Скалолаз

Одинокий человек пробирался сквозь заросли, прорубая себе путь не большим топориком. Шел медленно, но уверенно. Ботинки то и дело скользили и съезжали в стороны по мокрой скалистой поверхности, поросшей мхом. Но человек шел, шел к своей цели. Он вышел на открытую местность, где брала начало горная река. Но сейчас это был не бурный поток, а несколько ключиков-родничков, соединяющихся в единый ручеек, змейкой извивающихся между камнями-валунами. Человек остановился. Присел на корточки, зачерпнул ледяную воду жменей ладони и сделал несколько живительных глотков, обмыл лицо. Выпрямился и посмотрел вверх. Человек находился у подножья отвесной монолитной скалы, вершина которой терялась в низко висящих облаках. Это и была его цель, к которой человек проделал огромный и не легкий путь. Он улыбнулся. Скинул увесистый станковый рюкзак с плеч и разложил альпинистское снаряжение. Когда все было готово к восхождению, человек сел на камень, достал потертый ежедневник в кожаном переплете, не много задумался и начал писать:

« 22 июня этого года. И. В.

Что заставляет нас, Людей совершать самые невероятные поступки? Что движет нами, Человеками, когда мы создаем или же наоборот разрушаем? Что за сила такая, которая загоняет это не приспособленное к окружающей среде существо, то есть нас, в самые немыслимые места на Шарике? То на вершинах Гималаев, с отсутствием кислорода, наследим. То в пучину океанов, за каким то чертом погружаемся. Или же более обыденные вещи, как просто жить в обществе каждый день со всеми вытекающими... В любом случае, таковым движителем является ни что иное, как чувство НАЖИВЫ и ОБЛАДАНИЯ, кому в материальном, кому в духовном контексте, не в этом соль. Для кого то, правда, это желание ограничивается все-доступными благами цивилизации, а кому то и целого Космоса мало. Кстати о Космосе, вот спрашивается с какого такого перепугу занесло Сапиенса в абсолютно чуждое ему пространство? А! Вот то-то и оно, постоянное стремление постигать не постигнутое. То ли еще будет!

Но вот страшно порой становится, как раз таки и не от глупости, озлобленности или фанатизма некоторых особей, так как даже у них существует некая мотивация на действия, есть осмысленность и реальные цели, то есть НАЖИВА и последующее ОБЛАДАНИЕ реальными проявлениями в существующей действительности. А страх вызывает – отсутствие таковых желаний, причем полное отсутствие или же полная внутренняя опустошенность, нет ничего. На Руси про таких говаривали: «Без Царя и Бога в голове», иначе атеист. Как там у Ф. М. Достоевского: « Полный атеизм – это ничто иное, как почтение светского равнодушия, что приравнивается к бездушию, а равнодушие в свою очередь, никакой веры не имеет, кроме дурного страха». Это как овощ, бездушная оболочка, это даже не существо, оно не способно мыслить, только инстинкты для физического существования и обостренное чувство самосохранения, потеря ощущения реальности, да и вообще всяких ощущений. Ни горячо, ни холодно. В былые времена, таковыми бездушными оболочками в своем большинстве являлись рабы. Ну с рабовладельчеством тут все понятно. Как бы это не звучало прискорбно, но рабов ломали и уничтожали морально, превращая их в вещь, это как приобрести лопату: « Я ее купил, чтобы копать и все ». В современном мире эту нишу заняли такие явления, как наркомания и алкоголизм. Вот здесь по сложнее будет. Если манипуляции с рабами производились искусственно, даже исторически были зафиксированы, специальные системы и методики для этого. То с наркоманией, момент излома не уловим – это как идет, скажем человек по улице зимой, идет со своими планами, мечтами и достижениями и вдруг сосулька с крыши бац! И нет человека, умерла душа, глупо, непостижимо... вот так и с наркотиками...

– Саша, иди кушать! – проверещала женщина на кухне. Именно проверещала, как канарейка, звонко и приветливо. Валентине, так звали эту женщину, было чуть за сорок. Для своих лет она была достаточно стройна, но седые прядки по всей русой голове выдавали ее возраст, хотя Валю это нисколечко не портило, а даже наоборот, придавало некий шарм женщины умудренной высотой прожитых лет. Валентину всегда выделяло среди ее круга общения какая-то особенная опрятность и чистолюбие, что ей досталось от родителей. Папа фронтовик, уважаемый человек. Даже директор завода, на котором отец работал простым слесарем, советовался с ним и был частым гостем в их доме. Мама была нянечкой при детской больнице, и по своей природе была очень добрым, а иногда по детски наивным человеком. Все лучшие качества родителей собрала Валя в себе. Нет уже тех прекрасных и светлых людей на этом свете, рано они оставили Валентину одну.

– Саша! Остынет же все. Слышишь? -- не унималась женщина.

Космос... Бесконечный космос... Я лечу-лечу-лечу... Но как? У меня же нет крыльев. А может я и не лечу? И вообще, где я? И что это за место, что за космос? Где я? Да какая разница, мне хорошо, мне очень хорошо... я не ощущаю веса своего тела, я ничего не ощущаю, кроме какой то легкости, неописуемой легкости... нет ни запахов ни вкусов, мне ни тепло и ни холодно. И свет, такой не напрягающий, естественный, но откуда же он взялся? Я начинаю понимать, свет... свет... он же исходит от моих ладоней, я не могу поверить, мои ладони... мои ладони, они светятся. Я не могу оторвать взгляд от своих рук, как это прекрасно... И я как тот синий кит в водных толщах океанов... Я плыву в моем волшебном пространстве... я кит, да я могу быть кем угодно, да какая разница... Я парю...

– Сын, ты что издеваешься надо мной? Отозвался бы на секундочку! -- с какой-то нотой раздражительности звонко продолжала звать Валентина. Вообще поведение Александра, за последний год заметно изменилось. Это началось на втором курсе университета. С самого детства Валя вкладывала в сына все то самое лучшее, что она переняла от своих родителей. Сашка рос на зависть всем, примерным мальчиком, плюс еще подавал надежды в спорте. Не по годам серьезный и развитый молодой человек, Александр рано стал настоящей опорой для матери. Закончив школу с медалью, Саша так же успешно и легко поступил на бюджетное обучение в университет. И началось, сперва не заметно, а потом...

Космос... Бесконечный космос... Но что-то не так... Звук, что за противный звук... Откуда он взялся? Звук, похожий на сирену, нарастающий, невыносимый... Не-ет! Не хочу...

Так в жизни почему то часто случается, что светлых добрых людей, преследуют роковые несчастья. Как говорит один мой товарищ: « Сделал добро соседу и тут же отбеги, чтобы не задело ударной волной «благодарности» ». Вот и судьба Валентины сложилась по схожему сценарию. Замуж девушка вышла рано. Максима она ждала из армии целый год. А потом случилось несчастье, Максим попал под колеса БТРа. Чудом остался живым, но всего конкретно переломало и его комиссовали. А потом еще год, Валенька не отходила от постели любимого, выходила мужа и поставила его на ноги. В скорости Максим запил. Человек он был компанейским и поэтому в собутыльниках дефицита не наблюдалось, что не заставило себя долго ждать. Как то в очередной запойный период, муж ввалился домой с сомнительной компанией в изрядном подпитии. В такие часы Валюша отсиживалась на кухне. На сей раз компания засиделась очень поздно и вела себя мягко скажем не тихо. Не выдержав шума Валя решительно направилась в комнату. Зайдя в коридор она нос к носу столкнулась с невменяемым мужем. Это был не ее любимый, а абсолютно отрешенное существо с пустым взглядом. Монстр во плоти. Что произошло дальше Валенька помнит смутно, обрывками. Без единого звука, муж придавил ее за горло к стене и с каким то неистовством, сорвав халатик, изнасиловал Валю... Оргию закончили пьяные дружки, по очереди, причем с пьяного одобрения Максима. А утром благоверный, сказав, что не сможет жить с «потаскухой», просто ушел восвояси. Правда поговаривали люди, что утопили потом Максима в какой то луже за бутылку сивухи, но это совсем другая история. А еще через некоторое время, как следствие тех событий, на свет появился Сашенька. Так закончилась замужняя жизнь в розовом свете и началась другая, взрослая без прикрас. Отцовский характер не дал сломаться или наложить руки на себя и Валентина, полностью занялась собой и воспитанием сына. Закончив институт, она добилась не плохого успеха в области психологической поддержки пострадавших при чрезвычайных ситуациях и катастрофах.

– Александр, это уже не серьезно. Если ты через две минуты не подойдешь на кухню, то я приду к тебе. И пусть кому то будет стыдно, – с какой то иронией, но в тот же момент тревожно прокричала Валя.

Этот шум, этот не выносимый шум. Он то затихает, то возобновляется с новой силой, как тревожная сирена. В момент, когда шум затихает, устанавливается звенящая тишина, которая в свою очередь напоминает голос... До боли знакомый голос, такой противный... И кажется я начинаю понимать слова... Кого то зовут, точно зовут... И опять звук нарастает, нарастает и превращается в этот ужасный шум... Куда то исчезает мой космос... И свет, где свет? Я не вижу своих рук... И я уже не лечу, я, я... Не-ет! Я падаю! Падаю. Падаю в какой то колодец. Запах плесени, сырость и стены каменные, черные... Мне страшно! А-а-а!

– Сын! Это уже не серьезно. У тебя что ли опять приступ? – разволновавшись не на шутку, Валентина, нервно вытирая руки о фартук, двинулась в сторону комнаты. Первый приступ у Сашки произошел как раз, где-то год назад. Тогда она списала его на спортивные тренировки Александра. После второго приступа, Валентина грубовато обошлась со знакомым доктором, который предположил, что причиной приступов являются наркотики. На что Валя дерзко заявила, что ей лучше знать, что с ее сыном. В чем она уже начинала сомневаться.

Не выносимый шум начал превращаться в крик, еще более не возможный. Этот крик уже не в первый раз забирал у него его космос и бросал в пучину ужаса и боли... Он ненавидел его всем своим жалким существом.

Выйдя в коридор, Валентина столкнулась с Александром. И тут Валю накрыло сковывающим ужасом. Она по новому окунулась в кошмар того, казалось забытого вечера. Тот же опустошенный взгляд, как и тогда. Перед ней предстал тот же безликий монстр...

– Сашка очнись! -- каким то чужим голосом прокричала Валя, что сразу вернуло ее в реальность. И не ожидая от себя такой реакции, влепила ему пощечину... Как же я ошибалась, Боже, доктор все-таки был прав.

Жгучая боль по щеке! Я, наверное упал и ударился лицом о дно того проклятого колодца! Мрак начал расступаться, но от этого почему то не стало легче... И снова этот проклятый крик, только уже совсем рядом, совсем. Глаза, мои глаза начинают видеть... но что это? Лучше бы я не видел... Змея, передо мной огромная змея... И о ужас! Ужасный звук, крик исходит от нее! Не-ет! Как же мне страшно... Что делать? Выход, есть выход... Мои руки, какие они сильные... Я хватаю змею этими сильными руками и сжимаю пальцы до белизны в костяшках и... Мои ладони снова начинают светиться! Шум уходит! Мой космос! Я чувствую! Мой космос начинает возвращаться ко мне! Я сильнее сжимаю пальцы и... Я снова лечу... Ни запаха, ни вкуса... И ладони, мои ладони... Я не могу оторвать взгляд от своих рук... Мне снова хорошо! Но что опять? Почему вдруг стало так холодно? И что это за балконы, что за окна? И что это за грязный тротуар с черным снегом по бокам? Я птица? Точно! Я черный ворон или же... А какая разница кто я, что я? Главное космос... Бесконечный космос... И я лечу-лечу-лечу...

В сводках криминальных новостей, молоденькая девушка в форме лейтенанта милиции, обозначила очередную бытовую драму со смертельным исходом. Трагедия произошла в одном из спальных районов столицы. Молодой человек, предположительно находившийся в наркотическом опьянении, по показаниям свидетелей, сперва задушил свою мать, а затем выбросился из балкона девятого этажа. Следствие продолжается...»

* * *

Человек аккуратно вложил химический карандаш во внутрь ежедневника и неспешно закрыл его. Глубоко вздохнул. Было по сему видно, что он еще находится под впечатлением от написанных строк и размышлений. Спрятав ежедневник, человек решительно встал, потер руки, сделал несколько шагов к скале и одним прыжком достал до первого небольшого выступа у основания естественной стены. Он повис на одних пальцах. Медлить было нельзя, человек, качнувшись всем телом, подтянулся на одной руке, одновременно уперся ногой в стену и выбросил тело вверх, на сколько это было возможно и ухватился второй рукой за следующий выступ. Манипуляция удалась. Человек вскарабкался на небольшую площадку, метрах в десяти над землей. Это место, в отличии от подножия, было сухое и нагретое солнцем, да и зверье дикое сюда не доберется. Подтянув на верх рюкзак со всем необходимым, человек решил заночевать здесь, так как солнце уже садилось, да и дневной переход забрал много сил. Перекусив, человек устроился около костра поудобнее, снова достал ежедневник, провел по нему рукой, открыл, послюнявил карандаш и продолжил писать:

« 22 июня этого года. И. В.

Сухая статистика милицейских сводок ежедневно фиксирует тысячи и тысячи подобных происшествий плюс военные конфликты по всему Миру. От чего не вольно, сам по себе возникает вопрос – зачем мы приходим в этот Мир? Этим вопросом задавались многие светилы разных времен и народов. И что вы думаете ответ найден? Ан нет. Нет однозначного ответа, и все тут. Мое личное мнение, что и такой дар от Жизни, как способность мыслить или иначе – РАЗУМ, человеку и дан для того, чтобы постичь смысл нашего пребывания на Земле. И вот тут цепь замыкается - мы живем для того чтобы постигать не постижимое, помните в начале... А удастся это когда нибудь человечеству или нет, по сути то и не важно. Правда, если проанализировать все учения мудрецов мирских, которые были, и которые есть даже сегодня, все-таки можно подвести некую черту под их умозаключениями и дать своеобразное определение смыслу жизни, да и жизни как таковой. Значит так – Существует некая единая Сила, которая упорядочивает ВСЕ, начиная от движений мельчайших частиц, заканчивая процессами, как созидающими, так и разрушающими в масштабах Бесконечной Вселенной, причем процессов как материальных, так и не материальных и часто не подвластных нашему пониманию. Иначе – Хаос, что в свою очередь так-же является частью контролируемого процесса (и снова цепь замкнулась, круговорот Жизни)... Тяжело? Вот и я про то же. Тяжело прочитать все это, не то что понять.

Жизнь – на первый взгляд простое слово,

Но сколько смысла в нем лежит.

И чтоб не быть мне голословным,

Пример готов я изложить:

Пойдем по пути наименьшего сопротивления. И как не странно есть такой путь и лежит он на самой поверхности, как и все гениальное. Вы только не примите меня за проповедника, но факт: простейшее объяснение и постижение бытия людского лежит через религиозные учения. В нашем случае, через Библейское писание. Лучшее подтверждение сему Путь слова Божьего, который прошел через века, культуры различных народов и сердца стольких людей. Любое понимание быстрее приходит через конкретные примеры. И наша Вера в Бога не будет исключением, а скорее наоборот, подтверждением сего факта. Так вот пример:

– Боже, царя храни, -- каждое утречко просыпался с этими словами купец большой руки, Серафим С. По своей скупеческой... нет, не так, купеческой сущности, Серафимка не вымаливал здравия у Боженьки для царя-батюшки, а спасибовал небеса за царские указы, которые попахивали еще «бироновщиной», что дозволяли торговать купцу с большой выгодой для себя. Серафим был большим затейником в делах мошеннических и всю дорогу обманывал, обсчитывал люд всяко-разный, при этом совесть его молчала, да и сам он сильно ее не беспокоил.

Возьмем случай, который произошел в попутной станице, когда Серафим направлялся в Петроград или как его называли на новый манер Петербург. Заночевав в небольшой гостинице, на окраине городка, Серафим познакомился за ужином в кабаке, тут же при дворе, с очень занимательным типом. Фома Кавалерист, был из кругов с сомнительной репутацией, известных в народе как босота, не совсем знатное окружение. А вот внешностью Фома тянул как минимум на бравого офицера — копна шикарных волос, статный, военная выправка и взгляд с прищуром. Чем вызывал некий переполох и волнение в дамских кругах. Свое же прозвище Кавалерист, Фома получил не спроста. Он на самом деле около года служил в кавалерийском Псковском полку, правда при кухне, старшим помощником младшего поваренка, помойщиком короче. Но этот факт он опускал и считал себя капралом, не ниже, о чем незамедлительно и пытался похвастать. Постоянное отсутствие денег и какое то чарующее влияние на женщин сформировало у Фомы определенную линию поведения, прозванную сапожных дел мастерами — халявой. Чем и не замедлил воспользоваться Серафим. У купца большой руки тут же начал зарождаться план, хоть еще и сырой, но все же план. Была у Фомки одна маленькая мечта, как ни странно, но Кавалерист грезил жениться. Конечно же с учетом его образа жизни, ни кто, в том числе и сам Фома, не связывал данное мероприятие с какими то высокими чувствами. Главное, чтобы знатная, породистая дама, с хорошим приданным, ну и как дополнение - безумно влюбленная в своего капрала, причем приданное — это верхний пункт мечтаний. Вот собственно и все условия сего союза. Правильное сравнение сапожники все таки придумали — халява... Вот.

Довелось как то Серафиму быть представленным в Петербурге одной весьма занятной мадаме. Варвара Негрустуева, так звали ту замечательную барышню, имела при себе много амбиций, а за собой ни гроша. А красой наделена какой была, просто Ух! Кровь с молоком, румянец по щекам и коса по пояс, ну настоящая русская женщина, но вот на этом месте Варвара начинала бурно так возмущаться, мол: « Я девушка княжеских кровей и не гоже Нас-с, -- здесь она заигравшись величала себя на вы: « Приравнивать к простолюдинам и всякой там черни ». Эти моменты очень забавляли Серафима и он начинал подыгрывать ей, возвышая ее величие. Особенно это потешало, если знать семейную историю Вареньки. Род ее и на самом деле брал истоки от мелких дворян, но все дворянство закончилось где-то на пра-пра бабке Варвары. Учудила старушка. Уже в возрасте дамы за тридцать, Фроська надумала влюбиться, да в кого? В цыгана залетного. И умчалась душенька, единственная дочь у родителей, в ночь за тем цыганом, примерно туда куда и табор уходит... И осталось от дворянства только фамилия, да память добрая. Но естественно, Варвара сие прискорбное обстоятельство на публику не выставляла. А вот чернявый глаз и такие же волосы, Варенька успешно списывала на старинное ответвление древа семейного к испанской знати. Это же надо до такой степени желать заиметь титулов там всяких, да червонцев по боле, чтобы девичий ум такую ересь на фантазировал, но Бог ей судья. Идем далее. И как любая девушка, Варенька мечтала выйти замуж. И тем счастливцем мог стать только военный офицер знатного рода, да что бы столичный и красавец... Вот.

Не с проста Серафим вспомнил про Варвару Негрустуеву. Разглядывая разгоряченного то ли спиртным, то ли своими бравадами, Фому Кавалериста, он уже связывал между собой эти две такие забавные и чем то похожие особи. Везло же Серафиму на подобные знакомства.

Если жаждешь наживы за чужой счет, то не стоит прибегать к насилию, а просто приблизь человека к его мечтаниям или хотя бы создай иллюзию сего, и этот человек сам отдаст себя со всем своим скарбом в твои руки... Эту не хитрую истину Серафим усвоил еще в отрочестве и успешно продолжал пользоваться ей и по сей час. Иногда, обобрав в конец какого нибудь несчастного, купец чувствовал себя неким повелителем душ.

– Ну что Фома зыркаешь? Нынче мечты сбываются. Будешь капралом на службе при царском дворе, – заискивающе почти шепотом ошарашил остолбеневшего босяка Серафим. Фома держал в руках парадный китель от офицерского мундира, который лежал тут же на табурете перед ним, а в ногах стояли новенькие хромовые кавалерийские ботфорты. Не понимая, что происходит он просто застыл, как изваяние и ждал, когда же этот сон закончится. Серафим, ущипнув Фому за бок, приказал тому присесть и слушать его внимательно не перебивая. – Значит так. Поедешь со мной в Питер под видом москаля, то бишь капрала кавалерийского полка при Московской губернии, направленного тамошним генералом, а по совместительству твоим папашей, в Санкт-Петербург. И следующим приказом, по прибытию на место, должен быть приставлен к гарнизону охраны при царском дворе. Естественно ни в какой гарнизон мы не покатим, будешь всю дорогу при мне. Усек балбес? – сделав многозначительную паузу и не дав опомнится Фомке, а тем более что-нибудь сказать, продолжил вещать Серафим. – Все бумаги и сопроводительные письма готовы. И запомни, ты временно являешься моим душесохранителем, лично по распоряжению твоего, так сказать отца, на основании якобы нашей с ним дружбы. Если все пройдет, как я задумал, то ты получишь в Питере бабу с приданным и червонцев дюжины с две. Мою выгоду не ищи, пустое занятие. Идет? – закончил Серафим и пристально уставился на Фому. Фома смотрел на Сему, так Серафим представился временному приятелю, с какой то собачьей преданностью и понимал, что этому человеку можно беспрекословно довериться, причем терять Фоме, собственно и нечего. И он согласился, на все.

Сие манипуляции, Серафим проделал без особых затруднений, с его то знакомствами и навыками. Обработать Фомку, как раз плюнуть. Сопроводительные письма были написаны собственноручно и заверены, как и документы на офицера, штемпселем, наскоряк выструганным местным умельцем в этих делах. Не большое вознаграждение и все готово, в прочем как и везде и во всем. Мундир был приобретен в местном театре за копейки и подкорректирован в виде пришитых аксельбантов, погон и мундштуков, со слов местных барыг, бывшей солдатни за несколько бутылок водки. А сапоги пришлось покупать новые. Вот собственно и все приготовления. Как говориться: « И в добрый путь, господа! »

Получив весточку от старого знакомого, господина Семена, то бишь нашего Серафимки, Варвара Негрустуева очень разволновалась и стала ожидать с великим нетерпением дорогих гостей. Еще бы, письмо гласило: «Здравствуйте дорогая Варвара Захаровна. Пишет Вам ваш преданный друг и поклонник Семен С. Очень нуждаюсь в общении с Вами, особенно после моих странствий по глухим деревушкам и провинциальным станицам. Хочется снова почувствовать светлый ум светской дамы. Надеюсь вы не против моего общества. Тем более я буду не один, ко мне приставлен генеральский сын, настоящий офицер да и просто хороший молодой человек. С дня на день ожидайте нас».

Встреча произвела на Вареньку настоящий фурор. Гости оказались на славу обаятельными и интересными. Особенно обворожил Варвару гусар кавалерист Ефим Фомин, так решил обозвать Фомку Серафим. План Серафима начал воплощаться в реальность, деваха клюнула. Дальше все пошло как нельзя лучше. Между Фомкой и Варькой вспыхнули настоящие чувства, ну так по крайней мере казалось со стороны. На самом же деле каждая особь преследовала свою цель, как мы помним, Фомка породистую и зажиточную Варьку, Варька генеральского и богатого Фомку. Как же потешал купца С. этот самообман, якобы влюбленных друг в дружку шутов. Еще через некоторое время обалдевший от такого счастья Фомка предложил руку и сердце такой же одуревшей Варьке. Серафиму пришлось значительно потратиться на поддержание и правдоподобие цинуса Фомы с одной стороны, и зажиточности Варвары с другой стороны. Но игра стоила свеч. И как кульминация тому, была сыграна свадьба. Махинацию таких масштабов Серафиму еще не доводилось проводить. И по сему все были счастливы.

Развязка не заставила себя долго ждать. А заключалась она в следующем: Серафим привез молодоженов в ту самую станицу, где и началась эта история. Знатным аристократам Негрустуевым, естественно Фома взял фамилию жены, полагалось проживать в соответствующем имении. Которое собственно и насмотрел Серафим в той самой станице. Так как Негрустуевы на самом деле являлись представителями дворянства в архивах, то купцу С. совсем не представляло труда сварганить еще в Питере бумагу о соответствии сих к вышесказанной принадлежности. И заверив последнюю царской печатью, что тоже собственно и покупалось при дворе всеядозволителя. И вот с бумагами на перевес и под видом представителя знатного семейства прибыл Серафим С. ко двору местного чинуши.

– Здрасте-с, пожалуйста дорогим гостям-с столичным в сей скромной обители, -- заискивающе так поздоровался чинуш. – Чем могу-с быть угоден Ваше превосходительства? -- продолжал лобзать прихвостень. Довольный такой встречей и нагнав на себя важности, Серафим поведал, какая такая нужда заставила прибыть последнего в это замечательное место.

– И Вам не хворать. Да вот в ваших местах большие господа со столицы насмотрели имение с прилегающими землями и хозяйствами. И конечно же желают приобрести их, -- величаво поведал Серафим.

– Я всегда-с пожалуйста, а что кто-то али что-то препятствует сей сделке-с, что Вы ко мне пожаловали-с? -- забеспокоился чиновник.

– Да видите ли, уважаемый, господа наши, свои накопления держат в злате, да рубинах, а дума, с согласии царя-батюшки, пишет нам закон, что любые купческие сделки производить только рублями. По сему получается, что пока драгоценности, наши господа перевезут из семейных хранилищ в Испании, в банк матушки России, то имение - тю-тю. И расстроятся господа большие, что не к руке ни вам, ни мне. Вот така-вот, -- обезоруживающе произнес Серафим и тут же добавил: « Так что вся надежда на вас и ваш местный банк. Всего лишь маленькая услуга, кредит на покупку имения под поручительное письмо с главного банка России. Все бумаги прилагаются, » -- закончил свою браваду, Серафим выложил на стол пакет с бумагами, которые для пущей важности были перевязаны широкой гербовой лентой. Как вы понимаете ни одна бумага и ни один штамп не были подлинными. В наше время купить можно все, хоть черта в табакерке, больше чем в чем-либо был убежден купец С.

И сделка состоялась!

Имея на руках огромную сумму денег, Серафим уже подумывал рвануть за бугор, но почему то ему захотелось еще раз увидеться со своими так сказать «господами», балбесом Фомкой и напыщенной Варварой. Как же они умиляли и потешали Серафима своей верой в собственные иллюзии. И как доверчивы и благодарны были они, когда подписались на покупку не существующего имения, через не существующего Семена, ведь даже не удосужились проверить документов у Серафима удостоверяющих его личность. Нет конечно, имение существовало, иначе на каких бы это основаниях банк выделил бы кредит? Но вот истинный владелец особняка ни сном ни духом не знал об этом, да и знать ему не обязательно было. Серафиму всего лишь нужна была его подпись. Придя в дом под видом управителя национального царского музея, естественно с липовой бумагой, Серафим произведя опись старинных вещей заверил все это личной подписью и родовой печаткой хозяина усадьбы. Подкорректировать сию писанину под бумагу о продаже жилища с прилагающимся имуществом и землями, не представило для Серафима С. особого труда, с его то умением. Вот собственно таким то образом банк подарил купцу большой руки много-много денег.

Молодожены Негрустуевы остановились временно в гостинице, куда и явился напоследок Серафим. Объяснив свое длительное отсутствие бумажными проволочками с оформлением земель и якобы вынужденной отлучкой в столицу, Семен успокоил молодых хорошей новостью, что мол имение уже их и приблизительно через парочку деньков они все вместе поедут смотреть усадьбу. А пока надо завершить все бумажные дела и расписаться еще в нескольких документах. Естественно ни кому из молодых и в голову не пришло перечитать документы, так слепо они верили своему «покровителю». А вот это были настоящие бумаги, в которых семья Негрустуевых заверяла дарственную на вышеупомянутый особняк, на имя Серафима С. И получается следующее — Серафим становился вторым полноправным владельцем сего имения, без ведома истинного хозяина усадьбы. Вот так. Эта мысль пришла Серафиму в последний момент, чем запутанней все организовать, тем сложнее будет найти концы. Эту науку, кстати, купец С. извлек из государственного устройства. -- Боже, царя храни, -- каждое утро любил повторял купец большой руки...

Дорогой мой читатель, ты спросишь у меня, зачем я рассказываю тебе про жизнь этих далеко не праведных людей, в тот момент когда обещал привести пример связанный с писанием слова Божьего? А вот сейчас, когда подошли к развязке сей занимательной истории, мы и попытаемся понять смысл бытия. Продолжим.

Прошло некоторое время. Господин купец большой руки Серафим С. давно и думать позабыл про несчастных Негрустуевых и их дальнейшей судьбе, оставив последних без гроша и крыши над головой, и в придачу с проблемами с царским банком и полицмейстерами. Но это мало заботило мошенника. Продав свою, якобы половину ошарашенному графу его же дома, прибрав к этому еще банковские деньги на это же имение, довольный собой, Серафим по тихому перебрался в Питер. Теперь это был знатный господин с личным слугой и счетом в банке. Хозяин жизни, как любил называть себя Серафим С. Но однажды все переменилось в момент. А дело было так.

Породистый жеребец легко нес по брусчатке богатый двухместный экипаж. Пассажир важно поглядывал по сторонам. Мимо пролетала разношерстная толпа, строения, улочки. Серафим любил этот город и всегда любовался им, будь там убогость нищих или же роскошь богатых. Вот и сейчас, Серафим смотрел на происходящее вокруг с каким то очарованием. Но тут неожиданно извозчик дернул поводья и увел экипаж в сторону, при этом грязно выругавшись. Напрягшись Серафим выглянул из-за сутулой спины кучера. Перед ним возникла следующая картина. На рельсах конки, прямо по среди улицы, сидел на коленях весь взъерошенный и какой то чумной человек, периодически бил челом оземь и что-то приговаривал. Поравнявшись с ним, Серафиму удалось расслышать слова чудака. – Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... -- за каждым разом повторял несчастный и бился о брусчатку. – Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... -- уже далеко отъехал экипаж от того места, а Серафим все вторил тому странному человеку. Так сильно, почему то запали эти слова в голову купцу...

Федор Бугашин был очень не фартовым человечишком. Маленький, жалкий, весь какой то хлипкий, Федька, что и умел так это брадобрейничать да шевелюры подстригать, цирюльник попросту. И карты, карты, на кон жизнь свою никчемною поставить мог, что собственно и произошло. Пообещали местные уркаганы перо под ребро определить, так и сказали, в прах проигравшемуся Федьке, если тот не вернет долг. И задумал этот ущербный не ладное, а конкретно грех большой на душу взять. Повадился к нему барин один, бороду подравнять там или волосы, по сему видно, что богатый господин, оплачивал хорошо. « Бритвой по горлу чик и всего то делов, уркам долг отдам да и махану восвояси, в глубинке осяду... у барина червонцев на всех хватит, » -- мечтательно бурчал Федька, доводя лезвие старенькой опаски о лоскуток солдатской шинели.

– Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... – не оставляли в покое Серафима сие слова. – Не так, как ты хочешь, а как Бог даст... -- в пол голоса приговаривал Серафим, измеряя комнатушку шагами в ожидании цирюльника...

– Барин! Прости! Прости меня холопа! Замолви за меня грешного в церкви словечко! Виноват, виноват я перед Тобой и пред Боженькой! Батюшка, каюсь, каюсь, бес попутал... -- кинулся со слезами, в ноги задумчивого Серафима, тщедушный брадобрей. – Благодарствую! Благодарствую! Спас Ты душу мою грешную словами светлыми … -- продолжал причитать Федор Бугашин, целуя ноги Серафима.

– Какими словами, о чем ты? – растерянно и не понимая, что происходит проговорил Серафим.

– Не так, как ты хочешь, а как Бог даст! – победоносно повторил Федя и тут же добавил: « Я же тебя барин порешить хотел за деньги твои проклятые и бритву уже вот подготовил, » – выронив виновато опаску продолжил Бугашин. – А потом, а потом... Слова твои... Я все уразумел... Все. Каюсь Батюшка, каюсь...

Перед глазами Серафима вся жизнь пролетела, как один день. В памяти всплыли все те люди , которых он обманул за все время, а так же люди которые его окружали по жизни, низменные, подлые, темные, в принципе, как и он сам... И те его мысли, о его же, так называемом величии и власти над другими, показались ему сейчас, когда ощутимо повеяло холодком от смерти, таким мусором, никчемностью, что Серафиму аж дурно стало. Он залпом опустошил два стакана воды и присел. В ногах рыдал несчастный Федя, голова кружилась от ОСОЗНАНИЯ. Серафим почувствовал себя тем бедолагой по среди оживленной улицы, повторяющего заветные слова, как покаяние... теперь он понял их и того человека. – Как ничтожна моя сущность... Какой же я глупец... Господи... -- держась двумя руками за голову и покачиваясь произносил Серафим. С каждым словом он ломал в себе все устои той бренной жизни и душа его перерождалась. Это была революция, очень болезненная революция, внутренняя борьба, жесточайшая борьба с самим собой.

– Господи. Воистину. Все во власти Твоей. Я слуга Твой до конца дней своих... ведь всей жизни мало, что бы за молить грехи мои... Каюсь, – продолжал уже пред Батюшкой на покаянии в Церкви Серафим. Он стоял на коленях, слезы градом текли из глаз. Он держал, Святого Отца за руки и говорил, говорил, периодически целуя ладони Батюшки со словами: « Отче Наш, Прости меня...»

– Христос Простит, если Ты сам себя простишь... -- тихо, отвечал Батюшка. От чего Серафима по новому обжигало изнутри.

– Господи, как тяжело... -- с глубочайшей душевной мукой выговаривал Серафим.

– Когда душа страдает — она очищается... -- так же тихо и умиротворенно продолжал Батюшка...

– А как же люди, которых я обижал и обманывал? – вопрошал в сердцах Серафим у батюшки рыдая.

– Во первую себя спаси, душу свою очисти и вокруг тебя спасутся тысячи...

– Но как? Велики грехи мои и нет в делах моих прощения... – отчаянно вопрошал Серафим.

– Раскаяние, сын мой. На Голгофе, рядом с Иисусом на кресте, вор и убийца, произнес: « По заслугам сие муки мне за мои деяния, и справедлив суд людской надомной. Но что? » – вопрошал вор у Христа. – Что Он, воистину Святой человек, Сын Господний делает среди них, темных и в конец утопших в грехах своих, конченных существ, как вообще такое может быть?-- И отвечал ему Иисус Христос: « Все мы дети Божие, Его творения, по образу Его и подобию, без исключений. И прощение заслуживает каждый, как заблудшая в ночи овца, отбившаяся от стада и вновь воротившаяся в лоно свое, к пастырю своему, из тьмы к свету обернувшаяся ». Так и с Душами людскими. НЕ ОТЧАИВАЙСЯ, говорит нам Бог. И Уверуй в Твердынь Мудрости Господней, ибо ничтожны Мы перед Творцом нашим. И говорил Иисус Христос вору: « Истинно уверовал ты в меня, искренен ты предо мною в своих раскаяниях, ощущаешь и осознаешь грехи свои и вину свою, по сему со мной пойдешь ». Так говорил наш Спаситель.

– Батюшка, так что получается, Бог грешников любит? – недоумевал в сомнениях Серафим.

– Нет сын мой, Бог Веру, Раскаяние и Осознание человека в греховности своей перед самим собой любит. Ибо, что Господу грешник? Что Господу праведник? Все едины, мы все для Него, как песок в своем бесчислии на берегу морском, мы творения Его. Но Господь может снизойти в своем благословении, услышать мольбы и пролить часть своей мудрости только на праведного и покаянного человека и дать ему прощение в виде понимания. Других же Он не видит, других Он оставляет гнить в своих грехах и смуте, как в силосных ямах, – крепил такими словами Батюшка уже понимание Серафима.

– Батюшка, значит грешить дозволено, только потом просто надо раскаяться и все? – не унималась в сомнениях страдающая душа Серафима.

– НЕ ОБОЛЬЩАЙСЯ, говорит нам Бог. Второй вор на кресте, обольстился, как ты сейчас и Господь его отверг. Прямы и ясны, как лучи солнца должны быть деяния и помыслы человека. Только так душа его сможет приобрести покаяние и праведность. Ибо души наши заблудшие и люди далеки от истинны в своих убеждениях и желаниях. Есть на это строки праведные:

На Свете все предрешено,

От Святости Рождения, до Скорби Погребения.

Но человечество убеждено и утверждает без сомнения,

Что все зависит от него...

За что повергнуто в забвение... – твердил Батюшка.

– Каюсь, Отче Наш, Каюсь пред Тобой... – утверждался Серафим. Очень тяжела и продолжительна та исповедь была...

В скорости, Серафим, все свои сбережения от дел своих, кабы хоть как снять тяжкие оковы с души, передал на строительство Храма Божьего, а сам, исповедуясь еще ни раз, попросился послушником в церковный приход. Где досконально погрузился в изучение Святых писаний. А еще через некоторое время Серафим ушел в монастырь, находящийся в местечке под Санкт-Петербургом. Серафим всю свою оставшуюся жизнь посвятил служению Божьему. Много праведных дел совершил Серафим, достойно неся слово Господне по свету. Целый альманах странствий Серафима по земле Русской и за ее межами составлен людьми разных народов. Хроники деяний его в Святости своей и Вере крепко закрепились и живут по сей день в сердцах православных. За что в последствии был канонизирован Серафим и причислен к лику Святых. Правда сам Серафим не переставал считать себя великим грешником и все время твердил, что все деяния его — это малая доля в покаянии перед Господом.

– И Ангел у Владыкиинской Церкви, напиши, что Сие глоголит Аминь, Свидетель Веры Истинной, Свидетель Началу Созидания Божьего: « Знаю твои дела… -- обращался Серафим к самому себе. -- Не холоден, ты и не горяч. О если бы ты был холоден или горяч, то говорили бы Мы, что ты теплый. А так... Сблюю тебя из Уст Моих, ибо ты говоришь, что богат, разбогател, не в чем не имеешь нужды... Ха! Но не ведомо тебе, что жалок ты, беден и слеп...» -- и здесь Серафим начинал рыдать... С такими, отныне, словами начинал свой день Светлый Старец, Серафим С.

Воистину, пути Господни неисповедимы... »

* * *

Человек перекрестился. Нащупал рукой нательный крестик, прижал его к груди и закрыв глаза, прошептал коротенькую молитву. Сложил ежедневник и укутавшись в спальник, предварительно разворошив угли и подкинув еще пару палок, провалился в забытье.

« 23 июня этого года. И. В.

Нет ничего предосудительного, страшного или что-нибудь из вон выходящего в тех коренных переменах, которые происходят порой с людьми в один момент или же на протяжении всей жизни, что мы ясно проследуем в выше упомянутой истории. А скорее наоборот — это даже можно взять за правило. Попробуем разобраться почему.

Ведь человек так устроен, что рождается с абсолютным чистым сознанием и головой, совершенно без каких-либо мыслей, устоев, принципов. Поэтому эта пустота начинает заполняться информацией со скоростью прорвавшейся дамбы. И как в случае с дамбой, начинка та представляет собой не только воду, несущую жизнь, но и гремучею смесь из грязи, обломков и всяческого мусора. И как следствие – изгнание человека из Эдема, ну или из Рая. Опять возвращаемся к Библии. Как же все просто и доступно преподнесено. Попробуйте разбить по пунктам и сформулировать все, что происходит вокруг в общем и по отдельности под вопросом — « ПОЧЕМУ? », такие проявления как, корысть, похоть, лицемерие, сострадание, прощение, смирение и так далее... голова закачается от этих потуг. Так вот, если читать Книгу Бытия, как говорится между строк, понимать написанное не буквально, а найти в ней скрытую среди стихов идею, то истинна Жизни открывается соискателю сама, не будучи ищущий семи пядей во лбу.

И вот впитав все то хорошее вперемешку с негативным, начинает формироваться личность. В итоге, что же получается? Всем до боли знакомый образ человека, на одном плече, которого находится ангел, а на другом восседает дьявол. В каждом из нас сокрыто, как хорошее, так и плохое. И змей искуситель со своим чертовым яблоком приходит к каждому из нас. И это наш рок, человек сам выбрал свой путь еще в Начале.

Поэтому и Покаяние, поэтому Серафим Саровский и стал праведным, будучи великим грешником. Шанс есть у каждого. Шанс оглянуться назад, пересмотреть свои поступки, сделать правильные выводы и двигаться дальше, по пути самосовершенствования, ставя цели и задачи. Вот, наверное великое благо, данное Нам свыше. Как там у японских самураев: « Жить без цели – малодушие, слабость. Продолжать жить, не достигнув своей цели – трусость...». И возраст тут не имеет значения, как собственно и время.

Отойдем немного от религии, повторяюсь, я же не проповедник. Мы уже задели тему самураев, а конкретно одно из правил кодекса Бус-си-до (путь воина). Так вот что получается, абсолютно другая культура и чуждые нам взгляды на вещи, но в основе то лежат все те же истинные ценности, что присущи и христианам и мусульманам и буддистам, да всем народностям нашего Мира. Наблюдая за многими людьми из различных частей света, с разным вероисповеданием, проследуется некая общая тенденция во взглядах. Тенденция на запреты, табу, грех, недозволенность творить те или иные вещи. И противоположность тому - взаимопомощь, любовь, благодетель, святость. Весь этот коктейль вмещает в себя человек, от чего и сложно порой становится разобраться при выборе принятия тех или иных решений. Добро и зло, искушение и терпимость, любовь и ненависть, все в человеке балансирует на грани. И порой достаточно одного не значительного раздражителя, чтобы нарушить равновесие. И чаша весов склоняется в ту или иную сторону. Это неизбежные моменты для каждого из нас, это часть нашего пути. Вообще, в Мировом устройстве вещей все понятия, касающиеся добра и зла, света и тьмы, на столько переплетены, что представляют собой одно целое, неделимое, как карточный домик, где убрав одно, рухнет вся конструкция. Это непререкаемая, горькая правда Бытия. Но я верю, что внутренние весы большинства из нас имеют перевес в сторону чаши добра и благодетели. Хорошего на свете больше. Мое убеждение. Иначе не существовало бы нас, Людей. Не на пороках Жизнь держится. И кстати, понимание и проявление сего, почему то за частую приходит к человеку на грани жизни и смерти или же перед взором костлявой, как угодно. И подтверждение тому многие случаи и эпизоды в общем и в частности из жизни на пороге смерти. ВОЙНА...»

Человек отложил карандаш и ежедневник в сторону, выкарабкался из спального мешка, потянулся на встречу утреннему солнышку, глотнул холодного чая прямо из чайника и глянул в верх на стену. Пора. Это была внутренняя команда на действия. Сложив вещи и подготовив все необходимое к восхождению, человек принялся досконально изучать подножие неприступной скалы...

« 24 июня этого года. И. В.

Тишина. Какая не привычная тишина. Уже два года Назар не ощущал такую тишину. Он, командир Красной Армии, на какой то момент позабыл о том, где находится, что творится кругом. И его воспаленный разум от нервного напряжения, недосыпания и эмоционального истощения, не выдержав нагрузки, перенес сознание в состояние покоя, а конкретней погрузил его в воспоминания из детства.

Тишина. Какая же обволакивающая тишина. Лес, река, поле, все кругом во власти сна и покоя. За исключением правда некоторых ночных звуков, природа происхождения которых, всегда, для маленького Назарки оставалась большой загадкой. Такая тишина может быть только на самом-самом рассвете, на зорьке, когда все спит, но уже не страшно, потому что первые лучики солнышка осветили все кругом. И туман, над полем, речкой, в кустах и ветвях деревьев.

– Деда, а Деда. А почему, когда солнышко просыпается никогда не дует сильный ветер, вот как сейчас? – шепотом, что бы не нарушить тишину, допытывался Назарка у седовласого и белобородого старика, дергая того за штанину.

– Эх-хе-хей внучек... Должен же когда то человек послушать свой голос изнутри, о чем ему его душенька шепчет? Должен? Должен, а-га. А для того помолчать ему следует. Так? Так. А кабы помолчать, тишина потребна. Потребна? Потребна, а-га. А коли ветер не дуеть, то и тишина будеть. Так? Так. А Мы ведь есть детки Матушки Природы. Ведь так? Так. И по сему Она нам Час на это даеть, причем амаль кожный день... -- не спеша тихо так отвечал Дед. А потом, перехватив косу по удобней, размашисто начинал сбивать сочную траву покрытую капельками росы. И косил, косил, косил...

Уголек папироски обжег пожелтевшие от махорки пальцы. Рука непроизвольно дернулась. Тихо выругавшись по матушке, Назар встрепенулся.

– Командир, ты в порядке? – окончательно вернул в реальность Назара голос, не весть от куда взявшийся.

– Мотя, не перестаю я удивляться, как тебе удается так бесшумно перемещаться? – в никуда ответил Назар.

– Ну я же парень таежный. Все, командир, исчезаю... -- так же неожиданно, как и появился, голос растворился в утренней тишине.

Назар снова закурил. Организм нуждался в отдыхе. Что бы не уснуть, Назар, отложив в сторону бинокль, уперся руками во влажную землю и энергично начал отжиматься. Вроде помогло.

– Пять человек, всего пять человек. Чем они там думают? После прошлой атаки от роты осталась жалкая кучка бойцов, если можно так назвать ободранных, грязных, истощенных ребят. А тут кидают «подкрепление» из пяти человек, подумать только, пять человек и задача: удержать высоту до подхода основных частей... С кем? Пять новых и двенадцать выживших... -- подумал Назар, потом отжался еще с десяток раз, но уже с каким то остервенением. И продолжил размышлять.

– Так, хорошо. Из моих ребят осталось трое: Мурзат Шалимов, Миша Шпалов, Матвей Шишкарев. Чертово совпадение, три М. Ш... Хохла не стало... Не о том, не о том думаешь... -- потряс головой Назар, но уже было поздно, воспоминания снова взяли верх.

Назар Збруев встретил войну в звании капитана, замком роты. В первые дни войны их полк, впрочем как и вся вторая армия, попал в окружение. Разбитые в пух и прах, остатки полка были разбросаны по болотам Западной Беларусии. Вспомогательная рота осталась без командира, но выжила почти полным составом, благодаря грамотному командованию капитана Збруева. Для многих солдат, впрочем, как и для самого Назара — это было боевое крещение. Назар вспомнил, как при первой бомбежке он обмочился, сперва было стыдно перед подчиненными и он специально плюхнулся в лужу. Но потом, когда на его глазах одних разрывало на части, другие сходили с ума от увиденного и рвали на себе волосы... то капитан понял уже тогда, что лучше несколько раз обосцаться, но сохранить рассудок, чтобы выжить самому, и помочь выжить своим товарищам. Благодаря этой самодисциплине и волевому характеру, унаследованного от Деда, Назару удалось выйти с линии огня и вывести своих людей из этого пекла. На какое то время они были в безопасности, окруженные лесом и болотом в тылу врага. Душу тешила одна мысль, рядом с ним находились его друзья, братья, соратники по учебке, не вольно вспоминались все тяготы службы лейтенантского училища. Мотя - Матвей Шишкарев, Шпала - Миша Шпалов, Мурзик - Мурзат Шалимов и Иван Куцко - Хохол. Только Назар дослужился до капитана, благодаря своему упорству и тактическому складу ума. Остальные ребята были в звании лейтенантов и тоже являлись отличниками воинской службы, но как говориться: « Лучший из лучших». По окончанию училища, друзья попали, как сработанная команда и звено в один полк. А дальше, война...

Хруст веток и шелест листьев, у куста справа, выдернули Назара из дремоты и воспоминаний. Шпала, своим мощным телом, прокладывал себе путь сквозь заросли, как тот танк.

– Командир, с права по флангу спокойно, что у тебя? -- остановившись и тяжело дыша, пропыхтел Шпала.

– Мишка, ты как слон в посудной лавке, тебя же за версту слышно, -- прошептал Назар и добавил с улыбкой: « Ладно, Мишка не обижайся, у меня тоже тихо. Продолжай наблюдать. Пока ждем.

– Есть капитан Назар, -- отрапортовал Шпалов и тяжело повернувшись на животе, пополз назад, ломая и подминая под себя молоденькие кусты и траву.

Утро вступало в свои полномочия. Солнце поднялось довольно высоко, порывистый ветер наполнил лес и заросли, поле, реку, шумом и монотонным гулом с завываниями. Природа очнулась ото сна, встрепенулась и все кругом застрекотало, зачирикало, зажурчало. Сон, накрывавший Назара, ушел в месте с тишиной. Назар приободрился и почувствовал тепло летнего солнышка на влажном от росы кителе гимнастерки. Капитан продолжал размышлять.

Так, значит моих трое и с десяток выживших и потрепанных бойцов. И пять новоприбывших. При них ящик патронов, десять гранат и станковый пулемет с одним боекомплектом. У нас два-три рожка на нос, винтовка с оптикой у Моти, противотанковое ружье и трофейное орудие с семью снарядами. Да, бляха, не густо. Да и пятерочка эта мутная какая то, по бумагам амнистированные заключенные, прибывшие искупить свою вину перед Родиной. Штрафбат тут нашли, твою мать! Ну это ладно, хреново, что не стрелянные... Б-дь.

– Мурзик, что у тебя? -- не отводя взгляда от поля, в пол голоса спросил Назар.

– Да тыха, камандыр, -- с акцентом ответили кусты метрах в десяти слева за овражком.

Странно, очень странно, почему не наступают? Как то очень спокойно, такое ощущение, что и нет никого на рубеже. Что же ты задумал, фриц? Хорошо, еще час и если ничего, проведу общий сбор, надо оценить состояние людей. А там посмотрим.

Попав в окружение и потеряв своих, рота напуганных не стрелянных солдатиков, под командованием молодого капитана Збруева, отсиживалась в болотах Полесья. Но так долго продолжаться не могло, надо было что-то делать и прорываться из вражеского кольца. И тут впервые, Збруеву пригодились Дедовы хитрости. Назар вспомнил, как в детстве, чтобы сократить путь до хаты через болото, Дед из лозы вязал кругляши диаметром в сантиметров этак сорок. Привязывал их к ногам и смело, как цапля ступал по дрыгве, не проваливаясь. И обзывались они «мокроступами». Это и оказалось той спасительной ниточкой для выживших бойцов. Путь к нашим частям лежал через не проходимые болота. Прихватив с собой еще пленного немца, Назар вывел таким образом роту в полном составе. За что получил первую свою награду. И был назначен командиром разведроты, в состав которой вошли все его друзья. Хм, как же они тогда с радости такой напились...

Ухмыльнулся Назар, вспоминая дела времен минувших. Ну что, час прошел, изменений никаких. Глухо.

– Мотя, присмотри за обстановкой, а я с бойцами покамест погутарю, -- кинул Назар в никуда и добавил: « Мурзик, Шпала, вы со мной.»

Три разведчика отползли от наблюдательных позиций на двадцать метров юго-запад и в овраг. Приняв вертикальное положение, друзья, размяв затекшие телеса, дальше пошли ногами. Еще сто метров по оврагу, речушка в брод и брошенные немецкие окопы с накатами, точнее то, что от них осталось после арт-подготовки нашими или немцами уже не важно. Здесь теперь располагался временный штаб, где и отдыхали остатки роты. Ребята спали прямо на земле в окопах. И только вновь прибывшая пятерка расположилась особняком и среди них наблюдалась какая то суета и шум. Назар насторожился и прежде чем объявить общий сбор, направился к новеньким.

По середине круга сидел на корточках солдатик, закрывая голову руками. Остальная четверка нависали над ним, при этом каждый из них норовил пнуть, несчастного, кто ногой, кто прикладом винтовки.

– Ты че падаль, так и не врубаешься. Ты возьмешь валыну в руки... -- брызжа слюной, приговаривал самый старший из новеньких и наносил все новые, и новые удары грязным сапогом.

– Отставить! Я сказал отставить! Смирно! -- уже на бегу кричал Назар. И не останавливаясь влепил первому попавшемуся кулаком в грудь. Падая тот задел еще одного и получилась свалка. – Строиться! Становись! -- продолжал выкрикивать Назар. Это поостудило компанию и они отошли в сторону. Но тут неожиданно, тот который самый старший, выхватил финку из сапога и неуловимым движением, приставил ее к горлу Назара.

– Гражданин начальник, ты рамс попутал, мы тебе не солдафоны, ты нам не указ. А за этого пархатого впрягаться не стоит, а то шкурку подпорчу... -- просипел сквозь зубы тот. Остальные поддержали старшего одобрительным угугуканьем. – Я не для того с зоны рванул, чтобы подле тебя кости парить, ты воюй себе с немчурой, а мы с братвой за линию фронта...

Что произошло дальше, даже сам Назар, с его реакцией, сразу и не понял. В плече старшего с финкой, с глухим ударом врезался мощный булыжник, от чего руку того отбросило в сторону и она как то не естественно повисла на суставе. И тут же, из-за плеча Назара просвистел еще один камень и с хрустом встретился с лицом старшего, тот кулем завалился на бок. Назар молниеносно выкинул руку вперед, удар пришелся в горло одному из троих, а подоспевший Шпала, одновременно, навалился всем своим весом на двух оставшихся. Вся эта баталия продолжалась секунды две, не более. Через минуту все четверо лежали связанными.

– Ух шакалы... -- приговаривая, достал свой кинжал, Мурзат и не добро глянул на связанных.

– Может их по законам военного времени... а командир? -- поигрывая автоматом не в шутку пробубнил Шпала.

– Погоди Мишка, это мы за всегда успеем, надо разобраться... -- протирая бинтом порезанную финкой шею, тихо произнес Назар. Затем присел на корточки против очнувшегося старшего. Тот потиху приходил в себя. Переносицу его скрутило от удара в сторону, глаза моментально затекли гематомами, из носа и рассеченной раны между бровей обильно сочилась кровь. Назар разрезал путы на руках старшего финкой, которая только что могла лишить его жизни. Поиграл с ней, крутанул в пальцах, хмыкнул и спрятал ее в халяву своего сапога. Затем кинул бинт, которым протирал себе шею, старшему и резко встал.

– Что, начальник мечешься? Не в понятках че делать с нами? А? -- прохрипел старший, вытирая кровь с лица. – Падлы, руку похерили... мм, -- простонал он и аккуратно уложил обездвиженную руку на колени.

– Назар, меня зовут. Как бы тебе не хотелось, но жизнь твоя, на данный момент зависит полностью от меня, а моя - от тебя, потому что мы на войне, ты солдат, а я твой командир. Улавливаешь? -- спокойно произнес Назар.

– Штифт, так меня кличет братва. Мне, начальник, по херу, где я пребываю, у хозяина там или на стрелялках ваших, мне все одно. У меня свои законы, и свои планы, а они разбегаются с твоими понятиями. Усек? -- проскрипел старший.

– Не правильно, рядовой. Здесь один закон, одна правда, правда войны... Есть враг, он там... -- показал Назар в сторону немецких позиций. – А есть мы -- ты, я, он и он... Мы здесь. И врагу все равно бандит ты, командир ты, животное ты или человек ты, ты цель по другую сторону рубежа, а значит тебя надо убить! -- эмоционально закончил Назар.

– Мне, фраер, никто не указ! Я сам по себе и не под кого не ля... -- резкий свист из-за пригорка и оглушительный взрыв, с права в окопе, не дал возмутиться Штифту. Затем еще взрыв, и еще... Один из связанных уткнулся головой в землю и завалился на бок. От его спины осталось месиво из мяса, грязи, лоскутов гимнастерки и белых костей. Соседу оторвало руку и обожгло левую часть тела. Обезумевший, тот, не чувствуя боли в шоковом состоянии побежал прочь из окопа, пробежав метров пятнадцать он упал замертво. Шпалу откинуло взрывной волной. Назар, прихватив Штифта прижался сам и втиснул того в землю лицом... Минометный обстрел оказался не долгим.

Звенящая тишина. Гул в ушах. Вроде все закончилось. Так, руки, ноги, тело, вроде цел. Надо осмотреться. О, порядком присыпало, как крот, представляю.

– Короткая перекличка, начали, капитан Збруев - жив, дальше! -- прокричал Назар. Таким образом отозвались все, кроме вновь прибывших, Шпалы и Моти. Так, Мотя в дозоре, будем надеяться, что жив. Новенькие, не стрелянные, двоих нет, остальные кантужены или сдвинулись, не до переклички, проверим. Шпала, Миша, как ты!

Шпалов лежал на спине, запрокинув голову. Когда Назар его обнаружил, над ним уже колдовал один из новеньких, тот которого били. Он его перевязал и сейчас промывал Михаилу от песка дыхательные пути, причем делал это уверенно и со знанием дела. Не мало удивившись, Назар на мгновение застыл, наблюдая за происходящим, и довольный увиденным побежал дальше по окопу. Шпала живой. Мотя, где же ты. Мотя объявился сам, через несколько минут . Доклад его, озадачил Назара. Фрица нигде не видно, очередных атак, в ближайшее время не ожидается, Матвей ошибиться не мог. Получалось следующее — немец этим минометным обстрелом дал понять, что он никуда не ушел, но и брать высоту не собирается, когда самое время, почему? Надо идти в разведку. Владеешь информацией, владеешь ситуацией, нечего гадать. Решение было принято. А пока необходимо отдохнуть.

– Штифт, надо когти рвать, а не то порешат, -- ныл парень, лет двадцати пяти, безумный взгляд затуманенных глаз, которого пугал даже самого Штифта. Но это был единственный выживший из его бригады, который признавал его авторитет. И Штифт понимал, что ему побитому одному не выжить.

– Ты, Холера, не бзди, будет день, будет пайка. Держись моего и все будет ништяк, -- проскрипел Штифт. Холера был беспредельщиком, наркоманом, без жалости и мозгов. Страшный человек. И признавал этот зверь только слово Штифта. Чего тому было достаточно.

– Холера, ты же под кайфом, где морфий надыбал? -- продолжал Штифт.

– Да в штабе, на перевалочном, в медке, сестричку оприходовал, а чтобы не визжала вскрыть пришлось брюшко. Гы. Там для шакалов, ну для начальников, дури обезболивающей и понабрал... -- довольным голосом проговорил Холера.

– Дай морфийку, а то кижла да морда ноют, а сам метнись за пайкой, -- закончил Штифт. Холера тут же подскочил и умчался прочь. Штифт задумался: -- Шустрые вояки оказались, не ожидал. Меня, вора законника, тертого волчару, в две секи уделали, в придачу и моих придурков сложили, как дрова. А меня как покоцали! -- Штифт взялся за перебитое плече и поморщился от боли. – При таком раскладе, рвать за линию без понтово, надо оклематься и подштопаться. А далее будем посмотреть... -- потрогав разбитое лицо и оценивая повреждения на ощупь, сыкнув, продолжал размышлять Штифт. – Одного не догоняю, с какого такого хрена этот старшой меня от мины собой закрыл? -- не давала покоя эта мысль Штифту. Ну ни как это не вязалось с воровскими понятиями. Боль начинала отступать, рассудок медленно погружался в забытье, начинал работать морфий. Штифт не стал сопротивляться и поддался действию наркотика.

Холера рыскал по окопам в поиске наживы. Все бойцы спали, кроме одного дозорного. Заметив раненного и без сознания Шпалова, Холера, как крыса прошмыгнул к нему и начал обыскивать его карманы и вещи. Все, что он находил, будь там расческа, нитки, личные фото, нагрудный медный крестик, все переправлял себе за пазуху. Холере важен был процесс, а не ценность украденного, поэтому он так увлекся им, что не заметил, как к ним приближался Матвей.

– Я не понял, елки палки, это что здесь за представления? -- не веря своим глазам, воскликнул Мотя. Холера, по своей натуре был трусоват и по этому, увидев Матвея, отскочил от Шпалы, весь затрясся. В такие моменты разум, если он был у него, полностью покидал Холеру. Обезумевший, тот пятясь назад, наткнулся на спящего бойца и нащупал у того автомат. Схватив оружие, Холера начал беспорядочно стрелять, выкрикивая всевозможные ругательства. Мотя моментально бросился о землю, обнял Шпалу и кувыркнулся с ним в сторону от выстрелов. Одна пуля чиркнула Матвея по спине, вторая впилась в пятку левой ноги. Проснувшийся боец выбил у Холеры автомат. Мотя отреагировал мгновенно, выпад вперед, прием из самбо скрутка и удушающий локтем. Холера весь посинел и захрипел, ноги задергались в конвульсиях, глаза закатились. Через некоторое время он обмяк и перестал издавать какие-нибудь звуки.

– Все, готов, -- сделал заключение боец, выбивший оружие.

– Да живой он. Придушил малек падлюку. С-ка, подстрелил меня малость, -- прихрамывая на левую ногу, с досадой ответил Матвей и добавил: «Ты вот что, свяжи ко его покамест, а я за командиром.»

Выстрелы начали возвращать Штифта в реальность и сном то это не назовешь. С новой силой загудело разбитое лицо и перебитое плече. – Что опять? -- подумалось ему. Столько выстрелов, взрывов и смертей за такое короткое время, даже такому прожженному урке, как Штифту, еще не доводилось видеть. Хотя многое пришлось повидать на своем воровском пути, и ему казалось, что удивить вора уже ни чем не возможно. И Штифт ни как не мог привыкнуть к постоянному ощущению, что костлявая ходит где-то совсем рядом. При этом он понимал, что и боя то совсем еще не было настоящего. А ему, уркагану со стажем, как то не спокойно и паршиво на душе и сон не берет, в тот момент, когда молоденькие солдафоны спят как щенки, неприкаянным сном. Что-то , как то не складывалось в голове Штифта. Его размышления нарушил Назар. Он появился не заметно и хищно как то улыбнувшись прошептал: « Вот и конец вам, ублюдки. Вы же почище немца будете. Встать и на выход...»

Ничего не понимающий Штифт, поморщившись от боли, встал и вышел на воздух. Весь какой то скрученный и скукоженный Холера сидел на коленях, рыдал и покачивался. Над ним возвышался Мурзат, приставив, дуло ППШ к затылку Холеры. Бойцы, в полном составе, были построены в одну шеренгу. Назар схватил Штифта за шиворот и швырнул его на землю к Холере. Затем, передернув затвор табельного ТТ и приставив пистолет к виску Штифта, холодным и монотонным голосом произнес: « По законам военного времени, за попытку убийства сослуживцев и своего командира, а так же мародерство среди личного состава, что приравнивается к предательству, приговариваются к смерти через расстрел, рядовой...» -- здесь, Назар сделал паузу, так как только сейчас вспомнил, что он не успел то и фамилий вновь прибывших узнать. Крайне неловкая ситуация... Собственно чем и попытался воспользоваться Штифт.

– Начальник, стой. Не гони, дай последнее слово. Не как вор, а как гражданин прошу, -- выдавил из себя Штифт, цепляясь за последнюю надежду. Так страшно, как сейчас, Штифту никогда не было. Его и на перо садили, на пол живота шрам и в карты на жизнь свою играл, и с мусорами перестреливался, всяко было, но сейчас все по другому, все не так. Его, делового, как собаку...

– Вовремя же ты вспомнил про гражданство. Ладно говори, -- таким же холодным голосом обнадежил бандита Назар.

– Начальник, не путай, сделаешь ошибку, тебе же там ответ держать придется, – кивнув вверх, спокойно, с расстановкой начал Штифт. – Сейчас я отвечу за себя. Да, я блатной, не признаю власть, ни советскую, ни какую, презираю любые институты власти. От того не якшаюсь ни с ментами, ни с вояками. Понятия у меня одни, воровские, и живу я по воровским законам. Да, этот свод законов далек от сострадания, жалости и благовидности. Но он не гнилой, так как писался годами, кровью многих, и многих людей, находившихся за гранью выживания. А в таких условиях, сама костлявая, на пару с архангелом, диктует правила. От того, Начальник, справедливы и честны мои понятия. Закон наш гласит, что землю, которая народила и взрастила тебя, да мать свою, почитай и береги, как святость. Порой у бродяги только они и есть... А ты, гражданин начальник, в предатели да крысу меня записываешь... Не гони. Не хорошо... -- закончил Штифт и вонзил свой острый и холодный, как бритва взгляд серых, волчьих глаз прямо в глубину души Назара. Крепкий духом Назар, не выдержал взгляда урки и отвел глаза в сторону, что происходило с ним крайне редко. Он сам был по натуре лидером и человеком с сильным, волевым характером. Назара заинтересовал этот человек.

– Как же? А дружок твой, рыскающий по карманам умирающего товарища, это что тоже по твоим понятиям? Или я чего-то не понимаю? -- нарочито, заискивающе подкинул Назар. Штифт оживился и молниеносно перекинул вопросительный взгляд на притихшего Холеру. Тот, кажись, еще ущербнее сделался и замямлил дрожащим от страха голосом: « Штифт, братуха, ты че? Я же гниду рыскал, не правильного, красноперого... я же...»

– Завали хлебало. Тебе жизнь подарили, приютили, пайки подкинули, а ты? Да пускай они хоть петушней будут, но они пригрели тебя в трудную минуту, да, брататься и якшаться с ними в падлу, но и трогать их — забудь. Я правильно закон излагаю? -- перебил Холеру Штифт.

– Правильно... но... -- замялся Холера.

– Закон! Никогда не отступай! Свидимся на небесах, чертило... -- проговаривая монолитным голосом, Штифт начал заваливаться неуклюже в сторону Холеры и в последний момент, пока никто не понял что происходит, мощно толкнул ногами свое тело в сторону того. Удар головой пришелся как-раз в шею Холеры. Опрокинувшись на спину и закинув голову назад, Холера начал судорожно ловить воздух ртом, руками он схватился за шею, тело его забилось в предсмертных конвульсиях, из под пальцев рук хлынула кровь с пузырьками воздуха... Рядом полулежал Штифт, лицо его было в зверином оскале, в зубах поблескивал окровавленный обломыш от бритвы. Весь его облик, и блеск в его глазах, сейчас напоминали дикого зверя, волка во плоти. Все вокруг замерли, повисла неуклюжая тишина, и только похрапывающие звуки умирающего Холеры нарушали ее.

– Теперь можно и меня валить, перед совестью я чист... – как звон колокола вывел из оцепенения всех присутствующих, в том числе и Назара, спокойный баритон Штифта.

– Мурзат, выстави караул. Остальным отдыхать. Оставшихся новеньких ко мне. И приберите здесь, -- коротко скомандовал Назар и удалился в импровизированный штаб.

– Это слишком даже для меня, – думал Назар в свете последних событий, сидя за штабным столом в пыльной землянке, каким то чудом уцелевшей во время бомбежки. – Что же делать с этим зверем? Нет, конечно же его можно расстрелять, делов то. Но есть одно но, он ценный кадр. Такой один, четверых стоит, если не более. Его бы дерзкого такого да в разведку, языков брать... – рука командира привычно потянулась к кобуре, щелкнул затвор. Назар положил пистолет на стол перед собой, руки уложил рядом с оружием. – Предложу, именно предложу идти со мной в разведку и если отказ - без суда и следствия, прямо здесь не вставая, хватит, война на дворе в конце то концов, – принял для себя твердое решение Назар.

В скорости в землянку вошли трое: Штифт, с подвязанным плечом и разбитым лицом, от его исходила ощутимая опасность, как от раненого зверя. Далее скромно и тихо, как кошка ступал тот новенький врачеватель, низко опустив голову, словно провинившийся школьник перед преподавателем. И бравый, но слегка прихрамывающий, сопровождающий первых, Матвей Шишкарев.

– Присаживайтесь, товарищи, – официально обратился Назар к пришедшим. Дождавшись когда все рассядутся, командир продолжил: « Значит так, я люблю порядок во всем, от гальюна до командирского стола и требую того от каждого. Правильно это или нет, согласны вы с этим или нет, ваши проблемы, иначе дисциплины не будет, а без оной, что мы за армия такая? Но вот последние события кричат нам об обратном, что бардак у нас, товарищи, как в гримерной девиц из кордебалета. От чего, я принял решение. Оно касательно вас, имеющих прямое отношение к дестабилизации и так не спокойной обстановки. Прошу заметить, что это будет не приказ, а скорее просьба, но сперва, я хочу от каждого услышать его мнение по поводу произошедших событий, но, пожалуйста, без соплей, блатняка и каких либо умозаключений и выводов. Начнем с тебя, » – Назар указал на худощавого бойца, которого так усердно избивали недавно свои же.

– Я религиозный человек. Вера моя не разрешает мне брать оружие в руки. За свое вероисповедание и не признание новой власти советов, меня посадили на длительный срок в тюрьму, – начал монотонно, без каких-либо эмоций, слабым голосом бубнить тот. Сглотнул, поморщился и продолжил: « В тюрьме меня невзлюбили ни бандиты, ни конвоиры. Я абсолютно мирный человек, моя религия не разрешает даже злиться на обидчиков, в основе лежат слова миссии про вторую щеку, ну вы знаете. Меня от скорой расправы спас местный акушер. Он взял меня к себе помощником. Частые ножевые ранения, а так же огнестрельные ранения заключенных во время побегов, да советы акушера, предоставили мне возможность кое чему научиться в оказании медицинской помощи человеку, » – все бубнил он, как машина, не используя ни одного не правильного слова или поворота речи. – А потом объявили о начале войны и меня, как военного врача, со слов и в место моего преподавателя, с первым этапом отправили на фронт. Прибыв на сборочный пункт, всех, из числа заключенных, разбили на подразделения и взводы. Я попал вот к этим гражданам, – впервые за весь рассказ худощавый человек шевельнулся и кивнул в сторону Штифта. – Они не собирались воевать или совершать подвиги, просто хотели подобраться к фронту и перебраться за рубеж, где не идут боевые действия. К чему склоняли и меня. Я отказался, за что и был впервые избит. Затем избиения продолжались регулярно и порой просто так. Меня они не отпускали, потому что знали, что придется попасть под пули той или иной стороны, плюс дальняя дорога. Нужен врач. Оружие меня так и не заставили взять в руки. Я мирный человек, имя мое Владислав, – так же без интонаций, как начал, так и закончил свое повествование худощавый человек, Владислав.

– Я тебя услышал, Владислав. Теперь ты, крутой бандит, – перевел взгляд с худощавого и обратился к зыркающему Штифту, Назар.

– Я буду краток, начальник. Всегда презирал никчемных и хилых духом бакланов, а здесь особый случай, свою сущность, эта падаль прикрыла словом боговым. Этого хорька сперва опустить в парашу, а после завалить , как... Валыну он в руки не берет. Да если бы не его умения штопать братков, парился бы, чертило уже давно в земельке... Короче, начальник, предлагай или делай че хочешь, только отгороди меня от этого баклана, терпения уже нет, – смачно сплюнув под ноги пробасил Штифт.

– И тебя я услышал. Делаем так. Ты, Владислав, остаешься в расположении на должности ротного доктора. Матвей, внеси его в списки. А ты, Штифт, со мной в разведку пойдешь, – подытожил Назар.

– Не понял! – тут же возмутился Мотя.

– А деваться дорогому бандиту некуда, откажется, я его застрелю прямо здесь. Согласится, есть шанс остаться живым, искупить свою вину перед Родиной и стать свободным человеком, что очень соблазнительно в виду того срока, который у него был. Я не буду стрелять никому в спину или обманывать, и другим не позволю. Это я гарантирую, как командир Красной Армии. Ты со мной? А, Штифт? -- объяснил свое предложение, Назар.

– Красиво поешь, начальник. А по сути, непонятка складывается, выбора ты мне не оставляешь, обоснуй свой базар? А, начальник? – глядя из подо лба, передразнил того, Штифт.

– От чего же выбора нет? Смотри, начнется бой, ты не стрелянный ляжешь сразу, потому что повел себя дерзко, поставил себя высоко, от чего не прикроет тебя никто, не окликнет об опасности и бац, да не станет тебя такого, я же говорил тебе, что это война и мы все зависим друг от друга, это первое. Второе, помереть прямо здесь, без славно, от моей руки, как паразиту. И третье, воспользоваться моим предложением. А ты говоришь, выбора... – невозмутимо отреагировал на выпад, Назар. Повисла напряженная тишина...

– Ты не врубаешься начальничек, – первым нарушил тишину Штифт: « Я по натуре своей и по закону своему не могу быть в одной связке с тобой. А закон мой и понятия воровские мои, как же это тебе объяснить на твоем языке то... – Штифт прикусил нижнюю губу и покосив взгляд задумался. И немного погодя продолжил: « Вот секи так — представь пса, сильного, умного, красивого, но все-таки одомашненного и в ошейнике, а точнее существо имеющее хозяина и хавающее с руки его, и живущее по системе его. И возьмем, к примеру, лиса там, волка или рысь, зверя дикого короче, так вот по статности и красоте своей или мощи он может и уступать псу. Но есть одна заковырка, дикий зверь, есть дикий зверь, он сам себе добывает пайку, ищет кров и вся его сущность направлена на выживание, что делает его не зависимым ни от кого и не от чего, то есть нет у него хозяина, поводка, цепи, нет системы, чужой воли. И по этому он сильнее и выносливее пса. А в природе, в лесу, нет никакой системы, ни своей, ни чужой, есть только условие — выживает сильнейший, быстрейший, хитрейший, а слабейшему путь уготован один... и ни как иначе... а сострадание и жалость — удел слабых. Ты - пес, я - зверь, ты - охотник, я - дичь, ты - жертва, я - хищник. Как видишь мы по разные стороны. Природа у нас разная, гражданин начальник.»

– Хм, очень интересная позиция. Но, черт побери, все понятно и прозрачно, – Назар докурил папироску, бросил на землю и растер ее каблуком, затем отвел взгляд в сторону, цыкнул и вернув взгляд на Штифта продолжил: « А глянем на это с такой стороны и зададимся вот каким вопросом. Что же будет делать волк, если лес его сожжен дотла, его самого заарканили и кинули в клетку, и пытаются там удержать силой?»

– Рвать падлу и его клетку на куски, из последних сил, до смерти, своей или его... кому как подфартит, – прорычал Штифт, не замечая, как его увлекает этот диалог с капитаном.

– Хорошо, а в эту же клетку с тобой закидывают одомашненного пса, хозяин которого обескровлен, а дом сожжен, как и лес твой, как по твоему будет вести себя пес? А я тебе отвечу, он будет не хуже волка рвать падлу, как ты выразился и клетку. А если объединить усилия, то шансов уничтожить общего врага становится больше.

– А как же ваши поговорки, гражданин начальник про волка и друга, как там, если волк убил вашего врага, то он не стал вашим другом, или Тамбовский волк тебе товарищ? – с ерничал Штифт.

– А все в силе, но потом, как ты вернешься в свой лес, а я к своему хозяину. И в спину стрелять не буду, помнишь. Ну что, Штифт скажешь на это?

– Хм. Грамотно излагаешь, начальник. Надо обмозговать это.

– Нет у тебя время на подумать. Решай сразу, – как отрезал Назар.

-- Я по ходу соглашусь. И не потому, что боюсь костлявой, а просто, ты крепкий и надежный мужик. Чуйка у меня на людей, сечешь. Базар ведешь грамотно, да и не шмаляешь по чем зря, гнили в тебе нет. И предложение твое, если так разобраться, не нарушает мои устои. Да и помирать сегодня не охота. Короче, командуй начальник, зуб даю, не пожалеешь, – немного поразмыслив, с ухмылкой ровно проговорил Штифт.

После непродолжительного отдыха, вечером на заходе солнца, начались приготовления разведгруппы к выходу за рубеж. По общему согласованию в группу вошли: Мурзат Шалимов, как снайпер; молодой боец Андрей, как проверенный сапер; Штифт и командир группы Назар Збруев, как ударное и основное звено. Задача группы стояла простая, узнать дальнейшие намерения немцев и причину их бездействия, и по ситуации взять в плен офицера любого ранга. Группа шла налегке, минимум пайка, снайперская винтовка, пару кило взрывчатки, гранаты, автомат с тремя боекомплектами, да два пистолета системы ТТ. Назар окинул группу оценивающим взглядом. Плечо Штифту вправили, на переносицу наложили швы, хоть он и выглядел побитым, но его задор и настрой говорили об обратном. Мурзат, как всегда был не возмутим и гладко выбрит. Сапер Андрей, суетливый малый, но знающий минер, даже в строю он не мог стоять спокойно, все время дергался и крутил головой. – Да, разношерстая команда, но все парни по своему уникальны, – подумал Назар, поправил самодельную разгрузку на плече и перекинув автомат через шею, добавил уже в слух: «Ну что, братцы, с Богом. Мотя, за старшего, смотреть в оба. Группа, за мной, бегом марш.»

Молоток, звонкими ударами, расходящимися многократным эхом по ущелью, вгонял стальной крюк в неподдающеюся скальную породу. Звуки ударов нарушали девственную тишину гор, а напуганные птицы, срывались с мест и недовольным курлыканьем, разбавляли не естественный для этих мест шум. Человек, находясь на высоте, уже метрах в пятидесяти от земли, зависая на пальцах руки и упершись коленом в стену мощно работал молотком. Ловко опустив молоток за пояс в сумку, таким же ловким движением, человек накинул альпинистский карабин с веревкой на крюк. К другому концу веревки был привязан сам человек. Так, наверное и в Жизни все устроено. Если в человеке заложены те истинные ценности, которые порождают светлые правильные мысли и ограждают от дурости озлобленности да плесени всякой, то таковые ценности служат человеку, как тот страховочный крюк на высоте для альпиниста. Хорошо и надежно вбитый в породу, он удерживает несчастного от печальных последствий в случае непредвиденных падений... Сие размышления придали новых сил, и человек, улыбнувшись, уверенно продолжил свое нелегкое восхождение...

« 24 июня этого года И. В.

Ночь накрыла лес. Непроглядная темнота, казалось обволакивает все кругом, как некое неразличимое, но ощущаемое каждой клеточкой организма, существо. Даже неполная луна и звездное небо не могли пробиться сквозь нее. Группа из четырех человек бесшумно, но быстро передвигалась в этой тьме.

Немецкие позиции оказались не так уж и далеко, как предполагал Назар, всего лишь в каких то километрах двух или трех, не больше. Но вот, что странно – окопы фрицев были пусты. Ни часовых, ни орудий ни техники. Было принято решение дождаться утра, и уже при дневном свете разобраться, что происходит. Наступило утро. Картина открылась совсем не та, что ожидалась. Ночные подозрения оправдались. Ни души. Аккуратно пробираясь по окопам, группа изучала бывшие огневые позиции. По сему было видно, что оставили их немцы буквально на днях, причем в спешке. Изучив первый рубеж, Назар с бойцами ползком направились ко второй линии обороны, находящейся метрах в ста от первой. И вот тут их ждал сюрприз.

После удара авиацией, по левому флангу, бомбой был разворочен окоп, от чего образовалась огромная воронка метра в два, а то и более глубиной, зияющая обугленными краями и раскоряченными бревнами. Из нее четко доносилась немецкая речь. Еще левее от воронки метрах в пятнадцати, начинался лес.

– Ну ка, Андрейка, мышью на ту сосенку, глянь че в ямке делается, – указал на первое дерево Назар, шепотом обращаясь к молодому бойцу. Шустрый малый, козырнув по привычке, метнулся в сторону леса. Вскарабкавшись на дерево, как кошка, Андрей замер и слился с лесом. Наступила напряженная тишина и потянулись минуты ожидания. И только приглушенная немецкая речь еле-еле пробивалась сквозь легенький ветерок.

– Чувствуют себя спокойно, ничего не боятся, поди думают, что раздолбали нас, – шепотом прошипел Назар.

– Командыр, давай гранату захреначу в эту амку... – прорычал в ответ Мурзат. Назар покачал головой в знак отрицания и тихо добавил: «Подождем Андрейку.»

Прошло еще несколько томительных минут... и еще. И только Мурзат хотел сказать что-то, как из леса раздались два выстрела, а через мгновение мощный хлопок. И снова тишина.

– Ждать! -- прикрикнул Назар, увидев, как засуетились Мурзат и Штифт. И правда, через несколько минут объявился Андрейка. Весь взъерошенный, закопченный и подраный.

– Кажись меня зацепило, -- прокряхтел Андрей и притронулся к окровавленному боку.

– Перекрутысь на спину и рассказывай, -- приговаривая и на ходу вскрывая зубами пачку с бинтами, как змей вьюном подался Мурзат к Андрею.

– Короче, прошуршал я до той сосенки, залез на нее повыше и начал осматриваться. А потом, что и успел, только заметил движение на соседнем дереве, но было поздно ссс... – сыкнул Андрей, когда Мурзат льнул ему водки на рану в боку и продолжил: «Тише ты чурка. Два выстрела и жгучая боль в бочине, зацепило, но не сильно. Я каким то чудом удержался и не рухнул вниз, и тут же, не теряя времени зафигачил гранату в сторону дерева, где было движение. Бах! И фриц повис на разломанном суку, как портки в сушилке...

– Пять балов, а в ямке что заприметил? -- поинтересовался Назар.

– Три гада и два миномета, а больше никого за версту это точно, -- отрапортовал Андрейка.

– Значит так, если там минометный расчет, то должен быть и офицер. Ставлю задачу. Андрейка, остаешься в прикрытии, я беру языка, Мурзат и Штифт пускаете остальных в расход. Все ясно? Погнали! -- отчеканил Назар, бегло окинул ребят и удостоверившись, что его все поняли, рванул вперед. »

Нога человека всей стопой поместилась на довольно большом выступе скалы. Только сейчас он позволил себе немного расслабить свое пружинистое тело. Надежная опора, вот чего не хватало ему последние метров пятнадцать подъема. Ему пришлось не останавливаясь перемещать себя вверх, и только вверх, секундная задержка и... Ему не хотелось об этом думать. Мышцы невыносимо ныли от напряжения, но это не ослабило его, а наоборот предало сил. Вспомнились тяжелые тренировки на выносливость. Не зря все, не зря.

« 24 июня этого года И. В.

– Геннадий Городовых или Ганс Город? Нет, все-таки мой отец мудрый человек был, – прислоняясь спиной к сырой, но по летнему теплой земле и закрыв глаза, возвращался мыслями мужчина лет сорока в воспоминания дней минувших. – Я еще совсем мальчуган двенадцати лет от роду. Жили мы тогда в чудесном городе, на берегу Черного моря, славном городе, городе, которым гордилась вся наша необъятная Держава. И сам Великий Александр Самодержец, а потом и его последователь Николай отстаивали службу в нашем храме. Какое светлое время... Да. А отец мой, мой Отец, как же я гордился своим папенькой. Профессор, лекарь, настоящий врач, да еще и военный. И дом наш, белый светлый, на берегу моря. Няня Матрена, большая и такая же добродушная тетушка. Я под постоянной опекой и книги, много книг, мой папа говорил, что человек должен прочесть столько же книг, сколько и дней отмерено ему Боженькой, а еще должен обязательно изучить культуру и историю другого народа, включая и язык той культуры. И посему среда и суббота у нас были немецкими днями, то есть, мы говорили и как нас учил отец, думали на этом языке. Только сравнение может прояснить истинные ценности нашего народа и ответить на вопрос, что такое Русский Дух. Вот, что я впитал с детства, а еще любовь к Отечеству и Родине. И это стало моей конституцией. А потом, в один момент... Вообще, как так может быть, что бы вековые традиции и устои государственности рухнули под неожиданной силой, возникшей из под сохи и косы? Царя, офицерство, церковь, культуру, все растоптал кирзовый бот большевизма. Не понимаю. Ненавижу. Отец, наверное сделал единственно правильное решение на тот момент, сперва на теплоходе в Турцию, затем морем в Италию. Отец, помню очень страдал и мучился, когда до него доходили новости из России. Все его существо отказывалось воспринимать происходящее. И в результате сердце его не выдержало. Его знакомые врачи из Германии помогли нам переехать в Берлин, там отца положили в клинику. Но не помогло, не потому что плохая клиника или врачи, а просто отец себя извел мыслями о России. И последнее, что он успел сделать – это сменил нам фамилию на немецкий лад, а меня перекрестил в Ганса, дабы отгородить в дальнейшем от не нужных вопросов и разговоров. Все-таки мудрый человек отец мой был.

Вдруг тишину разорвали выстрелы и взрыв, совсем рядом в лесу! Там же Франц! Хороший парень, трудами Ницше увлечен. Мой природный талант, как говорили в школе СС, это в неимоверно критических ситуациях сохранять невозмутимое спокойствие, моментально производить оценку обстановки вокруг, принятие решения и конечно же воплощение этих решений в действие, без эмоций, как машина. Это от отца, он же врачом был. Вот и сейчас, началась стрельба, а у меня и жилка не дернулась и глаза не открылись, спокойный анализ. Значит так, большевики на голову разбиты, большой атаки быть не может, остается одно — разведка. Пора сворачивать расчет и догонять основные силы, отвлекающий момент сыгран! Глаза открылись...

Мурзат первым влетел в воронку на перевес с саперкой и ножом. Затем ввалился Штифт с засученными рукавами и звериным оскалом. И длинным скачком, одновременно с ними запрыгнул в воронку Назар. Свалка и толкотня в ограниченном пространстве воронки закончилась быстро. Два убитых немца, наверное и не поняли, что произошло, одному саперкой раскроило голову, второго Штифт просто задушил голыми руками.

Ганс открыл глаза. Промелькнула тень, посыпался песок и шорох. Мы обнаружены. Кувырок в сторону и за торчащий из земли обгоревший обломок бруствера. Быстро! Ганс затаился. Через минуту все закончилось. Так, я не замечен, отлично. Под руку попал запасной упор для миномета с острым концом, как пика. Повезло. Ганс сделал выпад вперед и пропорол бок ближайшему к нему, спиной стоявшему разведчику. Толкнув его на остальных и воспользовавшись им как точкой опоры, выскочил с воронки и бегом в лес.

Назар оглядел воронку, когда все было кончено и прошептал: « Странно, я не наблюдаю офицера.»

Штифт сидел на корточках над задушенным немцем и потирал руки. Мурзат стоял в полный рост в позе бойца с окровавленной саперкой и тяжело дышал. Он хотел что-то сказать, как вдруг тень сзади его зашевелилась и Мурзат, вскрикнув, завалился на своих товарищей. Еще один немец, не замеченный до сего момента, воспользовавшись замешательством разведчиков, метнулся из-под обгоревшего бревна прочь из ямы.

– Мурзик, браток! Держись! – подхватывая товарища на руки закричал Назар. Штифт, подскочил и не задумываясь кинулся за убегающим.

– Отлично! – приговаривал Ганс на русском, он так и не научился думать на немецком языке. И продолжал бежать по высокой траве. Как вдруг из травы, не весть откуда, появился советский солдат и кинулся ему под ноги.

– Все... -- только и успел подумать падающий Ганс и тут же, вдогонку, на его голову обрушился тяжелый удар...

Сознание возвращалось постепенно. Сперва Ганс слышал отдаленно голоса. Затем начала проясняться картинка. Затылок жутко гудел, голова словно свинцом налитая, боль в висках. Живой. Ганс лежал на животе, руки были привязаны к ногам за спиной, до чего же неудобно, тело затекло. Ганс незаметно осмотрелся, справа от него на корточках сидел человек и курил самокрутку, но что-то не вязалось у него с его внешностью и солдатской формой. Возникли воспоминания из детства. На пирс, не весть откуда привезли каторжан. Наш городовой, большой и усатый дядька и еще несколько полицейских присматривали за ними. Так вот те каторжане точно так же сидели на корточках, и так же курили, глубоко, по две тяги за раз, и тот же звериный стальной взгляд с прищуром. И сейчас этот солдат-урка, как его уже успел назвать Ганс, не сводил свой цепкий взгляд с него. С лева от него возвышался другой человек, и опять картинка не вязалась, хоть и был тот человек в простых солдатских штанах и сапогах и голым торсом, но по выправке было видно, что это военный человек от мозга кости, офицер. И на фоне учерневшего от пыли и дыма, побитого солдата-урки, развороченной взрывами земли, обгоревшими деревьями и кустами, офицер просто и непринужденно брился, смотрясь в маленькое зеркальце, вытирая бритву о белоснежную ткань, и выглядело это все как то нелепо на фоне грязи и разрухи.

– Начальник, шустрик очунял, – проскрипел солдат-урка.

– Ихь руссен официрен. Вер дас ду? Во ист ду зольдатен унд вифиль ду? -- не отрываясь от процесса бритья на ломаном немецком отчеканил офицер.

– Господин офицер, не напрягайтесь и говорите по русски, -- перебив того проговорил Ганс.

– Начальник, так он по нашему тренькает! -- оживился солдат-урка. Реакция Назара была моментальной и неожиданной для него самого. Тут-же оказавшись около немца, Назар схватив того за шиворот и поставив его на колени, два раза смачно ударил Ганса по лицу. Тот опрокинувшись на бок застонал.

– Какой я тебе к черту господин! Запомни, я товарищ командир красной армии капитан Збруев! Повторяю, гад, где ваши части и солдаты и сколько вас? -- прогремел Назар.

– Я Ганс Город, унтер-офицер пятой дивизии СС. Меня с минометным расчетом и снайпером оставили для прикрытия передислокации основных частей. Дальнейшее их продвижение мне не известно. Большего я не знаю, -- вытирая о плече разбитую губу простонал Ганс. Мозг лихорадочно заработал: « Значит так, что мы имеем - идейный коммунист и каторжанин, а еще я живой. Но есть одно «но» и командир и подчиненный люди той категории, которым убить человека не составляет трудностей. Одному потому-что я враг, а другому... ну а другому просто потому, что я ему не понравился или же что-то не так сказал. Хороша компания. Ладно, долго думаю. Исходя из последнего ясно, что я им нужен живым. Следовательно можно выстраивать диалог, а дальше по ситуации.»

– Товарищ капитан, дело вот в чем, у нас в армейской системе построено все по следующему образцу: о дальнейших действиях меня просто не ставят в известность, есть своя конкретно поставленная задача, которую я должен выполнить и о результатах доложить, -- как ни в чем ни бывало продолжил дружелюбно Ганс.

Назар уже привел себя в порядок. Поправил портупею и присел на корточки против пленного.

– Товарищ капитан, еще есть одна просьба, не могли бы вы ослабить веревки, тело совсем затекло, -- невозмутимо продолжал Ганс.

Назар с любопытством слушал немца. Затем достал с голенища финку, которую еще совсем недавно ему приставляли к горлу, и одним ловким движением разрезал веревки. Тут же, перехватив руки пленного связал их спереди, освободив ноги тому и позволив ему нормально сесть.

– Благодарю, товарищ капитан. Мы с вами русские люди и по этому должны...

– Еп! Завали хлебало, мышиный туз, не но в натуре поет прям как наш кум на зоне, когда начальство приезжало! -- вдруг обозначился Штифт.

– Не встревай! -- резко перебил того Назар. -- Продолжай, русский человек, твою мать, -- уже обращаясь к пленному бросил Назар.

– Я хотел сказать, что мы русские люди и должны понять друг друга... -- с прежней интонацией заговорил Ганс, но тут его перебил уже Назар: « Слушай сюда, гнида...»

Назар встал в полный рост, повернулся спиной к пленному и сделал несколько шагов. Стояла солнечная и безветренная погода. Все кругом заливалось светом и благоуханием травы и леса. И если бы не развороченная земля от взрывов, да обугленные стволы поваленных деревьев, то и в голову бы не пришло, что идет война, что смерть и разруха кругом. А матушка природа все пытается скрыть эти ужасы, вот смотришь, а недавно выгоревшая и вспаханная снарядами опушка, да земля под ногами похожая на горелую кашу, уже покрылись молодой порослью. И белка, смотри, прыгает, как ни в чем ни бывало по раскоряченному брустверу. А соловей то как заливается? Назар закрыл глаза, глубоко вдохнул лесной воздух, на секунду замер... и резко выдохнув, повернулся на каблуках и впился гневным взглядом в немца. Дед, мой дед, как же хорошо, что ты этого всего не видишь. Не видишь, как нашу землю хотят у нас забрать, как нас пытается растоптать фашистский сапог. Не-ет! Не бывать этому!

– Слушай сюда! -- еще раз в сердцах проговорил Назар, и продолжил: « Русский человек – это я, это даже этот вот солдат, » – Назар указал на Штифта. – Даже он, провинившийся перед Родиной, не оставил свою Землю на растерзание и поэтому он русский. А ты? Кто ты? Я знавал таких как ты, что вы с себя представляете я тебе сейчас расскажу. Буржуи да кулаки, под кнутом которых жил народ, но терпение то людское не вечно и пришло время, когда все собрались и забрали у вас ваш же кнут. А вы, что вы сделали? Вместо того что-бы поговорить с людьми взяли в руки оружие и с божьим словом начали убивать их. Вот ваша сущность гнилая. А когда и оружие мы у вас забрали, то вы просто сбежали, как крысы. И теперь ты, с черным крестом и под властью нелюдей пришел снова убивать нас! -- последние слова Назар говорил прямо в лицо пленному, склонившись над тем. Немец молчал. Но взгляд в сторону не отводил и терпеливо ждал когда русский закончит.

– Закончили, товарищ капитан? – по прежнему невозмутимо спросил Ганс и не дождавшись ответа продолжил ровным голосом, но в голосе этом слышалась уже какая-то неуловимая гневная нотка: «Это мы то нелюди, мои родители, священники, городовые, врачи, военные, да уйма порядочных и достойных людей было вынужденно спасаться бегством в так называемом « Крымском Исходе», а доблестные офицеры под командованием легендарного Врангеля до последнего прикрывали мирных людей, когда ты, красное отродье, стреляло им в спины! » -- Ганс сплюнул кровью из разбитой губы под ноги Назару. Назар закрыл глаза и запрокинул голову, по его лицу заходили желваки.

– Сволочь... -- сквозь зубы прошипел Назар и моментально попытался нанести удар немцу финкой, которую он так и держал в руках. Но тут вовремя подоспел тот солдат-урка, что сидел в сторонке. Он, подскочив скорточек, плечом, как-то неуклюже, но довольно проворно оттолкнул Назара от пленного.

– Ша, шакалье, вы че рамсы попутали, если тренькаете, то тренькайте, а не предъявы друг другу кидайте, а тем паче пером моим махать! -- прохрипел прокуренным голосом Штифт. Толчок оказал свой эффект. Назар моментально взял себя в руки, все-таки сказывалось напряжение и усталость. Он встал на ноги, отряхнулся, глянул на Штифта, улыбнулся и попросил у того закурить. Смачно затянувшись, Назар выдыхая дым и слова проговорил: « А финка то уже моя, понял? Так что забудь, рядовой.»

Штифт щербато ухмыльнулся и с презрением, тихо так, не то пропел, не то проскрипел слова из песни, родившейся в огне былой гражданской войны:

«Белые рубят красных, красные рубят белы-ых. М-м-м.

Мир далеко-далеко виден в окошках узких русские рубят русских, русские рубят русски-их...

Эти что-бы не было бедных, те что-бы не стало богаты-ых...

Твою-жеш мать, ах.. » – сплюнув сквозь зубы, Штифт умолк.

Спокойно, спокойно Ганс. Сорвался, перегнул. Эмоции, шайзе, контроль, только самоконтроль. Глубокий вдох, выдох и еще раз... отлично. Но все же есть свой результат от произошедшего. Кто бы мог подумать, грязный с недельной щетиной, побитый урка на поверку окажется самым ясно мыслящим и разумным человеком. Вот это поворот. »

Пальцы ухватились за выступ, точнее это был даже не выступ, а больше трещина, в которую поместились только три фаланги пальцев. Но этого было вполне достаточно для тренированной руки. Человек улыбнулся и перенес весь вес на эту руку, что бы сделать выпад вверх, но тут часть выступа отделилась от основания и это погасило рывок. Не достав до намеченной точки другой рукой, вес человека, как говориться провалился на рабочую руку и выступ просто раскрошился под пальцами. Падение – это всегда неожиданно, моментально перехватывает дыхание, выброс адреналина, как следствие кровь резко отхлыневает от конечностей и висков, что приводит к потемнению в глазах и неконтролируемому сокращению всех мышц и спазма пальцев плюс гул в ушах. И как не парадоксально, но этот эффект аналогичен с ощущением эйфории. К этому не возможно привыкнуть... Эйфории не состоялось, самортизировав, веревка откинула человека в сторону стены, удар плечами и затылком о скалу отключил сознание скалолаза.

« 25 июня этого года И. В.

Продолжай, Ганс, заканчивай неудавшуюся и начинай новую тему, развивай, строй беседу, только не молчать.

– Я искренне прошу прощение за нетактичные и наглые высказывания с моей стороны. Поверьте, товарищ капитан, поверьте, Збруев, -- начал пробовать выравнивать ситуацию пленный.

– Да пустое все это. Будем считать, что мы таким образом сняли нервное напряжение друг с друга, -- спокойно проговорил Назар не глядя в сторону немца. Докурив самокрутку Назар присел на землю рядом с пленным и окинул того с ног до головы.

– Вам наверное интересно, почему я служу немцам? -- опередил вопрос Назара, Ганс.

– По видимому да, -- без интереса ответил Назар.

– Стечение обстоятельств. Меня пригласили в конце тридцатых в армию, недавно созданную, молодую, но крепкую с хорошей дисциплиной и потенциалом. Вам покажется смешным, но мы тогда еще дружили с вашими военными, да и договор Молотова и Ребентропа потом. И меня это все прельщало. Ведь у нас с вами был обмен военными специалистами и у меня появилась возможность приезжать на Родину в Россию. И не как враг народа, а как союзник и друг. Но для этого надо было проявить себя с лучшей стороны. Вот я собственно и старался, -- по приятельски, словно Ганс и не был связан, а просто сидел рядышком со старым знакомым, проговорил пленный.

– Ты здесь в большую дружбу не кидайся, мы с тобой по разные стороны баррикад, как не крути. Да и разговариваю я с тобой всего лишь потому, что ты мне нужен, как источник информации, просто не забывай про это. Договорились?

– Я воль. Я понял, -- коротко ответил Ганс.

– Да, и еще. Твоя жизнь сейчас полностью зависит от того выживет мой товарищ, которого ты пропорол или нет. И как ты думаешь, почему мы здесь? Почему не волочем тебя в наше расположение? О, вот то-то и оно. Так что сильно не обольщайся по поводу... Просто говори, говори информацию. Понял! Гнида! Дальше будешь говорить только тогда, когда тебе скажут, -- последние слова Назар произносил тихо, но звучало это как сталь. Збруев, хлопнув утвердительно руками по коленям, встал и ушел не оборачиваясь, тем самым подытоживая сказанное.

Вот тебе и ответы на твои вопросы Ганс - где остальные и почему мы здесь и в такой компании. Так, тот разведчик выжил, его значит отправили с остальными в расположение, а со мной остался этот командир и каторжанин, которому все-равно, кто я и что я, но при этом он человек разумный. В расположении меня сразу порвут. Мой единственный выход – давать информацию, пусть и не существующую, пока проверят... ведь только поэтому я еще живой. Надо оттянуть свою кончину. Дальше по ходу.

Пять километров — это не такой большой отрезок пути. Но Андрею этот путь казался бесконечным. У него самого на левом боку была рваная рана, и кровь с цукрицей все продолжала выступать, от чего гимнастерка пропиталась выделениями и стала липкой. Рана ни как не затягивалась, что причиняло боль, сковывало движения и забирало много сил. Все бы ничего, но Андрею приходилось волочь на себе полусознательного раненого товарища. Мурзат тяжело дышал и и при каждом движении Андрея стонал. По видимому ему становилось все хуже. « Очень странный и не логичный приказ командира,» -- все думал Андрей. « Зачем, спрашивается, капитан отправил назад двух раненых бойцов одних да без оружия, когда по инструкции ни в коем случае не полагается оставлять раненых без прикрытия и поддержки, а сам с зэком да фрицем остался?» -- не отпускали мысли Андрея. « Он что мне не доверяет? Но ведь это именно я остановил убегающего фрица, кинувшись ему под ноги, не смотря на ранение. И вместо спасибо... Не по уставу как то все, подозрительно. Попахивает не ладным. Добраться бы до располаги, а там сообщу кому следует, пусть разбираются, » -- решил для себя затуманенный и воспаленный мозг Андрея.

– Так говоришь предателем оказался твой командир? -- тонкие губы, казалось и не пошевелились произнося вопрос. Особист являлся довольно не приятной наружности. Маленький, с лоснящимся круглым лицом и что примечательно, он был в кожаных перчатках, не смотря на летнюю погоду. -- А ты знаешь, рядовой, что это серьезное обвинение, и что людей в военное время и за меньшее расстреливают? -- продолжали тонкие губы комиссара.

– Товарищ майор, я же ведь не говорил, что командир предатель, я просто сказал, что повел он себя не по инструкции. И за это не расстреливают... -- возмущению Андрея не было придела.

– А кто тебе говорит про расстрел командира? Я тебе говорю про расстрел рядового, оклеветавшего своего командира, -- тонкие губы растянулись в подобие улыбки и продолжили: « Ты рядовой должен понимать, что и мы должны удостовериться в подлинности твоих показаний и разобраться в произошедшем, предположить все варианты.»

– Я, я, я... что мне делать? Товарищ майор, я не хочу умирать, и не хочу что бы из-за меня кто-нибудь умер... -- отчаявшись, повесив голову пробормотал Андрей.

Два хлестких удара по лицу опрокинули Андрея с табурета на пол. Теперь он кажись понял, зачем майор одевал перчатки.

– Это тебя должно привести в чувства, пока ни кто ни кого расстреливать не собирается. Пока, -- поскрипывая перчатками снова заговорили тонкие губы и тут же продолжили: « Можешь быть свободным, рядовой. Сигнал твой по капитану Збруеву мы приняли. Продолжай нести свою службу, а мы будем нести свою. Здравия желаю, рядовой, » -- отчеканили тонкие губы. Комиссар ушел так же бесшумно, как и появился.

– Так, старший лейтенант Шишкарев Матвей Иванович, бравый разведчик с боевыми наградами, а еще товарищ коммунист и в партии состоишь. Матвей Иванович, я все правильно говорю? -- тонкие губы особиста издали звук, при этом глаза от картонной папки с бумагами он не отводил и продолжал изучать личное дело лейтенанта.

– Товарищ майор, а собственно в чем дело? -- с присущей дерзостью ответил Мотя.

– Отвечать на конкретно поставленные вопросы! -- рявкнул особист и резко ударил по деревянной столешнице кулаком в кожаной перчатке. От удара звякнула ложечка в граненом стакане с чаем, после чего повисла звенящая тишина.

– Значит так, из показаний ваших товарищей нам стало известно, что на тот момент когда капитан Збруев с разведгруппой ушли на задание, вы по распоряжению того же капитана Збруева остались замещать его и приняли командование ротой на себя. Я все правильно излагаю, товарищ лейтенант? -- продолжили тонкие губы особиста, а глаза по прежнему не поднимались от бумаг.

– Так точно, товарищ комиссар, -- отчеканил Матвей. Страха он не испытывал, просто соблюдал субординацию в сложившейся ситуации.

– Хорошо, лейтенант. После того, как группа вернулась не в полном составе и без капитана Збруева, опрошенные бойцы показали, что немецкие части покинули свои позиции и на рубеже никого не осталось. Центральным штабом армии было принято решение сняться вашей роте с высоты и присоединиться к наступающим нашим частям. И вы, как замком роты выполнили поставленную задачу штаба. Я ничего не упустил, товарищ лейтенант? -- особист так и не поднял глаз.

– Так точно, товарищ комиссар, -- не меняя манеры повторил Матвей.

– А теперь вопрос личного характера, – только сейчас особист поднял глаза на Мотю и голосом более мягким продолжил: « Так как вы считаете, почему ваш командир не вернулся с остальными, может он погиб или этому способствовали какие другие причины? »

– Я знаю одно, если Назар не погиб, то остаться на немецких позициях он мог только ввиду возникших обстоятельств, а причин для этого хватало, так как одна из задач группы была взять «языка». И я вас, как боевой разведчик и товарищ капитана Збруева, компетентно заверяю, что любые действия командира диктовались ситуацией и правильность его решений не могут подвергаться каким-либо подозрениям и сомнениям, -- четко и с расстановкой акцентов проговорил Матвей.

– Это, товарищ лейтенант не вам решать, кто будет подвергаться подозрениям, а кто нет! – снова рявкнул особист и так же резко врезал свой кулак в перчатке в стол. Опять звякнула ложечка и повисла тишина. Матвей никак не отреагировал на это.

– Я вижу, что у вас есть какие то предложения по этой ситуации, Матвей Иванович? -- невозмутимо и спокойно, после небольшой паузы произнесли тонкие губы особиста.

– Если позволите, товарищ майор, то я бы хотел сделать повторную вылазку на то место, где остался капитан Збруев и досконально изучить ситуацию на месте, – не обращая внимание на истерики комиссара, по уставу заявил Матвей.

– Хорошо, товарищ лейтенант, мы рассмотрим ваше предложение, можете быть свободны. Пока, – подобие легкой улыбки тронуло тонкие губы особиста. Он ушел так же бесшумно, как и появился.

– Вот скажи, начальник, на кой ляд мы тут зависли? -- пробубнил Штифт, когда они с Назаром оказались в стороне от пленного.

– Не борзей, рядовой или ты хочешь усомниться в решении твоего командира? -- тон с которым ответил Назар говорил о том, что его что-то тревожит или беспокоит.

– Ты начальник брось тут, так перед строем на плацу базарить будешь, а мне отвечай как есть, поди не пацан перед тобой, вижу, что тебя что-то буровит из нутров, – спокойно парировал Назара Штифт. – Че не знаешь как быть дальше? Так ты не сцы, поступай по совести, без гнильцы, а то потом всю жизнь лупцевать себя будешь, а карту в колоду назад уже не скинешь, раз ее вытащил, – продолжил поучительным тоном Штифт.

– Ты, что учить жизни меня вздумал! – почти прокричал Назар.

– Я в паханы не набивался, что бы наставлять тебя, че сказал, то сказал, а ты секанул это и все тут, эп-па, – рубанул Штифт, сопровождая свои слова движениями руки с растопыренными пальцами и потухшей самокруткой в зубах. – Так че дальше творим, начальник? Может я могу какую дельную мыслишку подкинуть, мы же сейчас как бригада, что ли? – в том же тоне прохрипел Штифт.

Ситуация складывалась крайне не хорошей. Что получается: Назар обошел четкие правила разведчика и отправил раненых бойцов без прикрытия в расположение роты, это первое. Второе — сам же остался на территории противника без видимых на то причин, так как по сути задание то выполнено, обстановка на немецких позициях выявлена, «язык» взят. Зачем, спрашивается они здесь? Вот и вышестоящее командование задастся этим вопросом.

– Ладно, а давай ка мы проанализируем с тобой произошедшее, рядовой, -- присаживаясь рядом со Штифтом, тихо проговорил Назар. – Буду откровенен с тобой, на самом деле не на плацу же нахожусь. Вот посуди, а что мне оставалось делать. Если бы я привел этого... -- Назар кивнул в сторону пленного: « То ребята бы его за Мурзика пристрелили бы сразу же, а возможно он бы даже и не дошел бы до наших и это факт. И правильно бы сделали, я сам его только что чуть не прирезал. Но тогда теряется смысл нашей вылазки и жертвы, получаются тоже напрасны. Почему спросишь ты?» – Назар посмотрел на разбитое лицо Штифта и не дожидаясь ответа продолжил: « А потому, отвечу я тебе, что без точной информации которую может дать немецкий офицер, все увиденное нами является всего лишь нашими предположениями и догадками. Вот какие дела получаются, рядовой.»

– Так в чем проблемы, начальник, фриц же все равно пургу гонит и толку от него, как с козла молока, завалил бы его и поканали бы теньками догонять покоцаных. А для понта прихватил бы у фрица его ксиву... – Штифт хитро прищурившись выдохнул синий дым махорки: « Ну для начальства своего, а там бы напел что-нибудь по заскорузнее, ну типа ни нашим ни вашим и делов то.»

– Так понимаешь не могу я так, воспитывали по другому, не по чести получается или как ты говоришь не по совести... делема.

– Красава. Ну че, чуйка моя меня снова не подвела, а начальник? Поэтому я еще и топчу эту земельку, – снова прищурился Штифт и его потрескавшиеся губы цвета земли впервые растянулись в небольшой улыбке. – Чую я людей, без гнильцы ты, без гнильцы.

Назар посмотрел на Штифта. Сейчас перед ним сидел на корточках, как это не парадоксально, не грязный, побитый, весь какой то сутулый, лысый зэка с волчьими глазами и немыслимой самокруткой в зубах, а сидел человек, в правильном понимании этого слова. Назару почему то вспомнился гарнизонный майор, замполит их воинской части. Так вот в облике того глянцевого майора в кожаных перчатках человеческого было меньше, чем в этом бывшем заключенном.

– Бывает... -- выдохнул Назар, озвучивая свои мысли. Ведь пристрелить безоружного пленного или отдать своим бойцам его на растерзание не по человечески получается, не правильно. И кажется, что кто об этом узнает, да ни кто. Достаточно того, что я сам об этом знать буду. А как дед говорил: «Стоит, внучек раз испачкаться нечистотами, так потом не отмоешься до конца, а если и отмоешься то смердеть будешь. То-же и с душами человеческими. Лучший судья для человека — сам человек. »

– Я готов говорить! Спрашивайте, – окликнул Ганс сидящих в сторонке Назара и Штифта. Они одновременно посмотрели на него и переглянулись между собой.

– Ну че, начальник пойдем послухаем, чего еще интересного напоет нам этот мышиный туз, – проскрипел Штифт.

– Ну пойдем послухаем, – отозвался Назар. Они оба встали и направились к пленному.

– Я готов говорить, что вы хотите услышать, – спокойно повторил Ганс. Ему надо было выстраивать диалог по новому сценарию. А для этого следует потянуть время и понять, что же конкретно хотят от него услышать.

– Ты издеваешься что ли надо мной? – раздраженно бросил Назар.

– Ни в коем случае, товарищ капитан, – спокойно парировал пленный.

– Давай обозначим ситуацию. Ты военно-пленный, я сторона, которая тебя пленила. Значит так, по закону военного времени, если ты даешь полную информацию о расположении ваших частей, планы на дальнейшие действия, количество единиц огнестрельного оружия и боевой техники и живой силы, а так-же свое звание, должность и обязанности, то я, как командир, обязуюсь сохранить тебе жизнь и обеспечить надлежащее обращение в расположении наших войсковых подразделений, – с расстановкой и выговаривая каждое слово проговорил Назар и сделав паузу продолжил: « Но если ты будешь молчать или же вводить нас в заблуждение ложными показаниями, то я тебя имею право просто пристрелить без решения трибунала. Это понятно?» – спокойно, но с угрозой в голосе закончил Назар.

И Ганс начал говорить. Точнее четко отвечать на поставленные Назаром вопросы с цифрами и именами. Ведь выбора у него просто не оставалось. Юлить и крутить разговорами, как выяснилось, ему уже точно не получиться. Единственное, что смог позволить себе Ганс — это попросить бумагу и карандаш для протоколирования своих показаний, что хоть как то могло обеспечить ему сохранение жизни на ближайшее будущее.

– Ну вот и славненько, так бы сразу, – утвердительно подытожил Назар, дочитав написанное пленным Гансом. – Теперь выдвигаемся в сторону наших.

– Давно пора, начальник, а то и хавчик совсем кончился, – встряхнув показательно пустой вещмешок отозвался Штифт.

После недолгих сборов необычная троица выдвинулись на восток. Назар шел уверенно впереди, затем пленный немец со связанными руками и замыкающим плелся неспешный Штифт. Не доходя до расположения наших с пол километра Назар, что бы зря не рисковать жизнью пленного, оставил последнего под присмотром Штифта, а сам отправился вперед в расположение роты. И каково было его удивление, когда он обнаружил пустующие окопы и ни одной живой души. На какое то время Назар впал в оцепенение. «Где? Как? И почему?» -- единственное, что родил его мозг в эти секунды.

Вернувшись к Штифту и пленному, Назар не произнеся ни слова, присел на землю и уперся взглядом себе под ноги, а пальцы его ломали и перетирали в труху сухие сосновые шишки. Повисла напряженная пауза.

– И че?... – первый не выдержал Штифт.

– А не че! – взорвался Назар обтряхивая руки. – Нет там никого.

– Оп-па! Так мы пальцем в ж-пу попали, а начальник! – не приятно крякнул Штифт.

– Товарищ капитан, разрешите предположить. Ваши значит снялись с высоты, а вас посчитали либо убитыми, либо дезертирами. Я правильно излагаю? Исходя из этого вы в ситуации, а я автоматически становлюсь для вас балластом? И значит меня... – неожиданно оживился пленный.

Назар гневно глянул на Ганса, немец аж засветился в улыбке и продолжил уже уверенно с насмешкой в голосе: « Командир Красной Армии, вы и в правду попали х-м... в очень не приятную историю. Что делать собираетесь?»

– И в правду, начальник, че делать будешь? – подхватил Штифт.

– Так, убрать насмешки и сомнения и слушать сюда, – уверенно ответил Назар, не обращая внимания на вольность немца. – План таков. Во-первых: несколько дней однозначно обождем здесь. Во-вторых: если ни кто не объявиться, в чем я сильно сомневаюсь... – Назар окинул взглядом Штифта и пленного: « То мы выдвинемся предположительно в том направлении, куда ушли наши части. И в третьих: мы на задании, задание выполнили в полном объеме, язык есть, сведения есть, так что никакой ж-пы. Ты понял меня рядовой? И никакой ситуации, фриц, заруби у себя это на фашистском носу, а жить будешь, говнюк, я слово держу,» -- утвердительно прогремел Назар, да так, что усомниться в сказанном даже прожженный Штифт не посмел. »

Человек, как тряпичная кукла висел на веревке между землей и низко повисшими облаками, что выглядело не реалистично на фоне монолитного колосса скалы, уходящего ввысь. Прошло уже несколько часов, а сознание после удара о стену только сейчас возвращалось к скалолазу. Сразу пришла боль в затылке , после этого начала проясняться картинка в глазах. Человек выдавил из себя подобие стона и поморщился. Пятнадцать или чуть более последних метров, которые забрали столько сил, и на которые ушло столько энергии оказались потерянными. Плюс ушибы от падения, которые обязательно дадут о себе знать при повторном активном восхождении. Картинка складывалась не радужная. И снова вырвался у человека не то стон не то рычание. Ремни страховки впились во внутреннюю часть бедер и от длительного давления кровь перестала нормально циркулировать к ногам, что вызывало неприятные покалывания, онемения и судороги в мышцах и ступнях. Надо срочно что-то предпринимать. Человек нащупал во внутреннем кармане маленькую аптечку и извлек из нее ампулу нашатырного спирта. Откусив головку ампулы, он уверенно сделал глубокий вдох паров нашатыря. Эффект оказался моментальный – зрачки расширились, человек аж весь встрепенулся и вскрикнул, в голове пронеслось одно – вперед и вверх! Качнувшись всем телом он на ходу перевернулся и уцепился за выступ скалы руками, а ногой нащупал надежную опору и тут же незамедлительно ослабил страховочные ремни на поясе и начал подпрыгивать, на сколько это было возможно в данной ситуации. Кровь хлынула к одеревеневшим ногам, что принесло ощутимое облегчение. Во рту не проходил омерзительный привкус нашатыря, что снова предавало дополнительную энергию. Не отступать и не сдаваться! – выкрикнул человек и ринулся с новыми силами по новому брать высоту. « Не отступать и не сдаваться!» – вторило эхо ущелья скалолазу.

« 25 июня этого года И. В.

Шел третий день ожидания неизвестно чего. Они лежали в землянке молча, все трое. Каждому было о чем подумать. Ганс, прикидывал свои шансы и варианты на дальнейшее выживание. Штифт, перематывал в памяти свою жизнь, снова, и снова — беспризорничество в босоногой Одессе, малолетка, лагеря. Назар, все пытался понять почему так быстро была оставлена стратегическая высота, взятая с таким трудом. И почему, не дождавшись возвращения разведгруппы в полном составе и командиром, рота была так поспешно снята с рубежа? Ведь Андрейка обязан был доложиться по прибытию в расположение. И как там его ребята?

Накопившаяся усталость, полуголодное состояние и напряжение брало верх над размышлениями и все как один, проваливались в небытие сна. Сколько они проспали неизвестно, но проснулись одновременно. Назар услышал шелест шагов где-то близко и рука автоматически легла на кобуру. Ганс обратил внимание на резко умолкнувшее пение птиц и открыл глаза. Штифт, наверное по своей звериной природе уже что-то почуял и сидел на корточках. Вход в землянку заливал солнечный свет, утро уже вступило в свои права. Пыль, тень и очертания фигуры на входе. Реакция моментальная — связанный по рукам, Ганс молниеносно скатился в темный угол и замер. Назар кувыркнулся в другой угол землянки, припал на одно колено и взял на прицел табельного ТТ появившуюся фигуру. Штифт, как пружина кинул свое тело ко входу и замер сбоку от него, готовый к нападению. Секундная пауза и фигура человека, пригнувшись спустилась в землянку на перевес с винтовкой, лицо его оставалось в тени.

– Матвей, лейтенант, ну что там? – окликнули снаружи вошедшую фигуру человека с винтовкой.

– Мотя, дружище, ты ли это, чертяка! – на эмоциях из темноты выкрикнул Назар и вышел на свет, что бы его было видно.

– Ребята, они здесь, мы их нашли! – радостно крикнул Матвей и опустил винтовку.

Встреча старых друзей получилась теплой, они искренне были рады видеть друг друга. Обнявшись по братски, Назар с Матвеем вышли на свет божий из пыльной землянки, за ними проследовали и Штифт с Гансом. С Матвеем было еще два бойца с роты Назара, они так-же поприветствовали своего командира. Тут -же были вскрыты пару банок тушенки и извлечена из вещмешка фляжка со спиртом и все было пущено по кругу, из рук в руки, даже пленного развязали и дали перекусить.

– Давайте, братцы, за Победу, – сказал Збруев, когда до него дошла очередь и пригубил из фляжки. Ганс на мгновение замер, глянул из-исподлобья на Назара, ухмыльнулся и снова принялся есть. Подкрепившись на скорую руку, группа выдвинулась в южном направлении, вдоль линии фронта.

Впереди браво шагал Назар с Матвеем, за ними по пятам шел со связанными руками пленный, затем два бойца и замыкающим — неизменно, неторопливый и осторожный Штифт. Группа спустилась с высоты и через пару километров вышла на большую грунтовую дорогу. Местность в этих краях была холмистой и дорога просматривалась на много километров по обе стороны, она змеей уходила на восток и пряталась на юго-западе. Картина, открывшаяся взорам Назара и его товарищам была и впрямь впечатляющая. На сколько хватало зрения в обоих направлениях, по всей дороге растянулся марш наших войск, движущихся на запад. Это и колонны танков Т-34, среди них иногда просматривались и американские « Шерманы», танки поставляемые в нашу страну союзниками по ленд-лизингу. По обочине тянулась нескончаемая лента в две шеренги нашей пехоты, периодически разрывающаяся «полуторками», с прицепленными к ним, подпрыгивающими на ямах, орудиями и полевыми дымящими кухнями. Обозы с продовольствием и красным крестом шли по другой стороне дороги. После танков появились и легендарные «Катюши». Над всем маршем висела мгла от пыли и дыма работающих моторов. Стоял грохот гусениц танков и самоходок, иногда среди этой вакханалии звуков прорезалось многоголосное, бодрящее исполнение нашей пехотой народных и солдатских песен.

– Сильно, – подытожил увиденное Штифт.

– Кранты вам, немчура, хм... – хмыкнул Матвей и толкнул пленного немца в бок локтем.

– Прекратить, лейтенант. Продолжаем движение. За мной, быстро, – бросил Назар и устремился в образовавшийся разрыв между колоннами техники и солдат. Группа поспешно ретировалась на другую сторону дороги.

– Не пыли пехота. Дай махорочки, коли есть, -- обратился чуть поотставший Штифт к солдату. Солдат сидел под деревом и перематывал портянку. Он поднял голову, посмотрел на Штифта и широко, лучезарно улыбнулся. Его глаза и зубы блестели на фоне запыленной пилотки, сдвинутой на бок соломяной шевелюры волос, таких же соломяных усов и лица цвета земли. На пыльной гимнастерке в тон глазам поблескивала медаль. Над солдатом, на дереве была прибита дощатая табличка со стрелкой, с размашистой надписью краской « На Берлин». Штифт вернул свой взгляд с таблички на солдата.

– Держи, браток! – радостно выкрикнул солдат и бросил кулек из газеты с табаком Штифту. – Увидимся в Берлине! Бывай разведка! – кинул на ходу солдат и слился с нескончаемым строем пехоты.

– Бывай, пехота, – пробормотал Штифт и немного поразмыслив принялся догонять своих.

Мысли роем вились в голове вора. Что-то начало меняться в Штифте, что конкретно еще не понятно, но ясно было одно, что вся предыдущая лихая и блатная жизнь уходила в прошлое, уходила как с белых яблонь дым, со своими понятиями и устоями. Что все это было вроде репетиции, а настоящее наступает вот сейчас. И эти мысли формировались от чего то уже без блатняка и понтов. И от этого Штифту становилось немножко не по себе.

– Что за вольности, рядовой, где шатаешься? – вырвал от размышлений строгий голос Назара, когда Штифт догнал остальных.

– Все пучком, гражданин начальник, табачку стрельнул у пехоты, – проскрипел Штифт и показал кулек.

– Это хорошее дело, только следующий раз предупреждай о своих действиях, – уже мягче ответил Назар. И группа продолжила движение в направлении южнее дороги.

Матвей с Назаром шли чуть впереди и разговаривали. Назар молча слушал, а Матвей вводил в курс событий и объяснял произошедшее. Из сего исходило: на передовую, в предполагаемом месте основного удара нашими силами, прибыл сам Жуков. И вроде как ставкой было принято решение поменять место основного удара. Вот поэтому то и начались масштабные перемещения наших частей и армий, в том числе поспешная передислокация и их полка. Возможно это была и фикция, но судя по тому, что показал пленный, немец на это клюнул. Эта новость особенно порадовала Назара, ведь поставленная задача их разведгруппой выполнена и подтверждает догадки командования, операцию можно считать успешной. Но в то же время Збруев встревоженно воспринял рассказ Матвея о неподдельном интересе замполита полка, майора Суэтина, к этой вылазке, того самого лощенного замполита в кожаных перчатках, которого накануне вспоминал Назар. Комбат, конечно же заткнул майора, но это на время и при случае тот вспомнит все. Их полк поспешно переместился южнее на тридцать километров и занял очередную высоту с небольшими боями, а это примерно еще день ходу. И было принято решение срезать путь через лес и реку мимо основных дорог.

Переночевав на опушке леса, прямо на земле под двумя березами, группа продолжила движение. Порядок перемещения сохранялся прежний, во главе Назар с Матвеем, затем связанный Ганс, два бойца и Штифт замыкающий. Преодолев небольшую рощу, группа вышла к хутору. По сему было видно, что хутор давно заброшен. Поэтому на изучение объекта не стали терять время и спешно, но осторожно принялись обходить его правой стороной по кромке рощи.

– Збруев, хальт! – вдруг, неожиданно для всех выкрикнул пленный немец, да так утвердительно, что вся группа тут-же прекратила движение. – Замри и не шевелись... – уже полушепотом произнес Ганс и присел к ногам Назара. – Не шевелись, стой... – еще тише произнес немец и не отрывая глаз от ног Назара протянул в сторону связанные руки. – Противопехотная мина, наша немецкая, зер гуд машинка. Развяжите мне руки и дайте нож... – проговорил медленно пленный и поднял взгляд на притихших разведчиков.

– Сделали, что он говорит и пулей, на шагов двадцать назад, убежали и залегли, только четко по своим же следам. Быстро! – уже скомандовал Назар, так-же не менее утвердительно и опустил глаза себе под ноги.

Немца развязали и его руки тут же скользнули по правому голенищу сапога Збруева в низ к земле. Пальцы аккуратно веером раздвинули песок с высохшим мхом и травой, раскрыв черный корпус адской машинки со свастикой, черепом и надписями на немецком языке.

– Я такие еще не встречал. Как она работает? – спокойным голосом спросил Назар.

– Наступил, продавил крышку, детонатор запущен, через две минуты взрыв, убрал ногу – взрыв моментальный. Мина наполнена поражающими элементами, новинка, очень смертоносна.

– Что собираешься делать? – с неподдельным любопытством поинтересовался Назар, дослушав немца и осмотрелся по сторонам.

– Фиксирую крышку... – произнес Ганс и тут же ножом, со знанием дела, подковырнув корпус, проник во внутрь мины и продолжил комментировать свои действия: «Теперь вы, товарищ капитан медленно убираете ногу, а я переворачиваю мину вверх дном, что бы направить силу взрыва в землю и погасить ее, а потом мы падаем за кочку в направлении от взрыва...» – проговаривая каждое слово, Ганс медленно приподнял ногу Назара, затем подхватил мину и перевернув ее, бросил в сторону, а сам, потянув Назара за собой, прильнул к земле и что есть мочи выкрикнул: « Алес! Шнеля! Быстро, ложись!»

Падая, Назар успел удостовериться, что вся группа распласталась на тропке позади и с выдохом облегчения поддался инерции и силе притяжения, преданной его телу рукой Ганса.

-- Раз... Два... Три... Ну же... – про себя, не произвольно начал отсчитывать время Назар и хотел было уже приподнять голову, как раздался оглушительный взрыв.

И снова эта звенящая тишина. Назар открыл широко рот, потряс головой, но это не помогло, уши заложило капитально. – Ни хрена себе противопихотка, противотанковые тише хреначат. Все целы? – все же проговорил Назар не своим голосом и приподнялся осматриваясь.

– Целы, целы, сам то как? – отозвались ребята.

– Глухой, а так нормально... – сквозь звон в ушах услышал свой голос Назар и поморщился. – Слышишь, фриц, а ты как про мину то узнал? – уже обратился Назар к пленному.

– Характерный щелчок, когда ты, товарищ капитан наступил на нее, – спокойно ответил немец.

– Да. Получается ты мне жизнь спас. Во дела. У тебя имя то есть, только не буржуйское, как тебя родители в детстве называли? – тихо сказал Назар и как то по свойски глянул на немца.

– Гена, Геннадий Городовых, – спокойно без эмоций ответил пленный.

– Вот что, Геннадий Городовых, я не забуду то что ты сделал, слово чести, – подмигнул немцу Назар и уже выкрикнул остальным: « Всем оставаться на своих местах, возможно мы на минном поле.»

Опасения Збруева оказались не напрасны. Еще три мины были обнаружены на поросшей травой, пыльной тропе, не говоря уже о самом хуторе и его периметре, которые не стали осматривать во-избежании не нужных рисков. Назар только достал с внутреннего кармана, потертого командирского планшета для карт и бумаг, белоснежный кусок ткани, разорвал его на несколько лоскутов и повязал их на сучья близстоящих деревьев. На языке разведки, как для коллег, так и для партизан, это должно было послужить предупреждением, что местность заминирована.

– Нам парни сейчас просто повезло, второй раз уповать на удачу не стоит. Поэтому откидываем беспечное поведение, а то расслабились в тылу и слушаем дальнейшие указания, – Назар специально сделал паузу и внимательно оглядел ребят. Убедившись, что его все слышат продолжил с расстановкой: « Во-первых, уходим с дороги и в дальнейшем обходим все тропы, будь они там звериные или человечьи. Во-вторых, соблюдаем режим молчания и прислушиваемся к посторонним звукам, нас, Мотя это тоже касается. В-третьих, идем цепью, по возможности след в след и смотрим под ноги. Мотя и я ведущие. Пленного, не связывать и в середину строя. Всем все понятно?» – Назар снова сделал паузу и не получив возражений продолжил: « Верст десять осталось. Группа, вперед.»

Оставшийся путь до расположения полка прошел без эксцессов и происшествий. Правда, Матвей снова начал хромать на раненную недавно ногу и группе пришлось делать несколько привалов, но это уже были мелочи, хотя Матвей и переживал из-за этого.

Комбат, высокий, коренастый подполковник с буденновскими усами, тепло встретил своих подчиненных. Выслушав с нахмуренными бровями доклад Назара о выполненном задании, он неожиданно улыбнулся и по отцовски обнял того, приговаривая: «Ну будет тебе, натараторил мне тут, пойдем ка на кухню, покушаем, там и расскажешь, что до чего, да как. Федотов вон обед как раз запарил. Шишкарев, бери ребят и тоже дуйте на кухню. Да, пленного в землянку под охрану и накормить.

– ...Вот, Иван Васильевич, а потом Мотя объявился с ребятами, – прикончив с удовольствием горячую кашу, закончил и свое повествование Назар комбату, в шатровой палатке, импровизированной полковой кухни. Затем встал, сполоснул руки в рукомойнике и достал с планшета листок с показаниями пленного.

– Да. Занятная бумажка. Если допрос немца все подтвердит, то жди награду, Збруев, – изучив написанное произнес подполковник, затем встал, надел фуражку и протянув руку Назару, громко заявил: « Благодарю за службу, товарищ капитан.»

– Служу советскому народу и отечеству, – тут же отчеканил Збруев.

– Что вы тут за цирк устраиваете, подполковник, – произнес, неожиданно тихо вошедший особист, майор Суэтин, с неизменным своим атрибутом, в кожаных перчатках, не смотря на летнюю погоду. – Збруева впрок под следствие отдавать, а вы ему награду сулите.

– Майор, забываешься, я еще пока старше по званию и должности, соблюдайте субординацию и уважение, совсем зарвались. Без согласования со мной ни каких следствий и разбирательств с моими непосредственными подчиненными не будет. Уясните это наконец то же! – прогремел возмущенный комбат и встал в полный рост напротив невысокого обрюзгшего особиста.

– Уяснил, действительно, товарищ подполковник, пока еще. Я это так не оставлю. Да и еще, не ранее чем завтра утром, жду капитана Збруева у себя на доклад о проделанном задании. Счастливо оставаться, товарищи, – надменно произнес Суэтин, глядя на бравого подполковника снизу вверх, козырнул и исчез так же быстро, как и появился.

– Крыса штабная, аппетит испортил. Ты, Назар вот что, не переживай по этому поводу, ни чего он не сделает. Понимаешь сам, что сходить надобно, говори все как есть и по уставу. Пока я командир все будет в порядке. Давай, тебе с ребятами отдохнуть необходимо. Бывай, капитан, – озадаченный комбат встал, похлопал Назара по плечу и быстро вышел из палатки.

Стояли теплые летние ночи. Назар лежал на земле, подстелив под себя плащ-палатку и смотрел на звездное небо. Сон не шел. Мысли крутились в голове. Когда то давно, еще в школе, он услышал одно высказывание, написанное кстати немцем, Кант вроде звали его. Оно сильно запало ему в память: « Есть только звездное небо над головой, да я под ним». Помнится, что он долго не мог понять смысла этого выражения, а потом жизнь сама привела его к пониманию, но для этого почему-то понадобилась война, с ее ужасами и оголенными душами. А еще, когда то дед говаривал про это, но по своему, да не понимал тогда Назарка его, с малолетства своего бытия. Сегодня же убеждения эти становятся, как сталь крепки. Каждому человеку необходим моральный закон внутри себя, которому он, не смотря не на какие обстоятельства должен неукоснительно следовать. Ведь рано или поздно придется держать ответ за проделанный жизненный путь с его поступками. И вот на Суде на этом предстанет человек со своими деяниями наедине по одну сторону и целым Миром, Богом или Всевышними силами, как угодно, каждому свой Судья – по другую. То-бишь Звездное Небо над нами, как судилище, а под ним, Моральный Устои внутри нас, как чистилище. Назар не заметил в течении размышлений, как провалился в пучину сна. »

С неимоверными усилиями воли и физическим напряжением, да такими, что казалось порвутся жилы или организм просто отключится, человек повторно взял практически не преступный участок скалы, будь он неладен, и снова оказался на том злосчастном месте откуда сорвался. И вновь пальцы ощутили крошащуюся породу. Медлить нельзя. Вверх и только вверх. Из груди вырвалось что-то наподобие рычания. – Еще! Давай! – выкрикивал себе команды человек. И снова эхо вторило скалолазу: «Давай! Еще!» И только метров через тридцать человек добрался, из последних сил, до расщелины. Она представляла собой трещину в скале, шириной у основания с пол метра, глубиной примерно метра два, и сужалась кверху метров через пять-шесть. Человек сел у основания трещины, подтянул рюкзак и заволок его в щель. Ноги хоть и свисали скрая, но тело, относительно удобно удалось вытянуть внутри расщелины. Мышцы подрагивали и гудели от напряжения, ушибленная от удара голова гудела в унисон с мышцами и выдавала несвязные мысли с нотками сомнения: « Да зачем мне это все? Что я тут делаю? Кому нужны все эти риски? ». Но человек тут же подавил панику внутри себя, сделал несколько глубоких, медленных вдохов и выдохов, восстановил дыхание и закрыл глаза. – Отдыхать. Нет хуже мыслей, чем мысли на уставшую голову. Отдыхать... -- прошептали напоследок обветренные губы человека, унося сознание в крепкий, младенческий сон.

« 26 июня этого года. И. В.

Проснулся Назар от переливов пения соловья, который, по видимому расположился аккурат над ним. Потянув затекшее тело после сна, Назар резво поднялся. Наверно больше по привычке, чем осознанно, Збруев сделал коротенькую гимнастику, отжался от земли с десяток раз, довольно крякнул и пошел к рукомойнику, прибитому к дереву неподалеку от него. Скинув китель, портупею с кобурой и командирский планшет, Назар предстал перед импровизированным умывальником голым торсом. Зычно крикнув, он приступил к утреннему умыванию студеной водой по пояс. Закончив процедуры и одевшись по уставу, Назар глянул на командирские часы. – Без пятнадцати десять, пора. Такое утро хорошее, чувствую Суэтин его сейчас подпортит, до чего же не приятный тип, – проговорил в пол голоса сам себе Назар, надел фуражку и отправился прямиком к штабу полка.

– Здравия желаю, товарищ майор, капитан Збруев по вашему приказанию прибыл, разрешите войти, – отчеканил Назар, козырнул и пригнувшись вошел в палатку.

– Заходи, капитан. Чайку не желаете? – тихо сказал особист и встал на встречу Збруеву.

– Не откажусь, – дружелюбно ответил Назар.

На столе уже стоял граненный стакан с чаем, а рядом, на газетке лежал кусковой сахар. Майор, протянул для приветствия руку Назару, а затем прошел вглубь палатки, взял парящий чайник, еще стакан и плеснул туда кипяток.

– А чай сами насыпьте, а то я еще переборщу или наоборот, – хитро произнес Суэтин и поставил рядом со стаканом коробку с чаем, на коробке были английские надписи и картинки.

– Ого, откуда такая редкая ценность? Да еще и с сахаром? – искренне удивился Назар и взял в руки коробку.

– Ну, скажем так, примерно от туда от куда и вы пришли накануне, – проговорил Суэтин, мокнул сахар в стакан, потом сделал маленький глоток чая и бегло добавил: « Только чай от друзей, союзников и это подарок, а вы от врага и это не подарок.»

Наверное чай вкусный должен был быть, но Назару, после таких слов особиста, этот английский чай верно и в горло не полез бы. Поэтому, Збруев отставил коробку, глянул на стакан с кипятком и тихо произнес: « Сейчас бы в пору спиртику, а не чаек, наверное я откажусь, спасибо, товарищ майор. Я присяду с вашего разрешения, разговор, так полагаю долгий и не простой будет, – не дожидаясь разрешения, Збруев сел, снял фуражку и положил ее на стол.

– Вы на редкость проницательны, Збруев, – ухмыльнулся особист, сделал еще один глоток чая и поставил стакан. -- И везучий. Что, думаешь твой пленный с его показаниями, скроет твой проступок и грубейшее нарушение воинского устава? Как ты четко время то подрасчетал, тактическое движение наших войск, для дезинформации врага и ты, тут, как тут со своим языком, который дает такие нужные сведения. Как у вас предателей все гладко получается. А! Збруев! – от былой дружеской интонации в голосе особиста и след простыл, особенно последние слова комиссар произнес с каким то остервенением и злобой. Назар проигнорировал сей выпад Суэтина и только сейчас обратил внимание на неизменные кожаные перчатки на руках того.

– А у вас, товарищ майор, руки что ли больные, что вы в перчатках круглый год? – тихо и неожиданно для себя произнес Назар.

– Что! Что ты сейчас сказал, скотина! – прокричал особист и врезал кулаки в стол. По традиции ложечка звякнула в стакане.

– Я говорю может все-таки за успешно выполненное задание спиртику плеснете, – громче, как ни в чем не бывало, выпалил Назар.

– Сволочь! Да я тебя... – Суэтин замахнулся, что бы ударить Назара, но физическая подготовка и реакция их была на разных уровнях, Назар без особых усилий парировал удар комиссара и коротким тычком пальцев в селезенку отправил того в нокаут на пол.

– Товарищ майор, что же вы? Ну ка давайте я вам помогу, – Назар подскочил и поднял задыхающегося Суэтина под мышки, пододвинул табурет ногой и усадил на него особиста. – Нате вот, чайку хлебните, поверьте, помогает, – с напущенной заботой проговорил Назар, подал стакан с чаем комиссару и снова сел на свое место, как ни в чем не бывало.

– С-ка, я тебя уничтожу, – просипел Суэтин.

– Нет ни оснований, ни мотивов, а оскорблять, сквернословить и... короче не по уставу, а вы же так радеете за устав. Я правильно говорю, товарищ майор? – серьезно ответил Назар.

– С-ка, товарищ капитан Збруев, зря ты так со мной, большую ошибку ты только что сделал... – продолжал сипеть комиссар.

– Знаете, Суэтин, не я ваш враг и вы для меня не являетесь врагом. Свои методики лучше вон на немце отрабатывайте, пользы больше будет. Мы одно дело делаем, Победу. Очень много нашего народа ложится на полях сражения и в тылу, что бы мы вот так здесь и в этот час собачились. Я сейчас возьму бумагу и все подробно изложу касательно операции, проделанной нашей группой, а вы, пожалуйста, внимательно ознакомьтесь с показаниями и сделайте правильные выводы и заключения. Мне и моим ребятам награды и звания не в первую очередь нужны, мы же за общее дело, за Родину, за Отчизну. Вот как то так, задумайтесь, товарищ комиссар, – не сводя взгляда со скорчившегося особиста, дружественно, тихо и без злобы, с интонацией проговорил Назар. Затем достал с планшета чистый лист бумаги, взял карандаш и начал писать.

В это время в палатку вошел комбат. Поприветствовал присутствующих и огляделся. Остановив взгляд на Суэтине, озадаченно произнес: « Что-то вы как то бледны, товарищ майор, может спиртику?»

– Да пошли вы все... товарищи, – брызнул раздраженно Суэтин, встал, надел фуражку и кинул вдогонку: « Збруев, как напишешь, сразу ко мне. Честь имею,» – и быстро вышел с палатки, поскрипывая не то зубами, не то перчатками.

– Что это с ним, а, Назар? – растерянно произнес комбат.

– Да что-то с животом у комиссара, не знаю, – хитро ответил Назар.

– Чего-то ты не договариваешь, капитан, как знаешь сынок и будь предельно осмотрителен, – озадаченно проговорил комбат, цыкнул и так-же удалился из штабной палатки.

Через пол часа Назар закончил писать доклад на имя майора Суэтина. Отложил карандаш, хрустнул позвонками, разминая затекшую шею и еще раз внимательно перечитал написанное. Удостоверившись, что ничего не упустил, Назар встал, закурил, сделал глубокую затяжку, медленно выдохнул и задержал взгляд на том, как замысловато рассеивается и извивается синий клуб табачного дыма. Чувство тревоги все никак не покидало Збруева. Почему то ему вспомнились слова деда: « Коли рядом начинают сновать своры псов плешковатых, то даже бурому хозяину леса, медведю в его берлоге становится не спокойно. Это, внучек правила такие житейские...»

Следующая неделя прошла в относительно спокойном ожидании. Ни чего не происходило. Сплошной солдатский быт и только отдаленные канонады не прекращающихся бомбежек, неизменный атрибут этой проклятой войны, напоминали, что это затишье временное. Несколько раз на глаза Назара попадался Штифт, по своей натуре он никому не отдавал воинское приветствие, за что был назначен, полковым старшиной, суровым, но справедливым дядькой, вечным дежурным по кухне, что собственно всех и устраивало. Командиров - что бы бывший заключенный глаз не мозолил, а сам Штифт устроился, как говорится подальше от начальства и по ближе к кухне, что собственно вполне устраивало и его. Шалимова и Шпалова отправили глубже в тыл по госпиталям, состояния их были хоть и не из легких, но и не самыми критичными, наш старый знакомый Владислав заверили, что через месяц, другой они вернуться в строй, а сейчас им нужен покой, лекарства и уход, что на передовой не реально. Из старой команды остался Матвей, да парочка ребят из его роты. Несколько раз, Назар навещал немца. Условия его содержания были вполне сносны, да и кормили его с общей кухни. Но вот странно, пленного почему то не разу не водили на допрос, такое ощущение складывалось, что про него просто забыли. Но в одно из прекрасное, летнее утро все изменилось, как выяснится позже, окончательно и бесповоротно.

– Товарищ капитан, товарищ капитан, проснитесь, вас срочно вызывают в штаб... – вырвал из сна Назара настойчивый голос рано утром, еще до общего подъема. Назар повернулся и протирая глаза тихо произнес: « Что происходит, что за срочность в такую рань?»

– Там фрица допрашивают, он требует вашего присутствия, – протараторил взволнованный солдатик.

– Понял, сейчас, я мигом! – сон, как рукой сняло, Назар подскочил с койки и стал быстро одеваться.

– Говори, что еще знаешь, скотина, ты у меня гад заговоришь... – надрывно кричал Суэтин в лицо пленного немца, наклонившись над тем. Ганс смотрел из-под нависшей, опухшей брови, второй глаз ничего не видел от отека, языком он ощущал осколки покрошившихся передних зубов, нос не дышал, скорее всего был переломан, нижняя губа была разорвана. Даже в этом положении Ганс сохранял самообладание, а мозг производил анализ ситуации.

– Я буду говорить только с адекватными людьми, а конкретней я хочу видеть товарища капитана Збруева, – спокойно, шепелявя произнес Ганс и снова умолк.

Суэтин с каким то неистовством нанес еще несколько ударов кулаком в кожаной перчатке по разбитому лицу пленного. Ганс простонал, повесил голову, но ничего не сказал. В это время в палатку спешно вошел Назар.

– Прекрати, майор, что ты творишь! – рявкнул Збруев и оттолкнул обезумевшего майора от пленного.

– А, вот и твой подельник прибыл, фашистское отродье, – прошипел особист. Но ничего больше не предпринял, а сел за стол, схватил стакан и принялся хлебать горячий чай. Следом за Назаром вошли комбат и комполка в сопровождении двух бойцов.

– Это как понимать, майор? Почему допрос проходит без согласования со мной? – прогремел комполка.

– Я не подчиняюсь вам, товарищ полковник, и принимаю решение как самостоятельное звено или вы устав не читали, – ответил успокоившийся Суэтин.

– Так бойцы, пленного увести, быстро, – теперь уже скомандовал комбат. Два солдата подхватили пленного под руки и выволокли из палатки.

– Ну что, товарищ майор удалось выяснить в результате такого допроса с пристрастием? – спросил комполка через несколько минут, когда все расселись за столом.

– Ничего нового пленный не сказал, только устно подтвердил свои письменные показания, – ответил Суэтин.

– Майор, я буду ходатайствовать о проведении внутреннего расследования, касательно ваших методик допросов. Ну это позже. Теперь вернемся к нашему делу. Какие еще мысли имеются, товарищи? – теперь уже у всех присутствующих спросил комполка.

– Разрешите мне, – первым отозвался Назар и продолжил: « Из моего боевого опыта в разведке, становится видно, что младшие офицеры немцев владеют малой информацией, заключающей только узко поставленные задачи их подразделениям. Исходя из этого, пленный дал полную картину обстановки на сколько это возможно в его положении.»

– Я же говорю, что они в сговоре с врагом, смотрите как он покрывает немецкого пленного офицера, – на повышенных тонах довольно проговорил Суэтин.

– Прекрати, майор безосновательно обвинять и подозревать людей, Збруев проверенный в боях и опытный командир, он ни разу не подводил своих начальников и заслуживает доверия, и к его мнению стоит прислушаться, – прогремел Иван Васильевич, заступаясь за Назара.

– Товарищи, давайте будем благоразумны и отстранимся от всяких домыслов и личностных претензий. Внимательно изучив ход вашего расследования, товарищ Суэтин, так же изучив показания пленного и доклад товарища Збруева, можно сделать следующие заключения, прошу заметить, что центральный штаб поддерживает и одобряет это решение, – комполка глотнул чай, оглядел всех и продолжил: « Пленного — в тыл, в лагерь для военнопленных. Збруев, что касательно тебя, так как все-таки были нарушены положения воинского устава во время выполнения задания, но учитывая ваши характеристики, решено - к очередной награде вас не представлять, а дело закрыть, так как показания пленного были добровольны и достаточны для командования, решение согласованно так же со ставкой. У меня все, товарищи. Все свободны.»

Уходя, Назар столкнулся со взглядом Суэтина, и взгляд тот был наполнен ненавистью и озлобленностью по отношению к нему.

– Гражданин начальник, подъем, подъем начальник, хреново дело, давай ты вставай, – настойчиво тряс спящего Збруева Штифт, в кромешной тьме палатки. Назар, накануне вечером, никак не мог заснуть, душу резала одновременно и обида и тревога после необоснованных слов и позиции замполита. И где-то только далеко за полночь начал брать сон. И опять его кто-то тормошит, вырывая из тяжелых оков, доставшегося с таким трудом, не долгого сна.

– Да что же это такое, черт возьми, – недовольно бурча, Назар резко повернулся и схватил за руку объект его беспокойства. Не разобрав в темноте кто это, он сильнее сжал кисть, слегка заломил ее и настойчиво прошептал: « Должно случиться, что-то из рук вон выходящее, что бы вот так в тихую меня будить.»

– Гражданин начальник, не стоит ласту мне крутить, дохлый номер, привыкший уже, это я, Штифт. Канай давай за мной и тихо. Базарить на дворе будем, – прохрипел Штифт, ловко освободил руку от захвата и прошелестел в темноте к выходу. Назар схватил гимнастерку и быстро направился за ним.

– Базар короткий. Красноперый ваш, волочет твоего немца за располагу, бля буду, валить его собрался, – проскрипел Штифт и кивнул в сторону леса.

– Какого... бегом за ними, рядовой! – взорвался Назар и бросился в ночную тьму по направлению полковой кухни. Стояла темная дождливая ночь. Назар еле поспевал за Штифтом. Тот как кошка, не то чувствовал, не то видел в темноте и ловко огибал деревья и кусты, Назар же все время спотыкался о кочки и цеплялся за ветки. Обогнув палатку полковой кухни, они увидели еле различимые блики света от фонарика в темноте.

– Туда, живо, – прохрипел Штифт и поднырнул под высокий орешник.

Китель Назара уже весь промок от мокрых кустов и мелкого моросящего дождя, но это его сейчас мало заботило, внутри все клокотало от злости и возмущения. Он уже потерял из вида Штифта, но четко видел свет фонаря. И Назар прорывался к нему. Выскочив на небольшое открытое место, где бегал по деревьям неугомонный луч фонарика, Назар увидел, как Суэтин направляет свой табельный пистолет на пленного немца. Время словно остановилось, дальше все на инстинктах, мгновение - его нога выбивает оружие из руки особиста, следующее мгновение – рука производит захват за шею и бросок, еще через мгновение – особист на животе, прижатый коленом Назара к земле. Теперь можно оглядеться. Справа, в двух шагах, стоит Андрей, тот самый, который минер, с фонариком, свет которого сейчас освещал оскалившегося Штифта. За спиной Штифта стоит со связанными руками пленный Ганс. – Прикрыл собой, ай да молодца, чертяка, – прошептал себе Збруев и улыбнулся.

– Беспределу ша, падлы! – рявкнул в тот же миг Штифт. И Андрейка с фонариком, растерянно убрал руку, схватившуюся было за автомат на плече.

Прошли уже вторые сутки томительного ожидания после ночной потасовки с замполитом. Назара сразу же отстранили от службы и взяли под наблюдение. Табельное оружие и все свои документы ему пришлось сдать в штаб полка до разбирательства в произошедшем. Под арестом он не был, но покидать расположение полка и общаться с сослуживцами строго было воспрещено. Збруев оставался наедине с собой и со своими мыслями.

– Как же так, получается? – думал Назар дымя папироской: « Все вроде честь по чести, а меня в неугодного, в злостного нарушителя записали. Мой командир, правда, Иван Васильевич все радеет за меня, да и рота моя за мной, но похоже этого не достаточно. Все особист Суэтин, неутомимый наш, хоть тоже и отстранен от выполнения своих обязанностей, но своего не упустил и не оставил, все приметил, все взял на карандаш и преподнес своему начальству, сразу же прибывшему по этому инциденту в полк из ставки армии, в нужном ему свете. Он выволок на свет и приволок и то что было и то, чего не было и перемешал все в немыслимую кашу в подколотом и подшитом материале дела, где я, походу являюсь предателем. И я убежден, что Суэтин и Андрея в оборот взял, не мог тот по собственной воле вот так... За что мне эта злая, нелепая стезя? Ну что же, значит так надобно. Судьба, что-ли,» -- и снова мозг выдернул воспоминания из детства и слова дедовы: « Господь Боженька нам даеть те испытания, оки мы вынести можем. И в трудную минутку памятай об этом, внучек.» -- И это переживем, ведь правда за мной. Какие бы ужасы не творили фрицы, сколько бы брата нашего не легло от их руки на поле боя, но беззакония, ни уставного, ни человеческого нам допускать нельзя, иначе чем мы тогда лучше их? А то что делает особист, не является ли это тем самым беззаконием? Даже зэка, Штифт это понял. Он тоже, кстати пострадал, под арест взяли бедолагу, а с его то биографией шансов выкарабкаться целым мало. Пленный жив, не допустили произвола, наверное это сейчас главное, да и я слово свое сдержал. Так что, уже все не напрасно. А коли так, то успокоиться надо и посмотреть, что из этого всего выйдет.

На следующее утро пришел комбат, Иван Васильевич. Принес неприятные вести.

– Жуков на передовой фронта, а ты, Назар сам знаешь, как это бывает, он мужик строгий, дисциплину любит, а тут штабные крысы... – комбат тяжело вздохнул и продолжил: « Они все выслуживаются перед ним, балы себе набивают для званий, короче за каждым таким приездом проходит череда показательных расстрелов из ряда наших солдат и командиров, мол шпионы, враги народа, занимались подрывной деятельностью... да мало ли. Эти мракобесы накопают все что угодно, был бы человек, а дело сварганить...»

– Что это вы, Иван Васильевич уже хороните меня заживо? – добро улыбнулся Назар: « Бросьте накручивать ситуацию, я даже не под арестом. А если и так, то мы же, в конце концов на войне, ни сегодня так завтра.»

– Все то оно так капитан, но не правильно это, не правильно, – комбат замолчал, задумался и полез в карман кителя: « Ребята тебе тут папирос накрутили, вот держи, просили передать. Пленного твоего уже отправили в тыл, в лагерь, как и говорили, ну а так все без изменений. Вот так,» – Иван Васильевич поднялся и пошевелил своими буденновскими усами, а делал он это крайне редко и только тогда, когда сильно был взволнован. Затем оправился и добавил: « Помни, капитан, что весь бат и я за тебя. Ты давай, держись.»

На грубо сколоченной скамье сидели трое, без ремней и головных уборов. По обе стороны стояли два солдата по стойке смирно с винтовкой к ноге. Метрах в пяти, напротив них стоял штабной стол. За столом восседал грузный полковник из ставки армии. Все это происходило под открытым небом, на импровизированном плацу посреди леса, где располагался полк. Тут же был построен в четыре шеренги и личный состав полка. Перед строем стояли комполка, три комбата, по числу батальонов в полку и новый особист из гарнизона. А Суэтин же сидел рядом с Назаром и Штифтом на той самой скамье без ремня, фуражки и своих кожаных перчаток. Его бледные руки подрагивали, а сам он весь ссутулился и затравленно смотрел на полковника. Зато Назар был весь приободренный и поглядывая на жалкого Суэтина, чуть улыбался. Штифт, как всегда был невозмутим и спокоен и казалось он сейчас достанет папироску и раскурит ее. Так выглядел очередной военный трибунал. Рассматривалось дело о нарушении уставных законов и порядков во время боевых действий и неуставных взаимоотношениях между подчиненными и командиром. Шел процесс над майором Суэтиным Дмитрием Константиновичем, капитаном Збруевым Назаром Кирилловичем и рядовым Штифельмахом Ильей Марковичем. Назар словил себя на мысли, что только сейчас узнал как полностью величают Штифта.

– Приятно познакомиться, рядовой, неожиданно интересное сочетание ф.и.о, – игриво прошептал Збруев Штифту, не поворачивая головы и не привлекая к себе внимания.

– Одессит по происхождению, еврей по национальности, начальник, – так же не поворачивая головы прошептал Штифт.

Стоял полуденный зной. Полковник из ставки весь вспотел и все протирал лицо и наголо побритую голову в складках носовым платком. Процесс шел уже больше часа. А выглядел он так. Сперва, новым гарнизонным особистом было зачитано все дело из двух частей. Первая часть — выполнение разведгруппой, под командованием капитана Збруева, задания на территории врага, его последующие результаты и все это с опросом свидетелей. Вторая часть— ночное происшествие с предотвращением побега военнопленного немца, а так же нападения и нанесения телесных повреждений своему товарищу, сослуживцу и старшему по званию, естественно, так же с показаниями, не весть от куда взявшихся свидетелей. Возмущению Назара не было придела, как же были искажены и перевраны все факты и реальность, чувствовалась рука Суэтина. Но возразить не было возможности. Слово пока имел только гарнизонный особист, выступающий в роли обвинительной стороны, мелкий, невысокий майор с усиками. После он так же зачитал характеристики всех троих, по очереди. И закончилось все тем, что провозгласил, кому и что вменяется.

– И посему, из вышесказанного мы видим, – торжественно вещал новый особист: « Что майор Суэтин Дмитрий Константинович, в полной мере осознает свои ошибки, а это неоднократные избиения и оскорбления подследственных во время допросов. Но не смотря на это он доказал свою преданность партии и общему делу, когда не допустил побега военнопленного немца. И героически вступил в схватку с врагом, где чуть было не застрелил военнопленного при попытке к бегству, но был атакован подельниками и организаторами побега и как следствие получил незначительные телесные повреждения. Это все видно в докладе самого Дмитрия Константиновича и показаний свидетелей и участников. Теперь, что касаемо капитана Збруева Назара Кирилловича, становится ясно, по совокупности фактов все из того же доклада майора Суэтина, что капитан вступил в сговор с военнопленным еще за линией фронта. И в последствии, он же организовал побег пленного немца из расположения полка. И когда майор Суэтин хотел предотвратить побег пленного и попытался для этого открыть огонь из своего табельного оружия, капитан Збруев напал на него, нанес телесные повреждения последнему и не дал выполнить Суэтину его долг перед присягой. И наконец, рядовой Штифельмах Илья Маркович, направленный из мест заключения и лишения свободы для выполнения своего гражданского долга. Будучи в подчинении капитана Збруева, он был запуган своим вышеупомянутым командиром и дабы не попасть назад в тюрьму и до конца выполнить свой долг перед Родиной, вынужден был беспрекословно выполнять преступные поручения и приказы Збруева, чему, по показаниям свидетелей, он сильно противился и проявлял недовольства...»

– Че за фуфло, красноперый, ты тут толкаешь! А, хорек позорный! – взорвался до этого невозмутимый Штифт.

– Бесполезно, молчи, может еще и живым оставят, – полушепотом одернул того Назар.

– Отставить выкрики. Продолжайте майор, – пробасил лысый, вспотевший полковник.

– Собственно у меня все, товарищ полковник. Прошу вас принять правильные и справедливые решения по этому делу. Спасибо за внимание, товарищи, у меня все, – закончил майор, крутанулся на каблуках и стал назад в строй.

Прошло еще минут десять полной тишины и ожидания, а полковник со ставки все перекладывал бумаги с делом, что-то помечал и записывал, пыхтел и промокал платком лоснящую лысину. И вот наконец то он поднялся, надел фуражку, прокашлялся и начал громогласно и с расстановкой читать постановление трибунала, собственно в его же лице.

– Военный трибунал Советской Армии, в лице полковника внутренней службы безопасности МГБ из ставки округа и комиссии по надзору за дисциплинарными нарушениями внутри воинских подразделений, постановил: майора Суэтина Дмитрия Константиновича, по совокупности данных, разжаловать до лейтенанта и перевести в штаб на должность в два ранга ниже ныне занимаемой, по несоответствию. Капитана Збруева Назара Кирилловича, по совокупности данных, разжаловать до рядовых, лишить всех наград и за вступление в предварительный сговор с врагом и посягательство на жизнь старшего по званию и должности во время выполнения тем своих служебных обязанностей, так же принуждение своих подчиненных к нарушению воинского устава, приравнять к врагу народа и Советской Родины и согласно положениям воинских уставов военного времени, назначить высшую меру наказания, расстрел. Рядового Штифельмаха Илью Марковича, по совокупности данных, отправить искупать кровью свою вину перед Отечеством в штрафной батальон этого же гарнизона, на передовую линию фронта. Решения окончательные и обжалованию не подлежат. Привести их в исполнение не медля. Командиры, командуйте, – полковник закрыл папку с документами и вытянулся по стойке смирно перед полком.

Назар сидел в каком то оцепенении, не шевелясь и не моргая, глядя в одну точку. Командиры выкрикивали команды своим подразделениям и они эхом отдавались в мозгу Збруева. – Равняйсь! – кричал лейтенант, а перед глазами Назара всплывал плац учебки и над ним кроваво красное полотнище с профилями советских вождей. – Смирно! – надрывался лейтенант, а перед глазами бюст Феликса Эдмундовича Дзержинского, отца МГБ, « Железный Феликс», как его называют в народе. – Равнение на - середину! – старался лейтенант, а перед глазами Красная Площадь в Москве, Кремль и бой Кремлевских курантов -- Ба-да-бам – « Этого не может быть» - отдается эхом в голове, Бам, продолжают бить куранты – «Здесь какая то ошибка», Бам – «Вот так просто, командира Красной Армии, со всеми заслугами и в расход...»

– Назар, – вывел Збруева из оцепенения баритон комбата, Ивана Васильевича: « Простишь ли ты меня когда? Поверь, я сделал все возможное, но это меня не умиляет...»

– Я вас прошу, Иван Васильевич, нет вашей вины, я более чем уверен, что вы спасали меня как могли, как вы спасаете бойцов во время боя. Просто это кому то понадобилось и на расстреле кто-то настоял. И ни кто поделать ничего не смог бы...

– Увести арестованного, – жестко перебил Назара новый особист с усиками. Два бойца тут же подхватили Збруева под руки и повели в сторону штаба. Назар оглянулся и встретился взглядом со Штифтом.

– Что-то мне подсказывает, гражданин начальник, что мы еще свидимся с тобой, – выкрикнул Штифт и подмигнул Назару. Назар в ответ ухмыльнулся и опустил голову. Он шагал по сухой траве в сопровождении двух солдатиков и смотрел себе под ноги. «Как во сне все, словно со стороны я смотрю на происходящее, сторонний наблюдатель, как в театре или в кино. Все мое существо отказывается воспринимать действительность и мозг все пытается дать ответы и... Что еще?» – появились новые звуки, которые вернули Назара к реальности. Он поднял голову и огляделся. «Так, штаб уже миновали. А, вот и источник звуков,» – улыбнулся Назар и задержал взгляд на пристроившийся позади них взвод солдат, под командованием нового замполита. « Что, вот-так вот с ходу... кажись это все? Почему мне не страшно, как угодно назови мое состояние, но только не страхом,» – продолжал, как ни в чем не бывало размышлять Назар. Вот они все вышли из расположения полка и оказались на небольшой полянке, проваливающейся в поросший овраг.

– Все, хватит идти. Взвод, на месте стой, рассредоточились, – сухо скомандовал особист с усиками.

Назар сделал еще несколько шагов, остановился и немного помедлив, не спешно повернулся. Два, сопровождающих его бойца уже стояли в сторонке и прикуривали папироски от одной спички. Взвод из пяти человек стоял в развернутом строю лицом к нему. И тут Назар узнал одного солдата из взвода. Он хоть и не поднимал глаз на него, но Назар то узнал – это был Андрей, тот самый, минер Андрейка, наивный паренек, который по простоте своей душевной попал в такую оказию и сейчас произойдет непоправимое для его души, как он не понимает... Взвод суетливо заряжал винтовки, а новый особист все поторапливал их поигрывая пистолетом. « Все как на под бор, безликие, безжалостные, бесчеловечные, цепные псы системы, которые как глетчер подминают под себя все и вся, без разбора, если это надо хозяину. Коллекционеры человеческих душ и судеб,» – словил себя на мысли Назар, глядя на мелкого майора с холодными глазами, нового комиссара полка.

– Покурить напоследок я то могу, – вдруг, неожиданно для себя произнес Назар. Хотя ему сейчас меньше всего хотелось горького дыма махорки.

– Кури, – коротко выдал майор и кинул под ноги Збруева пачку папирос и спички. Назар присел на корточки и закурил, продолжая размышлять: « Что, Назар, время оттягиваешь? Глупо. Какая же все-таки жизнь непредсказуемая штука. Еще вчера, я, командир Красной Армии, с боевыми наградами, уважаемый человек, гражданин начальник, как меня называл Штифт. А сегодня, хм сегодня я ниже подошвы сапога и резко стал никому не нужный...

– Гражданин начальник, я готов, – съязвил Назар, подражая Штифту, выдохнул горький дым, кинул окурок под ноги особисту и встал в полный рост на встречу судьбе. Ему резко стало все-равно.

Взвод вскинул винтовки и замер в готовности. Майор поднял руку, глянул на Назара и … Рука упала в пропасть с дурацким криком особиста: « Пли! » И оглушительный залп винтовок выдал пропуск в обратную сторону жизни.

Жгучая и резкая боль и мощнейший удар в грудь. Назара кинуло в овраг, в густые заросли крапивы. Дыхание перехватило, не вдохнуть, не выдохнуть. Грудь и плече охватило огнем и тяжестью. Тело выгнулось в дугу от спазмов и агонии. Рот и нос наполнился горячей и липкой кровью, каждый удар сердца отдавался звоном в ушах, пелена и туман перед глазами. – Походу жив, зараза... – проскрипело в мозгу Назара.

– Да он живой, товарищ майор! Что делать? – сконфужено выкрикнул солдат, спустившись в овраг для констатации смерти Збруева.

– Что, что, – передразнив рядового, майор спрятал пистолет в кобуру, застегнул ее и бросил недовольно остальным: « Тащите его в медсанбат. Расстреливать два раза... Хм. В армейских уставах нет такого.» »

Человек открыл глаза. Солнце заливало все кругом. Он приподнялся на локтях и выглянул из своего укрытия. Вид открывался волшебный. С высоты птичьего полета горные массивы смотрелись иначе, чем снизу. Легкая дымка и редкие обрывки перистых, низко висящих облаков делал открывающуюся картинку не реалистичной, сказочной. Только в горах ощущается эта ничтожность человеческого существа перед мощью матушки природы. Человек просидел так еще несколько минут очаровываясь видами, но чувство голода вернуло его к более приземленным и насущным вещам. И это было хорошо, отдохнувший организм требовал подзарядки. Изрядно подкрепившись, человек приложился к фляжке с любимой закваской из березового сока, поморщился и довольно крякнув, достал свой ежедневник в кожаном переплете. Бережно открыл его, пролистал несколько последних страниц с записями, достал карандаш, по традиции послюнявил его и принялся писать.

« 27 июня этого года. И. В.

Полуторку трясло и подкидывало на ямах и ухабинах фронтовой дороги. Правда дорогой это назвать можно с большой натяжкой. Скорее это было направление из двух извивающихся колеин, пролегающих прямо через бывшие, присыпанные где взрывами, где самими солдатами, окопы и орудийные расчеты. Где ни где попадались еще дымящие остовы танков и машин, как молчаливое напоминание, что смерть совсем рядом. Полуторка упрямо подпрыгивала и недовольно рыкала маломощным мотором в сторону не прекращающейся канонады с передовой, где шли ожесточенные бои. Там все в пылу, даже солнечный день поглощался копотью и дымом и терялся на западе. И от туда, на встречу, чуть в стороне, тянулась вереница обозов с ранеными. Все перемешалось воедино – клочья окровавленной ткани гимнастерок, белых бинтов и разорванной плоти, стоны умирающих, проклятие живых и крики молоденьких санитарок, которые порхали над растерзанными солдатами, как ангелы...

– Будь я проклят, дорога в преисподнюю, воистину... – услышал свой голос Штифт. Нет, ему не было страшно, он давно разучился бояться. Но он вспомнил Бога, а это с ним происходило крайне редко. Скорее Штифт был удивлен и обескуражен. Ему казалось, что хуже этапирования заключенных на зону, иначе говоря этапов и быть ничего не может. Но созерцая этот обоз и мрак боя, поглощающий солнечный свет, этапы теперь показались Штифту, прогулкой по летнему саду. И от этих мыслей снова становилось как то не по себе.

Их в полуторке было девятнадцать человек. Два из которых, краснопогонники с ППШ в сержантском звании, а остальные, как и сам Штифт, являлись штрафниками, сопровождающий лейтенант же находился в кабине. Солдаты, направленные в штрафные батальоны, представляли собой жалкое зрелище, вот и сейчас, Штифт оценил свой внешний вид, как и вид всех остальных. Им оставили гимнастерки, а сапоги изъяли и выдали ботинки, изрядно поношенные, не по размеру, благо хоть какие-никакие портянки еще остались. Все знаки отличия были сорваны, даже звездочки с пилоток чем то не угодили им. Новые ремни так же забрали, а взамен выдали потрепанные, рваные ремни с простыми зелеными бляхами. И никакого оружия, документов, только номера военных билетов, написанные хлоркой на внутренней стороне воротничка. И все.

По мере приближения к передовой грохот боев усиливался и становился более ощутимым, когда от взрывов по земле шла дрожь, которая отдавалась даже в кузов грузовика. Уже слышался и неутомимый стрекот пулеметов. Над головой, периодически проносились, как стрекозы, то пикирующие наши « Яки », то завывающие немецкие « Юнкерсы» и « Мессеры». Напряжение вокруг нарастало. Штифт по сильнее ухватился за деревянный борт кузова и весь собрался, в нем начинал просыпаться звериный, первобытный инстинкт тревоги, что происходило с ним только в момент прямой и явной угрозы. Появился нарастающий, до боли знакомый свист, Штифт еще более напрягся. « Где-то я его уже слышал...» – проскочила мысль в голове вора. И тут по обе стороны полуторки начала дыбиться земля, с грохотом. « Мины! Точно! Как тогда, на высоте...» – с опозданием врезалась вторая мысль в сознание Штифта. Еще один взрыв прямо перед машиной и полуторка, последний раз подпрыгнув, замерла как вкопанная, завалившись на переднее колесо. От резкой остановки все в кузове навалились друг на друга.

– Все, б-дь, приехали! Резко все с машины! – выкрикнул лейтенант, выпрыгивая из кабины. По лбу его струилась кровь. Он растер ее по лицу рукавом, выхватил пистолет и впрыгнул в присыпанный бывший окоп. Штифт отреагировал моментально, первым. Спихнув с себя замешкавшегося соратника, просто неуклюже перевалился через борт и упав на четыре точки, не останавливаясь скатился следом за лейтенантом. Нарастающий вой и пикирующий « Мессер» на бреющем полете промчался над головами, прошивая градом свинца кузов и кабину полуторки и рассыпавшихся по обочинам раненых и санитаров обоза с красным крестом. Штифт прижимался к земле и краем глаза наблюдал за вакханалией вокруг. Мины продолжали рваться. Одинокая телега, нелепо покосившись, стояла по среди дороги. Тянувшая ее старенькая лошадка лежала убитая осколками рвущихся мин.

-- Братцы! Братцы! Не бросайте меня... Помогите... -- доносились отчаянные выкрики обездвиженного, всего перебинтованного раненого бойца, лежавшего прямо на сене в одинокой телеге. Но никто ничего не мог поделать, так как все были прикованы к земле осколками и взрывами обстрела. «Мессер» скрылся в темном смоге, закручивая за собой в спираль дым. Сделав в небе короткую дугу, стальная птица снова зашла на вираж и обрушила очередной залп свинца на жавшихся к земле людей. И тут, из черного облака дыма неожиданно вынырнул наш «Як», он выглядел нелепым, фанерным воробьем с красными звездами на фоне черной, крылатой машины-убийцы с фашистскими крестами. Но впечатление было обманчиво, мастерство наших летчиков-истребителей, еще с Испанской компании, ввергало в ужас немецких асов. Вот и сейчас, наш «Як», войдя в хвост «Мессера», практически в упор расстрелял кабину врага и включив форсаж, так же быстро ушел в дымовое облако. «Мессер», на прощание кивнув носом и войдя в штопор, врезался в землю. – Все, сволочь, отлетался! – браво констатировал лейтенант. Когда закончился минометный обстрел, то из ближайшей обгоревшей опушки леса вырвалось боевое звено наших танков Т-34. А из-за леса раздалась череда орудийных залпов. Начала работать в ответ наша артиллерия.

Штифт приподнялся на локтях и огляделся. Грузовик, на котором они ехали был похож на дуршлаг, капот которого уже начал заниматься пламенем. Погибли все, кто были в нем. Шофер уткнулся головой в баранку, словно уснул бедолага. Один из краснопогонников повис на борту, не успел, а второй успел, но костлявая достала его уже на земле, остальные так и остались лежать кучей впереди кузова, наверное до конца и не поняв, что произошло.

Лязгая траками, приблизилось звено тридцать четверок. Головной танк, клюнув мощным стальным корпусом остановился, как вкопанный у полуторки. Громыхнул тяжелый люк на башне и от туда показалась закопченная голова в танкистском шлеме, осмотревшись, командир танка вылез по пояс и крикнул: « Есть кто живой!»

– Так точно, – отозвался лейтенант и встал на ноги. Штифт уже сидел на корточках и не сводил глаз с искореженного грузовика в ожидании: «А вдруг кто выжил...? Вот возьмет сейчас да подаст признаки жизни... Но нет...»

– Кто такие? – не переставая крутить головой снова крикнул танкист.

– Лейтенант Иванов, сопровождающий в спец бат взвод пополнения.

– Штрафники что-ли? Ясно... Ну и где, собственно сам взвод? – с надеждой в голосе крикнул танкист. Лейтенант закрыл глаза, растер рукавом по щеке кровь и кивнул в сторону Штифта. Штифт поднялся, зыркнул на лейтенанта, перевел взгляд на танкиста и прохрипел: « Походу все представились, как один, в раз.»

– Мать твою, эх, – в сердцах проговорил танкист и продолжил, опустив голову и выкрикивая куда-то в чрево стальной машины: « Ваня, очисти дорогу, скоро расчеты пойдут, только бережно. Тыловые потом разберутся.»

Танк, выпустив клубы черного дыма, крутанулся на месте, уперся в борт полуторки и спихнул дымящийся грузовик в обочину вместе с убитыми бойцами. Затем сдал назад и остановился.

– Эй, горе пополнение, давай на броню, подбросим на место, – крикнул танкист и скрылся в утробе тридцать четверки.

Танк, рыча мощными моторами и выдавая струи черного дыма из выхлопных труб, уверенно полз прочь, унося, расположившихся позади башни лейтенанта и Штифта, от злосчастной полуторки, в сторону не затихавшего фронта. Штифт только сейчас обратил внимание на то, что обоз с ранеными, как ни в чем не бывало, снова выстроился в одну вереницу и продолжил свое немыслимое шествие, собрав новую адскую жатву из раненных, убитых и покалеченных людей, на себя после страшного обстрела. И судьба несчастного солдата из телеги, неистово зовущего на помощь, так и осталась не известна для Штифта и врезалась заточкой в сознание хмурого и задумчивого вора.

Шум боя неумолимо усиливался, передовая приближалась. Взрывы уже были ощутимы даже в воздухе и отдавались в груди. Солнечный свет окончательно поглотился во мраке и смоге. Все в дыму. Как то не заметно появились свежие окопы с находящимися там солдатами. Вокруг суета и беготня, одни спешно копают, другие наоборот что-то закапывают. Вот и орудийные расчеты разворачиваются, а деревянные ящики со снарядами, патронами и гранатами раскиданы прямо по обочине. Среди этого сумасшествия звуков, четким был только мат командиров.

Танк, резко остановился, кивнув массивным корпусом в поклоне командирскому внедорожнику «Виллис», еще одно детище наших союзников. На капоте иностранного железного коня были разложены карты местности, наши командиры и старшины взводов горячо о чем то спорил, нависая над ними. Громыхнул люк и снова показалась закопченная голова танкиста.

– Э, пополнение, давай спешивайся, вона ваши начальники, – кивнул танкист в сторону джипа и вдогонку прокричал тем самым начальникам: « Пехота, тут до вас прибыли, принимайте!»

Лейтенант со Штифтом резво соскользнули с корпуса танка и предстали перед джипом в полной красе.

– Кто такие? – отозвался один капитан.

– Пополнение в спец бат. Лейтенант Иванов, сопровождающий. У меня один остался, остальные погибли, попали в мясорубку примерно в пяти км от сюда. Куда нам сейчас?

– Я понял. Значит этого молодчика к остальным на передок, там сейчас затишье как раз, а сам к нам в расположение, катастрофическая нехватка ком-состава. Снайпера работают, черт бы их побрал! – прокричал надрываясь капитан, а иначе просто ни как не возможно было расслышать друг друга, такой вокруг оглушительный шум стоял.

Пробираясь по пыльным окопам к передней линии и выхватывая общие картинки поведения и настроения людей перед схваткой со смертью, Штифт все более погружался в размышления: « Прав был Збруев, говоря, что на войне нет мастей. Есть только две стороны, наша и вражеская. И все, по крайней мере с нашего боку, превращается во что-то единое. Тут и командиры с начальниками и подчиненные, провинившиеся и проявившие себя, храбрецы и трусы по натуре, идейные и простые по взглядам, религиозные и партийные по душе, в конце концов мужчины и женщины, все смешивается, ну скажем так, в общий, монолитный кулак. Что-то не так, что-то и где-то я упустил по жизни, как-то все это не вяжется с воровскими понятиями. Понятиями, которые казались раньше незыблемыми, непререкаемыми, а здесь они рассыпаются за своей несостоятельностью. Причем я не паникер и не отступник от своих принципов, кто угодно, но не слабак. Я просто реалист и живу по интуиции, по звериной чуйке. Вот она то и вводит душу бродяги в такие размышления...». Окопы закончились пулеметными точками с краснопогонниками. Это Штифту как то сразу не понравилось и он слегка занервничал.

– Дальше сам, с пол сотни метров на пузе и ты на месте. Парни присмотрят, что бы ты добрался благополучно, – прокричал лейтенант кивая на пулеметчиков, ухмыльнулся и обреченно глянул на Штифта. Штифт обернулся, полоснул стальным и острым взглядом по лейтенанту и в своей манере не то прохрипел, не то прорычал: « Береги кочан свой пустой, шнурок. Помнишь, снайперы работают. А я до людей пошуршал. Бывай, начальничек.»

Штифт злорадно крякнув, выкарабкался по осыпающейся стенке из окопа и прижимаясь по плотней к земле, быстро пополз вперед, поднимая пыль. На одном дыхании преодолев открытый участок, он ввалился в первый попавшийся окоп. Там уже находились десятка с два, а может и больше на вскидку, таких же серых, без знаков отличия, оборванных, как и сам Штифт людей.

– Здрасте, люди. Меня Штифтом кличут. Где тут кости кинуть и кто старший? – автоматически проговорил Штифт, словно попал не в окоп, а зашел в камеру к посидельцам на зоне. Его встретили безразличные, пустые взгляды и тишина. Ему стало не по себе, как в могилу попал, только вместо покойников эти безликие существа, а так все как полагается - запах сырой земли и гробовое молчание.

– Э, мужчины, я не врубился, тихо сказал или здесь общество глухонемых? – прорычал недовольно вор. Он всегда заводился от невежества.

– А оно тебе надо, браток? – донеслось из окружающего гула боя . Штифт так и не понял, кто из обладателей безразличных глаз подал голос.

– Че, черти рамсы попутали? – сверкнув глазами прорычал Штифт, сжал кулаки и подался вперед. И тут ему в висок уткнулся ствол винтовки.

– Стрелять? – снова обозначился тот же голос.

– Шмаляй сразу, иначе я тебя завалю, – сквозь зубы выдавил вор, но порыв свой остановил.

– Блатной что ли? – невозмутимо продолжал голос.

– Законник, – утвердил Штифт.

– Да по херу. Я Миха, вроде старшего, но не забивай этим голову. Первая атака и все практически лягут или от фашиста, или от своих же, пулеметы видел. Вторая атака и лягут те, кому повезло после первой, если это можно назвать везением. Считай, что ты уже в чистилище попал. Поэтому разговоры разговаривать, да знакомства заводить, не то время. Лучше помолчи, да подумай с чем перед всевышним предстанешь, если веришь во всевышнего, а не веришь, то самое время начать, – проговорил голос. И ствол отстранился от головы так же неожиданно, как и появился.

– Интересно складывается. Базаришь так, как если бы сам уже не раз в таких атаках побывал, а живой все еще. Или фуфло толкаешь или еще что-то, стращать вора дело бесполезное. Так что выдавай-ка весь реальный расклад по месту, только без соплей. Усек о чем я? – властно прохрипел Штифт, беря себя и инициативу в руки.

– Любопытный фрукт попался, если не блефуешь, то возможно шансы есть, – человек привстав приблизился к Штифту. Только сейчас он смог разглядеть его получше. Горбатый нос, густые черные брови и утонченные черты лица, как у армян с привоза. И что совсем выбивалось из общей картинки, так это настоящая кучерявая папаха из овчины, как у казаков на Кубани, Штифт видал такие в детстве в Одессе, правда очень грязная, как и сам человек. Миха присел рядом, оперся на видавшую виды винтовку и пристально посмотрел в стальные глаза вора, выдержав взгляд некоторое время, улыбнулся.

– Ты давай тут зубы не суши, говори че по чем, – раздраженно проскрипел Штифт.

– А веришь ли ты в заговоренных? Я знаю, что нет. Но поверь, они есть. Один из них перед тобой. Четыре атаки и не одной царапины. Люди десятками, а может сотнями ложатся, а я целехонький назад приползаю. И снова, пополнение и никого не остается, а я опять назад и новых встречаю. Нет, конечно, было и так, что нас несколько назад, но следующая атака и я опять один... – и тут Миха резко расхохотался, безумно, неистово. По спине Штифта пробежал холодок.

– Нет! Я не хочу помирать! Нет... – вдруг разрыдался один из безликих солдат и начал тыкаться лбом себе в колени.

– Ша! Черти! Собрались, бля! – взорвался Штифт. Он резко, наотмашь врезал в челюсть Михе, а разрыдавшемуся бойцу влепил пощечину. Сработало. Миха подхватил слетевшую папаху и прижав ее к груди осекся и замолк, про упавшую винтовку он напрочь позабыл. Истерика у бойца моментально прошла и он запуганно подняв глаза уставился на разъяренного Штифта, природная сила духа и звериное начало которого так и выплескивалось наружу. Штифт зыркал на всех сверху, как лев на добычу, а в голове кипели мысли. « Ничего нового. Везде люди одинаковые, что на зоне, что на воле, что здесь. Есть хилые хори, как этот солдатик, как сапер Андрейка. Есть безумцы и психи без тормозов, как этот в папахе, как Холера. А есть лидеры, старшие, как Збруев, словно пастухи над овцами. Вот и на мою голову выпадает по жизни, где бы я не был, завоевывать уважение других, быть старшим, рулить раскладом дел, быть таким пастухом. И сейчас, по ходу я снова в своей ипостаси. Так в босоногой Одессе, меня четырнадцатилетнего боялись и слушались ребята старше на несколько лет из местной шпаны, так как я слыл отчаянным бойцом, не отступающим ни перед одним противником и своими принципами. Тоже самое на зоне, я вор, законник, авторитетный человек, прошедший достойно все ступени той иерархии от и до, не на йоту не отклоняясь от правил. Все понятно. А здесь... кто я здесь? Да в натуре, че я парюсь, надо как то выжить, собственно это нормальное мое состояние. Силенок еще хватит побарахтаться, а значит...»

– А значит, что хоронить себя заживо, есть дело гнилое, – уже в слух закончил свою мысль Штифт и продолжил дальше: « Пока дышишь, то шанс рисуется за всегда. Я вам тут не дешевый фраер и в паханы не набиваюсь, но коли базар веду, то веду его по делу и за этот базар отвечаю. За мной многие годы лагерей, вышка в плечи, перо в бочину на пересылке, несколько соскоков в тайгу и че, а вот он я перед вами. За жизнь, пацаны до последнего царапаться надо... Сечете базар!» – Штифт довольно отметил про себя, что в глазах солдатиков появился огонек надежды. Вор был сейчас в своей тарелке, ему вспомнилось, как он не раз вытягивал в тюрьме несчастных из петли отчаяния, давая тем своими словами надежду на жизнь. Штифт слегка улыбнулся и посмотрев на растерянного армянина Миху, уже мягче, на сколько это позволял его прокуренный голос проговорил: « Тем более у нас такой бывалый гражданин начальник. Правда Миха. И еще, братва, стало быть пришла все-таки пора обозваться всем по именам или погонялам. Повторю, не гордый, я Штифт...

Солдатики зашевелились, будто очнувшись ото сна. И что главное, начали по очереди называть свои имена. Миха, подхватив наконец то винтовку, тоже ожил и тут-же возмутился, с издевкой: « И что дальше, Крутой Штифт?»

– А дальше, ты мне сейчас дашь расклад по стволам, заточкам, лопатам, короче по всему колющему, режущему и шмаляющему. И кончай тут тоску нагонять на пацанов, тебе их за собой еще вести, шевели мозгом, Казачек, – подавил выпад Михи Штифт и добавил: « Скажи лучше еще вот что, с какой периодичностью кидают в атаки? И когда, примерно следующая?»

– Наша задача простая, выявить огневые позиции немцев. Мы, как приманка, начинаем движение, фашист начинает стрелять, обозначивая себя. Движемся, пока есть возможность и есть кому, после этого атака закончена, оставшиеся залегли и окопались. Затем, по выявленным немецким позициям начинают долбать боги войны, наша артиллерия. Нам час передышки. В это же время подтягиваются основные силы и приходит пополнение. И опять, по красной ракете. А ночью пробираемся в стан врага, но это личное, а за одно, как говорят комиссары, боевой дух врага сбить. И в рукопашную с фашистом, кто остался, отошли. Утром все по новому, по красной ракете и пока не будет взят рубеж, а ты парням тут сказки про шансы поешь, хм, интересный фрукт, – наклонившись к Штифту, спокойно так, как про спектакль в театре, тихо говорил армянин Миха. На мгновение умолк, посмотрел на часы с разбитым стеклом и продолжил: « Я вот заговоренный, прожил уже четыре атаки и две ночные рукопашки. Кстати, крутой Штифт, вечереет, готовь свою заточку. А-ха-ха-ха...» – последние слова Миха прошипел с каким то злорадством в самое ухо вора и снова взрыв этого безумного смеха и мертвецки леденящий холодок по спине Штифта.

Ночь быстро накрывала и без того непроглядный сумрачный день от дымовой завесы нескончаемых обстрелов. Стрельба постепенно утихла, во всяком случае на этом участке фронта. Только оставались отдаленные отголоски канонады от рвущихся снарядов, фугасов, мин и бомб, да блики и вспышки не прекращающихся боев, словно надвигающийся тайфун с запада, с черными тучами, молниями и раскатами громов. Штифт заметил новую особенность за собой, последнее время он перестал замечать людей вокруг себя и тем более запоминать их по именам. Не было в том никакого смысла, нынче жатва у костлявой богатая, она выхватывает без всякого разбора не то, что по два или три человека, а пачками, дюжинами людей в один момент. Исключением был последний инцидент, надо было растормошить пацанов и привести их в чувства. Хотя имена их он так и не запомнил, ни одного. Вот и сейчас он концентрировал свое внимание только на важном. Из огнестрельного оружия в наличии только одна винтовка Михи со штыком и все. Было понятно, что комиссары не шибко заботились о вооружении спец-батов. Одна списанная винтовка на двоих, а может и на троих и не всегда с патронами. Поэтому штык обломали на две части. Один конец каждой половины туго обмотали тряпками, вроде рукояти, тряпка хорошо кровь впитывает, рука скользить не будет. Получились две приличные пики. С десяток саперных лопаток, несколько топоров, ну и у каждого почти есть свой перочинный нож для личных целей. Вот и все вооружение. Собственно ночная вылазка к немцам и задумывается, во-первых как способ вооружиться тем кто останется, и только, во-вторых как деморализация личного состава немцев, ну или как-то там еще комиссары говорят, это уже не важно. Но при этом имеются и два плюса, момент неожиданности и настрой людей на драку, а это уже не маловажный фактор. Штифт выбрал себе одну из половин штыка. В зубах он сжимал неизменный обломыш бритвы, больше по привычке, это ему предавало уверенности. Миха сидел в сторонке, ухмылялся и натирал цевье, приклад и рукоятку старенькой винтовки песком, как атлет мелом штангу натирает перед рывком, чтоб рука не скользила, по видимому те же цели преследовал и армянин. Ночь полностью вошла в свои владения и накрыла все непроглядной тьмой.

– Так, внимание. Коротко. Немец не так и далеко, как кажется. Поэтому идем тихо, не дышим. Идем цепью на вытянутую руку друг от друга. В бой вступаем без команды, сразу как окажемся в фашистских окопах. Бьем мощно и наверняка и никаких соплей и жалости. Вспомнили блокаду и голод в Ленинграде, деревни сожженные с людьми, Вязьму, Сталинград, Мать, в конце концов... у каждого есть свое, я уверен. И не мешкать, взяли оружие и так же тихо назад. Уяснили? – проговорил армянин, поглядывая на Штифта, но на сей раз у него получилось убедительно, теперь в его голосе напрочь отсутствовала нотка отчаяния, а скорее наоборот. И он продолжил: « Ну что, мальчики-зайчики, посмотрим, кого Бог в темечко поцеловал? За мной... – закончил Миха и ринулся во тьму. Тени бойцов ожили и уверенно подались за армянином в папахе. Штифт, убедившись, что никого не осталось в окопах, кинулся в след за другими.

Советы безумного, но опытного армянина оказались не пустым звуком. Наличие ощущения локтя собрата в кромешной тьме не давало утратить силу духа, а так же не дало разбрестись бойцам в потемках и потеряться. Немец на самом деле оказался не так уж и далеко и совсем не ждал ночных гостей. На вскидку, минут через десять слепого движения в абсолютной тишине, штрафники одновременно, в буквальном смысле посыпались из тьмы в окопы на головы растерянных фрицев, без единого звука. Что происходило дальше описанию поддается с трудом. Штифт был в своей шкуре, в своей стихии, как угодно, но звериное начало и рукопашная схватка на ножах, штыках, лопатах и топорах, прикладах винтовок, возвратили вора в его старый мир. Все на рефлексах, время в такие минуты останавливается, кровь закипает в жилах. И кровь повсюду и ни единого выкрика, только стоны поверженных и агония умирающих. Руки неустанно рубят, режут, колют и просто наносят немыслимые удары всевозможными заточенными на смерть предметами. Удар за ударом, удар за ударом, без жалости, пощады и прощения, все дальше, и дальше загоняют души бьющихся в пучину ужаса и безумия... Все чувства обострены до придела, слух, особенно зрение, ни то что боковое, кажется, что глаза на затылке появляются. Противник сопротивляется, но раз за разом падает поверженным с ужасными ранами. Все штрафники, пацаны, рубятся неистово, даже те кому совсем не досталось ни какого оружия, голыми руками рвут, в прямом смысле этого слова, врага. Враг в ужасе. Но немец собрался, немец тоже не слабак, он сытый, откормленный и хорошо вооружен. Штифт в пол глаза оценивал ситуацию. Многие наши пацаны уже полегли, разорванные немецкими добротными штыками и клинками, но оставшиеся не отступают... Схватка уже не равная. Пора бы и отступить. Но запал драки и ненависть к врагу разгорелись в сердцах наших бойцов на столько, что численное преимущество противника не приносит этому противнику ни какого результата. В руках наших пацанов Штифт уже наблюдает длинные немецкие штык-ножи, обоюдоострые, выполненные на славу тамошними мастерами. И вот на этих штыках, наши худощавые ребята поднимают и выкидывают из траншей немецких солдат, как в сорок первом, под Москвой. Слышаться выстрелы, по ходу и огнестрельное оружие уже есть у нас. Пора, черт побери, пора и меру знать. Надо уходить. Вот и армянин Миха, в своей неизменной папахе нарисовался. Забрызганный кровью, собственно как и все мы, с пузатым вещмешком и двумя автоматами. Он вскарабкался на бруствер и зычно скомандовал: « Все, братцы, уходим, быстро!» – и скрылся в темноте, уводя за собой оставшихся. Штифт еще нанес несколько сокрушительных ударов обломанным штыком и не оставив ни единого шанса, отправил немца к про-отцам. Быстро огляделся, удостоверившись, что из живых штрафников больше никого не осталось, подхватил винтовку убитого фрица и скрылся, оставляя за собой уже не окопы, а готовую могилу для растерзанных и изуродованных тел. Буквально вдогонку уходящим бойцам, посыпался свинец из оживших двух пулеметных точек. Немец стрелял наугад, в темноту, в отчаянии. Комиссары остались бы довольны, враг был деморализован. Назад вернулась жалкая кучка бойцов, человек пять не больше, включая Миху и Штифта. Стрельба пулеметов, хоть и в слепую, но все же оборвала еще несколько солдатских душ.

– О, нас сегодня много обернулось, – отдышавшись проговорил Миха и полез в трофейный вещмешок. Он извлек от туда кусок немецкого шпика, хлеб, консервы с надписями на немецком и чекушку шнапса.

– Гуляй, рванина, отрубляй по выше! – прикрикнул Миха и кинул бутылку с немецким спиртным Штифту. А сам, достав из-за пояса длинный, обоюдоострый немецкий штык, принялся им, тут же на коленке, нарезать шпик толстыми ломтями. Мозг Штифта тут же выдал картинку, как этот штык, каких то минут двадцать назад, вскрывал немецкую плоть, как тесак мясника на Одесском привозе.

– Слышишь, казачек, ты бы прежде писало от крови обтер бы, а уже потом бы сало шинковал, – в пол голоса проскрипел Штифт и вскрыл зубами бутылку с водкой. Одного бойца от услышанного тут же замутило.

– О, и то правда. А что, мяско с кровью по немецки получается, деликатес! А-ха-ха-ха! – и снова безумный, отдающий могильным холодком смех Михи повис над окопами. То ли из-за воспаленного сознания от пережитой ночной резни, то ли от дыма и пыли, въевшихся в нос и легкие, но шпик с хлебом не ощущались совсем на вкус, а шнапс не забирал и не приносил должного эффекта. В полной тишине немецкий паек и водка были прикончены. Даже армянин не проронил больше ни слова. Каждому было о чем подумать и мысли каждого, уносили оставшихся в пучину кошмаров, бреда и подобия сна.

Выстрелы, взрывы и свист вырвали сознание Штифта из оков сна. Дернувшись от резких звуков, он встрепенулся и весь собрался, словно и не спал, готовый моментально кинуться в драку. Начали просыпаться, тревожно оглядываясь и остальные штрафники. Миха поглубже натянул папаху на голову и улыбнувшись заявил: « Артиллеристы работают, наши. Сейчас начнут подтягиваться основные силы, ждем пополнения.»

И в правду, в скорости в окоп по несколько человек начали запрыгивать наши солдаты, но уже в касках, с петлицами на погонах и медалями на кителях, с оружием на перевес. Впрыгнул в окоп и взъерошенный капитан, выдавая команды: « Что вы, как сонные мухи, твою душу! Рассредоточились по рубежу, живее! Где пулемет? Старшина, старшина б-дь! К кому обращаюсь, организуй здесь пулеметную точку! Быстро, быстро, ребятки!» – на какое-то мгновение капитан замолк, оглядывая жалкую кучку штрафников, а затем снова резко взорвался в крике: « Штрафники, мать вашу! Еще кто-то и остался! В общий строй быстро, можете считать, что оправданы! Не до вас сейчас!

Миха подсел к Штифту и быстро заговорил: « Интересный ты фрукт. Знаешь, на тебе отметина какая то есть, как и на мне. Правда, я вижу это. Умирают, конечно все, но мы с тобой умрем не здесь и не сейчас. Запомни это, запомни. А-ха-ха-ха!» – безумный смех армянина растворился в общем шуме, как собственно и сам Миха. Больше Штифт его не видел.

Снаряды свистели прямо над головами и падали где-то на фашистов, содрогая землю. Артиллерийский обстрел продолжался. Рядом со Штифтом, один пожилой солдат спокойно, не торопясь крутил самокрутки. Штифт только сейчас ощутил, как хочется курить. Солдат, конечно не отказал Штифту в такой любезности. Горький дым махорки сладко растворялся в легких вора, принося хоть какое-то нервное успокоение. Ни одной четкой мысли в голове. Все существо Штифта сейчас заточено на ожидание атаки и выживание. Счет времени потерялся вовсе. Рядом с ним, положив голову на лапы, лежал пес и поскуливал после каждого взрыва. Люди и животные, во время общей смертельной опасности связаны между собой в один тандем на уровне инстинктов. Вот и здесь, собаки вытягивают раненых с поля боя на привязанных к ним волокушах. Животные чувствуют жизнь, слышат еще бьющиеся сердца живых среди уймы убитых, находят и тащат на себе спасая их. Все. Воровские законы рассыпались напрочь в голове вора.

– За мной! Вперед! За Родину! Ура! – сорвался с места капитан, как только закончился обстрел и взлетела красная ракета. Он первым кинулся в атаку, увлекая за собой солдат.

– Ура! – подхватили люди и отчаянно последовали за командиром из окопов на прямой огонь противника. Бросился и Штифт, молча, сжимая лезвие в зубах и винтовку в руках. Солдаты бегут, беспорядочно рассыпаны по полю, но на виду друг у друга. Бегут, практически в слепую. Дым заволок все кругом. Только истошные выкрики и мат командиров, да небольшой ручеек в овражке по краю поля, служат ориентиром направления для бегущих. Пули свистят, противно, тонко, выхватывая то одного, то другого бегущего. Но общий запал, перемешанный со страхом, отчаянием и ненавистью толкает людей все вперед и вперед. По мере приближения к фашистским позициям пулеметный огонь усилился. Пули ложатся уже гуще, все больше и больше подкашивая и сбивая бегущих с ног. Некоторые солдатики не выдерживают и в панике бросаются на землю вместе с убитыми. Но основная масса людей все-таки продолжает бежать. Продолжает бежать и Штифт. Инстинкт самосохранения делает ноги ватными, голова, непроизвольно вжимается в плечи, а сознание хочет кинуть тело вниз, но вор почему-то не поддается порыву и продолжает движение. Вот и окопы немцев, но они все вспаханы взрывами и наполнены телами убитых. Красноармейцы их перепрыгивают и движутся дальше. Огонь противника неумолимо усиливается. Пули невыносимо свистят, Штифту на какой то момент показалось, что он их даже видит. И только вор подумал об этом, как в ногу и в бедро прилетело. На глазах Штифта, его же нога переломалась, как вязанка хвороста напополам, а двойной удар развернул тело на сто восемьдесят градусов. Винтовка вылетает из рук, Штифт замысловато перекручивается вокруг себя, падает и кубарем скатывается в овраг... Все!

Сознание возвращается постепенно. Штифт открыл глаза. Тело невыносимо ноет. Во рту все пересохло, очень хочется пить. Штифт пытается приподняться, но острая боль в левой ноге и бедре сбивает порыв. Из груди вырывается стон. Еще одна попытка. Получается перевернуться на живот. И вор, превозмогая боль начинает ползти к живительному ручейку. Нога плеткой тянется за телом, оставляя за собой кашу из крови и песка. Онемевшей рукой он зачерпывает воду и понимает, что она красная от крови... Штифт снова теряет сознание.

Сознание возвращается постепенно. Штифт пытается открыть глаза. Получается. Перед глазами пелена. Дышится тяжело. Невыносимо хочется пить. Сил совсем нет, даже пошевелиться. Его в щеку кто-то лизнул шершавым, мокрым языком. Штифт повернул голову. Перед ним, виляя хвостом стояла собака с привязанной к ней волокушей. Штифт улыбнулся пересохшими губами и из последних сил медленно протянул руку к волокуше, рука мертвой хваткой ухватилась за нее. Последние слова вор произносил уже в бреду, теряя последнее ощущение реальности:

– Братан, тяни бродягу к новой жизни... »

Живительный сон, сытный обед да замечательная погода полностью вернули силы человеку. Его цель совсем близка. Вот она, вершина скалы в облачной дымке. Каких то метров тридцать, может чуть больше и все... Человек широко улыбнулся, он светился в предвкушении скорой победы, его победы, победы над самим собой... Не отрывая глаз от вершины, руки человека по инерции поправили альпинистское снаряжение. Последний рывок. Вспомнились строки из песни: « Последний бой он трудный самый». Не снимая улыбки с лица, человек подпрыгнул в верх к острому выступу. Его прыжку мог бы позавидовать профессиональный игрок НБА. Пальцы мертво вцепились в скальную породу. Все, дальше дело техники...

« 28 июня этого года И. В.

Назар уже несколько недель находился в госпитале. Он быстро восстанавливался, раны заживали на нем, как на собаке. Первые дни он в бреду слышал удивленное цоканье языком медиков, которые его прооперировали и извлекали из него пули. А в день, когда Збруев пришел полностью в сознание, седой высохший доктор, главврач госпиталя, лично выложил на прикроватную тумбочку три стрелянные пули от патронов для винтовки системы Мосина, вроде как на память. Назар, со своим необычным случаем, был в госпитале личностью популярной, особенно у слабого пола, девочки-санитарочки все хихикали и приговаривали: « Эй, ты, недостреленный, давай-ка на укол!» -- Назара это веселило. Дни в госпитале тянулись не заметно. Все одно и тоже, утренний осмотр, перевязка и уколы, много уколов. Назар за долгие годы службы впервые от души выспался. И вот в одно из такое ни чем не приметное утро, после перевязки, он лежал на койке с закрытыми глазами, в полудреме. И вдруг, Назар почувствовал на себе, именно почувствовал, как прикосновение, чей то пристальный взгляд. Збруев открыл глаза и повернул голову. И, о чудо, перед ним сидел в накинутом, поверх кителя, белом халате, Суэтин, личной персоны, весь какой то осунувшийся с усталым лицом. Что-то в нем поменялось. Нет, конечно обаянием он не обладал по прежнему, но и источать яд своим обликом он перестал.

– Посочувствовать пришел? – невозмутимо проговорил Назар.

– Мы же для вас крысы тыловые, – начал отрешенно Суэтин и увел взгляд в сторону: « Вертухаи, Сталинские опричники, не так ли?» – бывший комиссар перевел взгляд от окна и посмотрев прямо в душу Збруева, продолжил: « А вот ты мне скажи Збруев, почему Красная Армия отступала в сорок первом? Почему одни корпуса стояли, а другие отступали? Почему, когда фрица было одно и тоже количество? Почему, фриц так легко дошел до Киева? Почему, Збруев?» – Суэтин снова отвел глаза в сторону: « Ты думаешь у нас только пытают, а под пытками показания выбивают, что-бы быстрее закрыть дело, расстрелять и все, концы в воду? Нет, ты ошибаешься, Збруев!» – Суэтин перешел на полукрик: « А ты знаешь сколько сотен тысяч советских людей порадовалось, когда Гитлер напал на Советский Союз? Или вот объясни мне, почему командир Красной Армии мирно беседует и заботится о гражданине иностранного государства, то есть враге Родины во время боевых действий на территории явного противника? Или вот почему, рядовой сперва доносит на командира о его связи с врагом, а потом заклинивает винтовку и не стреляет в него, не выполняет воинский приказ, выполнив при этом свой гражданский долг? Почему? Очень много почему и очень мало времени на разбирательства в тяжелейшее для страны время,» – повисла напряженная пауза, Суэтин встал, прошелся по палате и наклонившись над Назаром продолжил: « Ты знаешь, Збруев, если тебя все-таки расстрелять, то для Советского Союза это будет не велика потеря, а вот если не расстреливать, то при наступлении Красной Армии паразитический элемент, в рядах наших людей, воспользуется слабостью власти и поднимет уши, что приведет к гибели многих тысяч солдат. Понимаешь! Правда у всех своя. Лес рубят – щепки летят. И это моя работа...»

– Так значит Андрей не стрелял, – думая о своем прошептал Назар, душа его разлилась в улыбке.

– Возможно я ошибся где-то капитан по отношению к тебе... Поэтому на не выполнение приказа, на этот грубейший проступок Андрея, закрыли глаза.

– Забываешься, майор, я уже не капитан.

– Да и я не майор... Пустое все это. И вот что еще, полк наш перекинули на юг, они там в Крыму сейчас геройствуют. И ты воюй дальше капитан, а что не расстреляли, так я ведь даже рад, честно рад... – Суэтин ушел тихо, в своей манере, не проронив больше ни слова, оставив Назара наедине с самим собой и своими мыслями. »

Такого рвения и напористости на достижение своей цели у человека еще не было, как сейчас. Силы ему придает не только волевой характер, но и все окружающее его пространство, воздух, солнце, природа, наполненная жизнью и запахами. Здоровые легкие, как кузнечные меха вбирали в себя этот чистейший воздух и выдавали обратно музыку силы и естества человеческого духа, работающую в унисон с силой физической, силой тела. Все это приносило азарт, азарт чемпиона, победителя, движения которого с каждым моментом становятся все точнее и быстрее.

« 29 июня этого года. И. В.

Высокий и мощный вековой кедр начинает медленно заваливаться, подминая и ломая своей тяжестью молодую хвойную поросль и карликовые северные березки. Хлыст верхушки щелчком, как от кнута заканчивает падение гиганта. Не спешный завал поднял снежную пыль до небес, как от сильнейшей пурги, которую Ганс когда-либо видел в немецких Альпах, да и вообще в своей жизни. А вокруг жесточайшие Сибирские морозы, от которых древесина трещит, как от огня, а плевок замерзает не долетая до земли. За пятнадцать лет ГУЛАГА, Ганс Город так и не привык ни к холоду, ни к лесоповалу, ни к голоду и лишениям. И они, по истечении стольких лет, превратились для него в навязчивые, непрекращающиеся кошмары. И сейчас его душу терзал тот же кошмар. Он возвращался в реальность постепенно. Сперва матерные окрики надзирателей в тулупах с высокими воротниками, да лай рвущихся с поводов псов, перемешались с мирным переливом да пением птиц, какое может быть только по весне. Затем несоответствие продолжилось: вроде повсюду снег, много снега и невыносимая стужа, а на лбу выступает испарина, как от летнего солнышка. И окончательно вывело Ганса из бреда сна ломаное печение в руке да отсутствие всепоглощающего чувства голода, когда в ГУЛАГЕ за корочку хлеба людей просто зарезали. Ганс окончательно вырвался из оков кошмара. Сейчас пожилой человек, худощавый старик европейской внешности в синем джемпере, сидел на лавочке в парке, в дрожащей и морщинистой старческой руке он держал ломаное печение и кормил птиц, которые так звонко заливались в своем пении. Это был парк Победы с Вечным Огнем у памятника неизвестному солдату. Ганс Город поднялся и направился к братским могилам, в руке он держал две гвоздички. Он знал, что там его уже ждут фронтовые товарищи.

– Немецкий снайпер в тот день дострелил мою душу, когда убил в Крыму Андрея, того паренька, который не стрелял во время моего расстрела, вопреки всему, – печально констатировал статный пожилой человек с тремором левой руки, после ранения, которая на Сталинский манер покоилась за пазухой пиджака.

– Брось пургу гнать, Назар, каждый год одно и тоже, – проскрипел сутулый старичок с клюкой, лысой головой и морщинистым лицом в рубцах и шрамах.

– Каждый день, не то что каждый год. Вот так вот дорогой мой друг, Илья Маркович, – ответил ему статный старик на голову возвышающийся над ним.

– Назар, для тебя я Штифт, брось этот официоз. Кстати, где наш Геначка, он как с зоны обернулся, так и ходит какой-то смурной. А уже целая жизнь прошла, к буржуям вернулся и внуки взрослые. Вот зацепила наша Сибирь бедолагу, – все бурчал лысый.

– Когда-нибудь он обидится на тебя. Ты Штифт уже лысый седой человек с годами за спиной, у самого вон сыны какие, а все за старое. Ты давай бросай это, – нравоучительно произнес статный старик.

– Да знаю я, знаю. А все-таки Гена большой молодец. Почти каждый год к нам приезжает, с нашим то железным занавесом. Как бы я сказал по молодости, полная уважуха мужику, – лысый нелепо, но широко и искренне улыбнулся.

– Ты наконец то научился улыбаться, по настоящему, Илья. Кстати, вон и наш европеец идет, – констатировал высокий и по братски обнял за плечи лысого с морщинистым лицом, глядя на приближающегося худощавого старичка европейской наружности с аккуратно зачесанными назад седыми волосами.

Три старика, такие разные внешне, но объединенные общей судьбой, которая свела их в те далекие тяжелейшие времена для всех. Они одновременно возложили молодые гвоздички к вечному огню, по две штучки каждый, в память о тех погибших неизвестных героях, той страшной войны, которую прошли и сами. Были и традиционные сто грамм фронтовых из фляжки, без тостов, без слов. Они плакали, плакали как мужчины, скупой слезой. И каждый думал о своем личном, о своей правде, у каждого она индивидуальна, но в тот-же момент она всеобобщающая и имя той правде — ВОЙНА.

На Братских могилах не ставят крестов и вдовы на них не рыдают.

К ним кто-то приносит букеты цветов и вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы, а нынче гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты.

А в Вечном Огне видишь вспыхнувший танк, горящие русские хаты.

Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг, горящее сердце солдата.

У Братских могил нет заплаканных вдов, сюда ходят люди по крепче.

На Братских могилах не ставят крестов, но разве от этого легче...

( Владимир Семенович Высоцкий ) »

* * *

На сером каменном откосе, обдуваемом всеми ветрами, на высоте, где воздух уже разряженный, но такой дурманящий своей свежестью, на самом краю монументальной скалы, наверняка впервые за всю историю этого откоса отпечаталась ладонь руки человека. Сперва одна рука, затем вторая и вот уже показался и сам человек. Скалолаз весь пыльный и мокрый от пота, делает выход на две руки и заваливается вперед, перенося вес своего тела с подвешенного на прямо пропорциональный. Он растянулся по нагретой солнцем поверхности и замер. Только тяжелое дыхание человека поднимало пыль и нарушало девственный покой вершины скалы. Пролежав так некоторое время, скалолаз немного восстановил силы. Он повернулся на спину и сел. Весь его лик светился от эмоций и внутреннего возбуждения, и свет этот пробивался даже через пелену пыли на его лице. Он широко улыбнулся, а на глазах появились слезы, слезы счастья. Сколько же времени, сил и воли потребовалось для достижения своей цели. Он плакал, откровенно и искренне плакал. Достав из-под байки нательный церковный крестик, человек поцеловал его и спрятал назад, прижав его рукой к груди. Затем, не снимая улыбки с лица, он начал бодро подтягивать рюкзак с вещами за веревку из пропасти к себе на верх.

« Конец июня и начало июля, нового месяца этого года. И. В.

Я не раз уже задумывался, как же все-таки Мы, Человечество, странно устроены, даже можно сказать парадоксально. Спокон веков мы стремимся истреблять друг друга. Что видно из истории всех времен и народов, без исключения. А названия то какие для этого придумали: междоусобицы, борьба, сражения, войны, межплеменные, расовые, мировые, отечественные, гражданские, экспансия, да много ли еще как, а по сути какая разница. И причины такого поведения скрываются внутри каждого представителя нашего вида. НАЖИВА и ОБЛАДАНИЕ, помните в начале? То есть, в отличии от зверей, у которых убийство сопряжено с моментом выживания, пропитания и только, человек преследует самые низменные и противоречивые для жизни, как таковой, мотивы – корысть, власть, зависть, ненависть. Само собой возникает вопрос – почему мы еще не вымерли? По крайней мере это было-бы логично.

Так вот на мой то разум, парадокс заключен в следующем - в горниле обоюдного самоуничтожения рождаются новые системы жизни. Как молодая поросль на пепелище после пожарища. И не обратим следующий огненный шторм, в котором гибнет недавно такая зеленая жизнь. А зачастую и огненного шторма не надо, общество просто разлагается изнутри, сгнивает в своих пороках и кровопролитии. И исход необратим. Гибель и опять зарождение нового. Тут можно привести уйму примеров из истории, которые у всех на слуху. Скажем, Вавилон с царем Навуходоносором – повергнуты в забвение. Или Египет, со своими фараонами – растворился в песках. А Римская империя с непобедимыми легионами – захлебывается в крови и умирает. Греческий Олимп с бессмертными богами – утерял идеи, ослаб и не устоял. Золотая Орда от моря до моря, со своими ханами — сперва раздробилась на ханства, а затем и вовсе исчезла в бескрайних монгольских просторах. Российская Империя с царизмом — разрушена и уничтожена на уровне родовых связей. СССР – разворован и разорван в клочья. Вся история мировая пестрит такими примерами. Что интересно, все они считались незыблемы в своем начале и смрадно, как уже упоминалось, разлагающиеся в своем конце. Как затухающая Звезда, из которой, в следствии, рождается новое Светило. Умирает УТОПИЯ и возникает НОВА. Так все-таки мы дети Вселенной? Замкнутый круговорот жизни? До конца этого нам ни дано понять, НИКОГДА.

Оставим все эти вселенские размышления и спустимся с небес на землю. Так что получается, близость полного исчезновения людей с лица Земли, как вида, запускает в нашем сознании какие-то процессы, которые мобилизуют нас? Пробуждают и обостряют основные инстинкты, так успешно дремлющие до этого момента? Безусловно ДА. И мы видим, как на руинах старого мироустройства, вопреки всему вырастают новые культуры, новый этнос. Это четко можно проследить в последнем повествовании о Великой Отечественной Войне. Где такие противоречивые личности срастаются в одно единое, объединенные общей бедой, имя которой ВОЙНА (взаимное всеобщее истребление друг друга) и это не только единичный случай, это происходит в масштабах народов. Целая страна поднялась из руин и отстроила абсолютно новый мир, совсем не похожий на то что было до, хотя и под теми же названиями и гербами. И это видно не только в нашей стране, но и в многострадальной Европе, с ее миллионами убитых евреев. И как следствие создание ООН и нового мироустройства. А во что эти системы превратились сегодня в современном обществе? Мы все уже отчетливо видим, передел востока в виде череды революций, дробление сильных государств и снова все на крови... Далее о сим пожалуй стоит умолчать, иначе это будет уже политический очерк. Что собственно является еще одним подтверждение всему сказанному. Круговорот жизни необратим.

Сам собой, в следствии вышесказанного, возникает следующий вопрос. Что это за сила такая, которая заставляет такое противоречивое существо, то-есть нас, остановиться в своем безумии самоистребления? А что это безумие, нет никаких сомнений. Есть на этот счет замечательное монументальное произведение Льва Николаевича Толстого « Война и Мир », за пример, я думаю, достаточно взять один фрагмент из него, со слов современника и непосредственного участника легендарного сражения под Бородино 1812 года ( здесь предоставлен не дословный текст автора, а передано настроение и атмосфера описываемых событий ) : « … Время остановилось. Счет часам, да что там, дням потерялся. Воздух пропитан порохом и смертью. Горы мертвых, именно горы, выше человеческого роста. И в них с шипением врезаются раскаленные пушечные ядра, я закрываю глаза на какой-то миг, мозг отказывается воспринимать увиденное, открываю снова и понимаю, что эта вакханалия смерти не сон, это все происходит наяву. Оставшиеся живые люди обессилены от сражения, никто не бежит и не кричит, некоторые просто сидят на земле, тяжело дыша. Отдышавшись встают и продолжают идти друг на друга. Французы, русские, казаки, арабы, все перемешались между собой. И видно, что эта людская масса среди гор мертвых уже устала от убийств и смерти. Но от чего то продолжают рубить один одного, медленно, тяжело поднимая и опуская свои сабли, шашки и ятаганы, без эмоций, команд, страха, отваги. Для чего все это? Уже и сами бьющиеся по обе стороны не понимают, но остановиться никто уже не может. Один французский солдат с бешеными глазами, неторопливо заколол второго француза. И не потому что не распознал в нем своего, а просто тот попал ему под руку. Всепоглощающее безумство, охватило всех до единого. Всеобщее помешательство на убийстве... » . Это ли не безумие? Так вернемся к нашему вопросу. Что же все-таки это за сила такая, которая противостоит этому безумию? А сила эта, ну если угодно сила возрождения, есть ни что иное, как ЛЮБОВЬ. Подождите, не торопитесь ухмыляться, давайте разбираться, что я имею в виду.

Так вот ЛЮБОВЬ. У всех вместе взятых и у каждого по отдельности это понятие воспринимается и ощущается по своему. Но есть нечто обобщающее, воспринимающееся на уровне подсознания человека. И похоже, что этим являются такие проявления, присущи кстати только нашему человеческому племени, как сострадание, жалость, милосердие, дружба, симпатия, щедрость, жертвенность, благодетельность, ответственность за близких, восхищение, скорбь и конечно память. Вот все эти проявления и являются следствием Любви. Получается, что ЛЮБОВЬ есть ничто иное, как противовес всеобщему самоуничтожению нашего вида.

Возьмем Любовь. О да Любовь!

Сие разрозненное чувство,

Зачем ты нам вручаешь Жизнь?

Так знай!

При разном жизненном раскладе,

Лишь только ты, Любовь,

Людей, так отличаешь от зверей.

Самое время вновь оглянуться на Веру в Бога, обратится к вероисповеданиям и писаниям религий разных народов. Вот собственно фундаментом построения этих всех религий и есть свод таких проявлений и понимания упомянутых чувств, то есть ЛЮБВИ. И это так. Иначе забвение. Наверное поэтому зарождение новых цивилизаций в виде первых поселений начиналось с построения храмов, церквей, костелов, мечетей, домов Боговых, как угодно, которые в следствии обрастали жизнью и становились духовным центром возрождения. Ни эти ли факты из истории и есть подтверждением моих убеждений? Как знать. »

Человек вложил видавший виды сточенный карандаш между страниц и закрыл ежедневник. Встал, подошел к краю откоса. Перед ним весь мир был как на ладони. Он достиг своей цели. Долог и труден путь этот был. Но вот он здесь. Душа наконец то приобрела успокоение, но не покой. Что же это с ним еще такое происходит? Он внутренне успокоился, но нет чувства полной удовлетворенности. Странно. Очень странно, ведь он ожидал ощущения торжества и окончательной победы. И конечно же оно было, ярким, дурманящим, но каким то скоротечным и в какой то момент, как то незаметно ушло, оставив как хороший коньяк послевкусие и чувство самоудовлетворения. А затем пришла грусть.

« И. В.

Когда человек достигает своих вершин и двигаться дальше по сути некуда или уже нет смысла ( и такое бывает ), что делать тогда ему? Особенно если он привык и не смыслит жизни своей без движений и действий. Этим вопросом на определенных житейских этапах задаются многие из нас, почти все, за исключением той категории, которым от жизни ничего не надо. Мне кажется, что ответ лежит на самой поверхности, как все гениальное, все просто - ЛЮБОВЬ. Но то уже не та всевозрождающая всечеловеческая Любовь, выдергивающая нацию из мрака, а то младшая сестра ее, Любовь мужчины к женщине или женщины к мужчине, а в идеале все вместе.

Мужчина, Женщина, Любовь — основы бытия. И вновь,

Мужчина, Женщина, Любовь — причины передряг мирских. И кровь...

И боль и сладость и жизнь и радость и Дух и плоть... Там Бог!

Мужчина, Женщина, Любовь!

Но по нашему внутреннему мироустройству мы почему-то все время усложняем сами себе жизнь. От того такое прекрасное чувство, как Любовь, Любовь между мужчиной и женщиной в частности, зачастую ассоциируется с чем то нелепым, а у некоторых даже злым и не хорошим. Или вообще не реальным явлением. От чего печально делается...

Самовлюблен, отважен Он, силен и горделив.

Она умна, скромна, обворожительна красива.

И вот рождение Любви. Рождение конфликта.

И так всегда. И радость в том или беда?

Мужчина, Женщина, Любовь...

Скажи, Родная так нельзя ли дышать друг с другом в унисон?

Так нет! Предчувствия, неверие, да эгоизм и твой и мой...

Порой аж невозможно, невроз сплошной! Зачем?

Так просто все и все так сложно...

Мужчина, Женщина, Любовь!

Подождите, так может Любовь мужчины и женщины и не является младшей сестрой Любви всевозрождающей, а совсем наоборот? Одно выходит из одного — это неоспоримо, но что из чего давайте разбираться дальше. Мы уже выяснили, что из тупиковой жизненной ситуации нас выводят те самые чувства, которые мы испытываем к своей семье, родным, чувства Любви. А если нет таковых людей, то мы их обязательно ищем на подсознательном уровне, а найдя создаем союз. А в корне всех родовых отношений лежит что? Да конечно же союз мужчины и женщины. А дальше все как следствие - дети, внуки, правнуки, их дети, там уже племянные отношения и так далее. Вот и семейное родовое древо. А это уже рождение Новы. Выход из тупика и движение дальше. Ура! »

Чем глубже человек погружался в свои мысли и размышления, тем яснее становились причины его такой неожиданной грусти. « Все правильно, я уже над своими целями и что. А ничего, я по прежнему один, как перст. И что в моих достижениях за смысл? Личное удовлетворение и все? И все...» – в пол голоса размышлял скалолаз. « И ради всего этого я оставил своих любимых, близких, родных... Конечно, человек безусловно обязан, перед собой в первую очередь, ставить задачи и идти к своим целям, это неоспоримо. Но эти цели не должны становиться, и не приведи Господь, разрушать ту невидимую связь, между тобой и твоими близкими и любимыми. Иначе весь замысел обретает бессмысленность. Получается, ЖИЗНЬ БЕЗ ЛЮБВИ — УТОПИЯ? Получается так.

Скалолаз неторопливо и аккуратно наматывал альпинистскую эластичную веревку на руку, стоя на самом краю скалы и так же аккуратно перебирал и укладывал мысли в своей голове. Что всколыхнуло ряд неожиданных, но таких трепетных воспоминаний.

« Жизнь продолжается. И. В.

Я отчетливо помню, как все начиналось. Я тогда жил не задумываясь о завтрашнем дне. Жил, широко улыбаясь новым открытиям и испытаниям. Без страха и особых размышлений погружался в новые и зачастую авантюрные мероприятия, долго не засиживаясь на одном месте. Этакий скиталец-авантюрист. И если и страдал кто от этого, то это был сам я, хотя, так смело утверждать это не стану... Знаю одно, что без злобы и дурного умысла все происходило, а если кого и задело, то не обессудьте. И конечно же при таком образе жизни вокруг меня вилось уйма людей, различного рода и склада, в том числе и женщины. И у меня по поводу последних, сложилось такое убеждение на тот момент, что все те страсти и переживания, которые так ярко описываются у Пушкина, Лермонтова, Шекспира всего-лишь красивые истории на страницах книг и к жизни они не имеют никакого отношения. Короче, позиция закоренелого холостяка. Все легко, беспечно и ни кому ни чего не должен. Вот так и жил.

Время шло, можно сказать летело. Год за годом. А я все о своем - « перекати поле». Конечно, иногда меня посещали мысли: « Все ярко, красочно, но почему не остается никаких четких воспоминаний? Все сливается в один миг. И все эти годы превращаются в один праздничный день. Где только одна мишура, да ненастоящие хмельные улыбки и взгляды, ничего под собой не имеющие... и отсутствие внутреннего покоя, умиротворенности. Сплошной поиск неизвестно чего. И тревога... ». Но я, по своей природе, упорно отгонял эти назойливые мысли и продолжал жить на широкую ногу. Нет, конечно и были свои достижения, победы, было развитие, все-таки родители в меня вложили трудолюбие и ответственность, а лозунг жизненный « Что бы ты не делал, делай это лучше других», дали свои плоды. Но все это получалось не запланировано, неожиданно и нечаянно, по ходу действий, так сказать, потому что качества эти касались только моей трудовой деятельности. А так все без изменений, у жизни я ничего особенного не просил и чудес не ждал. Все по накатанной. Хотя иногда и против системы, но опять случайно и нечаянно.

И вот как то на очередной вечеринке с друзьями, посвященной очередному дню рождения коллеги по работе я обратил внимание на этого самого коллегу. Как вы догадываетесь этим коллегой являлась девушка. Конечно, мы и до этого дня были знакомы, поверхностно, как с коллегой по работе. Но не принужденная, расслабленная обстановка отдыха сделала свое дело. Прежняя визуальная симпатия к этой девушке подтолкнула меня к более близкому знакомству. И по сценарию жанра, к концу вечера мы уже сидели рядом. Естественно, инициатива последовала от меня как от мужчины, я отвергнут не был и вот мы сидим вместе и весело беседуем о чем то незаурядном. Ничего сверх естественного не произошло в тот вечер, он просто превратился для нас в свидание, мы вдвоем с романтическим, легким настроением прогулялись по летнему саду и я Ее проводил к дому. Жизнь продолжила бить ключем.

Было еще пару свиданий и чаепитий на работе, все легко, интересно и непринужденно, но основное общение у нас завязалось по телефону. Мы очень много разговаривали, что бы было понятно время исчислялось часами. И вот тут я словил себя на том, что такие длительные разговоры, да еще и по телефону, да еще и не напрягающие, а скорее наоборот, были нетипичны для меня. Да и вообще, в самоощущении и в мироощущении моем что-то появилось новое, неуловимое, необъяснимое. И это были не мои фантазии, даже близкие мои начали подмечать некоторые моменты.

Что за печаль в глазах твоих?

О чем все думаешь ты так?

Ведь раньше был на радость ты мастак?

Намедни задан был вопрос мне так.

И что ответить мне друзьям своим, Родным?

Ведь для себя не все понятно,

А как озвучить сей момент, да внятно?

Бог с ним, попробую нибудь-как...

И я начал искать ответы. Что-то происходит со мной, однозначно. И конечно, сперва я обратил внимание к своей недавней знакомой, но почему то сразу отверг Ее, как причину. Повторюсь, ведь в моем тогдашнем понимании, общение мужчины и женщины подразумевало более приземленные отношения, построенные только на физическом влечении и ВСЕ. А захватывающие задушевные беседы я даже сюда и не приписывал. Перелопатив всевозможные и невозможные варианты я вторично, ломая какие то рамки для себя, обратился к новой знакомой и глянул на это все с другой стороны, под другим ракурсом. И о ЧУДО! Все начало складываться. У меня в голове, как оказалось, вырисовался Ее образ, который мне нравился как никакой другой и это произошло при кратковременных нечастых встречах, парадокс. Что говорит только об одном, образ тот настоящий, без фальши и искусственности. Типаж Ее, стиль одеваться, манеры в общении, не притянутые за уши порядочность и женственность, плюс частичка раскрывшегося для меня прекрасного внутреннего мира Ее, через наши беседы. Все это в купе составило редчайшее сочетание. Я где-то слышал, что в голове у каждого из нас есть свой идеал. Так вот, эта девушка максимально приблизилась к этому идеалу. « Так не бывает! » – кричал я себе. « Это все вымысел поэтов и конченных романтиков! » – не унимался мой внутренний голос. Но ФАКТЫ опровергали и заглушали все внутренние вопли.

Дальнейшие ответы я начал искать в дальнейшем общении с Ней, но по возможности не по телефону, а в виде встреч и свиданий более частых и продолжительных. И опять инициатива последовала от меня. А на мою большую радость, я снова не был отвергнут. И тут новое открытие, сама мысль, что Она мне откажет во взаимности ввергала меня в какую-то панику, что для меня вообще не было естественно, как в отношениях с женщинами, так и по жизни. А само общение родило новый парадокс. Я начал ловить себя на мысли, что мое поведение и настроение на прямую зависит от наших с Ней встреч. Я не знаю как в начале у Нее было, но у меня это выглядело примерно так:

Когда со мною человек один,

Я и мастак, я и чудак, да называй меня хоть как.

Душа поет ведь и мелодично так!

Ни чародей тот человек, ни маг,

А просто девушка. Вот так!

Но для меня та девушка и чародей и маг!

А нет Ее когда, я снова не мастак...

И вот между нами начали пробиваться ростки новых отношений. Уже не как дружеских, а как отношений между мужчиной и женщиной. Но и это были не обыкновенные росточки. Ведь как у нас, мужчин и женщин обычно происходит, сперва визуальное и контактное знакомство через взаимные физические симпатии и влечения, а затем только знакомство с внутренним миром друг друга и то не всегда. Но с Ней произошло все кардинально наоборот. Мы подружились сперва внутренними, душевными соприкосновениями. От чего потом соприкосновение в живом контакте явило столь чудесные и трепетные ощущения, которых до селе я не испытывал. И я растворился окончательно в чувствах и встречах с Ней. Еще я начал ловить себя на мыслях, что не так уже наивны, глупы и просты все те переживания, которые так четко прописывались Пушкиным, Лермонтовым, Шекспиром и даже таким серьезным персонажем в истории, как граф Лев Николаевич Толстой, в их бессмертных произведениях. И истины в них на порядок больше, чем это кажется на первый взгляд, наверное поэтому они и стали классикой мировой литературы. И это я заявляю в здравом уме и не замутненном сознании.

Но как это обычно бывает, не может быть все в цвет. Так случилось и у нас с Ней. Точнее это случилось больше со мной. Ведь по Ее мироощущению и взглядам на окружающее, тот жизненный путь, который я выбрал для себя и так рьяно поддерживал, ни как не мог вязаться с Ее пониманием и одобрением. А Ее взглядами, прямо скажу, я восхищен. И это так. Но и я уже был устоявшийся в своих взглядах, хотя где-то на подсознательном уровне понимал, что все это ведет в никуда, в тупик. И Она знала об этом, знала, что я все понимаю. Но признать мне это во всеуслышание, наверно гордость моя не позволяла. Надо отдать должное Ее терпению и мудрости. Не было ни конфликтов, ни упреков, ни осуждений, но и движения дальше не было. Так не могло больше продолжаться. Что-то надо было менять. И я начал с себя, начал пересматривать свои принципы и корректировать их. Это не легко, честно. От того происходило все не сразу, постепенно. Но результаты, которые получались на выходе таких внутренних корректировок и изменений предавали новые силы на дальнейшие шаги. И Ее поддержка и мои движения по жизни в новом для меня направлении, которых практически не было до этого, за редкими случайными исключениями, предали так же и уверенности в правильности действий. Уверенности в том, что это и есть тот путь, который выведет из тупика и поведет дальше. Все это походило на чудо. Это очень жизнеобразующие и окрыляющие ощущения, вызывающие настоящие чувства.

Так вот пример:

Я сам влюблен! И на душе от этого так сладко.

Да нет, не сладко, там спокойно...

И парадокс! Тревог добавилось сполна,

А мне спокойно. Вот дела.

Порой смятения бурей хлещут.

Тоска и грусть накроют так...

И тут же радость! Взрыв! Балдею!

Счастливый я, пусть и чудак.

Но не о чем я не жалею,

И лишь судьбу Благодарю,

За все, что в жизни приключилось,

Все не во сне, все наяву.

Еще я жизнь скажу Спасибо,

За ту Любимую мою,

Что подарила веру в Чудо.

За все Тебя БЛАГОДАРЮ!

Жизнь тронулась с места. Может со стороны это и не заметно, но для себя самого это большой шаг. Шаг, состоящий из маленьких Побед, хоть и маленьких, но таких важных и весомых для Души. Изменения начали происходить в мыслях и отношении к жизни. Я начал пересматривать и менять те застоявшиеся жизненные ценности в моей голове. И это не пустые слова. Подтверждение сему явилось то, что у меня появились четкие цели, планы на завтрашний день, чего до селе не наблюдалось. А еще, лучшим подтверждением стало и то, как сдвинулись с места и наши отношения с Ней, с моей Любимой. Растворились сомнения и появилась уверенность. Кстати, то что я нахожусь здесь, на вершине этой скалы, на вершине своего мира , можно сказать, есть полная заслуга этих перемен и конечно Ее.

Мечты. Они присущи каждому из нас, но не каждому дано воплощать эти мечты в жизнь, пускай и частично. Вы знаете, мечты, по моему мнению, есть некий критерий жизни нашей. То есть, если мечты осуществляются, значит вы делаете все правильно, вы на верном пути. У меня было только две мечты в жизни. Достичь своих целей и приобрести душевный покой, причем это два разных пункта для меня. Как вы понимаете все это было не реально, прежде. Так как не было четких целей, как таковых, а все какие-то мутные картинки и скорей всего от того отсутствие какого либо покоя. И только благодаря Ей у меня появилась НАДЕЖДА, как свет в конце тоннеля. И это правда. Это не слабость мужчины и его духа или отсутствие характера, ибо заключения многих знатоков душ человеческих гласят примерно следующее: « Женщине, подвластно в нашем жестком мужском мире влиять на этих самых мужчин, на уровне идеи, и сподвигать и толкать сильных мира сего на самые амбициозные и непредсказуемые поступки и решения или же наоборот, стопорить их в их же порывах и желаниях ». Обратитесь в историю и вы увидите, что это именно так и обстоит. Сколько примеров выдают нам летописи, как многие цари и власть имущие мужи не принимали решений, не получив молчаливого и скромного одобрения или совета от своих жен за своей спиной. Одним из моих любимых примеров, есть историческое, судьбоносное событие, случившееся на пороге семнадцатого и восемнадцатого веков. Тогда, Русское войско под руководством Великого Петра было предательски окружено турками в Крыму и вопрос о полном его уничтожении шел уже на часы, а эмоциональный и вспыльчивый Петр был в отчаянии. И лишь только скромный совет его тогдашней жены, Екатерины, спас положение царя и всей армии. Спокойная, рассудительная и расчетливая Екатерина увидела единственный разумный выход из сложившейся ситуации. А конкретно, подкуп златолюбивого и жадного до богатств хана турецкого, что вовсе не мог даже и допустить горделивый и норовистый Петр со своим характером, готовый лучше кинуть в отчаянии своем войско и себя на верную смерть в неравном сражении, нежели рассмотреть менее благородные и героические варианты. Но Екатерина нашла нужные слова, после которых Царь, Петр Первый, поступился своими принципами и согласился на эту сделку. И хан купился. Он отвел ополчения и было заключено перемирие, а Крым был поделен на выгодных для всех условиях. Армия и репутация царя тогда были спасены. Кто знает, может именно этот случай и повлиял на дальнейшую судьбу этой женщины и целого государства. Кстати, речь сейчас шла о будущей императрице Екатерине Первой. Так вот только одним женщинам ведомы те рычаги давления, влияющие на характер поведения своих мужей. И наверно это справедливо. Посудите сами, у мужчин в руках вся власть и сила, а что остается женщинам в тени их. Все правильно, равновесие восстанавливается вот в таком не заметном влиянии на мужское подсознание. А значит женщина является слабостью мужчины, но эта же слабость делает мужчину сильнее, увереннее и зачастую ведет к успеху. Мы так устроены. Хотя нравы современные слегка меняют эти устои, в виде нелепого, не естественного для нашего вида равенства. Как знать, за чем стоит правда. И что сильнее ослабляет женщину и делает мужчину более безрассудным в этом мире. Время покажет.

Вернемся к мечтам. Так вот у меня появилась реальная возможность воплотить в жизнь одну мою мечту, достичь своей цели. Но без цели, как мы это уже выяснили не могло быть и мечты. И как оказалось, цель моя спала глубоко во мне и я просто не знал о ее существовании, пока не стал копать внутрь себя. И я загорелся ею, загорелся всем своим существом и Любимая моя меня поддержала в моем порыве и не останавливала. Она всегда меня поддерживает в идеях и в мыслях. Но я, по своей эмоциональной натуре и былой азартности, в своих стремлениях на достижение этой мечты, начал часто забывать о присутствии в моей жизни Дорогого мне человека и оставил Ее одну, а Она меня не держала и отпустила. И вот результат. Я на своей вершине, но грусть терзает душу и от ожидаемого покоя не остается и следа.

Наматывая сейчас этот канат на руку и упорядочивая и собирая мысли в стройный ряд, я для себя окончательно понял, что мне надо делать для достижения моей второй мечты, а конкретнее достижение душевного покоя. « Пора возвращаться Домой к своей Любимой и Родной, где Она меня ждет. Она меня Любит!» – как звон колокола, в голос, прозвучали утвердительные мысли в голове. Тем более я уверен, Она знала, что я приду к этому пониманию и поэтому отпустила меня. А мне остается только одно, просить Ее прощения для себя и в благодарность за все, укутать Ее в светлое и такое теплое чувство — ЛЮБОВЬ и начинать, наконец то ЖИТЬ по настоящему.

Душа моя, прости меня, что мучил смутой я Тебя.

Печалясь тихо про себя, все-же не оставила меня.

Любовь Твоя внутри меня, взрастила семя для себя.

А для меня — родила смысл Бытия. И я поверил сам в себя.

И убеждаюсь для себя, что на века Мы, Ты да Я. Ах, да!

Надеюсь, Милая моя, что догадалась о чем я?

Отвечу быстро, не тая:

ВЕДЬ ТЫ И ЕСТЬ ДУША МОЯ!

От одних только этих мыслей, становилось легко и светло, как никогда до сего момента. Я понял, что счастье находится не там где я его искал, оно там, где моя Душа, а моя Душа рядом с Ней. Вот туда мне и надо. Наконец Душу перестало лихорадить окончательно и она начала наполняться покоем. Да, надо было прожить примерно треть жизни со всеми ее передрягами и поворотами, что бы дойти до этого всего. Но лучше поздно, чем никогда. И в правду попадает житейское правило: « Новая Жизнь никогда и никому не дается даром ». Сбывалась вторая мечта! На глазах снова выступили слезы счастья.

* * *

P. S. Жизнь только начинается. И. В.

Все что я хотел сказать этим повествованием, включившим в себя несколько не связанных, на первый взгляд, между собой рассказов о людях, в принципе можно уместить в четырех « Никогда»:

1) Никогда не забывай, что Ты существо, наделенное Разумом и кроме инстинктов, Твои деяния должны иметь под собой логику и простое, человеческое объяснение. Думай, что делаешь.

2) Никогда не забывай о таких понятиях, как Мораль и Честь, то есть не переступай и тем более не разрушай, шагая по жизни, те неписанные границы за пределами которых лежат, разлагающие и уничтожающие сущность человеческую, соблазны и пороки. Не будь однобоким, слепым и глухим в мыслях и речах своих, прислушивайся к себе и к другим. Ты же Человек.

3) Никогда не забывай, что Жизнь, есть штука не предсказуемая. И если тебя застали в переполох неприятности житейские, то помни, что были, а зачастую и есть люди, лишения, проблемы, потери, беды и несчастья которых не сопоставимы с теми неприятностями, что вдруг коснулись тебя, какими бы мрачными и скорбными эти неприятности не казались на первый взгляд. Не отчаивайся, не унывай и не замыкайся в неудачах своих. Жизнь не стоит на месте, Мир вообще непостоянен. Все подвергнуто изменениям и твои жизненные ситуации тоже. Все во власти Твоей.

4) Никогда не забывай Близких своих. Цени, помни и оберегай людей, которым Ты необходим и в которых Ты сам нуждаешься. Такие Люди есть у каждого, они совсем рядом, смотри внимательнее. И Любовь не вымысел или фантазия, Она реальна, не упускай Ее, прими Ее. Люби и будь Любимым, ведь это так естественно. И тогда, возможно, счастье не минет и Тебя стороной.

Вот наверное и все. Мой ежедневник подошел к концу. Я никому не смею, да и права не имею навязывать какие то правила или идеи. Я просто поделился с Вами своими переживаниями и аргументированной точкой зрения на те или иные вещи. Хотя исключения присущи всем правилам и закономерностям на любом этапе. И этот факт откидывать никак нельзя. Но так или иначе мои блуждания и скитания для меня закончены и я с чистой совестью возвращаюсь в мирскую жизнь. Чего желаю и другим скитальцам и авантюристам, да и просто Людям в этой Жизни.

С почтением Ваш, Иван Вири. »

Человек закрыл последнюю страницу старого ежедневника в кожаном переплете, провел бережно по нем рукой и спрятал его в рюкзак. Он встал на встречу утреннему солнцу, новому дню и замер. В ногах лежал собранный станковый рюкзак с личными вещами, альпинистское снаряжение уже надежно было закреплено на нем, все было готово к спуску. Предстояло проделать обратный, не легкий и не менее опасный путь. Человек, как всегда был полон уверенности и решимости. Только сейчас он четко знал, что ему надо от Жизни.

Невиданная горная пташка, с немыслимыми узорами на пестром ее оперении, сорвалась с места, напуганная резкими звуками ущелья. И начала все дальше и выше уносится, оставляя в утреннем тумане гор, ту вершину скалы, на котором остался одинокий скалолаз со своими страстями и мыслями.

© manamah / Вадим Щетино

Опубликовано 29.11.2016 в 20:26
Прочитано 283 раз(а)