Памятник

Нас было пятеро, молодых и своенравных, дерзких и жадных до жизни.

Первый, сухой и жилистой, с чёрными и курчавыми как у цыгана волосами, Виктор, по пояс голый, он легко и непринуждённо, словно танцуя, своими длинными ногами шагал по земле.

Второй, тихий и молчаливый Ваня, с созерцательной внешностью, но взглядом, обращённым внутрь себя, как бы постоянно исследующий глубины своей души. Спустя всего лишь несколько лет, он уйдёт в монастырь, служить Богу: будет замаливать и свои и наши грехи. Тогда же, в те дни, свою дорожку к нему, он, пока ещё не сознавая этого, только – только пытался нащупать. Придя к Богу, он как бы вылупился из яйца и почувствовал себя голым птенцом.

Третий - я, вёрткий как отвёртка и быстрый, как спицы в руках старушки, никогда не останавливающийся на пол-пути и занявшийся этим делом по причине полного безденежья, и преследуя одну лишь цель: подзаработать их.

Четвёртая - Оксана, красивая и недоступная, с родинкой над верней губой, вечно в чём-то сомневающаяся, наша головная боль, совесть нашей компании. У неё была русая коса по пояс и милая косинка глаз. Из всех пятерых ей везло в группе больше всех, и когда мы обнаружили эту особенность, то непременно брали её все последующие разы. Она стала постоянным участником мероприятий и получила прописку в нашем разношёрстном коллективе. И, надо признать, её легкая рука никогда нас не подводила.

Пятым же был руководитель нашей группы, с замашками мачо, парень с атлетическим сложением тела, довольный своим здоровым цинизмом, гигант Лёха.

Мы уже несколько лет колесили по необъятным просторам нашей страны, по местам сражений Великой Отечественной войны, спаянной командой и работали вполне официально, зарегистрированные в фонде «Никто не забыт, ничто не забыто». Все мы состояли членами этого фонда. В те годы, зарегистрироваться в подобных организациях, не составляло большого труда, всё происходило легко, и процедура не занимала много времени, а была проста и прозрачна как взгляд ребёнка.

Наша группа была оснащена не обходимыми документами и подобающей работе инвентарём и техникой. За несколько лет, мы приобрели все необходимые навыки и неплохо выполняли свою работу. По крайней мере, официальные органы, никогда не имели к нам никаких претензий. Мы регулярно отыскивали и озвучивали имена павших безымянных героев, а что касается материальной части этого вопроса, то тут всё было покрыто тьмой египетской.

Если сказать, что мы работали на голом энтузиазме и совсем бескорыстно, здесь мы погрешим против истины, точнее выражаясь, это будет полная чушь. Подчас, мы вели себя как самые натуральные «чёрные копатели», и ни в чём им не уступали.

В начале нашей деятельности мы были кристально честны с государством. Но обнаружили, что оно ведёт себя, по отношению к нам, как обыкновенный хапуга и совсем не собирается проявлять себя с отеческой стороны и заботиться. Пришлось корректировать свои методы и приноравливаться и приспосабливаться к ситуации. С молчаливого согласия всех, канал сбыта был налажен в считанные дни и с этого часа и с этого дня, наша работа почти утратила идиллические, пасторальные тона и приобрела чисто деляческий характер.

Вскрыть наши махинации, не представлялось возможным, так как, работали мы без кого - либо контроля и надзора, полностью предоставленные сами себе. А за язык товарища, мог поручиться каждый: ни кому не было на руку болтать лишнее.

Года были тяжёлые, и надо было думать о хлебе насущном.

Нередко мы находили золотые кресты, цепочки, кольца с дорогими камнями, портсигары, мундштуки. Обычно такие находки обнаруживались в местах останков павших немецких офицеров и солдат. Как правило, на месте гибели русских воинов, практически ни чего подобного не попадалось. Лишь сплющенные пули, осколки и не разорвавшиеся снаряды рядом с мощами. Честно признаюсь, что мы ни когда и не брали, даже если, что и попадалось имеющие определённую цену на рынке, у наших бойцов. Это считалось среди нас обыкновенной подлостью. Это было непременным условием и жёстким «табу». Всё советское обязательно шло и попадало в музеи боевой славы или местные краеведческие музеи. На рынок сбыта поступали лишь немецкие «артефакты».

Один раз наткнулись на истлевшую от времени шкатулку, полную высших орденов вермахта, так и не успевших найти своих героев. Находка оказалась для нас пятерых неплохим подспорьем. Нам были хорошо известны ещё пара – тройка таких групп как наша, не очень-то щепетильных в подобных вопросах, и которые придерживались тех же принципов, что и мы и поведенческих форм. Правда, иногда втихомолку болезненно страдала совесть: я частенько попадал в её тиски. Где-то там, на задворках в глубине, она как чайная ложечка в стакане, тихо позвякивала, напоминая о себе. Но мы считали это мелочью, по сравнении с тем, чем занималось государство в те 90 годы. Тогда, в прочем, как и сейчас, в нашей стране, были и есть воры гораздо крупнее и хуже нас во стократ. Работа была тяжёлая и этот приработок компенсировал нашу нищенскую жизнь.

Да, сейчас, осознавая всё это, я скажу, что вели мы себя неподобающе, и показывали себя не с лучшей стороны. Можно даже сказать, что прикрываясь благородной вывеской фонда, мы стряпали свои тёмные делишки. А как выжить и на что было жить в то оголтелое, смутное и глумливое время? У меня на руках тогда находился больной отец и почти ослепшая мать. А у Оксаны, младшая сестра-инвалидка, которой нужны были дорогостоящие лекарства и деньги на операции. Я не оправдываю нас, хотя мои слова и сильно смахивают на это бесполезное занятие. Известно, что охотников осудить нас пятерых, сыщется множество. Да простят нас усопшие и погибшие на той войне…

Самым главным врагом для нас в нашей работе, являлись проливные, библейские дожди. С их приходом, всяческие работы прекращались и в ожидании лучшей погоды, мы в своих палатках, превращались в добровольных затворников. Земля распухала как тесто, и в таких случаях, приходилось сворачиваться совсем.

В тот день мы порядочно потрудились, для того чтобы можно было и отдохнуть и уже собирались заканчивать раскопки, как вдруг обратили внимание, что по дороге мимо нас, медленно проследовал мощный джип и остановился не далеко от нас, почти напротив нашей палатки. Солнце пекло как взбесившиеся, словно в Сахаре, на небе ни облачка. Вдалеке нестерпимо блестела гладь не большого озера, куда мы частенько наведывались спасаясь от солнца: вода в нём была прохладная, чистая и бархатистая как кожа ребёнка.

Двери джипа открылись и с пассажирского сиденья вылез седовласый старик, который, постояв не много, направился прямиком к нам. С места шофера выскочила светловолосая девушка в футболке и короткой юбке и, догнав старика, присоединилась к нему и пошла рядом. Старик был экипирован как при официальном дипломатическом приёме: в галстуке, белой сорочке, начищенных туфлях и дорогом, чёрном костюме. Когда они подошли к нам вплотную, то наверняка, мы своими обожженными от солнца телами, рваными трико, в болтающихся сандалиях и чумазыми лицами, выглядели для них голыми, чёрными обезьянками.

- Устали, молодежь? – неожиданно писклявым голосом, обратился к нам импозантный, седовласый дед.

- Покажите, что накопали – и он выудил из кармана пиджака 50 долларовую купюру. Разумеется, что мы разумно, тут же с радостью, согласились на это предложение. Девушка, стоящая рядом с ним, посматривала на всех нас с не скрываемым интересом. Всей гурьбой мы двинулись в на правлении палатки, где и показали ему свои военные «трофеи». Было не густо, мы выложили перед ним на скатерть пробитую осколком советскую каску, немецкую бляху от ремня, на которой по-немецки было выбито «с нами бог» и чьи - то останки. Дед осторожно и бережно потрогал кости рукой.

- Это всё?

- Здесь всё – ответил за всех Лёха, сделав акцент на первых словах – а, что вас конкретно интересует?

Дед протянул ему купюру, которая тут же исчезла в необъятных недрах Лёхиных камуфляжных штанов.

- Давайте, знаете, как поступим – предложил седовласый – идёмте к машине, у меня там кое-какая провизия, поможете донести до вашей палатки, а потом посидим и поговорим.

Когда дедовский провиант был полностью выгружен из багажника и благополучно перекочевал к палатке, Оксана обратила внимание на оставшийся там и до этого скрытого коробками маленький надгробный памятник.

- А это что? – в недоумении спросила она.

- Памятник – спокойно отреагировал дед и, нагнувшись, развернул его к нам лицевой стороной. С памятника на нас, улыбаясь с фотографии, смотрел молодой парень в немецкой форме, чуть ниже фотографии располагалась гравировка по-русски: Пауль Зиберт. Р 19 погиб в 1945. 3. 20.

- И, что вы хотите с ним делать? – с ещё большим недоумением, вновь спросила Оксана.

- Поставить его здесь, на этом поле, по убитому здесь в 45 году немецкому солдату Паулю Зиберту.

Странный дед определённо начинал нас сильно заинтриговывать.

- Давайте ребята с начала познакомимся. Эта Эльза, моя внучка – и он показал на свою молодую спутницу, до этого момента, остающуюся в его тени и лишь внимательно, своими карими глазами, следившая за нами. Эльза широко улыбнулась.

И тут дед добавил в интригу элемент неожиданности – А я Пауль Зиберт.

Он замахал руками – Но я не тот Пауль, который здесь погиб в 45! Я другой, хотя всю его биографию, в силу разных обстоятельств, я присвоил себе. В общем, давайте выпьем по чуть-чуть, помянем Пауля, перекусим и я постараюсь объяснить вам всё происходящие.

Мы не преминули воспользоваться его предложением.

- Я неспроста приехал на это место. Как у… вас говорят, – он сделал намеренный нажим на словах «у вас», - Не с бухты – барахты, а это было следствием моих долгих размышлений. К тому же пришла пора закончить с ночными кошмарами. Приехать сюда - хорошо продуманный поступок и давно вынашиваемая идея. Когда я поделился с Эльзой, своими планами, она горячо поддержала меня и вызвалась сопровождать. Без её участия навряд ли я бы, в связи моим преклонным возрастом, приехал бы в эти памятные для меня места.

Дед улыбнулся Эльзе, и она в ответ послала ему воздушный поцелуй.

- Сам я Павел Наумов, с астраханской области. Забрали меня в действующую Красную армию в 19..

В 1945 году наши части дошли до этого места, где мы сейчас с вами и трапезничаем. Попал я в пехоту. Здесь, хорошо окопавшиеся немцы, оказали нам ожесточённое сопротивление. Дрались как черти, ну и мы им тоже тогда показали кузькину мать! Наше командование, перед решающей атакой, решило пополнить поредевшие ряды из резерва, и основной штурм был перенесён на следующую ночь. За день до этого меня вызвали в СМЕРШ, где какой-то капитанишка предъявил мне моё письмо, адресованное моей матери, в котором я неосторожно жаловался ей, что, мол, понапрасну гибнет много наших людей. Потом, правда, меня отпустили, предупредив и оговорив при этом, чтоб я не болтал, где я был и что, мол, моим делом займутся попозже. Не знаю почему меня не арестовали сразу. Основания для этого, по тем временам, были не шуточные и более, чем достаточные. Возможно, что того капитана убило вместе с его бумагами. Шут его знает!

Но все мы знали, чем заканчиваются подобные вызовы в эту зловещую контору. Я не был первым, кого забирали и после этого, человек исчезал бесследно. К концу войны многие поумнели и не думали одинаково. Конечно, Сталин в то время был для нас бог, но слухи просачивались разные. Да и бойцы не были уж таким однородным стадом, каким иногда его пытались изобразить. Много было недовольных. В начале войны многие сдались в плен. Откуда вообще, впервые дни и месяцы войны, такая массовая сдача в плен? В Советском Союзе, эти факты вскрылись в годы перестройки, а у нас в ФРГ всё это было хорошо известно давным-давно!

- Так вы русский или немец? – удивлённо воскликнула Оксана.

- Не спеши девочка, обо всём по порядку. С годами моя память слабеет и убегает, как молоко на кухне, оставшееся без пригляду.

Дед ухмыльнулся: - Но сейчас она летит, как трассирующая очередь, прошивающая время.

Атака, как и предполагалась, началась ночью и через не которое время, мы схлестнулись с немцами в рукопашной в траншее. Когда Пауль бросился на меня с ножом, как мясник на тушу мяса, я хорошо помню, что я на пугался так, что у меня непроизвольно моча прыснула в кальсоны. Но я всё же успел выстрелить и попал ему точно в лоб и он, покачнувшись, рухнул на меня. Шла война, мы убивали, нас убивали, но смерть этого солдата, почему-то не оставила меня равнодушным.

На следующую ночь убитый немец пришёл ко мне во сне. Он разговаривал со мною на чистом русском языке:

- Вот ты убил меня Паша. А кто же теперь позаботится о моей невесте и больной матери? Теперь, Паша, это должен сделать ты. Не бойся, моя невеста тебе понравится, она у меня очень красивая. Её зовут Аннета. Забери у меня во внутренним кармане, её фотографию с адресом и тогда ты их найдёшь. Она живёт вместе с моей матерью.

- Чёрт его знает, что толкнуло меня! Но на, следующий день, я отправился на, то место и нашёл своего ночного визитёра. Как он и говорил, я извлёк из внутреннего кармана письмо с фотографией, с изображённой на ней миловидной, красивой девушкой и точный адрес. Моя рука шарила по окоченевшему телу, и я чувствовал молодые, сильные мышцы. От выстрела в лоб, глаза мертвеца выскочили из орбит и болтались на жилках. Этим он стал похож на рака наткнувшегося на мертвечину.

Дед помолчал. Солнце освещало его бесцветные глаза и лицо типичного немецкого бюргера, но никак не русского солдата. Его речь, тлела как сигарета, и мы вдыхали этот дым.

- В своём не отправленном письме к Аннете, Пауль писал, что уже не верит в провидческие высказывания фюрера, когда с амвона тот мечет молнии. Выходит, что немцы как и мы сомневались в своих вождях и не очень-то тоже полагались на их слова.

С тех самых пор его девушка Аннета, как навязчивая идея, начала преследовать меня во сне. Каждую ночь она являлась облачённая в свадебное платье и молча с укором, смотрела в мои глаза.

Ворвавшись в их городок, мы встретили упорное сопротивление. Немцы хорошо подготовились и дрались за каждый дом. Я стрелял, убивал, а сам глазами машинально, с отчаяньем, рыскал по нумерации домов и названии улиц. Для нашей встречи с Аннет я приготовил по-немецки, заранее заготовленное предложение и заученное мною наизусть. Меня ранило в плечо и в это время я, наконец, увидел их дом. Я ввалился туда весь в крови и от меня шарахнулись две женщины, старая и молодая, мать Пауля и Аннета. Аннета глядела на меня с ужасом в глазах. Я выхватил из гимнастёрки фотографию, сунул ей её под нос и прокричал по-немецки, заготовленные слова: - Я от вашего Пауля! Спрячьте меня! Быстрей!

Вот так я и оказался, на некоторое время, в тёмном подполе их дома.

Назад дороги для меня уже не было. Перспектива новой встречи с капитаном меня не устраивала никак. Финал её был довольно закономерен и известен достаточно, для того, чтобы я смог ему что-то противопоставить.

Мы были на удивление очень похожи с Паулем и лицом и ростом и возрастом. И через некоторое время мы оказались в лагере интернированных у американцев. Документы Пауля работали безотказно. После мы поселились в ФРГ. У нас с Аннетой родилась дочь, а это вот моя внучка Эльза.

- А в каком примерно месте, происходило это сражение? -глядя на эту местность, спросил Лёха.

- С тех пор тут всё очень сильно изменилось и трудно, даже невозможно, что-либо реконструировать.

Я знаю, что в глазах закона я изменник и военный преступник. Знаю, что спасал свою шкуру и спрятался за юбкой. Трактовать мои поступки можно однозначно. Но сейчас, по происшествии стольких лет, это уже и неважно, и не нужно никому. Я давно уже житель Германии. У меня там налаженное производство, несколько маленьких куриных заводиков. Вот эти консервы, которыми вы сейчас закусываете, производят именно они.

- То-то я смотрю вкуснятина! – воскликнул Лёха.

Дед извлёк из машины памятник и поставил его на землю:

- Последнее время Пауль стал опять приходить ко мне во сне и просить о том, чтобы я поставил ему памятник, на месте его гибели. Я хочу поставить его здесь, на этих просторах, в память о нём…

Памятник выглядел довольно сиротливо и одиноко. Казалось, что бывшему солдату рейха было не очень-то уютно оказаться на обочине.

Дед вместе с внучкой решил задержаться ещё на день и никто из нас тогда и не мог даже предположить, что к обеду следующего дня им и нам предстоит встреча с Паулем.

Самое сильное впечатление эта история произвела на Оксану. Она взволновано и не дыша всё это время слушала деда. Ей и улыбнулась удача на следующий день. Под её археологической мягкой щёткой вначале обнаружился череп, с пулевым отверстием во лбу, а чуть позже мы уже все вместе извлекли кости и жетон Пауля, с запаянным в нём его данными. Потрясённый дед, дрожащими от переполнявших его чувств руками, складывал останки Пауля в специальную шкатулку, обитую поролоном, с комбинационными секциями внутри, предусматривающие бережное обращение с костями и их аккуратной транспортировки. У нас их было несколько, разного размера, предназначенных именно для этих целей и одну из них мы без сожаления пожертвовали ему. По морщинистым щекам деда текли крупные слёзы. Эльза, наблюдая траурную церемонию, в суеверном ужасе, прикрывала рот ладошкой.

Мы убедили деда в том, что памятник ему нужно забрать с собой, мотивируя это тем, что на месте этого пустыря, скоро начнутся застройки, и памятник непременно уничтожат. Под напором наших доводов, упорство деда было поколеблено и, в конце концов, он с нами согласился. И они, попрощавшись с нами, ближе к вечеру уехали. Дед, под конец, вручил нам значительную сумму денег.

Вечером пошёл нудный, моросящий дождь. Вода струйками бежала по земле, как слёзы по морщинам деда.

- Дед конечно непутёвый, да к тому же ещё и малодушный трус! – резюмировал Лёха, когда мы уже в поезде были на пути к своим домам.

Вопреки обыкновению, в дискуссию с ним никто не вступил. Все были погружены в размышления о превратностях судьбы и о своём будущем.

Больше на раскопки мы не выезжали, и группа распалась сама собой.