Planguncula

Два зияющих чернотой круглых провала смерти смотрят на меня. Человек, держащий двустволку, что-то говорит. Произнося слова, он широко по-садистски радостно улыбается. Я не слышу его слов. В этом нет нужды. Всё ясно и так — через несколько секунд меня не станет. Потому что так нужно. Потому что так написано. Потому что это кто-то придумал.

Когда автор пишет сценарий, он не задумывается о том, что герои, которых он выдумывает — живые люди. Эта дистанция позволяет ему убивать и калечить персонажей истории просто в угоду красивому сюжету. Автору никогда не приходит в голову вопрос о том, сможет ли он посмотреть в глаза человеку, придуманному им самим. Герою, вышедшему из-под его пера. Персонажу, которого он убил в силу своей прихоти.

Моё лицо невольно кривится от ужаса. Мимические мышцы напрягаются, приобретая нужную форму под воздействием множества мельчайших разрядов электричества. Гримаса страха и боли застывает восковой маской.

Я никогда не видела моря, у меня нет ни одного номера телефона в записной книжке. У меня даже нет этого самого чертового телефона. Я уже никогда не узнаю вкуса мороженного и шоколада.

Я никто.

Несмотря на это — меня знают все. Моё лицо — раскрученный, стоящий миллиарды долларов бренд, популярнейший медиавирус, поселившийся в головах многомиллионной аудитории.

Аудитории «зажравшейся» настолько, насколько это вообще возможно.

Киноиндустрия быстро превратилась из искусства в ремесло, и еще быстрее из ремесла — в бизнес. С каждым годом набирая обороты, индустрия придерживается поистине олимпийских девизов — больше, быстрее, масштабнее. Гонка, подшпориваемая чудовищной конкуренцией. Подгоняемая безликим зрителем по другую сторону экрана, что нацепив громоздкие 3D-очки пожирает из большого картонного ведра маслянисто-жирную бесформенную закуску, некогда бывшую кукурузными зёрнами.

«Поп-корна и зрелищ!»- вот девиз XXI века.

В погоне за зрелищностью индустрия не останавливается ни перед чем. Ведь публика пресыщается очень быстро, а ей ни в коем случае нельзя давать возможности заскучать. Необходимо каждый раз прыгать выше. Выше не только своей головы, но и голов конкурентов. В безумной спешке киношники изобретает новые способы удивить, поразить и напугать зрителя. Создают искусственную кровь на замену нереалистичной томатной пасте, анатомически верные руки и ноги взамен «отрубленным» тряпичным конечностям, наконец — использует настоящую плоть — свиней или коров.

Отрезанные головы, спелыми арбузами лопающиеся и раздавливаемые в кровавую кашицу гусеницами танка. Бьющие на десятки метров фонтаны крови. Вываливающиеся, сквозь зияющую рану метры бурых кишок. Всё это делается ради того, чтобы зритель, за годы привыкший к насилию не остался равнодушным — чтобы он вскрикнул, охнул, удивился. Чтобы по спине пробежал холодок ужаса и омерзения.

Те кадры, что еще 10-15 лет назад не пропустил бы ни один телеканал, сейчас являются «сценами насилия среднего уровня». Даже для жестокости придумали градацию.

С неизменным упорством всё летит дальше — страшнее, кровавее, противнее.

Но когда зрители начинают пресыщаться одним аттракционом — ему на смену приходит другой.

Действительно, зачем смотреть пусть и на анатомически достоверные отрубленные руки, зная, что это всего лишь совокупность синтетических полимеров? Зачем верить в происходящее на экране, зная, что всё это обман?

Куда интереснее идти в кинотеатр щекотать себе нервы, когда знаешь, что живая копия известного тебе актёра погибнет на экране по-настоящему. Упадёт с тридцатого этажа. Подорвётся на мине. Будет растерзана бойцовой собакой…

Или застрелена в упор из двустволки.

По моим щекам бегут слёзы. Заранее вложенные в уголки глаз заботливыми руками работников по визуальным эффектам кристаллики льда тают. Влага затуманивает взгляд, вода переливается через нижнее веко и устремляется вниз, обжигая кожу щёк.

Они думают, что я ничего не чувствую.

Откуда-то издалека- из темноты студии- на меня смотрит Та, из чьего волоса я и была выращена. Та, что сегодня уедет домой на спортивной автомобиле, примет душ и спокойно уснёт, не вспоминая обо мне. Именно Она, а не я известна всему миру, как богатейшая киноактриса. Именно ей будут дарить цветы и петь дифирамбы за отменную игру в снимаемом в этот самый момент фильме. Возможно, она даже получит какую-то награду от критиков киноакадемии.

Они думают, что я ничего не понимаю.

Они не знают, что в нагрузку мне достались не только эмоции, но и все воспоминания.

Своеобразный побочный эффект.

Для них выстрел в меня эквивалентен утилизации стиральной машины. Для них я просто реквизит. Моё убийство не считается преступлением ни в одной стране мира. Моя смерть — смерть дорогой шарнирной куклы. Восковой куклы из плоти и крови, созданной на потеху зрителям.

Они думают, что стреляют всего лишь в вещь.

Я глотаю собственные слёзы. Рот кривится от отчаяния. Я чувствую, как губы сами произносят: «Нет. Не надо».

Оператор улыбается, жадно смотря в видоискатель камеры. Мой будущий убийца улыбается. Даже Она — та, чьей точной копией я являюсь — тоже улыбается где-то там, в темноте павильона. Я чувствую это. Чувствую, как и остальные присутствующие вокруг люди, затаив дыхание, скалятся. На их глазах рождается сцена, которая по прошествии нескольких лет станет культовой.

Я повторяю громче: «Не надо».

Никто не понимает, что это уже не игра. Что это я — та самая я, запертая в ловушке собственного тела молю о пощаде.

Пламя вырывается из двух стволов сразу.

Вспышка. Свет меркнет. Крики: «Стоп. Снято.»

Улыбка не сходит с моего лица. С лица, которое Она уносит с собой. Уносит в ту жизнь, которую мне не суждено увидеть.

Я кукла. У меня не должно быть чувств.

Тогда почему я чувствую себя так, будто меня обокрали?

Обокрали на целую жизнь.