Молния

Мне всегда казалось, что все будет безмятежно и хорошо. Потому что дипломатия внушала доверие. Никто не мог подумать, что наступит тот день, когда небо заволокло тучами и над Тюменью пронесутся американские самолеты. О чем думал наш президент, когда они вторглись на территорию России?

Моя няня Мария в панике вбежала в дом, хватая на руки моих младших сестру и брата. На улице началась бомбежка.

На дворе стоял 2017 год, дата на часах 23 апреля, время 12.03.

Мы выбегаем во двор, я открываю тяжелые двери в наше бомбоубежище, которое отец велел построить еще лет пятнадцать назад. Мы закрываемся от внешнего мира. Глухие звуки оповещают – бомбежка идет.

За что? Вот был мой первый вопрос. Я прекрасно понимала, что надо мной гибнут люди, потому что это кому-то нужно. Потому что это кому-то захотелось.

Мария прижимает к себе Сашу, ему очень страшно в свои три года. Мила ведет себя совсем по-другому. Она сидит тихо и слушает, но лицо у нее бледное. Она тихо спросила меня, где папа, и я отвечаю ей, что он уехал в Польшу по делам бизнеса. Мила кивает, и говорит, что ему, наверное, повезло больше чем нам.

Мила младше меня на двенадцать лет, но говорит такие вещи, что кровь стынет в жилах.

Потом мы выбрались на поверхность. Город был в руинах, ничего не узнать. Дом полуразрушен, его на удивление не сильно зацепило. Звонил отец, говорил, что началась война. Мама была в Москве, и из-за военного положения ей не разрешают покидать столицу. Перелеты в Москву закрыты, поезда почти не ходят. Папа наказал любым способом спастись, сидеть в бомбоубежище и ждать подмоги.

Начался срочный военный сбор. В добровольцы шли все выжившие, ребята с моей школы, мальчики с института. В один день многие из них стали сиротами или потеряли своих товарищей. Был там и Женя Лаптенко, женившийся пару месяцев назад. Лену, его жену, нашли под обломками, как и его. Но она не выжила.

Нам не говорили, почему началась война. Люди шептались, конечно, но все боялись говорить открыто. Просто знали, что надо воевать. Не мы первые напали, все прекрасно понимали.

Тогда, идя по городу, где уже собрались военные, я пыталась найти хоть одну аптеку, наш Саша очень сильно заболел простудой, и ему нужны были лекарства. Там я и встретила подполковника Миронова, который был главным на нашей военной кафедре.

- О, Белова, вас не задело? – обрадовался он.

- Нет - вежливо ответила я.

- Да уж, все таки напали американцы… А я говорил, говорил вам, что этот день настанет. Все к этому шло. Вот и столкнулись два великана в борьбе. Небось, Москва уже тревогу бьет, раз вызывают…

- А вы что в Москву едите? – с надеждой спросила я – У нас там мама.

- Мама – озабоченно протянул Миронов – Могу отправить, но только двоих, места у Ковальчука мало, больше не поместится…

- Так я Сашу и Милу отправлю, а сама как-нибудь потом!

Миронов думал несколько минут, а потом махнул рукой, мол, твоя взяла. Правда пальцем погрозил и сказал напоследок:

- Ты вот что, Лиза, послушай моего совета, запишись в команду Русаченко, они авиаторы, летают. Тебе же дело это по душе. Вон ты у нас и с парашюта прыгала, и за штурвал садилась в летной школе. Воля твоя конечно, но мы бы не отказались от помощи.

Я кивнула.

Русаченко оказалась высокая, довольно плотная женщина с еле видными черными усиками над верхней губой.

- Фамилия имя отчество – четко гаркнула она.

- Белова Елизавета Михайловна - отвечала я.

- Возраст.

- Двадцать лет.

Русаченко задавала мне вопросы, потом оглядела, как следует мой военный билет и студенческий и отвела меня в некое здание, где меня вымыли, выдали мне форму и представили остальным девушкам.

- Будет у меня команда женщин-истребителей – грохотала Русаченко. Я не слушала, ждала, пока она меня отпустит попрощаться с Милой и Сашей.

Потом стало немного легче. Нас кормили, мы совершали полеты и марш-броски, как правило, ночью. Мой самолет, красивый и металлический я назвала «Молния», прямо вывела красной краской на боку. Так было принято у нас в команде. У кого «Решительный», у кого «Диана», а у меня «Молния», непобедимая и прекрасная.

На первое дело летели несколько девушек, я была среди них. Мы вылетали в ночь, почти ничего не было видно. Сели бесшумно, завели моторы и взлетели.

Схватка в воздухе началась через пару часов, когда мы наткнулись на американские самолеты. Я спикировала вверх, обдавая огнем ниже летящие американские самолеты. Сбила один, потом увидела, как взорвался второй. Дым помешал увидеть противника, и он подбил меня. Американцы окружали наши самолеты кольцом.

Если они замкнут круг, подумалось мне, нельзя будет спикировать ни вниз, ни набрать высоту вверх, маневренность не позволит, под открытым огнем. Если сбить одного американца круг будет нарушен, учитывая еще несколько подбитых самолетов. Над нами Тюмень, лихорадочно соображал мой мозг, в их самолетах множество бомб, по цепной реакции сбив один можно будет уничтожить остальных, дав вылететь нашим девочкам.

- Иду на таран – сказала я в микрофон и сдернула с себя наушники, где Русаченко могучим голосом пыталась меня остановить.

- Была, не была – я потянула на себя штурвал, набирая высоту. Подо мной американский круг близился к своему логичному завершению. Руки опускают штурвал вниз, и «Молния» свободным падением летит вниз, как гром посреди ясного неба. Я закрываю глаза, отчитывая десять секунд.

«Молния» загорелась в ночном небе под Тюменью как яркая звезда.