Почему в Евангелиях Иисус Христос - сын, а в Коране - раб?

Тора, Евангелие и Коран – единое Писание, и кто часть Писания принимает, а часть отвергает, не может быть справедливым. Некоторые христиане Коран считают даже спущенным от сатаны. Кажущиеся противоречия в частях авраамического Писания (к примеру, Мессия или не Мессия Иисус Христос, Сын Он Божий или раб Божий?) жизнеспособны потому, что Божьи дела восходят парами, противопоставлениями, ОДНО НАПРОТИВ ДРУГОГО (Cирах 33:14). Но если трудно человеческому уму мысленно спаровать или сочетать многочисленные возникающие и отслужившие Письмена, посмотрите на растения, на цветы: сколь отличаются по колеру, по форме, по силе бесчисленные эти «подсолнухи» в попытке «правдиво» отобразить сияющее солнце! А ведь сияние Бога величественней! Фактически кроме Бога ничего и нет! Вся живая природа восходит из Творца и к Нему возвращается.. Бог творит из себя. Вот почему противоречия иллюзорные, мнимые. Обратите внимание: единородный Сын обозначен в Библии как слово, как образ. О властной действенности образов повествуют апокрифические евангелия от Филиппа и от Фомы. Творцу cтоит только указать на тот или иной образ: БУДЬ! – И ОНО БЫВАЕТ (Коран 2:111) Божий Сын, как царь, как жених брачного чертога, как спаситель, искупитель, как поборник правды и обличитель беззакония, как вестник жизни, представляется в разветвлённых образах и картинах – например, в псалмах 2, 19, 20, 23, 28, 44, 88, в пророческих главах Исайи 9, 42, 52. Но в тех же главах 42 и 52 Мессия называется и как раб. Интересно описывает эти волеизъявляющие словесные «трафареты» Низами Гянджави, который тоже «господство познал и служенье»! В «Сокровищнице тайн» в главе «Повесть о Харун ар-Рашиде и цирюльнике» «вписавшегося» в священный «трафарет» незадачливого брадобрея преследует “образ царственной власти”, он требует у халифа в жёны дочь и право называться зятем, то есть сыном.

Срок настал для Харуна халифом назваться.

В тот миг

Стяг потомков Аббаса небесного свода достиг.

Как-то в полночь, оставив жену и обитель ночлега,

Вышел в баню Харун насладиться покоем и негой.

В бане начал цирюльник властителю голову брить

И, к досаде его, много лишнего стал говорить.

«О, ты знаешь меня! Без наград мы уменья не тратим:

Отличи же меня, назови меня нынче же зятем!

Обрученье устрой, за меня, за раба своего,

Ты отдай свою дочь, что дороже мне мира всего».

От природы горячий, халиф раздражился сначала, —

Но уж чувство стыда его первую вспышку смягчало.

Он сказал: «От жары перегрелась, знать, печень его:

Он рехнулся с испуга при виде лица моего.

Если б был он в уме, так и вздору нести не пришлось бы, —

Может только безумный такие высказывать просьбы».

Утром вновь испытал он слугу, но остался ни с чем:

Был все тем же чеканом чеканен фальшивый дирхем.

И не раз и не два подвергал он его испытаньям,

А цирюльник все тот же, все с тем же безумным желаньем!

Так умом помраченный все дело вконец помрачил,

И то дело распутать дастуру халиф поручил.

Он дастуру сказал: «На меня с языка брадобрея

Вдруг свалилась печаль, — так узнай мою тайну скорее.

Он считает достойным, чтоб я его зятем назвал!

Кто же так и учтивость и место свое забывал?

И язык его — бритва, и в правой руке его бритва!

Два клинка на меня: согласись, что неравная битва!

Каждый день, подвизаясь над высшей из царских голов,

Мне кидает он в душу каменья заносчивых слов!»

И ответил дастур: «Не смущайся, но истины ради

Испытай, может статься, стоит он ногами на кладе?

Как появится с бритвой, цирюльника ты упреди:

«Здесь обычно стоишь, но сегодня туда перейди!»

Если будет спесив, так рубить ему голову надо,

Если ж нет — поищи, где стоял он, зарытого клада».

И, смиренной послушен природе, недавний «эмир»

Стал на новое место, как дал указанье визир.

И едва отошел он и стал в расстоянии неком,

Показался халифу он вовсе другим человеком.

И совсем не болтает — как будто с завязанным ртом, -

И глаза и язык безупречно учтивы притом.

До тех пор, как цирюльник обычного места держался,

Образ царственной власти в простецкой душе отражался.

Но едва с того места сойти поспешил поскорей,

Стал цирюльником вновь — открывай себе лавку да брей.

И халиф приказал, и вскопала то место лопата, —

И явились сокровища, скрытые в землю когда-то.

На сокровища став, что до срока таиться должны,

Всякий станет речист, отмыкает он двери казны.

Но казна Низами всем открыта, кто ищет совета,

Грудь свободна от праха, и сердце исполнено света.

Но стоило только выйти из “трафарета”, где образ царственной власти в простецкой душе отражался, переменить место, которое Низами называет сокровенным кладом, и амбициозный брадобрей - снова обыкновенный цирюльник. Небезосновательно некоторые невежественные верующие предостерегают зачитываться Библией, - мол, можно сойти с ума. Уйма лжепророков и лжехристов, невзначай вошедших в сакральный образ, тоже свидетельствуют об этом. Тем не менее и святых, вошедших в «трафарет» священной семёрки, которая есть полнота времени, предостаточно:

Там, в крутящейся выси, с тобой однородных немало,

И тебя превзошедших и звёздам угодных – немало.

(Низами, Сокровищница тайн)

КОГДА ПРИШЛА ПОЛНОТА ВРЕМЕНИ, БОГ ПОСЛАЛ СЫНА СВОЕГО (ЕДИНОРОДНОГО), КОТОРЫЙ РОДИЛСЯ ОТ ЖЕНЫ, ПОДЧИНИЛСЯ ЗАКОНУ, ЧТОБЫ ИСКУПИТЬ ПОДЗАКОННЫХ, ДАБЫ НАМ ПОЛУЧИТЬ УСЫНОВЛЕНИЕ. А КАК ВЫ – СЫНЫ, ТО БОГ ПОСЛАЛ В СЕРДЦА ВАШИ ДУХА СЫНА СВОЕГО, ВОПИЮЩЕГО «АВВА, ОТЧЕ!» ПОСЕМУ ТЫ УЖЕ НЕ РАБ, НО СЫН, А ЕСЛИ СЫН, ТО И НАСЛЕДНИК БОЖИЙ ЧЕРЕЗ ИИСУСА ХРИСТА (Галатам 4:4-7). Русский пророк Лев Толстой, будучи на «ты» и с Христом, и с апостолом Павлом, содержа в уме Коран, в своем четвероевангелии слово ЕДИНОРОДНЫЙ с древнегреческого переводит как ОДНОРОДНЫЙ, то есть как и у Низами – однородный к Богу. Хотя и в православии есть похожее слово – ПРЕПОДОБНЫЙ. Хотелось бы реабилитировать Толстого от анафемы православного синода, но у меня не хватит ни ума, ни полномочий. Могу только религиозный универсализм Толстого подтвердить универсализмом Низами:

Долго ль будешь, скажи, своеволье своё ты являть,

Гордо, в шапке и в поясе, к небу чело поднимать?

Встань, о прахе забудь: ты пред ним не склоняйся с любовью.

Препоясался прах, чтоб твоею пожертвовать кровью.

Этот пояс и шапка – они ведь беда для любви.

Их отдай за любовь, и любовь ты к себе призови.

То ты в шапке порою над прахом встаёшь господином,

То к любви, препоясан, стремишься рабом или сыном.

Господин или раб! Выбор сделай. Решенье прими.

Подражай Низами: он прогнал от себя Низами.

(Низами, Сокровищница тайн)

В Евангелиях тоже актуальна антитеза СЫН-РАБ. Сын наследует царство, ведь трон находится в седьмом дне творения, который одновременно единица. ПОБЕЖДАЮЩИЙ НАСЛЕДУЕТ ВСЁ, И БУДУ ЕМУ БОГОМ, И ОН БУДЕТ МНЕ СЫНОМ (Откр. 2:17). Чуткое ухо услышит в слове СЫН число СЕМЬ. А что слышится в слове РАБ? Раб – это работа, это будни, то есть остальные невзрачные дни седмицы. ВЫ ДРУЗЬЯ МОИ, ЕСЛИ ИСПОЛНЯЕТЕ ТО, ЧТО Я ЗАПОВЕДУЮ ВАМ. Я УЖЕ НЕ НАЗЫВАЮ ВАС РАБАМИ, ИБО РАБ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ ГОСПОДИН ЕГО (Иоанн 14:14,15). Друг и раб, тьма и свет (Иоанн 12:35,36), нищий, которого ВСЕГДА ИМЕЕТЕ С СОБОЮ, А МЕНЯ НЕ ВСЕГДА (Иоанн 12:8) – этими противопоставлениями и этой евангельской фразой удостоверяется, что Иисус – есть полнота, радость совершенная, статическая и динамическая седмина, путь, истина, жизнь.

А не слышится ли нам и в ОСЕНИ семёрка, а в ВЕСНЕ – восьмёрка? Семёрка вообще-то обитает в зиме (согласно евангелия от Матфея 24:20 суббота, седьмой день, и зима – идентичны), но дело в том, что в регионе зарождения цивилизации, в субтропиках, зимы нет и осень плавно переходит в весну.

А какие числа заключены в противопоставлении НОЧЬ-ДЕНЬ? Подставим вместо НОЧИ синоним ТЬМУ, то есть множество (по-древне русски тьма и есть множество), тогда ДЕНЬ будет окончанием, ДНОМ множества, остатком, ОДНИМ, ЕДИНИЦЕЙ, ЕДИНСТВОМ, неиссякаемой ЕДОЙ множества. Благое Единство даёт, благотворит, несовершенное множество получает, ест, вечеряет.

Но куда мне, куда? К человечьей готической лжи,

По пределам страны, где я сам себе друг и попутчик?

Но куда же еще? Если знаешь, тогда укажи,

Может, снова туда, где восток, словно знамя, приспущен.

Может, к северу, там, где гремят и гремят кандалы,

Может к западу, где неподвижное солнце заходит,

Или к югу, где кровью и кистью Дарлы

Покупается право мечтать о любви и свободе.

(Сергей Пахомов, Элегия).

Ступени, ведущие с юга на север, находятся под воздействием солнечного света. Обилие солнца привязывает чернокожих к любви, нордическая же раса более склонна к мудрости. На севере люди законопослушны, пешеход здесь пережидает красный свет светофора, даже если дорога свободна. На юге всячески обходят законы, но стараются угодить друг другу в любви. Нетрудно догадаться, что где-то на абстрактном севере живут евангельские “рабы” и те, кто постится, печалится, а на абстрактном юге – евангельские “друзья”, “женихи” и “cыны” – те, кому должно радоваться.

Есть строенья, что ставятся сразу

Окнами прямо на юг.

В них теплей, в них приятнее глазу

И вроде бы меньше мук.

Бодр и весел, шучу я со всеми.

И не знают ни мать, ни друзья,

Что рожден я с глазами на север,

Ничего с этим сделать нельзя.

(Вадим Сикорский).

Впрочем, сюда надо внести некоторый нюанс. Юг – это единица, как бы воскресение из дней седмицы. Но «сынам» должна соответствовать не только голубиная простота единицы, но и змеиная мудрость субботы, семёрки. Вот почему Бог поселяет своих избранных, сынов, на холмах и горах Палестины. Холмы и нагорности – тоже ведь семёрки. Семёрка и единица одновременно – вот обиталище сынов и их репродуктивная юдоль. Но почему «сын» не только исполнитель субботы, но и её господин? Потому что в «сыне» простирается начало дню восьмому, то есть продолжению творения, обновлению. Вот почему по одному из апокрифов, Христос - красильщик не семидесяти красок, а семидесяти двух.

Но каждый первоклассник знает, что за семёркой и семьюдесятью следуют семьсот, семь тысяч и так далее. Из этого исходит Евангелие, когда говорит, что Христос – Путь, который ни в норе, ни в гнезде не может закончиться. И апостол Павел, простираясь вперёд, забывая заднее, пытается достичь Христа. И когда Коран называет Христа рабом Божиим, а не Сыном, он возвещает, что Христос - живой, динамичный, а не статичный и заснувший в мещанском гнезде. Умоляю, кто любит Пятикнижие Моисея и Евангелие, полюбите и Коран!