зубы.

-- Не тронь его! -- отчаянно вскрикнула Нина.

-- А ты -- марш на место, шал-лава! -- Никодим, оторвавшись от Артёма, указал корявым пальцем на инвалидную коляску. Нина, ещё больше побледнев, рухнула на сиденье, и залилась слезами.

-- То-то, -- злобно усмехнувшись, сказал Никодим. -- Другой раз неповадно будет... А ты, щень, пош-шёл отсюда, -- Никодим костлявой рукой сгрёб Артёма за ворот, и мощным пинком вышиб за дверь, присовкупив такое ругательство, что у него уши заложило! Артём пролетел чуть ли не половину двора, и больно грохнулся о расшатанную поленницу свеженаколотых дров.

Он ничего, ровным счётом ничего не понимал! Как же это? Неужели же Никодиму наплевать на здоровье дочери? Неужели ему всё равно? И как злобно он глядел -- мурашки по спине! И как подкосились вдруг ноги Нины, как будто и не стояла он только что... Что ж это такое-то, а? Артём беспомощно повертел головой, и прихрамывая пошёл вон со двора, провожаемый злобным хохотом Никодима.

Чёрный Байкер ожидал его на улице, даже не слезая с мотоцикла.

-- Ну, как успехи? -- поинтересовался он.

-- Успехи? -- потерянно переспросил Артём.

-- Ну, получилось?

-- Получилось... получилось, -- забормотал Артём. -- По-лу-чи-лось...

-- Да что с тобой? -- Чёрный Байкер взял Артёма за плечи и хорошенько встряхнул.

-- Да хватит меня уже трясти! -- обозлился Артём. -- Всю башку мне встрясли уже! Сперва Никодим, теперь ты!

-- Какой Никодим?.. Да объясни ты толком!

-- Да если бы я мог объяснить, -- в отчаянии сказал Артём. -- Сам ничего не понимаю! Я её водой напоил, он встала, пошла, а Никодим выскочил, и всё похерил! Её одним только взглядом обратно усадил, меня -- пинком за дверь... Нич-чего не понимаю, -- запричитал он, схватившись за голову.

-- Какой ещё Никодим? -- недоумевал Байкер.

-- Да отец же её, Нинин, -- пояснил Артём, с трудом совладав с желанием вернуться назад, и набить соседу морду, если получится...

-- Т-та-ак, -- задумчиво процедил Чёрный Байкер. -- А ну-ка, дай-ка я на этого самого Никодима погляжу! -- и, не дожидаясь Артёма, перемахнул через калитку. Он приблизил лицо к окошку, из которого доносился жалобный плач Нины и глухая ругань Никодима, секунду молча глядел туда, а потом вдруг внезапно отшатнулся, побелев, как полотно. Впервые за всё время знакомства Артём увидел на лице друга настоящую, неподдельную растерянность!

-- Т-та-ак, повторил Чёрный Байкер, почёсывая рукой свою ухоженную чёрную бородку. -- Вот, значит, как... Непросто, значит, всё...

-- Ты чего? -- не на шутку встревожился Артём.

-- "Чего-чего, да ничего! -- Как же так? -- Да просто так! -- Ох ты!... -- Ох я? -- Ох ты, милая моя!" -- пропел Байкер. -- Ми-илая моя, со-олнышко лесное... Вот оно, значит, где довелось... Н-ну, ладно! Ты постой здесь, -- скомандовал он Артёму, -- а я -- туда, -- он махнул рукой внутрь. -- Дельце у меня там... образовалось... И как только я, дурень, не понял, что неспроста, ох, неспроста я тебя встретил, друг ты мой дорогой! -- Байкер приобнял ошеломлённого Артёма и решительно взбежал на крыльцо. Дверь слетела с петель, расхлобыстнувшись от его мощного пинка, и Артём, обернувшись к освещённому окну, увидел, как вдруг перекосилось лицо Никодима от злобы и страха, как загорелись радостью и надеждой глаза Нины, а затем... Чёрный Байкер медленно поднял руку к лицу, и снял очки! И, всего одно мгновение смотрев в глаза друга, Артём понял, какая бездна отчаяния и надежды таилась в том, кого он привык считать довольно обычным, свойским парнем, хотя и сказочным! Глаза Чёрного Байкера -- два тёмных бездонных омута тоски, в глубине которых яростно горел огонь веры, скрестились взглядом с глазами Нины, а потом...

Собственно, Артём плохо помнил, что было потом. Неожиданно, в три секунды, на совершенно ясное, вызвездившееся небо набежала гигантская чёрная туча, и тьма поглотила всю округу. Яростно громыхнул гром, раскалывая пополам всю вселенную, белым безжалостным огнём полыхнула молния -- как будто сквозь треснувшую тучу сверкнуло солнце, и хлынул ливень, из тех, про которые говорят: "как из ведра"! Артём не отрываясь глядел сквозь окно, как незримая, но неразрывная нить протянулась между Ниной и Чёрным Байкером -- глаза в глаза -- и она решительно поднялась на ноги и твёрдо шагнула к нему, радостно протянув навстречу руки. И ещё Артём видел, как Никодим стал вдруг усыхать, превращаясь из сухопарого сорокалетнего мужика в невысокого росточка старика, всего сморщенного, как тополиная кора, с белой бородой до самого пола и адским пламенем в глазах.

Чёрный Байкер тоже шагнул к Нине, их руки встретились, и они, оба дрожа, приникли друг к другу во всепоглощающем объятии. "А-а-а-а!!!" -- страшно завыл Никодим, трясущимися руками хватаясь за голову. "А-а-а-а!!!" -- продолжал он вопить, вертясь юлой на месте, а потом кинулся прочь из дома, налетев, будто слепой, по дороге на косяк! "А-а-а-а!!!" -- в муке кричал он, мечась по двору и натыкаясь то на сарай, то на поленницу, то на собачью будку, неизвестно зачем торчавшую в углу двора. Старик метался взад и вперёд, путаясь в собственной бороде, и дико и страшно кричал, и дождь прибивал его крик к земле, и крик, полный смертной муки и адской злобы полз понизу, и всё равно пробивался сквозь гром и шум ливня. А потом тьма сгустилась так, что Артём перестал различать даже его очертания, и сквозь эту тьму ударила искривлённая ослепительная молния, ударила прямо в Никодима, и тот замолчал, и это молчание было даже страшнее его крика. Ужасный старик стал, как вкопанный, посреди двора, плавясь, отекая, словно свеча в пламени костра, и сквозь дряблую старческую кожу полезло нечто, ни на что не похожее, но Артём каким-то чутьём понял, что это мокрые, слипшиеся от дождя перья, а старик всё уменьшался, всё перекручивался поперёк самого себя, пока окончательно не потерял человеческий облик, превратившись в невероятных размеров филина. Огромная птица встряхнулась, переминаясь с ноги на ногу, глянула круглыми жёлтыми, наполненными яростью глазами на Артёма, злобно щёлкнула клювом и взмахнула крыльями. Вихрь подхватил её, унося в небо, в самую тучу, и до Артёма донёсся из самого чрева клубящегося чернотой сумрака дикий хохот, какой можно услышать разве только в сумасшедшем доме, в палате буйнопомешанных. Ещё несколько секунд продолжалась вакханалия стихий, а потом всё кончилось так же внезапно, как и началось. Звёздное небо, вновь появившееся над головой, отразилось в мириадах дождевых капелек, повисших на траве, как будто сами звёзды спустились на грешную землю с недосягаемых своих высот, и по этому звёздному мосту, взявшись за руки, шли Артёму навстречу два самых близких ему в это мгновение человека -- любимая соседка Нина и добрый друг Чёрный Байкер. Они приблизились к нему, остановились...

-- Кхм, -- кашлянул Чёрный Байкер, разрушив очарование момента. -- Вот... понимаешь, брат... какая история... Н-да-а!

-- Ага, -- глупо ответил Артём, пришибленный всем произошедшим. -- Ага, -- повторил он.

-- Это она, -- Чёрный Байкер легонько подтолкнул Нину к нему.

-- Я уже понял, -- растерянно сказал Артём, и расслабленно осел на мокрую траву. Через некоторое время он осознал, что сидит на крыльце, а Нина и Чёрный Байкер тормошат его с двух сторон.

-- Ты чего, Артёш?

-- Э, э, брат, ты заканчивай с обмороками!

-- Да... нет... я в порядке... вроде бы... -- с трудом выдавил Артём помотав для порядка враз отяжелевшей головой. -- Встретились... значит...

-- Да! -- радостным хором ответили они оба, и легко, свободно рассмеялись. Тут только Артём увидел, что глаза Байкера никакие вовсе на бездонные омуты, а обыкновенные, человеческие, тёмно-голубые.

-- Ну... что же... -- откашлялся он. -- Это... поздравляю... вас.

-- Спасибо, -- тепло отозвался Чёрный Байкер, крепко пожимая ему руку, а Нина вдруг бросилась ему на шею, нарушив и без того шаткое равновесие. Артём повалился на мокрые доски крыльца, а Нина барахталась сверху, а Байкер с громким смехом поднимал их обоих. Они все трое ещё о чём-то говорили, кажется -- смеялись, а в душе Артёма бардак стоял невыносимый! Он вдруг отчётливо понял, что остался совсем один! Пожертвовал Сказкой, пожертвовал Василисой, которая любила его, и которую любил он, и даже слабенького утешения не было оставлено ему теперь, потому что -- ясное дело! -- Нина сейчас уедет вместе с Чёрным Байкером, а он, Артём, останется здесь, в полном смысле -- у разбитого корыта! Но сознание этого не обозлило его, не разгневало, а только навеяло лёгкую, как крыло бабочки, печаль.

Все втроём они подошли к "Харлею" и остановились. Артём растерянно топтался, не зная, как нужно прощаться, и желая только одного -- чтобы это всё поскорее закончилось, уже хоть как-нибудь! А потому, что было невыносимо видеть, как виновато прячет взгляд верный друг, и как всхлипывает рядом Нина -- женщина, что возьмёшь!

-- Бедный ты, бедный, -- Нина, протянув руку, погладила его по щеке. -- Совсем один остаёшься...

-- Ты... это... не забывай нас, пиши... -- сказал Чёрный Байкер.

-- Куда писать? -- безнадежно спросил Артём.

-- Не куда, а что! -- с яростным нажимом поправил его Байкер. -- Не понимаешь, что ли? -- отчаянно воскликнул он. -- Василиса же тебе уже говорила -- ты сам в состоянии всё исправить, неужели непонятно?

-- Н-не очень... -- запинаясь ответил Артём, боясь спугнуть забрезживший перед ним слабый лучик надежды.

-- Ничего, -- решительно сказал Байкер, что-то прочитав в его глазах и удовлетворённо кивнув. -- Поймёшь! -- он помолчал, и добавил с твёрдой уверенностью:

-- Поймёшь! Это только посторонним в Сказку вход строго воспрещён, а ты для неё уже не посторонний. -- Он яростно повернул ключ зажигания, мотор зарокотал переборчато.

-- Давай прощаться, брат, -- он протянул Артёму крепкую ладонь. -- Нина, прощайся скорее! Сама знаешь: долгие проводы -- лишние слёзы!

Артём глядел вслед уехавшим друзьям до тех пор, пока знойное марево Перехода не поглотило в себе рубиновый фонарик стоп-сигнала, а затем пошёл домой, катя рядом с собой верную "Паннонию" с заглушенным движком -- единственное реальное свидетельство его приключения. Самого прекрасного и удивительного приключения в его жизни, оставившего после себя такую невыносимую горечь в душе!

Он сомнамбулически открыл двери сарайчика, оставил там мотоцикл, механически похлопав его по тёплому сиденью, потом тупо прошагал через двор к избе, достал из-под застрехи ключ, вошёл внутрь и тяжело опустился на табурет, обхватив голову руками. Хотелось плакать -- слёз не было. Хотелось идти куда-то -- не было сил! Хотелось растерзать кого-то, но он не знал -- кого, и за что! Всё смешалось в его душе, и он не знал даже, что ему, собственно, делать дальше, и как ему, собственно, теперь жить. Где-то там -- даже и направление неизвестно! -- осталась Василиса Премудрая, осталась любовь, осталась скаредная, но добрая в глубине души баба Яга, остался её, непонятно за что питающий привязанность к Артёму, чёрный кот Василий -- любитель валерьянки, остался простодушный царь Горох и коварный Кащей, которого теперь опять некому будет убить! Там осталась сама Сказка, так глубоко процарапавшая его душу, что эта царапина вряд ли когда-нибудь заживёт! Всё это осталось там, а он -- здесь, и как ему теперь быть?

Кажется, он ненадолго задремал, потому что неожиданно увидел перед собой берестяную грамотку, на которой вместо строк было изображение Василисы. Василиса молча шевелила губами, хотела что-то сказать ему, объяснить, но он не слышал слов! А когда очнулся, ничего этого не было, только тьма сгустилась по углам ещё больше. Он перешёл на кровать, прилёг на бок, попытался заснуть, но что-то ему всё время мешало, какая-то неловкая вещь хрустела в кармане отволглых от дождя джинсов. Артём протянул руку, чтобы достать её, и вдруг вскочил, как ужаленный -- грамота! Прощальное письмо Василисы! Он торопливо, шаря руками по столу, нащупал выключатель, зажёг настольную лампу, и впился в глазами в полуразмокшие, расплывшиеся строки:

"... Не потеряно, всё можно устроить... сам захочешь... Не могу... должен сам... Артём, милый, оч... тебя прошу, догадайся!.. Твоя Василиса."

Легко сказать -- догадайся! Как -- вот вопрос! И словно подсказка, из глубины памяти всплыли слова девушки:

-- А вот ты -- можешь!.. Просто ты родом оттуда, где сказки рождаются!

Ч-чёрт, ну и идиот! Всё же на поверхности лежало, и друзья наперебой подсказывали, чуть в глаза не плюя за тупость! "Пиши!" -- сказал Чёрный Байкер. "Не куда, а что!" -- сказал он. Взгляд Артёма упал на письменный ящик. В ящике лежала толстая новая тетрадь на девяносто восемь листов, и несколько авторучек. Рука Артёма потянулась к нему...

ВМЕСТО ЭПИЛОГА.

-- Проходи, Петровна, проходи, не сымай галошишки-то, не мыто у меня сёдни -- прихворнула я, что ль как. Да не мечися ты, как кошка угорелая, садися возле окошка вон! Сичас я чайку спроворю, пошвыркаем горяченького, уж холодно на улке-то... А может -- по рюмахе для такого случаю? Редко видимся-то, а -- смех сказать! -- через три избы живём! Оно конешно -- внучата, да коровёнка, то да сё -- день-то и проходит. Вертисся цельный день, как белка на ёлке -- ни присясти, ни потолковать. Ась? Телевизир-то? Да Петька, ну середний-то мой, купил давеча новый себе, а этот мне припёр -- гляди, грит, мамаша! Да я его и не гляжу, так -- утрешни новости тока, да и то через раз. Ой, страсти-то, чё деется в мире-то, и глядеть неохота! Там бонбят, этих... как их... иракцав-то! Там наводнение -- скока-то людей бесследно сгинуло, а там -- землетрясение, тож мало радости... Нас тут, помнишь, как в позапрошлом годе тряхануло? И по сю пору боязно! Нет, помяни слово моё, подруга, последние времена приходят, и отец Василий давеча на проповеди толковал... Чё? Уж и то, подруга! Никудышный нынче народишко пошёл. И молодёжь тожа -- оторви, да и выбрось. Нет, никудышная молодёжь. Ить, гли-ка, чё деется-то! Кто спиться не успеват, тот этим... как его... аркоманом, глишь, стал. Ну, это помнишь, как раньше всё по домам ходили, маковы головки-то покупали? Ну, дак оне самые и есть -- иные, грят, этим зельем себя и до самой смерти травят! Да и так-то... Вот хоть Артёмку взять Рогова -- соседа моего бывшаго... Не-е, не нашли... Да и кому искать-то? Кто сичас кому нужон, тем паче -- сирота беспризорная. Участковый, конешно, для проформы ходил, чё-то в тетрадку писал, вроде партакола, знач. Ну, да на том и конец! А ведь парнишка-то какой золотой был! Всё-о, помню, от горшка ешшо не оторвался, а уж всё с книжкой, да-а! И читат, и читат -- не оторвёшь ить, во как! И обходительный был -- куда иному! Всё -- "здрасьте, баба Нюра", всё -- на "вы"! А вот случилось жа и с им чё-то! Как Нинка-то -- Губина-то -- вместе с Никодимом кудысь пропали, так он и замухрунтился -- слова от его не дождёсся -- уж больно он к ей -- к Нинке, то ись -- привязанный был, што ты-ы! Так и трусился за ей хвостом. Мне-то, што Нинка, што сам Никодим -- не приведи Бог во сне приснится, у больно страшен был -- обои они мне безразличныи, нелюдимы безрадостныи, а вот мальчонку жалко было, прям до слёз! А уж потом, как Константин Игнатьич-то преставился, царство ему небесное, не к ночи будь помянут, так и вовсе парнишчонка... тово. Всё-о, помню, ходил по двору, с тетрадкой своей, всё чё-то в неё писал, я уж и то думала -- не рехнулся ли, как дедушку-то схоронил! Говорю ему: давай, Артёмушка, я те испуг вылью, а он усмехатся так непонятно, да помалкиват. (сн. Испуг выливать: сельский "колдовской" обряд -- угадывание по вылитому в холодную воду расплавленному воску причины болезни "выливаемого") И всё, сердешный, куды-то в облака глядел, ага! А уж када решил дедову пасеку продавать, тута я и поняла -- рехнулся парнишка! Ить говорила ему, мол: не продавай, чем кормиться-то будешь? А он спросил тока: "Кормиться? Не хлебом единым..." -- и засмеялси так нехорошо. Нехороший, грю, смех у его был -- ну, навроде, как хлеб с опилками! Али как в войну -- помнишь? -- коры толчёной добавляли. Я помню, оден раз за колосками крадучись пошла, а председателем тада был Ефимка Бодров... Чево? Ну, так я те и толкую, а ты перебивашь. Рехнулся, думаю, наш Артём! И ить все денюжки за пасеку -- восимисит тыщ! -- ухайдокал, и куда? В баловство! В город отвёз, в типаграфию! Сказку он, вишь, написал! Ну, ему, конешно, пропечатали -- честь по чести, дак он, думашь, продал хоть чево? Задаром по детским садикам да по школам, да по приютам разным распихал, ага! Пусть, грит, читают, да меня поминают... Вот те крест, так и сказал! Я как услыхала про "поминают" -- у меня так сердце и захолонула! Ну, думаю, беда-а! Следить за парнишкой надоть, а то, не дай Господь, далеко ль до беды -- руки на себя наложит! И стала я, знач, ночами вполглаза дремать, да за им поглядывать... А чево? Сон-то у нас, у стариков, какой? Один глаз закрыл на полчаса -- вот и выспался. Эт, я думаю, подруга, Господь Бог специательно стариков сна лишат, штоба о грехах своих думали, да Бога не забывали... Ась? А, ну-тк я и толкую те, а ты перебивашь... Гляжу раз, ночью -- подъехали двое, на мотоцикле... Не-е, не нашенские, по обличью видать... За рулём -- вот крест! -- мужик с рогами! У меня ажник вся сердце захолонула! А сзади у его -- баба ли, девка, не разбери пойми! А луна ярко светила -- всё до капельки видать! И видать, што девка-то эта не из простых! И на мотоцикле бочком сидит, как в старинны времена иные барышни на конях ездили, и сарафан у ей бога-атый, так и переливатся, так и играт. И красавица, прям сказать -- глаз не оторвёшь, хоть я и бабка уж! Ну-к, это самое, Артёмушка-то наш во двор вышел, а по всему видать -- знат он их обоих! Бледнай, как статуй каменный! "Василиса!" -- грит, и руки к ей тянет, а она его обнимат, да прямо в губы целуит -- я ажник застыдилась глядеть, што ты! А тот, што с рогами-то на башке, има и грит: мол, ишь, голубки, в такех случаях и про друзей забыли! И смеётся. Артёмушка наш его тоже приобнял, а девка ему и грит: "Правильно ты, мил-друг сделал, так угадал, што и не придумашь лучче-то!" -- и смеётся тож. "Я, -- грит, -- завсегда в тебя верила, милай мой Артёмушка!" -- во как! Тут они все трое зашушукались, я и не расслышала толком -- совсем ить глухая стала... Давеча Колька -- старший-то мой, бес непутёвый -- приволок каку-то штуку. "На, -- грит, -- мамаша, слуховой тебе аппарат!" Я его в ухо вставила, а он как запишшит! Ась? Ну, так я о чём и толкую, а ты перебивашь! Они пошепталися-пошепталися про чё-то, да ка-ак захохочут все! А мужик рогатый ему и толкует, мол -- выкатывай своего скакуна! А Артёмушка -- весь такой радостный -- говорит, что мол, тока записку соседям оставит! А потом выкатыват из сараюшки свою трешшалку, да и говорит девке: "Садись, Василиса, прокачу!" И засмеялися опеть. Ну, а потом она позадь его сяла, да и приобняла так... любовно, вопчем... И уехали оне. Я думала -- дело молодое, к утру вернутся, ан ждать-пождать -- нету их! И Артёма нашего нету. Я глянула через прясло -- ма-атушка Богородица! -- изба-то незакрытая стоит! Я бегом туда -- мало ль случаев... Гляжу -- бумажка на столе. Я пока очки надела, пока то да сё, огляделась -- ничё не тронуто, вроде на месте всё. Ну я бумажку-то читаю, а тама и прописано то самое -- ну, помнишь, отец Василий ешшо всё удивлялси. Говорил, мол парень не набожный, а имущество церкви отписал. И пропал Артёмушка, ага. Да я думаю -- не навовсе. Хотя кто их, нонешнюю-то молодёжь знат. Вот я, помню, молодая была... Чево? Не-е, грю жа -- так и ни слуху, ни духу... Да не знаю я... Мож, связался в городе с какими сектантами, али аркоманами, да и сгинул навовсе... А жалко его, хороший парнишка был. Обходительный!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.

© xeufqcnth1000 / Игорь Решетов

Опубликовано 18.06.2020 в 07:13
Прочитано 308 раз(а)